Адрес: https://polit.ru/article/2004/01/16/korotaev/


16 января 2004, 12:52

Происхождение ислама

Объединенное Гуманитарное Издательство

Сегодня «Полит.ру» публикует несколько сокращенных глав из монографии этнолога А. В. Коротаева об экологических и антропологических условиях возникновения ислама, подготовленную в центре цивилизационных и региональных исследований РАН и готовящуюся к выходу в издательстве О.Г.И. Появление ислама автор рассматривает в контексте социально-экологического кризиса в Аравии VI в. и адаптации к нему арабов. Речь идет о разрушении большинства аравийских царств и развития свободолюбивого «антицарского» этоса, нашедшего отражение в племенных исторических традициях и поэзии, о предпосылках и закономерностях формирования аравийской монотеистической религии.

Введение

Проблема возникновения ислама неоднократно подвергалась самому тщательному изучению, научное исследование этого вопроса в Европе восходит еще к середине XIX в. Данная проблема изучалась прежде всего на базе источников о жизни и деятельности основателя ислама, Мухаммада. Большое значение в данной связи имел достигнутый в это время значительный прогресс в научном исследовании текста Корана, прежде всего в разработке методик текстологической датировки различных его частей.  

Новый этап в изучении рассматриваемой проблемы начинается в конце XIX в. и связан во многом с выходом в свет монографии Г. Гримме [Grimme, 1892–1895]. В это же время появляется и первое отечественное исследование вопроса происхождения ислама, правда, скорее популярного характера [Соловьев, 1896].

Таким образом, исследования исламоведов XIX в. заложили прочный фундамент, позволивший в следующем веке реконструировать достаточно полную фактологическую картину возникновения ислама[1].

Основным предметом данного исследования служит не собственно процесс возникновения ислама, а социально-экологический и политико-антопологический контекст, в рамках которого данный процесс протекал.

Как можно будет увидеть ниже, данный контекст существенно облегчил появление и развитие новой религии, поэтому его изучение может пролить новый свет на многие существенные аспекты и  процесса возникновения и распространения ислама…

Глава 1. Южноаравийская загадка

В течение многих лет нас не переставал удивлять удивительно быстрый распад южноаравийской империи «Царей Саба и зу-Райдвна и Хадрамаута и Йаманат и Арабов Их на Нагорье и Приморской Равнине» во второй половине VI в. н.э.

Конечно, Южная Аравия испытала целую серию потрясений: переворот зу-Нуввса, кровопролитные преследования христиан, эфиопские вторжения и завоевание, восстание размещенных в Йемене эфиопских войск, захват Абрахой, вождем восстания, царской власти и т.д. – см. сабейские надписи. Позднее, в правление Абрахи Империя стабилизируется и даже достигает некоторого процветания к концу 40-х гг. VI в. Абрахе удается восстановить знаменитую Марибскую плотину, совершить походы в Центральную и Северную Аравия и т.д.

Но во второй половине века Империя вместе с полуторотысячелетней южноаравийской цивилизацией разваливается, причем без какой-либо видимой адекватной причины. Изучение этого периода дополнительно осложняется следующим обстоятельством: катастрофа стала серьезной настолько, что с 70-х г.г. VI в. и вплоть до исламской эпохи не существует датированных аутентичных южноаравийских текстов – что контрастирует со сравнительно хорошо документированной первой половиной VI в…[2]

Глава 2. Североаравийская загадка

Безусловно произошедшее в VI в. в Йемене не было изолированным событием. Для оценки этого события в более широкой перспективе достаточно взглянуть на Аравийский полуостров в целом.

Заметим, что в советском исламоведении доминировавшая вплоть до 80-х гг. ХХ в. теория происхождения ислама связывала его с разложением родоплеменного строя в Аравии VI – нач. VII в., с процессами классообразования и становления государственной организации. Теория, на наш взгляд, довольно-таки странная, поскольку хорошо известные факты со всей определенностью показывают, что действительные эволюционные процессы в Аравии VI в. шли в направлении, прямо противоположном описанному выше. Родоплеменная организация в доисламской Аравии не разрушалась, а укреплялась; разлагались государственные и протогосударственные структуры. Действительно, в начале VI в. почти вся территория Аравии контролируется несколькими царствами: уже упоминавшимся Химйаритским царством Йемена (доминировавшим не только на всем аравийском Юге, но в заметной части Центральной Аравии), вторым Киндитским царством (вассалом химйаритов), Лахмидским царством (зависевшим от Сасанидской империи) на Аравийском Северо-Востоке (контролировавшим также заметную часть Северной и Центральной Аравии), и Гассанидским царством (зависевшим в свою очередь от Византийской империи) на Северо-Западе Аравии…

Более того, даже на территории, находившейся вне зоны прямого контроля вышеупомянутых царств, обнаруживаются не собственно племена, а скорее вождества. Их главы нередко называют себя «царями».

Ситуация в начале следующего века (скажем, в годы начала пророческой деятельности Мухаммада) отличается от описанной самым радикальным образом. Все упомянутые выше великие аравийские царства исчезли вместе с «царствами» поменьше – вождествами. В Аравии практически не осталось «царей», и там, где за век перед этим существолвали вождества, мы уже видим свободные племена.[3]

Глава 3. Некоторые возможные причины аравийского кризиса VI в.

Имеются основания утверждать, что в VI в. мы наблюдаем глобальные климатические изменения, связанные с пиком тектонической и вулканической активности во всем мире, включая и Средиземноморский регион... На первый взгляд, связь климата и аравийского кризиса VI в. впрямую не прослеживается, хотя определенное воздействие на эволюцию аравийских обществ VI – нач. VII вв. все же очевидно: даже в Коране – осталась сура «Землетрясение»:

ﺎﻬﻠﺍﺯﻠﺯ  ﺾﺮﻷﺍ  ﺖﻠﺯﻠﺯ  ﺍﺫﺇ

ﺎﻬﻠﺎﻗﺜﺃ  ﺾﺮﻷﺍ  ﺖﺟﺭﺨﺃﻮ

ﺎﻬﻠ  ﺎﻤ  ﻥﺎﺳﻧﻹﺍ  ﻞﺎﻗﻮ

«Когда сотрясется земля землетрясением и поднимет земля свои бремена, и скажет человек: 'Что это с ней творится? и т.д.»

Р. В. Стуки (Stookey, 1978. P. 22) и П. А. Грязневич (1994. С. 34) уже предлагали связать окончательный упадок доисламской южноаравийской цивилизации с сейсмической активностью – возможно, она нанесла завершающий, добивающий удар по наиболее древним центрам южноаравийской цивилизации. Они были расположены вдоль края внутренней пустыни и находились на грани полного коллапса уже к VI в., завися в высокой степени от эффективной работы достаточно крупномасштабных ирригационных систем, способных пострадать от землетрясения (речь идет прежде всего о Марибском оазисе). Но как сейсмическая активность могла привести к развалу царств и вождеств Северной и Центральной Аравии с их преимущественно кочевым населением? Похоже, не могла. В действительности, свою роль сыграли не землетрясения, а извержения вулканов. Опять-таки не существует очевидной связи между извержением вулкана на острове Новая Британия (около Новой Гвинеи) и эволюцией аравийских обществ. Нам важен не результат вулканического извержения, хотя некоторые южноаравийские центры могли быть разрушены именно таким путем. По-настоящему важную роль здесь сыграли вулканические газы и пепел в огромных количествах выбрасывавшихся в атмосферу при вулканических извержениях VI в., что оказывало воздействие на гигантские территории. Серные аэрозоли частично задерживали солнечную радиацию, что вело в свою очередь к охлаждению нижних слоев атмосферы. В климатических условиях Аравии последнее обстоятельство служит фактором засух, хотя на Юге Аравии аналогичное обстоятельство могло, наоборот, привести к разрушительным селям. Другим следствием было появление различных дисбалансов в экологических системах, что могло привести к взрывообразному увеличению численности животных-носителей эпидемических заболеваний. Тем самым причинная связь между тектонической и вулканической активностью, с одной стороны, и эпидемиями, с другой, была замечена уже очень давно.

Наиболее значимым из всех перечисленных выше факторов все-таки представляются засухи – и существуют вполне задокументированные факты VI в. о массивном вулканическом извержении, приведшем к глобальному климатическому сдвигу, в том числе к сериям суровых недородов в некоторых регионах мира, включая Центральную и Северную Аравию.

В результате пик тектонической активности и сопутствовавшие ему глобальные климатические сдвиги привели к появлению первичных, вторичных и третичных факторов (землетрясения и вулканические извержения, засухи, эпидемии, вторжения, вызванные социально-экологическими кризисами на варварских перифериях), способных представить угрозу для выживания большинства из оказавшихся под их воздействием цивилизаций. Мы перестали воспринимать «внезапную» гибель полуторатысячелетней южноаравийской цивилизации как загадку, когда осознали, что случилось это синхронно с сильнейшим кризисом в Византийской империи, поставившим и ее на грань гибели (Сравнение ситуации между 615 и 515 гг. даст для Византии результат, удивительно схожий с полученным в Южной и Северной Аравии). То, что оказалось почти смертельным ударом для мощнейшей Византийской цивилизации, стало просто смертельным для заметно более слабой Южноаравийской цивилизации, как впрочем и большинства северо- и центральноаравийских вождеств.[4]

Сказанное не представляет собой спекуляции, в особенности для Аравийского Севера. Действительно, с одной стороны, история Южной Аравии во второй половине VI в. документирована крайне плохо (особенно по сравнению с более ранними периодами). Но для Аравийского Севера это не совсем так. Мы можем не просто заключить, что где-то в VI в. распалось большинство аравийских царств и вождеств, сравнивая ситуацию в Аравии в начале VII в. со сложившейся в начале VI в., и не зная, что именно произошло между этими двумя точками на оси времени. Нет, мы вполне способны узнать некоторые детали прохождения этого дезинтеграционного процесса. Действительно, в нашем распоряжении есть, например, прекрасная доисламская арабская историческая традиция, т.н. «Дни арабов». Один из типичных «дней» может быть пересказан следующим образом: некий аравийский глава вождества или «царь» вел себя высокомерно со своими подданными, притеснял их. Он мог для развлечения стрелять из лука по верблюдице некой пожилой женщины[5], но крайне примечательно, что он мог собирать подати в голодные годы (вызванные прежде всего недостаточным количеством осадков) – [Ibn Habоb, 1942. С. 249; Ibn al-Athоr, 1867. С. 368–369]; см. также, например: [Kister, 1986. P. 46]. Приведем для примера описание в «Дне Худжра» начала восстания бану асад против Худжра, в конце концов, но отнюдь не сразу приведшее к убийству Худжра и дезинтеграции его царства):

  ﺪﺴﺃ  ﻲﻧﺑ  ﻲﻓ  ﻦﺎﻜ  ﺍﺭﺟﺣ  ﻥﺇ

… ﺔﻧﺴ  ﻞﻜ  ﻲﻓ  ﺓﻭﺎﺗﺇ  ﻢﻬﻴﻠﻋ  ﻪﻠ  ﺖﻧﺎﻜﻮ

ﻚﻟﺬ  ﺍﻮﻌﻧﻣﻓ  ﻢﻬﻴﺑﺠﻴ  ﻦﺎﻜ  ﻱﺫﻟﺍ  ﻪﻴﺑﺎﺠ  ﻢﻬﻴﻟﺇ  ﺚﻌﺒ  ﻢﺜ

ﺔﻤﺎﻬﺘﺑ  ﺬﺌﻣﻮﻳ  ﺭﺟﺣﻮ

ﻢﻫﻮﺠﺭﺿﻮ  ﻪﻟﺴﺭ  ﺍﻮﺑﺮﺿﻮ

 

«Худжр был [царем] бануу асад, и каждый год они были обязаны платить ему подати... Однажды он послал к ним сборщиков налогов, а они [бануу асад] отказались [платить подати] (Худжр был в это время в Тихавме), избили посланников и тяжело их изранили» («День Худжра»).

Начало «Дня ан-Нафрававт» в данном контексте также тоже весьма интересно. Оно может быть пересказано следующим образом: когда в голодный год хаввзин должны были принести свои подати (в натуральной форме) главе их вождества, вождю не понравилось количество и качество перетопленного масла, принесенного ему в качестве подати одной старой женщиной и он грубо толкнул ее.

Типичной реакцией на подобное поведение стало убийство подданными своего вождя, что, естественно, повлекло за собой попытки его родственников отомстить за убийство (по сути дела, восстановить давшее трещину вождество). В итоге начался еще один арабский «день», спосбный растянуться на годы, наполненные обоюдным насилием. В итоге мы, как правило, видим царство или вождество распавшимся, а на его месте образуются свободные племена.

Глава 4.  Адаптация арабов к социально-экологическому кризису VI в.

Собственно говоря, описанное в конце предыдущего раздела может рассматриваться в качестве важной компоненты этой довольно эффективной адаптации. В основе своей она заключена в том, что большинство социально-политических систем Северной и Центральной Аравии вполне адекватно отреагировало на кризис отторжением надплеменных политических структур (т. е. большинства «царей», политических лидеров вождеств и агентов их власти), начавших представлять реальную угрозу для элементарного выживания рядовых членов аравийских племен. Действительно, трудно представить что-то, более угрожающее и неприятное, чем появление в «голодный год» сборщиков податей, требующих уплаты «царских» налогов, когда продуктов питания откровенно недостаточно даже для того, чтобы прокормить свои семьи.

Однако арабы не просто разрушили большинство из этих жестких надобщинных политических структур, отчуждавших племенной суверенитет; они также выработали альтернативные «мягкие» структуры надплеменной культурно-политической интеграции, не представлявшие угрозы последнему. Наиболее примечательно развитие системы священных анклавов и регулярных паломничеств к ним, сопровождавшихся ярмарками.

В результате мы можем наблюдать здесь развитие в высшей степени эффективных межсоциумных коммуникативных сетей, из которых лучше всего известна коммуникативная сеть, тождественная западноаравийскому религиозно-политическому ареалу. По-видимому, она образовалась в результате расширения зон влияния соответствующих святилищ (Маджанны и Мекки), и их интеграции в единый религиозно-политический ареал.

Это, конечно, был прежде всего религиозный ареал, однако он имел и очевидные политические измерения. Именно во время паломничеств-ярмарок к упомянутым выше святилищам ''традиционное племенное общество развивало разнообразные межплеменные связи, производило обмен религиозными и культурными идеями, как впрочем, и обычными товарами. Кроме того здесь решались и разнообразные юридические проблемы (заключение перемирий, выплаты долгов, компенсаций за убийство, выкуп пленных, подыскивание клиентов, розыск пропавших без вести, решение вопросов наследования и т. д.). Этот обмен идеями и товарами, распространение общих юридических обычаев и религиозных культов среди заметного количества племен играли немаловажную роль в преодолении партикуляризма племенного сознания''.

В результате мы можем наблюдать возникновение определенного политического ареала, более или менее коррелирующего с религиозным, ареала, где были общими не только религиозные, но и многое политико-культурные нормы, где люди последовательно избегали нападать на путешествующих в четыре "священных месяца" и рассматривали одни и те же части года в качестве "священных месяцев", где представители разных племен направлялись в одни и те же места для урегулирования межплеменных конфликтов, соблюдая при этом одни и те же правила посредничества, и т. д. Здесь достаточно примечателен факт полного отсутствия серьезных межплеменных столкновений в "ареале четырех святилищ" между завершением его формирования (т.е. войной в конце VI в. н. э.) и началом столкновений с мусульманами.

 Фактически в этот период мы можем наблюдать в "ареале четырех святилищ" (а в начале VII в. н.э. ареал этот, по-видимому, охватывал не только Западную Аравию, но и заметную часть других аравийских регионов) культурно-политическую систему, которая в условиях отсутствия сколько-нибудь значимой политической централизации обеспечивала воспроизводство гигантской коммуникативной сети, в рамках которой осуществлялся очень интенсивный (и крайне продуктивный) обмен информацией, веществом и энергией.[6]

В целом, арабам, видимо, удалось выработать достаточно эффективную адаптацию к социально-экологическому кризису VI в. Созданные ими мягкие межсоциумные коммуникативные сети, по-видимому, даже позволили им взять под контроль некоторые важные мир-системные линии коммуникации в южной зоне мир-системы VI – нач. VII вв., т.е. выполнить роль, уже неподвластную великим державам этой зоны.

В конце 80-х гг. появились две монографии, специально посвященные проблеме мекканской торговли (Crone, 1987; Simon, 1989). П. Кроун оспорила общепринятую точку зрения, что мекканская торговля была очень прибыльной и крупномасштабной и Мекка представляла собой столицу гигантской торговой империи. Действительно, конкурентоспособность сухопутного караванного пути между Южной Аравией и Плодородным Полумесяцем, который мекканцы должны были вроде бы эксплуатировать, стала исключительно низкой в I в. н.э. и сам этот путь потерял какое-либо реальное значение. Причина в том, что в I в. до н.э. – I в. н.э. основной путь торговли между севером и югом Аравии был перенесен с суши на море.

С тех пор старый трансаравийский караванный «путь благовоний» полностью утратил свое значение, будучи не в состоянии соперничать со значительно более эффективным морским путем. В подобном контексте, действительно, крайне трудно представить нечто типа «Мекканской торговой империи», процветающей на эксплуатации трансаравийских путей.

Р. Шимон показал, что достаточно эффективная (хотя и не столь обширная и богатая, как это представлялось традиционно) мекканская трансаравийская коммерческая сеть действительно существовала, но это был довольно поздний феномен, сложившийся лишь к началу VII в. Прямая мекканская торговля с Ираком, например, развилась лишь в начале VII в. – Р. Шимон, скажем, цитирует (p. 70) впечатляющие слова, произнесенные известнейшим современником Мухаммада, Абу Суфйвном ибн Харбом (отцом первого омеййадского халифа, Муввийи), во время путешествия, выглядящего мекканской торговой экспедицией, только в начале VII в. установившей прямые коммерческие связи между Меккой и Месопотамией:

  ﺭﺎﺑﺟ  ﻚﻠﻣ  ﻰﻠﻋ  ﺎﻧﻣﻮﺩﻗ  ﺎﻣ  ﺭﻁﺧ  ﻰﻠﻌﻠ  ﺎﻧﺮﻳﺼﻣ  ﻦﻣ  ﺎﻧﺇ

ﺭﺟﺘﻣﺑ  ﺎﻧﻠ  ﻩﺪﻼﺑ  ﺖﺴﻴﻠﻮ  ﻪﻳﻠﻋ  ﻢﻮﺩﻗﻟﺍ  ﻲﻓ  ﺎﻧﻠ  ﻦﺫﺄﻳ  ﻢﻟ

«Воистину мы подвергаемся опасности в нашем путешествии к могущественному царю, который не давал нам разрешения посетить его, а страна его не является дозволенным местом для нашей торговли».

Р. Шимон предполагает, что формирование полнокровной мекканской торговой сети стало возможным именно в результате дезинтеграции основных аравийских царств, контролировавших до этого трансаравийскую торговлю (например, любой мекканский контроль над аравийской торговлей с Ираком был исключительно проблематичен до разрушения Лахмидского царства, реально эту торговлю контролировавшего).

Таким образом, формирование мекканской коммерческой сети вполне может рассматриваться как один из элементов североаравийской адаптации к социоэкологическому кризису VI в.

Глава 5. Возникновение ислама: политико-антропологический контекст

Хотя некоторым доисламским аравийским племенам удалось достаточно эффективно приспособиться к кризису описанными в предыдущем параграфе путями, эта адаптация не была повсеместно вполне совершенной. После разрушения политических структур аравийских царств и вождеств не все аравийские общины были одинаковы успешны в выработке альтернатив уничтоженным структурам.

Скажем, адаптация арабских племен района Мекки (во многом именно поэтому Мухаммад не нашел достаточно места для разворачивания здесь пророческой деятельности) оказалась вполне удачной. Но например, на периферии области, в Йасрибе, несколько племен в отсутствие какой-либо эффективной надплеменной власти не могли урегулировать отношения между собой.

Подобная проблема отнюдь не нова для Аравии. И в конце V – нач. VI вв. типические пути ее решения были вполне очевидными – отправить посланников к кому-либо из Великих Царей Аравии и попросить его назначить царя над соответствующей группой племен, превращавшейся таким образом по сути дела в вождество.

Но, по всей видимости, подобная практика стала неприемлемой в VII в. Десятилетия восстаний, столкновений и иных насильственных действий, приведших к разрушению большинства аравийских царств и вождеств, судя по всему, привели к развитию у арабов определенного свободолюбивого «антицарского» этоса, кодифицированного в племенных исторических традициях и поэзии, или такие поэтические строки, как:

ﻢﺭﺣﻣﺑ  ﻡﻬﻠﺘﻗ  ﺎﻧﻴﻠﻋ  ﺲﻴﻠﻭ

«И нет запрета нам убивать царей!» 

Отражение этого этоса можно найти даже в Коране – см. суру XXVII/34:

ﺔﻠﺫﺃ  ﺎﻬﻠﻫﺃ  ﺓﺯﻋﺃ  ﺍﻭﻟﻌﺟﻭ  ﺎﻫﻭﺪﺳﻓﺃ  ﺔﻴﺭﻗ  ﺍﻭﻟﺧﺪ  ﺍﺫﺇ  ﻚﻭﻠﻤﻟﺍ

ﻥﻮﻟﻌﻓﻴ  ﻚﻟﺫﻜﻮ

«Цари, когда они входят в град, они портят его; они делают наиболее достойных его жителей самыми униженными, именно так они делают».

Второму халифу, Омару, даже приписывается утверждение:

ﺎﺿﻌﺑ  ﻡﻬﺿﻌﺒ  ﻚﻠﻣﻴ  ﻥﺃ  ﺐﺭﻌﻠﺎﺑ  ﺢﺒﻘﻳﻠ  ﻪﻧﺇ

«Арабам отвратительно, чтобы одни из них царствовали над другими « (l-Tabarо, 1964. S. 2012).

Все это составляет разительный контраст с ситуацией веком раньше, когда арабы сами просили назначать над ними царей, и в большинстве тем или иным образом признавали новую власть.

В любом случае, в начале VII в. племя, признавшее себя подчиненным какой-либо земной надплеменной политической власти, «царю», рисковало потерять собственное «лицо». Однако это не кажется применимым по отношению к власти иного типа, власти «небесной».

Примечательны слова знаменитого поэта ал-Хутайи, произнесенные во время восстания арабских племен после смерти Пророка во время правления первого халифа, Абу Бакра:

  ﺎﻧﻧﻴﺒ  ﻦﺎﻜ  ﺬﺇ  ﷲﺍ  ﻞﻮﺴﺭ  ﺎﻧﻌﻄﺃ

ﺮﻜﺒ  ﻲﺒﻷ  ﺎﻤ  ﷲﺍ  ﺪﺎﺑﻌﻠ  ﺎﻴﻓ

ﻩﺪﻌﺒ ﺖﺎﻤ ﺍﺫﺇ ﺍﺮﻜﺒ ﺎﻬﺜﺭﻭﻳﺃ

 

 «Мы подчинялись посланнику Аллаха [Бога], когда он был среди нас.

Мы рабы Аллаха [Бога], а не Абу Бакра!

Интересно, оставит ли он нас Бакру[7] в наследство?»

Складывается впечатление, что если для большинства арабских племен превращение в подданных земных царей было абсолютно неприемлемым, равносильным полной потере чести, то признание некой «небесной» власти (естественно, через ее земного представителя) оказывалось вполне подходящим.

Необходимо принять в расчет еще одну группу фактов. Доисламской Аравии была вполне известна фигура «пророка». В любом случае средний араб, видимо, хорошо знал как «пророки» выглядят, что такое пророческий транс и т.д. Однако до VII в. аравийские пророки (kahanah) были пророками языческих божеств.[8]

Таким образом, и их власть отнюдь не была оптимальной, посокольку признание власти пророка автоматически означало и подчинение соответствующему языческому божеству. Языческие культы всегда были привязаны к определенным племенам, покровительствующим, в свою очередь, другим, и – поэтому признание первенствующего положения данного божества означало фактически и признание власти соответствующего племени (что подтверждается, скажем, южноаравийской эпиграфикой).

Итак, оптимальной фигурой в данном случае мог выступить пророк скорее монотеистический. Но не все из существовавших до конца соответствовали ситуации, так как признание их власти означало бы и принятие зависимости от внеаравийских держав. Установление иудаизма ставило бы в более выгодное положение аравийские племена, давно уже принявшие его.

В тот же период в доисламской Аравии существовала, видимо, и автохтонная монотеистическая традиция. Однако ее североаравийские носители, вероятно, до VII в. не дали пророков. Вместе с тем, в начале VII в. обе традиции (пророческая и монотеистическая рахманистско-ханифитская), очевидно, слились, произведя на свет то, что М. Б.  Пиотровский назвал «аравийским пророческим движением» (Пиотровский, 1984).

Необходимо принять во внимание, что в дополнение к Мухаммаду в его эпоху в Аравии действовало не менее пяти других монотеистических пророков («лжепророков» с точки зрения мусульман). В дополнение к Ибн Саййвду, пророку иудаистской ориентации в Йасрибе и околохристианской пророчице, Саджвх, трое других (ал-Мусайлима, ал-Асвад и [гипотетически] Тулайха ибн Хувайлид), похоже, принадлежали именно к аравийской рахманистской традиции. Примечательно, что и ал-Мусайлима, и ал-Асвад называли Бога al-Rahmвn, как это делал и Мухаммад – см. Коран XVII/110:

  ﻥﻣﺣﺮﻠﺍ  ﺍﻮﻋﺩﺍ  ﻮﺍ  ﷲﺍ  ﺍﻮﻋﺩﺍ  ﻞﻗ

ﻰﻧﺴﺣﻟﺍ  ﺀﺎﻤﺴﻷﺍ  ﻪﻠﻓ  ﺍﻮﻋﺩﺘ  ﺎﻤﺎﻴﺃ

 «Скажи – взывайте к Аллаху [Богу], или взывайте к Рахмвну,

как бы вы не взывали, у Него лучшие имена».

Высказывалось предположение, что изначальный смысл главной исламской инвокации, ﻡﻴﺣﺭﻟﺍ ﻥﻣﺣﺮﻠﺍ ﷲﺍ ﻢﺴﺑ – не «Во имя Аллаха [Бога] милостивого, милосердного», а «Во имя милосердного Бога Рахмвна». В этой связи, напомним, что после 460–470 гг. Бог обозначался как Rahmвn авторами доисламских монотеистических надписей Южной Аравии (большинство из которых, кстати, не могут быть надежно отождествлены ни как евреи/иудеи, ни как христиане.

Монотеистические «рахманистские» пророки, судя по всему, и представляли собой надплеменную власть именно того типа, что в наибольшей степени был приемлемым для большинства арабских племен.

Стоит обратить внимание, что ВСЕМ вышеупомянутым аравийским рахманистским пророкам VII в. удалось добиться значительного политического успеха в соответствующих областях Аравии, Тулайхе в Центральной Аравии… Всем им удалось поставить под контроль племена обширных областей, многократно превышавших по территории площадь среднего аравийского вождества, и сопоставимых по своим размерам скорее с царствами.

Успех рахманистских «лжепророков», конечно, несопоставим с политическими достижениями Мухаммада, но все же это был в высшей степени значительный результат, равного которому в рассматриваемый период не удалось добиться ни одному из аравийских светских политических лидеров. Это, видимо, показывает, что в Аравии VII в. подобный политический итог мог быть достигнут скорее рахманистским пророком, чем «царем».

В целом, складывается впечатление, что возникновение ислама можно рассматривать как логическое следствие аравийских процессов приспособления к социально-экологическому кризису VI в. в контексте развивавшихся традиций пророчества и монотеизма. Иными словами, адаптация не была причиной возникновения ислама, а скорее создала во многих областях Аравийского полуострова социально-политическую среду, наиболее подходящую для развития в ней автохтонной аравийской монотеистической религии (духовные предпосылки возникновения которой видимо, уже, существовали к началу кризиса).

Примечания

1. Необходимо отметить появление в 70-е гг. XX в. «ревизионистской школы», ставящей под сомнение достоверность мусульманского исторического предания, служащего основным историческим источником для реконструкции истории возникновения ислама [Crone & Cook, 1977; Wansborough, 1977; 1978; Cook, 1983; Rippin, 1991; Hawting, 1999 и т.д.]. Доводы представителей этой школы не представляются нам сколько-нибудь убедительными.

2. Наиболее поздний датированный сабейский текст (C 325 – см. Müller, 1991) был составлен (стк. 5) в 669 г. «химйаритской» эры ~ 554/555 г. н.э., или более вероятно 559/560 г. н.э., в зависимости от решения вопроса о начальном годе этой эры – описания современного состояния проблемы см. в: [de Blois, 1990; Shahоd, 1994; Kitchen, 1994. P. 1–9]; и особенно в: [Robin et al., 1996].

3. Существуют даже для Мекки VI в. основания предполагать трансформации чего-то, похожего на вождество, в племенную конфедерацию (см., например: [Dostal, 1991. P. 193–199; al-Tabarо, 1964. S. 1083–1100]). В эпоху Мухаммада местные «цари» еще засвидетельствованы в ал-Йамвме (см., например: [ibn Hischвm, 1858–1860. Mujallad. II. S. 971]), но даже здесь в данную эпоху наблюдалась отчетливая тенденция к переходу от «царской» власти к политическому лидерству качественно иного типа.

4. Ослабление государственных структур Византийской, Сасанидской и Йеменской империй (вызванное в высокой степени социально-экологическими причинами) было дополнительным серьезным фактором упадка аравийских царств и вождеств, большинство из которых во многом зависело от поддержки великих держав Ближнего Востока.

5. Между прочим, согласно «Дням» это привело к началу серии насильственных действий, растянувшуюся на 40 лет и известную по имени вышеупомянутой женщины как «День (или Война) ал-Басус», » 490–530 гг.

6. Этот тип культурно-политической интеграции, похоже, игнорируется (без каких-либо разумных оснований) практически всеми теориями социокультурной эволюции и, конечно же, абсолютно не укладывается в схему band – tribe – chiefdom – state (со всеми ее модификациями, см., например: [Claessen and Skalnik 1978; Claessen et al. 1985; Fried 1967; Hallpike 1986; Lenski 1987; Parsons 1977; Sanderson 1990; 1995; Service 1971 [1962]; Spier 1996]). Действительно, все западноаравийские политии начала VII в. н.э., по-видимому, имели довольно-таки "примитивную" социально-политическую структуру (что относится даже к мекканской общине, см., например: [Dostal, 1991]) и, согласно подобно схемам, могут быть классифицированы как "автономные общины", "племена" или в крайнем случае "вождества" (хотя большинство аравийских вождеств, по-видимому, распалось во второй половине VI в. н.э.). Тем не менее, эти политии были частями значительно более широкой культурно-политической системы, общий уровень социальной сложности которой мог бы быть сопоставлен с таковым у среднего "раннего государства"; вместе с тем, из-за того, что рассматриваемая система не была политически централизована, она не имеет шансов найти себе место в вышеупомянутых схемах (как кажется, это относится и в целом к любым процессам социокультурного роста, не сопровождающимся ростом политической централизации или, в особенности, идущим вместе с политической децентрализацией).

7. Abu Bakr дословно значит «отец Бакра».

8. Возможным исключением служит едва ли не единственный известный для VI в. автохтонный монотеистический (ханифитский?) аравийский пророк Хвлид б. Синвн из североаравийского племени Абс, если, конечно, имеющаяся в нашем распоряжении информация о нем может быть признана достоверной. Между прочим, достаточно примечательно, что предание о Хвлиде б. Синвне содержит и информацию о повышенной тектонической и вулканической активности в Северной Аравии VI в.