29 марта 2024, пятница, 01:56
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

07 июня 2004, 17:28

О легитимности социального порядка в России

Левада-центр

Мы давно поняли, что борьба с олигархами носит политический характер, а само понятие не несет никакого смысла и означает разве что «враг народа»; что восстанавливаются советские репрессивные институции и система в целом; что в России по-прежнему невозможно найти защиту от произвола государства; что политическая и экономическая жизнь снова представляется публике противостоянием «наших и ненаших», где «мы» побеждаем только благодаря «заботливой», «справедливой», «сильной» власти. Социологи измеряют эффективность пропаганды через общественное восприятие ключевого политического события последнего года — дела «ЮКОС». На вопросы о причинах борьбы с олигархами, об эмоциях, которые вызваны «борьбой», а главное — об отношении к законам и законности вообще — ответили несколько тысяч человек.

Главный вопрос, возникающий в связи с «делом ЮКОС», считает известный социолог из «Левада-центра» Лев Гудков, так и не решен: на каких основаниях существуют отношения между обществом и государством и как формируется легитимность? Ни в императорской России, ни в Советском Союзе, ни в постсоветский период легитимность не была проблемой, а любые кризисы власти проходили как недоверие к конкретным персонажам, но не к системе вообще. «В случае конфликта «закона» и «здравого смысла» большинство выбирает, естественно, сторону здравого смысла», пишет Гудков. На вопрос о роли Конституции больше 40% соглашается с тезисом: «не играет значительной роли в жизни страны, с ней мало кто считается».

Сегодня мы публикуем статью Льва Гудкова «О легитимности социального порядка в России» из последнего номера «Вестника общественного мнения» («Левада-центр»).

1. Дело «ЮКОС»: «законность» как практическая проблема. События, развернувшиеся вокруг компании «ЮКОС», стали важнейшими индикаторами политических изменений в 2003 году. Предъявление ряду высших руководителей компании обвинений в мошенничестве, неуплате налогов, хищении госсобственности в связи с неисполнением ряда условий контрактов при операциях приватизации и т.п., выступление в этой связи высших чинов генпрокуратуры с заявлениями, имеющими уже не столько юридический, сколько политический характер, носило явно устрашающий для бизнес-сообщества и самих обвиняемых характер. Формально суть претензий прокуратуры к Ходорковскому и другим руководителям компании ЮКОС сводится к тому, что он/они, используя лакуны в законах, легально уходили от уплаты налогов или совершали сделки, находящиеся на грани закона, но не переступающие эту грань, нанося государству значительный потенциальный ущерб. Однако как в массовом сознании, так и в околовластных кругах причины гонений на ЮКОС не связываются с собственно этими формальными основаниями обвинений. Негативное массовое отношение к «олигархам» обусловлено не просто завистью бедного населения к тем, кто в смутные времена внезапно и немыслимо обогатился (а российское население не может представить себе, как это может быть, если не воровать, а воровать, по его мнению, можно только у казны), но и рационализацией этой зависти, переводом ее в представления, что именно действия «олигархов», вывозящих нечестно нажитые капиталы из страны, стали причиной массового обнищания, хронической бедности и т.п. Словечко «олигархи», вначале означавшее лишь самый узкий круг самых крупных промышленников и финансистов в стране, поддерживающих Ельцина и его курс реформ, с приходом Путина и развернутой его администрацией широкой пропагандистской кампании укрепления централизованной «вертикали государственной власти», борьбы с многочисленными противниками — чеченскими сепаратистами, террористами, коррупционерами, региональными баронами и т.п., постепенно превратилось в апеллятивное, хотя и семантически пустое, образование, функционально близкое по смыслу к «врагам народа». Оно стало стягивать, собирать, аккумулировать в себе диффузные негативные представления о силах, которые монополизировали право распоряжения национальными природными богатствами страны (нефтью, газом, металлами и прочим, что в настоящее время ассоциируется в массовом сознании с единственный значимым ресурсом страны), вывозя их за рубеж, превратили их в источник сказочной ренты. Обработка, предшествующая тиражированию этих рессантиментных представлений околовластной обслугой — депутатами, журналистами, пиаром и политтехнологами разной масти, заключалась в добавлении к этому комплексу мнений еще двух моментов: первое заключалось в том, что «олигархи» сами ничего не производят, а лишь «качают» сырье на запад. А второе — в том, что, «олигархи» заинтересованы в сохранении нынешней ситуации правовой нестабильности, неопределенности, «мутной воды», что именно они, составляя ближайшее окружение Ельцина, держали его под своим полным контролем. Они противостоят благим намерениям патерналистской власти повысить уровень жизни населения, вывести страну из кризиса, сделать жизнь более обеспеченной, благополучной и безопасной.

Тем самым идеологема «олигархи» стала одним из элементов реставрации казалось уже уходящей системы массовых идеологических представлений о реальности как борьбы «наших и ненаших», чужих, враждебных сил и своей, героической и заботливой, власти, вынужденной каждый раз заново добиваться восстановления справедливости и порядка. Натравливая массы на «олигархов», государственная пропаганда воссоздает прежнюю примитивную в своей архаической простоте конструкцию оборонно-защитного сознания (происков внешних и внутренних врагов), которая является условием реанимации мобилизационного общества и утверждением у власти чекистов старого и нового пошиба.[1] Массовое сознание зафиксировало эту оппозицию, наделяя власть характерной неполнотой имеющихся у нее возможностей и сил. Так, на вопрос, периодически задающийся на протяжении последних двух-трех лет: «Кому в России сегодня принадлежит власть?», — самая большая группа ответов сводилась к «крупному капиталу, олигархам» (32%), и лишь за тем — «президенту Путину» (23%), далее — к «организованной преступности» (15%), «чиновникам» (11%), «местным властям» (4%), «губернаторам», «Госдуме» (по 3%)[2] (август 2003 года, N=1600).

Персонификацией этих фигур «олигархов» в риторике властей, в СМИ, политическом пиаре и стал М.Ходорковский, руководитель одной из самых мощных компаний в России, открыто противопоставивший себе, как представителя нового, «цивилизованного» бизнеса, заинтересованного в правовом упорядочении и сокращении теневого оборота, коррупции, государственному произволу, нарастанию авторитарных тенденций у нынешней администрации.

Дело ЮКОСа сопровождалось вне-правовым давлением не только на обвиняемых, но и на связанных с ними деловых партеров, возобновлением госпропагады и цензуры в прессе, возбуждением попутных, крайне сомнительных в правовом плане уголовных дел с целью «расколоть» компанию и получить нужный обвинительный материал на руководителей ЮКОСа. Несоразмерность мер, принятых в ходе предварительного следствия, тяжести предполагаемого преступления, жесткая изоляция обвиняемых и самой компании, явная зависимость суда от администрации президента и многое другое были восприняты в обществе как сигналы о том, что речь идет о принципиальном повороте в политическом курсе страны.[3] Именно поэтому дело ЮКОса, или «дело Ходорковского», как его стали называть после ареста последнего, вошло в десятку важнейших, по мнению населения, событий прошлого года[4]. Его последствиями стали изменения в составе высшего руководства страны, оно оказало влияние на декабрьские выборы в Госдуму и т.п. Сам факт начавшихся преследований М. Ходорковского свидетельствовал об изменении соотношения сил в верхних эшелонах власти, обострении борьбы за власть между разными кликами и группировками в руководстве страны (экономическим блоком в правительстве и партией «чекистов» в администрации президента, опирающейся на силовиков или представляющей их интересы), попытках взять под «государственный» контроль собственность обладателей самых крупных компаний, отобрать ее или «заставить их делиться».

Подавляющее большинство опрошенных (65%) сразу после информации об аресте М. Ходорковского считали, что это дело имеет чисто политическую подоплеку, и лишь 16% видели в нем прежде всего юридический конфликт. Более того, 55% предполагали, что арест Ходорковского произведен с ведома президента (и еще 7% не сомневались в том, что наступление на «ЮКОС» производится по «личному распоряжению Путина»); и лишь 13% допускали, что прокуратура действовала без его ведома. Ожидания публики, уже подготовленные рядом заявлений высших чиновников о необходимости дальнейшей «борьбы с коррупцией» и «укрепления государства», а также соответствующими акциями правоохранительных органов, предопределили восприятие дальнейшего хода дела Ходорковского как символического «начала передела собственности» (так его расценили 46% опрошенных; 26% отнеслись к нему лишь как к «частному случаю»).

То, что эти репрессии, отличающиеся демонстративным, устрашающим характером, то есть явно избыточным применением средств государственного насилия, носят очевидно избирательный характер — обвинения в нарушении закона направлены только против некоторых предпринимателей, хотя для общественного мнения подобный образ действий представляется не нарушением, не отклонением, а абсолютной нормой для всего бизнеса и государственного чиновничества в целом, заставляет подозревать за ними частные материальные интересы лиц, обладающих властью. Это могут быть интересы как собственно экономические (частные, корыстные, или групповые, конкурентов «ЮКОС», игру властей и прокуратуры в пользу какой-то другой, не называемой фирмы, стремящейся устранить компанию Ходорковского с рынка), так и политические (перераспределение групповых или корпоративных влияний).[5]

Уже только одно это обстоятельство лишает действия прокуратуры полноты авторитета законности, по крайней мере в глазах значительной части населения (об этом ниже). Известная двусмысленность действий прокуратуры оборачивается многозначностью мотивов, приписываемых действиям прокуратуры. Это сомнение в чистоте помыслов органов правопорядка или частичное непонимание их намерений присуще не только массовому сознанию, но и тем, кто представляет собой, по выражению Ю. Левады, «социальную элиту» — более образованную, более информированную часть общества, занимающую статусно более высокие Пропагандистская поддержка администрации президента, обеспечиваемая подавляющем большинством СМИ, сказывается на общественном мнении, поскольку другой системы аргументации и трактовки событий не возникает или она не достигает той степени охвата, что и официальная версия событий. Уже через самое короткое время число опрошенных, полагающих, что прокуратура действовала сама по себе, по собственной инициативе, начало расти (с 25% в июле до 30% в октябре; одновременно уменьшилось исходное количество респондентов, считавших, что генпрокуратура исполняет поручение президента — с 37 до 30%):

Таблица 1. Как вы думаете, в деле «ЮКОС» генпрокуратура действует самостоятельно или выполняет поручение Путина?
  Самостоя-
тельно (А)
По поручению Путина (Б) Затруднились с  ответом
В среднем 15 20 20
Возраст
18-24 лет 20 20 20
25-39 20 20 38
40-54 26 35 39
55 лет и старше 24 27 49
Образование
Высшее образование 31 45 24
Средне-специальное 28 31 41
Среднее общее 23 29 48
Ниже среднего 24 22 53
Социально-профессиональный статус
Руководитель 22 47 33
Специалист 27 56 17
Военный 20 52 28
Служащий 23 35 42
Квалифиц. рабочий 31 30 39
Неквалиф. рабочий 21 29 50
(в % к числу опрошенных, октябрь 2003, N=1600)

Самая большая группа опрошенных (44%, табл. 1) при получении информации об этом деле — а об аресте Ходорковского на момент опроса (конец октября) осведомлены уже были более 8/10 респондентов — оказалась не в состоянии дать вразумительный ответ о мотивах главных игроков в этой ситуации, видимо, потому, что эти события слишком далеки от того, что волнует этих людей. Понятно, что чаще это будут малообразованные и пожилые люди, жители глухой провинции.

Категория опрошенных, полагающих, что прокуратура — как надзорный орган по соблюдению и защите законности в стране — действует самостоятельно, то есть руководствуясь духом и буквой закона, составляет явное, но консолидированное меньшинство (26%; максимальный разброс мнений здесь в разных социальных подгруппах не превышает 5-6 пп.; верящих в силу закона больше среди образованных людей, а также — среди квалифицированных рабочих, минимум — среди работников правоохранительных органов и военнослужащих). Напротив, те, кто убежден, что речь идет о выполнении определенного политического заказа власти (а их несколько больше, чем их оппонентов — 30%) настроены гораздо менее единодушно: разброс мнений здесь составляет 35 пп. Среди них заметно больше людей с высшим образованием (45%), специалистов (56%), руководителей (47%), военнослужащих и работников правоохранительных органов (52%). Иначе говоря, различия в интерпретации действий отечественных законников обусловлены более высоким уровнем их информированности и отчасти — политическими установками, партийной ангажированностью опрошенных (табл.1а, в % к числу опрошенных):

Таблица 1а. Распределение мнений опрошенных на вопрос таблицы 1 в зависимости от их партийно-электоральных предпочтений
Будут голосовать на выборах в Госдуму за … А Б А / Б
В среднем 26 30 0.9
АПР 32 34 0.9
ЕР 27 35 0.8
КПРФ 22 28 0.8
ЛДПР 24 35 0.7
СПС 41 39 1.1
Яблоко 26 46 0.6
Родина 38 16 2.4
Не будут голосовать 25 29 0.9

Заметные отклонения от средних распределений наблюдаются только у сторонников двух демократических партий, проигравших на последних выборах, и у приверженцев политического новообразования — «Родины», причем избиратели СПС и «родинцы» дают большую веру в силу закона, а яблочники — в направляющую волю президента. Из этих данных еще нельзя делать вывод о одобрении или неодобрении подобных действий президента или прокуратуры, но совершенно очевидным является то, что представления о законности или не-законности тех или иных действий (Ходорковского, прокуратуры, президента) оказываются зависимыми от идеологических установок, прежде всего — от отношения опрошенных к держателю символов высшей власти в стране, президенту, занимающему центральное место в картине социально-правовых представлений о реальности российского общества.

Некоторая неясность истолкования действий властей (для целей нашего анализа она имеет существенное значение) характерна не только для самых последних событий, но и для отношения к предшествующим, аналогичным по сути событиям, продолжающим длительный ряд репрессивных действий против «слишком высовывающихся», включая и тех предпринимателей, кто уже «сломался», кто пошел на сделку с властями, сдав им, как, например, В.Гусинский, свою компанию в обмен на свободу, хотя прокуратура, не удовлетворившись этим, продолжает преследовать его по всему миру, без особого успеха впрочем, так как власти других стран не признают за ним состава какого-либо преступления и расценивают эти действия московских властей как политически, а не юридически мотивированными. Арест Гусинского Интерполом летом 2003 года в афинском аэропорту по инициативе генпрокуратуры и последующее его освобождение после судебного разбирательства лишь укрепили подобные массовые сомнения (табл. 2):

Таблица 2. Как вы считает, что лежит в основе дел, возбужденных против В. Гусинского в России?
1. В основном государственные интересы 20
2. в основном частные экономические интересы 28
3. в основном преследование по политическим мотивам 14
4. все в равной мере 15
5. затруднились с ответом 23
(в % к числу опрошенных, август 2003)

Как бы ни была близка сердцу обывателя популистская демагогия властей, он не спешит разделять официальные взгляды и мнения, склоняясь к всегдашнему своему убеждению в том, что, когда власть начинает рассуждать об «общем благе народа» и трубить о «справедливости», дело явно не чисто. (И это при явном недостатке информации в прессе об этом деле, вызванном цензурой, преобладании обвинительного уклона в освещении событий борьбы с олигархами и проч.!) Более того, обыватель упорно старается отыскать за громкими декларациями корыстный интерес еще неизвестных ему клик и группировок во властных кругах. Как видно из табл.2, лишь сравнительно небольшая часть (всего каждый пятый из опрошенных) готовы удовлетвориться наличием «государственных интересов» в качестве объяснения причин задержания В.Гусинского, а основная масса искала объяснения этому факту в конфликте различных частных экономических интересов, либо в том, что Гусинский осмелился проводить в своем медиа-холдинге независимую от Путина информационную политику, критически освещающую чеченскую кампанию Путина, подчеркивающую отсутствие у него видимых успехов в других сферах деятельности внутри страны.

То же самое можно сказать и о массовых реакциях на информацию об аресте Ходорковского. Вполне ожидаемые рессентиментные чувства «опускания олигарха», как оказалось, далеко не так сильно распространены, как можно было думать вначале, хотя в дальнейшем они быстро усиливались (табл. 3 и 4).

Таблица 3. Версии объяснения дела «ЮКОС» («Что вы думаете по поводу возбуждения уголовных дел, арестов руководителей компании «ЮКОС»? Какая из следующих точек зрения вам ближе?»
Варианты ответа Июль Ноябрь
это дело связано с финансовыми махинациями руководства компании и не имеет отношения к политике 15 26
борьба за власть между разными политическими кланами 18 18
предвыборная акция с целью повысить популярность властей в глазах избирателей и отвадить бизнес от политики 18 9
начало масштабной кампании властей против олигархов 11 12
меру по ограничению «нерусского» капитала в России 4 3
Ничего не слышали 17 18
Затруднились ответить 17 14
(в % к числу опрошенных, 2003 г.)

Изменения в характере массового восприятия этой кампании властей, связанные с арестом Ходорковского и нарастанием агрессивности антиолигархической риторики, сводились, во-первых, к тому, что общественное мнение в большей степени начало поддаваться официальной пропаганде («не надо искать политики, все дело в воровстве и махинациях», вполне укладывающееся в рамки советского отношения к богатым как преступникам [«в основе каждого крупного состояния лежит преступление»] или еще более раннего и широко распространенного понимания сословного неравенства как преступной эксплуатации масс), отказываясь от первоначального взгляда на дело ЮКОСа как политически предвыборный ход, рекламную кампанию нынешней администрации как борца за социальную справедливость, законность, и т.п. Все остальное практически не изменилось: и версия «межклановой конкуренции» сохранила своих сторонников, и антисемитски-националистическая интерпретация не получила большей поддержки.

Таблица 3а. Версии объяснения дела «ЮКОС» и электоральные предпочтения опрошенных
  Финан-
совые махинации
Борьба кланов Кампания против олигархов Предвы-
борная акция
Ограни-
чение нерусского капитала
В среднем 26 18 10 9 3
АПР 23 33 2 1 9
ЕР 39 15 13 12 4
КПРФ 23 21 6 8 3
ЛДПР 30 16 12 13 2
СПС 22 39 12 2 2
Родина 36 20 11 6 -
Яблоко 12 31 22 9 3
Против всех 21 19 12 12 1
Не будут голосовать 25 11 8 6 2
(в % к числу опрошенных по строке, ноябрь 2003)

Последствия этого уголовного дела расцениваются также неоднозначно: 26% (а это главным образом те, кто убежден в криминальности действий Ходорковского) считают, что нынешнее развитие событий вокруг компании приведет к улучшению политической обстановки в России, 24% — к «ухудшению» ее; 22% допускают, что эта история будет способствовать улучшению представлений о России на Западе, 31% — к ухудшению российского имиджа за границей. На повторный вопрос, почему же все-таки Путин не прекратит конфликтную ситуацию вокруг компании «ЮКОС» (опрос проходил до соответствующего выступления Путина на Госсовете и выражения президентской точки зрения на репрессии в отношении крупного бизнеса), распределение позиций россиян было таким: 19% полагало, что «у него нет соответствующих полномочий», и примерно столько же считало, что он сам «заинтересован в том, чтобы проучить слишком независимую компанию». 31% склонно считать, что «он предпочитает не вмешиваться в подобные дела» (у остальных — 31% — нет понимания происходящего).

Таким образом, лишь четверть опрошенных готова разделять собственно правовую точку зрения на события, выдвигаемую властями. В большей мере ее принимают, естественно, единороссы, хотя идея «кражи», разворовывания национальных богатств весьма близка и «родинцам», и жириновцам. Прочие же версии представляют собой позиции, не имеющие ничего общего с правовым сознанием, или точнее — отражающие циническое отношение к праву, его роль как инструмента власти, используемого для достижения узкогрупповых или корпоративных целей.

Таблица 4. Какие чувства вызвали у вас известие об аресте М. Ходорковского? (в % к числу опрошенных, 2003)
  Октябрь Ноябрь
Радость+ удовлетворение* 25 33
Недоумение 19 19
Тревогу+страх+возмущение* 19 10
Затруднились ответить 37 38
* сумма ответов респондентов, выбравших разные варианты «подсказки»

То, что радость и удовлетворение при этом известии испытывают главным образом бедные, пожилые и малообразованные люди, прожившие всю свою жизнь в советском обществе, где доминировала антибуржуазная, уравнительная пропаганда, едва ли должно вызывать какое-то удивление. Тревогу и возмущение это событие вызывает в социальных средах, обладающих уже накопленными социальными и культурными ресурсами, хотя именно они и выступают опорой президентской власти. В политически более проявленных группах — потенциальных электоратах партий — эти установки определились вполне четко: у сторонников КПРФ соотношение одобрения и неодобрения составляет 68:23 (3.0), у «родинцев» — 10:1; «против всех» — 11:7 (1.6); у ЕР — 49:60 (0.8); у ЛДПР — 6:15 (0.4); у СПС — 8:12 (0.7); у «яблочников» — 8:15 (0.5), не будут голосовать — 15:23 (0.7).

Таблица 4а. Какие чувства вызвали у вас известие об аресте М. Ходорковского?
ноябрь, в % по столбцу Радость Удовле-
творение
Тревога Возмущение
Возраст
18-24 лет 6 11 12 22
25-39 14 23 36 21
40-54 26 29 23 28
55 лет и старше 53 36 30 30
Образование
высшее 14 13 33 25
Среднеспециальное 20 23 27 43
Среднее 26 33 38 30
Ниже среднего 40 31 18 19
Тип поселения
Большие города 11 17 41 39
Средние 29 28 17 26
Малые 23 26 29 25
Село 37 28 12 10
Социальный статус
Предприниматель - 4 6 11
Руководитель - - - 1
Специалист 4 5 17 14
Служащий 20 20 22 20
Квалиф.рабочий 7 17 8 10
Неквалиф.рабочий 8 9 1 5
Учащийся, студент 2 3 10 7
Пенсионер 47 30 26 21
Безработный 5 5 3 6
Будут голосовать за...
КПРФ 44 24 19 4
ЕР 24 25 29 31
ЛДПР - 6 6 9
СПС 3 5 4 8
ЯБЛоко 7 1 7 8
Родина 5 5 1 -
Против всех 5 6 5 2
Не будут голосовать 5 10 5 18

Уже в ноябре, незадолго до финиша избирательной кампании в Госдуму, общественное мнение начало «прогибаться» под массированным воздействием становящихся единообразными и официозными СМИ. Число затруднившихся или отказавшихся отвечать заметно уменьшилось (23%). Мнение, что «Ходорковский нарушил закон», разделяют уже 34%. Это заметно больше, чем в октябре, но все равно оно не является преобладающим. Столько же опрошенных готово согласиться с тем, что «арест произведен с целью ограничить влияние Ходорковского в политике» (20%) или что «власти недовольны действиями Ходорковского в нефтяной области» (14%). Еще 14% полагали, что все эти объяснения одинаково значимы.

Версии, которые опрошенные выбирали для объяснения действий генпрокуратуры, имели мало общего с идеологией правового государства или «материальным» пониманием права в традиционном обществе, апеллирующим к обычаям, содержательным принципам сословной справедливости или религиозных предписаний. Однако они вполне укладывались в рамки советского понимания права как юридически оформленных правил поведения граждан, предписываемых властью, выработанных тоталитарным режимом в своих интересах и нуждах.

Чего, по вашему мнению, добиваются правоохранительные органы в отношении крупного бизнеса, «олигархов»?
(в % к числу опрошенных, ноябрь 2003 г.):

  • Навести порядок в экономике, очистить ее от криминала — 41
  • Выжать из олигархов деньги для казны — 15
  • Демонстрация силы нынешней власти, укрепление вертикали власти — 13
  • Сведение счетов с теми, кто не выказывает властям покорности, кто
  • слишком независим — 8
  • Передел собственности — 6
  • Затруднились с ответом — 17

В качестве дополнительных аргументов при объяснении действий прокуроров общественное мнение называло желание правоохранительных органов «воспрепятствовать утечке акций за рубеж» (46%) и «создать проблемы в деятельности ЮКОСА» (21%). Иначе говоря, в отношении олигархов, а более конкретно — дела «ЮКОСа», сформировались вполне определенные негативные установки, очень слабо обусловленные чисто юридической стороной вопроса. С представлениями о законности или незаконности массовые оценки и отношение к делу М.Ходорковского практически не связаны. Уход от налогов или их неуплата, невыполнение обязательств, взятых при приобретении той или иной фирмы нефтяным гигантом Ходорковского, то есть все, что собственно и составляет суть вменяемых руководству компании правонарушений, волнует население в целом сравнительно мало. Общественное мнение в вопросе: является ли финансовым преступлением использование любых способов сокращения выплаты налогов, если оно не противоречит действующим законам, — склоняется скорее к тому, чтобы сказать «нет» (так ответили 41% опрошенных в ноябре 2003 г.; «да» ответили лишь 28% и остальные, а их почти треть — оказались не в состоянии дать какой-либо содержательный ответ). Треть россиян полагает, что можно, если удается, и не платить налоги в полном объеме, хотя 60% эту позицию осуждают. По мнению большинства опрошенных, в среднем более трех четвертей предпринимателей в той или иной мере уходят от налогов (в отношении самих граждан то же самое думают лишь 46%). Но самые жесткие предубеждения у населения сохраняются в отношении госчиновников: здесь 84% опрошенных полагают, что именно в среде госбюрократии наиболее распространена практика двойного счета, что большинство чиновников получает свою зарплату не столько через «кассу», сколько в виде «черного нала». Преступлением эти действия становятся в зависимости от того, кто их совершает, значимо это, а не само нарушение соответствующей нормы закона. (табл.5).

Таблица 5. Как вы относитесь к … ?
Относятся с … Одобрением Пониманием Осуждением Безразличием
Руководителям предприятий, которые уклоняются от уплаты налогов 3 25 54 14
Рядовым гражданам, которые уклоняются от уплаты налогов 4 43 29 15
Ноябрь-декабрь, в % к числу опрошенных

Одно и то же правовое действие осуждается значительно большим числом опрошенных, если оно совершается «начальником», власть имеющим лицом, и сравнительно небольшим кругом людей, если это «рядовой гражданин» (соотношение «осуждающих» и «неосуждающих» в первом случае равно 1.9, во втором — 0.6). Поэтому и претензии правоохранительных органов к руководству ЮКОСа получают в массовом сознании совершенно иной смысл, нежели тот, который пытается придать ему генпрокуратура, претендуя на легитимность своего статуса и действий, и верховная власть в стране. Это не правовая оценка, а чисто инструментальный и политический контроль над влиятельными группами в обществе.

Таблица 6. Как вы полагаете, эта кампания против ЮКОСа должна всерьез ограничить экономическое и политическое влияние «олигархов» или только припугнуть их, «олигархи» все равно сохранят свое влияние?
  Всерьез Припугнуть
В среднем 24 57
Возраст : 18-24 года 27 57
25-39 19 58
40-54 21 62
55 лет и старше 29 50
ОбразованиеВысшее 18 65
Среднее, средне-специальное 23 59
Ниже среднего 28 47
Тип поселенияБольшие города 18 63
Средние 23 62
Малые города 26 54
Села 28 50
Социально-профессиональный статусПредприниматель 25 64
Руководитель 17 83
Специалист 18 67
Служащий 22 58
Квал.рабочий 22 60
Неквал.рабочий 29 51
Безработный 16 67
Учащийся 17 60
Пенсионер 31 48
Среднедушевой доход в семьеВыше среднего 23 61
Средний 23 60
Ниже среднего 25 57
Низкий 24 45
Ноябрь 2003, в % к числу опрошенных

Как видим, серьезно к декларациям правоохранительных органов относятся прежде всего те группы, которые обладают минимальными ресурсами и компетентностью: пенсионеры, малообразованные, жители периферийных городов и сел, нуждающиеся, хотя и не самые бедные, а также группы, завершающие фазу политической социализации — учащиеся, студенты. Эта консервативная среда в максимальной степени сохраняющая социальные установки и представления советского времени. Напротив, как средство устрашения или пиар (а не правовое действие) расценивают репрессии против ЮКОСа высококвалифицированные и статусные группы, обладающие самыми большими ресурсами, информацией и компетентностью — руководители, менеджеры, предприниматели, специалисты, жители больших городов, люди с высокими доходами (так, например, среди руководителей удельный вес подобных ответов составляет 59%, среди предпринимателей — 69%, тогда как серди сельскохозяйственных рабочих, пенсионеров — 36-38%). Дело «Юкоса» воспринимается ими не в качестве реальной попытки наведения порядка в стране (так его рассматривают лишь четверть опрошенных), а как предвыборная акция властей, популистское подыгрывание определенным настроениям в обществе (так считают 44% респондентов), как политический пиар, вроде весенней борьбы с «оборотнями в погонах», получившей в печати название «борьбы нанайских мальчиков». При этом во всех электоратах, то есть в той половине населения, которая отличается большим чувством политической ответственности, рутинной лояльности к начальству или, напротив, ангажированности, отношение к этим акциям прокуратуры как предвыборным трюкам значительно преобладает (соотношение мнений — «наведение порядка» и «пиар» — составляет 0.4, кроме избирателей ЕР, где они почти уравниваются 0.9 /36:40/). Иначе говоря, подобный расчетливый, политический цинизм (а это именно циническое самоотождествление избирателей и властей, здесь не приходится говорить об остраненной, дистанцированной, «объективной» оценке действующих институтов, так сказать, со стороны, как можно было бы думать, если бы речь не шла об высказываниях избирателей, большая часть которых голосует именно за поддержку этой власти, этого президента) характерен именно для активной и «просвещенной» части населения, которое и представляет себя в качестве «общества» как таковое. В этом плане мнения, высказываемые о мотивах действия тех или иных политических сил или властных институтов, не содержат осуждения, а высказывают норму, то есть типичные (общепринятые, генерализованные) представления о характере мотивации, приписываемой действиям официальных лиц или подразумеваемой.[6]

Почему власти именно сейчас взялись за «ЮКОС» — за этой компанией больше «темных дел» или действия руководства этой компании больше раздражают власти?
(в % к числу опрошенных, ноябрь 2003 г.)

  • больше темных дел — 31
  • больше раздражают — 35
  • затруднились ответить — 34

Опять-таки суждения «больше раздражают» вдвое чаще высказывают люди высокообразованные, обеспеченные, зрелые, жители крупнейших городов, чем пожилые, малообразованные и бедные жители периферийных малых городов и сел. Мнения о том, что движет людьми, ведущими кампанию против «ЮКОСа» — стремление к законности и справедливости или стремление поставить во главе этой самой мощной и богатой в России компании «своих людей», разделились следующим образом: «законность и справедливость» — 23%, «своих людей» — 42% (и 34% — затруднились с ответом; ноябрь 2003). Таким образом, на представления об оправданности (а значит — и о «законности») действий правоохранительных органов влияют не только соображения о мотивах тех или иных действующих лиц и политически значимых актерах, но и вполне содержательные, то есть связанные с определенными материальными интересами, представления о справедливости, в том числе и о справедливости социального распределения благ в государстве. Что правильнее — забрать у частных нефтяных компаний большую часть прибыли от продажи нефти и направить ее социальные нужды или оставить ее у компаний для инвестиций и модернизации производства?[7]

Подобное отношение к праву нельзя рассматривать как просто отсутствие в массовом сознании современных политико-правовых принципов, это не та дремучесть человека, не знающего о том, что он живет в неправовом обществе, поскольку никогда другого не видел. Напротив, какая-то идея долженствования права и законности в массовом сознании россиян присутствует, хотя бы в модальной форме «все должны подчиняться закону», «закон должен быть для всех». Это более интересные формы общественного сознания, заданные условиями тоталитарного режима, адаптации к ним. Его можно назвать «циническим» или «инструментально-прагматическим», главное в данном случае, что оно лишено какой бы то ни было позитивной основы (если под ней подразумевать представления о моральных или ценностных основаниях социальности, человеческой солидарности, достоинстве и чести, требующих соблюдения общезначимых универсальных правил, представляющихся большинству если не разумными, то во всяком случае конвенциональными, такими, с которыми общество идентифицируется). Здесь мы имеем дело с другим явлением — идентификацией с волей власти, начальства, принятием ее как факт силы и поведением применительно к ней (но без полной солидарности с ней). К защите права и соблюдению законности действия правоохранительных органов — в понимании большинства опрошенных — отношения не имеют, но они реальная сила, а потому любые или почти любые их действия внутренне с течением времени оправдываются. Самая большая группа опрошенных (39%) полагает, что кампания против ЮКОСа — это образцово-показательная «разборка» для острастки всех других предпринимателей или публичных деятелей, пытающихся сопротивляться усилению «управляемой демократии» (среди директоров и специалистов — 46%), 27%, респондентов напротив, надеются, что за ним последуют и дела против других «олигархов». Поэтому, когда «басманный суд» оставил Ходорковского под стражей, а прокуратура объявила в международный розыск других руководителей компании, весьма значительная часть россиян (43%, и различий здесь между разными подгруппами по образованию, доходам, статусу, урбанизованности и т.п. практически не было) одобряла эти решения Мосгорсуда и действия генпрокуратуры (не одобряли всего — 16% (чаще опять же — самые образованные, доходные, молодые), хотя очень большое число опрошенных оказалось в затруднении и не смогло дать вразумительного ответа на этот вопрос (41%).

В связи с нынешними событиями вокруг «ЮКОС», появилось ли у вас больше уверенности в том, что законности и порядка в стране стало больше, меньше или положение дел не изменилось ?
(октябрь 2003, в % к числу опрошенных)

  • Стало меньше — 9
  • Стало больше — 26
  • Положение дел не изменилось — 47
  • затруднились ответить или отказались от ответа — 18

Вместе с тем, как показывают данные таблиц 7 и 8, несмотря на крайнюю неэффективность акций генпрокуратуры (ибо позиции противодействующих сторон — олигархов и власти, по мнению большей части населения остаются по существу такими же, как и были, они не становятся радикально сильнее или слабее), доверие и к президенту, и к прокуратуре, выполняющей заказ президента, в глазах опрошенных должно вырасти. Конечно, баланс выигрышей и проигрышей (32-5=27%) лежит преимущественно на стороне Путина (на 10% больше тех, кто считают, что олигархи в целом больше теряют, чем выигрывают). Но столь же важен и другой результат: почти половина считает, что позиции обеих сторон не изменятся (а если сюда прибавить еще и тех, для кого общий итог неочевиден или кто затрудняется ответить на эти вопросы, то успехи силовых акций против бизнеса выглядят совсем иначе).

Таблица 7. Как вы полагаете, после ареста М.Ходорковского и действий прокуратуры в отношении и компании «ЮКОС» позиции Путина и олигархов …
  Путина Олигархов
станут сильнее 32 10
станут слабее 5 20
Не изменятся 45 49
затруднились ответить или отказались от ответа 18 21
Ноябрь 2003, в % к числу опрошенных

Смысл этих действий лежит в другом. Действия прокуратуры, каковы бы ни были реальные мотивы действий против ЮКОСа, воспроизводят ритуалы «правильного поведения» органов власти, демонстрирующих усилия по обеспечению «законности», то есть того, что положено делать верховной власти. И это, вне всякой связи с инструментальной, конечной целесообразностью, заметно повышает популярность и президента, и — отраженным светом от него — самой генпрокуратуры:

Таблица 8. Как вы полагаете, эта кампания правоохранительных органов повысила или нет доверие населения к ...
  Путину Прокуратуре
Повысила 43 46
Понизила 14 8
Не изменила 25 25
затруднились ответить или отказались от ответа 18 20
Ноябрь 2003, в % к числу опрошенных

Формальное соблюдение законов, хотя на их нарушение постоянно жалуются обыватели (но главным образом — на нарушение со стороны власти по отношению к «обычным людям», а не к «богатым), не является значимым обстоятельством социальной жизни в посттоталитарном обществе. Гораздо важнее — декларация добрых намерений властей, заявления о том, что они собираются выполнить свои социальные обязательства.

Что сейчас более важно для нашей страны — хорошие законы, которые ограничивали бы произвол власти, или власть, способная навести порядок в стране, несмотря на несовершенство законов?
(В % к числу опрошенных, декабрь 2003 г.)

  1. хорошие законы, которые ограничивали бы произвол власти — 41
  2. власть, способная навести порядок в стране, несмотря на несовершенство законов — 52
  3. затруднились ответить — 7

События вокруг ЮКОС в очередной раз обнажили крайне слабые формальные основания легитимности власти и социального порядка в постсоветской России. Дело ЮКОСа — это не симптом неразвитости или деградации, неустойчивости политических и гражданских институтов (процессуальные оценки качественного состояния системы, производимые в логике теорий перехода или экономического детерминизма, здесь явно недостаточны или просто сбивают с толку), а скорее — синдром определенной организации этих институтов, устойчиво воспроизводящийся, а стало быть — обладающий характеристиками целостности [8]. В данном случае, правильнее, видимо, говорить о наличии нескольких, часто противоречащих друг другу оснований легитимности, соответственно, о тех акторах, которые апеллируют или претендуют на «легитимность» или, в свою очередь, о тех, кто им в этом отказывает, не признает их претензии или для кого они пустые слова.

Когда заместитель генпрокурора в телевыступлении по поводу ареста Ходорковского рассуждает не о формальном соответствии конкретных действий обвиняемого (М.Ходорковского и других руководителей ЮКОСа) букве закона, а о том, сколько пенсионеров могло бы получить прибавку к пенсии, если бы разделить состояние обвиняемого в налоговых нарушениях, то основания для подобных обвинений явно ничего общего не имеют с формально-процедурным порядком деятельности судебных и правоохранительных органов. По смыслу таких слов прокурора «законность», «легитимность» в этом случае не означает «легальность», отсылку к соответствующим формальным нарушениям статей соответствующего закона, а представляет собой апелляцию к «содержательным» («материальным») принципам социальной справедливости, социально-политическим декларациям и т.п. Это означает, что нет всеобщего-значимого, универсального по сфере действия закона, нет и правового государства, опорой которого выступает сам институт прокуратуры.

Государственная власть (органы всех трех властей) могут сколько угодно говорить о правомочности своих действий, о диктатуре закона, но в глазах значительной части общества они ею не обладают, судя по негативным массовым оценкам их деятельности и резко критическому отношению к ним (не только к конкретному составу депутатов или политиков, но и к самим политическим структурам принятия решения или массового управления). Социологические исследования свидетельствуют о крайне низком уровне доверия (или правильнее было бы сказать о недоверии) ко всем общественно-политическим институтам. Доверие к правоохранительным органам, обеспечивающим социальный порядок в целом, находится на очень низком уровне: доля «полностью доверяющих» правоохранительным органам вдвое меньше доли «полностью не доверяющих».[9] Но проблема заключается в том, что сомнительной остается легитимность не только самой прокуратуры (равно как и суда, милиции), но и парламента, партий и других общественно-политических институтов.[10]

49% считают, что в России нельзя найти защиту от произвола властей (лишь 4% опрошенных полагают, что в России его нет) и только 10% верят, что подобную защиту от государства можно искать и находить в суде (март 2001 г.; N=1600). С другой стороны, война в Чечне с юридической точки зрения абсолютно противозаконна, поскольку она нарушает не только конституцию РФ, но и ряд федеральных законов. Российский правозащитники много лет пытаются упорядочить политику властей в Чечне какими-то правовыми рамками, добиваясь объявления там чрезвычайного или военного положения, то есть введения определенных правовых регламентаций для всех участников конфронтации, на которое власти упорно не идут, ибо это означало бы установление юридической ответственности за действия военных и официальных лиц на территории, где объявлено соответствующее положение. В результате ситуация так и остается «внеправовым полем», пространством «борьбы с международным терроризмом».

Это значит, что «закон» как принцип легальности явно не работает, так как нет института который мог бы быть ответственен за его реализацию. Нелегитимность властных институтов вэтом случае непосредственно связана с их безответственность перед населением во всех отношениях, начиная с невыполнения социальных обязательств, которыми партерналистское государство десятилетиями кормило общество, и кончая «защитой от террористов», в эффективность борьбы с которыми абсолютное большинство опрошенных не верит. [11]

Но не действует и договорный принцип правовых взаимоотношений. По мнению почти половины опрошенных (47%, 2001 г., N=1600), нынешние федеральные власти не готовы учитывать интересы разных групп общества и вступать с ними в партнерские, договорные отношения (29% с этим не согласны, остальные затруднились ответить).[12] Население полагает, что оно выполняет свои обязательства перед государством, а власти — нет (табл. 9).

Таблица 9. Взаимные обязательства государства и населения
  1998 г. 2001 г.
Население выполняет свои обязанности перед государством …
Скорее выполняет 19 40
В равной мере выполняет и не выполняет 36 38
скорее не выполняет 40 18
затрудняюсь ответить 5 4
Государство выполняет свои обязанности перед населением…
скорее выполняет 5 10
в равной мере выполняет и не выполняет 24 29
скорее не выполняет 70 58
затрудняюсь ответить 1 3
(в % к числу опрошенных, N=1500 и 1600 человек)

Чтобы разобраться с тем, с какого рода основаниями легитимности мы имеем дело, рассмотрим, а что собственно стоит за проблемой «легитимности» в социологии?

2. Проблема легитимности в истории политической социологии. В истории европейской политической философии представления о легитимности власти начали формироваться в XVI-XVII веках и соотносились прежде всего с характером смены власти или утверждения монарха на троне. Легитимным (имеющим право на господство) следовало считать государя, принявшего власть по правилам наследования короны (например, по праву первородства) или в некоторых случаях — избранного в соответствии с правилами, одобряемыми членами тех сословий которые имеют авторитет признания претендента в качестве государя. Нелегитимным господство признавалось тогда, когда происходил произвольный захват трона (узурпатором) или при несоответствующем традиции исполнении функций государя. И в том, и в другом случае государь признавался (или мог быть признан) «тираном».

Развитие и рационализация идеи суверенитета власти, отделение личности правителя от соответствующего социального статуса (и функции), появление абстрактной идеи субъекта права дали в дальнейшем несколько линий политического обоснования власти. Наиболее важные среди них — отсылка к традиции, различные формы ценностно-рационального оправдания (от религиозно-сакрального происхождения власти до концепции естественного права, в предельном виде — учения о «народе» как источнике суверенитета), а также введение в философию власти понятия договора между основными действующими лицами — соглашения, хартии, конвенции, превратившихся –позднее в конституцию, основной закон государства как основание государственного порядка и права. Социальный (общественный) договор представлял собой уже нечто принципиально иное, нежели обоснование через традицию (в том числе — и через трансцендентальное обоснование власти). Идея закона, договора предполагала принципиально иную логику отношений поданного и господина — не просто посылку о самотождественности их человеческой природы, а и способность или готовность к взаимным («разумным») компромиссам. Перенесение в сферу господства и авторитета «чужой» логики, т.е. представлений, характерных для другой автономной институциональной сферы — торговли, рынка, экономики, ориентация на другого как источник признания себя в качестве партнера означали выработку алгоритма будущего социального «развития», усложнения структуры отношений, трансформации отношений механической, принудительной интегрированности в гораздо более сложные функциональные зависимости внутри целого. Иначе говоря, для того, чтобы мог начаться процесс социальной дифференциации в какой-то отдельной социальной подсистеме, необходимым условием этого мог быть лишь перенос в эту сферу представлений о человеке и его взаимоотношениях, разработанных в других автономных сферах или институтах. Без появления соответствующих, адаптированных к данной сфере или институту «аналогов» других антропологических представлений и конструкций, институционально специализированных, закрепляющих отношения, установленные в одних сферах или областях жизни, в категориях или понятиях, нормативных правилах других социальных подсистем или институтов, не могло возникнуть и соответствующих представлений об «обществе» как системе отношений, основанных не на господстве, не на принуждении, а на взаимных интересах и общих ценностях, верованиях, убеждениях (того, что у Канта получило название «моральности» в противовес «легальности») и т.п.

Разведение понятий «легальности» и «легитимности», произведенное уже в конце XVIII — начале XIX века, позволило прочертить несколько планов рационализации источников права и, соответственно, закрепить их. Комплекс проблем, связанных с «легальностью» (законосообразностью, соответствием закону), был ориентирован на кодификацию и формальную, процедурную рационализацию системы законов, ограничивающих возможности произвола монарха или власть имущих. Результатом этого стало появление понятия правового государства, используемого буржуазным либерализмом против абсолютистской монархии. Правовое государство — это идеологически нейтральное государство, признающее «неотчуждаемые» принципы свободы, частной собственности, прав человека, толерантности, суверенитета народа (нации), автономности личности; его функционирование определено системой формальных законов и представляет собой процедурный порядок их осуществления. Понятие «легитимности» же означало (внутреннюю) убежденность подданных в правильности принятых или действующих законов, их соответствии религиозным, моральным, традиционным и т.п. воззрениям. Легитимность охватывала резидуумы содержательных, ценностных значений «правильности», «правомерности», оправданности, справедливости, представленных в тех или иных положениях и нормах закона. Другими словами, понятие «легитимность» указывало на культурные значения и основания социального порядка, в современности могущего принимать вид только лишь институционализированного порядка, основанного на значимости формализованных, систематических, «легальных» положений.

Без выработки этой конструкции (которую можно лишь очень приблизительно передать русским выражением «дух и буква закона») были бы невозможны три вещи, центральные для «модерного общества»: во-первых, дифференциация государства не только от монарха (его воли и интересов), но и от «общества» (гражданского общества), а значит — от любых содержательных принципов и ценностных убеждений, которые значимы для частного множества людей (групп, объединений и т.п.), во-вторых, монополия на насилие, то есть признание нелегитимными и нелегальными любых форм принуждения, насилия, кроме тех, которые предусмотрены формальными статьями законов, даже если оно опирается на моральные, конфессиональные, этнические или идеологические соображения справедливости, чести, интереса, трансцендентной истины и проч., значимые для каких-то общностей или разделяемые большинством населения, в-третьих, идея законного, то есть строго урегулированного, процедурно определенного представительства идей и интересов населения, все равно — большинства или меньшинства, институционализация которых привела к созданию парламента и системы конкурирующих между собой за доступ в парламент политических партий. Конструкция правового государства (социального порядка) выводила идею оправданности произвола, насилия — все равно чем и как бы оно ни было мотивировано, внутренними ли причинами (ведущими к революции или террору любого рода), или внешними (война, аннексия) — за пределы допустимого.

Огромная внутренняя работа «культуры» или «цивилизации» европейских стран как раз и заключалась в том, чтобы внести в сознание людей, ограниченных сословными рамками существования, идеи и представления о нормах и ценностях, значимых «других» группах или сферах жизни, о типах отношений, характерах, нормах, имеющих силу для других людей и требующих к себе уважения. Почти два столетия европейской истории потребовалось на то, чтобы различные образы «человека институционального», сложившиеся в армии, суде, торговле, искусстве, религии, образы — сословные, корпоративные, групповые, этнические и т.п. — стали условиями признания ролевой или социальной самоценности, самодостаточности, границами власти других лиц, институтов, групп. Установление систем или механизмов обмена подобными антропологическими конструкциями (а собственно в этом и заключается институционализация идеи легитимности) является необходимой фазой процессов социальной дифференциации, «проскочить» которую — в ходе ускоренной или запаздывающей модернизации — невозможно.

При всей неравномерности или своеобразии процессов развития отдельных институциональных сфер (например, слабости представительной политической системы при развитой экономике, или консервативной национальной политике и т.п.), определенный минимум гетерогенности источников права (неотчуждаемых прав человека) не просто сохраняется, но является условием конституции (основного закона) государства, конституирования современного общества как места, где «культурный человеке» вступает в равноправные отношения с себе подобными. Современное формальное рациональное право лишь кодифицировало и закрепило эти идеи и представления о человеке, став в качестве института важнейшим фактором стабильности и устойчивости общественного порядка. В этом плане процедурный формализм (юридический, денежно-финансовый, экономический, политический — в смысле представительской демократии и бюрократического государственного управления) представляет собой лишь оборотную сторону проясненности и рационализированности рутинного баланса культурного, ценностного, человеческого многообразия.

В свою очередь, разнообразные содержательные идеи как источники права (справедливости, равенства, этнического самоопределения, общности национального происхождения и интересов и проч. партикуляристские учения ) могли служить основанием для «революционного» насилия как источника признаваемого авторитета (харизматическое, идеологическое и т.п. обоснование) и более или менее резкого социального изменения.

В наиболее полном и ясном виде социологическая проблематика легитимности господства разработана Максом Вебером, к основным идеям и конструкциям которого последующая политическая социология или политология мало что смогла добавить.[13] Легитимность, точнее, формы и типы легитимного обоснования и признания социального порядка — одна из сквозных тем веберовской социологии, объединяющая, как и тема рационализации, многообразие его предметных разработок: трудов по социологии политики и права, экономики и религии, социальной структуры и массового управления, искусства, любви и другие. Под легитимностью он понимал те смысловые представления о правомочности претензий на авторитет или господство, оправдания социального порядка, на которые ориентируются участники социального взаимодействия (и о которых мы с определенной вероятностью можем судить). При некоторых условиях они обеспечивает институционализацию социальных взаимодействий. Источником легитимности могут быть убеждения, вера, значимость или солидарные интересы, которые предопределяют длительность, устойчивость социальных взаимоотношений, их воспроизводство вне зависимости от первоначальных намерений, обстоятельств или мотивов действия акторов.

Чистых (предельных, идеально-типических) форм и источников легитимности по Веберу три: традиция (глухая привычка, обычай — «так было испокон веков», нравы, «давность» существующего порядка и действия применительно к нему), авторитет харизматического лидера (военный, политический, религиозный, идеологический), основанный на вере его окружающих или сподвижников в то, что он обладает экстраординарными способностями решать важнейшие проблемы жизненного существования, найти выход из крайней, кризисной ситуации, и легальность, т.е. соответствие письменным законам, соглашениям, уставам, конституции, любым формально-правовым документам, которые опираются на внутренние или внешние источники права.[14]

Хотя в действительности социальный порядок основывается на сочетании и смешении различных форм, требующих адекватного описания и функционального, конкретно-ситуативного анализа композиции сил и интересов, но в аналитических целях, как полагал Вебер, их следует различать. Легалистская легитимность предполагает сферу компетенции, четко ограниченную прописанными нормами закона или инструкциями, и действительна только в этих рамках. Легальность социального порядка предусматривает четко прописанную ответственность за нарушение этих рамок или выход за их пределы.

Напротив, легитимность традиционного порядка не может быть ясно и однозначно определена. Она лежит в границах привычного произвола (заданного рамками обычного права), рутинных институтов, а возможность их нарушения сдерживается лишь угрозой возмущения и бунта поданных в крайних случаях преступлений.

Конвенция как принцип права опирается исключительно на структуру письменно зафиксированных взаимных интересов (таково, например, международное право, не имеющее внешних источников его поддержания и соблюдения, санкций за нарушение) и сохраняется лишь до тех пор, пока ее нормы соблюдаются большинством участников. В этом плане решающую роль играет такое цивилизационное образование, как «доверие», сочетающее в себе не только рациональные соображения о регулярности определенных социальных действий и калькуляции рисков, но и ценностно-рациональные представления о человеческом достоинстве, чести, этических качествах человека, способности к солидарности и других «нравах».

Иначе говоря, за каждым из этих представлений о «легитимности» или легитимных основаниях социального порядка стоит определенное представление о социальном человеке (типовых схемах и мотивах Другого), на которого ориентируется большинство населения данной страны или сообщества. Для социологического анализа необходимо различать внешние, декларируемые или идеологические формы оправдания социального порядка (аргументы бюрократии или околовластных PR-групп) и массовые, далеко не всегда артикулируемые соображения о порядке, определяющие реальные, прагматические мотивы поведения множества людей в конкретных обстоятельствах их жизни.

3. Проблема легитимности социального порядка в посткоммунистической России: социологические аспекты. Легитимность власти и социального порядка ни в императорской России, ни в Советском Союзе, ни в постсоветской России не была — и не могла быть — проблемой в научном или в практическом отношении. После гражданской войны и поражения белых, до сих пор остающегося плохо изученным фактом нашей истории, революционного (чекистского или красноармейского) террора, после самоутверждения советской власти реализация ее права на господство мало кем внутри страны могла ставиться под сомнение, или, тем более, оспариваться. Вопросы авторитетности власти, признания или непризнания руководства перешли в сферу компетенции ЧК-НКВД-МГБ-КГБ и т.п. Правовая природа самого советского режима оставалась табуированной темой, в мире он был окончательно признан еще в начале 30-х годов, а победа во второй мировой войне и утверждение СССР в качестве одной из двух супердержав, организаторов ООН, сняла какие-либо вопросы подобного рода даже среди наиболее непримиримых эмигрантов первой волны. В позднесоветское время каких-либо серьезных дискуссий по этому поводу не было даже среди диссидентов, хотя именно правозащитники, пытаясь удержаться на позициях формального закона, сделали самый сильный ход в де-легитимации режима. Выдвинув неожиданное требование к властям: «соблюдайте ваши законы», они «взяли в скобки», если использовать феноменологические аналогии, само-собой-разумеющиеся негласные социальные «конвенции» власти и общества, привычные нормы поведения в условиях репрессивного режима, идеологические оправдания репрессий и террора, повседневного государственно-организованного насилия. Шокирующим это требование было именно потому, что режим держался не на легальных основаниях, а на смутной смеси массового страха, веры, уже не сознаваемого цинизма, безропотной покорности — инерции длительной привычки к насилию, отсутствия альтернативы, адаптивного двоемыслия и прочем. Но этот ход, без последующей работы по рационализации взятого в скобки, так и остался изолированным в определенной социальной среде политическим приемом «остранения», не поддержанным ни интеллектуально, ни морально советской «интеллигенцией».

Но и в постсоветское время самоочевидность полномочий держателей власти никем фактически не ставилась под сомнение. Разложение старой партийно-хозяйственной советской номенклатуры в 1989-1991 годах сопровождалось выделением реформистских фракций, взявших вверх в руководстве России и других союзных республик, что и повлекло за собой распад СССР. Но сам морфологический принцип конституирования общества «сверху вниз» — формирования «управляющего контура» и затем реорганизация зависимых от него подсистем общества — не изменился ни тогда, ни в последующее десятилетие, несмотря на множество мелких или значимых изменений и усилившейся дифференциации социальной структуры. В соответствии с прежними принципами конституции советской системы, новая российская власть после краха ГКЧП кооптировала в свой состав молодых специалистов, в свою очередь подбиравших себе исполнительный аппарат из околономенклатурных чиновников, преподавателей и предпринимателей, для которых в эти годы открылись совершенно невиданные ранее перспективы социальной мобильности.

Однако даже такая степень усложнения (или институционального разложения) верхнего уровня власти повлекла за собой частичную дискредитацию властей (малозаметную еще во время перестройки, но вполне ощутимую после начала реформ, к середине 90-х годов и позже).

Кризис доверия к власти принял в основном персональный характер и не затрагивал принципиальных оснований функционирования социальных и политических институтов или общественного согласия. Недовольство властью (как ключевому условию признания и поддержания согласованного социального порядка) — негативное отношение к своему начальству, секретарю обкома, губернатору или президенту Ельцину — не могло быть в массовых масштабах генерализировано, рационализировано и перенесено на всю систему общественного порядка в обществе. Особую ответственность за это несут советские и постсоветские «интеллектуалы» — социальная элита, образованный слой российского общества, часть тотальной бюрократической структуры управления и обслуги режима. Их интересы (связанные с социальным положением, зависимостью от власти) определяли не только характер их компетенции и знаниевые ресурсы, но и характер рационализации кризисных ситуаций — это всегда, во всех случаях было отстаиванием интересов власти, консультированием политики с позиций государственнической идеологии, государственного патернализма. Поэтому и недовольство властью (среди многого прочего) всегда оставалось партикулярным, диффузным и ограничивалось узким кругом частных разговоров, имеющим важное в функциональном плане значение (компенсации, разрядки, смены регистров оценки реальности, планов социальной идентификации и т.п.).

Но тем не менее это состояние усиливающегося разложения (утрата централизованного характера власти) определило весь характер политических процессов прошедшего десятилетия. Дело не просто в неспособности массового патерналистского сознания дать критическую оценку руководству страны, а в том, что с определенного момента (которым условно можно считать 1995-1996 годы) партикулярное недовольство отдельными «персонами» наверху становилось элементом защиты системы в целом, канализируя общественное раздражение в безобидные «отстойники» политиканства пикейных жилетов. (Еще сильнее эти механизмы психологической защиты проявились уже при Путине в форме «добрый царь и злые бояре»). Протестные настроения «абсорбировались» той или иной фигурой или группой лиц, связывались мифологизацией и демонизацией их роли в происходящем, они превращались в источник всех бед России, становились причиной неприятностей, лишений, реальных или виртуальных, недополучения того, что уже есть у других. Сохранение порядка самой системы оказывалось возможной ценой «жертвы фигуры», что мы могли наблюдать на примере отставки Гайдара, Кириенко, Ельцина и т.п., а стало быть — фактором растущей примитивизации политической жизни во второй половине 1990-х годов. Выход на сцену Путина (не лица, естественно, а политического явления) означал удержание основных особенностей системы, подавление интенсивности процессов социальной дифференциации, что, однако, было оплачено довольно дорогой социальной ценой: архаизацией и склеротизацией социальной жизни, внешне напоминающей последние годы брежневской эпохи. Однако есть существенное отличие нынешней фазы отечественного существования от двух десятилетий «застоя»: КГБ в своем профилактическом терроре не нуждалось в апелляциях к закону и легитимности, а устиновская генпрокуратура уже не может обойтись без этого.

Именно нынешние силовики, спецслужбы, прокуроры, апеллируют к «легитимности» при проведении своих акций, будучи вынужденными опираться на «басманный суд» и получение некоторых санкций декоративной законности. Речь не просто в самом объеме усилий юридического прикрытия действий властей, но и усложнении этих процедур, свидетельствующих о пусть слабой, но все же институциональной автономизации суда, слабой вероятности или шансах на неоднозначный исход суда и формальности правовых судебных решений. Подобное усложнение не может рассматриваться как повод для утверждений, что мол, подождем, это только начало переходного процесса развития демократического общества в России. Я хочу сказать лишь то, что эти явления есть, а смысл их весьма неоднозначен. Разгром медиа-концерна В.Гусинского в ходе зачистки информационного поля от критики действий властей сопровождался не судом, а внесудебным торгом между властями и Гусинским, сидевшим в тот момент в тюрьме. Средством давления властей на неподчиняющихся им или принуждения слишком независимых актеров в последние годы становится не осуждение, а арест и длительное (иногда в течении нескольких лет) досудебное содержание обвиняемого под стражей, «пока идет следствие», а затем — при знание обвинения не доказанным или другой вариант развала дела и его закрытие без оправдания обвиняемого. Осуждение бывает сравнительно редко и при этом даются сроки меньше нижнего предела, как это имело место в некоторых последних «шпионских процессах». Это свидетельствует о том, что действия прокуратуры сами по себе являются внесудебными карательными акциями, а апелляция к «легитимности» и необходимость «защищать закон» — это их ресурс полномочий, сфера функциональной свободы действий, свободы от ответственности.

Но даже такой поворот дела обычно происходит лишь в столицах или самых крупных городах, при очень громких делах, вроде «Юкоса»; в провинции сохраняется телефонное право и административный произвол без какого-либо прикрытия и юридического камуфляжа. (Социологически понятно, что напряжение, вызванное растущем потенциалом дифференциации, особенно сильно в центре системы, а не на исполнительской периферии, сохраняющей упрощенные образцы социальной организации, но суть проблемы в данном случае заключается в том, что именно периферия навязывает центру свои способы редукции конфликтов и напряжений). Поэтому интерпретация проблемы легитимности постсоветского порядка позволяет прояснить природу социальных отношений в посттоталитарном обществе.

4. Источники «легитимности». Как всякий тоталитарный режим, советская власть не слишком заботилась об убедительности своих легитимных обоснования, опираясь на террор, профилактические репрессии и общее принуждение, изоляцию инакомыслящих и сомневающихся, заменяя аргументы повторением и масштабностью контроля. Легитимация революционного насилия и террора возникла лишь через 10-15 лет спустя после захвата власти в 1917 году большевиками и устранения ими своих конкурентов. Социальный порядок долгое время воспринимался лишь как фактически действующий и закрепился только благодаря самому факту длительности советского режима. Слабость легитимации, как это ни странно, проявилась много десятилетий спустя после захвата власти — в 1953 и 1957 годах в виде неурегулированности механизмов передачи власти при каждом очередном политическом кризисе системы, вплоть до горбачевской перестройки и распада СССР. Однако наибольшую остроту эти проблемы приобрели не в перестройку, а несколько лет спустя, в 1993 году, во время противостояния ВС РСФСР и президентской власти. С принятием новой конституции они не были решены, поскольку, как оказалось, в обществе не было ни соответствующих социально-политических сил, ни интеллектуальных ресурсов для их обсуждения и решения. Наскоро утвержденная минимальным количеством голосов на референдуме конституция лишь на время закрепила ельцинскую победу над оппонентами. Все сомнения и вопросы возобновились после принудительной победы Ельцина над Зюгановым в 1996 году и обнаружившейся неполной дееспособности президента, вынужденного сдать власть подпиравшим его силовым кланам и группировкам.

Сегодня вопросы легитимности подняты именно силовиками — представителями новой генерации спецслужб, генпрокуратуры, администрации президента, утвердившихся у власти и настаивающих на законности ряда своих насильственных действий по уничтожению реальных или мнимых политических противников. Почти сразу после прихода Путина к власти были проведены демонстративно репрессивных акций против экологов и журналистов, обвиненных в государственной измене и шпионаже, затем — независимых СМИ, критически освещавших ход первой и начало второй чеченской кампании, независимых от президентского клана предпринимателей, и наконец, «олигархов», подозреваемых в совершении различного рода преступлениях против государства.

В массовом сознании, несмотря на все усилия советской идеологической обработки, сохранилось стойкое сомнение относительно ключевых, программных мероприятий советской власти. Возможно, оно усилено короткой антисталинской критикой во время перестройки, но приходится признавать, что именно усилено, а не инициировано. И чем дальше от советского времени, тем сильнее эрозия базовых оснований советской легитимности. Чем моложе опрошенные, тем отчетливее утверждения о незаконности тех или иных акций советской власти (табл. 10 и 10а)

Таблица 10. Были ли законными или нет такие действия, как … (в % к числу опрошенных, начало ноября 2003 г.)
  Да Нет Разница: «да — нет» Затруднились ответить
1. Приход к власти большевиков в 1917 г. 42 39 3 19
2. Национализация частной собственности на землю и крупную собственность в 1917 г. 44 39 5 17
3. Принудительная коллективизация и «раскулачивание» в 30-х годах 20 67 -47 13
4. Приватизация большей части госсобственности в 90-х годах 17 71 -54 12
5. Роспуск СССР в 1991 г. 18 67 -49 15
6. Роспуск ВС в 1993 году 19 55 -36 26
7. Приватизация крупных госпредприятий в 90-х годах 13 85 -72 12
8. Приватизация малых предприятий торговли, сервиса и т.п. в 90-х годах 33 51 -18 16

Два обстоятельства обращают на себя внимание при анализе данных этой таблицы и таблицы 9а.

Первое — явные «антибуржуазные» или «антисобственнические» правовые установки. Частная собственность (кроме того, что находится в личном крестьянском или домашнем хозяйстве), даже в виде малых предприятий торговли, сервиса, заведений в сфере обслуживания и т.п., не рассматривается значительным числом россиян как законная, а ее экспроприация (опять-таки кроме коллективизации и раскулачивания) не считается незаконной или несправедливой. Дело не просто в уравнительных представлениях, ставших обычными на протяжении советского периода, но и в устоявшихся представлениях о государстве как единственно допустимом правораспорядителе собственнических или имущественных отношений. Хотя терпимость в отношении малых предприятий заметно выше, тем не менее принцип частной собственности (ее неотчуждаемости) не доминирует в общественном мнении — более половины населения расценивает приватизацию в этой сфере как незаконную или несправедливую.

Второе — традиционалистская приверженность к тому, что уже сложилось или давно существует, несмотря на законный или незаконный характер возникновения самих этих институтов. При довольно значительных сомнениях россиян в законности большевистского захвата власти и собственности, тем не менее разрушение сложившейся системы государственной собственности большинству населения представляется явлением крайне негативным. То же самое относится к оценкам процессов приватизации как таковым или к политической системы: как бы негативно не оценивали советский порядок в конце 80-х годов, в период перестройки или позже, ликвидация советской власти воспринимается сегодня как событие явно драматическое и нежелательное.

Таблица 10а. Были ли законными или нет такие действия, как …? (в % к числу опрошенных в каждой группе, приводятся только крайние возрастные группы)
  Законными Незаконными
18-24 года 55 лет и старше 18-24 года 55 лет и старше
1. Приход к власти большевиков в 1917 г. 24 59 49 26
2. Национализация частной собственности на землю и крупную собственность в 1917 г. 24 58 50 26
3. Принудительная коллективизация и «раскулачивание» в 30-х годах 15 28 68 58
4. Приватизация большей части госсобственности в 90-х годах 24 15 57 73
5. Роспуск СССР в 1991 г. 28 11 52 76
6. Роспуск ВС в 1993 году 24 13 42 64
7. Приватизация крупных госпредприятий в 90-х годах 23 8 59 88
8. Приватизация малых предприятий торговли, сервиса и т.п. в 90-х годах 46 26 34 56

Каковы же те смысловые основания, на которых строится социальный порядок в сегодняшней России? Прежде всего уточним обстоятельства, в которых заходит речь о социальном порядке и кто о порядке говорит. В материалах социологических опросов можно выявить, как минимум, два различных массовых представления о социальном порядке: одно понятие связано с идеальной конструкцией — «порядка, которого нет», но который «должен быть» или желателен, наведение которого ожидается от начальства. Это не какое-то реальное представление о порядке, который когда-то или где-то был, а потом исчез (дескать, вот, при Сталине был порядок, а теперь нету). Это апеллятивная структура оценок, используемая для критики власти или претензий на власть, форма самоидентификации, а также — механизм артикуляции собственных ценностных значений, без которого они не могут быть выражены. Модальность этих конструкций может быть самой разной (от «земля наша богата, порядка ж вовсе нет» до «пора навести порядок в стране /в регионах, в финансах, в вооруженных силах и т.п./, укрепить вертикаль власти» и проч.), но функция примерно одна — самохарактеристика субъекта речи, идентификация с теми или иными эталонными качествами. (Иной вариант, но не антоним — утопия «нормальных стран»).

Другое представление, лишь отчасти связанное с первым, но не производное от него, может быть выражено следующим образом: «так было всегда», «везде так», «так исторически получилось» и т.п. В отличие от первой, оценочной, композиции, вторая предназначена для того, чтобы «гасить» оценки, ориентируя действующего на адаптивное или чисто целевое, прагматическое поведение, снимать, нейтрализовать различного рода требования ценностных инстанций (моральных, групповых, институциональных и проч.), ориентируя действующего на инструментальные средства и правила поведения. Такой порядок принимается массовым сознанием как «обычный», т.е. само-собой-разумеющийся, однако не как правовой, и не как справедливый, а такой, который есть и «был всегда», если это может служить в качестве оправдания.

Теперь — что имеется в виду, когда генпрокуратура, или президент, или заинтересованные депутаты говорят о нарушениях «законности» или о том, что «закон действителен для всех»? Речь при этом идет совсем не о том, что нормы закона распространяются на всех граждан, что закон действует «невзирая на лица, без гнева и пристрастия», напротив, это означает, что обычные негласные неформальные конвенции между государственным чиновником и его партнером (обывателем-просителем, заинтересованным предпринимателем, корпорацией, депутатом или кандидатом на выборную должность, конкурсантом в объявленном тендере и т.п.) внезапно перестают что-либо значить, ибо в дело вмешиваются более влиятельные заинтересованные лица или «сильно» вышестоящие инстанции, власти другого уровня, оказывающиеся вне сферы «возможностей» данного чиновника или комиссии. Появление в публичной риторике государственного бюрократа «общности и обязательности закона» сигнализирует действующему, что в отношении него не действуют всеобщие правила и конвенциональные практики неформальных соглашений, что с ним будут вести себя не «по человечески», а «официально», что будет использоваться репрессивный код «государственных интересов» власти, что он, объявленный «вне закона», остается один на один со всей государственной машиной, противостоит интересам властной корпорации, по всем звеньям которой высшее начальство объявило приоритет и тотальность своих интересов и приоритетов и недопустимость приватных сделок со своим противником. Явно избирательное применение закона в этих случаях, его использование исключительно в прагматических интересах местной или федеральной властью, или отдельными ее кликами свидетельствует о том, что в системе двоемыслия объявлен только один режим словоупотребления и понимания. С точки зрения внешнего для данного общества или страны, или «субъективного», частного наблюдателя, этот тип поведения является несомненным признаком цинизма или аморализма властей, их привычной лжи, с точки зрения же «государственного человека» эта манера наглой уверенности в том, что «пипл и так схавает», есть выражение ценностной демонстрации силы власти, опирающейся на монополию средств принуждения, поза агрессии, которую, как уверяют этологи, всякое животное понимает. Угроза репрессий — это единственно правильный семиотический код высказываний государственного деятеля в условиях тоталитарного (или посттоталитарного) режима, то, как надо вести себя публичному политику, у которого нет другой точки зрения, кроме как с позиции «государственных интересов», интересов «всего целого». Дело не просто в том, что «массы всегда присоединяются к сильным». Политический цинизм, низость это не расчет на «глупость» большинства, которое из-за своего невежества все стерпит, это такая ориентация на снижение образа человека, которая предполагает принятие подобного рода действий, поскольку они поддержаны силой государства. Почему же именно этот ход представляется тем, кто озабочен легитимацией власти, наиболее адекватным? Потому что репрессивной власти, чтобы удержать контроль, нужно утверждать еще более низкий, чем собственный, стандарт или меру человека и его ресурсов, рамок и уровень его аспираций, возможностей и проч. Условием ее самосохранения может быть только воспроизводство условий для негативной консолидации: нейтрализуя собственно гражданскую солидарность (по позитивным интересам, особенно — повышающим уровень самооценок в связи с достижениями или представлениями о других, о чести, достоинстве и т.п., как это было принято в случае с И.Рыбкиным). Привычный цинизм политической риторики в отношении оппонентов, значимых других (Запада, «олигархов» и т.п.) это выбор не просто самой грубой модели объяснения действия, но и последовательное вытеснение ценностных компонентов из сферы возможностей полдитического действия как такового («политика — грязное дело» , как в этом убеждено подавляющее большинство населения), упрощение, огрубление ценностных мотиваций поведения других (другого). В этом смысле условием нейтрализации слабых легитимных представлений, безусловно существующих у населения в виде ожиданий, надежд на законную власть, является диффамация источников общего права и представление об силе как достаточного основания для к «законного» принуждению. Произвол как источник права это, по существу, механизм очень архаический, а значит — примитивный. Но этот квази-традиционализм оказывает чрезвычайно угнетающее или стерилизующее воздействие на возможности генерализации правовых норм, формирования универсалистских институтов. Произвол (цинизм) подавляет саму возможность общих (или авторитетных) источников права, утверждая лишь силу частных (партикуляристских, то есть значимых лишь применительно к ситуации и обстоятельствам действия), групповых, а потому не рационализируемых, аморфных нормативных представлений. Опыт институционализированного насилия безусловно усвоен обществом за время советской власти, более того, усвоена даже риторика массового принуждения к признанию его в качестве «легитимного». Такое октроирование учитывается массой населения в своем поведении, но полностью легитимным оно все равно не становится. «Барин» или «пахан», и все его шестерки как бы в своем праве так себя вести, но в некотором смысле оно так и остается барским, царским, «прокурорским» поведением.

Иначе говоря, когда речь идет об источниках права тех или иных институтов или законности самого социального порядка (институциональной системы), о праве, правомочиях и компетенциях органов власти, то следует иметь в виду, что эти представления существуют лишь у тех, кто претендует на законность, приписывает их себе, но что эти представления отсутствуют в головах населения (как бы «общества»). Такое положение вещей трудно назвать «легитимностью» в общепринятом в западных обществах смысле. Природа этих явлений совершенно иная: можно сказать, что таковы конвенциональные правила политической риторики у авторитарных держателей власти, нуждающихся в демократическом декоре, или формы придворного этикета, конвенции участников политического процесса и проч., но во всяком случае это не универсальный порядок взаимодействия, не закон, общий для всех. Мотивы соблюдения навязываемого государством порядка могут быть самыми разными, в том числе и возможность принуждения, приспособления или учет других нежелательных последствий, но во всяком случае явно не гражданское самосознание и добровольное поддержание правовых норм, тем более, что в большинстве случае эти нормы неартикулированы, смысловое содержание социального порядка в ограниченной мере представлено в соответствующих «максимах», образцовых или обязательных формах поведения. Значительная часть проблем повседневного взаимодействия с государством (уплата налогов, приобретение собственности или получение наследства) еще недавно определялась государством как бы автоматически, что не требовало от граждан какой-либо активности, самостоятельности или компетенции. Услуги соответствующих институтов (адвокатуры, нотариуса, налогового консультанта и т.п.) в принципе были неизвестны, ибо не требовались: соответствующие сборы государство осуществляло само, вычитая их из зарплаты большинства населения, которую оно же и определяло, то же без участия граждан.

В самом обществе никакой дискуссии на эти темы (легитимности) не возникало. Характерно, что претензии на легитимность, апелляции к закону, правопорядку, выдвигали именно те государственные репрессивные структуры тоталитарной системы, которые в минимальной степени затронуты реформами и изменениями последнего десятилетия. Сохранив и дух, и в значительной степени практику устрашения, характерную для позднего советского времени, профилактического террора и преследования тех, на кого указывают власти, эти институты (ФСБ, генпрокуратура, в заметно меньшей степени — МВД) после нескольких лет вялой общественной критики их как органов массового уничтожения и беззаконных репрессий тоталитарной власти, невнимания к ним со стороны высшего руководства, в последние годы опять ощутили свою востребованность и прямую социальную заинтересованность в них нового руководства страны, вышедшего из тех же структур. Именно реставрация авторитарного стиля государственного управления (задачи «укрепления правопорядка», «усиления государственной вертикали», создание режима «управляемой демократии», «борьба с международным терроризмом», с «коррупцией» и т.п. регулярно объявляемые кампании чисток, мобилизации, введения элементов чрезвычайного положения и т.п.) вызвали необходимость нового самообоснования институтов государственного насилия и репрессий.[15] Защите с помощью этих институтов во всех этих случаях подлежал либо сам «режим госбезопасности» (информационной открытости, публичности, общественной критики и контроля деятельности органов власти самого разного уровня), либо важнейшие его закрытые институты, такие как армия (дела А.Никитина и Г.Пасько и других), прокуратура, МВД, Центризбирком и т.п. Угрозу им представляло уже само возникновение автономных центров социального влияния, независимых от центральной или региональной власти.

Таким образом, появление претензий на легитимность со стороны репрессивных (и по существу нереформированных) органов охраны «правопорядка», изначально сознававших себя в качестве вооруженных органов защиты «социалистического государства» (а не закона), указывало на определенные сферы напряжений между слабой и все более слабеющей законодательной властью, деградирующим парламентом, теряющим свои важнейшие функции в системе разделения властей (контроля над исполнительной властью, законотворчества, представительства и т.п.) и напирающими силу административным аппаратом, силовиками и спецслужбами.

Представительская власть в этом плане (проблематика легитимности) имела довольно шаткие позиции, как о том свидетельствует низкий уровень недоверия как политическим партиям, так и обеим палатам российского парламента, депутатскому корпусу и Конституции в целом. В качестве источника легитимности выборы в этой системе общественным мнением расцениваются крайне низко.

Таблица 11. Как вы считаете, выборы в Госдуму в 1999 г. были / в этом году будут … ?
Выборы… в 1999 г. были в 2003 г. будут…
Месяц опроса X XII VIII X X XI
В целом были / будут честными, законными 24 27 31 29 17 23
Скорее грязными (с использованием клеветы, нажима на избирателей, махинаций с избирательными бюллетенями) 46 46 51 44 59 54
В % к числу опрошенных, N=1600

Как видим, общественное мнение с поразительной устойчивостью считает столь важные выборы в Госдуму явно нечестными (или же не совсем законными). Подчеркнем, что такое мнение сохранялось вплоть до конца ноября 2003 года, в канун последних выборов (примерно за 10-12 дней до голосования). Сразу же после выборов опросы показали резкое изменение настроений опрошенных — через 12 дней после выборов 42% склонялись к мысли, что выборы были в общем честными (10% называли предвыборную борьбу «совершенно честной» и 32% — «довольно честной», 31% — «не очень честной» и 8% совершенно нечестной). При этом 18% утверждали, что нарушений не было, 35% — были незначительные нарушения, еще 13% считали, что нарушения были весьма существенными, но они вряд ли изменили бы общий итог выборов, и лишь 4% настаивали на том, что имели место фальсификация результатов, исказивших характер полученных распределений (30% — затруднились дать какой-то содержательный ответ). Еще через несколько дней, явно под влиянием официальной пропаганды, не перестававшей трубить о победе пропрезидентской партии и консолидации россиян вокруг власти, уже 57% респондентов полагали, что опубликованные официальные результаты выборы соответствуют действительности, отражая реальный ход голосования на местах (18% считают, что результаты сфальсифицированы). 61% при этом удовлетворены этими данными. Но уже к марту соотношение мнений (42: 34) восстановилось и ожидания, что предстоящие президентские выборы будут такими же и даже более честными, приобрели вполне выраженный характер.

Схожую динамику массовых реакции мы отмечали и сразу после других предшествующих выборов. Это значит, что при оценки самого механизма выборов работают более устойчивые представления о системе власти в целом, что спустя несколько месяцев и эти выборы покажутся столь же малоубедительными, как и прежние. На характер общих оценок будет давить сознание основной части населения, что депутаты заняты частными разборками, что они корыстны и продажны, заняты дележкой власти и привилегий и т.п., что высказывалось в адрес прежних составов думы и представителей регионов. Эти соображения, основанные на наблюдениях за массовыми настроениями во время и после выборов, подкрепляются и данными тех же самых опросов. На вопрос: «как вы думаете, в результате этих выборов власть станет ближе к интересам народа или дальше от народа?» — 32% считали, что руководство теперь будет с большим вниманием относиться к интересам основной части населения, 41% полагали, что все останется как было, а 14% пессимистически полагали, что власти теперь будут еще дальше от народа. На вопрос, смогут ли прошедшие выборы как то изменить жизнь окружающих людей, самих респондентов, их близких, то есть почувствуют ли люди какие-то конкретные последствия этих выборов в своей непосредственной жизни, мнения опрошенных распределились таким образом: 38% полагали, что ситуация может измениться к лучшему, 47% опрошенных, напротив, отвечали, что выборы никак не повлияют на их жизнь.

Дело не в самих выборах, а в отсутствии ясного понимания связи конституции общества, политического устройства страны и выборов с реальными потребностями и интересами граждан, что выборы сами по себе, а люди сами по себе. Поэтому и характеристики основного закона России в глазах общества выглядят скорее негативно.

Таблица 12. 10 лет назад принята нынешняя Конституция. С каким из мнений о Конституции вы скорее всего согласились бы?
Конституция … 2002 2003
Гарантирует права и свободы граждан 21 14
Поддерживает какой-то порядок в деятельности государства 22 25
Это средство для президента держать в повиновении Думу 7 11
Не играет значительной роли в жизни страны, с ней мало кто считается 41 42
Затруднились с ответом 10 8
В % к числу опрошенных; ноябрь 2002 — декабрь 2003

За год уменьшилось число опрошенных, полагающих что Конституция гарантирует основные права и свободы граждан в полтора раза и до того, бывшее также очень небольшим (с 21 до 14%). Напротив, осталось без изменений негативистские или скептические заключения, отражающие массовый политический цинизм и отсутствие каких-либо либерально –моральных убеждений, равно как и чуть выросли доли прагматиков, видящих в Конституции лишь орудие манипулирования президентов.

Другим словами, выборы (демократия) не представляются массе населения источником легитимности. Выборы не являются санкцией на легитимность, ибо они, по мнению значительной части опрошенных, продукт сговора, политических махинаций, а может быть и вообще не образуют собой источника права для массового сознания. Можно предполагать, что общество довольно трезво расценивает эти процедуры не в качестве особого политического механизма прихода к власти конкурирующих между собой лидеров, представляющих свои программы[16], а в качестве «одобрения» той или иной клановой группировки номенклатуры, процедуры, которую М.Вебер называл «аккламацией»[17]. Семантика этих социально-политических ритуалов совершенно другая — показная солидарность с власть имущими, социальное послушание, стремление «быть как все» и т.п.

Но если в результате выборов не возникает обратной связи между избирателями той или иной партии и депутатами парламента, нет принципа взаимной ответственности участников этой процедуры, населения и властей, а соответственно нет правил, определяющих смену власти, то как может быть легитимным возникающий социальный порядок? В строгом здесь собственно нельзя говорить даже об октроированном извне праве или оправдании социального порядка теми правилами и законами, которые действительны лишь в мнении самих депутатов, которые разделяли бы в этом случае убеждения в силу закона, «внешних» по отношению к массе населения России, но для этого надо бы мыслить и экстраординарные источники права, коих, естественно, нет.

Принцип безответственности (а ответственность — важнейший принцип для политической культуры парламентаризма) заложен в самой конституции России, а потому такое положение дел никак не может быть признано случайным.[18] Это означает, что политика находится во власти временщиков, лишена какого бы то ни было характера долгосрочной программы, она полностью подчинена интересам отраслевых, клановых или ведомственных лоббистов и групп влияния и уже во всяком случае никак не связана с тем, что представляется самым важным и значимым для населения, с его реальными интересами — обеспечением доброкачественного жилья, здравоохранения, образования, повышением уровня жизни. И общество трудно убедить в обратном. Оно готово по давней советской привычке повторять привычные слова о долге каждого и т.п., но одновременно не верит в разумность и практический смысл этих слов, как показывают данные таблицы 13 (перекрестное сопоставление альтернативных позиций /№1 и №3 в столбце «согласных»/ свидетельствует, что наполовину это ответы одних и тех же людей).

Таблица 13. Согласны ли вы или нет со следующими суждениями…
  Согласен Не согласен
1. Каждый имеющий право голоса должен участвовать в голосовании на выборах и выражать свое мнение 83 10
2. Я голосую для того, чтобы помешать придти к власти тем, кто может нанести вред стране 66 26
3. Ходить на выборы и голосовать бесполезно, от этого ничего не изменится 47 45
(в % к числу опрошенных, 2003, N=1600)

Поэтому в случае конфликта «закона» и «здравого смысла» большинство выбирает, естественно, сторону здравого смысла («в таких случаях следует исходить из соображений здравого смысла» считают 65%, нет, надо руководствоваться нормой закона — 20%). Иначе говоря, «двоемыслие», двойного сознания, а стало быть — девальвация или нейтрализация права (значимости, силы закона) в силу морального и правового релятивизма, который может быть назван также и «правовым цинизмом», заложено уже в само политическое устройство России. Недоверие к институтам, о котором шла речь выше, в этом плане вполне оправданно, более того — оно рационально в социологическом смысле (с точки зрения действующего) как элемент пассивной адаптации к системе, обживанию ее ценой понижения уровня моральных (идеальных) запросов и представлений о себе и других. С точки зрения социологии культуры, это означает, что в российской истории мы имеем дело с наложением различных источников легитимности и их последующей саморелятивизации. Разрушение традиции ( или правильнее было бы сказать — прерыванием традиции) в ходе февраля-марта и октября 1917 года, продолжавшееся далее на протяжении всего военного коммунизма, революционное насилие и его рутинизация в терроре и массовых репрессиях, появление псевдозаконов (классовое правосознание, административный характер управления (произвол «троек» и чрезвычаек, сохранившийся вплоть до войны), законов, закрепляющих характер тоталитарного господства «партии-государства», то есть утверждающих приоритет государственных интересов над интересами частных людей[19], навязанных пассивному и парализованному обществу, деморализованному террором населению, имело следствием возникновение массовой привычки и адаптации к принудительному социальному порядку, меняющемуся в соответствии с интересами властей без права протеста или обжалования. Последовавший частичный крах и распад верхних уровней этого порядка не мог компенсироваться торопливым сооружением, называемым российской конституцией, продекламированной, но не работающей, несмотря на свое «прямое действие».

Оглядываясь назад, на эти события ХХ века, можно сказать, что по сути дела «правовая» традиция («произвол власти», или «самодержавие» власти, как принцип конституции социального порядка) как раз и не разрушена, более того, ее в социальном плане бессознательный характер, автоматизм воспроизведения образцов поведения лучше, чем какие-либо другие аргументы указывает на способы воспроизводства. Специфика этой традиции (механизма социального воспроизводства целого) заключается в том, что мы имеем дело с двухуровневой конструкцией, «айсбергом». Одна часть его подлежит определенной фиксации и оформлению (в виде правовых максим и регламентаций, политических принципов, хотя большая часть полускрыта в виде основного массива полузакрытых или закрытых должностных инструкций и указов, не известных широкой публике, обществу). Другая — представляет собой необозримый массив обычаев, нравов, не сознаваемых большинством механизмов адаптации к репрессивной власти, отношения к начальству, глухих и не артикулируемых в принципе привычек повиновения, послушания, принятия воли начальства, стремления приспособиться к нему, может быть даже отчасти оправдывая его произвол, его «волю» («партии», «государства», «общества», «закона»).

Отношение формальной части «традиции» к подразумеваемой и не кодифицированной массе само-собой-разумеющихся норм поведения носит связанный характер «симптоматики», косвенных признаков «синдрома», то есть действия целого ряда скрытых и не артикулируемых (в принципе) механизмов, обусловленных или порожденных системой репрессивных институтов. Общая атмосфера устойчивого, окаменевшего и почти не замечаемого или неосознаваемого страха населения перед властью ведет к тому, что разрушенные и ожидаемые, декларативные, но не воспроизводящиеся, не действующие любые формы формально-правовой или институциональной регуляции создают совершенно специфическую ситуацию аномии, недоверия, негативной адаптации, в которой возникают особого рода новообразования — квази-архаические и примитивные структуры организации поведения, подобия традиций или обычаев. От собственно традиционных форм регуляции они отличаются своим генезисом, происхождением, возникновением — это «дикое мясо» правовой и социально-политической культуры довольно сложного устроенного и как бы современного общества, возникающее в условиях девальвации формальных норм, как реакция на их неэффективность и дисфункциональность. Но они похожи на традиционные формы регуляции самим способом своего действия и репродукции — эти предписания и поведенческие правила передаются от лица к лицу, непосредственно в процесса самого акта поведения, они слабо артикулированы, не могут быть кодифицированы и систематизированы, они усваиваются целиком в процесса самого адаптивного поведения. Им не научаются в специализированном виде, то есть так, как усваивают все современные формы специализированного знания — путем рационализированного преподавания расчленного на тематические или технические блоки знания посредством особых специально обученных учителей и т.п. Эти формы возникают спонтанно как реакция примитивной адаптации и на фоне ожидаемых или предполагаемых нормативно-правовых предписаний, соответствующих уровню современного сложноорганизованного и дифференцированного общества, они воспринимаются как дикая архаика, мудрость выживания, снижение до первобытного состояния и форм его организованности.

Эта структура может быть выражена как доминантная ценность русских — «великодержавность» или ее дериваты (соборность, духовность, общинность, героизм, простота и проч.), но суть традиции от этого меняется. Более или менее артикулированными и идеологизированными (усилиями отдельных околовластных групп или кланов) могут быть лишь фрагменты этой традиции, публично, риторически представленными в качестве «интересов государства». Сама же традиция остается нерационализируемой, ибо является несущей конструкцией общества. Поэтому нынешние формы приватизации репрессивно-карательных и силовых структур — генпрокуратуры, КГБ, МВД и т.п. — делают необходимым их «легитимацию», то есть оправдание «сужения» объемов групп — владельцев власти (права на произвол от имени «государства»). Речь идет не об изменении функций этих институтов, а о децентрализации фокусов их легитимного распоряжения: переход права на их использование от корпоративного распоряжения номенклатурой в целом или ее высшим звеном — Политбюро, ЦК — к локальным или частным группировкам как в центре, так и регионах, на местах. И эта множественность (=неопределенность) локусов власти ясно осознается массовым сознанием, остающегося тем не менее совершенно беспомощным перед тоталистской демагогией приватизаторов власти.

Поэтому избирательный характер применения права, столь возмущающий критиков администрации президента и исполнителей ее воли генпрокуратуру, ФСБ и т.п., не представляет затруднений для самих силовиков, апроприирующих право законоприменения, а не судопроизводства (фактически ни одно из множества дел против финансовых и налогов злоупотреблений, связанных с выходцами из спеслужб, армии или преступлениями в самой системе МВД, ФСБ, прокуратуры, государственной администрации, госслужбы среднего и высшего уровня и т.п. — не завершено и не доведено до суда).

Заключение. В российском обществе сегодня можно говорить о нескольких источниках или основаниях «легитимности»:

1. Инерция безропотного подчинения тоталитарной и репрессивной власти (вне зависимости от того, как она себя именует — суд, директор, милиционер или президент) — это власть в силу привычки терпеть и отсутствия каких-либо ресурсов сопротивления, ропота, инакомыслия и т.п.

2. Новые источники законности и авторитета, связанные с идущими переменами и ценностными, идеальными представлениями о правовом обществе, правах человека и изменениях в эту сторону. С этой точки зрения — действия властей слишком часто воспринимаются как произвол, корыстный эгоизм диктаторов, а различные отсылка к букве закона — не убеждает, поскольку сам закон здесь выглядит лишь закрепленным в статьях кодекса произволом, консервацией старой системы, которую нужно и в ряде случаев — можно обойти.

3. Легалистская — точка зрения полного принятия буквы закона — крайняя редкость, поскольку сами по себе российские законы настолько противоречивы, непродуманны и несовершенны, что при желании их можно использовать для защиты и обоснования самых разных позиций и действий. Поэтому хотя решающее слово часто остается за теми, у кого сила, кто обладает монополией на толкование закона, общественное мнение это далеко не всегда не убеждает, скорее, утверждается старая истина, что в России невозможно найти защиту от произвола государства (а это мнение разделяет более половины населения, если судить по нашим опросам). С признанием правовой обоснованности это ничего общего не имеет.

Случая Ходорковского именно таков. Совершенно очевидная избирательность применения закона подрывает авторитет и власти, повязанной этой, равно как и подобных ей историей, так и формального права, идею правового государства в России, а значит — суда, прокуратуры, милиции. Трудно сильнее убедить граждан в том, что при всех изменениях, произошедших в постсоветской России, произвол не остается «ultima ratio» государственной власти. Собственно в общественном мнении именно это обстоятельство объясняет ценности власти как таковой для тех, кто рвется всеми силами к обладанию ею — в депутаты, в министры, в президенты.

1. Процесс восстановления этой композиции представлений проступает даже в проективных чертах образа президента, которого массовое сознание рисует себе «решительным», «энергичным», опирающимся на «силовиков» и т.п. Путин хочет как лучше, но не все может, ибо ему мешают: коррумпированное и корыстное чиновничество, правительство, зависимое от олигархов, чеченские бандиты, международный терроризм, демократы, коммунисты и многое другое.

2. Здесь и далее приводятся данные регулярных ежемесячных (или более частых в период проведения электоральных кампаний) общероссийских репрезентативных опросов по технологии «Экспресс» (с октября 2003 года называемых «Курьером», хотя методы поведения те же самые, что и раньше), объем выборке — 1600 взрослых человек.

3. Общим фоном для этого дела стали повышение оптимитистических настроений в стране, связанные с выплатой задолженностей по зарплате и улучшением экономической ситуации в стране, явные неудачи войны в Чечне, подавление оппозиционной или критически настроенной к администрации президента прессы, ознаменованное разгромом НТВ, как и всего холдинга В.Гусинского (но разгром, лицемерно прикрывающийся «спором хозяйственных субъектов» и необходимостью освободиться от зависимости от олигархов), нейтрализация западной общественной критики за нарушение прав человека и норм демократии путинской властью благодаря присоединению России к международной борьбе с терроризмом, серия крупных катастроф с человеческими жертвами и неудач во внутренней политике и прочее.

4. Его назвали 20% опрошенных, чуть меньше, чем выборы в Госдуму (22%), политический переворот в Грузии (21%), процессы против коррумпированных офицеров милиции («дело оборотней» — 25%), эпидемии атипичной пневмонии или различных катастроф (25-27%). Более значимыми были лишь война в Ираке (41%) и теракты в России (29%).

5. Важно подчеркнуть, что объектом агрессии генпрокуратуры стала компания, провозгласившая политику финансовой прозрачности и пытающаяся вести дела как «на Западе», то есть на новых для России принципах соблюдения формальной буквы закона и ответственности. Кроме того, М.Ходорковский как руководитель ЮКОС’а получил значительный авторитет как предприниматель, открыто реализующий целую программу общественных инициатив, включая и создание ряда общественных организаций, поддержку политических партий, образовательные программы и т.п., что создало ему репутацию независимого от власти центра публичного влияния.

6. Еще более ярко эти представления об интересах российских властей и законников проявляются в том, что люди думают об окончании этой истории: основные версии здесь заключаются в следующем: 1. власти и олигархи договорятся, дело будет спущено на тормозах (в июле так считали 28% в ноябре- 26%); 2. Власть, прокуратура продемонстрирует свою силу, и этим все кончится (17% в июле и 24% в ноябре, как видим, это вариант ожиданий получает с течением времени несколько большую поддержку); последующие варианты полярны по своим установкам: 3-й «дело закончится разгромом компании и национализацией нефтяного концерна, бегством Ходорковского за рубеж, как это было с Гусинским или Березовским (рост с 8 до 13%); и 4-й вариант, слабеющий — «под давлением российских олигархов, западных политических и финансовых кругов российские власти, суд, прокуратура сдадутся и откажутся от судебного преследования» (снижение числа тех, кто разделяет эту точку зрения с 11 до 7%).

7. Именно эти настроения максимально эксплуатировались в ходе предвыборной кампании С.Глазьевым и его «Родиной». 60% за то, чтобы отобрать и перераспределить ее, 24% — оставить у производителей, остальные затруднились с ответом. (декабрь 2003 г.) Эти же 60% считали бы самым правильным ре-национализировать частные сырьевые компании, 24% — сохранить их у нынешних собственников, но увеличить для них ставку налогов и усилить контроль за их деятельностью и расходами, и лишь 3% согласились оставить все как есть (13% — затруднились с ответом, ноябрь 2003 г.).

8. «Синдром» в том же смысле, в каком К.Й.Фридрих и З.Бжезинский говорили о «тоталитарном синдроме», то есть наличие ряда признаков институциональной организации, которые позволяли говорить о взаимосвязанных явлениях, образующих единый феномен «тоталитарный режим» — Fridrich C.J. (Ed.) Totalitarianism. Cambr. (Mass.), 1954; Fridrich C.J., Brzesinsky Z. Totalitarian Diсtatorship and Autocraсy. Cambridge (Mass.), 1956. Логика симптоматики заставляет описывать происходящее в континуальных категориях «большей или меньшей легитимности» государственной системы, ее патологиях, укреплении и т.п. Метафора же «синдрома» заставляет обращать на структурные признаки некоторого множества явлений.

9. Если судить только по самым последним данным «Мониторинга» (март 2004 г., N=2100), то соотношения полного доверия и полного недоверия составляют: к милиции 11% к 40% («частичное доверие» -37%); к прокуратуре — 13 и 27% (частичное или неполное доверие — 28%), к суду 13 и 26% (34%), к правительству — 12 и 29% (41%), к Госдуме — 9 и 33% (44%), к СФ — 8 и 23% (35%), политическим партиям — 5 и 40% (27%), армии — 28:20 (37%), органам госбезопасности — 20:20 (34%), к региональным властям — 19:33% (34%), к местным — 18:37% (36%), но к президенту — 62:6 (при величине «неполного доверия» в 28%); церкви и религиозным организациям — 41:8 (21%) и СМИ — 26:18 (45%).

10. См. Гудков Л., Дубин Б. Институциональные дефициты как проблема постсоветского общества // Мониторинг общественного мнения, 2003, №3 (65), с.38-39, 40.

11. В этом плане показательно общественное раздражение после «Норд-Оста», оставшееся даже после того.как общество нехотя. Но соглшасилось с официальной версией событий и итогов штурма ДК. 75% считают, что руководство силовых ведомств (ФСБ, МВД и др.служб) должны нести ответственность за то, что террористы беспрепятственно проникли с оружием в центр Москвы (не должны — лишь 16%). Мнения же о том, почему никто не привлечен, существенно расходятся. Наиболее частные варианты ответов сводятся к следующему: «Милиция и спецслужбы сплошь коррумпированы и оттого, что кого-то снимут, ничего не изменится» (29%); «власти боятся трогать спецслужбы потому, что сами зависят от них» (21%); «не нужно спешить, требуется время, чтобы все обстоятельно выяснить» (19%); в этом нет необходимости, ибо вся ответственность лежит на чеченских боевиках» (11%); не трогают потому, что «спецслужбы хорошо проявили себя при штурме здания» (10%; затруднились с ответом или дали другие, мало кем поддержанные версии еще 17% ).

12. Общественный договор. М., 2001

13. Hoffmann H. Legitimitaet gegen Legalitaet. Neuwied; Berlin, 1964; Legitimitaetsprobleme politischer Systeme. Hg. von P.Graf Kielmansegg. PVS, SH.7, 1976; Habermas J. Legitimitaetsprobleme im Spaetskapitalismus. Frankfurt a.M., 1975

14. Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Grundriss der verstehenden Soziologie. 5.Aufl.. Нrsg. von J. Winkelmann. Tuebingen, J.C.B. Mohr (Paul Siebeck), 1972, S.16-17, 19, 122 , 549 и др.

15. В наших условиях, сама по себе генпрокуратура или администрация президента не в состоянии предложить какие-либо аргументы в пользу своей законности, за нее это делают интеллектуальная обслуга — журналисты, пиаровцы, политтехнологи и т.п. Именно они артикулируют эти проблемы в доступной для госбюрократии форме (но не подымаясь над ней) и «материлизуют» установки, характерные для среднеобразованного слоя политически ангажированного населения, главной поддержки растущего авторитаризма в стране. Дело не в холуйстве, которое бывает очень искренним в своей сервильности, а в типичности идеологических и правовых представлений. Возьмем для примера, свежее выступление М. Леонтьева в газете «Известия», его полемики с В. Рыжковым: «Единственный инструмент, сохранившийся у государства в борьбе с олигархией, — право на легальную репрессию. Самая характерная черта путинского пути к установлению порядка — принцип минимальной достаточности репрессии (то, что некоторые называют «избирательным применением правосудия»)... «Единственным источником легитимности в современной России являются всеобщие выборы. И единственным полноценно легитимным институтом является институт президентства. В этом смысле Россия — глубоко демократическая страна, и никаких проблем легитимности у Путина нет Проблемы легитимности как раз есть у всех остальных: парламент и остальные ветви «питаются легитимностью» от президента. И, таким образом, вся ответственность также ложится исключительно на президента. Кстати, именно легитимность дает право на насилие» // Известия от 3 марта 2004 г., с.15.

16. Как определял ее С.Хантингтон в соответствии с концепцией Й.Шумпетера, «основная процедура демократии — избрание лидеров управляемыми ими людьми путем соревновательных выборов», — Хантингтон С.Третья волна. Демократизация в конце ХХ века. М., РОСПЕН, 2003, с.16. Другими словами, демократия — это такое институциональное устройство, когда право на принятие политических решений обретается благодаря выборам — конкуренции за голоса людей.

17. Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. S. 452, 554 и др.

18. Избираемые в по политическим партиям депутаты Госдумы изначально были ограничены в своих правах назначения правительства или его главы (и тем самым реализации принятой ими политической программы), контроля над госбюджетом (особенно над важнейшими его статьями расходов — военными) — эти прерогативы отданы плебисцитарно избираемому президенту, который в свою очередь управляет благодаря теневому кабинету — всей администрации.

19. И не дающих ни правовой кодификации преступления против этого государства, ни их систематизации, вроде статей об «антисоветской деятельности» и им подобных в кодексе РСФСР. В этом смысле эти законы представляли собой кодекс правил самозащиты власти от общества, населения, который оно никогда не могло признать в качестве полностью легитимным (в веберовском смысле).

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.