19 марта 2024, вторник, 08:13
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

09 сентября 2004, 09:35

Самозащита конституционного государства

В продолжение темы антитерроризма в демократическом государстве мы публикуем вторую статью из последнего номера журнала "Конституционное право: Восточно-европейское обозрение" Института права и публичной политики. Профессор права в Центрально-Европейском университете (Будапешт), академик Венгерской академии наук Андраш Шайо рассматривает государственную самозащиту и систему воинствующей демократии, сравнивая правовую ситуацию в различных западных странах.

Самозащита – вполне естественное свойство, присущее любому государству. Самозащита подразумевает поддержание общественного порядка и – под этим предлогом – сохранение у власти правящего режима. Однако, когда речь заходит о самозащите конституционного государства, возникает специфическая проблема: в подобном государстве демократический характер  политического строя – подчинение меньшинства большинству – позволяет исказить суть демократии и установить, в рамках демократического процесса, режим, разрушающий демократию. «Один из наиболее курьезных моментов демократии всегда будет заключаться в том, что она дает в руки своих смертельных врагов средства, которыми ее можно уничтожить»1. Эта проблема касается также и мер по ограничению прав, предпринятых некоторыми странами в целях самозащиты после событий 11 сентября 2001 года, однако в отличие от угрозы терроризма разрушение демократии демократическими методами связано с теми, кто откровенно желает использовать предоставляемые демократией возможности для того, чтобы ее ликвидировать.

Ряд демократических стран и, в частности, посткоммунистических конституционных государств в  определенной степени беззащитен перед политическими манипуляциями чувствами людей и перед теми, кто стремится воспользоваться предоставленными конституцией возможностями в собственных интересах. Конституционным основам этих стран угрожает не только радикальный популизм на эмоциональном уровне, но расизм и коррупция. На примере Венгрии я постараюсь проанализировать возможность приоритетной защиты конституционного государства законными методами.

Законодательные акты, регулирующие основные институты венгерской политической системы (право на объединение и свобода собраний), были приняты спустя всего лишь несколько месяцев после внесения в 1989 году поправок в Конституцию страны. В эпоху недоверия к беспристрастности власти эти технически несовершенные законы были направлены на то, чтобы обеспечить властям хоть какую-то свободу действий. И будь сегодня брошен вызов конституционному порядку, эти методы были бы способны защитить его лишь при благоприятных обстоятельствах. Укрепление силовых структур и поддержка репрессивных мер ни в коей мере не могут быть ответом на такой вызов.

Безусловно, защита демократии является общественным и политическим делом. Правовое регулирование не принесет успеха без правительственной политики, направленной на защиту демократии. Известно, что правоведы склонны переоценивать значение правовых норм. В то же время при отсутствии лучших вариантов для защиты демократии должны использоваться даже такие ограниченные меры. Закон, как правовой символ власти, способен мобилизовать.

Вполне понятно, что меры по превентивной самозащите конституционного государства отличаются от тех решений, которые обычно принимаются и используются в конституционном государстве и как таковые способны подорвать само конституционное государство, ту самую ценность, которую следует защищать. Более того, за последние десять лет в Венгрии и в других демократических странах происходит сдвиг от конституционного государства в сторону полицейского, и все это делается во имя надежной защиты порядка, а в последнее время – под предлогом борьбы с терроризмом. Происходит явное разрушение конституционного государства.

Что такое воинствующая демократия? От чего защищать государство?

В центре внимания настоящего исследования находится арсенал средств, которые могут быть использованы воинствующей демократией. Этот термин впервые появился в очерке Карла Лёвенштайна, опубликованном в 1937 году, и Основной закон Германии, принятый после Второй мировой войны, был написан в духе воинствующей демократии2. Перед Второй мировой войной, задолго до введения этого понятия в научный оборот, в ряде конституционных государств уже применялись методы воинствующей демократии (объявление партий вне закона, запрет на ношение форменной одежды и т. п.).

В наши дни под понятием «воинствующая демократия», как правило, подразумевается борьба с радикальными движениями, в особенности с деятельностью партий. Ряд положений Основного закона Германии направлен на предотвращение злоупотребления демократией. Эти основополагающие конституционные нормы прежде всего касаются тех институтов, которые тесно связаны с политической демократией и в первую очередь – с политическими партиями. В то же время Лёвенштайн дал более широкое определение опасности, угрожающей конституционным правительствам. По его мнению, жизнеспособность авторитарных режимов обусловлена не насилием, а чрезмерным популизмом. Именно он и подменяет принцип верховенства права. У авторитарных режимов есть немало стандартных средств мобилизации людских чувств.

В этот арсенал, помимо ярого национализма, также входит запугивание, проявляющееся в применении насилия. Единственная и истинная цель такой политики и подобных движений заключается в захвате и удержании власти любой ценой. В этом вопросе можно преуспеть, лишь действуя в рамках демократической институциональной инфраструктуры. Лёвенштайн  недвусмысленно пишет об абсолютной адаптации политики апеллирования к чувствам (politics of emotions) к демократии. Следуя рассуждениям Лёвенштайна, можно признать, что такая политика временами использует демократические методы, и, фактически, в дополнение к запугиванию они могут оказаться самыми важными средствами обретения власти в демократическом государстве. Примером тому служат ситуации, когда с помощью популизма удается добиться проведения досрочных выборов или референдумов. Не случайно авторитетные демократические государства воздерживаются от проведения общенациональных референдумов. При прямом волеизъявлении политика манипулирования эмоциями с ее сиюминутными интересами находится в более выигрышном положении, нежели более или менее рациональные методы решения проблем конституционными институтами. Таким образом, конституционное демократическое государство должно противостоять такой политике не только, когда радикальные силы уже добились успехов и начали в своих интересах использовать демократический аппарат, но оно должно быть готово и способно изначально сдерживать ее.

Самозащита конституционного государства, отчасти по причинам эффективности, не должна ограничиваться роспуском политических партий. С другой стороны, воинствующая демократия, в узком и широком смысле этого понятия, приемлема лишь в том случае, если она способна концептуально и институционально исключить возможность злоупотребления ограничением прав и свобод или, если смотреть на вещи реально, хотя бы сдерживать их в разумных пределах.

Если же воинствующая демократия реально противостоит злоупотреблениям возможностями демократического строя, то неизбежно возникает сомнение, что демократия не соответствует ее собственным критериям, в частности тому, что политические решения должны быть результатом свободной политической конкуренции. Это обвинение во внутренней противоречивости воинствующей демократии ошибочно, а сам парадокс является либо просто кажущимся, либо, фактически, лицемерным. Еще Джон Локк в «Письме о веротерпимости» отмечал, что терпимость государства к религиям не распространяется на тех, кто во имя веры требует власти, то есть привилегий, или на тех, кто не желает проявлять терпимость к другим. «Те, кто своим атеизмом подрывают и разрушают всякую религию, не могут иметь религиозного предлога для того, чтобы претендовать на  привилегию»3. Если провозгласить ничем не ограниченную свободу создания партий, пропаганды своих идей, организации митингов, распоряжения партийными финансами, то будет потерян контроль над политикой апеллирования к чувствам и демократия утратит силу даже в глазах ее сторонников. Однако внутреннее противоречие воинствующей демократии сохраняется: ее ослабление способствует ликвидации свободы, основной конституционной ценности  политического режима, «изнутри». В эпоху перехода к коммунизму, сразу же после Второй мировой войны, приобрела популярность стратегия запрета партий, которым приклеивались ярлыки «антидемократических» или «контрреволюционных».

Авторитарные однопартийные системы в странах Азии de facto прибегают к аналогичным методам, объявляя вне закона очередные «предательские» и «прокоммунистические» партии до тех пор, пока единственной политической организацией не останется партия власти с ее сторонниками. Защита конституционного государства приемлема лишь в случае, когда применяемые методы соответствуют нормам конституционного государства, но в распоряжении государства должны быть эти методы. Конституционная («гражданская») демократия заранее обречена на возникновение в ее рамках таких изъянов, как коррупция и безнравственность. По своему существу она практически не защищена от сил, стремящихся захватить власть, играющих на чувствах людей (и которые впоследствии способны удержать ее авторитарными методами). Конституционная демократия способна в лучшем случае на конституционный патриотизм (см. Хабермаса), который обладает значительно меньшим мобилизующим эффектом в сравнении с политическим популизмом. Для смягчения негативных последствий, возможно, потребуется ввести ограничения на такого рода политику. Кроме того, я думаю (ceterum censeo), задача состоит в том, чтобы определить методы превентивного правового регулирования.

Размышляя о природе свобод, можно отыскать оправдание правовым действиям. Радикальная политика популизма имеет склонность ко лжи (что отличает ее от «обычной» политики, она не может существовать иначе, как с помощью лжи). Существуют два так называемых «либеральных» аргумента в пользу отказа от использования правовых действий против политической лжи. Согласно эпистемологическому доводу Дж. С. Милля, никто не обладает монополией на «знание истины», поскольку никто не знает, что такое истина. Можно лишь приблизиться к истине, если допустить неограниченную дискуссию. (Более того, те, кто считают себя единственными обладателями истины, обычно используют свое положение для подавления других.) С прагматичной точки зрения, иррациональные или эмоциональные взгляды не подвержены влиянию каких-либо доводов: правосудие всегда можно обвинить в несправедливости, а сам факт преследования делает объявленные вне закона взгляды еще более привлекательными.

Однако, на мой взгляд, существует категория выражений, правдивость которых может быть установлена нейтральным судом, который не должен быть органом цензуры, на основе обычных практических соображений4.

Таким путем можно поставить под контроль необходимую для политики, апеллирующей к чувствам людей, фальсификацию фактов при условии, что конституционное государство располагает надлежащим аппаратом, то есть достаточным числом судей, принимающих быстрые и эффективные решения, прокуроров, готовых к действию, а также при наличии граждан, считающих себя пострадавшими. При таких обстоятельствах воинствующая демократия подразумевает расходование средств на суды, поскольку, лишь полагаясь на независимые органы государственной власти, воинствующая демократия может в то же время оставаться конституционным государством.

Дело заключается не только в достаточном количестве судей, быстроте судебной процедуры и эффективности правовых санкций. Правовое государство, способное себя защитить, должно быть полно решимости предоставить необходимые материальные средства, гарантирующие независимость судебной власти. Но каким бы независимым и действенным ни было отправление правосудия, оно не обеспечит защиту демократии и ее сохранение в форме конституционного государства, если правосудие будет лишено конституционного духа, то есть если те, кто вершит правосудие, не будут решительными и активными сторонниками конституционного государства.

Партии и право на объединение: пример воинствующей демократии

Воинствующая демократия прежде всего затрагивает проблему ограничения политических прав. К ним относятся право на создание партий, свобода слова и собраний. В отношении государственных служащих могут применяться особые правила контроля их благонадежности. В данном случае я рассматриваю два подхода к роспуску политических партий, показывающие условия и трудности применения данной концепции.

Конституционные и институциональные методы немецкой «обороноспособной демократии» (wehrhafte Demokratie) связаны с деятельностью партий. В соответствии с Основным законом Германии, Федеральный конституционный суд наделен правом запретить антидемократическую партию. Для объявления партии антиконституционной не требуется, чтобы она была замешана в преступных деяниях. Достаточно, если она (или деятельность ее приверженцев, в соответствии с абзацем 2 статьи 21 Основного закона) причиняет ущерб основам свободного демократического строя. Абзац 2 статьи 9 Основного закона предусматривает запрещение не только тех объединений, чьи цели и деятельность противоречат уголовному законодательству, но и организаций, чьи цели и деятельность «направлены против конституционного строя или против идеи взаимопонимания народов». Это положение германской конституции было заимствовано Конституцией Польши, принятой в 1997 году, в статье 13 которой в дополнение к запрету тоталитарных партий (нацистских и коммунистических) запрещаются также партии, программы или деятельность которых разжигают расовую или национальную ненависть. Также подлежат запрету партии, скрывающие свою организационную структуру или списки своих членов.

Похоже, что Европейским Судом по правам человека была принята собственная концепция воинствующей демократии при рассмотрении дела Партия «Рефах» против Турции от 31 июля 2001 года. Это дело касалось турецкой партии «Рефах» («Благоденствие»), пришедшей к власти в 1996 году в результате формирования коалиционного правительства5. В 1998 году после шестимесячного разбирательства Конституционный суд Турции признал ее неконституционной и вынес постановление о ее роспуске, обосновав его тем, что деятельность партии нарушает принцип светского государства – основной ценности, провозглашенной Конституцией страны. На принятие решения о роспуске партии, среди прочих факторов, повлияло также и заявленное ее лидерами намерение заменить принятое в Турции единообразное (светское) право многочисленными религиозными нормами. Это намерение соответствовало принципам ислама, закрепленным «Мединским соглашением», в соответствии с которыми последователи должны подчиняться не положениям законодательства, а религиозным нормам.

Европейский Суд по правам человека согласился с доводами турецкого правительства о необходимости учета исторически сложившихся в стране факторов и интересов населения, в подавляющем большинстве представленного мусульманами. К тому же представители «Рефаха» в правительстве никоим образом не дистанцировались от сомнительных высказываний, призывающих к джихаду и прочим (якобы) насильственным действиям. Модель правового плюрализма, за которую выступает эта партия, нарушает Конвенцию о защите прав человека и основных свобод, поскольку она освобождает граждан от обязанности исполнять законы государства и заставляет их подчиняться требованиям религиозных догматов. Концепция воинствующей демократии допускает запрет деятельности партии, даже если ее деятельность не подлежит уголовному преследованию, то есть при невовлеченности партии в совершение преступного деяния, «в центре которого», согласно терминологии соответствующего турецкого законодательства, она могла бы оказаться.

Можно возразить, что, с точки зрения классического уголовного права, роспуск партии, не совершившей преступления, не является наказанием, поскольку он не влечет за собой лишения свободы, то есть обычного наказания за уголовные преступления. Гарантии классического уголовного права и судопроизводства признаны необходимыми и важными именно в связи с возможностью государства лишать граждан личной свободы. Исходя из этого, при объявлении партии незаконной уголовные правовые санкции не являются обязательными или, по крайней мере, непременно действующими. В большинстве конституционных государств необходимо лишь, чтобы эти ограничения соответствовали требованиям пропорциональности (или иному подобному критерию). И только принятая в Соединенных Штатах доктрина требует обосновывать ограничение основных свобод указанием на очевидную угрозу или на государственный интерес. Фактически, в уголовном праве многих государств действует допущение, согласно которому за незначительным правонарушением может скрываться более тяжкое преступление. В соответствии с уголовными кодексами ряда стран, если кто-либо будет уличен в хранении незначительного количества наркотиков, то можно предположить, что они предназначались для продажи. (Верховный суд Канады признал подобную практику неконституционной, поскольку она нарушает принцип презумпции невиновности. В то же время в США существует конституционная презумпция на этот счет. Европейский Суд по правам человека также признает ее опровержимой презумпцией уголовного процесса, как, например, в деле Салабиаку против Франции в 1988 году). Несмотря на различия между наказанием, назначаемым отдельному лицу, и санкциями, применяемыми к партии, опасность злоупотребления запретительными полномочиями указывает на то, что для инициирования процесса, способного привести к роспуску партии, необходимо наличие весомых обстоятельств.

Одним из таких предварительных условий могло бы стать неоднократное осуждение партийных лидеров за политические преступления или нарушение общественного порядка, кроме  правонарушений, связанных с публичными высказываниями.

Ограничение права на объединение, связанное с роспуском партии, также отличается от других санкций, поскольку при этом не исключается создание других партий (к примеру, с иными лидерами), поэтому те, кого коснулось это ограничение, не лишаются своих прав. Более действенное  ограничение заключается в запрете лидеру объявленной вне закона партии создавать новую партию; иными словами, в регистрации новой партии может быть отказано, если глава или основатели   запрещенной партии выступают в роли основателей или лидеров новой партии.

Как будет показано далее, «воинственность» и ее приемлемость в какой-то степени зависят от фактически существующей угрозы для демократии. Следовательно, данное ограничение права на объединение также может быть принято при определенных обстоятельствах. Однако повторная регистрация партии вполне способна ослабить эффект действия государственных силовых мер. Наконец, если кто-либо будет осужден за злоупотребление политическими правами (а в определенных случаях – и за другие преступления), то в условиях воинствующей демократии это лицо должно быть отстранено от участия в общественной деятельности. Для защиты демократии ограничения на создание партий должны действовать дольше, чем, к примеру, лишение кого-либо права голоса. Выступая за конституционную допустимость роспуска партий или ограничений на их создание, хочу отметить, что решение по делу «Рефах», с учетом всех недостатков, постоянно напоминает о том, что без строгого соблюдения процедурных гарантий эти методы, приемлемые сами по себе, могут стать источником злоупотреблений.

Несовершенство венгерского законодательства

Далее, я остановлюсь на некоторых принятых в Венгрии правовых решениях, влияющих на политическую жизнь страны. Как уже отмечалось, большая часть этих мер была принята в переходный период с учетом господствующей в то время роли коммунистической партии и в надежде на то, что только максимальная политическая свобода способна обеспечить защиту от злоупотреблений со стороны коммунистической власти. В определенной степени связанная с этим озабоченность Конституционного суда привела к тому, что эти сверхдемократичные нормы были отменены сразу после завершения переходного периода.

Вступление в силу новых правовых норм осложнялось тем, что для принятия большинства законодательных актов, затрагивающих основные права, необходимо, чтобы за них проголосовало две трети членов парламента, в связи с чем для принятия любого закона правящим партиям пришлось бы пойти на сделку со своими оппонентами. И для правительства, и для оппозиции цена подобной практики показалась чрезмерно дорогой: оппозиция могла посчитать, что ее притесняют, а правительство сочло, что опасности политики, обращенной к чувствам людей, менее обременительны, нежели та цена, которую пришлось бы заплатить оппозиции.

Политические партии.

Согласно пункту 3 § 2 Конституции Венгрии, «деятельность ни одной общественной организации, ни одного государственного органа или гражданина не может быть направлена на насильственный захват или осуществление власти, соответственно, на исключительное обладание властью. Против подобного рода устремлений каждый вправе и вместе с тем обязан выступить законным путем». В первом предложении этого пункта имплицитно подразумевается предотвращение возможности установления в стране антидемократического режима, то есть исключительного обладания властью.
Кроме того, эта статья касается также тех партий, в программах которых содержится косвенное намерение получить такую власть, иначе говоря, чью деятельность можно рассматривать как «направленную на насильственный захват власти». Что же касается права оказывать сопротивление, в какой-то степени перекликающегося с правом сопротивления, провозглашенным Основным законом ФРГ, то ни в одном из венгерских законов оно не содержится, то есть правоприменительная практика в данном случае отсутствует. У граждан нет никаких законных прав выступить в защиту демократии.

В соответствии с венгерским законодательством, любая организация (в том числе и политическая партия) должна быть зарегистрирована. Для регистрации необходимо представить программу партии. Если основателями партии соблюдены формальные требования закона, то отказ в регистрации партии не допускается. Декларации и поступки партийных лидеров, а также прежняя политическая деятельность основателей партии проверке не подлежат. По закону, вмешательство прокуратуры требуется лишь в том случае, если деятельность организации вступает в противоречие с законом. Однако при отсутствии конкретных правовых полномочий государственный обвинитель не станет предпринимать никаких действий.

Более того, прокуратура крайне неохотно возбуждает дела о вынесении судебного запрета на деятельность партии. Суд правомочен распустить организацию, только если она нарушила закон. Выдвигаются доводы о том, что воинствующая демократия предоставляет прокуратуре право возбудить дело об отказе в регистрации или о роспуске партии, если ее программа или декларируемые цели способствуют распространению запрещенной идеологии, а именно расизма или фашизма. Похоже, что это положение нарушает право на объединение, однако статья 17 Конвенции о защите прав человека и основных свобод гласит, что «ничто в настоящей Конвенции не может толковаться как означающее, что какое-либо государство, какая-либо группа лиц или какое-либо лицо имеет право заниматься какой-либо деятельностью или совершать какие-либо действия,  направленные на уничтожение любых прав и свобод, признанных в настоящей Конвенции, или на их ограничение в большей степени, нежели это предусматривается в Конвенции».

Ведут ли вышеупомянутые соображения и положения статьи 17 Конвенции к значительному ограничению свободы или же – несмотря на судебные гарантии – существует опасность злоупотребления юридической процедурой? Иначе говоря, даже если в результате судебного
разбирательства деятельность партии, в конечном итоге, и будет разрешена, она может быть парализована долгим и сложным судебным процессом. Какова цель права на политическое объединение? Партии – это организации, стремящиеся получить государственную власть, ограниченную по времени законными рамками, то есть путем выборов. В этом отношении влияние на личные свободы является вторичным; выражать идеи можно также и вне партии (существуют такие взгляды, систематическое распространение которых может привести к роспуску партии, однако, если они будут высказаны от имени частного лица, партии ничего не грозит). Оценивать свободы можно поразному в зависимости от того, какой эффект они оказывают. Партии стремятся к захвату политической власти не только для того, чтобы использовать свое право на свободу слова. Следовательно, превентивные ограничения могут быть оправданы даже в том случае, если такое ограничение было бы недопустимым с точки зрения свободы самовыражения.

Несмотря на то что ограничение деятельности партий допустимо, принимая во внимание возможные последствия или цели их деятельности, в Венгрии практически не существует реально действующих правовых норм, направленных против злоупотребления правом на объединение. Возможно, это является побочным эффектом Постановления № 58/1997 (XI.5) Конституционного суда Венгрии, отменившего ранее действовавшее широкое толкование криминализации злоупотребления правом на объединение. С тех пор несоблюдение требований правовых норм, регулирующих деятельность партий, стало, по существу, безнаказанным. После 1997 года венгерский парламент ни разу не счел необходимым прибегнуть к конституционным санкциям. Подобная беззаботность наглядно иллюстрирует различие между германским и венгерским подходом к «продолжению деятельности партии, объявленной неконституционной» (§ 84 УК ФРГ; статья 212/A УК Венгрии). Германский Уголовный кодекс предусматривает наказание в виде лишения свободы на срок до пяти лет тому, кто принимает участие в деятельности партии, объявленной неконституционной, а в Венгрии тюремное заключение грозит лишь лидеру объявленной неконституционной партии, да и то сроком до одного года.

Свобода собраний.

Собрания – одна из традиционных форм политической деятельности. До институционализации партийной демократии свобода собраний играла важную роль в выражении политической воли. Сегодня ее значение заключается в том, что она уравновешивает монополизацию политическими партиями неорганизованных или неинституционализированных политических сил и мобилизует на борьбу с парламентскими элитами. Однако опасность злоупотребления заключается как раз в этой способности к мобилизации: выражение мнений в форме массовых демонстраций, проведение которых гарантируется свободой собраний, может привести к дестабилизации парламентаризма, считающегося одним из основных институтов европейского конституционализма, и нарушению общественного порядка.

Оценивая венгерский вариант решения проблемы, я опять же беру за основу для рассуждений германское законодательство и позиции Федерального конституционного суда Германии по данному вопросу. Приведенные ниже методы, применяемые в Германии и отсутствующие в венгерском законодательстве, наглядно свидетельствуют о том, насколько ничтожны возможности венгерской правовой системы по защите конституционного порядка.
В конституциях Германии и США свобода собраний закрепляется как неограниченная. Согласно Основному закону Германии, понятие неограниченной свободы применимо в тех случаях, когда собрание носит мирный характер и проводится не за закрытыми дверями. На практике даже в этих странах существует возможность законодательно регулировать осуществление этих прав. Согласно доминирующей в германской теории точке зрения, свобода собраний защищается ради выражения политических идей; само же по себе скопление множества людей не является конституционно защищаемой ценностью. Среди методов, служащих интересам воинствующей демократии, следует особо выделить запрет на проведение демонстраций в форменной одежде (данный запрет распространяется на все виды форменной одежды, поскольку они отражают общие политические убеждения). Запрещенные партии и организации, а также лица, намеренные поддержать их цели, не имеют права на создание организаций или участие в общественных собраниях. И германское, и венгерское законодательство не допускает организацию мероприятий, в ходе которых возможно совершение преступлений или подстрекательство к их совершению. Согласно
германскому законодательству, проведение мероприятия, которое на момент принятия решения угрожает общественной безопасности или порядку, разрешается, но при условии выполнения определенных требований. После недавних беспорядков германское законодательство (как и законы ряда других стран) запрещает использовать методы, позволяющие скрыть личность участника мероприятия (например, ношение масок). Вместе с тем полиции разрешается вести съемку участников акции лишь в том случае, если это оправдано интересами защиты общественной безопасности.

Венгерское законодательство (Закон № III 1989 года о свободе собраний) допускает менее серьезные ограничения. Статья 8.1 Закона устанавливает, что в случае организации акции, требующей предварительного уведомления и способной поставить под серьезную угрозу деятельность органов народного представительства или судов либо привести к неоправданным нарушениям в движении транспорта, полиция имеет право в течение 48 часов после получения уведомления запретить проведение акции в том месте и в то время, которые указаны в уведомлении.

Венгерское законодательство не склонно принимать в расчет потенциальную возможность нарушения общественного порядка. Германский подход заключается в попытке свести к минимуму возможность злоупотреблений служебным положением посредством применения принципа пропорциональности. В соответствии с логикой германского законодательства, правильным ответом на возможное нарушение общественного порядка служит не введение запретов, а создание условий, снижающих вероятность реализации такой опасности и сводящих к минимуму потенциальный ущерб. Более того, в судебной практике Германии принято узкое толкование концепции непосредственной опасности: если полиция в состоянии существенно снизить риск, то акцию можно не запрещать, даже если существует вероятность столкновений с демонстрантами6. Запрещается устраивать демонстрации вблизи здания немецкого парламента (подобный запрет существовал и в венгерском законодательстве, однако в 1989 году он был отменен).

Понятие «мирная» по отношению к демонстрации в германском законодательстве определено более четко, чем в венгерском. В Германии собрание не может считаться мирным, если лицо, использующее свободу собраний, имеет при себе орудие, с помощью которого можно нанести ущерб. Более того, запрещены также любые средства самозащиты, способные воспрепятствовать действиям органов власти. (Однако предметы, служащие иным целям, к примеру защитные шлемы, не противоречат понятию мирного собрания.) В соответствии с венгерским законом (статья 15, пункт «b»), разгон несанкционированного митинга признается правомерным, если его участники вооружены, то есть имеют при себе соответствующие орудия «с намерением прибегнуть к насилию или угрозам». В этом случае бремя доказывания возлагается на полицию, несмотря на то что Конституция Венгрии не
предусматривает разрешения на участие в демонстрациях граждан, имеющих при себе орудия, с помощью которых может быть нарушен общественный порядок или причинен ущерб. Наконец, в венгерском законодательстве не установлено никаких наказаний за нарушение свободы собраний или мер взыскания за участие в запрещенном собрании и призывы к участию в нем (не считая незначительных штрафов за определенные нарушения общественного порядка).

Прочие средства самозащиты конституционного государства

В данной статье не ставится задача подробного анализа всех средств самозащиты воинствующей демократии. Мною рассматриваются лишь два аспекта: требование лояльности и ограничение свободы слова.

Лояльность государственных служащих.

В соответствии с существующими в Германии взглядами на воинствующую демократию  государственные служащие, включая учителей, обязаны при определенных обстоятельствах
наглядно демонстрировать свою преданность конституции. Эту далеко идущую благонадежность, ограничивающую даже свободу выражения мнения, можно оправдать самозащитой государства от антидемократических сил. (Поражение Веймарской республики зачастую связывают с враждебным отношением к ней ее чиновничьего аппарата). В самом известном (или скандальном) деле о лояльности, рассмотренном в Германии, выражение прокоммунистических «симпатий»  государственным служащим было признано нарушением присяги, несмотря на то что эти высказывания делались им вне службы, при этом он выражал свои взгляды в частном порядке. (Речь идет о деле преподавателя искусств, который в период своего испытательного срока согласился с планами местной легально действующей ячейки коммунистической партии по оказанию финансовой помощи детскому саду). Европейский Суд по правам человека признал законным подобное ограничение права, отметив, что, принимая во внимание опасности, грозящие демократии,  государство вправе налагать на своих служащих особые обязанности, которые могут ограничивать основные права (дело Глазенап против Германии). Позднее, видимо в связи с изменившимися обстоятельствами после окончания «холодной войны», было признано, что Германия нарушила положения Конвенции о защите прав человека и основных свобод в деле об увольнении еще одного преподавателя, являвшегося членом коммунистической партии (дело Фогт против Германии). Формально это дело отличалось от предыдущего, поскольку заявительница уже являлась государственным служащим, следовательно, ее высказывания не имели ценности с точки зрения прогнозирования ее благонадежности как будущего государственного служащего.

Требование лояльности, продиктованное особым пониманием воинствующей демократии, сыграло важную роль и в посткоммунистической Чехии, где, как и в Германии, лицам, сотрудничавшим с тоталитарным режимом, и бывшим руководящим деятелям запрещено занимать определенные должности, связанные с осуществлением государственной власти. Конституционный cуд Чехии своим постановлением о конституционности так называемого закона о люстрации обосновал правомерность ограничения политических прав ссылкой на требования воинствующей демократии, в соответствии с которыми после падения коммунистического режима необходимо ввести жесткое ограничение прав. Некоторые решения Европейского Суда по правам человека (дело Реквени против Венгрии, раскол мнений в Комиссии по делу Кастеллс против Испании) показывают, что в переходный период после крушения диктатуры приемлемо ограничение определенных прав, дабы избежать возврата диктатуры. В деле Реквени против Венгрии Европейский Суд по правам человека счел, что ограничение права на объединение полицией и другими государственными органами не вступает в противоречие с положениями Конвенции, учитывая особую необходимость в защите демократии после падения коммунистического режима.

Благонадежность подразумевает нейтралитет государственных служащих, не ограничивающийся простым запретом на выражение симпатий экстремистским, антидемократическим силам и взглядам. Даже без учета вопроса о государственном нейтралитете, не рассматриваемом в данной статье и оправдывающем ограничение прав государственных служащих причинами, не имеющими отношения к воинствующей демократии, становится очевидным серьезное несовершенство венгерского законодательства. Нынешнее отсутствие эффективных законодательных мер позволяет  государственным служащим – учителям – безнаказанно требовать от своих учеников декламировать и принимать их взгляды, восхваляющие тоталитаризм (как правило, тоталитаризм правого толка).

Подобные взгляды сами по себе преследуются по закону в Германии, а в Соединенных Штатах они могли бы быть отнесены к разряду фанатичных.

Ограничение свободы слова (расизм, оскорбление общества).

Правовые системы ряда стран Европы предусматривают уголовно-правовую защиту от определенных высказываний, которые исторически принадлежат тоталитарной идеологии. (В некоторых случаях квалификация деяния как преступления может также иметь отношение к защите достоинства личности, однако этот вопрос выходит за рамки настоящего исследования.) Запрещение определенных высказываний является также серьезным посягательством на право на объединение и свободу собраний. Если высказывания содержат состав преступления, то условия, при которых они сделаны, могут рассматриваться как способствующие совершению преступления, а это может стать основанием для роспуска собрания. Так, Федеральный конституционный суд Германии признал конституционным решение властей Баварии запретить Дэвиду Ирвингу, историку, известному своим непризнанием факта Холокоста, выступление на демонстрации, поскольку существовала вероятность, что его высказывания могут быть преступными. Сама же демонстрация не была запрещена7.

В большинстве стран Западной Европы не возникает проблем с применением санкций против расистских высказываний и с объявлением преступным отрицания факта Холокоста, как и с признанием существования преступлений против человечества. В Венгрии на данный момент отсутствуют подобные ограничения прав, если не считать общих положений, касающихся разжигания ненависти, и отдельных недостаточно конкретизированных запретов, касающихся мирного договора, положившего конец Второй мировой войне.

Служат ли подобные ограничения целям воинствующей демократии? По моему мнению,  распространение любых (даже оскорбительных) взглядов само по себе не угрожает демократии per se или конституционному государству в случае признания подобного действия преступным деянием. Если есть запрет на выражение взглядов, то не может быть и речи ни о какой демократии. Для Европы такая позиция не характерна. В Венгрии политические деятели и общественность нередко выступают за принятие законов, аналогичных тем, что действуют в Германии. Однако нынешнее венгерское правительство, в связи с остановлением Конституционного суда страны о защите свободы слова и мнений, не проявляет готовности разработать конкретные, специально предусмотренные для данных случаев законы. Несмотря на то что такие законы, на мой взгляд, ограничивают свободу слова и не являются  необходимыми для воинствующей демократии при существующих обстоятельствах, речь вовсе не идет о случаях выражения мнений, не являющихся по своей сути уголовно наказуемыми.

Дестабилизирующее воздействие, а также показной и мобилизующий эффект общественных призывов (абсурдных, но очень страстных) способны поставить под угрозу существование демократии или, по меньшей мере, общественного порядка. Появление вышеуказанных «запретных» тем в  пропагандистской деятельности политических партий подразумевает применение соответствующих (хотя и не всегда уголовных) запретов. В Европе подобные взгляды однозначно связываются с известными смертельными врагами демократии и, в целом, с политикой апеллирования к чувствам людей, поскольку даже намеки на них могут вызвать негативные ассоциации в коллективной памяти. Вместе с тем концепция конституционализма предполагает, что вышеупомянутые мнения, при отсутствии чрезвычайных угроз демократическому порядку (возможности убийств, массовых беспорядков), не должны попадать в ряд противоправных, а тем более преступных деяний. Однако, с точки зрения выражения партийной идеологии, суть этой концепции должна рассматриваться в несколько ином свете (особенно, если есть доказательства того, что партия играет ведущую роль в распространении определенных взглядов). В соответствии с принципом соразмерности, такие высказывания, разжигающие ненависть, могут повлечь за собой наложение ограничений на  деятельность партий, а при необходимости и их роспуск, включая и запрет на пропаганду идей партии.

Заключение

Самозащита конституционного государства, исходя из анализа его центрального элемента – воинствующей демократии, строится на правовой защите, основанной на презумпции угрозы государству. В соответствии с ней к деятельности и поведению определенных общественных
групп следует относиться скептически и настороженно.

В этом смысле позиция демократии заключается если не в боязни, то в предосторожности. Правовым и чисто техническим результатом этой предосторожности может стать пересмотр исходной  предпосылки о свободе действий индивидов. Разумный предел в данном случае заключается в презумпции невиновности. С другой стороны, этот предел устанавливается следующим образом: несмотря на то что возможность «злоупотребления свободами» не подлежит сомнению, ее влияние на тех, кто не допускает злоупотребления свободами, никак не проверяется.

Как уже показано выше, существуют способы защиты конституционного (демократического, либерального) порядка, сохраняющие при этом подлежащие защите ценности. Возможность применения подобных методов в определенной степени зависит от исторически сложившихся
обстоятельств. Это объясняется тем, что конкретные политические формы деятельности познаются в историческом контексте и связаны с проверенными историей формами. Правовые рамки демократического политического режима следует устанавливать, точно учитывая возможность злоупотребления свободами. Если эти злоупотребления приводят к процессу, в ходе которого, учитывая исторический опыт либо состояние развития государства или общества, происходит необратимое разрушение конституционной демократии, то эти ограничения не являются адекватными. В то же время ограничительные меры применимы, если они не запрещают правомерного осуществления основных прав и если конкретная ограничительная мера в наименьшей степени ущемляет основные права.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. См.: Nationalsozialistiche Diktatur, 1933–1945: Eine Blanz / K. D. Bracher, M. Funke, H.-A. Jacobsen (Hrsg.). Bonn: Bundeszentrale für Politische Bildung, 1983. S. 16.

2. Loewenstein K. Militant Democracy and Fundamental Rights // American Political Science Review. 1937. Vol. 31. P. 417.

3. Locke J. A Letter Concerning Toleration: Latin and English Texts / Ed. by M. Montuori. The Hague: Martinus Nijhoff, 1963. P. 17.

4. Аналогия с этим мнением прослеживается, когда лицо, не признающее Холокост (факт массового уничтожения евреев нацистами), вынуждено привести свои доказательства в ходе судебного разбирательства. В Германии в одно время предпринимались подобные попытки, однако они обошлись слишком дорого. В результате законодатели предпочли полный запрет. Дополнительным поводом к введению полного запрета послужило то, что судебные процессы просто превратились в трибуну для пропаганды ревизионистских взглядов. Тем не менее полный запрет на отрицание существования Холокоста не устранил возможность подобной пропаганды. Предстоит еще рассмотреть и другие возражения.

5. Применение принципа зависит от обстоятельств дела, от того что произошло в Турции и почему (например, почему ранее не предпринимались никакие действия против этой партии?). Требуемое для принятия решения в Европейском Суде по правам человека большинство голосов было получено лишь благодаря турецкому судье. 13 февраля 2003 года Большая Палата Европейского Суда по правам человека единогласно одобрила это решение.

6. См.: BayVGH DÖV 1979, 569; в США см. дело Edwards v. South Carolina, 372 U. S. 229 (1963).

7. См.: BVerfGE 90, 241–255 (1994).

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.