Адрес: https://polit.ru/article/2006/04/21/didenko/


21 апреля 2006, 10:00

Мифы и реалии “индустрии знаний” в СССР

О положении наукоемких отраслей в советской экономике, уровне оплаты труда работников интеллектуальной сферы и действии рыночных механизмов в плановом хозяйстве с корреспондентом “Полит.ру” побеседовал кандидат исторических наук, член Ассоциации “История и компьютер”, участник исследовательских проектов Института комплексных социальных исследований РАН Дмитрий Диденко. Интервью взяла Александра Егорова. 

Предметом Ваших исследований является динамика оплаты работников интеллектуальной сферы в СССР.  Высоко ли оценивался интеллектуальный труд в “стране победившего социализма”?

Анализ динамики оплаты труда показывает, что с 1940 по 1983 гг. в советской экономике перераспределение ресурсов происходило в ущерб интеллектуальному производству. Зарплата работников интеллектуального труда постепенно снижалась. Разница в оплате труда квалифицированных и неквалифицированных работников стиралась. Чем ниже в экономике дифференциация оплаты труда – тем меньше мотивация представителей квалифицированных и, в частности, интеллектуальных работников, тем меньше стимулов для экономического роста. К 1970-м годам можно говорить о нарастании процессов деинтеллектуализации советской экономики. Если учесть, что в тот же период в странах Запада шел обратный процесс – всяческое увеличение присутствия интеллектуальных отраслей в экономике, не приходится удивляться тому, что конкурентоспособность нашей экономики падала.

Ситуация несколько меняется накануне Перестройки. По-видимому, советские руководители стали понимать, что оценивать интеллектуальный труд следует выше и в абсолютном, и в относительном масштабе. Однако к позитивным переменам эти меры привести не успели в силу иных причин.

Исследование позволило придти и к общим выводам о характере воздействия “индустрии знания” на социально-экономическое развитие в индустриальную и постиндустриальную эпохи, найти дополнительные аргументы в пользу положительной взаимосвязи между степенью интеллектуализации экономики и темпами экономического роста. Также оно еще раз подтвердило мысль, что эффективность работы интеллектуальных отраслей экономики в большей степени зависит от уровня оплаты занятых, чем от их количества.

Вы говорите, что с определенного момента четко прослеживается снижение относительной зарплаты работников интеллектуального труда. На чем тогда основан миф о процветании научной интеллигенции в советское время?

Во-первых, среди отраслей интеллектуального труда наука, вероятно, все же была наиболее оплачиваемой. Об этом сложно говорить со стопроцентной уверенностью, поскольку имеющаяся в нашем распоряжении статистика не позволяет точно отследить межотраслевые различия.

С другой стороны, не следует забывать, что общественное сознание инерционно. Вполне возможно, что люди неплохо помнят то, что было в 50-60-х годах, и не концентрируются на воспоминаниях о 70-80-х. Тем более на фоне произошедшей в 1990‑е гг. развязки кризисных процессов, которые обозначились в позднесоветский период. Выявить же эти изменения можно только при условии анализа их динамики на значительном временном отрезке. Например, в 40-50-е годы имеются значительные скачки, а в период с 1965 по 1990 гг. тенденция более плавная.

Однако общие выводы распространяются и на сферу науки. Возможно, особенно это заметно не на примере относительно высокого уровня зарплат отдельных ученых, а на объемах финансирования собственно научного производства. Его показатели снижаются, и динамика здесь прослеживается очень четко. Показательна и тенденция к снижению дифференциации оплаты труда, что в первую очередь негативно сказывается именно на работниках интеллектуальной сферы.

Действительно ли степень интеллектуализации экономики напрямую зависит от высокой или низкой дифференциации оплаты труда? 

Вопрос о взаимосвязи интеллектуалоемкости экономики и дифференциации оплаты труда очень интересен. Подобные сюжеты ранее изучались на материале западных экономических систем. В зарубежной историко-экономической литературе неоднократно отмечалось, что на ранних этапах индустриальной модернизации в Великобритании и США оплата квалифицированного труда росла быстрее, чем неквалифицированного. И в то же время почти на всем протяжении XX столетия имел место обратный процесс. Однако в развитых индустриальных странах сближение уровня оплаты квалифицированного и неквалифицированного труда сочеталось с увеличением значения “индустрии знаний” в основных макроэкономических показателях. Это происходило за счет опережающего роста доли занятых в интеллектуальных отраслях.

Несколько иную картину мы видим в СССР. Снижение относительной зарплаты работников интеллектуальных отраслей опережало увеличение их доли в экономически активном населении. Причем преимущественно экстенсивный рост этих отраслей осуществлялся в значительной степени за счет притока молодых специалистов, первоначально не обладавших высокой квалификацией.

В странах с развитой экономикой тенденция к усилению положительной взаимосвязи ее интеллектуализации и дифференциации оплаты труда имеет место с 70-х годов. На нее, в частности, обращает внимание В.Л. Иноземцев. Он характеризует ее как одно из проявлений “революции интеллектуалов” при переходе к постиндустриальному обществу. Подтверждают эту тенденцию и статистические данные, особенно в части возрастания внутриотраслевой дифференциации оплаты работников интеллектуального сектора экономики. 

Вы делаете вывод, что СССР выпадает из общемировой тенденции к повышению интеллектуализации экономики. Однако существуют данные о том, что даже в 1970-е гг. уровень дифференциации оплаты труда в стране был сопоставим с отдельными странами Европы (Великобританией, Норвегией, Швецией). Нет ли здесь противоречия? 

Действительно, ряд западных исследователей, например, Пол Грегори, отмечали, что по относительным показателям дифференциации и оплаты труда в 30-е годы ситуация в Советском Союзе была сравнима с США, страной с достаточно высоким уровнем дифференциации доходов. И динамика, схожая с советской, действительно была характерна потом и для западных стран. Особенно для тех, в которых за основу принималась экономическая модель с явным присутствием социалистических элементов. Это свойственно было скандинавским странам, Великобритании периода правления лейбористов. Так что вывод о снижении доли интеллектуального сектора в СССР не противоречит прозвучавшей в вашем вопросе точке зрения А.Бергсона об уровне дифференциации оплаты труда в СССР.

В этой связи полезно вспомнить так называемую “кривую Кузнеца”. Саймон Кузнец, нобелевский лауреат в области экономики, выдвинул гипотезу относительно связи между распределением доходов и эволюцией рынка труда в разные периоды индустриальной модернизации. Он отметил, что на ее ранних этапах дифференциация оплаты труда относительно высока, затем наблюдается тенденция к ее снижению при сохранении высоких темпов экономического роста. Однако другие исследователи отмечали, что при переходе к постиндустриальному обществу кривая дифференциации оплаты снова идет вверх.

Эти модели дают очень интересные результаты, если применить их к изучению российской реальности. Получается, что рост дифференциации оплаты труда начинается вновь в 1990-2000-е годы, с опозданием по сравнению с развитыми странами. На Западе эта волна прошла в 1980-е и 1990-е годы. А вот период 50-70-х для индустриально развитых стран – это эпоха преобладания социалистических тенденций в управлении экономикой. На фоне борьбы с ними к власти пришли неоконсерваторы (наиболее известные – Р.Рейган, М. Тэтчер). Их экономическая политика, с одной стороны, привела к росту неравенства в распределении доходов, а с другой – к ускорению темпов экономического роста за счет опережающего развития интеллектуальных отраслей экономики.

Таким образом, дифференциация доходов имеет тенденцию к росту в периоды системных трансформаций, когда закладываются основы для будущих высоких темпов экономического роста. В то же время в периоды устойчивого развития в рамках стабильной социально-экономической системы дифференциация доходов имеет тенденцию к снижению. Как правило, в силу комплекса причин, это сопровождается и снижением темпов экономического роста.

Так что неудивительно, что в 30-е годы дифференциация оплаты труда и в Советском Союзе была значительнее, чем впоследствии, это была общемировая тенденция. Только вот в развитых западных экономиках все-таки повышалась доля интеллектуального труда, а в более позднее время и степень дифференциации его оплаты. 

Насколько идеология партийных чиновников влияла на конкретную политику в области оплаты труда работников интеллектуальных отраслей?

Я бы сказал, что постоянно шла борьба между идеологическими постулатами и требованиями реальной жизни. Представления об экономических ценностях, исповедуемые партийно-государственной элитой, действительно были весомым фактором влияния на экономическую политику в сфере “индустрии знаний”.

Вместе с тем, помимо идеологических лоббистов существовали ещё и отраслевые, и они боролись за право определять государственные приоритеты. Успех тех или других во многом зависел от стадии экономического и политического развития страны. В те моменты, когда государству жизненно необходим был реальный экономический результат, приоритет, как правило, отдавали хозяйственникам. Тогда начинали использовать рыночные механизмы. Когда напряженность спадала, как, например, в 1970-е годы, ситуация на рынке труда позволяла реализовывать идеологические установки, в том числе на сближение уровня жизни разных слоев населения (а значит, и снижение дифференциации в оплате труда).

Однако долгосрочное видение направления развития советской экономики совпадало у всех – у экономистов и идеологов. Борьба шла по вопросам выбора пути в краткосрочной перспективе. При этом заметьте, что снижение дифференциации оплаты труда планировалось и советскими идеологами, и, возможно, Госпланом. Но вот снижение интеллектуального сектора в структуре национальной экономики было скорее незапланированным. По крайней мере, на протяжении 1970-х и первой половины 1980-х годов в научной литературе и партийных документах говорилось об "ускорении научно-технического прогресса" и даже о "превращении науки в непосредственную производительную силу". Таким образом, одна часть идеологии противоречила другой, а разрешалось это противоречие квазирыночными механизмами. Реализовывалась та часть идеологии, которую было проще претворить в жизнь при существовавшем спросе и предложении труда.

Экономисты не отдавали себе отчета в том, что такая модель соотношения интеллектуальных и других отраслей приводит к застою экономики? 

Большинство отечественных экономистов исходили из предпосылки, что новая стоимость создается исключительно в отраслях экономики, производящих материально осязаемый продукт. Такой подход вообще довольно характерен для экономической мысли индустриального общества. Отсюда происходило традиционное разделение на отрасли "производственной" и "непроизводственной" сферы, к которой относилось большинство отраслей, производящих, по нашему мнению, интеллектуальную продукцию. В середине 1960-х гг. такое представление стало подвергаться осторожной критике в советской научной литературе, и только в 1980-х гг. делались попытки сформировать экономическую теорию "нематериального" и "духовного" производства на основе марксистских категорий. 

Велись ли исследования динамики оплаты труда в советское время, насколько они соответствовали реалиям? 

В принципе, наличие тенденции к снижению относительной зарплаты работников интеллектуальной сферы признавалось и в советское время. Только об этом шла речь преимущественно в научной литературе, а не в пропагандистской. Правда, тогда не было осуществлено такого глобального подсчета по всем отраслям. Обычно смотрели динамику соотношения средней зарплаты в одной из интеллектуальных отраслей и в какой-то одной отрасли промышленности или, допустим, зарплаты ИТР и рабочих в промышленном производстве. Такая работа производилась, и вывод был, как правило, о снижении относительного уровня зарплат работников интеллектуального труда. Но при этом акцент делался на абсолютном росте доходов и благосостояния всех основных групп экономически активного населения. И это до поры до времени действительно происходило.

Действовали ли в условиях плановой экономики рыночные законы спроса и предложения на рынке труда?

Это очень важный момент. Действительно, исследование показало, что по данным официальной статистики картина получалась не совсем та, какую хотели бы видеть ее составители. Получается, что несмотря на планируемость экономики, в ней действовали законы спроса и предложения, причем не только на микро-, но и на макроуровне.

Эти тенденции на микроуровне фиксировали западные советологи, а косвенно признавали и наши ученые. Они отмечали, что для того чтобы привлечь на то или иное предприятие рабочих, им нужно повысить зарплату. В 1960-1970-х это уже понимали. В отличие от периода 30-50-х годов, материальная мотивация использовалась тогда все чаще.

В 1930-е же годы гораздо шире применяли обычное административное перераспределение трудовых ресурсов. В случае, например, со строительством Беломорканала никто и не думал вводить повышающих коэффициентов, как делали потом на БАМе, людей просто направляли туда, и все.

С другой стороны, снижение относительной зарплаты работников интеллектуальных отраслей в период стабильного функционирования плановой социалистической экономики в значительной степени являлось следствием роста их относительной численности.

Иными словами, в период 1920-1930-х гг. рыночные методы были полностью устранены?

Во-первых, в начале этого периода ещё действовал НЭП. В начале 30-х годов тоже какое-то время сохранялись его отдельные элементы – в остаточном виде, конечно. Вместе с тем, 30-е годы – период значительного перенапряжения ресурсов страны. В таких условиях для достижения поставленных задач власть вынуждена была использовать все средства. Подобную гибкость приходилось применять, между прочим, часто как раз в случае с работниками интеллектуального труда. Государство должно было, образно выражаясь, использовать не только кнут, но и пряник. Ведь отдельные ученые, как, например Туполев, могли какое-то время работать в тюрьме, а с кем-то, как с Курчатовым, это не проходило. Не всех можно было заставить работать в лагере. А в рамках догоняющей модернизации потребность именно в интеллектуальных ресурсах была повышенной. Поэтому реализовать в полной мере постулаты государственной идеологии, официальные принципы оплаты труда (второстепенное значение материального стимулирования и т.п.) – было невозможно.

В 1930-е годы советское партийное руководство было вынуждено использовать марксистскую терминологию для обоснования необходимости временного усиления дифференциации оплаты труда. В этой связи очень уместно вспомнить про выступление Сталина на совещании хозяйственников 1931 года. Там, в частности, была такая фраза: “Маркс и Ленин говорят, что разница между трудом квалифицированным и трудом неквалифицированным будет существовать даже при социализме…лишь при коммунизме должна исчезнуть эта разница…”.  Этим высказыванием формулировалась общая установка власти в отношении оплаты труда. Ведь в тот период даже социализм, по официальной версии, ещё только строился.

Но все же именно в тот период как раз и проявляется впервые тенденция снижения доли интеллектуальных отраслей в совокупной оплате труда. Сыграла свою роль и массовая индустриализация, приход многих бывших крестьян в промышленное производство. Увеличение присутствия в общей структуре экономики промышленных рабочих означало перераспределение финансирования в пользу неинтеллектуальных отраслей.

Сейчас нередко высказывается мнение, что ресурсы восточных районов страны можно было освоить менее затратными способами, с привлечением меньшего количества людей. Как могла повлиять на подобный выбор ситуация на рынке рабочей силы?

Для оценки адекватности выбора того иного способа освоения восточных регионов необходимы соответствующие специальные исследования. Однако тот способ привлечения рабочей силы в восточные регионы страны, который использовался в 1960-1970-е годы, очень хорошо демонстрирует наличие в системе советской экономики квазирыночных механизмов. Людей старались заинтересовать, их привлекали на работу в эти регионы районными коэффициентами, материальными стимулами. Во времена моего детства даже в семьях работников интеллектуального труда ходили легенды про тех, кто приехал с БАМа, они привозили действительно немалые по тем временам деньги.

Значительная часть производственной базы сегодняшних экспортно-ориентированных отраслей российской экономики была заложена в советское время именно в восточных районах страны. Однако эта модель имела и негативную сторону. В научной литературе уже отмечалось, что методы освоения восточных регионов способствовали общему сдвигу экономики, и он был не в пользу интеллектуального производства. Это проявлялось также в направлениях использования финансовых средств: по большей части они шли, к сожалению, не в наукоемкие отрасли.

Можно ли доверять данным советской статистики?

Отправным пунктом моего исследования было признание за советской статистикой известной степени адекватности. По крайней мере, в том, что касается распределения доходов, то есть их относительных показателей. Ведь целенаправленно изменить структурную динамику, приписывать нужные показатели систематически достаточно сложно. Все-таки на значительных хронологических периодах манипулирование статистическими данными имеет определенные пределы. Кроме того, и результаты анализа статистических данных, даже в определенной степени подретушированных, свидетельствуют отнюдь не в пользу плановой экономики. Это также указывает на то, что на структурно-динамическом уровне значительной целенаправленной фальсификации не проводилось.

В отдельные периоды в выборку могли не попадать важные предприятия определенных отраслей. Например, какое-то научное предприятие, которое занималось атомной энергетикой, одно время могло относиться к системе НКВД (МВД), и тогда его показатели не учитывались в итоговых показателях научной отрасли. Но потом его переводили в гражданское ведомство, например, в Минсредмаш, и данные начинали попадать в итоговые цифры, которые публиковало статистическое ведомство. Особенно много пробелов в данных за 1940-1950-е годы. С 1960-х гг. статистика более качественная, она, по крайней мере, становится более или менее единообразной. Но при всех этих ограничениях картина вырисовывается довольно достоверная. Я бы сказал, что официальной статистике оплаты труда и распределения доходов в 1990-е доверять можно ещё меньше.

Насколько сильно влияют искажения в данных о ценах, секторах теневой экономики, черном рынке на выводы о величине зарплат в Советском Союзе?

Надо сказать, что ЦСУ (современный Росстат) все-таки давало свои ценовые индексы, хотя и с перерывами. Но индексы государственных розничных цен (как и индексы цен колхозного рынка) действительно не отражали реальные изменения потребительских цен. Данные по колхозному рынку больше соответствовали потребительской корзине и лучше демонстрировали инфляцию, но и это не до конца оптимальный показатель. Сельскохозяйственный сектор всегда у нас учитывался не лучшим образом. Ретроспективный расчет индекса потребительских цен до сих пор осуществлен не был. Именно поэтому и приходилось использовать в исследовании относительные показатели.

Поскольку мы работаем с относительным масштабом заработной платы, мы должны считать ее долю за каждый год. Тогда такой недостаток, как отсутствие репрезентативного индекса потребительских цен, в значительной степени сглаживается.

Что касается теневой экономики, то в Советском Союзе это был преимущественно рынок потребительских товаров, бытовых услуг и административных ресурсов. Причем, в отличие от сегодняшних дней, был характерен преимущественно бартерный, а не денежный обмен. Что касается довольно трудно определимой доли теневой части в общем объеме интеллектуального производства, то в качестве примера я бы обратил внимание на оценку доли частных образовательных услуг на рубеже 1970‑80‑х гг., прозвучавшую в советской прессе и позднее цитировавшуюся в советской и западной научной литературе. Это около 20% от объема государственного финансирования средней общеобразовательной школы – немало для общества, гордившегося "бесплатным" образованием, но, по крайней мере, гораздо ниже, чем в сегодняшней России. В целом же можно исходить из предположения, что в СССР доля теневых доходов у работников интеллектуальных и других отраслей экономики не отличалась принципиально.