Адрес: https://polit.ru/article/2006/06/05/zlobin/


05 июня 2006, 09:32

«России надо решить: если уж быть бензоколонкой, то для кого»

Выборы 2007-2008 годов продолжают рассматриваться и в России, и за ее рубежами как один из основных факторов неопределенности. В продолжение серии материалов о выборном цикле 2007-2008 мы публикуем вторую часть беседы с известным экспертом, директором российских и азиатских программ Центра оборонной информации США (Вашингтон) Николаем Злобиным. Интервью взял Борис Долгин.

Чего ждут на Западе, в частности американские эксперты, от 2007-2008 годов в России?

Во-первых, все надеются, что выборы состоятся.

Во-вторых, я думаю, что все ожидают, что выборы будут прозрачными – не будут фальсифицированы. С тем, что выборы будут носить необъективный характер, все давно смирились. Никто не требует равных условий для всех – совершенно очевидно, что российская политическая реальность сегодня такова, что говорить, что эти выборы будут носить демократический характер, не приходится.

Американцам и европейцам надо проявить чувство реальности и понять, чего можно ожидать от этих выборов. Требовать от них кристальных совпадений с западными критериями демократии бессмысленно. И ругать потом Россию за отсутствие этого тоже бессмысленно. Ситуация такова, что нужно обеспечить, в первую очередь, прозрачность этих выборов – в том смысле, чтобы участвующие политические силы имели возможность выразить свои позиции открыто, а подсчет голосов был произведен таким образом, чтобы ни у кого не возникло сомнений, что выигравший на этих выборах победил в соответствии с тем, как голосован на самом деле народ.

Я думаю, есть сомнение, что выборы приведут к появлению легитимной власти в стране. Хотелось бы видеть, что власть в стране на следующий избирательный цикл будет абсолютно легитимной как в глазах мирового сообщества, так и в глазах собственного народа. Это очень важно. И здесь на это обращают внимание.

Вопрос, который и в России, и здесь, на мой взгляд, до сих пор обсуждается, – это будет ли баллотироваться Путин на третий срок, в каком качестве он продолжит существовать в политическом поле, будет ли изменение Конституции, будут ли какие-то перемены в государственном устройстве, которые позволят ему сохранить контроль над страной. Как я понимаю, большинство в американском политическом истэблишменте, с одной стороны, считает, что президент Путин баллотироваться не будет, – он не станет нарушать Конституцию, это вопрос слишком серьезный. Будет вопиющий шаг, если он пойдет на выборы третий раз. Но, с другой стороны, по разговорам здесь я могу понять, что люди считают, что все меньше и меньше в политическом развитии России остается вариантов, когда он не будет баллотироваться. Никто не понимает, как можно сохранить в России систему, тенденции, ситуацию, развитие, которое было задано, без президента Путина. То есть, с одной стороны, все считают, что да, ему надо уйти и он уйдет, а с другой стороны – все говорят, что уйти он не может. Нет сценариев его ухода.

А как же классический сценарий попытки передать власть преемнику?

В каком смысле он классический? Я историк по образованию и могу сказать, что, насколько я представляю российскую историю, не было еще ни одного преемника, который бы соблюдал верность своему предшественнику. По-моему, это очевидный исторический факт: как бы вы ни избрали своего преемника, он потратит первую часть своего срока на высшем государственном посту на то, что будет утверждать свою систему и разбивать систему предшественника.

Но это никогда не мешало пытаться назначать какого-нибудь преемника в следующий раз.

Да, это упорство, конечно, не может не поражать. По сути дела, если основываться не только на российской, но и на американской исторической статистике (а американцы очень любят историческую статистику – у них история небольшая, поэтому они пытаются из нее выжать как можно больше), можно сказать, что, назначив преемника, президент Путин подпишет приговор своей собственной системе. Вот так развивается история.

На мой взгляд, у Путина гораздо больше будет шансов сохранить свою систему, если он отдаст вопрос о преемнике на рассмотрение российского народа. То есть сохранить эту систему можно только отказавшись от операции «преемник», но я думаю, что никто ему не позволит от такой операции отказаться, да и сам он от нее не откажется. Поэтому опять же мы возвращаемся к тому, что нет сценариев его ухода. Развитие экономики, развитие энергетической сферы, развитие политической системы –все приводит к тому, что он должен остаться. Но при этом остаться он не может. И мне кажется, что это главная головоломка, которая здесь, в Вашингтоне, нами обсуждается: что же из себя должны представлять следующие два года российской политической эволюции. Остается очень много вопросов.

Уровень непредсказуемости, тупиковая ситуация, пат (уйти нельзя остаться) – в этом очень сильная уязвимость российской политической системы. Вот эта ситуация в политической сфере не должна складываться, потому что она приводит не только к стагнации, но и к тому, что теряется само содержание политики.

Россия сегодня – страна без политики, мы это знаем. Помните знаменитую фразу Грызлова, что Дума – это не место для дискуссий? Вот, Россия сегодня не страна политики, а страна, которая управляется Кремлем во многих своих отношениях без политики, без дискуссий, без альтернатив, без попытки понять, что же на самом деле является национальными интересами и т.д. И в этом смысле непредсказуемость такого рода развития крайне опасна.

В 2007-2008 годах политическим партиям и лидерам надо идти на выборы, основываясь на том, как они видят национальные интересы страны. Правда, у меня лично всегда большой скептицизм в отношении такого популярного выражения, как национальные интересы. Я должен признаться, что не очень понимаю, что это такое. Мне кажется, что часто «национальные интересы» – это интересы (или их понимание) тех, кто сегодня входит в правящую элиту, а то и самого лидера. Они говорят: «Вот это национальные интересы, и мы их начнем сейчас реализовывать».

Но демократия функционирует не так. Национальные интересы должны формироваться в гражданском обществе, выражаться через средства массовой информации и т.д., должен быть некий процесс анархического, спонтанного, неуправляемого формирования и понимания того, что же такое национальные интересы. И национальная элита должна этот процесс уловить и предложить возможность реализации этих интересов. Но никоим образом не говорить: «Мы тут сидя в Кремле написали бумагу – это будут ваши, ребята, национальные интересы». Мы уже знаем из истории России что, то, что предлагалось Кремлем, как правило, в результате оказывалось далеко-далеко от реальных национальных интересов.

Возвращаясь к 2007-2008 годам и вопросу о том, в каком направлении пойдет развитие страны, хочется уточнить – а кто, собственно, определяет это направление? Если это определяет группа в Кремле, Администрация Президента, то ведь ее никто не выбирал. 99% людей понятия не имеют, кто же, собственно, принимает основные решения в стране. Фамилии Собянина, Суркова, Медведева простому россиянину ничего не говорят, однако эти люди принимают решения, которые по сути дела влияют на судьбы всех в России, и, более того, влияют не только с точки зрения, что делать и как жить сегодня, а с точки зрения того, в каком направлении пойдет вся страна.

Эти люди не выборные, они не имеют механизма аккумуляции тех настроений, которые существуют в обществе. Дума, свободная пресса, гражданское общество – всего этого нет. Как Кремль улавливает настроения, потребности? Через два-три опроса? Я не знаю, как они понимают, чего хочет народ. И в этой связи и среди американских экспертов, и в политической элите возникает вопрос о том, как это развитие 2007-2008 годов поможет или помешает, увеличит или уменьшит связь российского общества и российского руководства, в каком направлении пойдет развитие. Сблизятся они или будут продолжать удаляться? Если они будут продолжать удаляться, то мы все больше и больше будем упираться в авторитаризм, в необходимость контроля над гражданским обществом, контроля над прессой и т.д. Если же власть заинтересована в том, чтобы все-таки отказаться от идеи, что они такие умные и понимают, что является национальными интересами собственного народа, и захочет спросить народ, тогда надо, как в анекдоте про водопроводчика, менять всю систему. То, как в 2007-2008 годах выборы будут проведены, станет отчасти тестом.

Интересный вопрос – ради чего они будут проведены. Есть обычно два варианта: надо бороться за то, чтобы народ за тебя проголосовал, или надо бороться с другими группировками внутри Садового кольца за то, чтобы попасть в Думу или в Кремль, игнорируя народ. Когда я говорю с лидерами различных политических партий и спрашиваю их, а чего, собственно, они хотят (а я говорю с лидерами российских политических партий часто), как строят свою тактику, то большинство политических лидеров, существующих сейчас в России, упирают на необходимость клановой, тусовочной борьбы внутри Садового кольца, каких-то с кем-то договоров, слияний и пытаются найти такой вариант, чтобы они прошли в Думу, перешли какой-то там процент или, наоборот, набрали большинство «Единой России», чтобы, не дай бог, не было такого расклада, чтобы фашисты и националисты забрали значительную часть голосов. То есть все решается внутри этой тусовки, они там пилят деньги, пилят влияние, места в Думе, места в Кремле и так далее, игнорируя Россию. В народ идти, я смотрю, особо никто не хочет.

И здесь опять возникает вопрос – ради чего, собственно говоря, затеваются эти предвыборные кампании, эти выборы? Ради того, чтобы очередная группа в Кремле сменила другую, укрепилась или ослабла, или для того, чтобы выразить то, что на самом деле происходит в России? И здесь остается большой вопрос, насколько существующая в России политическая элита реально представляет, что же происходит в стране.

Вот, в Америке есть такая очень популярная и неизбежная в любой политической кампании вещь, которая называется «town meetings», когда политические лидеры ездят из города в город, в деревни, поселки, собирают людей и не агитируют за себя, не агитируют за партию, а слушают. Слушают и спрашивают: «А что вы хотите?» И, возвратясь к себе, на этой основе они пытаются написать эффективную политическую программу на ближайшие выборы, пытаясь угадать, за что же народ проголосует. Они всячески стараются не объяснять народу, за что он должен голосовать, а понять, за что народ хочет голосовать.

Что может послужить стимулом для того, чтобы российская элита пришла к этой модели?

Я думаю, что, во-первых, надо любить и уважать свой народ. Это как минимум. Во-вторых, я думаю, что надо понять, что игры внутри самой элиты крайне малоэффективны, потому что в сегодняшней ситуации то, договоришься ли ты с Кремлем или не договоришься, войдешь в Думу или не войдешь, на самом деле совсем не определяет масштаб твоего политического влияния. То есть эти формальные демократические критерии никоим образом не относятся к России: твое политическое влияние может быть крайне велико, хотя ты формально из себя ничего не представляешь (возьмите Администрацию Президента), или же оно может быть ничтожно, хотя формально ты являешься главой российского парламента. Кто всерьез в России воспринимает главу российского парламента?

Я думаю, что должно прийти понимание того, что эта борьба внутри самой власти, внутри механизма власти – это борьба за ничто. Да, у тебя будет депутатский мандат, машина с мигалкой, шофер, охрана, но тебя подсидит и выбьет из колеи точно такой же, кому удастся лучше договориться с Кремлем. И в этих условиях легче договориться с Кремлем, нежели договориться с народом.

Я думаю, что такая ситуация может продлиться еще какое-то время, но долго она продолжаться не может.

В чем шанс изменения?

Я думаю, что шанс изменения будет зависеть от нескольких вещей.

Неужели от цен на нефть?

Цены на нефть, безусловно, сыграют свою роль. Но много денег – это не значит хорошая жизнь. Помните, еще в «Евгении Онегине» про Адама Смита («Зато читал Адама Смита, // И был глубокий эконом, // То есть умел судить о том, // Как государство богатеет, // И чем живет, и почему // Не нужно золота ему, // Когда простой продукт имеет» - «Полит.ру»). Наличие большого количества денег не обеспечивает некоторых факторов, которые российскому обществу просто необходимы. Высокие цены – это не обязательно хороший или плохой фактор, это просто фактор. И то, что у тебя много нефти, а цены высокие – не обязательно хорошо и не обязательно плохо. Главное – как вы распоряжаетесь этой возможностью. Она может быть для вас золотым дном, а может быть крышкой гроба.

Есть страны, у которых очень много денег, например, но международного влияния они не оказывают никакого. Устраивает такая ситуация Россию или нет? Я не знаю, устроит ли российский народ положение богатой провинциальной страны. Или российский народ согласится на то, чтобы тратить огромные деньги (вспомним президентское послание) на то, чтобы вооружиться до зубов и всех запугивать своим современным вооружением и своей якобы самой современной, мобильной армией? Может быть, это его национальный приоритет?

То есть наличие денег помогает в решении проблем, но не является самим решением, потому что деньгами надо правильно распорядиться. Соответственно, цены на нефть играют свою роль, но не в меньшей степени важно то, как элита распоряжается этими деньгами. Может так сложиться, что народу надоест тот вариант распоряжения этими деньгами, который мы наблюдаем сегодня.

В-третьих, я думаю, что есть вещь, на которую надо было давно обращать внимание, – это колоссальнейшая, фантастическая коррупция. Я в свое время предлагал легализовать коррупцию в России. Я считал, что это будет полезное дело: пусть коррупционеры существуют, пусть со своих взяток платят налоги, и до определенного уровня коррупции нечего их ловить, а освободившиеся силы правозащитных органов должны быть направлены куда-нибудь еще. Я прочитал, что президент Путин сказал, что с коррупцией бороться бессмысленно – она всегда будет. Думаю, что это отчасти мышление в том же направлении.

Какая-то коррупция просто неистребима, и надо ее просто попытаться ввести в управляемые рамки и, может быть, даже извлечь максимум пользы. Но уровень коррупции российской политической элиты, конечно, фантастический, и я думаю, что это может быть одним из тех факторов, который побудит наконец народ сказать «доколе».

Или резкое ухудшение международной ситуации, когда, в общем-то, будет понятно, что Россия остается совсем одна, а я глубоко убежден, что Россия не хочет оставаться страной-пугалом на мировой арене, я думаю, что россияне – люди достаточно космополитичные, они достаточно включены в мировую культуру. И любая элита, которая попытается опять возводить «железный занавес» или какие-то барьеры, заборы вокруг России, с тем чтобы попытаться ограничить взаимодействие России и мира, тоже может потерпеть поражение. А на такую вещь российская элита также может в крайней ситуации пойти (в борьбе за так называемый суверенитет). Таким образом, есть вещи, которые могут побудить этот конфликт стать горячим конфликтом, конфликтом между российской элитой и российским народом.

Но конфликт между элитой и народом – это революция. Или как?

Да, в конечном варианте это революция. Только дальше все будет зависеть, в первую очередь, от мудрости элиты, которая способна не допустить этого, перевести происходящее в эволюционный вариант и начать решать те проблемы, которые надо решать.

Мне кажется, опять же это зависит от того, что вы видите приоритетом. Одни в России считают, что Россия должна стать современной, модернизированной, экономически успешной страной. Другие считают, что России не надо быть модернизированной, экономически успешной страной – она должна стать энергетической супердержавой и «бензоколонкой» для других.

Это серьезный вопрос. Совершенно очевидно, что нынешняя российская элита идет по второму пути. Она говорит: «Да, Россия должна стать мировой энергетической державой. Более того, сильно до зубов вооруженной, а то «товарищ волк» придет и съест нас. При этом кто-то это оружие должен носить, поэтому давайте, женщины, рожайте – мы вам даем еще деньги, а вы рожайте, потому что нам нужны солдаты». Вот это вариант, который нам сегодня предлагается. Удастся ли такой вариант продать своему народу в долгосрочной перспективе, я не знаю.

Почувствует ли элита в конце концов, что этот вариант может быть отвергнут народом, и, не дожидаясь революционного отвержения, его изменит на что-то другое? Это зависит от того, в какой степени элита мудра, а главное, от того, насколько она знает, что происходит в народе. И здесь мы возвращаемся к тому, о чем мы говорили раньше. Где этот механизм формирования национальных интересов и приоритетов?

То есть все это складывается в одну систему, если дернуть за что-то одно, то все начинает рушиться. В принципе, я думаю, что совершенно никому – ни в Вашингтоне, нигде в мире – не хочется, чтобы в России происходили какие-то революционные изменения. Другой вопрос – что такое революция? Есть одно короткое определение: революция – это что-то антиконституционное. Любая революция – это отказ от прежней Конституции. Поэтому многие люди говорят, что надо соблюдать Конституцию. И я с этим согласен, но если бы мы всегда соблюдали Конституцию, мы бы до сих пор жили при законах Хаммурапи. В том-то и дело, что мы постоянно отвергаем Конституции и их переписываем, поэтому революция не обязательно должна носить характер вывода ста тысяч людей на улицы Москвы, что мы наблюдали пятнадцать лет назад, а теоретически можем наблюдать и в будущем. Правильные и вовремя сделанные изменения могут носить революционный характер, хотя и не вызовут каких-то революционных движений. В этом смысле революция может быть вполне мирной, умной, управляемой и априори приводящей к успеху.

Но для этого нужно какое-то преобразование элиты, которая вдруг изменит позицию.

Вдруг ничего не бывает. За последние пятнадцать лет с российской элитой происходят очень странные вещи. С одной стороны, это одна и та же элита, одни и те же люди. Знаете, когда идешь по парку, видишь, там сидят воробьи на дереве, кинешь камень или палку – они все взлетят, потом сядут, все те же самые воробьи, но на других ветках. Вот то же самое с российской элитой. Она как-то тасуется внутри себя, меняется, одни идут вверх, другие – вниз, но почти никто не уходит. С другой стороны, с точки зрения направления, куда они хотят двигать страну, они проявляют исключительную, просто замечательную гибкость. От отказа от коммунизма, полной революции, поддержки Ельцина – до полного его отторжения, приветствия Путина в качестве модернизатора страны, потом – стабилизатора, а теперь – поддержки его курса на укрепление авторитарного режима в стране. Эта же самая элита постоянно принимает новый курс, пересаживаясь с веточки на веточку, демонстрирует свою полную заинтересованности в этом курсе и уверенность, что наконец-то мы нашли правильный курс и теперь-то вытащим страну из той пропасти, где она когда-то была.

Но каждый раз что-то служит каким-то триггером, который запускает процесс перемен. Что может запустить отказ от тенденции к изоляционизму, от авторитарных тенденций?

Я думаю, что, во-первых, ответ на вопрос, хочет ли Россия быть «бензоколонкой» или современной страной. Если ответ на этот вопрос будет найдет не такой, какой дается сегодня, то очень многое в России придется менять. Во-вторых, я думаю, что это могут быть изменения мирового порядка, а они происходят сегодня очень стремительно, мир вокруг России меняется очень быстро и не очень управляемо. Я думаю, что этот триггер может прийти извне, и это достаточно вероятный сценарий. Он может быть негативным, а может быть и позитивным. Посмотрите, как на Россию повлияло развитие ситуации на Украине.

Да, это стало триггером, но как раз для усиления этих тенденций.

Может быть, два-три таких триггера, как минус на минус, дадут плюс – я не знаю. Но всегда в политике, в такого рода вещах есть джокер – то, чего мы не знаем, то, что может появиться в последний момент. Знаете, как говорят: если хочешь насмешить Бога, составь план. Все наши планы вдруг оказываются смешными, ненужными. Появляется какой-то элемент, о существовании которого мы совершенно не знали до сегодняшнего момента или не учитывали его. Это может быть что-то внутри элиты, это может быть появление яркого лидера, это может быть появление свежей идеи, а может быть что-то сугубо негативное, как новый массовый сильный кровавый террористический акт, с которым, предположим, не справилась элита, или какое-то природное бедствие.

Ничто не нанесло имиджу Буша и его администрации большего вреда, чем его неумение справиться с последствиями урагана в Новом Орлеане. Никакие политические перипетии не нанесли большего ущерба, чем полная неспособность справиться с вещью, с которой правительство должно справляться в первую очередь. Именно для этого оно и существует – не для борьбы с Ираном или Ираком, а для того чтобы в случае такого урагана, как «Катрина», тут же принимать самые эффективные меры. А оказалось, что Америка не в состоянии этого сделать. И это было по большому счету концом успешного президентства Буша: он в историю войдет как человек, не справившийся с первейшей обязанностью государственного лидера. А все остальное – его внешняя политика, его дебаты – будет для американцев на втором плане.

Такие вещи могут быть и в России. В каждый конкретный момент есть шанс, что это может случиться сегодня – и мы окажемся к этому не готовы. Все делается на авось.

Поэтому я думаю, что никто не может сейчас предложить список вещей, которые станут триггерами, потому что этот список может быть практически бесконечен. Тем более в стране, которая находится в состоянии переходного периода (мы сейчас не будем обсуждать, от чего к чему), которая расположена в регионе, находящемся в состоянии переходного периода (опять не будем рассуждать, от чего к чему), расположенном в мире, который находится в состоянии переходного периода (опять не будем говорить, от чего к чему). В такой ситуации триггером может стать все, что угодно. Политическое убийство, экономический коллапс какой-нибудь отрасли... Можно только гадать. Потом найдется, конечно, очень много умников, которые скажут: «Да, мы так и предрекали». На самом деле, мы бессильны предсказать очень многое в такого рода ситуациях, особенно когда все процессы носят переходный характер, и ничего завершенного на сегодняшний день мы не видим.

Некоторые ожидают возможности какого-то поворота от качественного снижения цен на нефть. Насколько это соображение может иметь смысл?

Я особенно не вижу, чтобы она снижалась в ближайшие годы. Думаю, что высокие цены на нефть будут оставаться достаточно долго, хотя здесь нельзя выбрасывать из возможных расчетов, что в ближайшие годы могут быть вдруг открыты какие-то неизвестные нам огромные месторождения, например, где-нибудь в океане. Также нет никакой гарантии, что не будет открыт в каком-нибудь университете новый источник энергии, который вдруг станет новой нефтью. Но я пока не вижу возможности снижения цен на нефть в ближайшие годы или их снижения до того уровня, на котором он может оказать существенное влияние на развитие политической ситуации в России, особенно учитывая нынешние размеры Стабилизационного фонда.

То если цены опустятся до 40, до 35, до 38 долларов за баррель, я не думаю, что это будет выстрелом в висок российской экономики и российской политики. Это создаст очень много проблем, но я думаю, что нынешняя система способна это пережить. Падение до 20, 18 или 16 долларов сегодня нереально, тем более что постепенно все больший и больший упор делается не столько на цены на нефть, сколько на цены на газ. А это совсем другой рынок, он еще мало изучен, еще не очень понятно, как он будет складываться, как будет осуществляться международная торговля, здесь очень много делается экспромтом, и Россия играет здесь огромную роль.

«Давайте ждать снижение цен на энергоносители, и тогда мы наверняка увидим изменения в российской и мировой политике» – это разговоры в пользу бедных. Есть реальность с высокими ценами, и она будет продолжаться.

Все эти разговоры, что Западу никуда от России не деться, потому что нужна нефть и газ (что справедливо), – дилетантские. Это предложение можно продолжить: и России никуда от Запада не деться, потому что нужны покупатели, способные платить высокие цены в обозримом будущем, способные продолжать покупать эти энергоносители у России. России нужен рынок.

Россия пытается активно застолбить восточный рынок.

Мы уже об этом говорили как-то, что надо решить: если уж бензоколонка, то для кого. И соответственно привязать себя надолго стратегически к тому, кому ты начинаешь продавать свои нефть и газ.

Китай, конечно, хороший покупатель. Они готовы платить высокую цену, готовы заключать долгосрочные договоры, но зависимость России от этих договоров будет не меньше, чем зависимость самого Китая. И учитывая все остальные факторы, в первую очередь, размеры китайской экономики, я думаю, что совершенно очевидно, что у России в такой ситуации даже не будет шанса не превратиться в экономического вассала Китая.

Энергетический рынок все время существовал не как рынок. Нет энергетического рынка. Он больше, на мой взгляд, напоминает советскую систему распределения, когда страны, которые добывают нефть и газ, выступают в роли монополиста, который говорит: «Мы вам продадим по такой цене, вам по такой, а не хотите – как хотите. Или будьте к нам лояльны, согласовывайте с нами такие вещи, тогда мы вам построим такой нефтепровод, и вот так это будет все делаться». То есть вы не приходите на рынок, где говорите: «Я готов платить вот за этот продукт столько-то, не хочешь – завтра куплю у кого-нибудь другого». Энергетический рынок – это рынок, на котором сегодня права продавца гораздо больше, чем права и возможности покупателя. И многие проблемы, связанные с кризисом энергетики сегодня, возникли потому, что покупатели стали подавать голос и говорить: «Ну, как же так – это же должен быть свободный рынок, а нам тут диктуют, по каким ценам покупать, как и что нам делать – вы, пожалуйста, сделайте нам рынок, куда мы будем приходить и решать, у кого покупать и как». Такую позицию все больше и больше занимает Вашингтон. Россия, как известно, занимает позицию, здорово отличающуюся от этого. Она заключается в том, что у нас есть нефть и газ – давайте два правительства договорятся, мы заключим соответствующие договоры, это будет обеспечено соответствующими гарантиями на двадцать лет вперед, цены определим, строим газопроводы или нефтепроводы, мы привязаны друг к другу, нам в этой связи рынок не нужен. Вот эти две концепции, я думаю, мы увидим на саммите «Большой восьмерки».

См. также: