Адрес: https://polit.ru/article/2006/12/21/shishkin/


21 декабря 2006, 12:20

«Тот самый Ульянов, политический эмигрант…»

Вокруг последней книжки Михаила Шишкина «Русская Швейцария» сложилось что-то вроде почетного молчания – не то, чтобы совсем не пишут, а пишут так, мало и осторожно, предпочитая отделываться цитатами. Да и сама книга дает повод не писать о ней: вроде и не роман, а “литературно-исторический путеводитель”, вроде и не о России вовсе, а о Швейцарии, вроде и написана в 2000 году и примерно тогда же выходила в Швейцарии и главами в “Дружбе народов”, да еще и объемом больше 600 страниц, что для современной книги является чуть ли не преступлением. И что уж повторяться, писать про него снова, когда даже сам автор говорит, что книга родилась из “ощущения пустоты под ногами”. От того, что более семи лет назад переехав в Швейцарию, он оказался перед вынужденной необходимостью задать себе систему координат.  Но когда вот она лежит перед нами, эта система координат, исправленная и дополненная, не замечать ее, отворачиваться от нее, как отвернулось в прошлом году жюри “русского букера” от романа “Венерин волос”, было бы по меньшей мере неприлично.

“Русская Швейцария” изначально натыкается на два обстоятельства. Первое – если жить в Швейцарии и писать о России давно уже стало неприлично, то жить в Швейцарии, писать о Швейцарии и публиковаться в России – это, с точки зрения так называемого интеллектуального сообщества, просто верх недозволенного. Что было позволено Герцену или местами, скажем, Тургеневу в 19 веке, то невозможно позволить себе в 21ом. Потому что век двадцатый хорошо научил литературную братию, что человек, живущий за границей, никогда не сможет понять беды русского народа. А если он не знает его беды, то как же он может писать о нем? Так оказалась потеряна для русской литературы не только литература эмиграции, но и более современные авторы, такие как Михаил Кононов или даже Владимир Войнович. Попадая “туда”,  писатель автоматически лишается права писать о “здесь”.  Вслух об этом почти не говорят, как за столом не обсуждают детские комплексы, но скрежет зубовный от едва сдерживаемого возмущения доносится еще со времен публикации романа “Венерин волос” – “как он смеет нас своей Швейцарией поучать”

Но есть и второе – это даже не мода на нон-фикшн, а просто острая в нем необходимость, не спадающая в последние годы. На книжной ярмарке “Non/fiction” год от года не протолкнуться, и не только потому, что эта ярмарка интеллектуальной литературы.  Можно не знать, кто такие Питер Акройд и Орхан Памук, и в жизни не читать ни единого их романа, но нельзя не прочесть их “биографии” Лондона и Стамбула. И сколько ни нахваливай Дмитрий Быков свой чудовищный роман “ЖД”, ему вряд ли удастся написать что-нибудь лучше “Пастернака”, разве что заявленную биографию Окуджавы. “Пастернак” в сто раз важнее, не потому, что русская литература умерла, а мы живем только ее великим прошлым, а потому, что за 15 лет существования в России “свободной мысли” мы так и не обрели системы координат.  Четко был заявлен только отказ от прошлого, вроде полной деконструкции от Владимира Сорокина с его “Голубым салом” или частичной, вроде “Пастернака” Михаила Елизарова, о котором все, слава Богу, давно тихо забыли. В уничтожение, однако, все наигрались, и сейчас как никогда стало важно построить собственное литературное и историческое прошлое, наконец осмыслить его. И тут опять выскакивает Шишкин. Его необходимость в системе координат для себя самого отражается в нашей необходимости выстроить некую общую культурную схему. И путеводитель по Швейцарии в этой схеме занимает свое, достойное место.

“Эту книгу я не хотел писать, я хотел ее прочитать. Книга получилась, как ни странно, из самого факта своего отсутствия. Она родилась из ощущения огромного количества дыр в швейцарском пейзаже. Горы и банки были на месте, но не хватало чего-то более существенного. Чужая страна останется чужой, пока не найдешь себе здесь родных и близких. Я стал искать Гоголя и Бунина, как бедный провинциал разыскивает в большом городе богатых родственников. Я просто собирал по крупицам, что было здесь с Толстым, и Скрябиным, и террористами, и бежавшими сюда из Германии русскими военнопленными. И у меня получалась история моей страны, моей России, которой нет. В этой моей стране поселились между строк и мои умершие родители, и все мои безымянные тамбовские предки, которые секли и были высечены, расстреливали и были расстреляны. Я хотел просто составить “литературно-исторический путеводитель”, а получился роман о русском мире, только в нем, в отличие от традиционного романа, непридуманные персонажи проживают свои непридуманные жизни, вернее сказать, придуманные не мной.

В книге мало чего от реальной Швейцарии, речь идет скорее о каком-то странном одноименном образовании, которое существует в пространстве русского культурного сознания”

Так объясняется сам Шишкин, который о своей “Швейцарии” говорил охотно и много. Говорил и о том, что он вовсе не ставил себе целью идеализацию Швейцарии, не хотел рассказать историю русского рая. А как бы красиво они укладывались в ряд: “Взятие Измаила”, как роман о страхе смерти и преодолении его через слово, то есть про преодоление ада, “Венерин волос”, как роман о преодолении смерти через любовь, то есть о чистилище, и “Русская Швейцария” как роман о русском рае. Что мы знаем о ней, кроме того, что герои русской литературы, как исторические, так и реальные, жили здесь, умирали и были счастливы?

Но Швейцария не рай – хотя такой ее придумали еще во времена Карамзина. Да и книга Шишкина не о Швейцарии. Она, скорее, практически о всей русской литературе и о ее швейцарской мечте. Так читаешь, вроде, про Швейцарию, и уже оказывается – что про Набокова, например. Со швейцарской стороны черты потерянного рая обретает сама Россия – так, вернувшемуся из лагеря адом оказывается земля за лагерной решеткой. При огромном количестве любопытной фактологии, необъятной переработанной  информации, книга Шишкина велика отнюдь не Швейцарией. Да разве хватило бы этого кусочка земли на все шестьсот страниц?  Нет, это роман о русской мечте, не о настоящем рае, а о придуманном, и оттого не случившемся. И в построении новой системы координат, в переосмыслении литературно-исторического прошлого путеводитель Шишкина оттого – чуть ли не краеугольный кирпич.