28 марта 2024, четверг, 21:57
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

23 мая 2007, 09:20

Нужны ли науке кризис-менеджеры?

Мы продолжаем публикацию материалов, посвященных проблемам реформирования отечественной науки с учетом ее опыта и особенностей. Наука – чрезвычайно хрупкий социальный институт, к изменению которого надо подходить бережно и творчески. Понятное стремление избавиться от «балласта», повысить роль наукометрических показателей, увеличить доходы от сдачи в аренду академической недвижимости или проконтролировать использование финансовых ресурсов именно на развитие науки, а не на горстку академической бюрократии, не должно сочетаться с разрывом горизонтальных, нематериальных, субъективных факторов и связей, без которых хрустальное здание науки просто разобьется. Об этом говорится в статье доктора географических наук, ведущего н.с. Института географии РАН, профессора РУДН Вячеслава Александровича Шупера, посвященной памяти выдающегося российского ученого, специалиста в области математической физики, математического моделирования, физики плазмы и синергетики, член-корреспондента АН СССР, Сергея Павловича Курдюмова (1928-2004).

Хрустальный дворец как таковой никогда не существовал. Подобные дворцы, насколько известно автору, не существуют даже в странах, несравненно более благополучных. В нашей стране существовала великая наука, которая не могла быть создана только великими ассигнованиями. Она существовала благодаря великим ученым, и сама порождала их. Эти ученые, получавшие выдающиеся результаты, организовывали и направляли работу мощных творческих коллективов на решение задач, поставленных перед наукой партией и правительством, но при этом добывали научное знание о мире, бесценные крупицы объективной истины. Иначе и быть не могло, ибо любая прикладная задача решается на основе теории, а ее создание невозможно без фундаментальных исследований.

Среди всех этих замечательных ученых были и те, которым мы обязаны не только исключительно ценными научными результатами, но и самой наукой – той республикой духа, в которой мы находили свободу и демократию, преданность научной истине и равенство всех перед ней, доброжелательный патернализм в рамках научных школ, помогавший молодым ученым встать на ноги, сформироваться, а в дальнейшем уже идти своим путем. Науку как хрустальный дворец, построенный на самых возвышенных ее идеалах, создавали совсем немногие, их было несравненно меньше, чем тех, кто сполна отдавал долг науке упорным и плодотворным трудом, заслуженно занимая в ней почетное место. Этих людей, которых всегда было очень мало, теперь не осталось почти совсем. Одним из последних ушел от нас Сергей Павлович Курдюмов (1928-2004).

Сергей Павлович был самым ярким романтиком науки среди всех, кого мне приходилось встречать за три десятилетия научной работы. Придя в Институт прикладной математики АН СССР фактически вместе с его основателем М.В. Келдышем (1911-1978), он со временем стал лидером такого мощного и перспективного направления, как синергетика, автором подлинных открытий в этой области. Он и возглавил институт в самое трудное для него время, когда нечем было платить за воду и электричество, когда Академия вроде бы дала на это деньги, но потом забрала их обратно, после чего у С.П. случился сердечный приступ.

При этом наука для С.П. была совершенно свободна от полосатых шлагбаумов, разделяющих различные предметные области. Он понимал её как огромную и прекрасную страну, в которой одни области ему знакомы существенно лучше, чем другие. Именно это создавало ему свободу нестесненного и плодотворного междисциплинарного общения, формы которого были предельно разнообразны – семинары на «своей» или «чужой» территории, самые необычные междисциплинарные проекты, а, прежде всего, – готовность слушать любых собратьев по науке и говорить перед представителям любых дисциплин, будь то философия или востоковедение, психология или экономика, география природная и социальная. Представителям же других дисциплин это давало возможность плодотворного методологического заимствования и мощную энергетическую подзарядку за счет неиссякаемого оптимизма человека, которому, как правило, было тяжелее, чем нам. Как-то С.П. сказал в очень личной беседе, что Келдыш на его месте вообще бы умер, но сказал не мрачно, а жизнерадостно, «с чувством глубокой удовлетворенности» тем, что он еще жив и держит институт на плаву.

Посеянные им семена уже дали обильные всходы, и будут прорастать на протяжении еще многих лет. Ученые, работающие в самых различных областях знания, считают себя его последователями и учениками. У многих из них уже есть и свои ученики. Мы все черпали из интеллектуальной (и не только) щедрости этого человека столько, сколько могли унести, и нам не приходила в голову мысль о том, что этот источник может иссякнуть.

Теперь, когда это несчастье случилось, нам надо хоть попробовать разобраться, откуда проистекал этот удивительный ключ. Этноэкономика стала едва ли не самой модной областью экономической науки. Уже почти всеми умами овладела мысль, что уравнения макроэкономики и даже микроэкономики лучше всего работают в тех странах, в которых были сотворены, что термин «национальная модель экономики» в значительной мере тавтологичен, ибо никаких других моделей экономики, по всей видимости, не существует. Что можно тогда сказать о науке, возвышенной сфере творчества?

Российская модель организации науки

«Национальной науки нет, как нет национальной таблицы умножения» – писал Чехов. Он был прав, имея в виду объективность научной истины. Но сама наука – культурно обусловленный феномен. В конце XVIII в. европейские миссионеры, с воодушевлением рассказывавшие образованным китайцам о выдающихся достижениях небесной механики, не встречали никакого понимания и интереса со стороны своих собеседников. Какие могут быть законы небесной механики, если на небе все происходит по воле бога, подобно тому, как на земле все происходит по воле императора [1]? Но в Европе еще столетием раньше Верховный судья сказал английскому королю: «Никто из людей, Ваше величество, не может быть выше короля, но выше короля Бог и закон». Вера в величие Бога, создавшего не только Библию, но и книгу Природы, изучение которой необходимо для постижения его могущества, привела людей, не имевших никакого представления об эмпирическом естествознании, к осознанию необходимости изучать природу опытным путем. Они рассматривали это как моральный долг христианина. Так возникло великое чудо науки Нового времени [2].

Зерна пшеницы не имеют никаких признаков, позволяющих определить, выращены ли они трудом нищего африканского крестьянина или фермера, окончившего сельскохозяйственный колледж. Однако разница в способах сельскохозяйственного производства огромна. Значит, если не сама научная истина, то, как минимум, способы ее добывания, организация науки как духовного производства, глубоко укоренены в национальной культуре. Более того, мы давно ушли от наивного объективизма, сослужившего в свое время науке добрую и долгую службу, и полагавшего, что законы природы существуют столь же объективно, как острова или горные хребты, безотносительно к тому, открыты они или нет. Кстати, законы физики, которые во многом и задавали идеалы научности, были открыты по преимуществу в XIX в. В ХХ в. мы находим теории, уравнения, принципы, эффекты. Уж они-то точно несут на себе яркие отпечатки личностей их творцов. А творец никогда не бывает «один в поле воин», он – ядро кристаллизации в насыщенном интеллектуальном растворе.

Отечественная модель организации науки, со всеми ее достоинствами и недостатками, так же коренится в отечественной истории и культуре, как существовавшая на протяжении многих десятилетий модель экономики. С той только разницей, что она оказалась несравненно успешней, чем плановое хозяйство. Во Франции, как и в некоторых других странах ЕС, формирование научных школ фактически запрещено на законодательном уровне – по Закону о мобильности научных кадров в случае освобождения вакансии директора лаборатории, никто из сотрудников данной лаборатории не может на нее претендовать – новое начальство всегда прибудет со стороны. Что ж, это вполне естественный подход для людей цивилизованных и посредственных. Разве в нашей науке в самые лучшие ее времена не процветал махровый фаворитизм? Правда, демократические культурные люди вместе с водой выплеснули и ребенка, но был ли мальчик? Даже пример одного только С.П. Курдюмова позволяет с уверенностью считать, что был.

Кстати, практически все наши зарубежные коллеги с удивлением и завистью воспринимают нашу свободу междисциплинарных контактов, рассматривая ее как проявление непонятной русской души, вроде широких застолий и разгильдяйства. А ведь сами мы так привыкли к этой свободе, что давно перестали ее замечать или, тем более ценить, как никогда не ценили цивилизованные люди свободу открыто выражать свои взгляды или выезжать за границу. Научные школы тоже воспринимались нами как нечто совершенно естественное – научная безотцовщина возможна, но прискорбна, а ведь они были нашим бесценным достоянием, и отношения между учителями и учениками зачастую служили важнейшими конструкциями хрустального дворца.

Увы, все лучшее, что было и, может быть, еще остается в отечественной науке, коренится в структурах традиционного общества, в общинной идеологии, выковавшей русскую интеллигенцию с её представлением об общественном долге, который должен стоять превыше заботы о личном, нестяжательством, высокой духовностью и нетерпимостью к чуждым мнениям, воинствующим неприятием власти и стремлением к рациональному переустройству мира, доходящим до маниловщины идеализмом, отсутствием осознания ценности собственной личности при готовности героически отстаивать права других. Великие идеи Просвещения породили во Франции кошмар якобинской диктатуры, но затем воплотились в Наполеоновский кодекс. На российской почве эти идеи породили интеллигенцию как слой, одинаково враждебный власти и народу, срывавший демократические реформы просвещенного абсолютизма, ввергший страну в кошмар диктатуры пролетариата, частично уничтоженный этой диктатурой, частично ею преображенный.

Уникальность С.П. Курдюмова как ученого и человека

На мой взгляд, уникальность и осознаваемое лишь посмертно величие С.П. Курдюмова состояли не только в том, что в нем расцвели все лучшие черты нашей интеллигенции. Он был по происхождению, воспитанию и образу жизни – типичнейший русский интеллигент, одевавшийся тщательно и старомодно, не уделявший ни малейшего внимания своему гардеробу; снимавший шляпу, целуя руку даме, и при этом лишенный малейшей склонности к донжуанству; щедро раздававший книги из своей библиотеки; готовый материально помочь любому аспиранту или молодому ученому и считавший это своим долгом, хотя и их осталось уже совсем мало.

Его выделяло также и то, что даже далеко не самые симпатичные качества типичных российских интеллигентов, благодаря исключительным свойствам его личности каким-то непостижимым образом преобразовались в нечто позитивное, приятное, полезное для окружающих и ценное для науки. Осознанная необходимость служения обществу проявилась в прекрасных организаторских способностях, основанных не на жестком менеджменте, а на добром, чутком и вдумчивом отношении к людям. С.П. старался не отбирать людей под задачи, а находить в пределах поставленных целей те задачи для каждого человека, которые позволят ему максимально раскрыть свои способности, профессионально вырасти и продвинуться в социальном плане. Это вовсе не исключало высокой требовательности, наоборот, самые теплые товарищеские отношения, лишенные всякой официальности, позволяли говорить без обиняков, а при надобности – и нелицеприятно. Религиозная преданность народу и великому делу его освобождения трансформировалась у С.П. в беззаветную преданность идеалам науки, в самопожертвование, выражавшееся не только в готовности работать до полного изнеможения, но и в готовности тратить остро дефицитное время на то, чтобы слушать других и помогать им, ни в коем случае не допуская собеседника до мысли о том, как он некстати; в готовность пожертвовать званием академика, в конце концов, чтобы вывести в членкоры своих соратников (едва ли в тезаурусе С.П. было слово «подчиненный») по институту.

Его идеализм проявлялся как исключительное прекраснодушие, желание видеть в людях только хорошее и иногда даже вызывавшее улыбку стремление всем помочь. На первых думских выборах (1993 г.) С.П. голосовал за партию «Женщины России» с совершенно невнятной политической платформой, потому что женщин обязательно надо поддержать… Фанатичное неприятие власти чудесным образом превратилось в отвращение ко всякой казенщине, чинопочитанию, административному произволу и бюрократическому давлению на науку. С.П. мыслил и действовал как типичный интеллигент-народник, защищая и научную молодежь, и вполне зрелых ученых от произвола чиновников от науки и просто чиновников, причем если в мрачные времена тоталитаризма защищать приходилось отдельных людей, то сейчас – целые институты и даже саму Академию наук.

Постепенно мы становимся иностранцами в своей стране. Мы помним как пятнадцать-двадцать лет назад молодые ученые, приезжавшие из стран Запада, были скорее потрясены, чем восхищены, возможностью непринужденно общаться с Директором Института прикладной математики им. М.В. Келдыша, в том числе и у него дома, и даже получить в подарок коробку конфет. Они рассчитывали увидеть его издали, а если повезет – послушать его выступление откуда-нибудь из задних рядов. Возможность отнимать время у ученого такого уровня своими незрелыми идеями практически для всех желающих была, безусловно, невероятным расточительством. Но именно благодаря этому выросли мы и сформировались наши взгляды. Сейчас время другое, и владелец коммерческой структуры, в которой работает всего несколько человек, в заключение лекции предлагает задать вопросы, предупреждая при этом, что после лекции он на вопросы отвечать не будет. Время – деньги. Наши студенты старше нас. Они все это усвоили еще в детстве и редко страдают романтическими порывами. Но нам повезло больше, чем им, ведь на нас с невообразимой по нынешним временам щедростью тратили время такие ученые, как Курдюмов.

Хрустальный дворец науки

Хрустальные дворцы существовали во всех науках, во всяком случае, в нашей стране. Они были меньше, скромнее, но в любой области знания, переживавшей период творческих исканий, были люди, которые не только получали ценные результаты и задавали образцы научной работы, но которые создавали атмосферу праздника, превращая в праздник захватывающую и интересную игру, целью которой было постижение объективной истины. Автор провел самые счастливые годы своей молодости в Лаборатории экологии человека Института географии АН СССР. Ее заведующий Ю.В. Медведков, фактически вытолкнутый из страны, ныне профессор в Колумбусе, штат Огайо, был одной из самых ярких фигур в отечественной географии в 1970-е годы. Непринужденность атмосферы еженедельных семинаров в лаборатории, подчеркивавшаяся чаем с булочками, предлагавшимся всем присутствовавшим, вольный дух дискуссий и высокий их уровень сделали лабораторию подлинным центром новаторской географической мысли. И здесь мы тоже находим ту же щедрость не только по отношению к ученикам, но и ко всем без исключения прихожанам. И тот же демократизм, готовность отчаянно спорить с собственными учениками (с непредсказуемым результатом), вместо того, чтобы поставить их на место. Именно такие семинары, прежде всего, формировали будущих соратников С.П. Курдюмова, становившихся пропагандистами идей синергетической революции в своих науках.

В 80-е годы блистательный экономико-географ Б.Н. Зимин (1929-1995), по состоянию здоровья почти не выходивший из дома, еженедельно собирал у себя изрядную группу аспирантов и молодых кандидатов, чтобы напоить чаем с пирожными и конфетами (и то, и другое тогда было дефицитом) и прочесть очередную лекцию из своего новаторского курса по географии промышленности, такого же яркого и необычного, как его автор. Наука движется вперед, прежде всего, благодаря людям, которые отдают ей почти все, и даже если сами получают совсем немного, то все равно считают себя счастливыми. Много ли их осталось сейчас?

Реформирование науки

Наши представления о будущем сами по себе мощный фактор, определяющий будущее. Поэтому нам надо осознать свою ответственность не только за свои поступки, но и за свои мысли. Государственные мужи, взявшиеся реформировать науку и высшее образование, скорее всего, не глупы и не злонамеренны. Их главное упущение в том, что они недооценивают роль идеальных, субъективных факторов развития науки, а философию науки им заменяет наукометрия. Они считают (и не без основания), что денег все равно мало, тратятся они бездарно, и надо привести наши задачи в соответствие с нашими финансовыми возможностями. Предлагаемые меры хорошо известны и вызывают вполне естественное неприятие у еще сохранившихся ученых. Но я не готов, образно говоря, послать секундантов к министру образования и науки, поскольку не могу полностью исключить, что он прав.

Однако если это так, то это самое худшее, что только может произойти, поскольку тогда надо ставить крест на самой идее догоняющего, точнее, обгоняющего развития для нашей страны. Догнать можно, только играя на опережение. Копируя, можно в самом лучшем случае не отстать еще больше. Только творческий порыв может позволить срезать петлю на спирали мирового развития и ворваться в группу лидеров. Это задача не для средних людей, чьи суждения не глупы и не умны, не ложны и не истинны, людей, склонных к совершенно некритическому копированию передового зарубежного опыта и совершенно не склонных размышлять о последствиях его перенесения на явно неподготовленную почву. Прорыв требует таких, как Курдюмов, и по мере того как они уходят в историю, туда же уходит и упущенная возможность догоняющего развития для России.

Один из последний тому примеров – многообещающая идея перехода на одиннадцатилетнее среднее образование. Почему оно необходимо? Потому что нельзя учить меньше, чем на Западе. Нельзя учить так, как на Западе! Надо учить намного лучше, чтобы покрывать не только потребности нашей страны в специалистах самой высокой квалификации, но и неизбежный их отток на Запад. Для этого надо создавать и развивать систему элитных школ, прообразом которых мог бы быть знаменитый колмогоровский интернат, куда учащихся отбирали на математических олимпиадах по всему Союзу. Несколько сотен очень сильных средних школ разного профиля должны питать абитуриентами несколько десятков сильнейших вузов России, учиться в которых за деньги должно быть просто невозможно, даже если за деньги можно будет туда поступить. Во всех же прочих вузах необходим «нулевой курс», который можно назвать подготовительным отделением, факультетом или еще как угодно. Но рядовой врач, рядовой учитель, рядовой чиновник должны тоже что-то знать, для этого надо подтянуть студентов хотя бы по тем предметам школьной программы, которые им совершенно необходимы для дальнейшей профессиональной подготовки. Но не осталось больше в стране людей, которые могли бы объяснить руководству, что тех, кого ничему не научили за десять лет, не научат и за одиннадцать, что столь бездарное распыление средств ставит крест на возможном прорыве в будущее, что глупости цивилизованных людей ничем не лучше глупостей варваров, но, когда последние начинают их повторять, то они могут привести к поистине катастрофическим последствиям, как это получилось с ЕГЭ. Вместо того чтобы начинать борьбу с коррупцией с немногих ведущих вузов, постепенно расширяя освобожденную от этого зла территорию, коррупцию «спустили вниз», сделав настолько массовой, что сама мысль о противодействии ей стала наивной.

Немного истории. Вторая научная революция.

Между тем в истории XIX века есть пример исключительно плодотворного использования науки и высшего образования в целях догоняющего развития. Не следует поддаваться вполне естественному искушению отнести рождение современной науки как социального института в весьма отдаленные времена. Отдавая дань признательности и уважения гигантам XVII в. (недаром Ньютон сказал, что если видел дальше других, то потому что стоял на плечах гигантов), мы должны помнить, что их героическими интеллектуальными усилиями совершена первая научная революция, в ходе которой люди, не имевшие представлений об опытной науке, пришли к пониманию того, что природа познаваема, представима в логике понятий, а также создали орудия познания. Однако была еще и вторая научная революция. Замечательный философ и историк науки М.К. Петров (1923-1987) показал, что расцвет естествознания и математики в XVII и XVIII вв. был, в значительной мере, благородным занятием горстки любознательных интеллектуалов, по большей части не имевшим никакого практического значения [3]. С некоторыми оговорками можно утверждать, что до XIX в. существовала только фундаментальная наука.

Наука не оказывала до XIX в. сколько-нибудь существенного влияния на производство по той причине, что просто не было достаточного числа людей с соответствующей подготовкой. Еще более неожиданно и существенно то, что до XIX в. мы не обнаружим в технологическом творчестве людей, причастных к науке. Обратимся к Англии, лидеру технического прогресса той эпохи. Среди новаторов XVII-XVIII вв. не удается обнаружить ни одного ученого – одни только практики типа цирюльника Р. Аркрайта (1732-1792), кузнеца Т. Нькомена (1663-1729), шахтера Дж. Стефенсона (1791-1848). Более того, когда ученые, время от времени, воодушевляясь идеями Бэкона о научном совершенствовании «полезных искусств», действительно обращались к решению технологических задач, дело кончалось или могло бы кончиться конфузом. В 1670-е годы Х. Гюйгенс (1629-1695) и Р. Гук (1635-1703) отдали много сил совершенствованию навигационного оборудования, прежде всего часов, но хронометр был, в конце концов, создан в XVIII в. плотником Хэррисоном. По мнению историков науки, если бы рекомендации ученых XVII-XVIII вв. сельскому хозяйству реализовались на практике, то последствия были бы катастрофическими.

Весьма красноречиво выглядят данные о распределении университетских преподавателей по специальностям [4], приведенные в табл. 1.

Табл.1
Распределение членов колледжей Оксфорда и Кембриджа по дисциплинам в 1870 г.
 
Классика
Математика
Право
и история
Естественные науки
Оксфорд
145
28
25
4
Кембридж
67
102
2
3
Всего
212
130
27
7

Как видно из табл. 1, даже во второй половине XIX в. техническое развитие «мастерской мира» обеспечивалось по преимуществу практиками, не имевшими научной подготовки. Однако если влияние науки на технологическое творчество до XIX в. не обнаруживается, то обнаруживается нечто совершенно иное и важное для понимания развития науки: влияние технологического творчества практиков-самоучек на ее развитие. В этот период технологическая новация – основной повод для исследования и основной проблемообразующий источник в науке. Сначала появляется многообразие водяных колес, а затем Л. Карно (1753-1823) закладывает основы гидродинамики. Сначала практики изобретают и совершенствуют паровые машины, а затем Н. Карно (1796-1832), достойный продолжатель дела своего отца, формулирует основы теплотехники и термодинамики.

Так обстояло дело до второй научной революции, значительно менее яркой, чем первая, но ничуть не менее важной, ведь именно она сформировала облик современной науки. Суть этой революции, глубоко исследованной М.К. Петровым, – в формировании триединства фундаментальной науки, прикладной науки и подготовки квалифицированных кадров. Если наука, не замкнутая на практическое приложение, могла развиваться усилиями небольшого отряда подвижников, получавших подготовку в индивидуальном порядке, то прикладная наука уже не могла питаться тоненьким кадровым ручейком «штучно» подготовленных специалистов, тем более им не могла питаться промышленность. Их «производство» должно было быть поставленным на поток. Решение этой задачи потребовало изменений значительно более глубоких, чем просто реформирование системы высшего образования, хотя и это было далеко не просто, оно потребовало изменений самого стиля научного мышления, без чего невозможно было обеспечить доступ большого числа людей к растущему массиву научного знания.

Необходимо отметить, что замыкание исследования на приложение, а исследования и приложения – на структуры подготовки кадров (академические структуры) располагается на пугающе малой исторической глубине. О замыкании исследования на академическую структуру можно говорить только с 1809 г., после создания филологом Вильгельмом фон Гумбольдтом (1767-1835) Берлинского университета, ныне носящего его имя, чему предшествовала глубокая реформа среднего образования в Пруссии, также подготовленная и осуществленная этим замечательным ученым. Именно там, в Берлинском университете, была впервые реализована типичная для современной науки «профессорская» или «приват-доцентская» модель оперативной связи дисциплинарных исследований с подготовкой научных кадров. В университетах Англии, например, все дисциплины студентам, объединенным в небольшие группы, преподавал один преподаватель – тьютор, а занятия проходили преимущественно в форме семинаров. Данные табл. 1 убедительно свидетельствует о том, что в Англии замыкания потребностей практики на академические структуры (университеты) еще не произошло и 60 лет спустя.

Не лучше обстоит дело и с замыканием исследования на приложение. Оно впервые было реализовано только в 1826 г., когда Ю. Либих (1803-1873) основал в Гисене лабораторию, ставшую моделью организационного объединения исследования, приложения и подготовки кадров. Создание этой лаборатории перевернуло новую страницу в истории не только науки, но и технологии. С середины XIX в. на мировом рынке появляются удобрения, ядохимикаты, взрывчатые вещества, электротехнические товары, изобретение и производство которых практически невозможно без глубоких знаний в соответствующих областях науки. Культ практика-самоучки и упорное сопротивление «немецкой модели» Гумбольдта и Либиха обернулись для Англии потерей лидерства в пользу Германии и САСШ (США). Еще хуже пришлось Франции, которой потребовалось унизительное поражение в войне с Пруссией, чтобы признать и принять новацию Гумбольдта-Либиха.

«Комплексные» условия существования вызвали вспышку исторической и теоретической активности в немецких университетах середины и конца XIX в., а также начала ХХ в., что сделало Германию того периода бесспорным лидером научного развития. При всех прочих достоинствах история и теория научных дисциплин (а этим приходится заниматься любому профессору при составлении курса) являются способами сжатия накопленного дисциплиной материала, его реинтеграции, новой и более экономной «упаковки». Это не значит, конечно, что академическая составляющая определяет состав и содержание теорий и историй дисциплин как результатов операций, произведенных над всем наличным массивом дисциплинарного знания. Однако, как писал еще в начале ХХ в. В.И. Вернадский (1863-1945), история науки является инструментом ее развития. При этом каждое поколение ученых пишет историю науки заново, проецируя в прошлое современные представления о том, что является, по господствующим в данную эпоху представлениям, наиболее важным. Если кодификация языка, т. е. по сути дела простое его описание, оказывает серьезнейшее влияние на его развитие, то представляется бесспорным, что осмысление истории науки становится важным средством ее самосознания и развития, ибо формирует научное мировоззрение новых поколений ученых.

Мы видим, что вторая научная революция, в отличие от первой, была сугубо рукотворной, спланированной и осуществленной выдающимися учеными, получившими мощную поддержку прусского короля Фридриха Вильгельма III (1770-1840). Последний утратил по Тильзитскому миру 1807 г. половину страны и половину подданных, что, возможно, очень расположило его к поискам оригинальной концепции догоняющего развития. Посеянные тогда семена принесли плоды далеко не сразу, но именно этот рывок, включавший и создание гимназического образования, позволил некогда отсталой и захолустной Пруссии объединить Германию, а последней – стать к началу ХХ в. мощнейшей экономикой Европы. Неужели наша страна утратила слишком мало, чтобы осознать бесперспективность избранного пути – пробавляться зарубежным опытом?

Вера в научную истину. Наука и религия

В СССР вполне сложилась «великая триада» – замыкание научных исследований на приложение, а того и другого – на структуры высшего образования, но только в сфере ВПК. Институт прикладной математики им. М.В. Келдыша АН СССР был ярким примером высокой эффективности такого взаимодействия. Начиная с третьего курса, студенты МФТИ проходили практику в Келдышевском институте, лучшие из них оставались по окончании учебы работать в институте или поступали в его аспирантуру. Сам С.П Курдюмов заведовал кафедрой в МФТИ. Величайшая состязательность требовала предельного накала научного творчества. С.П. иногда вспоминал со светлой грустью о романтических 60-х, когда молодые сотрудники, практически не отрываясь от производства, проводили выходные и отпуска, влюблялись, женились, рожали детей. За пределами ВПК царила экономика дефицита, в которой не было места ни состязательности в высоком смысле, ни инновациям. Крах СССР именно потому выбил стул из-под отечественной науки, что гражданские секторы экономики практически не нуждались в исследованиях и разработках. Трудно сказать, могло ли в этих условиях государство срочно сформировать государственный спрос на научные исследования, можно лишь констатировать, что оно почти не пыталось этого сделать, а реформаторы, сами выходцы из науки, скорее стремились избавиться от нее как от ненужного балласта.

Наука всегда была восхитительным сочетанием религии и азартной игры. Каждый ученый, в зависимости от своих устремлений и темперамента, выбирает для себя пропорции ингредиентов любимого коктейля. И лишь немногие могут менять эти пропорции в очень широких пределах, в зависимости от того, какие задачи стоят в данное время перед наукой и какие задачи они ставят перед собой. Курдюмов был из этих немногих. Молодой гений, пришедший, можно сказать, ворвавшийся в науку как романтический конквистадор, отчаянно смелый и невероятно везучий, ушел как настоятель монастыря, никому не отказывавший в приюте и защите во вверенных ему обветшалых стенах.

Наука исторически была детищем университетов, а университеты – детища церкви. В университетах Англии целибат был отменен только в 1854 г., но неофициально соблюдался еще многие десятилетия [5]. Об этом родстве забывают сейчас иногда даже те, кто облачается в торжественных случаях в пышную мантию, поразительно напоминающую епископскую. Наука – не обанкротившаяся фирма, нуждающаяся в услугах кризис-менеджеров, и подлинные причины ее бедственного положения следует искать не в ней, а вне нее. Как и церковь, она приходит в упадок от угасания веры, в данном случае – в объективную истину, в саму познаваемость мира, которая требует веры, как всякая аксиома. Если люди становятся равнодушными к истине и интересуются только эффективностью, науке не помогут никакие ассигнования и никакой менеджмент. Помочь науке может только выздоровление общества, которое и надо срочно лечить. В том числе и силами ученых.

Угасание веры в объективную истину, исчезновение всякого пиетета по отношению к науке, имеет ту же причину, что и угасание всякой веры. Причина эта в восстании масс, описанном еще Х. Ортегой-и-Гассетом (1883-1955), в их нежелании далее следовать за элитами, в стремлении опустить все до уровня своего понимания и своего вкуса. «Если человек богат, он вообще склоняется к тому, чтобы весь мир воспринимать как бесконечное продолжение этой удобной, легко управляемой и кажущейся единственно возможной среды. Понятно, что это ведет к распространению поверхностной метафизики, сообразно которой вселенная представляется легко познаваемой и благосклонной к потребительским настроениям» - писал много позднее Э. Геллнер (1925-1995) [6].

Людей, которым с детства внушают, что высшая ценность деньги, а высший принцип эгоизм, что, с другой стороны, сами они если не пример совершенства, то столь близки к нему, что улучшить в себе им остается сущую мелочь обувь или макияж, обязательно надо отучить мыслить уже для того, чтобы они не осознали противоречия между первым и вторым. Этим самодовольным потребителям глубоко претит мысль о собственном несовершенстве, о необходимости всю жизнь напряженно работать над собой для постижения научной истины или для того, чтобы более совершенным покинуть этот мир. Между тем модель развития России должна была бы быть основана именно на противостоянии восстанию масс, неизбежное следствие которого катастрофическое падение интеллектуального уровня. Богатые могут позволить себе роскошь быть глупыми, бедные нет.

Печальная истина состоит в том, что с дьяволом приходится играть по его правилам, иначе можно оказаться в положении карася-идеалиста, решившего рассказать щуке про добродетель. В условиях информационного общества, когда рационализм становится не только ненужным, но вредным, ибо манипулирование общественным сознанием несовместимо с институтом рациональной критики, нужны смелые шаги, далеко выходящие за рамки классических представлений о рациональности. Восстановление фундаментальных исследований требует на порядок больше времени, чем прикладных. Почему бы не попытаться руками информационного дьявола распространить в обществе страх перед исчерпанием возможностей использования наличного фундаментального знания для дальнейшего развития прикладных исследований и технологий?

С научной точки зрения такие опасения уж никак не менее обоснованы, чем угроза исчерпания различных видов природных ресурсов, включая энергетические, или разрушения озонового слоя. И то, и другое так же не выдерживает никакой критики с научных позиций, как, и, например, идея устойчивого развития (природопользование по определению неустойчиво). А ведь сколько тратится миллионов на все эти благоглупости или просто глупости! Сила обработки общественного мнения такова, что всякому, осознающему это надувательство, не накладно «поставить бутылку». Может ли наука сейчас выдвинуть гениальных сказочников и манипуляторов, цели которых избыточно благородны, своего рода Штирлицев в информационном обществе? Погрязшему в сытом самодовольстве миру необходимо вернуть ньютоновское ощущение мальчика, изучающего гальку на берегу океана неведомого. Страшно подумать, что только природные и/или социальные катаклизмы трудно предсказуемого характера и непредсказуемого масштаба могут заставить заигравшихся детей изрядного возраста искать спасения в разуме и, таким образом, восстановят позиции науки и ученых.

Впрочем, думать – вообще занятие не для трусливых. Может действительно наименьшее зло – это рассказывать человечеству, которое раньше называли просвещенным, полезные для него сказки? Однако несравненно большим успехом было бы внушить людям, что научная истина – такая же высшая ценность, как справедливость, добро, красота.

Увы, наука и религия оказались ныне в совершенно одинаковом положении. Глубокая религиозность подменяется поверхностной набожностью, уважение к фундаментальной науке утилитарным интересом к прикладным исследованиям. Угасание религиозной веры уже проявляется в готовности растворить многие ценности своей культуры в совершенно инородной цивилизации, например, приняв Турцию в состав Европейского союза. И именно результаты референдумов во Франции и Нидерландах учат нас, что сопротивление никогда не бесполезно, что мы должны отстаивать то, что считаем высшей ценностью, что даже манипулирование общественным сознанием с целью заглушить голос разума имеет свои пределы. Понятно, что крушение авторитета фундаментальной науки не только приведет к постепенному исчезновению того мощного теоретического задела, без которого невозможно решение прикладных задач, но еще раньше произойдет катастрофическая деградация высшего образования, поскольку фундаментальная наука не только добывает для человечества бесценные крупицы объективного знания, но и выковывает людей, способных его добывать. Мы, собственно, уже не просто наблюдаем эту деградацию, мы уже вкушаем ее плоды.

От советской модели науки к …?

Крах СССР, экономика которого была основана на эксплуатации всех ресурсов – от природных до человеческих – единственным собственником, государством, с неизбежностью поставил вопрос о законности самого существования советской модели науки. Между тем формальная логика учит нас, что из истинных суждений следуют только истинные, а из ложных могут следовать как ложные, так и истинные. В 70-е годы среди американских экономистов был популярен афоризм: «Плановая экономика – как говорящая лошадь. Странно, прежде всего, то, что она существует». Но никто никогда не говорил ничего подобного о советской науке, организация которой была уж никак не менее противоестественной. Достаточно вспомнить приснопамятные акты экспертизы, без которых нельзя было опубликовать ни одну статью или книгу и в которых начальство могло отказывать по собственному произволу, запреты не только на зарубежные поездки, но даже на контакты с иностранными учеными, когда они приезжали сюда, всевозможные спецхраны и другие прелести жизни советских ученых. Но именно их удавалось отчасти преодолеть благодаря таким, как Курдюмов. Власть нуждалась в науке и понимала это, поэтому мнение тех, кто занимал в науке высокое положение, стоило немало. Когда в 80-е годы автору отказались выдавать в Ленинской библиотеке философскую литературу на том основании, что она не соответствует его специальности (кажется, была заказана книга Ницше), проблема была решена представлением письма академика Б.М. Кедрова (1903-1985), философа-марксиста и благороднейшего человека, старавшегося помочь всякому, страдающему от произвола, будь то увольнение с работы или невозможность издать книгу. Бумага от академика, в коей говорилось, что ее податель занимается разработкой философских вопросов географии и должен получать философскую литературу без ограничений, имела силу закона для советских чиновников из подлинно Ленинской библиотеки.

Сказать, что советская модель организации науки была экстенсивной, значит сказать мало. Хрустальный дворец имел ярко выраженные сюрреалистические черты в духе Кафки, очень точно описанные в некоторых романах братьев Стругацких. Именно царивший в АН СССР кромешный бардак позволял одним решать интереснейшие научные задачи, в том числе и внушая чиновникам (иногда в их качестве выступало не слишком компетентное собственное начальство), что это совершенно необходимо для получения тех результатов, которых от них ждут [7], другим – ловить рыбку в мутной воде, делая карьеру на критике буржуазных теорий, как правило, не утруждая себя сколько-нибудь основательным знакомством с ними, третьим – и их было большинство – просто бездельничать. В советские времена все что-то воровали у государства. Ученые воровали время, которое лучшие из них использовали как творческий отпуск. Недаром тот же Арцимович сказал: «Наука находится на ладони государства и согревается теплом этой ладони». Незримая автономия науки в условиях тоталитарного режима иногда становилась вполне очевидной: хотя мерзостей в АН СССР было через край, А.Д. Сахаров так и не был из нее исключен, несмотря на сильнейшее давление партийного руководства.

Советская модель организации науки не могла, подобно улыбке чеширского кота, существовать отдельно от того строя, при котором она сформировалась. Но сейчас, даже не сейчас, а более десяти лет назад, необходимы были талант, мужество и политическая воля для творческих поисков новой национальной модели организации науки. Этого сделано не было.

С.П. Курдюмов с горечью говорил, что молодые реформаторы во главе с Е.Т. Гайдаром считают нашу науку серой, а это если и справедливо, то только по отношению к той области науки, к которой они сами принадлежат. Копировать зарубежные образцы организации науки и высшего образования, эффективность которых значительно менее очевидна, нежели эффективность экономик этих стран и уж совсем не очевидна их пригодность для России [8], либо, наоборот, дать отечественной науке умереть естественной смертью, помогая ей лишь наркотиками для облегчения страданий – два пути наименьшего сопротивления. И оба ведут к поражению. Ведь даже не поставлена великая цель, рождающая великую энергию. Но мы – всего лишь очередное звено в социальной эстафете, порожденной великим чудом возникновения науки Нового времени. Мы – наследники Просвещения и не вправе отречься от него. Мы должны защищать науку как последнюю цитадель веры в Разум. Только пример церкви, пережившей и гонения, и равнодушие, может позволить нам сохранять тот оптимизм относительно судьбы науки, который завещал нам С.П. Курдюмов.

Примечания:

1. Степин В.С. Теоретическое знание. М.: Прогресс-Традиция, 2000.

2. Петров М.К. Перед «Книгой природы». Духовные леса и предпосылки научной революции XVII в. // Природа, 1978, №8.

3. Петров М.К. Как создавали науку? // Природа, 1977, №9. Его же. Социально-культурные основания развития современной науки. М.: Наука, 1992.

4. Петров М.К. Как создавали науку? // Природа, 1977, №9.

5. Петров М.К. Перед «Книгой природы». Духовные леса и предпосылки научной революции XVII в. // Природа, 1978, №8.

6. Геллнер Э. Разум и культура. Историческая роль рациональности и рационализма. М.: Московская школа политических исследований, 2003. С. 198-199.

7. Было очень популярно изречение академика Л.А. Арцимовича (1909-1973) «наука есть лучший современный способ удовлетворения любопытства отдельных лиц за счет государства» и государство благосклонно терпело такие высказывания ученого, под руководством которого была впервые получена в лабораторных условиях термоядерная реакция. Даже куда более радикальные высказывания, уже политического свойства до поры до времени прощались А.Д. Сахарову (1921-1989). Ну а Б.М. Кедров умудрился вставить в доклад Брежнева на очередном съезде КПСС слова «нет ничего более практичного, чем хорошая теория», взяв их, кажется, у Больцмана.

8. Едва ли кто-нибудь станет спорить с тем, что финансирование фундаментальных исследований посредством грантов не решает задач ни формирования и поддержания научного сообщества с его институтами жесткой профессиональной критики, ни воспроизводства научных кадров, а сама процедура их предоставления еще менее совершенна, чем традиционные защиты диссертаций и обсуждение статей на редколлегиях научных журналов. Особенно трудно получить грант на подлинно новаторское исследование, ибо в заявке должно быть расписано самым детальным образом, что и как будет делаться на всех его этапах. Какая уж тут езда в незнаемое… Между тем академик А.А. Байков (1870-1946), когда его официально запросили об ожидаемых результатах его исследований, официально ответил, что в науке имеют ценность только неожиданные результаты. Исключительно глубокая мысль о том, что принципы, доказавшие свою безусловную эффективность в экономике, пригодны и при организации фундаментальных исследований, результаты которых не имеют денежного выражения и продаже не подлежат, лежит в основе всей научной политики цивилизованного мира. И будет лежать, ибо альтернатива ей - опять же от Арцимовича: «в научной политике наша единственная опора – просто интуиция и здравый смысл».

Полезные ссылки:

1. Сайт С. П. Курдюмова

2. Публикации В.А. Шупера на Федеральном портале "Экономика. Социология. Менеджмент"

3. Аlter ego демократии. Письмо в редакцию "Ведомостей" (отклик на редакционную статью на редакционную статью "Мозг и степень" (02.11.06)) // «Ведомости», 10 ноября 2006 г. , №212 (1739).

Приводим полный текст отклика, сокращенный в редакции «Ведомостей»:

Редакция сожалеет о том, что прибавку к жалованью за ученую степень получили все вузовские преподаватели, безотносительно к их научным достижениям. И это при том, что до последнего времени зарплата профессора в престижном университете составляла без надбавок менее 4 тыс. руб. Интересно, сколько же следует платить профессорам и доцентам за их собственно преподавательскую работу: 20% от средней зарплаты по редакции или 10%? Именно позорно низкая оплата труда заставляет профессора бегать с одной работы на другую, урывками предаваясь серьезным исследованиям.

Подобное отношение к науке и тем, кто ей служит, хорошо или плохо, – это больше чем преступление, это ошибка. Это трагическое непонимание социальных функций фундаментальной науки, для которой высшая ценность – доказательность, а не эффективность, которая производит не только объективное знание о мире, но и людей, способных добывать это знание, которая остается в современном обществе последним бастионом рациональной критики. Ученые не могут, подобно журналистам, «отзвонить» – и с колокольни долой, они должны «держать удар», отвечать за то, что говорят и пишут, и именно деградация института рациональной критики в силу жестокого политического давления либо презрения общества к науке позволила расцвести творчеству академиков Т.Д. Лысенко и А.Т. Фоменко с разными по тяжести последствиями. Нынешняя борьба иерархов РПЦ против преподавания научных представлений о происхождении человека в школах – лишь одно из проявлений этой тяжелой болезни.

Между тем наука как доказательное знание – alter ego демократии, она возникла в древнегреческих полисах, а не в восточных деспотиях и даже сейчас с трудом приживается в Японии, где традиции почтения к старшим совершенно не способствуют дискуссиям на семинарах. В советские времена лелеемая Партией и Правительством наука была наиболее крупным поставщиком критиков тоталитарного режима, самый яркий из них – академик А.Д. Сахаров. Сейчас научное сообщество маргинализировано и деморализовано, а упор на прикладные исследования никоим образом не позволит переломить ситуацию.

Представление о прямой зависимости научных результатов от объемов финансирования само крайне уязвимо для критики. Научное творчество имеет те же глубинные корни, что и художественное. Какими ассигнованиями можно поднять литературу и искусство на уровень Серебряного века? Во что обошлись исследования Эйнштейна? Наука нуждается, прежде всего, в благоприятном климате, в заинтересованном внимании общества. Оплата труда ученых никогда не была сопоставимой с бизнесом и никогда не будет, но то, что не доплачивается ученым рублем, должно им доплачиваться почетом. Иначе в один совсем не прекрасный день общество может обнаружить, что та же церковь, успешно решив теоретические вопросы о происхождении человека, перешла к практическим, таким как аборты и разводы, ну а светская власть не имеет сильных в интеллектуальном отношении оппонентов уже сейчас.

Обсудить статью

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.