Адрес: https://polit.ru/article/2007/08/31/mitrideol/


31 августа 2007, 11:21

Идеологическая борьба

Лет до шестнадцати я пребывал в странном убеждении, что в жизни мне повезло. И оттого, что родился в лучшей стране мира (по крайней мере, самой большой), и оттого, что кончились войны, а мы победили. Я жил в коммунальной  квартире на последнем этаже сталинской высотки и, вглядываясь в мрачную даль слабо освещенной, как бы прибитой к земле Москвы (лишь на горизонте возникало нечто похожее на горлышко бутылки "Можайского молока", позже обернувшейся Останкинской телебашней), испытывал неподдельный восторг.

Вот я – здесь и сейчас, и вот передо мной родина Великой Октябрьской революции.

Сошедшая с ума в 1937 году соседка подкармливала голубей. Ее огромный вонючий кот крался по коридору, чтобы не встретиться с моей мамой, а прошедший фронт отец прослеживал направление моего взгляда и видел лишь то, что видел. То есть темные колодцы дворов, Три вокзала, которые каждый день выплевывали на площадь немытый и недобрый люд, где-то, наверное, прижалась к забору знакомая ему разливочная, и не обнаруживал во всем этом ровно ничего интересного. Однако он был правильный человек, моряк и коммунист, и в целом был бы со мной согласен, если бы я сформулировал эти мысли вслух, хотя о фронте вспоминать не любил. Он даже однажды произнес потрясшие меня слова: "Эти годы я вычеркнул из памяти". Почему, что с ним там случилось еще – этого он так никогда и не сказал.  А ведь о том, как тонул, рассказывал охотно.

В диссиденты меня вербовали в школе.

На шестьдесят учеников двух классов привилегированной математической школы приходилось только два инакомыслящих. Причем, пропорция эта, как я выяснил позже,  сохранялась и в институте, и в роте, на производстве. Они приглядывались ко мне, выделяя за ироничность. А однажды, подмигивая, пригласили пойти "погулять".  

Мы шли от Сокольников к вокзалам и обратно, мимо разных подозрительных личностей. И Саша Серебряков, только что прочитавший "Обитаемый остров" - настольную книгу всех начинающих диссидентов, написанную братьями Стругацкими и загадочно выпущенную в издательстве "Детгиз", - жарко доказывал: "Нами управляют Неизвестные Отцы, мы должны обнаружить Центр и взорвать его".

Не скрою, я был ошарашен таким поворотом. Нет, конечно, я понимал, что не все вокруг ладно и что есть отдельные недостатки. Вот, например, разбитые фонари, покосившиеся заборы, бедность людей, пьянство ветеранов, но что бы кто-то сознательно устраивал нам такую жизнь? С этим я, конечно, согласиться не мог. По крайней мере, сразу. Позже я убедился, что был неправ.

Но так же убедился и в том, что "Центр" – это, конечно, метафора. Ибо он был повсюду, в том числе и в нас самих. Что не помешало, однако, в годы учебы в Институте самиздату  забить столь полнокровной струей, что не заметить этого в КГБ просто не могли. Да и как можно было не заметить такое, если мне иногда случалось приходить на лекции аж с двумя портфелями – в одном учебники по физике и математике, в другом 10-15 экземпляров Авторханова для вечерней раздачи?

Подозреваю, что большинство неприятностей с зачетами (три незачета и гуляй себе в армию) были как раз вызваны именно этим обстоятельством.

Однако ж какие-то силы и помогали все время. Доносы умирали в деканате, и в конечном итоге все разрешали пересдать. 

Удивительно, но этот незримый конфликт протекал как бы в абсолютном безмолвии и при полной отрешенности однокашников, вечно занятых своими лабораторными  работами. Недавно им пришла бредовая идея снова встретиться - через тридцать-то лет. Теперь эти толстые незнакомые мордатые дядьки (по крайней мере, один – банкир, другой – промышленник, третий – директор строительного рынка) радостно колотили меня по спине, рассказывая, как увлекательно было наблюдать за драмой инакомыслия на факультете.

Оказывается, они многое замечали, и теперь прошлое виделось им героически и романтично, я же помнился им в каком-то немыслимо модном пиджаке, что-то доказывающим опешившему преподавателю научного коммунизма. Что, конечно же, не могло быть правдой, ведь я происходил из бедной семьи, и для меня долгое время простые джинсы были пределом мечтаний. Ну, да Бог с этим… 

Важно то, что в Институте нам основательно промыли мозги. Отчего создавалось смешное впечатление, что мы специализировались не в радиотехнике, а в политической экономике или философии. Причем, периферийность институтской  библиотеки столь удачно защитила ее от изъятий документов ХХ съезда, планово проводившихся в гуманитарных вузах, что мне удалось узнать много чего интересного и опасного. В конце концов, администрация институту, видимо, плюнула на меня и на мое свободомыслие, логично рассудив, что всех нас – и правильных, и неправильных  студентов, - вскоре проглотят бесчисленные "почтовые ящики", отличающиеся от тюрьмы разве что тем, что по вечерам отпускают домой.

При том, в "ящик" пускали чуть ли ни голым.  Сумки запрещались категорически, пакеты досматривались. Виниловые диски, которыми мы обменивались по вечерам в метро на станции "Площадь Свердлова", приравнивались к шпионажу, потому что люди из Первого отдела  решили: диск есть звук, а звук – это информация. Что если где-то между дорожек "Creedence Clearwater Revival" записаны тайные инструкции ЦРУ?

Какая необходимость  тащить тайные инструкции на диске "Creedence Clearwater Revival" и почему эти инструкции никого не волновали вне стен "ящика" – не обсуждалось. Экспроприированный "Creedence" они слушали целый день на специальной аппаратуре. Или же делали копии для себя, веселясь над лохом. Я же писал "объяснительную", зажимая подмышкой пятисотметровую бобину магнитофонной ленты "BASF", которая по размерам не сильно отличалась от винилового диска. Такие дела.

Арестованный  "Creedence" был из пачки  тех дисков, которые я получил по почте от Саши Серебрякова, к тому времени уже перебравшемуся в США на постоянное место жительства. Похоже, таким способом Саша пытался  расплатиться за детские годы дружбы. Неожиданно я сообразил, почему к нам в школу однажды приходил специальный человек, чтобы пригласить на работу в ГБ не меня, у которого был правильный отец-матрос, а маленького вредного еврейчика. Видимо, уже тогда ГБ планировала вместе с предполагаемой волной эмиграции заслать на Запад немалую толику шпионов. Саша гордо отказался.

А может, не отказался, ведь он, в конце концов, живет в США?

Нет, шучу. Мы решили вести себя, как свободные люди. В нескольких письмах друг к другу - как будто бы письма ни вскрывались и  ни заклеивались обратно скотчем - мы обменивались мыслями по поводу текущей политики. В 1979 году КГБ решил прислать ответ. В виде нескольких крепких молодых людей, однажды встретивших меня у подъезда. "У меня был небольшой удар, мадам Ла-Пьер. - Но по части ли сердца, желудка или русской тайной полиции она не стала уточнять" (Ле Карре). Переписка сама собой завяла, а мой правильный отец на всякий случай собрал весь самиздат и спалил его в специально вырытой яме на даче. Он не верил ни в террор, ни в права человека, ни в оккупацию Чехословакии, но поступил почему-то именно так, а не иначе. Я сдался: диски я продал по цене  50 рублей за штуку, чем существенно поправил бюджет. Однако на вырученные деньги в комиссионке на Садово-Кудринской приобрел радиоприемник, позволяющий отфильтровывать глушилки.

Идеологическая борьба не затихала ни на минуту все восьмидесятые. В магазинах вдруг  шокирующее кончились сначала лук, а потом и яйца. Бытовал анекдот. Американцы похвалялись своей мощью и грозились выкрасть у нас Брежнева. Громыко был флегматичен: "А у вас лук кончится!" Со своей стороны пропагандисты кинулись объяснять, что произошло это не от падения производства, а наоборот, вследствие растущих текущего потребления и счастья советского народа. Лекции и семинары проходили в рабочее время, что скрашивало будни и давало передохнуть, а я подкалывал очередного пропагандиста, пытаясь выяснить критическую точку счастья, когда оно начинает превращаться в свою противоположность – в дефицит. Со своей стороны, лектор, похожий на убежденного коммуниста не в большей степени, чем Валентин Зорин на антиамериканиста, делал вид, что начинает сердиться.

Еще помню май, когда нас послали демонстрировать верноподданнические чувства. Было непривычно холодно, шел снег, на Красную площадь добирались перебежками, застревая в  людских пробках. Приказы колонне тружеников "среднего машиностроения" бубнились в мегафон. Время от времени строй распадался, и мы бежали отогреваться в подъездах. Может быть, пили водку. Все это было страшно долго, но наконец  дошли, ура! На трибуне невнятный Брежнев. Пять минут воодушевления, и на  спуске с площади мне открылась апокалипсическая картина. Все  чуть ли ни под ноги бросали эти опостылевшие за день флаги,  которые тут же подбирались "обслуживающим персоналом" и быстро складировались в грузовики. Под прикрытием Василия Блаженного куда-то быстро расталкивались транспаранты на колесах. Их  судьба нас больше не волновала, это походило на разгром.   

Смешные годы! Я вспоминаю их сегодня, когда читаю статьи нынешних "нашистов". "Нам повезло, что мы живем в самой лучшей  стране мира. По крайней мере, самой большой…", - пишут они…

Обсудить статью