Адрес: https://polit.ru/article/2007/09/13/feldman/


13 сентября 2007, 09:05

Ы засовывают в рот

Рецензия на:

Фелдман Д. Непостижимости. Уникальное собрание загадок, попадающихся нам на каждом шагу / пер. с англ. С. Силаковой. М. : КоЛибри, 2007. 496 с. (Мелкоскоп).

В серии «Мелкоскоп», выпускаемой издательством «КоЛибри», вышла еще одна книга: «Непостижимости». Серия пошла какая-то неровная. Если в прошлый раз мы говорили о книге по истории науки (даже с покалеченным списком литературы), то нынче – о книге, предметом которой стали загадки повседневной жизни. Ее автор — Дэвид Фелдман, со студенческих лет интересовавшийся не только художественной литературой XIX века, но и популярной культурой — от мыльных опер до рок-н-ролла и анекдотов. Он выпустил уже более десятка небольших книжечек, посвященных загадкам повседневности. Вот некоторые из них, для того чтобы можно было понять, о чем идет речь:

  • Почему, когда вы достаете из шкафа медицинский термометр, он не показывает комнатную температуру?
  • Почему мы никогда не видим, как инкассаторы забирают деньги из телефонов-автоматов?
  • Почему зеленые оливки продаются в стеклянных банках, а черные — в металлических?

Среди загадок выделяется несколько групп. Одна заметная группа связана с происхождением стандартов в области потребления (например, почему фотопленки имеют 12, 24 и 36 кадров в длину). Другая — с естественнонаучными явлениями в стиле «занимательной физики», «занимательной биологии» или «занимательной психологии» (например, уже помянутые медицинские термометры). Третья — с экономическими парадоксами (например, почему в кинотеатрах не перестанут продавать попкорн).

Способы поиска загадок и их решения довольно бесхитростны. Загадки присылают читатели по почте. Затем некоторые из них пересылают экспертам, которые могут оказаться кем угодно — от университетских профессоров до клерков отделов по связям с общественностью. Ответы экспертов цитируются или подаются в обработанном виде. Неровность серии, как в капле воды отражается в неровности рецензируемой книги. Если эксперт оказывается знатоком своего дела и дружит где надо — с физикой, где надо — с биологией, то ответы получаются интересными, подробными и исчерпывающими. Среди наиболее удачных следует упомянуть ответы на вопросы «Почему коктейльные соломинки иногда тонут в бокале, а иногда всплывают?» (С. 297–300) и «Почему когда женщина подводит глаза, она непременно приоткрывает рот?» (С. 254–259).

Иногда везет меньше, и автор пытается придумать что-то на свой страх и риск, полагаясь на собственные знания и воспоминания об учебе.

Всего на пяти без малого сотнях страниц книги разместилось 158 «Непостижимостей» от двух до пяти-шести страниц каждая. Как и предыдущая, эта книга рассчитана на чтение в транспорте, в постели на сон грядущий, в туалете (возможно, как мы увидим далее, в несколько большей мере, чем того хотелось бы издателям, да простят мне раблезианские намеки).

Кошачий (с)глаз

Сперва у меня сохранялось в целом нейтрально-благожелательное и сочувственное настроение. Я вообще готов многое простить людям, способным связать вместе достаточное количество слов, чтобы получилась книга. Сам много раз пробовал и могу подтвердить, что даже недлинный текст написать непросто. К тому же, я читал ее так, как, верно, и полагается читать подобные сочинения — кусками. Открывая в случайном месте, я проглатывал историю-другую, шарил в окрестностях, потом отвлекался, закрывал книгу и открывал ее снова в совершенно другом месте, чтобы выхватить еще несколько историй о том, откуда берутся дырки в швейцарском сыре, почему латинский алфавит заканчивается буквой «Z», или как из черного винограда получается белое вино.

Мои мечтательные прогулки продолжались ровно до тех пор, пока я не наткнулся на кошачий глаз. Отвечая на вопрос, как кошки видят в темноте, автор пустился в рискованные спекуляции, в целом, не противоречащие тому, что науке известно о зрении кошек, но и не сильно проясняющие картину. Самое страшное однако поджидало не в темной комнате, а на ярком свету. Пытаясь призвать жалость на место зависти, автор сообщает нам, что на свету кошки, в отличие от человека, видят плохо. Само по себе это высказывание достаточно безобидно, но объяснение...

«Вертикальные зрачки, придающие кошкам столь зловещий вид, защищают сетчатку от солнца. Каждый зрачок состоит из двух шторок, способных сдвигаться и раздвигаться. Днем шторки часто сдвинуты, и, следовательно, поле зрения сильно ограничено — кошка видит мир сквозь узкую щелку.» (С. 146, байка «Как кошки видят в темноте?»)

Построенное таким образом объяснение наводит на нехорошие подозрения. Я не требую от автора противоестественных для литературоведа и специалиста по поп-культуре знаний по физиологии зрения. Однако то, что предлагается в качестве объяснения, свидетельствует о том, что автор никогда не смотрел на себя в зеркало. Иначе он заметил бы, что при ярком освещении зрачок человека тоже сужается, а в темноте — расширяется. Я ни разу не замечал, чтобы днем мне становилось хуже видно, из-за того что теперь приходится смотреть на мир через меленькую дырочку (а в полумраке-то смотрелось через большую). Не пользовался автор, видимо, и фотоаппаратом сложнее «мыльницы», иначе знал бы, что при закрытии диафрагмы поле зрения отнюдь не уменьшается.

Бегло оглядевшись вокруг, я тут же нашел еще одно изящное объяснение. «Зрение у кошек стереоскопическое — правый глаз может заглядывать в поле зрения левого и наоборот. Это вдвойне повышает шансы заметить юркую мышь» (С. 145, та же байка). Мало того, что кошка росчерком пера превращается в хамелеона (глаза кошки не могут заглядывать в поле зрения друг друга, они просто расположены таким образом, что поля зрения перекрываются), это попросту неверно. Чтобы заметить мышь, желательно иметь как можно больший сектор обзора (как правило, это сочетается с тем, что зона перекрывания полей зрения правого и левого глаза — область стереоскопического зрения — мала). Стереоскопическое зрение нужно (не вдаваясь в излишний методологический ригоризм, я намеренно сохраняю наивно-телеологическую форму рассуждения) не столько для того, чтобы заметить мышь, сколько для того, чтобы верно оценить расстояние до нее.

После этого, я, как это часто бывает, решил перечесть книгу сначала и до конца еще раз и более внимательно.

Кошкины блошки

В этом разделе я специально собрал впечатления от разных баек: почти-исторических, почти-физических, почти-химических и почти-биологических, чтобы показать, что уцелеть не удалось никому.

В превосходной в других отношениях байке «Почему в одной миле 5280 футов?» (С. 244–245) не то автор, не то переводчик не совладали с системой уравнений, составленной из здравого смысла, традиционных английских и римских мер длины.

«Слово "миля" восходит к латинскому "mille" — "тысяча". Так почему же в миле не 1000 футов? Римляне делили милю на 1000 шагов. Шаг, условно равнявшийся одному шагу легионера на марше, составлял приблизительно пять наших современных футов. Итак, в римской миле было почти 5000 футов.»

Увы, в этом конкретном случае, я знал ответ заранее. Однако, полагаю, средневнимательного читателя не могла не поразить длина шага римского легионера на марше. Пять английских футов — это около полутора метров. В чем секрет? В том, что легионеры широко шагали? Или в том, что римляне измеряли расстояние в «двойных шагах», о чем написано, вероятно, в каждом учебнике латинского языка? Попробуйте, кстати, сами при ходьбе считать про себя под шаг левой ногой — это много проще, чем подсчитывать более частые шаги под каждую ногу. Противоестественная длина шага легионера на марше сокращается до приемлемых размеров.

Некоторые места порождают по ходу дела новые непостижимости. Например, я так и не смог понять, что такое «острый водяной пар», который закачивают в банки с сардинами (С. 89, байка «Почему ни в одном американском магазине нет свежих сардин?»)

Другой удачный пример можно найти в байке «Если третий штырь электрической вилки служит для заземления и защиты от электрического шока, почему не у всех вилок три штыря?» (С. 466–467):

«В добрые старые времена штепсели электроприборов имели два штырька, а розетки не заземлялись. Если полярность случайно нарушалась, вы испытывали незабываемые ощущения».

Остается не ясным, что имелось в виду под полярностью переменного тока.

Однако, пожалуй, самое загадочное место, все-таки, это:

«В третьих, определенная доля молекул соли превращается в адсорбент — сжиженный газ, который липнет к частицам грязи и погружается под воду» (C. 414, «Отчего морская вода соленая? И почему со временем уровень ее солености не меняется?»).

Даже гипотез нет никаких... Молекулы соли превращаются в сжиженный газ... Плакать хочется. Газ разъедает глаза, должно быть это хлор.

В байке «Почему молоко из холодильника никогда не кажется на вкус таким же студеным, как минеральная вода или безалкогольные напитки, взятые из того же холодильника?» (С. 263–264) нам предлагают довольно нетривиальное объяснение. Начинается все за здравие: редакция гарантирует, что температура напитков одинакова. Заканчивается — за упокой:

«Разгадка в другом: в отличие от воды или безалкогольных напитков, молоко содержит сухие — то есть твердые — вещества. А именно сухой молочный жир. Твердые вещества кажутся нам на вкус менее холодными, чем жидкости.»

Надеюсь, никто еще не забыл, как выглядит молоко? Волшебное слово «теплопроводность» из употребления выведено, на помощь привлекаются мифические «сухие» вещества (которые станут условно сухими только после выпаривания молока), и все объяснение строится в стиле натурфилософов Древней Греции.

Зато в истории об отливах и приливах можно прочесть простое объяснение, вполне достойное пера Сирано де Бержерака.

«На той стороне Земли, которая в данный момент ближе всего к Луне, лунное притяжение заставляет морскую воду как бы воспарить над нашей планетой. Возникает водяной вал — приливная волна. Одновременно на противоположной стороне Земли лунное притяжение "оттаскивает" морское дно от воды, и возникает другая приливная волна» (С. 296)

Физическое объяснение приливов достаточно сложно для того, чтобы не перегружать им эту рецензию. Поэтому, не имея возможности поделиться деталями, я вынужден заверить читателей, что процитированное нами, мягко говоря, не отражает современного состояния вопроса и отослать их к специальной или дельной популярной литературе. Лучшие умы образованного мира, от Ньютона до Лапласа, приложили немало усилий, чтобы разработать теорию, описывающую приливы, а современная астрономия вовсю использует ее для объяснения самых разных явлений, связанных с действием так называемых приливных сил.

Любителей биологии (и морепродуктов) ждут свои сюрпризы. С ногами пингвинов и прочих птиц, с грехом пополам, справиться удалось, но анатомия беспозвоночных автору (или переводчику?) знакома лишь в общих чертах. На с. 390 («Как чистят мелких креветок») четвертая стадия механизированной очистки креветок состоит в том, что «жилоудалитель удаляет внутренние жилы». Если бы этим не занималась специально разработанная машина, произведенная невзначай рекламируемой тут же «Лейтрем корпорейшн» (product placement вообще поставлен в книге на индустриальную основу), никогда бы не поверил. На этом фоне комары вида (sic!), не рода (!), Anopheles (именно к нему относятся знаменитые переносчики малярии) смотрятся как незначительная деталь. Биноминальная номенклатура, легендарному отцу-основателю которой, Карлу Линнею, в этом году исполнилось триста лет, забыта вместе со школьной программой, латинское название из одного слова уже никого не смущает. Всему виной происхождение названий таксономических категорий: species (вид) и в единственном, и во множественном числе выглядит совершенно одинаково, а для того, чтобы отличить «вид Anopheles» от «видов Anopheles» требуется понимание содержательной стороны дела.

Некоторые байки, если они достаточно развернуты, оставляют достаточно места для ловушек подобного рода. Разберем для примера неплохую и довольно длинную историю «Почему зеленые оливки продаются в стеклянных банках, а черные — в металлических?» Чтобы не отнимать хлеб у автора и издателей, я не буду посвящать читателей «Полит.ру» во все подробности, и остановлюсь лишь на том, чему посвящен данный раздел — на блохах. Сначала нам сообщают, что оливки помещают в раствор щелочи, потом, абзацем ниже, что «после обработки в их мякоти образуется щелочь» (С. 116, курсив мой — А. К.). Объяснение еще одной из технологических процедур показывает, что не то автор, не то переводчик забыл / никогда не знал про явления диффузии и осмоса.

«Обработка зрелых оливок сложна еще и тем, что при вымачивании в рассоле они съеживаются. Чтобы избежать перенасыщения солью, оливки скатывают по специальной доске с иглами: тогда через проколы в кожуре рассол будет поступать внутрь малыми дозами» (С. 119).

Следы представлений о сути явления в этом фрагменте присутствуют (рассол, поступающий малыми дозами внутрь оливок при разрушении осмотического барьера). Однако проблема вовсе не в возможном перенасыщении солью, а в том, что вода будет оттягиваться из оливок через полупроницаемую кожуру в гипертонический по отношению к оливкам рассол. Понаделав дырок в кожуре, мы откроем ионам соли дорогу внутрь оливок, и они начнут диффундировать туда по градиенту концентрации.

Наконец, на той же с. 119, в нас вселяют ложные надежды на народную мудрость. Оказывается, «еще в начале XX века крестьяне обнаружили, что нагретые после засолки оливки легко консервировать и они долго не портятся». Если учесть, что первые консервы появились еще в конце XVIII века, а пастеризация — в 1860-е гг., то крестьяне догадались поздновато. Без специальных исследований, пожалуй, не установить, кто и когда придумал заняться термической обработкой оливок, но что-то подсказывает мне, что успокаиваться на версии крепких задним умом крестьян рано.

Замечу напоследок, что в целом, по сравнению с некоторыми естественнонаучными, «экономические» байки выглядят относительно убедительно и, по видимости, ошибок не содержат. Возможно, потому что мы не можем проверить фактическую сторону дела (сколько именно выручает владелец кинотеатра от продажи попкорна, а сколько — от проката фильма), а рассуждения выглядят достаточно логично.

Acсademia del cimento

Вместе с тем, нельзя сказать, что книга не занимательна. Некоторые байки будят живую экспериментальную мысль. Меня, например, порадовала история про оливки. Оставим в стороне так и не постигнутый феномен осмоса или щелочь, не то присутствующую в растворе изначально, не то появляющуюся в нем. Однако одна лишь мысль о том, что оливки прокатывают по доскам, утыканным иголочками, уже будоражит воображение. Я готов был кусать локти от досады, поскольку накануне перед тем, как получить книгу на рецензию, беспечно съел почти целую жестянку оливок, не уделив им должного внимания. Покупать специально еще одну жестянку мне не хотелось. Я украдкой приглядывался к зеленым оливкам сквозь стекла банок, к развесным оливкам, лежавшим в бачках из нержавейки в супермаркете, но они бережно хранили свои секреты.

В конце-концов, я смог проверить историю про игольчатые доски на половинке оливки, сиротливо украшавшей бутерброд с твердокопченой колбасой, поданный мне в забегаловке на улице Некрасова (Санкт-Петебрург). Сняв оливку с зубочистки, торчавшей среди бутерброда, как мачта, увенчанная калошей, я пристально рассмотрел ее. Довольно быстро стало ясно, что осмотр поверхности ничего не дает. В кафе было довольно темно, а поры, несомненно, должны были быть довольно мелкими. В надежде расширить их я слегка сдавил оливку пальцами и начал вглядываться в крутой изгиб ее матового черного бока в поисках маленьких дырочек, и вот — о чудо — на нем заблестели микроскопические капельки рассола, проступившие из невидимых пор, расположенных через примерно равные промежутки.

Повседневность странного мира

Эта книга в одном важном отношении немного напоминает предыдущую, разоблачавшую, среди прочего, историко-научные мифы. То были не наши мифы (попытки утопить никому не известных в России героев или извлечь из забвения... Ломоносова выглядели достаточно забавно), это — не наша повседневность. Ни мне, ни кому либо иному из читающих эти строки, вероятно, не приходило в голову (в порядке праздного интереса) задаться вопросами о том, как чистят письмопроводы в небоскребах, почему в США нет общенациональных брендов молока и свежего мяса или почему консервированные грейпфруты на вкус слаще, чем свежие, хотя их специально не подслащивают. И если во многих случаях речь идет о вполне интернациональных загадках, которые могут быть транслированы в иных культурах с минимальными потерями, то кое-где не помешали бы комментарии, сплетающие недостающий контекст.

Два симметричных примера столкновения миров повседневности содержатся в ответах на вопросы об отличии между прудом и озером (С. 289) и о том, почему XXXXX в конце письма означает «поцелуи» (С. 128). Для русскоязычного читателя искусственное происхождение «пруда», который «прудят» (в отличие от «естественного» озера), «запруживая» русло речки, очевидно и составляет едва ли не первое отличие, которое приходит в голову. Разница между pond и lake куда менее очевидна (или ухослышна?). Зато для русскоязычного читателя далеко не очевидно, что последовательность букв «икс» (звукоподражательное кс-кс-кс-кс) созвучно многократно повторенному слову kiss (в статье эта версия как слишком тривиальная попросту не рассматривается). В этом месте был бы уместен хотя бы самый краткий комментарий, но его нет.

Последнее свидетельство небывалой жестокости по отношению к читателям — упоминание э. э. каммингса в байке «Почему в комиксах тексты и реплики печатают прописными буквами?» (С. 322–323). Шутки на подобные темы предполагают, что все необходимое о э. э. каммингсе уже известно. В принципе, это не удивительно для специалиста по современной литературе, но многие ли из читателей поймут без дополнительных пояснений, что речь идет об одном из известнейших (в мире, но не у нас) поэтов XX века, принципиально не признававшем заглавных букв?

Ы засовывают в рот: колонка (для) редактора и корректора

Как и в прошлый раз, помимо концептуальных проблем, нашлись места, бесхитростно радующие глаз редактора и корректора. В этой книге нет примечаний, которые можно было одним движением руки случайно превратить в список литературы, как это удалось сделать в книге Никола Витковски, но зато есть другие малые прелести. Например, упорное использование заглавных букв для выделения текста. Неужели нельзя было использовать капитель (тем более, что для минускульных цифр место нашлось)? Или кавычки (С. 438): казалось бы всем, кому хоть немного интересна типографика, уже известно, что когда одни кавычки в русском печатном тексте располагаются внутри других, то внешние оформляются «елочками», а внутренние — «лапками».

На совести редакторов я оставляю и «джорнэл оф эбнормэл сайколоджи» (С. 191, байка «Наука доказала, что не все люди поддаются гипнозу. Почему же эстрадные гипнотизеры легко вводят в транс кого угодно?»). Радует, конечно, что не «йоурнал оф абнормал псыхологы» (или «псюхологю»), но проще было бы оставить английское написание. Или не давали покоя лавры Ильфа и Петрова с их «Цайтшрифт фюр психопатологик унд психоаналитик»?

Не могу молчать и здесь: «величина костей от вида к виду может сильно варьироваться» (С. 433, байка «Есть ли у пингвинов коленки»). Лет пятнадцать-двадцать назад, когда я был студентом биофака, за употребление слова «варьироваться» отрубали левую руку, чтобы оставшейся правой будущий биолог мог нацарапать «варьирует».

Вероятно, по редакторскому же ведомству проходит пояснение «незадолго до этого не дышали через рот (ртом)» (курсив мой — А. К.) Я готов поверить, что переводчик и редактор в этой ситуации сдались перед трудным выбором, но надо было быть последовательными — например, добавить возможные варианты и в иные места книги.

Приз зрительских симпатий в номинации технических ляпов получил загадочный фрагмент, расположенный в самом начале книги (цитирую дословно): «Чтобы ы засовывают в рот, а русские — под мышку) и стеклянной трубочки, внутри которой по тоненькому, тоже стеклянному капилляру (не толще человеческого волоса) течет ртуть.» (С. 27, байка «Почему, когда вы достаете из шкафа медицинский термометр, он не показывает комнатную температуру», курсив мой — А. К.) Сколько слов располагалось между «чтобы» и «ы», вероятно, так и останется непостижимым.

Итоги

Читая «занимательную физику» или «занимательную математику» советских времен, мы погружались в тот же мир маленьких загадок. В нем, пожалуй, не было экономических парадоксов, но развитие в этом направлении легко можно было бы себе представить. Зато в них все было в порядке и с физикой, и с математикой. Их можно было безбоязненно дать в руки детям, не опасаясь, что что-то, прочитанное в книге, может быть использовано в ответе на уроке, для осмысления школьной программы или для естественнонаучного истолкования повседневности. Что будет со школьником или школьницей, которые попробуют использовать на уроках физики или биологии то, что они узнали из «Непостижимостей»? Где этикетка, предупреждающая, что это — не безобидная пищевая добавка, а не вполне качественное лекарство от скуки, которое следует применять с осторожностью и, возможно, беречь от детей?

Оригинальные Imponderables еще имеют шансы исправиться: на некоторых байках видны следы последовательных улучшений, да и анонсы новых книг на сайте Дэвида Фелдмана предвещают возвращение старых непостижимостей в новых редакциях. Но их отечественная версия может так и застыть навечно со всеми своими недомолвками и ошибками.

Кому тогда адресована эта книга? Взрослым? Недорослям? Согласен, эти компактные и в меру интеллектуальные байки могут быть востребованы любителями кроссвордов и «Что? Где? Когда?», завсегдатаями вечеринок, которым нужны какие-нибудь интеллектуальные пирожные для того, чтобы выделиться из ряда других кавалеров в тяжелом деле легкого флирта. Однако и в этом случае можно пожалеть, что «Непостижимости» Фелдмана содержат свою меру сомнительных утверждений или прямых ошибок.

Обсудить статью

См. также: