19 марта 2024, вторник, 10:34
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

05 июня 2008, 09:47

Какие свободы нам нужны

Перед самыми майскими праздниками мне довелось побывать на одном экспертном семинаре. Представители трех известных международных организаций (NEAR, SAR и CARA), преподаватели вузов Москвы и Санкт-Петербурга, научные сотрудники ЦНСИ, а также (в качестве специальных гостей) представители OD-группы – бывшие и настоящие студенты соцфака МГУ – собрались 24 апреля 2008 г. в Санкт-Петербурге в Смольном колледже свободных искусств, чтобы обсудить проблемы академических свобод в России.

Мне редко доводилось присутствовать при столь драматичном столкновении академических культур. Можно надеяться, что стороны разошлись с более глубоким пониманием проблем друг друга, но сама дискуссия, происходившая на заседаниях и в кулуарах, была впечатляющим примером несходства самых базовых ценностей и ожиданий.

Случаи не из жизни

Начну с изложения и краткого обсуждения двух конкретных случаев, предложенных российским экспертам для обсуждения.

Случай 1. В некотором царстве, в некотором государстве A, есть разные вузы. Есть классический университет в столице, есть технические в провинциальных городах, есть, наконец, недавно появившийся негосударственный университет. Ректоров назначает министерство на основании представлений от университетов, финансирование в государственные вузы поступает от министерства на основе сложных расчетов в зависимости от числа преподавателей и студентов, при этом классические университеты оказываются в лучших условиях, чем технические.

Министерство образования издает указ о том, что в образовании необходимо усилить патриотический компонент. Для этого, во-первых, все учебные предметы разделяются на более и менее патриотические, а во-вторых, вузам рекомендуют пересмотреть свои учебные программы так, чтобы увеличить долю патриотических предметов. Все это делается под угрозой снижения финансирования.

Университеты реагируют на это по-разному. В классическом университете A ректор созывает ученый совет и сообщает его членам об этом странном указе. Ученый совет впадает в раздумья: в их университете как раз много занимаются «чистой» наукой, имеется масса «непатриотичных» областей исследования, в которых университет традиционно занимает лидирующее положение и благодаря которым имеет некоторую репутацию в мировом научном сообществе. В результате ученый совет готовит публичное заявление «Назначение и ответственность университета в обществе», ректор отсылает его в министерство, сопроводив письмом о том, что университет понимает свой вклад в нарастание патриотизма как следование принципам этого документа, а также распространяет его среди всех преподавателей и вывешивает на сайте.

В техническом университете B, который находится на одной из национальных окраин, ректор, ни с кем не советуясь, отменяет занятия по менее патриотическим предметам. Среди прочих отменяют и семинары по проблемам этнических меньшинств, а преподавателей информируют о досрочном прекращении контракта. Студенты из числа этнических меньшинств выражают протест, пытаясь заручиться поддержкой преподавателей. Ректор игнорирует эту первую волну протеста и сообщает студентам, что им не будут выплачивать стипендии по причине их «непатриотической» деятельности. Узнав об этом, союз студентов университета B начинает акции протеста. Выдвинув в начале требования о восстановлении студентов и преподавателей, демонстранты переходят к теме отставки ректора, а заканчивают критикой правительственной «патриотической» программы. Когда правительство узнает об этом, оно поручает ректору B ликвидировать беспорядки. Ректор объявляет о роспуске студенческого союза, вызывает полицию, полиция разгоняет протестующих силой. После этого в знак солидарности с пострадавшими студентами начинаются студенческие демонстрации по всей стране. Министерство срочно обвиняет в беспорядках студентов и профессоров-вредителей из числа национальных меньшинств и сообщает, что, судя по этим беспорядкам, программа патриотизации идет верным курсом. Университет B закрывают до конца учебного года, оставив всех преподавателей без зарплаты, а студентов – без стипендии.

В негосударственном университете C ректор не обращает внимания на указ. Университет не получает государственного финансирования, поэтому избыток непатриотичных предметов в молодом университете, построенном на основе международных моделей, он считает вполне нормальным. Проблемы начинаются в тот момент, когда студенты университета C, собиравшиеся организовать конференцию по образованию этнических меньшинств, узнают о беспорядках на кампусе B и меняют тему конференции на обсуждение патриотической программы правительства, пригласив преподавателей и студентов из университетов A и B. Министерство требует от ректора отказаться от проведения конференции. Детали механизма давления через совет попечителей я опускаю – композиция становится и так слишком многофигурной. Круг замыкается на ректоре университета А, к которому ректор C обращается с просьбой пригреть конференцию у себя. Экспертов просят ответить на довольно длинный перечень вопросов, при этом поручая им представить себя то министерством, то ректором того или иного университета, то сторонним аналитиком.

Случай 2. Ученый Z из страны B, успешно занимающийся морской биологией, активно участвует в международном сотрудничестве в области природоохранных исследований, участвует в международных океанографических экспедициях, получает, помимо государственного финансирования, гранты от международных фондов. Важное условие предоставления грантов – отчеты об исследованиях на CD-ROM должны быть доступны международному научному сообществу. В течение ряда лет доктор Z успешно выполнял все эти требования, однако в стране меняется политический лидер и начинаются проблемы. «Агент» Государственной Академии Наук, которая следит за всеми исследованиями, осуществляемыми на государственные деньги, вызывает доктора Z к себе, начинает интересоваться зарубежными источниками финансирования и попутно намекает, что доктор Z предоставляет другим странам «чувствительную» информацию и что в дальнейшем так поступать не следует. Доктор Z, в свою очередь, заверяет «агента», что информация, которую он предоставляет в отчетах, ни в коей мере не является секретной. Агент Академии (все время вертится на языке название какой-то другой организации, но так написано в тексте «случая») говорит, что он-то верит Z, но вот другие – «не понимают». Он предлагает Z предоставлять информацию обо всех заграничных контактах, в обмен на что обещает говорить начальству, что Z ведет себя правильно.

Z сообщает об этой беседе заведующему департаментом в институте, в котором он работает. Начальник говорит, что его тоже уже вызывали по поводу Z и что всем будет лучше, если Z будет сотрудничать с Академией (ничего не могу поделать, так в тексте «случая»). Z продолжает работать, но опасается, что находится «под колпаком». Его не оставляет ощущение, что звонки прослушиваются, а почта просматривается. Долго ли, коротко ли, но наступает время очередной международной конференции. Z сообщает главе департамента о том, что собирается ехать. Тот отвечает, что скоро ответит, но тянет с ответом. Так и не дождавшись ничего, Z уезжает со своим CD на конференцию. По возвращении он узнает, что в его кабинете и квартире был обыск, и что, судя по всему, файлы на его компьютерах также были досмотрены. Z сообщает об этом главе департамента. Тот отвечает, что Z сам виноват, и что своим отъездом на конференцию без разрешения он навлек на факультет неприятности. Z обращается в полицию, когда он объясняет, что был за границей, следователи сообщают начальству, а начальство, в свою очередь, допрашивает Z, обращая больше внимания на его контакты на конференции, чем на то, что Z обнаружил по приезде.

Через несколько дней Z арестовывают и предъявляют ему обвинение в разглашении государственной тайны в виде распространения CD с результатами исследования. Семья и некоторые коллеги обращаются в Академию наук, но Академия отказывается вмешиваться, поскольку считает, что это проблемы полиции и института. За рубежом разворачивается кампания по спасению Z. Чены Международной ассоциации морской биологии (МАМБ) пишут в правительство страны B, представители МАМБ и грантодателей посещают посольства страны B, расположенные в их странах. Через восемь месяцев Z выпускают из тюрьмы «по состоянию здоровья». Обвинения, вместе с тем, с него так никогда и не будет снято.

Z возвращается в институт и пытается работать, но все избегают его, опасаясь, что их обвинят в сотрудничестве с предателем. Z опасается всего: продолжения исследований на международном уровне, поездок на конференции – он боится, что это снова приведет к аресту. В конце-концов, он решает переехать в маленький провинциальный город, согласившись занять младшую преподавательскую позицию в местном университете. Он полностью погружается в преподавание, оставив исследования и почти не контактируя с иностранцами.

Читая описания этих случаев (особенно первого), я плакал от умиления. Перед моими глазами вставала маленькая страна с сильными образовательными традициями, прозрачной и управляемой вузовской системой, мощным faculty (по крайней мере, в традиционном государственном университете и молодом негосударственном) и мощными студенческими организациями, готовыми занять гражданскую позицию и отстаивать ее. Эта ситуация ничем не напоминала мне Россию и российское высшее образование, какими я их знаю. Второй случай был немного ближе к нашим реалиям (особенно в том месте, где, заняв должность преподавателя в университете, Z оказывается вынужден отказаться от исследований), однако, вспоминая похожие случаи из отечественной практики, я чувствовал, что и он – не про известную мне Россию. Наша жизнь, по крайней мере, гораздо многообразнее.

Случаи из жизни: 1. Неправедные утеснения

Российские «кейсы» много менее ясны. Я специально предельно генерализую их (не делая, впрочем, существенных умолчаний), отчасти потому, что они затрагивают довольно чувствительные темы и любая конкретика может быть использована во вред героям, по крайней мере, части из них.

Исследователь-социолог А собирается проводить социологические исследования в закрытом военно-промышленном городке. Исследования финансируются одним из международных фондов. Пора ехать в командировку в «поле». Надо поставить какие-то подписи на неких официальных бумагах. Директор учреждения, в котором работает социолог А, отсутствует. Далее – следите за руками: исследователь А договаривается по телефону о том, что нарисует подписи на бумагах за директора. Рисует директорские подписи, уезжает. В деле проявляют заинтересованность «компетентные органы». Начинается разбирательство. Довольно быстро выясняется, что подписи на бумагах – поддельные. Социолог А получает массу неприятностей, исследования приходится прекратить. С одной стороны, налицо зажим академических свобод: исследования по «неудобной» для правительственных чиновников теме, осуществляемые (страшно сказать) на деньги зарубежного фонда, прекращены под жестким давлением. С другой стороны, у социолога А плохо получается роль невинной жертвы режима. Встает невольный вопрос к представителям международных организаций по вопросам защиты академических свобод: как бы они посмотрели на то, что их коллега подделывает подпись своего начальства на официальном письме? Не знаю, кто как, но я не вижу профессора чикагского или кембриджского университета на месте героя этого кейса.

Исследователь-зоолог В проводит исследования на территории одного из сопредельных России государств. Природные комплексы не признают государственных границ, нередко пересекая их самым причудливым образом. Много лет назад группа орнитологов (специалистов по птицам) заключила договор с Академией наук сопредельного государства на проведение мониторинговых исследований по хищным птицам (их, находящихся на вершине трофической пирамиды, нередко считают важнейшим индикатором состояния природных сообществ). С ними тайком пробирается и зоолог В. Дело в том, что он занимается насекомыми, а это значит – ловит и убивает их тысячами экземпляров за сезон. Орнитологам, в отличие от него, не надо убивать птиц – птицы, в отличие от бесчисленных полчищ насекомых, известны наперечет и опытный исследователь отличает их, рассматривая в бинокль. Судьба энтомолога (специалиста по насекомым) более сурова: большинство насекомых удастся опознать только зимой, после работы с коллекциями и литературой. Это значит одно: ловить и вывозить, другого способа нет. Однако вот незадача: в академии наук сопредельного государства нет специалистов-энтомологов, с которыми можно было бы заключить договор о сотрудничестве, такой же, как у орнитологов. В принципе, этот договор можно и не заключать. Надо хотя бы иметь заключение карантинной инспекции о том, что все насекомые мертвы и что через границу не перевозятся живые карантинные вредители. Но получать его долго и надо ехать в столицу этого государства, а исследования проходят в весьма удаленном от нее приграничном районе. Зоолог В приблизительно знает, что его ждет, если он попадется на границе с вывозимым материалом без соответствующего разрешения. В лучшем случае – крупный денежный штраф, в худшем – тюремное заключение. Однако он сознательно (и даже несколько бравируя) идет на нарушение закона. Ловит насекомых в свое удовольствие и пересекает границу мимо КПП. Что скажут защитники прав ученых, когда зоолог В попадется? Как они согласуют свои требования с требованиями их коллег, ведающих защитой редких животных? С требованиями карантинной инспекции? Да, возможно, природоохранные и карантинные законы оставляют желать лучшего, но они есть, и с этим надо как-то считаться.

Группа студентов вуза X недовольна качеством преподавания и порядками на факультете. Они начинают свои акции с протеста против завышенных, по их мнению, цен в студенческой столовой, каковую акцию, по договоренности с ними, проводят студенты других факультетов и даже других вузов. Охрана факультета задерживает участников и препровождает их в отделение милиции. Пользуясь этим как информационным поводом студенты начинают кампанию в прессе. Скандал разгорается. Студенты выдвигают требования по качеству образования. Администрация факультета и ученый совет не согласны со студентами. В этом нет ничего удивительного, поскольку ученый совет давно «подчищен» деканом, а немногие несогласные преподаватели один за другим увольняются с факультета. Студенты создают сайт, пишут письма, выходят на международную научную общественность, известных в данной области ученых России и на ректорат вуза. Международная и российская научная общественность пишет письма в поддержку студентов. Ректор назначает комиссию, которая выявляет ряд нарушений, в основном, связанных с организацией учебного процесса. Дорогую столовую закрывают, на ее месте открывают дешевую. Кроме того, студентам удается дойти до Общественной палаты, которая назначает свою комиссию. Комиссия публикует заключения экспертов о низком качестве преподавания на факультете и о том, что учебники декана и его постоянного соавтора содержат фрагменты, заимствованные из чужих текстов. Однако, даже задействовав такие ресурсы, студенты не могут добиться ничего. В университете все спускают «на тормозах». Ректорские комиссии и комиссия Общественной палаты с чувством выполненного долга удаляются. Студенты частью завершают свое обучение, частью отчислены. В качестве одной из последних надежд они приходят на описываемый нами семинар за поддержкой. Болея за правое дело, затеянное студентами, невольно переспрашиваешь себя: не во сне ли я? Студенты просят международные организации, ведающие защитой академических свобод, помочь им (следите за руками) уестествить faculty вуза X при помощи внешнего политического давления...

Конечно, есть и немного более ясные случаи. S, работающий в институте, занимающемся комплексным изучением двух зарубежных стран, публикует сочинение, в котором, опираясь на опубликованные ранее утверждения чиновников министерства обороны и представителей конструкторских бюро, делает некоторые умозаключения. S не имеет доступа к секретной информации. Все его умозаключения носят спекулятивный характер. Книга, прошедшая было военную цензуру, изымается из продажи. Затем, за отсутствием в ней сведений, составляющих государственную тайну, книга возвращается в торговую сеть. Но коготок увяз – всей птичке пропасть. Выясняется, что S, тем временем, имел контакты с двумя иностранным гражданами, которым передал часть аналитических материалов за вознаграждение. В результате двух судебных процессов 33 из 38 пунктов обвинения сняты, но за оставшиеся 5, по мнению ряда экспертов, столь же невнятных и натянутых, как и 33 отпавших – 15 лет строгого режима. Международная и российская научная общественность безуспешно пытаются поставить вопрос о пересмотре дела и снятии обвинений. Этот и пара других случаев, связанных с «технологиями двойного назначения», очевидно отсылают нас к важной проблеме государственной тайны. Крайне невнятное законодательство в этой принципиальной области загоняет многих в «серую зону», в которой даже не вполне ясно, нарушаешь ты закон или нет. Однако и при воспоминаниях об этих случаях всплывает тонкое облачко неприятного осадка. Из изучения опубликованной в СМИ полемики по делам S, D и K не складывается однозначного впечатления, что они делали что-то из ряда вон выходящее. Вместе с тем, точно так же очевидно, что занимались они отнюдь не морской биологией. При известной сноровке спецслужб, разумеется, многие исследования по морской биологии могут рассматриваться под углом поиска подводных лодок или чего еще похуже, но, согласитесь, это не совсем тот случай.

Случаи из жизни: 2. Стандарты, доверие и негоциации

Проблемы университетов и образовательных стандартов высшей школы – настолько больная и сложная тема, что даже не ясно, с чего начинать. Ситуация в российской системе высшего образования ничем не напоминает первый случай, предложенный на рассмотрение экспертов, однако это вовсе не означает, что у нас есть повод для праздника. С одной стороны, радостно, что, при всех сомнениях в здравости отдельных решений, пока что трудно помыслить о том, чтобы министерство предложило «наддать патриотизма» описанным образом. С другой стороны, ситуация с образовательными стандартами далеко не благополучна. С третьей – степень сплоченности и самосознания отечественного faculty невысока, а там, где высока, ее градус обычно достается дорогой и неприятной ценой.

Российская система образования принципиально непрозрачна на уровне преподавания конкретных предметов. Государственный стандарт, сформулированный не в понятиях практик обучения по широким тематическим областям (например, требования непременных семинаров с большим объемом внеклассного чтения при изучении философии, истории или социологии или требования большого практического курса при изучении математической статистики), а в виде списков ключевых слов, позволяет легко манипулировать программами на уровне документооборота. Достаточно вписать в программу по предмету ключевые слова из госстандарта и потыкать в них носом проверяющего, и ваши проблемы будут (при прочих равных) решены, что бы вы ни читали в лекциях на самом деле.

С другой стороны, подготовленные неизвестными тружениками с большим запасом списки ключевых слов госстандарта могут аукнуться во время нелепых тестов на «остаточные знания». Разработанные неизвестно кем и как (и снова без широкого коллегиального обсуждения), они предоставляют легкую возможность почувствовать себя Прокрустом-любителем любому проверяющему. При реальной разнице программ (и как может быть иначе в высшей школе с ее преимущественно авторскими курсами?) они скорее позволяют оценить разницу понимания той или иной дисциплины составителем теста и преподавателем тестируемых студентов. Эта разница будет тем заметнее, чем дальше будут отстоять читаемые курсы от натоптанных дисциплинарных тропок. Легко понимаю, как можно унифицировать в масштабах страны программу по зоологии (впрочем, эта задача, при значительной внутренней дисциплине, присущей представителям естественных наук, и наличии большого количества однотипных руководств уже практически решилась сама собой). С куда большим трудом понимаю, как можно унифицировать преподавание российской истории (хотя по-прежнему не ясно, зачем). Но совсем отказываюсь понимать, как можно унифицировать преподавание ублюдочного монстра «Концепции современного естествознания». Однако результаты проверки «остаточных знаний» уже используются и будут использоваться впредь для давления на строптивых преподавателей.

В принципе, система могла бы работать на доверии преподавателей друг к другу по принципу: «Я доверяю своему здравомыслящему коллеге – что бы и как бы он ни читал, он не навредит студентам». Однако и здесь все почти безнадежно. В России нет никакого единого рынка академических репутаций в виду отсутствия физической основы для его возникновения, а потому в большинстве случаев нет и не может быть доверия к коллегам, основанном на чем-либо, кроме персональных знакомств (часто на ненаучной почве). За редкими исключениями (в основном, это касается некоторых разделов физики и математики – я мало знаю академическую культуру этих дисциплин, но то, что известно, вселяет некоторые надежды) в России почти нет научных журналов национального уровня. Обычно даже крупные журналы – это «карманные» журналы НИИ и некоторых вузов. Причем число журналов, и без того немалое, постепенно растет. А это значит – растет множество автономных ячеек научного сообщества, завязанных на собственные печатные органы. Есть определенные проблемы и с общенациональными научными ассоциациями. Их съезды редки и нерегулярны, а программы (как и журналы) строятся по ведомственному принципу: список секций обычно совпадает со списком структурных подразделений головного НИИ. Сами съезды проходят в обстановке, не способствующей ничему, кроме взаимных терзаний. Секционные заседания с их пятнадцатиминутными докладами, безо всякого обсуждения переходящими один в другой, пленарные заседания с парадными речами и докладами, отобранными по неизвестным основаниям. Конец этой истории известен, поскольку он уже наступил. По результатам недавнего исследования петербургских социологов, проведенного Михаилом Соколовым, в одной только северной столице обнаружилось три социологических сообщества, члены каждого из которых практически не знали о существовании двух других. Не удивлюсь, если при исследовании других дисциплин мы получим сходную картину.

Довершает картину разгрома то, что в российских вузах практически отсутствует система коллегиального обсуждения важных вопросов, касающихся внутривузовской образовательной и научной политики. И речи не идет о том, чтобы обсудить те или иные инициативы на уровне кафедр или даже факультетов и принять консенсусное решение. Обычно все сводится к «продавливанию» решений, поступающих от вузовских бюрократических структур типа учебно-методического отдела. При этом вузовская бюрократия постоянно всех куда-то торопит. Все решения нужно непременно принять вчера. Времени на то, чтобы остановиться и подумать, нет. Среднему вузовскому преподавателю, замученному предельными аудиторными нагрузками, проще смолчать и согласиться с очередным нововведением, чем обсудить его целесообразность, поскольку возможность обсуждения не институциализована, и даже для минимального сопротивления пришлось бы идти сразу на баррикады безо всяких промежуточных инстанций. Потом ему или ей придется дорого заплатить за свое соглашательство, выполняя очередной пакет абсурдных требований, сдобренных демагогическими рассуждениями о благе студентов. В таких условиях не процветают науки и искусства. В них не до академических свобод. В таких условиях процветает только один субъект образовательного процесса – породистый вузовский бюрократ, которому нет дела ни до преподавателей, ни до студентов, ни до качества образования, но лишь до своевременного бумагооборота.

Вот история из жизни крупного вуза V с филиалами в нескольких городах. Министерство издает приказ о том, что каждая учебная дисциплина должна быть снабжена учебно-методическим комплексом (УМК). Министерство оставляет вопрос о конкретном составе УМК на усмотрение вузов, сделав обязательными только два компонента: программу по предмету и образец итогового теста. В головном офисе вуза Ученый совет считает, что вполне возможно расширение списка обязательных компонентов УМК до семи. В Ученом совете эта идея не вызывает протеста: все члены совета – профессора, и у них хватит вольных или невольных помощников для подготовки всех семи компонентов. О большинстве молодых преподавателей, не имеющих ассистентов и обладающих гораздо большими аудиторными нагрузками, они в этот момент не думают. Решение «спускается» в филиалы.

В филиале V1 преподаватели оказываются недовольны. Они неоднократно высказываются против такого раздутого состава УМК. Однако Ученый совет филиала поддерживает инициативу центра, не прислушиваясь к результатам обсуждения на кафедрах и факультетах. Директор филиала V1 рапортует о том, что вскоре филиал будет обеспечен УМК на 100%. Преподаватели в большинстве своем пытаются саботировать это мероприятие. Идут месяцы, УМК как не было, так и нет, на филиал надвигается очередная проверка. Проблема с УМК вновь обостряется: хотя Министерство и дало вузам карт-бланш в отношении состава УМК, те вузы, которые взяли на себя повышенные обязательства (например сделать семь компонентов вместо двух), будут оценивать на основании этих обязательств.

Особенно неблагополучно обстоят дела на факультете S. Это – один из самых молодых факультетов, укомплектованный, в основном, молодежью, пришедшей частью из одного весьма инновационного негосударственного университета, частью – набранной по конкурсу из других мест. Преподаватели выполняют к сроку лишь часть требований. Для ускорения процесса директор филиала V1 заменяет одного и. о. декана на другого (в филиале деканов не выбирают, их назначает директор). Первые же решения нового декана направлены на то, чтобы выявить список нарушителей, еще не сдавших УМК в полном объеме. Y, Z и T, выявленных при расследовании, собираются лишить надбавки к зарплате (это – около 60% зарплаты, выдаваемой на руки). Преподаватели факультета выражают протест против назначения декана без каких-либо консультаций... Кейс еще не завершился, но у меня нет особого оптимизма. Несогласные останутся без половины зарплаты. Новый посаженный декан останется во главе факультета, который фактически выразил ему вотум недоверия.

Иным, возможно, приятно умереть за идею, когда ее размеры впечатляют. Горько, но понятно, когда страдаешь из-за борьбы с ползучим национализмом или очевидной псевдонаукой. Гораздо труднее объяснить себе, ради чего биться насмерть с нелепыми требованиями бюрократов. Еще труднее осознать, что борьба с внутривузовской бюрократией – такая же неотъемлемая часть борьбы вузовских преподавателей за академические свободы, как и требование гласной экспертизы по делам осужденных исследователей в области технологий двойного назначения. Возможно этот невидимый постыдный фронт борьбы с внутривузовской бюрократией даже более важен. С победы на нем начинается самоуважение преподавателей, которые (дам себе помечтать) понимают, что их корпорация – реальный хозяин в академических вопросах. С уважения к самим себе начинается доверие к коллегам, признание прав других участников образовательного процесса – студентов.

С чего начать поиски свободы?

Там ли мы вообще ищем академических свобод? Чего мы хотим? Возможности подделывать в случае необходимости подписи коллег под официальными документами? Безнаказанно нарушать законы сопредельных стран по охране местной флоры и фауны и карантинный режим? Возможности надавить на преподавательский состав вузов, чтобы тот изменил что-то в своем подходе к преподаванию? Приватизации небольших сегментов ВПК? Сомневаюсь. Возможности беспрепятственно вести социальные исследования по «горячим» и «неудобным» темам, затрагивающим, в том числе, и государственные интересы? Проводить исследования биоразнообразия, не сдерживая себя противоестественными рамками государственных границ? Получать качественое образование на уровне развитых стран? Сотрудничать с учеными других стран в области исследований по проблемам контроля за вооружениями и высоких технологий? Да, несомненно. Однако пока первая группа вопросов практически не отделима от второй, общего ответа не будет.

Более общие вопросы, которые неотступно преследовали меня во все время обсуждений на семинаре, состоят в следующем: насколько белы одежды российских ученых и вузовских преподавателей? Готовы ли мы чистосердечно требовать защиты от неправедных утеснений? Что стоит в специфически российской повестке дня на первом месте? Academic freedom или academic integrity? Свобода или порядочность? Что-то большое, светлое и недостижимое или наведение элементарного порядка в процедурах принятия решений в вузах и НИИ? Как преодолеть дефицит доверия представителей профессорско-преподавательского корпуса друг к другу?

Я не хочу сказать, что в России вовсе нет случаев зажима людей в совершенно белых одеждах или что в России совершенно не встречаются сильные факультеты с проработанной процедурой принятия коллегиальных решений. Но, положа руку на сердце, я вынужден буду признать, что эти случаи не составляют большинства.

Пустыня реальности российской научной и образовательной системы населена сложными и внутренне противоречивыми персонажами, похожими на добродетельных вампиров современных мистических боевиков. Их злая судьба не может не вызвать некоторого сочувствия, но невозможно отделаться от ощущения, что с защитой их свобод придется подождать, пока они сами не научатся управляться со своими темными инстинктами. Правила жизни этого невозможного мира запутаны и таинственны, а обнаружить того, кто определяет эти правила, и как-то повлиять на их формулировки практически невозможно. Это обрекает ученых, преподавателей и студентов на вечную полужизнь в полусвете сумерек российского просвещения. Многие сознательно идут на нарушение нелепых правил, установленных без их участия, в обмен на возможность властей в любой момент прекратить рискованные эксперименты в серой зоне, созданной с полного их (властей) попустительства. Когда какой-либо из факультетов объединяется в борьбе с внешним давлением, то чаще всего это единение достигается путем чистки рядов ученого совета в пользу людей, лояльных декану, и изгнанием диссидентов из рядов факультета, а объединяющие идеи, на защиту которых встает факультет, оказываются довольно сомнительного свойства (изоляционизм, антисемитизм или клерикализация науки). Без разумной системы сдержек и противовесов (которая, следует признать, на настоящий момент отсутствует) университетская автономия оборачивается ничем не контролируемым академическим самоуправством. С какого конца развязывать этот Гордиев узел? Есть искушение пойти по стопам Александра Македонского, но нету сил.

Справка: Кто такие NEAR, SAR и CARA?

Network For Education and Academic Rights – Сеть за образование и академические права – основана по инициативе ЮНЕСКО в Париже в 2001 г. Сеть объединяет организации, борющиеся за академические свободы и право на образование, основанное на Всеобщей декларации прав человека. http://www.nearinternational.org/

Scholars at Risk – Ученые в условиях риска – сеть организаций высшего образования, предоставляющая помощь и места для работы ученым и преподавателям-мигрантам, беженцам из «проблемных» стран. http://scholarsatrisk.nyu.edu/Beta/

Council for Assisting Refugee Academics – Совет по помощи ученым-беженцам – благотворительная организация, основанная еще в 1933 в Великобритании для помощи ученым, бегущим из нацистской Германии. В настоящее время осуществляет помощь ученым-беженцам из других стран. http://www.academic-refugees.org/

См. также:

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.