19 марта 2024, вторник, 14:38
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

20 июня 2008, 09:26

Академия как наследие старого порядка

Многие устойчивые формы общественной жизни воспроизводятся лишь благодаря институциональной инерции. Изо дня в день люди перемещаются в пространстве и производят определенные действия установленным образом. Из этих повторяющихся действий и складывается нормальное функционирование организаций. Есть искушение истолковать такую деятельность как целерациональную, однако мы будем вынуждены признать, что если какая-то рациональность и будет выявлена, то не абстрактная научная, а бытовая и прагматическая. Делай то, что делал всегда, и все само собой как-нибудь образуется. Эти соображения применимы в полной мере и к жизни научного обывателя. Одним из аспектов этой жизни, связанным с привычкой ума в отношении «Академии наук», мы сейчас и займемся.

Словосочетание «Академия наук» настолько привычно российскому слуху, что кажется, будто Академии наук – часть природы и будто наука по всему миру должна быть непременно организована в виде академий. Вместе с тем, это совершенно не соответствует действительности. Беспристрастный сравнительно-исторический анализ показывает, что академии (по поводу того, что это слово может означать совершенно различные, вещи мы поговорим чуть позже) представляют собой лишь один из возможных вариантов организации науки, довольно специфичный и оправданный далеко не во всех ситуациях.

Современная Российская Академия Наук (РАН) – наследник длинной череды организаций, берущей свое начало от Академии наук и художеств в Санкт-Петербурге, основанной по указу Петра I. За свою долгую историю она успела измениться до неузнаваемости, а ее существование практически полностью лишилось первоначального смысла. Задача этих заметок в том, чтобы дать краткий очерк этих эволюций и задать новую перспективу для обсуждения вопроса о том, какая академия наук нам нужна и нужна ли она вообще. Я не большой поклонник структурного функционализма, но его представление об обществе как сложной системе, функции которой требуют для своего отправления определенных организаций, обладает некоторой эвристической ценностью. Мягкая форма структурного функционализма, редуцированного до уровня эвристического методологического принципа и будет нашим помощником на этом пути.

Маленькая придворная академия:
XVIII – начало XX вв.

Начнем с контекста возникновения АНиХ в Санкт-Петербурге петровского времени. Что за организацию пытались там создать? На какие модели опирались составители проекта?

К началу XVIII века в Европе имелось два принципиально различных типа учреждений, именовавших себя академиями. И те, и другие получили свое название в честь платоновской академии в пику католическим университетам, доставшимся в наследство от средневековой Европы.

Учреждения первого типа были высшими учебными заведениями, открытыми в протестантских землях после Реформации, частично на базе захваченных католических университетов, структуру которых они имитировали. В состав наиболее крупных из них входило четыре классических факультета: общеобразовательный философский (бывший факультет искусств) и три факультета для подготовки к «профессиям»: медицинский, юридический и протестантского богословия. Многие известные протестантские академии (например, Лейденская, Упсальская, Геттингенская) сохранились и до наших дней (и посейчас в их латинских наименованиях и на старинных гербах, украшающих печати, сохранилось слово «академия», хотя на национальных языках их давно называют университетами).

Учреждения второго типа начали формироваться при монарших дворах. Сначала в итальянских государствах, потом – во Франции и Священной Римской Империи. Эти маленькие придворные Академии наук, сложившиеся в условиях старого порядка в XVII–XVIII веках, отвечали иным функциональным потребностям времени. Они обеспечивали двор научно-технической экспертизой, присматривая попутно за монаршим садом, зверинцем, музеем и библиотекой, составляя календари, давая заключения по вопросу о том, кому следует, а кому не следует выдавать патент, как устроить фейерверк по торжественному случаю, кому присудить премию за решение конкурсной задачи и т. п.

Академия наук и художеств в Санкт-Петербурге должна была сочетать функции тех и других, а по возможности и кое-какие еще. Например, с самого начала было положено завести при академии университет и гимназию, и, хотя с академическим университетом дело так и не пошло (он функционировал более-менее исправно только при Ломоносове, в 1748 – 1765 гг.), гимназия с грехом пополам дожила до начала XIX века, слившись в 1805 г. с новой городской гимназией.

Были у Академии и другие уникальные особенности. Например, высокие оклады профессоров, как поначалу называли академиков. Жалованье профессоров составляло от 660 до (в исключительных случаях) 1800 руб. в год, что в 20-60 раз превосходило оплату неквалифицированного труда. Кроме того, академики получали многое «натурой» (хотя и не все): казенные квартиры, свечи, дрова. В придворных академиях Европы денег либо не платили вовсе, либо платили мало. Единственным исключением были астрономы, которые в ряде мест получали изрядное денежное содержание, поскольку традиционно, помимо наблюдений за звездами, занимались также другими важными делами, вроде составления календарей и карт («астрономическую» зарплату в 1800 руб., кстати, получал именно астроном Н. Делиль). Впрочем, до 1750-х гг. жалованье платили нерегулярно, порой задерживая на полгода и более.

Кроме того, академия в Петербурге, долгое время жившая de facto в отсутствие устава (официально регламент, сильно отличавшийся от первоначального проекта был принят лишь в 1747 г.) и президента (первый президент, лейб-медик Л. Блюментрост, вынужден был вскоре уехать в Москву, а после него президенты часто менялись), постепенно начала приобретать черты хорошо знакомого к этому моменту бюрократического учреждения – коллегии. Помимо академической конференции, в которой заседали профессора, в составе академии образовалась не предусмотренная первоначальным проектом канцелярия, которая заправляла всем огромным академическим хозяйством: выделившимся в отдельное производство географическим департаментом, типографией, мастерскими, зданиями, музеями и библиотекой. Канцелярия опосредовала весь оборот бумаг. Через нее академики и служители академии переписывались друг с другом, туда несли жалобы и доносы, через нее же общались и с внешним миром, не исключая и службы императорского двора. Академическая конференция с переменным успехом пыталась вести борьбу с канцелярией, но до упразднения последней в 1766 г. роль этого бюрократического монстра была огромна.

Бюрократизированную Академию наук и художеств в Санкт-Петербурге XVIII века с ее академиками-чиновниками на жалованьи иногда противопоставляют Лондонскому королевскому обществу с его вольными искателями истины. Это, в целом, верное противопоставление должно учитывать однако и то, что в Европе XVIII столетия Лондонское королевское общество представляло собой едва ли не большее «исключение из правил», чем его «идейный антипод» в Петербурге. Лондонское королевское общество по форме напоминало не столько придворные академии континентальной Европы, сколько английские обеденные клубы. В основе своей это были ассоциации горожан, которые раз в неделю собирались, чтобы вскладчину отобедать «не дома». Богатые клубы имели возможность выстроить собственное здание с обеденным залом, клубы победнее собирались в харчевнях. В Лондонском королевском обществе на обед подавали эксперименты, которые ставил нанятый вскладчину демонстратор – один из первых ученых-профессионалов Европы.

В целом, такая маленькая придворная академия наук (число одновременно действующих профессоров-академиков не превышало в XVIII веке полутора десятков) вполне соответствовала задачам своего времени. Она исправно обеспечивала двор одами, фейерверками, показательными диспутами по торжественным случаям и мелкой научно-технической экспертизой. В качестве побочного продукта – издавала академический журнал на латинском языке, а также городскую газету с научно-популярными приложениями и много чего еще, поскольку в ее состав входила одна из крупнейших светских типографий России. По мере сил помогала в попытках сделать страну хотя бы немного более управляемой. Необъятная «Сибирь» была опутана сетью маршрутов академических экспедиций, пытавшихся описать естественные богатства Российской короны.

Ситуация несколько изменилась в течение XIX – начала XX веков с появлением зачатков университетской системы (к революции 1917 г. Россия подошла с десятком университетов – это примерно вдвое меньше, чем в Германии того времени). Формально Академия несколько потеряла в автономии, будучи с 1804 г. подчинена Министерству народного просвещения, но, по сравнению с мрачной эпохой засилья академической канцелярии, это было гораздо более вольное время. Количество людей, вовлеченных в производство научного знания, перевалило за два десятка и теперь измерялось немногими сотнями человек, но старая система управления этим немноголюдным хозяйством все еще работала, отвечая скромным научным запросам государства. Однако качественный скачок был еще впереди.

Большая советская академия: от «Великого перелома» до наших дней

Перелом наступил на рубеже 1920–1930-х гг., когда начался взрывной рост численности научных работников и научных учреждений, в том числе и подведомственных Академии Наук, в 1934 г. переведенной в Москву. В это же время АН СССР на долгие годы приобретает полную автономию: ранее подведомственная Наркомпросу (что соответствовало традициям царской России), она переходит в 1933 г. в непосредственное подчинение Совнаркома, а далее – Совмина, фактически став сама себе министерством науки. К началу Второй мировой войны численность АН СССР выросла в разы: 119 академиков и 182 члена-корреспондента, около 200 учреждений, более 10000 сотрудников. По образу и подобию АН СССР была создана целая сеть отраслевых академий (ВАСХНИЛ, АМН СССР и др.), а затем – сеть региональных отделений. Счет научных работников в целом по стране шел уже на десятки тысяч. Эта армия была расквартирована по разросшейся системе научно-исследовательских институтов АН СССР, научным станциям и лабораториям, отраслевым НИИ, в меньшей степени – вузам (к 1939 г. – 1557 учреждений; к концу войны, несмотря на все лишения и потери, их число перевалило за 2000).

В плане управления наукой это привело к централизации и выстраиванию иерархических властных отношений в рамках кампании, заложившей основы советского академического разделения труда. Борьба с «дублированием тематик» и «мелкотемьем», проводившаяся под лозунгами экономии средств, привела к тому, что научные направления были без остатка распределены между НИИ АН СССР и многочисленными отраслевыми. В некоторых областях это приводило к сверхцентрализации, когда за какое-либо направление отвечал один-единственный на всю страну институт. В этой ситуации достаточно было занять ключевую управленческую позицию, и в распоряжении оказывалась целая армия, которая, как по команде, готова была развернуться за новым лидером. Одним из побочных эффектов этой системы организации науки и стала, например, лысенковщина. Достаточно было в несколько ходов поменять Вавилова на Лысенко и слегка надавить – и вся генетика на долгие годы пошла под откос. Уцелела она, кстати, в полуподполье, благодаря тем же замечательным структурным особенностям – в неподвластных Лысенко сегментах, например, под эгидой атомного проекта, генетики могли относительно спокойно работать все тревожные годы.

Сама АН окончательно перестала быть местом производства знаний и даже организации экспертизы. Все это ушло в те места, где идет реальная работа – в академические и отраслевые НИИ. За собственно АН остались только функции организации показательных идеологических кампаний (зачахшая в 1950-е) и так называемого планирования в области науки (эвфемизм для обозначения дележа части «научного» бюджета на не вполне прозрачных основаниях, а также процедуры утверждения плановых тем исследований в подведомственных НИИ и отчетов по ним).

Мы, собственно, и поныне живем в системе, основные структурные особенности которой сложились в 1930–1960-е гг. Она немного подразболталась, но не стала от этого эффективнее в отношении управления наукой, а в виду перехода страны от плановой экономики к рыночной, еще и несколько оторвалась от реальной социальной практики.

Такой системы академий с такой степенью централизации власти и контроля за финансовыми потоками нет более нигде в мире (даже на постсоветском пространстве эта модель значительно утратила позиции). Слабым утешением может послужить то, что кое-где хотя бы придворные академии сохранились в близком к прежнему объеме (и с близкими функциями – разве что вопрос об одах и фейерверках утратил прежнюю остроту), например, в Швеции. Однако не надо забывать, что масштабы Швеции – не масштабы России. Все население этой маленькой северной страны меньше, чем население Москвы, а наши полмиллиона научных работников просто не смогли бы найти там работу – их на порядок больше, чем тех, кто вовлечен в R&D в Швеции. В России XXI века не годятся организационные решения образца XVII–XVIII веков в масштабе 25:1. Сталинская сверхцентрализованная академия, ослабленная постперестроечным хаосом, тоже вряд ли осмысленна в стране, в которой больше нет плановой экономики. Тут нужно что-то другое.

Возможно, надо радикально пересмотреть вопрос о необходимости РАН как таковой. Даже в XVIII веке не вся наука была сосредоточена в Академии, но тогда можно было хотя бы сказать, что науку действительно движут вперед те 10–15 академиков, которые состоят в штате. В начале XXI века подобное утверждение нельзя было бы признать верным. Науку движет вперед уже не РАН как таковая, даже с ее более чем четырьмя сотнями действительных членов и более чем шестью – членов-корреспондентов. Науку движут те самые полмиллиона научных работников, рассредоточенных по НИИ и вузам. Возможно, далеко не все они делают это наилучшим образом, но если ориентироваться на передовые отряды, то расчет индексов цитирования показывает, что академики не сильно выделяются на общем фоне. Ликвидация РАН или ее радикальная реорганизация не будет означать закрытия научно-исследовательских институтов, в которых и идет реальная работа.

Вопрос о том, как именно будет выглядеть российская наука без Академии (по крайней мере, без сталинской Академии), остается пока открытым. Ответ на него явно находится за рамками этой заметки. Бесспорно, ориентироваться при этом надо на страны сопоставимого масштаба с опытом организации науки в рыночных условиях. И здесь для начала придется признать, что ни в одной из них, даже при сохранении некоторых реликтов старого порядка, академия наук не играет той роли, которую она пытается играть в постсоветской России. Точно так же бесспорно, что система организации науки при научном сообществе такого масштаба должна быть децентрализована, а каналы финансирования диверсифицированы. При российских финансовых возможностях вряд ли получится слепо копировать чью-то готовую систему организации науки, да и институциональная инерция не позволит сделать этого в одночасье. Некоторые шаги по оздоровлению обстановки могли бы быть относительно недороги и не потребуют большой крови, но они требуют вдумчивого детального обсуждения.

Сокращенная версия текста была напечатана в газете «Троицкий вариант»

См. также:

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.