19 марта 2024, вторник, 10:13
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

30 апреля 2009, 08:42

Задача со многими невнятными

Прежде чем спор всех глухих друг с другом продолжится по спирали, хотелось бы вернуться к его началу. Признаюсь, если бы С. Г. Кордонский не предупредил задним числом, что текст «Наука и кризис» был «жестким и провокационным наездом», я бы не стал его перечитывать (сам текст показался мне довольно поверхностным и смутным). Перечитав, я склонен согласиться с сетованиями С. Г. на то, что ученые ответили на «наезд» не так, как нужно. Отчасти, потому что они восприняли как «жесткий и провокационный наезд» совсем не то, что, судя по всему, было жестким и провокационным наездом. Не симпатизируя в целом позиции, заявленной С. Г. Кордонским, попробую, тем не менее, сделать так, чтобы его провокационный задор попал в цель, а не туда, куда он угодил. Постараюсь быть краток, сожалею, если от того буду слишком резок.

О чем писал Кордонский?

Итак, о чем написана статья Кордонского? Он начинает с того, что мир охвачен системным кризисом, который есть следствие экономики, построенной на деривативах. СК полагает, что и наука находится в таком же положении. Соответственно, кризис в обоих случаях есть лекарство от ожирения.

СК поясняет свою мысль следующим образом: некая «научная картина мира», из которой исходят политики при принятии решений, мало в чем изменилась за последние несколько десятилетий. Это означает, что современная конфигурация отношений между научным знанием и политической властью не способствует тому, чтобы реальные инновации в знании о мире, добываемые «настоящими» учеными, проникали в сложившуюся «картину мира», трансформируя ее.

Вместе с тем, очевидно, что хотелось бы направить усилия на поддержку не всей довольно рыхлой и гетерогенной российской науки, а преимущественно, если не исключительно, на тех, кто действительно занят делом, а не имитацией научной деятельности.

Ситуация осложняется тем, что в сложившейся конфигурации у нас нет возможности легко отличить «настоящего» ученого от «ненастоящего» – и те, и другие прячутся за масками социальных ролей «полезных», «интересных» и «чистых» ученых, более или менее успешно манипулируя этими идентичностями. Ни формально-административные (степени, звания и должности), ни легко операционализуемые наукометрические (вроде показателей цитируемости авторов или импакт-факторов журналов, в которых они публикуются) критерии не представляются СГК удачным мерилом «качества» научной работы, которое позволило бы легко отличить «настоящего» ученого от имитатора.

В заключение СГК выражает слабую надежду на то, что в ходе кризиса, если он действительно глубокий и системный, все как-нибудь утрясется само собой, а технологи и политики, загнанные кризисом в угол, что-нибудь да придумают, чтобы наконец отличить «настоящих» ученых от «ненастоящих». Побочным результатом этого может стать то, что «сегодняшняя институциональная организация науки ... уйдет в социальное небытие», а сама наука «восстановит тот драйв, который у нее был до середины XX века».

О чем писал Гельфанд?

О чем написал в своем ответе М. С. Гельфанд? Значительная часть ответа посвящена объяснению того, что в последние несколько десятилетий в ряде областей науки произошло радикальное обновление знания. Собственно, он рассматривал именно этот тезис в качестве основного и начал критику текста Кордонского именно с него.

Из-за этого в тени осталась более важная часть, занимающая добрую половину статьи, в которой обсуждался диагноз, поставленный Кордонским, и выписанные им «рецепты». В общей формулировке диагноза, как кажется, оба согласны: много наносного. Кордорнский не конкретизирует, отделываясь намеками на неуловимых «настоящих ученых», скрытых под ворохом «деривативов». Гельфанд описывает целый зоопарк проблем – академическая верхушка, мутящая воду; еще более страшное поколение циников и лгунов, рвущееся ей на смену; тысячи научных сотрудников, занимающихся на устаревшем оборудовании непонятно чем. По степени метафоричности и неточности, в которых МСГ упрекает СГК, этот текст немногим отличается от «Науки и кризиса»: и враги, и друзья по-прежнему неуловимы, хотя намечаются первые попытки операционализации (устаревшее оборудование) их поиска.

К чему относится рассуждение МСГ по поводу «рецептов», я, признаться, не понял: в «Науке и кризисе» Кордонского содержатся не рецепты, а какая-то робкая надежда на то, что все как-то чудесным образом само собой утрясется. При всем желании, за «манифест похоронной команды» это принять трудно (разве что, могильщики рассуждали бы о том, что во время кризиса усопшие как-нибудь закопаются сами собой). Что тут можно обсуждать, я не понимаю. Вместе с тем, эта часть ценна тем, что МСГ дает в ней свой собственный рецепт («кропотливая работа по выстраиванию конкурсных механизмов, организации честной экспертизы, по борьбе с административным ресурсом, по разрушению бюрократических рогаток...») и описывает сомнительные результаты позиционной войны на поле системы государственного финансирования научных исследований.

Что можно сказать по этому поводу? – 1

В тексте «Наука и кризис» (публицистическом) есть ряд второстепенных неясностей, которые отвлекают внимание от главной темы. Например, совершенно не ясно, какая именно «картина мира» обсуждается? Где место ее формирования?

Если это та «картина», детали которой проговариваются каждый раз в светских беседах ученых мужей и жен, то она, разумеется, сильно изменилась. Я с трудом поспеваю за современными студентами биофака (преимущественно зоологами) у которых веду ряд спецкурсов. Они живут в мире совершенно других очевидностей, причем это касается самых что ни на есть классических направлений. Например, в совершенно «классической» и «консервативной» анатомии беспозвоночных методы микроскопических исследований шагнули так далеко вперед, что давно привычные нам животные буквально стали другими (и это помимо постоянной напряженности между «классической» и «молекулярной» биологией). Чтобы не превратиться в ходячий анахронизм, мне приходится постоянно пересматривать привычные представления, сформированные в ходе изучения той же сравнительной анатомии беспозвоночных двадцать лет назад, и дается это с большим трудом. Можно списать это на мою непроходимую тупость, слегка прикрытую фиговыми листками дипломов, но что-то подсказывает, что умственные способности среднего современного студента если и превосходят мои притупившиеся, то не слишком намного.

Если речь идет о том хаосе, который производится современными СМИ и популярной литературой, то тут я бы без серьезных эмпирических исследований не взялся судить определенно, но что-то подсказывает, что и здесь все не стоит на месте и вряд ли соответствует представлениям полувековой давности. Отдельный вопрос – что именно из всего этого и какими путями транслируется в те картины мира, которые формируются у современных «политиков» (кстати, кто это? - вопрос далеко не тривиальный, если разбираться всерьез).

Из «Науки и кризиса» не вполне ясно и то, что такое «послевоенное поколение» ученых, то самое, что, по словам СГК, сформировало «картину мира», на которую как на нечто самоочевидное опираются «политики». Те, кто родился в конце 1940-х и пришел в науку в 1970-е гг.? Или те, кто родился в конце 1920-х – начале 1930-х и пришел в науку в 1950-е? Тут есть некоторая разница.

Наконец, и в исходном тексте, и в дискуссии столь равномерно перемешаны рассказы о бедах российской науки и достижениях мировой, что предмет рассуждения начисто теряется из виду. Реформировать мировую науку мы не в силах, со своей бы управиться, а у нее как раз (кто бы мог подумать) проблемы с достижениями.

Однако повторю: все эти детали, вызвавшие значительную долю протестов, второстепенны. Тем более досадно, что и сам «провокатор», и критики (если опустить уж совершенно невнятные реплики Г. А. Цырлиной и М. В. Фейгельмана) пустились ловить каких-то блох в аргументации, полемизируя, в основном, по поводу того, что изменилось в неизвестно чьей «картине мира» за последние неизвестно сколько лет. К тому же, СГК успел приплести к этому какие-то свои детские антидарвинистские комплексы, так что, боюсь, к основному вопросу спорщики могут так и не вернуться, а жаль.

Что можно сказать по этому поводу? – 2

С позиции современных Science studies (читатели, простите, но унылое отечественное слово и дело «науковедение» не передает духа этой веселой области исследований), текст С. Г. Кордонского выглядит довольно наивным и поверхностным, однако «Полит.ру» – это не Social Studies of Science и не Science, Technology & Human Values. Чтобы не отвлекать от темы, не хотелось бы комментировать слишком подробно, однако совсем удержаться от замечаний не в силах. Я полагаю, что возвращение к золотому веку (переходному периоду от «малой» науки к «большой»), о котором мечтательно вспоминает СГК, невозможно. Современная большая «техно-наука» в обозримые сроки не станет прежней, и неизвестно, имеет ли шансы стать прежней в необозримые сроки. Возможно, когда ушедший на дно морское Петербург станет излюбленной площадкой для дайверов-экстремалов, наука будет уже совсем другой, но в среднесрочной перспективе я бы не надеялся ни на полное крушение ее институций, ни на возврат к какому-либо из прежних состояний, известных нам в Новое время.

Хотелось бы также напомнить, что российская наука уже побывала однажды в условиях затяжного кризиса финансирования. Это случилось совсем недавно, в начале 1990-х, когда в одночасье бюджеты институтов уменьшились на порядок. Это не помогло улучшить ситуацию. Российская наука не разрушилась до такой степени, чтобы на ее руинах можно было бы возвести что-то новое, но закоснела в нелучших своих проявлениях. Именно эта конфигурация и породила отток талантливых и энергичных молодых людей из науки (частью за границу, частью – в иные сферы деятельности). Именно на этой нездоровой основе выросла современная конфигурация с органично встроенными в нее циниками и лгунами.

Это означает, что пора кончать с мечтаниями о Веке Златом, который сам собою проистечет из недостатка финансирования, и переходить к реальной работе в наших суровых земных условиях. Здесь у нас пока что проблема на проблеме. Наступит ли Век Златой от одной только реформы экспертизы научных проектов, на которую делает ставку Гельфанд, неизвестно. Мне кажется, что необходимы более комплексные меры, в том числе, направленная децентрализация науки (формирование нескольких реальных научных центров, географически удаленных друг от друга), ослабление РАН и усиление крупных университетов, налаживание схем горизонтальной мобильности (особенно на этапе между бакалавриатом и магистерско-аспирантскими программами и – главное – на неведомом российской науке уровне постдоков) и принудительной ротации всех структур научного управления и самоуправления, радикальная реформа системы научных публикаций (здесь благодаря созданию РИНЦ есть надежда на некоторые подвижки). Все это выльется в то, что значительная часть людей, худо-бедно имитирующих научную деятельность, окажутся в категории обиженных (и эту проблему тоже надо как-то решать, как справедливо указывает М. С. Гельфанд). Я не исключаю, что усовершенствованная система конкурсного распределения финансирования не помешает, но она одна и не поможет всего этого достичь.

Печально, что в России нет сил, способных осмыслить эти процессы и помочь советом (например, найти хоть какую-то опору для оценки качества научной работы, кроме цитируемости и дипломов, если уж кому-то приспичило, хотя это, на мой взгляд, далеко не самое главное). Словосочетание «Science studies» неспроста никак не переводится на русский язык. Усилиями сотрудников центрального науковедческого центра России и Института истории естествознания и техники это вредоносное направление буржуазной мысли так и не смогло закрепиться на российских просторах, хотя в 1990-е и были предприняты кое-какие робкие попытки. Следует признать, что на настоящий момент в России нет исследований, хотя бы бледно напоминающих работы периода мирового бума «лабораторной этнографии» 1970-х – 1980-х, нет и почти ничего, что позволило бы взглянуть на науку «с высоты птичьего полета», поскольку не ясно, на что именно следует смотреть с такой высоты. То, что ученые сами пытаются заменить несуществующие в России Science studies дебатами на форумах, охотничьими рассказами о научной жизни за границей и подсчетами цитирований в базах данных, это хорошо (хуже было бы, кабы ничего этого не было), но это одно, боюсь, не поможет им в отсутствии здоровой и живой «науки о науке».

Осталось еще понять, что будет, если ученые («настоящие» и какие придется) начнут, по призыву С. Г. Кордонского, обсуждать между собой все эти проблемы еще интенсивнее и на уровне «выше» форумов на Scientific и MolBiol. Кто и как будет их слушать? Как будет выстроена система экспертизы в этой ситуации? Это важно, поскольку рано или поздно придется принимать политические решения, в том числе, непопулярные.

Сухой остаток: главный вопрос

Для меня основной вопрос теперь заключается в следующем: после этой попытки прояснения позиций сторон, смогут ли они двигаться дальше в русле конструктивного обсуждения центральной проблемы (как все-таки, наконец, перейти к реформированию от мучительных попыток сохранить призрак «status quo» конца 1980-х и подковерной возни, сопровождаемой сдавленными криками дерущихся о необходимости сохранения науки)? Или все, что доступно, – отступить перед ее (проблемы) непреодолимым величием?

См. также:

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.