У нас будет не сказка, так что выбирать особенно не из чего.
"Пойдёшь ты направо - попадёшь на Курский вокзал. Пойдёшь прямо - попадёшь на Курский вокзал. Так что иди налево, - так, чтобы наверняка туда попасть".
Некуда идти герою Венички Ерофеева. Стремится он в Кремль, но - никак. Нет выбора.
Человек и его желания слишком часто оказываются если не ограничены, то плавно повёрнуты разного рода обстоятельствами в колею, из которой - никак.
*****
Ясно, что на вопрос: «пущать или не пущать почтеннейшую публику на площади города Москвы?» - отвечают власти отнюдь не московские. И что за согласованием этого выхода на площадь нужно идти не прямо, - вверх по Тверской, к Моссовету, а направо, и ещё раз направо, - на Старую площадь. Или в Кремль.
Это если идти не от привычной сегодня Триумфальной, а от Манежной, - в 1990-м речь шла именно об этой площади, удобной во всех отношениях, включая вид на столь любезную Веничкиному герою красную кирпичную зубчатую стену.
Эту необходимость прекрасно понимал и физик Лев Александрович Пономарёв, один из лидеров Московского объединения избирателей, занимавшийся тогда организацией митингов в только что возникшем движении "Демократическая Россия".
Проблема была ещё и в том, что газета с приглашением граждан на митинг на Манежную 4 февраля 1990 года уже была отпечатана сорокатысячным тиражом.
Совет ему дал лирик Юрий Фёдорович Карякин, к тому времени - народный депутат СССР: "В аппарате у Горбачёва работает такой Володя Лукин, обратись к нему - он поможет..."
Владимир Петрович Лукин оказался не только лирик (читайте дневники Давида Самойлова!), но дипломат. Поняв назревающую коллизию, он устроил Пономерёву встречу с ближайшим помощником генсека правящей партии и председателя президиума верховного совета, Анатолием Лукьяновым.
Анатолий Иванович Лукьянов, тоже лирик (более известный в этом качестве как поэт Осенев), оценил драматический, трагический даже потенциал запрета митинга 4 февраля на Манежной, и пресек его в зародыше. То есть пресек возможные волнения, а митинг, напротив, милостиво повелеть соизволил.
При этом в разговоре с Пономаревым приятный во всех отношениях Лукьянов напирал на то, что-де "с Ельциным не надо связываться, Ельцин вас всех предаст".
*****
Глядя из нынешнего далека, физик Пономарев не может не признать за лириком Лукьяновым определенную долю правоты: придя к власти на демократической волне, окружил себя сначала аппаратчиками, потом - силовиками, и, наконец, чекистами, которых опосля себя и оставил.
Но ведь сама возможность такого будущего была ещё непонятна и казалась невероятной. Не только для "демократов", но и для Ельцина. Буквально годом ранее он, низвергнутый из горних высей, из первых секретарей Московского горкома КПСС и кандидатов в члены Политбюро, в начальники Госстроя, не помышлял о новом взлёте. И на выборах в союзные депутаты хотел скромно выдвигаться в Раменском округе...
Товарищам-физикам (и не только) из КИАНа - Клуба избирателей Академии наук - пришлось ему объяснять, что жизнь не кончена. Например, химик Андрей Артурович Недоспасов объяснял, что идти надо в открытую оппозицию, а в депутаты - ото всей Москвы, по национально-территориальному округу (Господи, кто ещё помнит такие слова?). И даже согласившись, Ельцин не понимал всю глубину народного недовольства и весь потенциал народной поддержки. И даже в ночь голосования 21 марта 1989-го не совсем верил. Где-то есть фотографии из ельцинского штаба той ночи, - видно, с каким радостным удивлением встречал будущий первый президент России результаты голосования по городу...
Впрочем, это немного другая история.
Возвращаясь же к говорившему о предательстве поэту Осеневу, нельзя не отметить его собственное последующее знакомство с этой темой в августе 1991-го.
Но тогда, в январе 1990-го, Август 91-го казался невозможной фантастикой.
*****
Митинг 4 февраля неожиданно был осознан как антифашистский: буквально накануне случился дебош "Памяти" в Центральном доме литераторов, об этом говорили поздно вечером во "Взгляде", и о митинге как-то мельком говорили.
И телезрители буквально в последний момент принимали для себя решение: "Наверное, надо идти. Хотя кто ещё придёт? Тогда тем более мне идти надо..."
И когда народ собирался у Центрального дома художника, для каждого, кто пришёл, это было чудо. Потому что в итоге пришли... Говорят, тысяч триста человек, - вся Манежная, плюс на Тверской, тогда ещё Горького, стояли...
Никто из пришедших такого, кажется, не ожидал.
Организаторы тоже не ждали такого успеха.
И тут же с трибуны тот же Пономарев сказал, что, мол, следующий митинг мы назначаем на "том же месте в тот же час" - в другое воскресенье того же февраля на той же Манежной...
Но и в Кремле, и на Старой площади тоже не ожидали такого подвоха, и теперь, опомнившись, категорически отказались согласовывать следующий митинг: "в пределы Садового кольца вас не пустим!"
И заседал Оргкомитет следующего митинга, намеченного на 25 февраля. Оргкомитет митинга сам по себе был митингом - собрались человек сто разного народа.
Несколько участников Оргкомитета заранее решили для себя, что на данный конкретный момент важнее провести митинг, а не провести митинг любой ценой.
И, раз власти не дают провести митинг на Манежной, - то его надлежит проводить на Кольце.
Потому что митинг на текущий момент важнее, чем уличное противостояние с властями.
Митинг - лишь средство предвыборной мобилизации, поскольку через месяц, в конце марта 1990-го, должны были состояться выборы на Съезд народных депутатов России.
Но противники этой позиции были не менее активны, - во всяком случае, не менее артикулированы.
Другой Лев, - Шемаев, доверенное лицо Ельцина с 1989-го, - снял ботинки, влез на стол, и стал во весь свой нетихий голос нести Льва Пономарева по всем имеющимся кочкам.
Лев Александрович вспоминает, как Лев Сергеевич орал, что-де с этими провокаторами (непечатное слово), которые ходят на Старую площадь "советоваться", или ещё куда похуже (непечатное слово), на одном правовом поле находиться невозможно, и что, короче, надо прорываться в центр: нас-де много, мы-де прорвемся...
Шутки шутками, но решение: согласиться, не прорываться на Манежную, а проводить шествие и митинг на Садовом кольце, - было приято большинством в три голоса.
*****
Вот тут-то всё бы и могло пойти иначе.
"Марш несогласных" от Садового к Кремлю разогнали бы, нет вопросов.
И дальше всё было бы куда жёстче - не только с митингами.
И борьба за демократию была бы труднее.
И сама демократия была бы тогда иной, более высокой пробы - если бы вообще была!
И не кинулись бы в лагерь демократов те, для которых, по выражению гафтовского персонажа из "Гаража", "вовремя предать - это не предать, это значит предвидеть!"
И победа - если бы таковая случилась! - была бы более заслуженна.
И не отдали бы ее так легко - аппаратчикам, силовиками и "людям в штатском".
*****
Лирик, наверное, тотчас написал бы тут драму.
Но я, будучи лишён драматического таланта, обращусь к физике.
На самом деле, эти два сюжета связаны.
Первый - голосование с победой в пределах статистической погрешности: квадратный корень из пятидесяти - семь с малым голосов! - вот и считайте...
И второй - ощущение радостной неожиданности у вышедших на московские улицы, - что 4-го, что 25-го.
25-го февраля 1990 года тоже ведь шли, думая: "кто придёт кроме меня да ещё немногих, кучки таких, как я..." Ведь кампания по запугиванию желающих прогуляться в воскресный день была нешуточная. И войск нагнали на Садовое кольцо немеренно. И грузовики с песком стояли во всех переулках и подворотнях, а за ними - грузовики с солдатами...
Так вот приходили на площадь, по отдельности, каждый - делая выбор для себя.
И лишь потом оказывалось, что таких, сделавших свой выбор, - сотни тысяч.
Вот оно, ключевое слово - выбор!
Эта неразбериха, неустойчивость и непредсказуемость - не дефект, не помеха, не посторонний шум, а сигнал, признак (великий признак, как у классика: la vibration de sa mollet gauche!). Признак приближения точки бифуркации, когда из колеи исторической заданности и предопределенности мы попадаем в развилку, и наше будущее становится неопределенным. Мы сами его выбираем, - нет, "выбираем" неточное слово! - творим своими поступками.
Такое бывает нечасто.
Давайте вспомним это замечательное время, тот февраль двадцать лет назад.
Так начинались девяностые.
А какими они стали - так ведь это определил не кто-нибудь, а мы все и каждый в отдельности.
Своими поступками - и отказами от поступков.
Своим выбором - и отказом от выбора.