Алексей Новиков: «Предстоят достаточно тяжелые времена в Европе»

Полит.ру представляет очередную программу «Нейтральная территория. Позиция 201» с главой московского офиса Standard & Poor`s Алексеем Новиковым. Беседу ведет Александр Гловели.
Москва, кафе «Нейтральная территория»

Гловели: Добрый день всем , кто читает и смотрит Полит ру. Сегодня в «Нейтральной территории.201» глава Московского офиса рейтинговой компании Standard & Poor`s Алексей Новиков. Алексей, добрый день.

Новиков: Добрый день.

Г.: Алексей, ну вот мы беседуем, наверное, все-таки если и не в разгар финансового кризиса, то в какой-то зрелой его фазе, и в этих условиях не так давно средства массовой информации сообщили о том, что Россия создала специальную структуру, для того чтобы организовать на ее базе в Москве и Петербурге международный финансовый центр регионального масштаба. Возглавил эту структуру, по сообщениям СМИ, Александр Волошин. Скажите, вот выбор момента, он удачен? И как вы вообще относитесь к идее создания в России финансового центра, притягательного хотя бы вот для соседних регионов, для наших, например, бывших республик, по Советскому Союзу партнеров?

Н.: Прежде всего я хотел бы отреагировать на ваше утверждение о том, что мы находимся в разгаре финансового кризиса. То, что мы наблюдаем сейчас, — резкая диверсификация тех фаз кризиса, которые мы видим по миру в целом, географическая диверсификация: если экономика Америки выходит из кризиса достаточно стремительно, то на рынке, например, суверенных долгов в Европе есть очевидные проблемы. Это прежде всего Греция, возможно, еще Португалия, Испания и вообще страны южной Европы. То есть кризис географически диверсифицировался, но нервозности действительно очень много. Предстоят достаточно тяжелые времена в Европе, поскольку рынки глобализированы, и, соответственно, и США, и Россия, и другие страны будут подвержены влиянию этого фактора. Что касается момента, то на самом деле момент замечательный, потому что я помню, как создавался рейтинговый бизнес в России, и Standard & Poor`s открыл свое представительство в России в августе 98-го года. Это ровно тот самый момент, когда все, как вы знаете, рынки находились в чрезвычайно напряженном состоянии, Россия совершила дефолт по ГКО. И именно в этот момент все поняли, что фундаментальный кредитный анализ, кредитные риски — очень важная тема…

Г.: То есть гром грянул, и поэтому надо делать бизнес.

Н.: Да, в этот момент он просто гремел… Но уже тогда было понятно, что одна из основных проблем России в частности и вообще развивающихся рынков — кредитные риски. И именно тогда, когда возникает эта проблема, появляется необходимость создания какого-то конструктивного ответа. И ровно то же самое, по всей видимости, происходит и с созданием центра, о котором Вы говорите. Я не вполне убежден в том, что именно путем создания госкомпании можно решить эту проблему и привлечь капитал на российский рынок. Это гораздо более широкая проблема, требующая изменения институциональной настройки в целом по рынку, трансформации многих институтов внутри страны и создания надежного привлекательного рынка в целом. И только созданием компаний проблему не решишь, но в принципе инициатива очень симпатичная и, конечно, время выбрано очень правильно.

Г.: Алексей, а скажите, пожалуйста, вот наличие рейтинговых агентств и то, что, допустим, вы пришли в Россию в момент кризиса, это, так сказать, немножко не расслабило российских инвесторов, в частности банковский сектор? Потому что очень много нареканий в адрес банковского сектора было по поводу того, что система вот риск-менеджмента на самом деле в банковской системе российской в общем находится на чрезвычайно низком уровне, и это явилось одной из причин рискованных банковских вложений. Может быть, банки не создали свои собственные системы оценки там потенциальных заемщиков, полагаясь на какую-то более общую информацию или как бы на рейтинговые агентства, на их оценки…

Н.: Дело, видите ли, в том, что рейтинговые агентства оценивают кредитоспособность и финансовую устойчивость институтов для инвесторов, для тех, кто дает этим институтам деньги, или для вкладчиков банка, причем оценка эта носит независимый характер. Банки имеют свои внутренние рейтинговые системы. Они, безусловно, имели их и в тот момент, когда были затруднения в банковском секторе. Системы эти были несовершенны, и, конечно, как отмечают наши банковские аналитики, сейчас риск-менеджмент, и в том числе создание внутренних рейтинговых систем, которые оценивают кредиты банков их клиентам, имеют очень большое значение, и это — один из основных факторов риска, связанных с банковской деятельностью. Иначе говоря, если есть хорошая система управления рисками, значит риск меньше, если ее нет, то риск больше. И мне кажется, что наличие кредитных рейтингов, которые выставляли рейтинговые агентства, наоборот, стимулировало создание этой внутренней системы риск-менеджмента. Мы постоянно находимся в диалоге с банками. И они часто запрашивают наши шкалы кредитных рейтингов для того, чтобы калибровать, оттачивать свою собственную внутреннюю систему рейтингования. Даже если у того или иного клиента нет рейтинга, банки пытаются его гипотетически определить, используя наши шкалы, наши методики и т.д., то есть это взимосвязанный процесс. Более того, я не думаю, что это каким-то образом расслабило банки: наоборот, если вы посмотрите на средний уровень рейтинга банков в 90-е годы, в начале 2000-х, то вопреки обычному соотношению, в секторе был наиболее низкий рейтинг среди всех остальных секторов экономики страны. Ведь обычно как получается? Банки в среднем — если взять какую-то среднюю гипотетическую страну, особенно развитую, — всегда на высоком уровне, у них очень высокие рейтинги, затем идут рейтинги, как правило, регионов, муниципалитетов страны, поскольку они имеют возможность управлять налоговой базой, и только потом, где-то внизу корпоративные рейтинги. В России была полная инверсия, и до сих пор, в общем-то, мы из нее до конца не вышли. Рейтинги банков всегда были на самом низком уровне, затем шли корпорации и только потом — муниципалитеты и регионы.

Г.: А вы не упомянули ни в том, ни в другом случае федеральные органы власти, то есть на уровне страны.

Н.: Ну рейтинг страны всегда был выше. Мы всегда отмечали гигантский разрыв рейтинга Российской Федерации как заемщика и среднего рейтинга по эмитентам внутри страны. Вот мы рейтингуем порядка 300 эмитентов внутри России, и их средний рейтинг ниже. И этот эффект остается, эффект разрыва между суверенным рейтингом страны и средним рейтингом эмитента. На самом деле мы долго анализировали этот вопрос, потому что, например, в Бразилии не так, в Аргентине не так, в Мексике не так, в Восточной Европе не так. Нет такого разрыва. А иногда даже некоторые корпоративные рейтинги выше суверенного. В чем дело? Дело в том, что значительная часть кредитного риска в нашей стране связана со средой, в которой та или иная компания ведет бизнес, то сеть с институциональной средой, с так называемыми страновыми рисками, с риском ведения бизнеса в стране. Для корпораций очень часто важно регулирование — если они производят продукцию, которая подвержена какому-то регулированию. Банковская система — своего рода кровеносная система экономики, она тоже очень слаба, поэтому опора на нее является тоже определенным риском и так далее, и тому подобное, то есть общестрановые факторы долгое время доминировали в рейтингах наших российских компаний.

Г.: Алексей, вот такой уточняющий вопрос. Смотрите, значит, экономический кругооборот, как нас учат сейчас уже и в школе, заключается в том, чтобы превращать сбережения в инвестиции. И вот на пути превращения сбережений в инвестиции существует такая проблема, как риск, о котором мы сейчас и говорим, поэтому это очень важно. Я бы хотел несколько уточнить те вещи, которые вы уже проговорили в целом. Значит, существует система оценки риска через рейтинговые агентства, существует банковская система оценки риска. Банковская система оценки риска, она индивидуальная в каждом банке, она регулируется как-то Центральным банком? Вот что еще существует такого интегрирующего внутри вот этой банковской системы оценки риска? С одной стороны, насколько там существует регулирование со стороны Центрального банка? А что касается, допустим, рейтинговых агентств, я так понял, что они в целом… их деятельность связана с частными инвесторами, то есть их информация для частных, в общем-то, инвесторов, не для институциональных. И вот в этом случае то же такой же вопрос: насколько вы являетесь объектом регулирования со стороны Федеральной комиссии по рынку ценных бумаг? И как вот эти регуляторы взаимодействуют? Потому что, ну строго говоря, конечно, хотелось бы какой-то унификации, с одной стороны. Или, может быть, это плохо?

Н.: Конечно же, внутренняя система рейтингования и внутренняя система риск-менеджмента в банках регулируется и Центральным банком, и так называемым Базельским соглашением, то есть это уже международная система стандартов, к достижению которых мы стремимся. И некоторые страны вводят эти стандарты, уже ввели, некоторые будут вводить и т.д. Это — достаточно сложная система требований к нормативам достаточности капитала, резервирования под конкретные классы активов, которые существуют внутри банков. Вся эта система, бесспорно, регулируется, она ужесточается, регуляторы делают «домашнюю работу» и выводы из того, что происходит на рынке, причем система, бесспорно, развивается. Помимо этого, разумеется, банки сами принимают внутренние правила, основываясь на принципах, которые установлены регулятором, и, естественно, они их строго исполняют. Так что, по сути дела, банковский бизнес — это бизнес торговли рисками. И их товар — это риск. Они покупают риск, они продают риск и т.д. И поэтому, если в банке нет системы управления рисками, это никуда не годится, и это прекрасно понимают регуляторы — и международные, и национальные. Это все, конечно же, есть, и такого рода регулирование существует и даже совершенствуется, и по некоторым позициям ужесточается. Что касается рейтинговых агентств, то наши рейтинги используются и частными, и институциональными инвесторами; в основном, конечно, институциональными, хотя они тоже частные, под частными я подразумеваю не только ритейл, не только индивидуальных инвесторов, но прежде всего инвесторов корпоративных, крупные страховые компании, пенсионные фонды, которые как раз очень заинтересованы в наших рейтингах, потому что они получают длинные деньги и их инвестируют надолго. Например, пенсионный фонд, ему нужно понять, какой риск будет через 15-30 лет. Поэтому естественно им это очень нужно. Рейтинги тех агентств, которые достаточно широко представлены на рынке, кредитные рейтинги особенно, становятся очень важным инструментом для управления рисками. И, естественно, регуляторы очень заинтересованы в том, чтобы этот инструмент был надежен. И сейчас он начинает активно создавать системы регулирования в том числе рейтинговых агентств. В чем здесь основная цель? Принцип работы рейтинговых агентств — это принцип независимого анализа. В саму методологию регулятор не вмешивается. Не может вмешиваться, поскольку в этом случае ему придется создавать структуру, которая лучше рейтинговых агентств, больше, мощнее и т.д. Даже само предположение такого рода достаточно нелепо. Поэтому регулятор видит несколько проблем, связанных с нашим бизнесом. Первое — это конфликт интересов. Для того чтобы мы присвоили рейтинг, нам необходимо заключить контракт с эмитентом. Эмитент платит нам деньги. Соответственно, возникает конфликт интересов. Поскольку он платит нам деньги, считается, что рейтинговое агентство может быть заинтересовано в том, чтобы сделать рейтинг лучше — повыше. Но данный конфликт интересов существует не только в рейтинговой индустрии, то же самое в аудите, поскольку аудиторам платят деньги для того, чтобы они провели анализ. В свою очередь, регулятор хочет знать, как мы с этим конфликтом интересов боремся, что мы делаем. У нас существует целая система внутренних кодексов, которая является частью нашего трудового контракта. Мы, например, жестко отделяем, разделяем так называемой «китайской стеной» деятельность аналитическую и деятельность коммерческую. Аналитики не участвуют в переговорах по рейтингам, по цене, по контрактам и т.д., не имеют права знать, сколько стоит рейтинг и т.д. Коммерческие подразделения ни в коем случае не имеют права участвовать в аналитическом процессе. Иначе говоря, эти подразделения полностью отделены, люди физически сидят в разных местах и т.д., то есть действует целая система такого рода ограничений. Мы, в принципе, можем представить ситуацию, когда, например, у аналитика есть акции компании, которую он может рейтинговать. На практике такие ситуации исключены. Каждый из сотрудников Standard & Poor`s, будь то аналитик или какой-то коммерческий работник, декларируют все свои активы, долговые обязательства, акции, если они у него есть, и в этом случае у руководства компании возникает четкая ясность, может ли этот человек работать по тому или иному аналитическому направлению или не может. Существует ротация аналитиков, существует модельный аудит, который аудирует наши модели и т.д., то есть в данном случае есть целая система внутренних критериев, принципов, по которым мы работаем. И мы должны продекларировать эти принципы регулятору. А регулятор может проверить, так ли это на самом деле. И вот именно это составляет предмет того регулирования, который сейчас обсуждается и постепенно вводится и американской Комиссией по ценным бумагам, и Европейским сообществом, и, скорее всего, аналогичные принципы будут введены вот в той модели, которая сейчас будет внедрена в России по регулированию рейтинговых агентств. У нас вводится механизм аккредитации. Министерство финансов назначено ведущим ведомством по этому механизму. И основные принципы там такие же, то есть невмешательство в методологию, но раскрытие рейтинговыми агентствами принципов управления вот этим конфликтом интересов.

Г.: Алексей, ну это действительно очень большая проблема для нашей страны, особенно с учетом того, что в 90-е годы десятки тысяч людей стали жертвами финансовых пирамид, хотя я помню, что некоторые чиновники, в частности тогда в Министерстве финансов работал Андрей Козьмин, они иногда предупреждали о том, что российская экономика не может давать таких процентов, какие обещаются в рекламе банков «Чара» или, так сказать, «Тибет» или еще что-то такое, но тем не менее люди туда деньги несли. И сейчас вот если я – частный инвестор, все-таки на что мне лучше ориентироваться? Вот, например, пресс-релиз, допустим, какой-нибудь компании говорит о том, что компания получила крупный кредит, допустим, там Внешэкономбанка. В то же время ее рейтинг довольно низок. Вот на что мне ориентироваться?

Н.: Прежде всего я должен сказать, что как представитель рейтингового агентства я не имею права давать никаких советов, поскольку наша основная функция — предлагать независимый анализ ситуации. Кредитный рейтинг и оценка кредитного риска в нашей терминологии — это вероятностная оценка, то есть мы даем представление, с какой вероятностью та или иная компания-должник объявит о своем дефолте или сможет выполнить свои обязательства в срок и в полном объеме. А вот что, собственно, делать с бумагами этой компании или что делать с самой компанией, для того чтобы привлечь инвесторов, — это не наша компетенция, мы не можем давать таких советов, иначе мы попадаем в конфликт интересов. Но что я могу ответить на ваш вопрос? Дело в том, что кредитный рейтинг отражает совокупную способность компании платить по своим обязательствам. Мы отслеживаем деятельность компании, мониторим ее ежедневно. И ситуации, когда мы не знаем, что компания получила какой-то крупный кредит и это не учтено в нашем рейтинге, быть не может. Сам по себе рейтинг дает представление о том риске, который может ассоциироваться с той или иной компанией. Но у многих инвесторов есть аппетит к большому риску, потому что большой риск дает очень высокую доходность, и в краткосрочной перспективе это может быть для этого класса инвесторов очень выгодное вложение.

Г.: Большой риск иногда дает большие дырки в бюджете, например, и это…

Н.: Нет, я имею в виду, если вкладываться в долговые обязательства, то тогда доходность по высокорисковым долговым обязательствам очень высокая, потому что существует соотношение — чем выше риск, тем больше доходность. А есть целый класс инвесторов, у которых аппетит исключительно на низкорисковые бумаги, и наша задача только сказать, какая из них — высокорисковая, какая — низкорисковая. А уже тот инвестор, которому больше нравится высокий риск или низкий риск, они сами каким-то образом будут решать, что, собственно, покупать. В отношении ГКО, о которых Вы говорили, действительно есть просто очевидное правило, оно основано не только на теоретических рассуждениях, но и на эмпирическом анализе. Существуют такие гигантские проценты, существует такая гигантская доходность, как в случае с ГКО, соответственно, риск здесь совершенно чудовищный. Поэтому, конечно, всем было понятно, что ничем хорошим это кончиться не может.

Г.: Что рано или поздно это закончится.

Н.: Да, вопрос только в том, кто как выстроил свою стратегию, кто ушел раньше, кто не успел и т.д. Но, в принципе, это не было сюрпризом.

Г.: Алексей, а вот скажите, выявились ли в момент финансового кризиса в России какие-то особые случаи, когда вот работали такие пирамидальные схемы? Ну например, существовали ли какие-то, так сказать, ну специальные намерения у определенных игроков финансового рынка, для того чтобы поднять акции какой-либо компании, ради этого игроки шли на то, чтобы закладывать эти вот активы, то есть они покупали, потом закладывали? Ну вот эта схема, так сказать известная, когда покупается актив, потом он закладывается, новый опять становится предметом залога, и так как бы, с одной стороны, создается пирамида обязательств, с другой стороны, курс ценной бумаги растет. И, честно говоря, у меня есть подозрения, что такими активами, которые искусственно вздувались, являются некоторые акции государственных компаний ну или компаний, в которых, так сказать, значительна доля государства. Нужны ли особые механизмы регулирования финансовых операций, связанных с деятельностью госкорпораций? Потому что, вы сказали там про региональные власти, но, так сказать, самые сильные власти федеральные, они имеют возможность не только как бы облагать налогами, но и какими-то институциональными механизмами помогать своим госкомпаниям, ну и создавать и иллюзию у инвесторов, и, так сказать, деформировать условия конкуренции.

Н.: В общем-то я в меньшей степени специалист по рынку акций, мой основной профиль — это долговые рынки, но в целом я могу сказать, что, конечно, на рынке есть институт маркетмейкерства, то есть разного рода способы заявить о своих акциях, пытаться удержать интерес к ним и так далее, и тому подобное. Но в целом, если рынок достаточно развит и если рынок насыщен, то вот такого рода стратегии, они вряд ли успешны, их очень хорошо видно, и в принципе, конечно, любое искажение конкуренции — это вещь достаточно сомнительная, и тем более когда речь идет о государственных компаниях (а государство это одновременно и регулятор и участник рынка, регулятор, который пропагандирует идеалы честной и справедливой конкуренции ). В данном случае это просто выходит за рамки этики. С другой стороны, если мы видим государственную компанию, которая выполняет определенную миссию на рынке и в целом она нужна стране не только как один из игроков на рынке, но в том числе и как проводник какой-то политики, в том числе экономической политики правительства, мы видим, что такого рода компании получают господдержку, и мы учитываем эту господдержку в кредитном рейтинге. Потому что если такая компания, в случае финансового стресса на рынке получает дополнительные вливания от государства, то, конечно же, ее кредитный рейтинг выше. Ну вот о каких компаниях я могу говорить? Очень хороший пример — американские ипотечные агентства Freddie Mac и Fannie Mae, у них самый высокий рейтинг, при том что несколько лет тому назад этот рейтинг совпадал с так называемым риском для правительства, то есть правительство косвенным образом гарантировало обязательства этих компаний, но практически не участвовало в их деятельности, то есть риск для правительства был практически нулевым; теперь рейтинг вот этого риска для правительства гораздо выше, поскольку эти компании по сути прогарантированы американским правительством. Поэтому у них рейтинг «ААА» до сих пор. Но их собственная кредитоспособность снизилась чрезвычайно сильно. Почему это важно, чтобы такого рода компании не попадали в затруднительную ситуацию и чтобы государство их поддерживало? Потому что на них завязаны не только финансовые рынки, в данном случае ипотечный рынок США: я имею в виду не так называемый сапрайм, а именно обычный, классический ипотечный рынок, который, в общем, сейчас находится в нормальном состоянии. Это вот на так называемом рынке сапрайм, рынке нестандартных ипотечных облигаций, был кризис, но собственно традиционный ипотечный рынок выстоял, и это — триллионы долларов. Это первое. Второе — это социальный мандат от правительства. В данном случае — обеспечение инфраструктурой ипотечного кредитования, которое дает возможность, в частности, людям свободно перемещаться по стране, не думая о том, как трудно купить жилье. И, например, если в одном городе период экономического кризиса, закрывается предприятие и нет работы, то люди спокойно могут переехать в другой город, купить себе квартиру и т.д. Это означает мобильность трудовых ресурсов.

Г.: Алексей, раз уж вы эту тему затронули, тогда у меня будет продолжение этого вопроса с проекцией на Россию. На самом деле действительно вот эти вот агентства, они выполняют очень важную и политическую функцию, и заключается она и в том, что это обеспечивает внутренний рынок, внутреннюю мобильность рынка рабочей силы, но прежде всего не надо забывать о том, что, конечно, Америка это страна эмигрантов, поэтому эти рынки и роль этих агентств заключается прежде всего в том, чтобы, так сказать, переваривать и социализировать, и динамизировать в экономическом смысле, тот поток людей, который, так сказать, пребывает год из года в Соединенные Штаты. У нас есть Агентство ипотечного жилищного кредитования… Ну как бы вы тогда, может быть, ответите на этот вопрос: насколько оно подобно, насколько его роль схожа с той ролью, которую играют вот эти американские агентства, во-первых, и второе – есть ли какие-то особые механизмы для тех, кто… для мигрантов именно в России? То есть мы знаем, что большое количество наших соотечественников живет за рубежом, и как бы, наверное, многие из них хотели бы сюда приехать или по крайней мере обладать здесь определенным базисом, в том числе экономическим, обучать своих детей и т.д., есть как бы просто мигранты, наверное, многие из них не прочь тоже получить российское гражданство. Вот у нас вот система аналогичная американской, она как бы создается? И если нет, считаете ли вы нужным вот следовать американскому примеру?

Н.: Вообще говоря, изначально Агентство по ипотечному жилищному кредитованию в России создавалось как копия Fannie Mae и с большим участием американских специалистов именно из этого агентства. Это было начало 90-х годов. Сама концепция, идея, она была ровно такой же. И она остается такой же, насколько я понимаю. Это — компания, которая имеет важную социальную функцию, и она же — участник рынка. Другое дело, что она значительно меньше, и наш рынок по ипотечному кредитованию значительно меньше, и само это агентство меньше. Конечно же, это очень нужный институт, вне всякого сомнения. И от того, насколько успешно он будет развиваться, в значительной степени будет зависеть судьба ипотечного рынка в Российской Федерации. Конечно, если мы посмотрим на страны со зрелым ипотечным рынком, Соединенные Штаты или страны Европы, то увидим, что доступность ипотечного кредита там, конечно, значительно выше. Тут важно понять, как все это сделать умно, потому что можно сделать это неумно и начать субсидировать процентную ставку по кредиту. Это неправильно, поскольку искажает ситуацию на рынке кредитования. Можно пойти по другому пути, можно, если вы хотите помочь гражданину, субсидировать первоначальный взнос, то есть ту самую тяжелую часть, которую нужно внести сразу. Вот это уже не создает искажения на рынке. Это — помощь конкретному человеку, а рынок остается в тех же самых условиях. И здесь очень многое предстоит решать и с точки зрения законодательства, и с точки зрения той политики, которой будет придерживаться государство, но это в любом случае важнейшее направление, потому что в России, с ее просторами, мобильность трудовых ресурсов — важнейший фактор. Вот, представьте себе: 8% безработицы в США и 8% безработицы в Испании — цифры одинаковые, а смысл за ними разный. В Соединенных Штатах мы знаем, что 8% — это уже результат, который достигнут после того, как исчерпаны все возможности, то есть люди переехали на другое место, нашли работу в том регионе, где она есть и т.д.

Г.: То есть совсем ничего нет.

Н.: То есть 8% — это предел, да. Если мы говорим об Испании, там, как и в России, может быть огромное количество регионов, где необходимы трудовые ресурсы, где их недостаточно, но в результате языковых барьеров, регулирования рынка труда и т.д. этого переезда не происходит. Или же проблема недоступности ипотечного кредита. В России в значительной степени мы можем говорить о недоступности ипотечного кредита, определенных проблемах, связанных с регулированием перемещений в том числе. Так что такого рода сравнения очень важны. И если в действительности механизм ипотечного кредитования заработает, то это будет большой прорыв и в социальном плане, и для финансовых рынков тоже.

Г.: Алексей, вот деятельность этого агентства вообще создание ипотечного рынка. Есть как бы в бизнесе такое выражение «убойное приложение». Я это выражение почерпнул из книги Билла Гейтса о развитии Интернета, где он пишет о том, что «убойное приложение» персонального компьютера на самом деле первоначально заключалось в том, что он заменял пишущую машинку. Сейчас, конечно, уже, наверное, таким «убойным приложением» можно считать наличие Интернета, то есть раньше люди покупали эту машинку, для того чтобы просто печатать, теперь, конечно, они покупают для того чтобы общаться в Интернете. Но то же самое, наверное, относится и к каким-то социальным инновациям. Ну допустим, вот я уже сказал, что «убойным приложением», допустим, вот этого института ипотечного рынка является как бы ассимиляция, интеграция тех, кто прибывает в Соединенные Штаты. А у нас вот таким «убойным приложением» для создания рынка ипотеки могут послужить проблемы, например, в моногородах? Потому что вот не так давно в Высшей школе экономики прошла конференция по моногородам, оказывается, там живет двадцать пять миллионов человек, около четырехсот моногородов и у каждого, в общем-то, проблемы, и эти проблемы надо как-то решать, то есть это, в общем , задача историческая, можно сказать.

Н.: Да-да-да, в России это очень специальная задача. Я недавно видел несколько исследований по моногородам. И вот, например, аналогичные моногорода в Соединенных Штатах и в Европе — это другая проблема, совсем не та, что у нас. У нас это результат плановой экономики. Где-то порядка двадцати пяти миллионов человек живут там, где жить вообще невозможно. И в моногородах, как Вы сказали, проживает значительная часть населения. Эти люди — в определенной степени заложники старых, плохо реструктурированных или нереструктурированных компаний, которые на рынке не имеют достаточной силы, и они не могут развиваться без помощи государства. И в результате возникает проблема: для того чтобы поддержать этот город, необходимо поддерживать ту или иную компанию. А она не реструктурирована, ее продукция не нужна, и это целый клубок действительно очень важных проблем. Ипотечное кредитование здесь может сыграть важную роль в том случае, если действительно оно может помочь населению, которое живет в городе, переехать в какое-то другое место. Но оно не решит проблему этого моногорода, а даже, может быть, усугубит ее. Потому что если моногород к тому же потеряет огромное количество населения, причем критически социально важных работников, например…

Г.: Молодежи…

Н.: Может быть, просто врачей, докторов, учителей и т.д., то это, конечно, тяжелая социальная проблема. Вот на Дальнем Востоке есть такие города, в основном связанные с золотыми приисками, их население за пять лет может измениться на 30% , например. Очень тяжело в такой ситуации находиться. И в этом смысле я не думаю, что ипотечное кредитование в состоянии решить проблему моногородов. Здесь нужен, конечно, подход прежде всего со стороны государства. Вместе с тем есть опыт. Есть опыт в Европе. Посмотрите, что происходит в так называемой Black Country, это угледобывающий, металлургический район в Великобритании. На деньги европейского сообщества создана просто абсолютно другая среда. А, помните, забастовки шахтеров? Помните тяжелейшие социальные проблемы, которые там были еще в период Маргарет Тэтчер?

Г.: Да-да-да.

Н.: Сейчас это другая страна абсолютно. Питсбург в Соединенных Штатах был штаб-квартирой United States Steel, это был абсолютно моногород, и эта компания закрыла там все свои заводы. Спустя 15 лет, пройдя через определенный кризис, это, по всем рейтингам качества жизни, один из лучших городов США, с диверсифицированной экономикой, с офисами, с развитой сферой услуг и т.д. Это вполне возможно, мы не единственные. Просто нужно посмотреть, каким образом это сделать. И это, бесспорно, возможно.

Г. Ну то есть если подытожить ваши рассуждения, можно сказать, что вот финансовые рынки, в данном случае ипотечный, это вещь, которая очень сильно может помочь, но это не панацея, это не единственный инструмент решения этих важных проблем. Если вернуться вот к финансовым рынкам в целом, как вы оцениваете их развитие в 2000-е годы? И произошло ли формирование какой-то особой российской модели финансовых рынков, отличной от модели англо-американской и от модели там европейской, и японской? То есть англо-американская модель как бы, насколько я себе представляю, там как раз институциональные и частные инвесторы являются, так сказать, основной инициативной силой на рынках. Что касается европейской и японской модели, там все-таки коммерческие банки превалируют.

Н.: Ну да, есть эти акценты, вы совершенно правы. Американская модель это, если брать долговые рынки, рынок облигаций прежде всего. И европейская, и японская модели, — здесь большую роль играет банковский сектор .

Г.: У нас что?

Н.: Вы знаете, у нас и то и другое. У нас и банковский сектор достаточно активен, и рынок облигаций развивается достаточно хорошо. В этом смысле я не думаю, что наш рынок идет либо по одному, либо по другому пути, он как бы сбалансирован. Другое дело, что у него есть несколько совершенно очевидных проблем — он очень маленький и недиверсифицированный. Дело в том, что финансовые рынки нужны не только для того, чтобы занимать на них деньги, но и для того, чтобы диверсифицировать риски. Огромное количество рыночных инструментов используется для того, чтобы управлять рисками. К сожалению, даже некоторые регуляторы этого не понимают. Сейчас обсуждается вопрос по поводу того, нужны ли деривативы и все эти сложные инструменты. Ну конечно, какие-то суперсложные, навороченные инструменты, может быть, и надо протестировать, но, вообще-то говоря, они созданы не для того, чтобы запутать простого гражданина или частного инвестора, а для того, чтобы управлять рисками. Купили риск в одном месте — надо его каким-то образом захеджировать, соответственно — купили другой инструмент, который для этого предназначен. И все эти сложные деривативные инструменты сейчас как бы под угрозой, потому что произошел кризис, и некоторые регуляторы даже пытаются каким-то образом ограничить их предложение или вообще ликвидировать. Но это опасная тенденция, потому что диверсификация инструментов на рынке —важнейший инструмент для управления рисками самими компаниями, самими должниками. И в этом смысле американский рынок — это примерно треть всего рынка капитала в мире, это порядка шестидесяти триллионов долларов, а весь мировой рынок — где-то сто восемьдесят — сто восемьдесят пять триллионов. Наш рынок — где-то там под триллион, наверное, ну то есть маленький, совсем маленький.

Г.: Удручающие цифры.

Н.: Это не удручающие, просто у нас экономика гораздо меньше, у нас экономика в принципе достаточно маленькая, хотя, конечно, не слишком маленькая, поскольку ВВП все-таки порядка больше триллиона долларов. Таких стран не так-то и много. Но по сравнению с Еврозоной, по сравнению с США, по сравнению даже с Китаем и Индией, естественно, это все-таки достаточно маленькая экономика, хотя еще меньше сам долговой рынок и рынок акций. И вот объем рынка, диверсификация его — главная проблема. Вот когда он будет достаточно диверсифицирован и глубок, вот тогда для наших компаний работать на нем будет гораздо проще.

Г.: Алексей, а вот какое-то время назад начались достаточно активные разговоры по поводу того, что для того чтобы финансовые рынки быстрее созревали, необходима все-таки определенная работа среди населения, то есть необходимо обеспечить финансовую грамотность населения и частных инвесторов. Вот с этой точки зрения, как вы считаете, что можно делать? Может быть, ввести в школах особые какие-то курсы, там заменить курс обычной там экономики курсом какой-то финансовой, может быть, науки? И каким образом происходит вот это образование или самообразование финансовое населения в других странах, то есть это родители воспитывают или там специальные какие-то курсы, или это в школе преподают?

Н.: И то, и другое, и третье. Безусловно, с молоком матери впитывается, я не знаю, наличие там кредитной карточки, банка и т.д. Но как ни странно, например, в той же Америке достаточно много финансово неграмотных людей, и это ощущается как проблема и на уровне правительства, и на уровне тех компаний, которые хотят предлагать, например, кредиты населению. И они спонсируют огромное количество образовательных программ на эту тему и в школах, и в университетах. Вот Standard & Poor`s принадлежит McGraw-Hill holding, это крупная издательская компания, которая значительную часть своих средств тратит на такого рода образовательные программы, на учебники, вплоть до издания специальных комиксов для детей, по которым они учатся понимать, что такое инфляция, банковский кредит, что такое ответственность за выполнение этого кредита и т.д. Потому что кредитная культура держится не только на каких-то финансовых индикаторах, а именно на убежденности людей в том, что они должны быть честными, они должны конкурировать справедливо и т.д., и т.п. Так что, отвечая на Ваш вопрос: это и то, и другое, и третье. И, я думаю, что у нас это тоже очень важно.

Г.: Алексей, вот сейчас большие проблему у единой европейской валюты. Два дня назад Центральный банк то ли Ирана, то ли Ирака, объявил о том, что он переводит часть своих валютных резервов в доллары. Ну из какой бы валюты он это не делал, понятно, что для доллара это будет поддержка, и понятно, что не такое большое количество в принципе резервных валют, поэтому я думаю, что там, конечно, этот перевод произойдет в значительной степени за счет евро. Вот ваш прогноз, с точки зрения развития как бы вот этих валют, чему отдавать предпочтение при наличии у россиян сбережений в долларах и евро? Это как бы всех интересует вопрос. И как вот в сопоставлении с этой парой смотрится наша национальная валюта, российский рубль?

Н.: Ну, советов я опять же давать не могу, но могу сказать, какой расклад наблюдался на протяжении последних десятилетий и наблюдается сейчас. Если вы возьмете все финансовые транзакции, которые совершаются в рамках обмена товарами в мире, то 70-75% этих транзакций совершаются в долларах, совершались и совершаются до сих пор в долларах. Два года назад, когда все кричали, что доллар упадет, что он больше не станет резервной валютой, все равно 75% транзакций совершались в долларах. Значит, еще примерно 20%, иногда чуть меньше, иногда больше, в евро. Потом идет английский фунт — 5%, наверное, а то и меньше. Затем там что-то около 1% франк швейцарский. А все остальное — это все остальное. И юань…

Г.: И мы там.

Н.: И мы там, да. То есть это сотые доли процента. Были разговоры о том, что нужно взять специальные инструменты Международного валютного фонда, для того чтобы рассчитываться. Это неудобно, этого никто делать не будет, потому что это — нереальная валюта, привязанная к какой-то конкретной экономике.

Г.: Над этими вещами ломали голову, там 60 лет уже ломают голову после Второй мировой войны.

Н.: Да, то есть для того чтобы появилась какая-то новая резервная валюта, должно пройти несколько десятилетий устойчивого экономического роста, политической стабильности в том или ином регионе, который эту валюту эмитирует.

Г.: В Китае, да?

Н.: Например, в Китае, да. Но пока нет никаких свидетельств того, что торговые партнеры Китая будут рассчитываться с ними в юанях, по-прежнему речь идет о долларах. Это отнюдь не значит, что надо менять евро в доллары или наоборот, я таких советов не даю, просто это сложившееся соотношение на протяжении долгого времени.

Г.: То есть внутри портфеля как бы каких-то резких изменений вы не предвидите.

Н.: Да. Что касается евро, я сомневаюсь, что евро перестанет быть резервной валютой в результате кризиса. Кризис будет преодолен. Европейская экономика, если мы берем 26 европейских стран, — это крупнейшая экономика мира, она даже чуть превышает экономику США. Это примерно четверть ВВП мира. Четверть ВВП мира — это США, четверть — Европа, если брать 26 стран. Евро останется резервной валютой, и нет в данном случае никаких сомнений в том, что европейские институты, Центральный европейский банк, европейские страны сделают все возможное для того, чтобы поддержать евро в этом качестве. То есть по большому счету, если мы рассуждаем о том балансе между резервными валютами, каким он был в течение последних десяти лет, то следует констатировать, что на протяжении и следующих десяти или двадцати лет он останется примерно таким же. Как я уже говорил, доллар — 70%, и 20% или 25% — это евро. Казалось бы, фунт, да? А он всего лишь там порядка 5%. Я уверен, что все внимательно следят за юанем, возможно, через 30-50 лет мы заговорим о юане как об одной из резервных валют. Но имейте в виду, что это будет непросто.

Г.: Алексей, может быть, завершающий вопрос. Значит, сейчас Россия снова как суверенное государство начинает осуществлять заимствования, хотя премьер поставил задачу, так сказать, обнулить бюджетный дефицит там через три года, тем не менее вот после долгого перерыва Россия появилась на рынке заимствований. Наверное, аналогичные вещи будут делать региональные власти и естественно, что корпоративный сектор тоже будет нуждаться, так сказать, в капиталах. Скажите, пожалуйста, какие… То есть так или иначе Россия это страна, которой действительно нужны огромные капиталы для ее развития как правительству и федеральному и местным так и корпоративному сектору. Скажите, какие вот выводы в долговой стратегии можно сделать вот на основе горького опыта финансового кризиса? И делаются ли эти выводы, с вашей точки зрения? И, может быть, и не надо совершенно уходить с этих долговых рынков, а надо там присутствовать все равно, для того чтобы иметь этот инструмент, даже несмотря на какой-то там хороший бюджет?

Н.: Вы абсолютно правы. Да, здесь сразу несколько тем, но вот раз уж вы закончили на этом, я хочу сказать, что присутствие России на долговом рынке, в том числе, естественно, на международном рынке, — это очень важный элемент поддержания определенного интереса к российским ценным бумагам, создание так называемого бенчмарка или ориентира для инвесторов, который затем с определенными дисконтами применяется к российским компаниям и т.д. России не нужны большие деньги в долг. Сейчас у России как у заемщика вообще минимальный возможный долг , около 6-7% валового внутреннего продукта, при том что страны с аналогичным рейтингом (ВВВ) и стабильным прогнозом могут иметь долг в 60% к ВВП и больше даже. Поэтому потенциал наращивания долга у России колоссальный. за последние десять лет она сумела сократить этот долг до такого минимума, что он уже вообще не представляет серьезной проблемы.

Г.: То есть как в конце 90-х…

Н.: Да. Плюс , конечно же, экономический и финансовый блок правительства подготовился к этому кризису великолепно, и фактически вот эти резервы спасли страну от банковского кризиса, и все было сделано очень профессионально и грамотно. И в этом смысле сейчас бюджет выстроен таким образом, что расходы, по сути дела, не растут; бюджет, между прочим, дефицитный, и при том понятно, что это в принципе правильно, потому что ВВП страны по-прежнему почти на 100% зависит от цен на нефть, просто идет вслед за ними. А ВВП — это налоговая база. Поэтому для того чтобы избежать рисков резкого сокращения расходов в будущем, если, предположим, нефть упадет, иметь вот этот стабильный уровень расходов, достаточно консервативно подходить к нему, — это очень правильно. И в данном случае займы, конечно, решают проблему не столько дефицита бюджета, сколько возвращения России на рынки заимствований, чтобы создавать там определенный бенчмарк. Это очень хорошо.

Г.: Ну то есть это надо делать даже не в интересах как бы правительственных…

Н.: А, скорее, в интересах компаний.

Г.: В интересах корпоративного сектора в целом, экономики в целом.

Н.: Да. Вот, например, я могу сказать, что в соседней стране, Азербайджане, основная тема на рынке: когда правительство Азербайджана выпустит еврооблигации? Потому что компаниям они очень нужны, азербайджанские компании активно заимствуют , а сам Азербайджан пока очень аккуратно избегает этого. Поэтому, в общем, выход на рынок Азербайджана, если он состоится, будет в значительной степени не ради финансирования дефицита, это бездефицитный бюджет, а ради того, чтобы создать бенчмарк на рынке.

Г.: Алексей, большое спасибо вам за это интервью. И большое спасибо всем, кто нас смотрел и слушал. До следующих встреч.

Н.: Спасибо.


Еще "Нейтральная территория. Позиция 201"