19 марта 2024, вторник, 07:59
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

06 сентября 2010, 14:01

СССР во Второй мировой войне

«Полит.ру» публикует фрагмент книги немецкого историка Леонида Люкса «История России и Советского Союза: От Ленина до Ельцина» (М.: РОССПЭН, 2009), посвященной истории российского и советского государства в ХХ веке. В главе, предлагаемой ниже, речь пойдет о внешней политике СССР во Второй мировой войне. Опираясь на новые материалы из открывшихся российских архивов, а также на источники, недоступные прежде российским историкам, автор подробно анализирует как действия Сталина, так и политику западных лидеров в ходе советско-германского конфликта.

Пакт Гитлера–Сталина: непрочный союз

Состоявшаяся в сентябре 1938 года Мюнхенская конференция, позволившая Гитлеру «мирным путем» аннексировать более 28 000 кв. км чехословацкой территории, нанесла смертельный удар по политике коллективной безопасности. Внешнеполитическая изоляция Москвы была после Мюнхена столь же велика, что и в первые годы советской власти, когда капиталистические государства воздвигли вокруг советской России так называемый санитарный кордон. В 1938 году сложилась похожая ситуация. С Запада СССР угрожал Третий Рейх, вожди которого призывали к «уничтожению большевизма», за что, не в последнюю очередь и были поддержаны многими европейскими государствами. На Дальнем Востоке (в Монголии и Маньчжурии) развивался советско-японский конфликт, принявший форму локальной войны. Противоречия внутри «капиталистического лагеря», позволившие Советскому Союзу выжить, отошли, казалось, на второй план. Однако эта ситуация вскоре начала меняться.

Уже через несколько месяцев после «Мюнхенского сговора» внешнеполитическое положение СССР стало заметно улучшаться, и помог в этом Москве ее заклятый враг – Адольф Гитлер. Он начал наносить авторам политики умиротворения, которые считали возможными компромиссы с Третьим Рейхом, один удар за другим. До Мюнхена Гитлер искал международноправовые обоснования для своих актов агрессии, его мнимая цель заключалась в обеспечении равноправия немцев, которые, как он говорил, деградировали до состояния «илотов». После Мюнхена эти жало бы прекратились. Аргументы слабости были теперь заменены аргументами силы. 10 ноября 1938 года Гитлер заявил в секретной речи перед представителями германской прессы: «Обстоятельства заставили меня десятилетиями говорить почти только о мире… Само собой разумеется, что такая пропаганда мира, проповедуемая десятилетиями, имеет свои опасные стороны, так как это легко может привести к тому, что в умах многих людей закрепится представление об идентичности сегодняшнего режима со стремлением и волей сохранять мир при любых обстоятельствах». Аппарат пропаганды должен был, по словам Гитлера, «изменить психологический настрой немецкого народа и постепенно дать понять нации, что существуют цели, осуществление которых не всегда достигается мирным путем. Тогда приходится применять средства насилия».

15 марта 1939 года германские войска заняли Прагу. Тем самым Гитлер, по сути дела, впервые с 1933 года осуществил однозначно агрессивный акт, не заботясь при этом о его международно-правовых оправданиях. Политика умиротворения потерпела полный крах. Как можно объяснить такой шаг Гитлера? Западные демократии готовы были бы и дальше идти на уступки, если бы германский диктатор не провоцировал их столь явно. Переход Гитлера к открытой агрессии многие авторы объясняют тем, что нацистский фюрер якобы полагал, что у него нет больше времени. Свои конечные внешнеполитические цели, включавшие принципиальный передел всего мира, построение нового мирового порядка, опирающегося на расовые основы, Гитлер собирался осуществить обязательно при жизни. Коммунисты тоже мечтали о радикальном изменении мирового порядка, но не устанавливали никаких конкретных сроков мировой революции. Будучи историческими детерминистами, коммунисты были убеждены, что победа коммунизма в масштабах всего мира неизбежна. Чтобы победить, им необязательно было ставить на карту все. С Гитлером дело обстояло иначе. Он считал себя единственным политиком, способным на осуществление таких грандиозных задач, как завоевание жизненного пространства на Востоке или провозглашенное им «уничтожение еврейской расы в Европе».

В то время, когда Сталин, несмотря на свою манию величия, называл себя продолжателем дела Маркса, Энгельса (несмотря на свое предубеждение против второго классика марксизма) и Ленина, Гитлер рассматривал себя как уникальное явление в мировой истории, не имевшее предшественников. Не верил он и в достойных последователей, способных продолжить его дело. Франк Лотар Кроль, проанализировавший представления Гитлера об истории, пишет о его мышлении в категориях «последнего времени», имея в виду представление нацистского диктатора о том, что он должен «вести последнюю битву между арийской и иудейской расами, битву до победного конца». «Так или иначе, конец всей предыдущей истории был достигнут, и он представлялся Гитлеру не как некая абстрактная возможность в туманном будущем. Завершение борьбы и конец истории относились к самому непосредственному будущему, достичь их, во всяком случае, необходимо было еще при жизни [нацистского вождя]».

Поэтому Гитлер постоянно находился в цейтноте. 5 ноября 1937 года, в беседе с ведущими германскими политиками, запротоколированной полковником Хосбахом и позже часто упоминаемой, Гитлер объявил о своем «неизменном намерении […] решить вопрос о германском жизненном пространстве не позже 1943 – 1945 годов. Достичь этой цели возможно лишь с помощью силы», – добавил он. В октябре 1937 года, на другом закрытом совещании с ведущими партийными пропагандистами, нацистский фюрер, говоря о себе в третьем лице, сказал: «Он, Гитлер, по человеческим представлениям долго не проживет. В его семье люди не доживали до старости… Поэтому необходимо как можно быстрее решить те проблемы, которые должны быть решены (проблема жизненного пространства), чтобы это случилось еще при его жизни. Грядущие поколения с этим уже не справятся. Только его личность в состоянии сделать это».

Заявления Гитлера вызвали ужас у некоторых представителей консервативного германского истеблишмента. Британский историк Тревор Роупер писал, что немецкие консерваторы в тот момент достигли своей желанной цели: Гитлер устранил почти все ограничения Версальского договора и восстановил в мире позиции Германии в качестве равноправной державы. Многие консерваторы стремились теперь к примирению с Западом, до того, как преступный политик, которому они сами же и дали оружие в руки, начнет свою безумную гонку, ведущую к войне.

Однако пожелания консервативных союзников Гитлера в от ношении внешней политики Третьего Рейха в конце 30х годов уже не играли никакой роли. Решающее значение теперь имело то обстоятельство, что Гитлер находился в цейтноте. Кроме того, такие сомнения были присущи лишь небольшой части консервативной элиты. Остальные же идентифицировали себя, пусть иногда отчасти, с целями режима, до самого его конца.

После захвата Чехословакии следующим объектом территориальных притязаний Гитлера стала Польша, то есть государство, которое в 1934–1938 годах было своего рода союзником Третьего Рейха и даже принимало участие в разделе Чехословакии. 1 октября 1938 года польские войска оккупировали область с центром в городе Тешен, на которую Варшава десятилетиями претендовала. Польско-германское согласие было окончательно разрушено 24 октября 1938 года. В этот день Гитлер предложил польскому руководству новые правила игры. Он потребовал включения в состав Третьего Рейха свободного города Гданьска и создания экстерриториального соединительного пути между Восточной Пруссией и остальным рейхом через так называемый польский коридор. Помимо этого Гитлер потребовал вступления Польши в так называемый «Антикоминтерновский пакт» – антикоммунистический альянс, созданный Германией и Японией в ноябре 1936 года, к которому в январе 1937 года присоединилась Италия. По сравнению с теми требованиями, которые Гитлер незадолго до этого предъявил Чехословакии, его претензии к Польше были очень скромны ми. Несмотря на это, они были категорически отклонены польским руководством в январе 1939 года. В Варшаве раньше, чем в Париже или Лондоне, поняли, что неспособность к самоограничению и нарушение договорных обязательств составляют суть внешней политики национал-социализма. Польше теперь грозила судьба Чехословакии. Второй «Мюнхен» казался неизбежным.

Однако оккупация Праги 15 марта 1939 года сделала это невозможным: теперь даже в Лондоне и Париже поняли, что компромиссы с Третьим Рейхом бессмысленны. На этот раз западным демократиям не хватило мужества потребовать от Варшавы такой же уступчивости по отношению к Гитлеру, которую они незадолго до того требовали от Праги. 31 марта 1939 года британский премьер Невилл Чемберлен пообещал Польше военную поддержку в случае угрозы для ее независимости. 28 апреля Гитлер ответил на это разрывом германо-польского договора о ненападении, подписанного в январе 1934 года, и германо-британского соглашения по флоту, подписанного в июне 1935 года. Усиливающееся отчуждение между Третьим Рейхом и западными державами дало Сталину уникальный шанс вывести СССР из внешнеполитической изоляции, в которой он оказался после подписания Мюнхенского соглашения. Как западные державы, так и Третий Рейх теперь наперегонки бросились завоевывать расположение Москвы.

19 декабря 1938 года Берлин предложил советскому правительству провести переговоры о продлении советско-германского соглашения по торговле и кредитам. Москва ответила согласием. 12 января 1939 года в Берлине, во время новогоднего приема в честь дипломатического корпуса, Гитлер особенно долго разговаривал с советским полпредом, что дало западным средствам массовой информации почву для спекуляций по поводу переориентации внешней политики Германии на Востоке. 21 января 1939 года Политбюро ЦК ВКП(б) дало задание наркоматам отраслей тяжелой и оборонной промышленности составить список необходимых станков и прочих видов оборудования, которые могут быть заказаны в рамках немецкого кредита.

Отчетный доклад Сталина от 10 марта 1939 года на XVIII съезде партии также содержал новые акценты. Советский диктатор нападал теперь, в первую очередь, на западные державы, а не на Третий Рейх. Сталин говорил о том, что необходимо «соблюдать осторожность и не давать втянуть [СССР] в конфликты [...] провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками». Он обвинял Запад в том, что тот пытается втянуть Германию в войну против России.

Однако после разгрома Германией остатков Чехословакии и западные демократии начали усиленно добиваться расположения Москвы. Теперь Сталин стоял перед альтернативой – или возобновление политики коллективной безопасности вместе с западными державами, или возобновление советско-германского альянса – своего рода нового Рапалло, но на сей раз не с почти безоружной Веймарской республикой, а с вооруженным до зубов Третьим Рейхом, диктатор которого постоянно заявлял, что решение германского территориального вопроса может быть достигну то только за счет России.

Если проследить развитие событий весной и летом 1939 года, то складывается впечатление, что Сталин колебался между этими двумя возможностями. С апреля 1939 года СССР вел переговоры с западными державами о путях сдерживания нацистской угрозы. 24 июля 1939 года в Москве был подписан трехсторонний договор между Францией, Англией и Советским Союзом о взаимопомощи в случае прямой или косвенной агрессии. В это соглашение должны были войти прибалтийские государства, Польша, Румыния, Турция, Греция и Бельгия. 11 августа в Москве появились британские и французские военные миссии, которые должны были внести уточнения в договор от 24 июля.

Параллельно с этим шли тайные переговоры между Германией и СССР об экономическом и политическом сотрудничестве. Если вспомнить, что в 1936–1938 годах по приказу Сталина были рас стреляны тысячи коммунистов из-за своих якобы существовавших контактов с Третьим Рейхом, то сталинская политика сближения с самым радикальным идейным противником коммунизма предстает в особо зловещем свете.

Из двух возможностей, стоявших перед советским лидером, Сталин все больше склонялся в пользу сотрудничества с Германией. Трехсторонние переговоры между Москвой, Лондоном и Парижем шли очень вяло. Бывшим авторам политики умиротворения новая ориентация на Москву давалась очень тяжело. Чемберлен в доверительной беседе весной 1939 года сказал, что Россия со своей политической системой и военной слабостью не может быть ценным союзником Запада. Переговоры между Москвой и западными демократиями были дополнительно осложнены отказом польского правительства разрешить в случае войны войскам Красной Армии войти на территорию Польши: Варшава боялась Сталина не меньше, чем Гитлера.

3 мая 1939 года в Москве состоялась символическая смена курса. Литвинова на посту наркома иностранных дел сменил ближайший соратник Сталина Молотов. В литературе часто утверждается, что в период сближения Сталина и Гитлера роковую роль в судьбе Литвинова сыграло его еврейское происхождение. Якобы Сталин, учитывая антисемитизм Гитлера, не мог доверить подписание советско-германского пакта еврею Литвинову. Косвенно это утверждение подтверждается Молотовым, который говорит в своих воспоминаниях, что получил указание Сталина очистить наркоминдел от евреев. Несмотря на это свидетельство Молотова, в 1939 году еще нельзя говорить о широкомасштабных чистках по расовому принципу в правящей советской элите. Ключевые позиции в советском партийном и государственном аппарате, в том числе в наркомате иностранных дел, занимали многочисленные функционеры еврейского происхождения. Во время подписания советско-германского пакта о ненападении, о котором речь впереди, Сталин демонстративно заставил рейхсминистра иностранных дел фон Риббентропа выпить за здоровье наркома путей сообщения СССР Кагановича, о еврейском происхождении которого Риббентроп отлично знал. Позже Каганович прокомментировал этот тост Сталина следующим образом: «Сталин дал понять [Риббентропу], что договор мы подписываем, но идеологию не изменяем».

Общим знаменателем советско-германского альянса, заключенного в 1939 году, стал не антисемитизм, а противостояние силам демократии и чрезвычайно агрессивная имперская политика. От ставка Литвинова была вызвана, разумеется, не его еврейским происхождением, а в гораздо большей степени тем, что в советском руководстве он был символом прозападной ориентации и политики коллективной безопасности. Поэтому он не мог представлять новый прогерманский курс Москвы.

19 августа 1939 года был подписан советско-германский договор по торговле и кредитам, а 23 августа – к ужасу как многих коммунистов, так и стран Запада, военные миссии которых все еще находились в Москве, – советско-германский пакт о ненападении. Этот пакт имел принципиально иное значение, чем в свое время Рапалльский договор. В период Рапалло Россия и Германия – две униженные Версалем мировые державы – пытались восстановить свое положение, заключив союз друг с другом. Теперь же они стремились к новому переделу мира. Советско-германский договор о ненападении от 23 августа 1939 года был заключен сроком на десять лет. Его важнейшие пункты гласили:

«Статья II. В случае, если одна из Договаривающихся Сторон окажется объектом военных действий со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу».

«Статья IV. Ни одна из Договаривающихся Сторон не будет участвовать в какой-нибудь группировке держав, которая прямо или косвенно направлена против другой стороны».

Этот договор, как мы теперь уже знаем, на последующие пятьдесят лет определил судьбу не только Польши, но и всей Восточной Европы. Полный суверенитет или значительное расширение территорий небольших государств, находившихся между Германией и Россией и возникших в результате Первой мировой войны, представляли собой лишь краткий исторический эпизод. С 1939 го да эти небольшие страны снова, как и накануне 1918 года, стали разменной монетой в руках крупных держав. Наглядным приме ром этому служит секретный дополнительный протокол к советско-германскому пакту о ненападении – не первый и не последний документ такого рода. Существование этого протокола на протяжении десятилетий отрицалось Советским Союзом. Когда Молотова, который вместе с Риббентропом 23 августа 1939 года подписывал секретный протокол, 29 апреля 1983 года спросили о существовании этого документа, он решительно отрицал его наличие: «Никакого [секретного соглашения] […] не было. [Это] абсурдно… это, безусловно, выдумка».

Лишь в ходе горбачевской перестройки советское правительство признало существование секретного дополнительного протокола. В протоколе обсуждался «вопрос о разграничении сфер интересов в Восточной Европе». Будущий трофей был поделен обеими диктатурами следующим образом: «1. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР… 2. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского Государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Вислы и Сана. Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского Государства […] может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития… 3. Касательно юго-востока Европы с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях».

Возникла такая констелляция, которую незадолго до этого вряд ли кто-нибудь счел бы возможной. Гитлер, получивший согласие западных держав на восстановление германской военной мощи в первую очередь благодаря своей антикоммунистической агитации, теперь стал союзником большевистской России и, тем самым, выпустил из рук свой главный козырь, который до сих пор помогал ему добиваться ошеломляющих успехов.

Союз с большевистским режимом, уничтожение которого он проповедовал годами, дался Гитлеру необычайно тяжело. 11 августа 1939 года, незадолго до подписания пакта со Сталиным, Гитлер в беседе с Верховным комиссаром Лиги Наций в вольном городе Данциг Карлом Буркхардтом сказал: «Все, что я предпринимаю, направлено против России. Если Запад так глуп и слеп, что не может это понять, я буду договариваться с русскими. Затем я ударю по Западу и после его поражения объединенными силами вы ступлю против Советского Союза».

Гитлер был чрезвычайно разочарован политикой западных держав, особенно Великобритании, которая сопротивлялась установлению гегемонии Германии на континенте; при помощи шантажа и насилия он собирался заставить англичан признать господство рейха в Европе. Однако Гитлер существенно ошибся в оценке британского менталитета. Британский историк Алан Буллок писал по этому поводу, что Гитлер знал о нежелании англичан вести войну, но не рассчитал, до какой степени можно перетягивать струны.

Поддержка Советского Союза позволила Гитлеру в короткие сроки добиться беспримерных военных успехов. Польша, на которую Гитлер напал 1 сентября 1939 года, зажатая в тиски своими тоталитарными соседями, пала через три недели. 17 сентября 1939 года ведущие деятели правительства Польши пересекли польско-румынскую границу и отправились в эмиграцию. Одна ко перед ее уходом с политической арены польская правящая элита оказала последнюю услугу Европе. Так как поляки не были готовы капитулировать без борьбы даже перед лицом агрессора, на много превосходившего их в военном отношении, они привели в действие механизм, который, в силу своей собственной динамики, в конечном счете привел к краху Третьего Рейха. 3 сентября 1939 года западные державы были вынуждены отреагировать на гитлеровское нападение на союзную им Польшу объявлением войны Германии. Эта война была не слишком популярна на Западе – никто не хотел умирать из-за Гданьска. С другой стороны, период безграничной уступчивости по отношению к агрессору закончился.

Роль СССР в начатой 1 сентября 1939 года войне была весьма двусмысленной. Советский Союз не сразу вступил в военные действия, а сделал это лишь в тот момент, когда полное поражение Польши стало очевидным.

Польский посол в Москве Гржибовский получил 17 сентября 1939 года следующую ноту: «Польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность польского государства. [...] Польское правительство распалось… Это значит, что польское государство и его правительство фактически перестали существовать… Советское правительство не может быть [...] безразлично к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, оставались беззащитными. Ввиду такой обстановки Советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Запад ной Белоруссии». Польский посол решительно протестовал про тив советского вступления на польскую территорию: «[Если] оно произойдет, это будет означать четвертый раздел и уничтожение Польши».

28 сентября 1939 года Риббентроп и Молотов подписали в Москве советско-германский договор «О дружбе и границе», в текст которого были внесены определенные уточнения по сравнению с договором от 23 августа. Четвертый раздел Польши был оконча тельно завершен. На заседании Верховного Совета СССР 31 ок тября 1939 года Молотов заявил, что оказалось достаточно корот кого удара по Польше со стороны сперва германской, а затем Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора.

Принципиально изменился теперь и пропагандистский словарь Москвы. Все реже говорилось о солидарности с борющимися за мир и социальное равенство классами и народами. Все чаще речь шла о необходимости решения геополитических проблем, которые стоят перед СССР. Из так называемого «отечества трудящихся всего мира» Советский Союз превращался в чрезвычайно агрессивную великую державу, расширявшую свои владения за счет более слабых соседей. 30 июня 1940 года, незадолго до окончательной аннексии прибалтийских государств и превращения их в республики в составе СССР, Молотов в разговоре с министром иностранных дел Литвы Креве Мицкевичусом сказал: «Вы должны стать реалистами, вы должны понять, что в будущем малые народы исчезнут. Вы, литовцы, вместе с другими прибалтийскими народами, включая Финляндию, [будете] включены в славную семью советских народов».

Финнам удалось избежать этого только благодаря тому, что с конца ноября 1939 года они оказывали решительное сопротивление ультимативным требованиям СССР пойти на территориальные уступки в пользу Москвы. Поэтому советское руководство приняло решение основать просоветское «демократическое» правительство Финляндии вместо «буржуазного», враждебного Советскому Союзу. Во главе этого правительства стоял видный сотрудник Коминтерна финн Куусинен. Правительство Куусинена готово было выполнить все требования СССР в рамках договора о дружбе между Советским Союзом и Финляндией, подписанного 2 декабря 1939 года. Слабость правительства Куусинена заключалась в том, что оно существовало только на бумаге и не имело никакой поддержки среди населения. «Буржуазное» правительство Финляндии, которого, по мнению Москвы, больше не существовало, оказывало, тем не менее, отчаянное сопротивление советской агрессии. Финско-советская война (так называемая «зимняя война»), обернувшаяся для Советского Союза огромными потерями, закончилась 12 марта 1940 года. Несмотря на значительный перевес в живой силе и технике (960 000 советских солдат против 300 000 финских, 3000 советских танков против 100 финских, примерно 3250 советских боевых самолетов против 500 финских), Красная Армия в течение нескольких месяцев была не в со стоянии сломить сопротивление финнов. Советские потери превзошли финские во много раз, они составили более чем 290 000 солдат, из них более чем 90 000 убитыми и пропавшими без вести. Некоторые авторы полагают, что эти потери были еще выше – 127 000 тысяч погибших.

В «зимней войне» проявились чудовищные последствия сталинских чисток командного состава Красной Армии. Тактическая беспомощность советского военного руководства вызывала недоумение многих военных экспертов. В конце концов, финнам при шлось отступить перед подавляющим превосходством СССР и от казаться от некоторых своих территорий в рамках мирного договора с Москвой. Но решительность, с которой финны защищали свою свободу, помогла им отстоять независимость своей страны.

Советско-финская война стала поводом для опасного обострения отношений между Советским Союзом и западнымидержава ми, которые одно время даже рассматривали возможность разрыва дипломатических отношений с Москвой и отправки своего экспедиционного корпуса в Финляндию. 14 декабря 1939 года Лига Наций объявила Советский Союз агрессором и исключила его из этой международной организации.

Несмотря на антисоветские настроения, царившие в конце 1939 года среди британской и французской общественности, которая была готова оказать Финляндии военную помощь против СССР, правящие круги Лондона и Парижа приняли в итоге решение реагировать на советскую агрессию только словесно. Ресурсов Великобритании и Франции недостаточно, чтобы пойти на риск войны против России, констатировал британский кабинет министров.

Итак, в отношении Финляндии Сталин просчитался. Аннексия же всех остальных территорий, которые согласно секретному дополнительному протоколу к пакту Молотова–Риббентропа были объявлены сферой советского влияния, протекала заметно успешнее. В этой связи бросается в глаза своеобразная черта сталинской внешней политики. Как правило, Сталин пытался подстраховать свои завоевания заключением договоров с сильными партнерами. В этом пункте его поведение решительно отличается от поведения Гитлера, для внешней политики которого нарушение соглашений было делом совершенно обычным, даже естественным. Первоочередной задачей для Сталина было не безграничное расширение контролируемых им владений, как это было у Гитлера, а установление тотального контроля над сферой влияния СССР, закреп ленного договором с сильными партнерами. Этот контроль Сталин осуществлял при помощи жесточайшего террора.

На аннексированных Советским Союзом территориях (Восточная Польша, Прибалтика, Бессарабия, Северная Буковина) в 1939– 1940 годах в кратчайшие сроки были разрушены органически сложившиеся экономические, социальные и политические структуры. Политическая и социальная элита этих стран была в значительной степени уничтожена, сотни тысяч людей депортированы. Количество заключенных в сталинских лагерях увеличилось в 1941 году по сравнению с 1 января 1940 года с 1 670 000 до 1 930 000 человек.

Трагично сложилась судьба польской элиты, оказавшейся в руках советских органов террора. Чтобы окончательно сломить волю поляков к сопротивлению и на долгий срок сделать невозможным восстановление польского государства, советское руководство организовало террор против государственной элиты покоренной страны, в первую очередь против польских офицеров и полицейских, попавших в советский плен. 5 марта 1940 года на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) было принято следующее решение: «1) Дела о находящихся в лагерях для военнопленных 14 700 человек бывших польских офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, разведчиков, жандармов, посадников и тюремщиков,

2) а также дела об арестованных и находящихся в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии в количестве 11 000 человек членов различных контрреволюционных шпионских и диверсионных организаций, бывших помещиков, фабрикантов, бывших польских офицеров, чиновников и перебежчиков – рас смотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания – расстрела».

В рамках организованной Берией акции было казнено более 21 000 человек. Помимо 15 000 пленных офицеров среди них были бывшие чиновники, помещики и фабриканты. 4400 убитых польских офицеров были найдены три года спустя в братской могиле под Катынью, недалеко от Смоленска.

Еще радикальнее, чем в советской части Польши, борьба про тив польской элиты велась в оккупированных Германией польских областях. Гитлеровский наместник в Польше Ганс Франк в мае 1940 года обобщил высказывания своего фюрера следующим об разом: «Обнаруженные нами в Польше остатки национальных элит должны быть ликвидированы, вновь появившиеся элементы должны быть взяты под контроль и через определенное время уничтожены». Польша стала своего рода лабораторией расистской политики национал-социалистов. Здесь разрабатывались новые методы подавления и уничтожения, которые позже были применены на оккупированных территориях СССР.

Оккупационная политика национал-социалистов, так же, как и их антисемитские акции, становившиеся все более радикальны ми, во времена советско-германской «дружбы» редко критиковались Москвой. Такой отказ от критики фашизма представлял собой чрезвычайно серьезную проблему для Коммунистического Интернационала, который должен был приспосабливать тактику к новому внешнеполитическому курсу СССР. С 1933 года борьба против национал-социалистической Германии являлась высочайшим долгом для каждого коммуниста. Многие коммунисты, которые вследствие «Большого террора» 1936–1938 годов помышляли о разрыве со своими партиями, все-таки остались верными делу коммунизма, так как считали Советский Союз важнейшим бастионом в борьбе против фашизма. Теперь же, после подписания пакта между Гитлером и Сталиным, для них сложилась совершенно не выносимая ситуация. Пожалуй, хуже всего в этом отношении пришлось немецким коммунистам. Отношение советского правительства к войне, которая велась Третьим Рейхом с западными державами, никоим образом не было нейтральным. Могло даже сложиться впечатление, что СССР и Третий Рейх выступали как союзники. Коминтерну было очень непросто перестроиться на новый лад.

То, что коммунистическим партиям действительно было сложно привыкнуть к новой ситуации, доказывает первая реакция западных секций Коминтерна на начало Второй мировой войны. Французские и английские коммунисты сначала объявили о солидарности со своими правительствами, говорили о решительной борьбе против нацизма и призывали рабочих своих стран исполнить свой патриотический долг. Но уже в конце сентября 1939 года стиль коммунистической пропаганды резко изменился. 30 сентября 1939 года газета «Правда» писала, что ничто не может оправдать бессмысленную войну между западными державами и Германией. И лишь Франция и Англия могут положить конец этой войне, развязанной против воли их народов. Это новое толкование Москвой вопроса о том, кто виноват в развязывании войны, стало для Коминтерна полной неожиданностью. Дуглас Хайд, редактор печатного органа коммунистической партии Великобритании газеты «Дейли уоркер», писал о растерянности, которую вызвало в ЦК британской компартии новое распоряжение Москвы. ЦК уже подготовил направленный против «гитлеровского фашизма» призыв к английскому рабочему классу, но тут пришла новая, совершенно невероятная инструкция за подписью Димитрова. 7 октября 1939 года в коммунистической газете «Ворд ньюс энд вьюз» вместо антифашистского призыва можно было прочесть следующее заявление: «Реакционные империалисты Англии и Франции […] борются теперь не против фашизма за демократию и не против агрессии за мир, как они заявляют, а за осуществление своих империалистических целей».

17 октября 1939 года Димитров писал Сталину о растерянности, которую новый курс вызвал в секциях Коминтерна: «Хотя коммунистические партии в основном уже исправили свою позицию в отношении войны, все же продолжается в их рядах все еще некоторое замешательство по вопросу о характере и причинах войны». Даже немецких коммунистов Москва мобилизовала на участие в протестах против «военных планов французских и английских империалистов». Клемент Готвальд, руководитель коммунистической партии Чехословакии, тогда уже оккупированной национал-социалистами, 28 февраля 1940 года заявил: «Мы придерживаемся одинаковой с немецким пролетариатом линии, направленной против западного империализма как агрессора».

В советской прессе новое советско-германское сотрудничество теперь интерпретировалось как исторический поворотный момент в восстановлении традиционного русско-германского сотрудничества. Идеологическое противостояние с нацистским режимом практически прекратилось. 31 октября 1939 года Молотов заявил, что западные державы ведут идеологическую войну против Германии, тем самым возвращаясь ко временам средневековых религиозных войн. Но идеологию нельзя уничтожить силой, продолжал Молотов, поэтому не только бессмысленно, но преступно вести такую войну, как война на уничтожение гитлеризма, прикрываемая фальшивым флагом борьбы за демократию. Истинной причиной войны западных держав против Германии является не стремление к уничтожению фашизма и не попытка восстановить государственность Польши, а страх перед тем, что Германия может предъявить претензии на колонии, за счет эксплуатации которых растет благосостояние западных держав, утверждал Молотов. «[Что] выиграете вы, пролетарии, от этой антинародной, реакционной войны? – гласил антивоенный манифест ИККИ от 6 ноября 1939 года. – Не верьте тем, кто тянет вас на войну под фальшивым предлогом защиты демократии. Рабочему классу нечего защищать в нынешней войне. Защищая буржуазное отечество, он будет защищать только цепи своего рабства».

Несмотря на пропаганду мира, ведущуюся Москвой, Сталин ни в коем случае не был заинтересован в скором прекращении войны внутри «капиталистического лагеря». Ему очень нравилась роль стороннего наблюдателя. Вскоре после начала войны Сталин в разговоре, в котором участвовал Димитров, сказал: «Мы ничего не имеем против, если обе противостоящие группы капиталистов будут бороться друг с другом и ослабят друг друга. Было бы неплохо, если бы Германия ослабила позиции богатейших капиталистических стран. Гитлер, сам того не желая, подрывает капиталистическую систему».

Сталин исходил из того, что война, истощающая силы Запада, продлится еще долго, так как между обоими враждебными лагеря ми сложилось равновесие сил. Быстрое поражение Франции, по следовавшее через несколько недель после начавшегося 10 мая 1940 года наступления вермахта на западе, поразило Сталина так же сильно, как и многих немецких генералов, еще помнивших четырехлетнюю позиционную войну на Западном фронте в 1914– 1918 годах. Равновесие сил в Европе после поражения Франции было в значительной степени нарушено. В Берлине полагали, что изолированная Британская империя не имеет никаких шансов про должать войну. Германия собиралась принудить Англию к капитуляции. В этой связи в конце мая 1940 года представитель министерства иностранных дел при генштабе сухопутных сил Германии Хассо фон Этцдорф отмечал: «Мы ищем контакта с Англией на базе передела мира».

Статс-секретарь германского министерства иностранных дел Эрнст фон Вайцзеккер тогда записал: «Дело, наверное, закончится тем, что мы предложим англичанам, во избежание потерь с их стороны, навсегда отказаться от притязаний на европейский материк и предоставить его нам». И снова в Берлине неверно расцени ли способность англичан к сопротивлению, в особенности потому, что во главе британского кабинета министров с 10 мая 1940 года был уже не Чемберлен, ставший символом политики умиротворения, а непримиримый противник Третьего Рейха Черчилль. Последний, несмотря на критическое положение Британской империи, был настроен вести решительную борьбу с Германией – до окончательного устранения Гитлера и его режима.

Однако судьба войны, да и выдавленной с материка Англии, в значительной степени зависела от вступления в войну СССР. Британские политики и дипломаты неустанно пытались убедить Сталина в том, что Гитлер после разрушения равновесия сил в Европе представляет смертельную опасность не только для Запада, но и для Востока. Раньше или позже Гитлер выступит против Советского Союза, так как его окончательной целью является овладение всем европейским континентом и даже мировое господство. Эти аргументы британский посол в Москве сэр Стаффорд Криппс приводил в беседе со Сталиным 1 июля 1940 года. Советский лидер реагировал скептически: «[Он] не всегда верит тому, о чем так много кричат, так как по опыту он знает, что если они кричат, то это лишь военная хитрость [...Он] не исключает, что среди национал-социалистов есть люди, которые говорят о господстве Германии во всем мире. Но, говорит тов. Сталин, я знаю, что есть в Германии неглупые люди, которые понимают, что нет у Германии сил для господства во всем мире».

Эта вера Сталина в разум нацистского руководства удивительным образом напоминает веру западных приверженцев политики умиротворения, которые в 1934–1938 годах исходили из того, что внешнеполитические цели Третьего Рейха ограничены, и что на Гитлера можно воздействовать при помощи разумных аргументов. Так что западная политика умиротворения агрессора 1934–1938 годов получила в 1939–1941 годах свое продолжение на Востоке.

Несмотря на прохладную реакцию Сталина на британские по пытки сближения, Лондон не оставлял усилий завоевать расположение Москвы. В меморандуме британского правительства в октябре 1940 года говорилось о готовности Англии расплатиться с Советским Союзом за его доброжелательный нейтралитет в вой не признанием территориальных завоеваний Москвы в 1939– 1940 годах: «Великобританское правительство [...] обязуется […до окончательного урегулирования послевоенного порядка признать] de facto власть Советского Союза в Эстонии, Латвии, Литве, Бессарабии, Северной Буковине и тех частях бывшего Польского государства, которые теперь находятся под Советским главенством».

Но и эта попытка Лондона сблизиться с Москвой окончилась ничем. Сталин не пошел на это отчасти потому, что не хотел провоцировать Германию. Однако Гитлер сразу после разгрома Франции принял решение осуществить свою давнюю мечту – незамедлительно решить проблему «жизненного пространства» немцев. Это решение было непоколебимо. 31 июля 1940 года на горе Оберзальцберг состоялась встреча Гитлера с командованием вермахта. Слова Гитлера были записаны начальником генштаба сухопутных сил генералом Гальдером: «Англия связывает свои надежды с Россией и Америкой… Россия является восточноазиатской шпагой Англии и Америки против Японии… Если Россия будет разбита, последняя надежда Англии испарится. Хозяином Европы и Балкан станет Германия. Вывод: в ходе войны Россия должна быть [разгромлена]… Чем быстрее мы разобьем Россию, тем лучше. Операция имеет смысл только если мы покончим [с ней]… Захват отдельных территорий недостаточен».

18 декабря 1940 года Гитлер подписал «Директиву № 21. План Барбаросса», в которой говорилось: «Германские вооруженные силы должны быть готовы разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена вой напротив Англии». Общий замысел операции предусматривал уничтожение основных сил сухопутных войск Красной Армии, находившихся на западе СССР. Конечной целью операции являлось «создание заградительного барьера против Азиатской России по общей линии Волга – Архангельск». Последний остававшийся у СССР индустриальный район на Урале должна была парализовать германская авиация. Приготовления по плану «Барбаросса» надлежало завершить к 15 мая 1941 года.

Россия считалась тогда в Германии, да и не только в ней, «колоссом на глиняных ногах». Это мнение прочно закрепилось на Западе уже после поражения царской империи в Крымской войне 1853–1856 годов. Сокрушительные поражения России в войнах с Японией (1904–1905 годы), во время Первой мировой войны и в боях с вновь появившимся польским государством в 1920 году, казалось, лишь подтверждали это мнение. Война против маленькой Финляндии (1939–1940 годы), несмотря на победу СССР, добытую большой кровью, выглядела в глазах военных экспертов как беспримерный позор советских вооруженных сил. Немецкое же военное командование было опьянено неожиданно легкой и быстрой победой над Францией. Сразу же после ее разгрома Третий Рейх начал готовить поход против России. Начальник генштаба сухопутных сил Гальдер 28 июня 1940 года заявил: «Здесь, на Западе, еще долгое время нам некого будет побеждать». За десять дней до встречи в Оберзальцберге (21 июля 1940 года) главнокомандующий сухопутными силами Германии Вальтер фон Браухич подготовил для Гитлера основные направления плана нападения на Россию. Браухич полагал, что Красная Армия имеет не более семидесяти – семидесяти пяти «хороших» дивизий. В Берлине считали, что война с Россией будет еще короче и разрушительнее, чем война на Западе, – отмечал военный историк из ФРГ Р.Д. Мюллер.

Некоторые представители консервативно настроенного истэблишмента Германии скептически восприняли намерение Гитлера открыть второй фронт до окончания войны с Англией. Осенью 1940 года британский королевский военно-воздушный флот практически выиграл воздушную битву за Англию. Советский пол пред в Лондоне Майский 3 ноября 1940 года записал, что Гитлер в битве за Англию, как и в свое время Наполеон, потерпел поражение – первое поражение в этой войне, последствия которого трудно предвидеть.

Именно из этих соображений некоторые консервативные политики призывали к осторожности. Немецкий посол в Москве Фридрих Вернер граф фон дер Шуленбург пытался убедить Гитлера, что продолжение советско-германского сотрудничества будет полезно для Германии. Статс-секретарь министерства иностранных дел Вайцзеккер полагал, что война против России ни в коем случае не приведет к ускорению завершения британо-германского военного конфликта. Он считал, что опасаться следует, скорее, противоположного развития событий.

Однако все эти протесты помогали так же мало, как и предшествующие попытки консервативных союзников Гитлера остановить авантюристское поведение нацистского фюрера. Консерваторы в конце концов уступили так же, как они уступали и раньше во время конфликтных ситуаций, не в последнюю очередь потому, что были согласны со многими пунктами внешнеполитической программы Гитлера. Военный историк из ФРГ Манфред Мессершмидт говорит в этой связи о «частичной идентичности целей».

За компромисс, на который немецкие консерваторы пошли с нацистским руководством, нужно было платить. Его следствием был отказ Гитлера от радикальных экономических и социальных пре образований; он обезвредил социал-радикальное крыло своего движения, представители которого (Рем и другие), стремились сразу после прихода к власти устроить «вторую революцию». Так как путь социальных преобразований был временно закрыт, то неограниченная территориальная экспансия представляла, в сущности, единственный путь для выхода накопившегося внутри страны напряжения. Чтобы не нарушать гарантированное Гитлером внутриполитическое равновесие, его консервативные партнеры, как правило, отказывались от решительного сопротивления авантюрным мероприятиям «фюрера» в области внешней политики. «Частичная идентичность целей» не ограничивалась областью политики. Многие представители консервативной элиты копировали идеологические постулаты НСДАП и перенимали стиль нацистского вождя.

Война против Советского Союза сознательно готовилась Гитлером как война нового рода, как мировоззренческая война на уничтожение. 30 марта 1941 года он рассказал своим генералам о том, как представляет себе эту войну. Генерал Гальдер записал: «Борьба двух идеологий: смертный приговор большевизму. [Большевизм] есть асоциальная преступность… Мы не должны стоять на точке зрения солдатского товарищества. Коммунист не был и никогда не будет товарищем… Борьба против России: уничтожение большевистских комиссаров и коммунистической интеллигенции… Нужно предотвратить появление новой интеллигенции».

Даже эти аргументы нацистского фюрера не вызвали активных протестов со стороны его консервативных союзников, многие генералы безропотно приняли их. Так, например, командующий 18й армией вермахта генерал-полковник фон Кюхлер в апреле 1941 года утверждал: «От России нас отделяет в мировоззренческом и расовом отношении глубокая пропасть. Россия является азиатским государством уже по количеству занятой ею земли… Фюрер не хочет перекладывать ответственность за судьбу Германии на следующее поколение. Он поставил своей целью еще в этом году довести дело до военного конфликта с Россией. Если Германия хочет обезопасить себя на поколения вперед от угрозы с Востока, то Россию […] следует не просто несколько потеснить, а уничтожить европейскую часть России, упразднить российское европейское государство».

В своей книге «Политика уничтожения» (1998) Петер Лонгерих пишет: «В ходе […] идеологически мотивированной, страшно жестокой войны, которая, как и рассчитывало нацистское руководство, велась с нарушением международных правил, внутри “Третьего Рейха” неизбежно должен был произойти процесс радикализации, который должен был окончательно сместить равновесие власти за счет консервативной элиты в пользу национал социалистического движения. Этот процесс радикализации получил свое выражение, среди прочего, еще и в том, что во время подготовки к войне вермахт воспринял идеологию национал-социализма и воспроизводил ее в основных приказах».

С осени 1940 года Москву постоянно предупреждали о предстоящем нападении Гитлера. Уже в сентябре берлинский агент советской разведки («Корсиканец» – вероятно, А. Харнак) послал в Москву следующую информацию: «[В] начале будущего года Германия начнет войну против Советского Союза… Целью войны является отторжение от Советского Союза части европейской территории СССР от Ленинграда до Черного моря и создание на этой территории государства целиком зависящего от Германии». Помимо многочисленных советских агентов за границей Москву предупреждали ведущие британские политики и дипломаты. Так, например, британский посол в Москве Криппс в разговоре с заместителем наркома иностранных дел Вышинским 6 марта 1941 года сообщил о существовании слухов о предстоящем нападении Гер мании на Советский Союз. Как реагировала Москва на все более активную угрозу советско-германской войны? Преследуемый ею курс был двойственным. С одной стороны, советское руководство всячески пыталось успокоить Германию, искало компромиссы в спорных вопросах, надежно и пунктуально выполняло свои обязательства, вытекающие из советско-германского торгового соглашения. Так, например, Советский Союз поставлял в Германию стратегически важное сырье и продовольствие. До начала советско-германской войны в Германию было отправлено 2,2 миллиона тонн зерна, кукурузы и бобовых, 1 миллион тонн нефтепродуктов, 14 000 тонн хлопка, 18 500 тонн марганцевой руды, 23 тонны хромовой руды и другое сырье. А на 1942 год было намечено отправить в Германию пять миллионов тонн зерна. С другой стороны, Москва пыталась улучшить свои стратегические позиции в надвигавшемся военном конфликте с Германией и лихорадочно вооружалась.

Наглядным примером такой двойной стратегии явилось поведение Молотова во время его переговоров с руководством Третье го Рейха в Берлине в ноябре 1940 года. Его переговорная стратегия была определена Сталиным в директиве, которая недавно стала доступна общественности. Нарком иностранных дел должен был обсудить с Гитлером новый передел Восточной Европы. Сталина больше всего интересовала надежность советских позиций на се верном и южном флангах – Финляндия с одной стороны и Болгария с другой. Оба эти государства должны были войти в сферу влияния Советского Союза. В Болгарии должны были даже размещаться советские войска.

Гитлер ни в коем случае не хотел соглашаться с планами такого передела сфер влияния. Как Финляндия, так и Болгария находились тогда в усиливающейся зависимости от Германии, и в отношении этих стран Берлин не собирался идти на уступки. Вместо этого Гитлер и Риббентроп предложили Советскому Союзу расширить границы в сторону Персидского залива и Индийского океана за счет Британской империи, которая, по мнению Риббентропа, уже проиграла войну. Гитлер, со своей стороны, назвал Британскую империю территорией, которая должна быть поделена между Германией, Японией, Италией и Россией. (27 сентября 1940 года Германия, Япония и Италия подписали направленный против Англии «тройственный пакт».) Положение Англии, по мнению Гитлера, было еще и потому столь бесперспективно, что она потеряла всех своих союзников на материке.

В этой связи следует вспомнить, что за несколько месяцев до этого (31 июля 1940 года) на совещании с командованием вермахта Гитлер высказал совсем иное мнение. Он сказал, что у Англии остался на материке еще один союзник – Россия. Это обстоятельство ясно показывает, что предложение Гитлера советскому правительству участвовать вместе с Германией и ее союзниками в разделе Британской империи было несерьезно. В тот момент Гитлер уже не был заинтересован в хороших отношениях с Москвой. Упорный отказ Молотова заниматься «мировыми политическими вопросами», его настойчивые попытки перевести разговор на решение таких «периферийных проблем», как болгарский или финский вопрос, утвердили Гитлера в его решении как можно скорее устранить Россию как политический фактор. Молотов писал Сталину из Берлина, что беседы с Гитлером и Риббентропом не дали положительных результатов, что похвастаться нечем.

Всё новые государства (Венгрия, Румыния, Словакия, Болгария и, наконец, Югославия) присоединялись к «тройственному пакту», который формально был направлен против Англии, а в действительности – и против СССР. Это победное шествие Гитлера по Восточной Европе было прервано только один раз: 27 марта 1941 года в Белграде произошел государственный переворот. Новое руководство Югославии было настроено против Германии и обратилось за помощью к Москве. 5 апреля 1941 года в Москве был подписан советско-югославский договор о дружбе, который был воспринят Берлином как беспримерная провокация. На следующий день, 6 апреля, начался военный поход Третьего Рейха против Югославии и Греции. 17 апреля югославские войска капитулировали.

Советская политика умиротворения Третьего Рейха привела к таким же результатам, что и ее западный аналог в 1934–1938 годах: она лишь увеличила агрессивность Гитлера. После поражения Югославии Москва вновь попыталась умиротворить нацистского диктатора. 8 мая 1941 года СССР разорвал дипломатические отношения с некоторыми оккупированными Германией государства ми: Югославией, Бельгией, Норвегией. 13 июня советское информационное агентство ТАСС заявило, что слухи о «близости войны между СССР и Германией […] являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны».

Подобные заверения в дружбе между СССР и Германией не оказали ни малейшего влияния на Гитлера, зато чудовищно по действовали на население самого Советского Союза, которое не смогло внутренне подготовиться к предстоящей войне с самым опасным внешнеполитическим врагом России за всю новейшую историю.

Эти попытки умиротворить Третий Рейх представляли собой один из аспектов советской политики накануне войны. Но втайне от общественности советское руководство все интенсивнее отмежевывалось от Германии. Одним из наглядных примеров такой линии была речь Сталина в Кремле перед выпускниками военных академий Красной Армии 5 мая 1941 года. Эта речь, вокруг которой десятилетиями курсировали всевозможные слухи, была опубликована только в 1990 году.

В типичном для него стиле «вопрос – ответ» Сталин спрашивал, действительно ли германская армия непобедима, и сам себе отвечал: «Нет, в мире нет и не было непобедимых армий… Германия начала войну и шла в первый период под лозунгом освобождения от гнета Версальского мира. Этот лозунг был популярен, встречал поддержку и сочувствие всех обиженных Версалем. Сей час обстановка изменилась. Сейчас германская армия идет с другими лозунгами. Она сменила лозунги освобождения от Версаля на захватнические… [Такая] перемена лозунга не приведет к победе… Немцы считают, что их армия – самая идеальная, самая хорошая, самая непобедимая. Это неверно. Армию необходимо изо дня в день совершенствовать. Любой политик, […] допускающий чувство самодовольства, может оказаться перед неожиданностью, как оказалась Франция перед катастрофой».

Произнося тосты на приеме, Сталин поправил одного генерала, который хотел поднять бокал за «мирную сталинскую внешнюю политику»: «Мирная политика обеспечивала мир нашей стране. Мирная политика – дело хорошее. Мы до поры до времени проводили такую линию на оборону – до тех пор, пока не перевооружили нашу армию, не снабдили армию современными средствами борьбы. А теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны – теперь надо перейти от обороны к наступлению… От обороны перейти к военной политике наступательных действий… Красная Армия есть современная армия, а современная армия – армия наступательная».

С осени 1940 года в политике Коминтерна снова появились антинемецкие и «антифашистские» акценты, как это было до августа 1939 года. В конце ноября 1940 года Димитров в разговоре с Молотовым сообщил о новой тактике Коминтерна: «Мы ведем курс на разложение оккупационных немецких войск в разных странах и эту работу, не крича об этом, хотим еще больше усилить. Не помешает ли это советской политике?». Молотов ответил: «Конечно, это надо делать, мы не были бы коммунистами, если не вели бы такой курс. Только делать это надо без шума». Отдельным секциям Коминтерна, особенно в южновосточной Европе, ИККИ рекомендовал вести осторожную пропаганду антигерманского курса. Эта пропаганда, однако, не должна была слишком бросаться в глаза.

Воодушевленный новыми акцентами сталинской политики, начальник генштаба РККА Г. К. Жуков 15 мая 1941 года разработал совместно с наркомом обороны Тимошенко «Соображения по плану стратегического развертывания вооруженных сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками». Жуков докладывал о том, что Германия уже сосредоточила дивизии на границе СССР. Описывая немецкое развертывание, Жуков считал возможным нанесение вермахтом внезапного удара по Красной Армии и предлагал: «Чтобы предотвратить это, ...считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий Германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск».

Перед советско-германской войной в западных военных округах Советского Союза было размещено около 2,9 миллионов солдат, 14–15 тысяч танков и почти 9 тысяч боевых самолетов. Им противостояли более 3 миллионов солдат вермахта и около 600 тысяч солдат союзных Германии государств – Румынии, Финляндии, Венгрии. Немцы имели в своем распоряжении около 3600 тан ков, более 2500 самолетов, а их союзники – около 900 боевых самолетов.

Планировал ли Сталин превентивную войну? Хотел ли он опередить Гитлера, чье решение о нападении на СССР было принято уже в июле 1940 года?

Нападение Германии на Советский Союз преподносилось нацистской пропагандой как ответная реакция на агрессивные намерения русских. Сразу же после нападения на СССР Гитлер в воз звании к «немецкому народу и национал-социалистам» заявил: «Сейчас приблизительно 160 русских дивизий находятся на нашей границе. В течение ряда недель происходили непрерывные нарушения этой границы… Советские летчики развлекались тем, что не признавали границ, очевидно, чтобы доказать нам таким образом, что они считают себя уже хозяевами этих территорий… Теперь наступил час, когда нам необходимо выступить против этих иудейско-англосаксонских поджигателей войны и их помощников, а также евреев из московского большевистского центра».

Было ли нападение Гитлера на Советский Союз своего рода превентивной войной? Против этого тезиса однозначно говорит оценка сложившейся ситуации начальником генштаба германских сухопутных сил Гальдером. Во время совещания с командующими армий и групп армий 4 июня 1941 года он оценил советское стратегическое развертывание как оборонительное. Крупное наступление Красной Армии Гальдер считал «маловероятным» и называл «ерундой». Больше всего Гитлер опасался немощи Красной Армии, а того, что Сталин, пойдя на слишком большие компромиссы, перечеркнет его план нападения на СССР. Гитлер ни в коем случае не считал Советский Союз равноценным противником германского рейха, а скорее, как и бывшие потенциальные завоева тели России, «колоссом на глиняных ногах». Йозеф Геббельс не задолго до нападения на СССР писал о ходе мыслей своего фюрера: «Это будет широкомасштабное нападение в грандиозном стиле. Пожалуй, крупнейшее из тех, что когда-либо знала история. При мер Наполеона не повторится… Русские сконцентрировали свои силы на границе, это лучшее из того, что могло случиться… Про рыв будет осуществлен на различных направлениях. Русские будут сметены. Фюрер рассчитывает провести операцию за четыре месяца. Я думаю, это будет еще быстрее. Большевизм рухнет как карточный домик. Мы стоим на пороге великой победы».

Несмотря на свое решительное и выдержанное в наступательном духе выступление перед выпускниками военных академий РККА 5 мая 1941 года, Сталин и в дальнейшем неустанно пытался умиротворить Гитлера. Генерал Лященко вспоминал, что Сталин не сомневался в неизбежности советско-германской войны, но все же надеялся, что Молотову, может быть, удастся оттянуть начало войны хотя бы на два – три месяца.

О судьбе разработанных генштабом Красной Армии «Соображений» от 15 мая 1941 года их автор Жуков рассказал в своих воспоминаниях. Вместе с наркомом обороны Тимошенко он доложил этот план Сталину. Тот был возмущен: «Вы, что, толкаете нас на провокацию войны?». План Жукова был помещен в архив. Об аналогичной реакции Сталина на попытки советских военных привести расположенные у западной границы войска в состояние повышенной боевой готовности сообщал также генерал Василевский, который в 1940–1941 годах был заместителем начальника оперативного отдела генштаба РККА. Сталин очень долго не верил в скорое начало советско-германской войны и надеялся оттянуть сроки ее начала при помощи дипломатических и политических мероприятий. Чтобы не провоцировать Гитлера, он отказался от подготовки расположенных у границы войск к внезапному нападению. Когда командующие войсками Киевского и Белорусского военных округов попытались в начале июня 1941 года в ответ на немецкое стратегическое развертывание осуществить ответные действия, в Москве их строго отчитали. Одним из немногих военачальников, которые, несмотря на исходившие из Центра запреты, подготовили свои войска к возможному нападению, был, как сообщает советский военный историк Солнышков, командующий Одесским военным округом Н. Сахаров.

15 июня 1941 года знаменитый советский разведчик Рихард Зорге сообщил из Токио, что нападение Германии на СССР состоится 22 июня 1941 года. Сталин не принял и эту информацию всерьез, расценив ее как немецкую дезинформацию. 21 июня 1941 года Берия написал Сталину, что настаивает на отзыве и наказании полпреда в Берлине Деканозова, который продолжает бомбардировать его дезинформацией о подготовленном Гитлером на падении на СССР. Он сообщает, что это произойдет завтра. В этой связи Берия напоминал о мудром высказывании Сталина, что в 1941 году Гитлер на СССР не нападет.

Лишь за несколько дней до немецкого нападения последовал ряд приказов НКО о повышении боевой готовности, но, как поз же писал Жуков, «ограничились полумерами, которые потом тяжело отразились в начальном периоде войны».

В связи со «страусиной» политикой Сталина вновь встает вопрос о достоверности нацистского пропагандистского тезиса о том, что нападение Германии на Советский Союз было якобы превентивной мерой. Этот вопрос был в очередной раз поднят бывшим офицером советской военной разведки и историком-любителем Виктором Суворовым (В. Резун) в 1985 году. Автор утверждает, что Сталин планировал нападение на Германию летом 1941 года. Подавляющее большинство современных немецких военных историков считают этот тезис научно не обоснованным. Потсдамский военный историк Юрген Фёрстер в этой связи пишет: «Исходя из жестокой внутренней политики Сталина, делать выводы о его агрессивной внешней политике в отношении Третьего Рей ха… ненаучно». Историк отмечает, что «для интерпретации плана «Барбаросса» в качестве плана превентивного удара не хватает не только объективных фактов – реальной военной опасности, исходившей от советской стороны, но и необходимых субъективных предпосылок с немецкой стороны – ощущения непосредственной угрозы Третьему Рейху со стороны Красной Армии, того ощущения, которое могло бы послужить для высшего руководства рейха решающим фактором для принятия решения о нападении на Советский Союз».

В противоположность Гитлеру Сталин никогда не шел в своей внешней политике ва-банк. Чтобы свести риск к минимуму, он всегда нападал только на тех противников, которые были слабее СССР. Троцкий в июне 1939 года по этому поводу писал: «Осторожность является основной чертой [Сталина], особенно на арене мировой политики. Смелость ему абсолютно чужда. И хотя он не останавливается перед насилием в невиданных ранее масштабах, но только в том случае, если ему гарантирована безнаказанность. Зато он легко идет на уступки и даже отступает, если не может предвидеть исхода борьбы». Отчасти из-за подобных непочтительных, но одновременно метких высказываний о характере московского тирана, Троцкий и стал жертвой инициированной Сталиным охоты, которая, в конце концов, привела к желаемому результату: в августе 1940 года Троцкий был убит.

Когда германский посол в Москве граф Шуленбург передал Молотову 22 июня 1941 года официальное заявление рейха об объявлении войны СССР, Молотов, по словам присутствовавшего при этом немецкого дипломата Густава Хильгера, якобы сказал: «Мы этого не заслужили». Основываясь на советской стенограмме, которая была недавно опубликована, последние слова Молотова звучали несколько иначе: «Для чего Германия заключала пакт о ненападении, когда так легко его порвала?». В ответ Шуленбург подчеркнул, что в течение шести лет пытался наладить дружеские отношения между обеими странами, но бороться против судьбы не в силах.


Первый этап советско-германской войны: стихийная десталинизация или модификация сталинского режима?

Сталинский режим, который с начала 30х годов вел войну против мнимых врагов народа, 22 июня 1941 года столкнулся с реальными врагами. Многое говорило о том, что он не выдержит столь тяжелого испытания. Неудачи Красной Армии в первые месяцы войны стали одной из величайших катастроф во всемирной военной истории.

Советско-германская война состояла как бы из двух войн, которые принципиально отличались друг от друга. Во время «пер вой войны», которая шла летом и осенью 1941 года, Красная Армия потерпела сокрушительное поражение. В результате про ведения целого ряда успешных операций на окружение, так называемых «котлов», армиям рейха и его сателлитов удалось раз громить большую часть советских вооруженных сил, принявших на себя первый удар. В битве под Минском (в начале июля 1941 года) были взяты в плен 329 000 красноармейцев, под Уманью (в начале августа 1941 года) – 106 000, под Киевом (в 20х числах сентября 1941 года) – 656 000, под Брянском и Вязьмой (середина октября 1941 года) – 663 000. В общей сложности, до конца 1941 года были взяты в плен 3,8 миллионов советских солдат и офицеров. (Для сравнения: число немецких военнослужащих, попавших в советский плен за все время советско-германской войны 1941–1945 годов, составило 3,15 миллионов человек). 3 июля 1941 года начальник немецкого генштаба сухопутных сил генерал Гальдер писал, что война с Россией, в сущности, уже вы играна.

Волкогонов сообщает, что личный состав Красной Армии через шесть месяцев после начала войны с Германией составлял всего 6– 7% от первоначального. С конца 1941 года против Германии боролась совсем другая армия, считает Волкогонов. Помимо того, Красная Армия потеряла до конца 1941 года примерно 25 000 самолетов и 22 000 танков. В 1941–1942 годах Германия заняла почти 2 миллиона кв. км территории СССР, на которой до войны про живало более 80 миллионов человек (примерно 40% всего населения страны). До войны в этих областях производилось около 58% стали, 65% алюминия, 71% чугуна, 38% зерна, добывалось 63% каменного угля. Александр Некрич пишет, что царские генералы, которых официальные советские историографы так часто обвиняли в бездарности, никогда не испытывали таких сокруши тельных поражений.

Можно ли объяснить эту катастрофу Красной Армии тем, что Сталин до последнего момента пытался умиротворить Гитлера и поэтому не разрешал своим генералам проводить ответные военные мероприятия, на которых они настаивали? Начальник генштаба РККА Жуков сообщал, например, что, узнав о нападении Германии, Сталин первоначально считал, что это провокация немецких военных. Чтобы избежать эскалации, он требовал «ответных действий» не предпринимать. Лишь спустя три часа после начала немецкого наступления Сталин разрешил Красной Армии открыть ответный огонь.

Исследователи часто спорят, почему в первый день войны не Сталин, а его заместитель Молотов обратился с речью к народу по радио. И это несмотря на то, что с 6 мая 1941 года Сталин был не только руководителем партии, но и правительства. Молотов, ранее занимавший пост главы правительства, был назначен заместителем председателя Совнаркома. Несмотря на не только фактическое, но и формальное сосредоточение власти в своих руках, Сталин спрятался в этой, пожалуй, самой опасной для своего режима ситуации за спину заместителя, который и определил нападение Германии как беспримерное в истории цивилизованных народов вероломство: «Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной и Наполеон потерпел поражение… То же будет и с зазнавшимся Гитлером… Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

В литературе часто обсуждается предположение, что в первый день войны Сталин отказался объявить своему народу о нападении Германии, потому что его охватила паника, и внутренне он был парализован. Молотов отрицал это. После войны, в разговоре с писателем Ф. Чуевым, он сказал, что Сталину была не ясна ситуация, он хотел выждать какое-то время, прежде чем сформулировать определенную позицию в отношении развития событий на советско-германской границе. Другими словами, даже в день на падения на СССР Сталин не хотел сжигать за собой все мосты, он все еще надеялся на компромисс с Гитлером. Паника охватила Сталина только несколько дней спустя, когда ему стало окончательно ясно, что его политика умиротворения не принесла желаемых результатов. Многие современники вспоминают, что Сталин был настолько подавлен, что даже выпустил инициативу из рук. Он спрятался на своей даче и ничем не интересовался. Настроение его ближайших соратников было существенно оптимистичнее. Микоян вспоминал: «У нас была уверенность в том, что мы можем организовать оборону и можем сражаться по-настоящему. Однако это пока не так легко будет. Никакого упаднического настроения у нас не было».

Катастрофические поражения Красной Армии летом и осенью 1941 года объясняются не только запретом Сталина своевременно предпринять действенные меры для нанесения ответного удара или эффектом неожиданности. Не менее важным было и то обстоятельство, что в Красной Армии в 1941 году остро чувствовалась нехватка опытных командных кадров, которые были уничтожены по приказу Сталина в 1937–1938 годах. То, что советские военные так беспомощно реагировали на наступление немцев в начале войны, а также многочисленные «котлы», в которых миллионы советских солдат гибли и попадали в плен, были следствием отсутствия опыта «обновленного» офицерского корпуса РККА. Лишь 7% советских офицеров имели высшее военное образование, 75% – к на чалу войны занимали свои посты не дольше одного года. Атмосфера страха, распространившаяся в Красной Армии во времена «Большого террора», гасила личную инициативу и тех командиров, которые пережили его. Но даже это обстоятельство не является достаточным объяснением того, почему вермахту удалось в течение шести месяцев взять в плен 3,8 миллионов солдат противника и дойти до самой Москвы.

Поражения Красной Армии были, скорее всего, обусловлены низким боевым духом многих советских солдат к началу войны. Жестокий террор 30х годов, направленный против всех слоев населения, неизбежно должен был оказать разлагающее воздействие на моральный дух общества. О возможности подобного раз вития событий еще в 1929 году накануне коллективизации сельского хозяйства предупреждал Бухарин. Двенадцать лет спустя это предупреждение оказалось особенно актуальным. Во многих советских деревнях, причем не только на аннексированных в 1939– 1940 годах территориях, но и в исконно русских регионах, немецких солдат нередко встречали доброжелательно, иногда даже приветствовали как освободителей. Американский историк Александр Даллин полагает, что летом 1941 года у немецких оккупационных войск был неплохой шанс «умелым поведением [организовать население], как гражданское, так и военных, поднять их на восстание против советского режима».

Кроме того, что многие советские солдаты сдавались в плен, были также и перебежчики. Даже в конце войны, в 1944–1945 годах, каждый шестнадцатый советский военнопленный был перебежчиком. Пораженческие настроения, охватившие некоторую часть советского населения и Красной Армии, были обусловлены еще и тем, что противники советского режима поначалу не понимали намерений национал-социалистического руководства Германии. Подобно западным и советским сторонникам политики умиротворения Гитлера, подобно многим немецким консерваторам, они должны были многому научиться, чтобы понять, что даже частичная идентификация с нацизмом шла на пользу только Гитлеру, для его же союзников, активных и пассивных попутчиков, она имела разрушительные последствия.

Войну против Советского Союза Гитлер воспринял как своего рода внутреннее освобождение. Наконец-то ему больше не надо было притворяться и идти на компромиссы с ненавистным идеологическим противником: «С тех пор, как я осуществил свое намерение, я чувствую себя внутренне свободным», – писал Гитлер Муссолини сразу после нападения на СССР.

«Гитлер не искал больше тактических решений, а лишь “окончательные”», – писал его биограф Иоахим Фест. Так называемая «вторая национал-социалистическая революция», которой Гитлер не допустил после прихода к власти, развернулась теперь  полную силу. Ее первыми жертвами стали советские евреи и военнопленные.

Мировоззренческая война на уничтожение была подготовлена рядом приказов и распоряжений фюрера самого различного характера. К ним относятся «Указания по обращению с политическими комиссарами», которые были сформулированы высшим командованием вермахта 6 июня 1941 года: «В борьбе против большевизма нельзя рассчитывать на то, что поведение врага будет основываться на принципах человечности или международного права. В особенности от политических комиссаров всех сортов, которые являются зачинщиками сопротивления, следует ожидать жестокого, бесчеловечного, исполненного ненависти отношения к пленным. Поэтому политические комиссары, взятые в плен во время боя или при оказании сопротивления, должны быть сейчас же расстреляны».

В выпускаемых отделом пропаганды вермахта «Сообщениях для войск» в июне 1941 года можно прочитать следующее: «Что такое большевики, знает каждый, кто хоть раз посмотрел в лицо одного из красных комиссаров… Это было бы оскорблением животных, назвать черты этих нелюдей, большая часть из которых евреи, звериными. Они являются олицетворением инфернальной, персонифицированной безумной ненависти против всего благородного человечества. В образе этих комиссаров мы наблюдаем восстание недочеловека против благородной крови».

В первые недели войны многие тысячи советских политработников стали жертвами «приказа о комиссарах». Их отделяли от других военнопленных и расстреливали. С середины августа 1941 года в рядах вермахта начали расти протесты против этого приказа. Его называли «одной из причин ожесточенного сопротивления врага». Однако этот приказ был отменен лишь весной 1942 года, чтобы стимулировать советских солдат к переходу на сторону немцев. Несмотря на отмену «приказа о комиссарах», уничтожение политработников и других советских руководящих деятелей, попавших в плен, продолжалось. Некоторые немецкие военные историки считают, что от 580 000 до 600 000 советских военнопленных были переданы органам Главного управления имперской безопасности, а также другим нацистским органам, и расстреляны.

Трагичной была судьба не только пленных политруков, но и простых солдат. 60% красноармейцев, попавших в 1941 году в плен, примерно два миллиона человек, погибли к 1 февраля 1942 года. Они умерли от голода или сыпного тифа. Потсдамский военный историк Мюллер пишет: «Большинство из более чем трех миллионов военнопленных не имело ни малейшего шанса на выживание. Постоянно возрастающую смертность […] было бы неправильно объяснять только военными обстоятельствами… Гораздо более веской причиной массовой гибели советских военнопленных было стремление германского руководства предоставлять военнопленным, так же как и населению советских городов, как можно меньше продовольствия».

Через несколько недель после начала войны с Россией Гитлер считал СССР уже почти разгромленным и сообщил своему ближайшему окружению о том, какое будущее ожидает завоеванные территории: «Образование военной силы западнее Урала больше нельзя допустить ни при каких обстоятельствах… Железный принцип: […] никто, кроме немца, не должен носить оружие».

Сразу после начала советско-германской войны рейхскомиссариат по укреплению немецкой народности, который был подведомственен рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру, разработал так называемый «Генеральный план ост» – план «германизации» оккупированных советских областей. Этот план предусматривал за селение Прибалтики, Восточной Польши, Белоруссии и части Украины немцами и депортацию более чем тридцати миллионов «нежелательных с расовой точки зрения» человек из этих областей в Западную Сибирь. Только четырнадцать миллионов «расово полноценных» человек имели право остаться на своих территориях.

Помимо завоевания жизненного пространства и искоренения большевизма Гитлер хотел наконец исполнить свою третью заветную мечту, причем немедленно – речь шла о так называемом «окончательном решении еврейского вопроса». Сразу после нападения на Советский Союз «эйнзацкоманды» и оперативные группы органов безопасности, полицейские батальоны и другие войско вые формирования начали уничтожение евреев, которое принимало все более массовые и жестокие формы. Сотни тысяч евреев на оккупированных территориях СССР были убиты уже в первые месяцы войны. В разговоре с хорватским военным министром Кватерником 21 июля 1941 года Гитлер заявил: «Евреи являются бичом человечества. Эстонцы, литовцы и латыши осуществляют теперь свою кровную месть… Если бы евреям была открыта дорога, как это было в советском раю, они бы осуществили свои самые безумные планы… Если какое-нибудь государство по каким-либо причинам терпит на своей территории всего лишь одну-единственную еврейскую семью, то она станет очагом нового разложения. Если бы в Европе не было евреев, то ничто не мешало бы единству европейских государств. Все равно, куда ссылать евреев – в Сибирь или на Мадагаскар».

Решения Ваннзейской конференции, состоявшейся в январе 1942 года под Берлином, в которой приняли участие представите ли различных ведомств Третьего Рейха, предусматривали «окончательное решение еврейского вопроса». Ваннзейский протокол о планах уничтожения евреев гласил: «В ходе окончательного раз решения вопроса евреи на Востоке под надлежащим надзором должны быть соответствующим образом использованы в качестве рабочей силы. Большими рабочими колоннами, отдельно мужчины и женщины, трудоспособные евреи будут переведены в эти области, где их будут использовать на строительстве дорог, при чем, несомненно, большая часть их вымрет в результате естественного отбора. С той частью евреев, которая […] выживет […], нужно будет обращаться соответствующим образом, поскольку это будет, естественно, наиболее способная к сопротивлению часть».

Мировоззренческая война национал-социализма явно противоречила традиционным представлениям немецких или прусских консерваторов о войне. И все-таки протест против этой новой формы ведения войны охватил лишь незначительные группы традиционной немецкой правящей элиты. Большинство консервативных союзников Гитлера приняло этот новый способ ведения войны, который перевернул все существовавшие до этого этические и моральные нормы. Английский историк Алан Буллок указывал на то, что германский генеральный штаб, который ранее пользовался большой самостоятельностью, во время Второй миро вой войны утратил право голоса. Более того, стиль высказываний многих немецких генералов после начала этой войны на уничтожение практически не отличался от стиля национал-социалистического руководства. Так, например, командующий 6й германской армией генерал-фельдмаршал фон Райхенау в приказе «О поведении войск на Востоке» от 10 октября 1941 года заявлял: «Солдат на Востоке является не только бойцом по всем правилам военного искусства, но также носителем беспощадной народной идеи и мстителем за зверства, причиненные немецкому и другим народам. Поэтому солдат должен сознавать необходимость жестокого, но справедливого наказания еврейских недочеловеков».

А командующий 17й армией генерал-полковник Хот называл в своем приказе от 17 ноября 1941 года искоренение «еврейской категории людей», которую он определил как «духовную опору большевизма», «заповедью самосохранения».

После того, как полностью проявилась жестокость немецкого оккупационного режима, пораженческие настроения среди советского населения заметно пошли на убыль. Все меньше солдат Красной Армии видело выход в том, чтобы сдаться в плен немцам. Ни для кого больше не было тайной, что их ожидает в немецком плену. И этот переворот в общественном сознании сыграл немаловажную роль в позднейшей победе СССР над Третьим Рейхом.

И все-таки некоторые политические и национальные группировки выражали готовность к сотрудничеству с национал-социалистическим режимом. По подсчетам Александра Некрича, к концу войны в различных частях вермахта служили около миллиона советских граждан разных национальностей. 110 000 из них были кавказцами, от 110 000 до 170 000 – жителями республик Центральной Азии, 20 000 – крымскими татарами, 5000 – калмыками, несколько сотен тысяч – русскими.

Генерал А. А. Власов, считавшийся одним из самых одаренных советских военачальников, после своего пленения в июне 1942 года на Волховском фронте недалеко от Ленинграда стал символом сотрудничества русских с Третьим Рейхом. Вскоре после своего пленения он вместе со своим единомышленником полковником Боярским направил немецкому командованию письмо, утверждавшее, что миллионы людей на оккупированных территориях СССР, как и многочисленные советские военнопленные, категорически не принимают сталинский режим. Эти «людские массы могут стать ядром той внутренней силы, которая под руководством германского правительства способна ускорить решение давно на зревшей задачи по установлению в России нового политического порядка, гармонирующего с новым порядком в Европе, который создается под руководством Германии. Эти силы в настоящее время не используются. Исходя из вышеизложенного, мы предлагаем на Ваше рассмотрение следующее предложение: создание центра по формированию русской армии и начало ее формирования. Русская армия, помимо ее чисто военной ценности, позволит при дать [антикоммунистическому] движению государственный характер... Эта мера позволит легализовать борьбу против сегодняшней России и устранить само понятие предательства, которое пока еще сдерживает всех военнопленных, а также жителей неоккупиро ванных областей».

Готовность Власова к сотрудничеству с внешнеполитическим врагом России с целью уничтожения существующего строя напо минает, в определенной степени, поведение Ленина во время Пер вой мировой войны, когда тот заключил союз с империей кайзера Вильгельма, чтобы прийти к власти в России. Но при этом есть одно принципиальное различие: в отличие от кайзеровского руко водства, Гитлер вел мировоззренческую войну против России, войну на уничтожение. Его целью было полное и окончательное уничтожение российской государственности. В разработанном Гитлером иерархическом мировом порядке, в основе которого лежала расовая идея, русские и все восточные славяне как «расово неполноценные недочеловеки» занимали самую нижнюю ступень иерархической лестницы. Еще ниже стояли лишь евреи, которым в «новом мире» Гитлера вообще не было места. Они должны были быть полностью уничтожены.

Власов и его политические советники отлично знали, какие принципы лежат в основе гитлеровской политики на Востоке. И все же они мечтали о создании «русской освободительной армии» в качестве «третьей силы», которая хоть и выступит на стороне вермахта, но будет иметь собственную программу борьбы против сталинского режима. Сначала Гитлер не был заинтересован в создании такой военной силы. Он был категорически не согласен с распространяемым некоторыми немецкими военными и политическими кругами тезисом, что «Россию можно победить только при помощи самих русских». Организованный немцами в декабре 1942 года так называемый Русский национальный комитет представлял собой марионеточную структуру, используемую лишь в пропагандистских целях. И только летом 1944 года, незадолго до разгрома Третьего Рейха, национал-социалистическое руководство начало менять свою политику в отношении коллаборационистов.

16 сентября 1944 года с Власовым встретился Гиммлер. Было принято решение о создании так называемого Комитета освобождения народов России (КОНР). 14 ноября 1944 года в оккупированной Праге КОНР опубликовал манифест, в котором речь шла об освобождении народов России от тирании Сталина, причем с помощью Третьего Рейха. «Эта помощь является сейчас единственной реальной возможностью организовать вооруженную борьбу против сталинской клики», – подчеркивал Власов в своем манифесте. КОНР располагал и собственными вооруженными силами – двумя дивизиями (около пятидесяти тысяч человек). Но так как эти вооруженные силы формировались в период краха Третьего Рейха, им уже практически не пришлось сражаться на фронте. Первая дивизия Русской освободительной армии (РОА) под командованием генерала Буняченко в начале мая 1945 года даже принимала участие в антигерманском восстании в Праге. Но это мало помогло лидерам власовского движения. 6 августа 1946 года Власов и его ближайшие соратники были приговорены Верховным Судом СССР к смертной казни и повешены.

Так же, как и западные сторонники политики умиротворения в 1934–1938 годах, как и Сталин в 1939–1941 годах, Власов питал иллюзии о возможности компромисса с Третьим Рейхом. Подавляющее большинство соотечественников Власова освободилось от подобных заблуждений уже в конце 1941 года. В этой связи следует подчеркнуть, что население СССР сделало соответствующие выводы гораздо быстрее, чем бывшие сторонники компромиссов с Гитлером. Советским людям, даже многим противникам Сталина, потребовались для этого не годы, а месяцы. Война воспринималась ими как защита находящегося под беспримерной угрозой Отечества. Тонко чувствуя это, Сталин апеллировал теперь к русскому патриотизму, то есть к той силе, которая не раз помогала московским правителям избежать смертельной опасности. Через одиннадцать дней после нападения Германии на Советский Союз, 3 июля 1941 года, Сталин в первый раз обратился к народу, к обществу, которое он поработил и терроризировал на протяжении многих лет, со следующими словами: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры!.. К вам обращаюсь я, друзья мои! […] В силу навязанной нам войны наша страна вступила в смертельную схватку со своим злейшим и коварным врагом – германским фашизмом… Дело идет […] о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР, о том, быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение… Войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной. Она является не только войной между двумя армиями. Она является, вместе с тем, великой войной всего советского народа против немецкофашистских войск. Целью этой всенародной отечественной войны […] является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы, стонущим под игом германского фашизма… Все силы народа – на разгром врага! Вперед, за нашу победу!»

30 июня 1941 года в Москве была организована структура, принявшая на себя все полномочия партийных и государственных инстанций на время войны – Государственный Комитет Обороны (ГКО). ГКО сконцентрировал в своих руках всю полноту власти и отвечал за все вопросы ведения войны, экономической жизни, внешней и внутренней политики, идеологической работы. В этот орган, который будет распущен только после окончания войны, первоначально входили Сталин в качестве председателя, Молотов, Ворошилов, Берия и Г. М. Маленков. Позже в него были включены еще четыре члена.

Чтобы не быть уничтоженным Третьим Рейхом, сталинское руководство, до этого концентрировавшее свои силы на терроре против собственного населения, должно было изменить политическую систему, сделать ее более гибкой. Парадоксальным образом война вызвала определенные послабления режима. Сложился своего рода компромисс между власть имущими и до сих пор притесняемым ими обществом. Многие офицеры, инженеры и ученые были выпущены из тюрем и лагерей, нередко они назначались на руководящие должности в армии и промышленности(некоторые были освобождены сразу после смещения Ежова в 1939–1940 годах, например, будущий маршал К. К. Рокоссовский). В 1941 году было освобождено 600 000 заключенных, из них 175 000 были включены в состав армии. До осени 1943 года в рядах Красной Армии находились уже 900 000 бывших заключенных.

Стали публиковаться произведения некоторых запрещенных писателей и поэтов, например, поэтессы А. А. Ахматовой, цензура была ослаблена. Русская Православная Церковь, жестоко преследуемая в 20–30е годы, получила новые возможности деятельности. Престол Патриарха Московского, пустовавший после смерти Патриарха Тихона в 1925 году, снова был занят в сентябре 1943 года. Новым Патриархом был избран митрополит Сергий, заявивший, как уже упоминалось, в 1927 году о своей лояльности советскому режиму, вследствие чего церковь попала в почти полную зависимость от атеистического государства. Этот верноподданнический жест не спас тогда церковь от новой волны жестоких преследований. Теперь же можно было говорить о своего рода сближении государства и церкви.

Михаил Гефтер, рассматривая развитие этой ситуации, говорил о спонтанной десталинизации, начавшейся в 1941 году. Он указы вал на то, что подавляемое сталинской диктатурой население использовало момент слабости режима, чтобы добиться большей независимости от него. Сутью сталинизма, пишет историк, являлось лишение человека суверенных прав. Начавшаяся в 1941 году борьба режима за свое выживание снова предоставила людям возможность, пусть на короткое время, «распорядиться собой и своею судьбой».

Много десятилетий спустя, во времена «брежневского застоя», о котором речь еще впереди, советский писатель К. М. Симонов сказал о Великой Отечественной войне, что «она – чуть ли не единственное по-настоящему светлое пятно в истории последних десятилетий». Насколько же чудовищной должна была быть советская действительность до 22 июня 1941 года, если одна из самых страшных войн в истории человечества воспринималась как светлое пятно, как своего рода внутреннее освобождение!

Не следует забывать, что и после начала войны миллионы людей оставались в сталинских лагерях. Целые народы были депортированы в отдаленные районы страны – их обвинили в сотрудничестве с врагом, при этом тысячи людей были уничтожены органами госбезопасности. Одним из первых советских народов, которых постигло коллективное наказание, были немцы Поволжья. 28 августа 1941 года началась депортация поволжских немцев, распространившаяся затем на немецкие нацменьшинства в других районах СССР. В общей сложности были депортированы более 800 000 российских немцев. Помимо немцев коллективному наказанию подверглись чеченцы и ингуши (496 000 человек), карачаевцы (68 000 человек), балкарцы (37 000 человек), калмыки (93 000 человек) и крымские татары (190 000 человек). Все эти народы были полностью выселены с занимаемых ими территорий. Кроме того, контингент депортированных или заключенных в лагеря ГУЛАГа пополнили сотни тысяч поляков, украинцев, жите лей Прибалтики и других народов.

Чрезвычайно жестко обходилось руководство Кремля с собственными солдатами. В первую очередь это касалось военнопленных, которые считались «предателями Родины». Подписанный Сталиным 16 августа 1941 года приказ № 270 гласил: «Командиров и политработников, […] дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и пре давших Родину дезертиров. Обязать всех вышестоящих командиров и комиссаров расстреливать на месте подобных дезертиров… Обязать каждого военнослужащего, независимо от его служебного положения… драться до последней возможности, […] если […] начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться в плен – уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи».

Из 5,7 миллионов советских солдат, которые во время советско-германской войны попали в плен, 3,3 миллиона погибли. Судьба выживших была чрезвычайно трагична. На всю жизнь они были заклеймены как «предатели». Лишь после развала СССР это позорное клеймо было снято. Сотни тысяч освободившихся из не мецких концлагерей сразу же были помещены в советские испра вительные лагеря. Многие красноармейцы, освободившиеся из лагерей для военнопленных или вышедшие из немецкого окруже ния, подвергались проверке в специальных лагерях НКВД. До 1 октября 1944 года такой проверке были подвергнуты более 350 000 красноармейцев. Из них 250 000 вернулись в ряды армии, 18 000 попали в штрафные батальоны, где шансы на выживание были минимальные.

Чрезвычайно суровые условия были созданы для советских рабочих, особенно в отраслях, связанных с оборонной промышленностью. Уже незадолго до войны, в августе 1940 года, в СССР был принят драконовский трудовой кодекс, который запрещал рабочим свободно выбирать рабочие места и сурово карал за любое, даже самое незначительное нарушение трудовой дисциплины. После начала войны этот трудовой кодекс был еще более ужесточен. Согласно декрету от 26 декабря 1941 года рабочие оборонных отраслей промышленности подвергались принудительной мобилизации и переводились на казарменное положение. Своевольный уход с работы считался дезертирством. На время войны отменялись все отпуска, рабочий день удлинялся до 10–12 часов. В го родах, находившихся в непосредственной близости от линии фронта, например, в Ленинграде, рабочий день был ненормированным. Так как за все время войны тридцать один миллион советских граждан был призван в армию, необходимо было мобилизовать все имеющиеся трудовые резервы. Трудовой повинности подле жало практически все население – инвалиды войны, пенсионеры, молодежь, но в первую очередь женщины. Именно благодаря женскому труду непрерывно росла производительность оборонной промышленности СССР. Во время войны количество женщин, занятых на промышленных предприятиях, выросло с 41% до 52%.

В первые месяцы войны, несмотря на сокрушительные поражения Красной Армии на фронтах, советское руководство сумело эвакуировать в глубь России из прифронтовых областей, находящихся под непосредственной угрозой оккупации, более 1500 промышленных предприятий, из них 1360 крупных оборонных заводов. Во второй половине 1941 года на оставшейся незанятой немцами части территории Советского Союза производилось в два раза больше боевых самолетов и более чем в два раза больше тан ков, чем на всей территории СССР в первые шесть месяцев 1941 года. В 1942 году производство танков увеличилось по сравнению с предыдущим годом с 6500 до более чем 24 000 единиц, количество боевых самолетов – с примерно 12 000 до более чем 21 000, количество орудий и гранатометов всех видов – с 71 000 до 127 000. Оборонная промышленность СССР по многим показателям обогнала Третий Рейх и его сателлитов.

Подавляющее большинство населения на не занятых немецкими войсками территориях, как правило, с пониманием отнеслось к ужесточению трудовой дисциплины и дополнительным обязанностям, возложенным на него советским режимом после начала войны. Перед лицом смертельной опасности, угрожавшей российской государственности, необходимость этих чрезвычайных мер не вызывала возражений. Эти меры были вызваны реальной, а не мнимой опасностью, как это было в 30е годы. В свою очередь, сталинская система – олицетворение абсурда – перед лицом реальной опасности была вынуждена идти на определенные уступки, и одно это обстоятельство примиряло население с ее существованием.

Компромисс между режимом и населением явился важнейшей причиной того, что «первая» советско-германская война закончилась в декабре 1941 года. 5 декабря 1941 года на подступах к Москве наступление немецких войск было остановлено, а затем дивизии вермахта были отброшены от советской столицы. Так началась «вторая» советско-германская война, которая завершилась в мае 1945 года в поверженном Берлине. После проигранной воздушной битвы над Англией осенью 1940 года, в декабре 1941 года Гитлер потерпел второе крупное поражение в своей карьере начиная с 1930 года, так как после его триумфа на выборах в рейхстаг в сентябре 1930 года он, в сущности, знал только победы. Как правило, Гитлер имел дело с нерешительным, внутренне деморализованным противником, который в массовом порядке капитулировал перед ним. Так было до тех пор, пока он не столкнулся с двумя силами, которые не пошли на безоговорочную капитуляцию – любовью к свободе англосаксонских народов и русским патриотизмом. Именно эти силы привели Гитлера вместе со всем его режимом к полному и окончательному краху.


Москва и западные демократии – противоречивый союз

Во время своей «дружбы» с Третьим Рейхом Москва приспособила свой внешнеполитический курс к образу действий национал социалистов и закрепила мнимое право сильных государств рас ширять свои территории за счет более слабых соседей; малым нациям было практически отказано в праве на самостоятельное существование. После нападения Гитлера на СССР эта аргументация обратилась против самого Советского Союза, так как он был отнесен нацистским фюрером к категории слабых государств. Сталинское руководство, в 1939 году сдавшее в архив свою псевдодемократическую риторику, вынуждено было снова прибегнуть к ней. В радиовыступлении Сталина от 3 июля 1941 года говори лось о том, что «война за свободу нашего Отечества сольется с борьбой народов Европы и Америки за их независимость, за демократические свободы. Это будет единый фронт народов, стоящих за свободу против порабощения и угрозы порабощения со стороны фашистских армий Гитлера».

Западные демократии приветствовали распад союза тоталитарных диктаторов – Гитлера и Сталина – как «истинный дар Божий». В этом смысле высказался, например, бывший посол США в Москве Джозеф Девис. По иронии судьбы, спасителем западных демократий, пусть даже и против своей воли, стал Сталин – их непримиримый противник. Сталинский Советский Союз был, так сказать, «облагорожен» западными державами и принят в сообщество цивилизованных наций. В день гитлеровского нападения на Советский Союз Черчилль заявил: «Никто не был большим противником коммунизма в течение последних двадцати пяти лет, чем я. Ни одного слова, сказанного о нем, я не беру назад. Однако все меркнет перед событиями, которые происходят сейчас... Я вижу советских солдат, несущих дозор на своей границе, и вижу их защищающими свои поля, которые с незапамятных времен возделывали их предки… У нас одна цель, одно единое и необратимое предназначение. Мы твердо решили уничтожить всякий след нацистского режима… Человек или государство, борющиеся против нацизма, могут рассчитывать на нашу поддержку… Поэтому угроза для России является и угрозой для нас… Борьба русских […] есть часть общей борьбы всех свободных людей и всех свободных народов во всех частях мира».

Уже 12 июля 1941 года было подписано британо-советское соглашение о сотрудничестве, по которому оба государства обязались не заключать с Германией сепаратного мира или перемирия. Москве в качестве поддержки был обещан импорт товаров из Англии. Формально нейтральные США также заявили о своей готовности поддерживать Москву. Это произошло после визита советника президента США Франклина Д. Рузвельта Гарри Гопкинса в Советский Союз. Гопкинс опроверг бытовавшее тогда в военных кругах США мнение о военной слабости СССР и высоко оценил его обороноспособность. 2 августа 1941 года правительство США заявило, что вооруженная борьба Советского Союза находится теперь в сфере интересов национальной обороны США и пообещало Москве широкую экономическую поддержку. 1 октября между СССР и англосаксонскими державами был подписан договор о поставках по лендлизу, по которому Советский Союз должен был ежемесячно получать 400 боевых самолетов, 500 танков, а также другую продукцию и товары, в первую очередь транспортные средства и продовольствие. Военные поставки по лендлизу внесли немалый вклад в победу Советского Союза над Третьим Рейхом. Однако не они сыграли решающую роль в войне, так как советская оборонная промышленность вполне была в состоянии обеспечивать Красную Армию высокоэффективной военной продукцией в необходимом объеме. Более важным был вклад Запада в другие области обеспечения обороноспособности СССР. Так, например, за все время войны СССР получил по лендлизу более 400 000 грузовиков, 2000 локомотивов, 4,5 миллиона тонн мясных консервов, 15 миллионов пар обуви и т. д. В 1991 году подсчитали общую стоимость западных поставок по лендлизу: она составила одиннадцать миллиардов долларов США.

Действия англосаксонских держав и СССР во время войны были гораздо лучше согласованы, чем действия их противников – так называемых стран «оси» (Берлин–Рим–Токио). И это несмотря на огромные идеологические и политические противоречия между Советским Союзом и западными демократиями. Таких идеологических разногласий внутри «оси» было намного меньше, и все же страны «оси» координировали свои действия в меньшей степени, чем их противники. Недостаточная координация действий была особенно характерна для отношений между Германией и Японией. Так, например, министр иностранных дел Японии подписал с Советским Союзом договор о ненападении буквально накануне советско-германской войны (13 апреля 1941 года). Не смотря на неоднократные требования Берлина, Токио не был готов нарушить этот договор. Всю мощь своей империалистической агрессии Япония направила на Юго-Восточную Азию и тихоокеанский регион. Здесь Япония рассматривала англосаксонские державы в качестве своего главного конкурента. Как на судьбу советско-германской войны, так и на исход битвы под Москвой в декабре 1941 года повлиял тот факт, что советские разведчики в Японии, в первую очередь Рихард Зорге, информировали Москву о том, что Токио не готовит нападение на СССР, а собирается атаковать британские и нидерландские колонии. Об этом Зорге сообщил в октябре 1941 года незадолго до своего ареста.

Несколько лет тому назад в России был опубликован целый ряд сообщений от советских агентов в Токио лета – осени 1941 года. Эти сообщения чрезвычайно интересны. Информация от 26 сентября 1941 года передает слова одного влиятельного японского политика: «За последнюю неделю Германия несколько раз требовала от Японии выступить против СССР и захватить Сибирь. Но Япония не хочет этого делать. Сам император против войны с СССР… Вы, конечно, спросите меня, почему Япония провела мобилизацию и сконцентрировала огромные войска на границе с СССР? Отвечу так: в правительстве существуют два мнения: одно – за наилучшую концентрацию войск на границе с СССР, второе – за разрешение всех вопросов мирным путем». Сообщение от 3 ноября 1941 года дополняет картину: «По данным, полученным от надежного источника, Япония пока не намерена наступать на север. Твердо решено в ближайшее же время выступить на юг».

Эти сообщения были для Москвы бесценными. Они позволили советскому руководству перебросить боеспособные дивизии с Даль него Востока и из Сибири на советско-германский фронт. К ним присоединились многочисленные войска из внутренних военных округов, из Средней Азии, из кавказского региона. При помощи этого второго стратегического эшелона резервных армий Москве удалось 5 декабря 1941 года начать контрнаступление против армий избалованного победами Третьего Рейха. Двумя днями позже японская авиация совершила нападение на американскую военно-морскую базу в Перл-Харборе. 12 декабря 1941 года Гитлер объявил войну США. Теперь уже все государства обеих коалиций оказались втянутыми в войну. Однако советско-японский договор о ненападении, подписанный в апреле 1941 года, в принципе, соблюдался обеими сторонами. Нарушен он был Советским Союзом через три месяца после разгрома Третьего Рейха. По достигнутой в феврале 1945 года в Ялте договоренности «большой тройки» лидеров СССР, США и Великобритании, 9 августа 1945 года Советский Союз вступил в войну с Японией. Красная Армия атаковала японские вооруженные силы в Маньчжурии и в течение нескольких дней захватила Южный Сахалин и Курильские острова. 2 сентября 1945 года Япония капитулировала.

Хотя действия антигитлеровской коалиции были гораздо лучше согласованы, чем действия государств «оси», но и между ними возникали разногласия. Первый важный спорный вопрос был связан с открытием «второго фронта». Этот вопрос был поднят московским руководством уже через несколько недель после начала советско-германской войны. 18 июля 1941 года Сталин потребовал от Черчилля открытия «второго фронта» в Западной Европе: он считал, что раз основные силы Германии сконцентрированы на Восточном фронте, то Англия должна использовать это обстоятельство для вторжения во Францию. Черчилль категорически отказался от этой идеи: Англия целый год в одиночку боролась против Гитлера, силы ее истощены. Год спустя Черчилль лично приехал в Москву, чтобы в щадящей форме сообщить Сталину о неготовности западных союзников высадиться во Франции. Англия, заявил Черчилль, не может позволить себе миллионные жертвы, как Советский Союз; она еще не оправилась после Первой мировой войны. Сталин, в свою очередь, обвинил союзников в непонимании того, что война всегда требует жертв.

Нельзя отрицать того, что СССР действительно нес на себе основное бремя Второй мировой войны, что судьба этой войны решалась, в первую очередь, на Восточном фронте. Цена, которую советский народ должен был заплатить за победу, была настолько высока, что советское правительство десятилетиями не решалось ее назвать. Сталин говорил о семи миллионах жертв с советской стороны. Хрущев называл более реалистичную цифру – двадцать миллионов погибших солдат и гражданских лиц. Лишь во времена горбачевской перестройки эта цифра была исправлена в сторону увеличения – двадцать семь миллионов погибших. И еще неизвестно, является ли она окончательной. Великобритания и ее бывшие колонии потеряли во время Второй мировой войны 452 000 солдат и 60 000 гражданского населения, США – пример но 295 000 солдат. С 1941 по 1945 год бывали такие сражения, когда Советский Союз терял больше солдат, чем его западные союзники за все время войны. По расчетам генерала Волкогонова, потери Красной Армии в 1942 году составили более 5 880 000 солдат, не считая раненых. Побежденный Третий Рейх потерял за все годы войны около четырех миллионов солдат и более трех миллионов гражданского населения.

После победы под Москвой советское руководство впало в такую эйфорию, что переоценило собственные силы. Сталин полагал, что Красная Армия в состоянии «гнать немцев на Запад без передышки», заставить их израсходовать свои резервы еще до весны 1942 года и «обеспечить, таким образом, полный разгром гитлеровских войск в 1942 году». В действительности же Красная Армия потерпела целый ряд поражений и в 1942 году – на Волховском фронте под Ленинградом (весна 1942 года), в Крыму и под Харьковом (май 1942 года). Так же, как летом и осенью 1941 года, сотни тысяч солдат были окружены и взяты в плен. 17 июля 1942 года началось наступление вермахта на Сталинград, пример но в это же время – на Кавказ. И снова советское руководство пыталось при помощи жесточайших мер остановить процесс разложения армии. 28 июля 1942 года Сталин подписал приказ № 227, который во многом напоминает драконовский приказ № 270, подписанный им в августе 1941 года. Приказ гласил: «Пора кончить отступать. Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории». Сталин требовал восстановления строжайшей дисциплины любой ценой; он приказывал расстреливать паникеров и дезертиров. В тылу сражающихся войск создавались «заградительные отряды», которые в случае отступления должны были стрелять по своим.

Одних лишь решительных мер против своих солдат, бегущих от врага, было недостаточно для обеспечения коренного перелома в советско-германской войне, произошедшего под Сталинградом. Готовность защитников города не пустить фашистов к Волге, чувство, что они вместе со всеми свободолюбивыми народами ведут борьбу за правое дело, сыграли гораздо более важную роль, чем «заградительные отряды».

В ноябре 1942 года державы «оси» окончательно утратили стратегическую инициативу в войне. Высадка западных союзников в Марокко и Алжире, поражение Роммеля под Эль-Аламейном и, прежде всего, окружение 6й немецкой армии в Сталинграде символизировали коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Новую ситуацию Черчилль охарактеризовал с помощью каламбура: «Было бы ошибочным видеть в событиях последних дней конец [войны]. Возможно, это начало конца. Но совершенно определенно, что это конец начала».

Политолог Ханс Буххайм отмечает, что в 1942 году, когда Третий Рейх уже почти исчерпал свои резервы, его противники толь ко лишь начали мобилизацию своих сил. С конца 1942 года поражение Третьего Рейха было предопределено, и «вождь» нацистского государства отлично это понимал. Такого мнения придерживаются многие биографы Гитлера, ссылаясь на достоверные свидетельства. Теперь его главная цель состояла в том, чтобы крах империи оставил после себя как можно больше обломков. Как почитатель Вагнера он стремился стилизовать крах своего режима под «сумерки богов». Чем безнадежнее было положение дел на фронте, тем эффективнее действовал нацистский режим в тылу, все более раскручивая маховик уничтожения. Незадолго до начала советско-германской войны Геббельс записал в своем дневнике следующие слова Гитлера: «У нас уже […] столько всего на совести, что мы обязательно должны победить, иначе весь наш народ во главе с на ми, со всем, что нам дорого, будет уничтожен». В ноябре 1943 года в газете «Рейх» Геббельс добавил к сказанному следующее: «Что касается нас, то мы уже сожгли за собой мосты… Мы вынуждены идти на крайние меры и потому уже решились сражаться до конца… Мы войдем в историю или как величайшие государственные деятели или как величайшие преступники».

Учитывая опыт, приобретенный союзниками за время их отношений с Гитлером с начала 30х годов, они прекрасно понимали, что решить вопрос об окончании войны за столом переговоров невозможно. Уже 30 июня 1942 года Черчилль потребовал безоговорочной капитуляции Германии. Это требование было подтверждено на встрече Рузвельта с Черчиллем в январе 1943 года в Касабланке. Как заявили оба политика, обеспечение мира возможно только в результате полного уничтожения военного потенциала Германии, Японии и Италии. Сталин категорически отказался принять участие во встрече в Касабланке, так как важнейшим вопросом, который он хотел бы обсудить с западными державами, было открытие «второго фронта». А поскольку этот вопрос не стоял на повестке дня, Сталин решил бойкотировать конференцию в Касабланке. После победы под Сталинградом Советский Союз продолжал настаивать на открытии «второго фронта» в Европе. 22 июня 1943 года Совинформбюро заявило, что победа над Германией невозможна без открытия «второго фронта».

Дополнительные осложнения между СССР и западными союзниками были вызваны заигрыванием Москвы с немецкой национальной идеей. В первую очередь это нашло свое выражение в создании в июле 1943 года Национального комитета “Свободная Германия” (НКСГ), члены которого рекрутировались из немецких коммунистов и военнопленных, а также в организации Союза немецких офицеров (СНО), вошедшего позднее в состав НКСГ. Решение о создании этих организаций принималось в Москве на самом высоком уровне. Начальнику Главного политического управления Красной Армии А. С. Щербакову в июне 1943 года поступило указание Сталина, в котором говорилось, что пришло время немцам создать свой антифашистский комитет на широкой демократической основе.

Среди членов НКСГ и СНО были многие национально настроенные прусские консерваторы, и национально-немецкие тона явственно звучали в публикациях Комитета. Убежденные сталинисты из КПГ, задававшие тон в НКСГ, постепенно начали по приказу сверху заменять интернациональную риторику на национальную. 26 июля 1943 года британский посол в Москве Керр задал Молотову вопрос о том, какую цель преследовал СССР, создавая этот Комитет. Молотов попытался успокоить своего собеседника, заявив, что цель была чисто пропагандистская. Опасения западных союзников, тем не менее, не были рассеяны. Замнаркома иностранных дел Литвинов 9 октября 1943 года писал Молотову: «В некоторых кругах за границей создалось впечатление, что мы намерены обращаться с Германией значительно мягче, чем другие из Объединенных Наций, причем нам приписываются в этом отношении самые нелепые послевоенные планы».

В 1942 и 1943 годах, когда пререкания об открытии «второго фронта» продолжались, в Стокгольме прошли даже тайные пере говоры между советскими и немецкими дипломатами. Эти кон такты не остались незамеченными, о них сообщала шведская пресса. Однако их не следует переоценивать, это были совершенно не обязывающие беседы. Как заявил Сталин 1 мая 1943 года, слухи о возможном заключении сепаратного мира с Германией распускаются, конечно, нацистской пропагандой, пытающейся вбить клин между союзниками. Какую цель преследовал Сталин на стокгольмских переговорах? Хотел ли он оказать дополнительное давление на западные державы, чтобы они быстрее открыли «второй фронт»? Как бы то ни было, западные державы в вопросе об открытии «второго фронта» постоянно испытывали неловкость в отношении Москвы. Они отлично понимали, что основной груз войны лег на плечи СССР, что все зависело, по словам Черчилля, сказанным в апреле 1942 года, от «гигантской русско-немецкой схватки». И это чувство неловкости со стороны британского и американского руководства обусловило его уступчивость по многим другим вопросам.

Сначала это касалось послевоенных границ СССР. Сталин твердо решил навсегда сохранить полученные во времена дружбы с Гитлером территориальные приобретения в качестве неотъемлемой части СССР. Этот вопрос находился в центре обсуждения, которое проходило в декабре 1941 года между британским мини стром иностранных дел Иденом и советским руководством. Немецкие войска находились в тот момент в непосредственной близости от Москвы, судьба самого советского государства была поставлена на карту, а Сталин все-таки считал чрезвычайно важным определить точное прохождение советско-польской границы. Польша должна была отказаться от своих восточных областей, которые с сентября 1939 года были оккупированы Советским Союзом. В качестве компенсации ей предлагалось расширить свои границы за счет немецкой территории до Одера, а также за счет Восточной Пруссии. Иден не мог пойти на это: все же защита Польши явилась прямой причиной вступления Великобритании в войну.

Тема советско-польских границ обсуждалась в начале декабря 1941 года на переговорах Сталина с главой польского эмигрантского правительства генералом Сикорским. Сталин предложил Сикорскому «крошечные изменения» советско-польской границы. Сикорский же не был готов в тот момент к дискуссиям на эту тему.

Польско-советские отношения, официально восстановленные 30 июля 1941 года, заметно ухудшились после того, как на оккупированной немцами территории Смоленской области под Катынью было обнаружено массовое захоронение 4400 расстрелянных польских военнопленных. Когда польское эмигрантское правительство потребовало объяснений от СССР, Москва тут же, 25 апреля 1943 года, разорвала с Польшей дипломатические отношения. И хотя это правительство в глазах западных союзников было единственным законным представителем Польши, для Сталина оно перестало существовать. Теперь он делал ставку на те польские силы, которые оставались верными Москве – на немногочисленных польских коммунистов, чудом переживших чистки 1937– 1938 годов.

В июне 1943 года в Советском Союзе появилась просталинская марионеточная организация – так называемый Союз польских патриотов – зародыш будущего коммунистического правительства Польши. Находившееся в Лондоне законное правительство Польши практически утратило свое влияние на процесс формирования будущего своей страны. Его судьбу разделили все другие восточноевропейские группировки, претендовавшие на независимость от Кремля и не согласные с ролью вассалов Москвы. Они были брошены Западом на произвол судьбы. После того, как западные страны в результате политики умиротворения 30х годов выпестовали гитлеровскую военную машину, им стало ясно, что без участия сталинского Советского Союза с нацистским режимом уже не справиться. Ценой союза Запада с СССР должны были стать прежде всего уступки Сталину в Восточной Европе. Уже в марте 1942 года Черчилль писал Рузвельту, что, вероятно, придется признать Россию в тех границах, «которые фактически существовали в момент нападения Гитлера».

Чем дальше советско-германский фронт продвигался на Запад, тем уступчивее становились союзники по антигитлеровской коалиции. Теперь они были согласны не только на признание довоенных границ СССР, но и на включение в сферу его влияния восточной части Европы. 3 сентября 1943 года Рузвельт заявил в разговоре с нью-йоркским кардиналом Френсисом Спельманом, что «европейцам придется потерпеть советское господство в надежде, что через десять или двадцать лет в силу европейского влияния политика СССР станет более цивилизованной».

Во время своего визита в Москву в октябре 1944 года Черчилль предложил Сталину разделить сферы влияния в Юго-Восточной Европе. В соответствии с этим планом Болгария и Румыния должны были отойти в сферу советских интересов, Греция – британских, а Венгрия и Югославия – поделены на паритетных началах. Этот язык Сталин очень хорошо понимал. Он немедленно согласился с планом передела Европы, который фатальным образом напоминал секретный дополнительный протокол к пакту между Гитлером и Сталиным от 23 августа 1939 года. Одновременно Сталин высказал пожелание, чтобы Советскому Союзу была пре доставлена возможность образовать ряд независимых антинацистских, прорусских государств. Это пожелание западные державы посчитали вполне законным.

На первый взгляд казалось, что «прорусские» и «антинацистские» государства не имеют ничего общего с советскими и коммунистическими режимами. Сталин пытался убедить своих западных партнеров, что экспорт коммунизма больше не является для Москвы первостепенной задачей. В конце 1943 года на первой встрече «большой тройки» в Тегеране Сталин заявил, что не так просто навязать миру коммунистические идеалы, как кажется. Чтобы уменьшить страх западных держав перед коммунистической угрозой, в 1943 году Москва даже пошла на роспуск Коминтерна, что у многих убежденных коммунистов вызвало настоящий шок. После начала советско-германской войны мировое коммунистическое движение переживало новый расцвет. В отличие от времен альянса между Гитлером и Сталиным, коммунисты теперь могли с полным основанием войти в ряды антифашистского фронта на территории оккупированных стран и активно участвовать в Сопротивлении.

Руководитель Коминтерна Димитров в день начала советско-германской войны предупреждал коммунистов о несвоевременности призывов к немедленному свержению капиталистической системы и мировой революции: «Речь идет теперь в отдельных странах о борьбе против национального угнетения, против режима порабощения оккупантами, о борьбе за национальную свободу». Так, например, британские коммунисты получили от руководства Коминтерна предупреждение: «Не надо изображать вероломное нападение германского фашизма на СССР как войну между двумя системами – капиталистической и социалистической. Так характеризовать германо-советскую войну – это значит помогать Гитлеру в деле сплочения вокруг себя антисоветских элементов в капиталистических странах».

Исполком Коминтерна писал 25 июня 1941 года в адрес коммунистической партии Франции: «Болтовня о мировой революции оказывает услугу Гитлеру и мешает международному объединению всех антигитлеровских сил». Когда кремлевское руководство сразу же после начала советско-германской войны раздумывало о воссоздании коммунистической партии Польши, распущенной в результате «Большого террора» в 1937–1938 годах, Сталин высказал мнение, что в названии этой партии следует отказаться от определения «коммунистическая». «Лучше создать Рабочую партию Польши с коммунистической программой», – заявил он в разговоре с Димитровым. Сталин считал, что название «коммунистическая» отпугнет не только противников, но и сторонников Москвы.

Югославские коммунисты, под руководством Иосипа Броз Тито успешно боровшиеся против оккупационного режима, в очередной раз получили предостережение открыто не именовать себя коммунистами. 8 августа 1942 года они получили от Димитрова следующий совет: «Называйте ваши пролетарские бригады не пролетарскими, а ударными бригадами… Вы ведете народно-освободительную войну, […] не пролетарскую борьбу».

Коминтерн все более превращался для Сталина в обузу, вызывавшую недоверие у союзников. Еще в апреле 1941 года – то есть до начала советско-германской войны – ему приходила в голову мысль о роспуске Коминтерна. Коммунистические партии должны были превратиться в национальные: «Они должны иметь коммунистическую программу, опираться на марксистские принципы, не оглядываясь постоянно на Москву. Они должны самостоятельно решать задачи, которые в каждой стране свои».

После начала советско-германской войны этот план был временно отправлен в архив. И только в середине 1943 года настал момент его осуществления. 8 мая 1943 года Сталин заявил, что Коминтерн препятствует своей централизованной структурой самостоятельному развитию отдельных коммунистических партий. Эти соображения через несколько дней привели к роспуску организации, все еще представлявшей широко разветвленное мировое движение. 22 мая 1943 года решение Президиума ИККИ о роспуске Коминтерна было опубликовано в «Правде». Авторы документа утверждали, что ход событий за последнюю четверть века и накопленный Коминтерном опыт убедительно показывают, что форма организации рабочего движения, выбранная на I Конгрессе Коминтерна, перестала отвечать требованиям времени. Коминтерн оказался препятствием для дальнейшей консолидации рабочих партий. Несмотря на роспуск Коминтерна, Президиум ИККИ обратился ко всем прежним соратникам с призывом сосредоточить все силы на активной освободительной борьбе против сил гитлеровской коалиции.

В определенном смысле роспуск Коминтерна представлял со бой лишь камуфляж, так как многие его структуры существовали и далее, но под другими названиями. 19 мая 1943 года на закрытом заседании Президиума ИККИ Димитров заявил: «Все [...] функции [Коминтерна] должны быть сохранены под одной или другой формой. Их урегулирование в новых условиях должно пойти по линии ЦК ВКП(б)».

Запад с облегчением воспринял роспуск Коминтерна и новый курс Москвы. Уже упоминавшийся советник Рузвельта Гопкинс писал в то время, что, разумеется, европейцы, по крайней мере восточные, вынуждены будут смириться с существованием Советского Союза как единственной крупной державы на континенте. Однако им не будет больше угрожать советизация, а Советский Союз вместе со всеми Объединенными Нациями будет работать над сохранением мира во всем мире.

Казалось, что СССР из центра всемирной пролетарской революции превратился в «нормальную» крупную державу, из радикального противника существующей мировой системы стал одной из ее важнейших опор, сделался гарантом порядка. Москва с большим интересом реагировала на предложенный Рузвельтом проект создания «четырех держав-полицейских», определяющих новый мировой порядок. 29 мая 1942 года Рузвельт изложил этот проект наркому иностранных дел Молотову: «Чтобы избежать войн, не обходимо создать на ближайшие 25–30 лет международные полицейские силы, состоящие из 3–4 сверхдержав». «Мировыми полицейскими» должны были стать США, Великобритания, СССР и Китай. Они должны были и после войны располагать значительными вооруженными силами, чтобы в случае необходимости даже с применением силы поддерживать мировой порядок. Другие государства, в первую очередь державы «оси» и их союзники, должны были быть разоружены.

В общих чертах Молотов был согласен с этим проектом, отчасти из-за того, что советское руководство само планировало установление нового послевоенного порядка, в котором мелким государствам отводилась второстепенная роль. В этом смысле высказывались, например, представители так называемой «комиссии Литвинова», занимавшейся разработкой проектов нового послевоенного мироустройства. Д. Мануильский, один из ведущих членов этой комиссии, в 1943 году заявил: «[Война] показала, что мелкие государства, которые существовали после Версальского мира, оказались с военной точки зрения нежизненными. Они либо оккупировались, либо попадали в орбиту других государств. Война показала необходимость объединения их вокруг крупных государств, которые гарантировали бы их от возможной агрессии».

В разрабатываемых союзниками проектах послевоенного мирового порядка Германия, разумеется, занимала особое положение. Уже в декабре 1941 года, через несколько месяцев после начала войны, в разговоре с британским министром иностранных дел Иденом Сталин изложил свои представления о новом обустройстве мира и ратовал за последовательное ослабление Германии, в первую очередь Пруссии. Австрия и, возможно, Бавария должны были получить статус независимых государств. От Пруссии должны были быть отделены Восточная Пруссия, Рейнская область и все территории восточнее Одера. Иден отреагировал на этот план скептически и высказал опасение, что раздел Германии приведет к возникновению национального движения, которое впоследствии может объединить страну. Сталин ответил: «Такого рода рассуждения привели нас к нынешней войне. Желает ли Иден нового нападения со стороны Германии?»

В разговоре с советским полпредом в Лондоне Майским Черчилль примерно в это же время высказал свои представления о послевоенном мировом порядке, которые удивительным образом напоминали сталинские: «[Основная] задача состоит в том, чтобы раз и навсегда ликвидировать германскую опасность. Для этого необходимо полное разоружение Германии по крайней мере на целое поколение, раздробление Германии на части, прежде всего отделение Пруссии от остальных частей Германии».

Однако Черчилль считал открытые разговоры о разделе Германии вредными, так как они могут усилить сопротивление немцев союзникам.

Чем явственнее становилось поражение Третьего Рейха, тем больше беспокоился Черчилль о том, что после разгрома Германии в центре Европы образуется вакуум власти, что может привести к абсолютному единовластию СССР в Европе. Британский премьер постепенно возвращался к традиционным английским представлениям о балансе сил и высказывался против чрезмерного ослабления Германии. Так, Рузвельт и Сталин выступали на Тегеранской конференции, на которой было принято решение о территориальном передвижении польского государства на запад, за раздел Германии. Черчилль же полагал, что раскол Германии на несколько частей приведет к новому подъему немецкого национально-объединительного движения. Сталин согласился с этим мнением. Поэтому он выступал за создание эффективного между народного контрольного механизма, призванного воспрепятствовать возникновению великодержавных немецких амбиций и планов объединения Германии.

Американская администрация одно время поддерживала план министра финансов США Моргентау, предусматривавшего раздел Германии и превращение ее в аграрное государство. Но все же Рузвельт отказался от этого плана. Во время конференции в Канаде осенью 1944 года он заявил: «Никто не собирается снова превращать Германию в аграрную страну».

Некоторые советские историки и дипломаты полагают, что отношение Сталина к Германии было далеко не столь непримиримо, как отношение Вашингтона. Владимир Семенов, впоследствии советский посол в Бонне, рассказывал о заседании Полит бюро ЦК ВКП(б) в мае 1945 года, на котором ему было разрешено присутствовать. На этом заседании Сталин заявил: «Было бы нереалистичным полагать, что Германию можно разделить или полностью уничтожить ее промышленность, превратив ее в аграрное государство. Ошибается тот, кто сегодня думает, что сумеет контролировать мировой рынок в результате раздела Германии или превращения ее в аграрную страну… Ни покупатели, ни продавцы не заинтересованы в подорожании товаров на рынке… Задача состоит не в том, чтобы уничтожить Германию, а в том, чтобы не дать ей возможности снова выступить в качестве агрессивной силы в Европе».

Поскольку Семенов был склонен к восторженному отношению к Сталину, нельзя исключить вероятность того, что он несколько приукрасил свое сообщение, чтобы представить Сталина мудрым, дальнозорким политиком. (Но следует подчеркнуть, что подобно го рода мысли Сталин высказал в январе 1947 года во время встречи с руководством Социалистической единой партии Германии.) Это свидетельство, во всяком случае, сильно отличается от сообщения другого очевидца, который, в противоположность Семенову, превратится из почитателя Сталина в его непримиримого критика – югославского коммуниста Милована Джиласа, неоднократно встречавшегося со Сталиным в Москве. Во время одной из таких встреч весной 1945 года речь зашла о будущем Германии: «Кое-кто высказывает предположение, что немцы вряд ли смогут прийти в себя в течение пятидесяти лет. Но Сталин был другого мнения: “Нет, они придут в себя очень быстро. Они являются высокоразвитой индустриальной нацией с чрезвычайно квалифицированным и многочисленным рабочим классом и технической интеллигенцией. Дайте им 12–15 лет, и они снова встанут на ноги. Поэтому так важно единство славян”».

Но в одном западные демократии и московское руководство были едины – Германия никогда больше не должна стать угрозой миру. На последней встрече «большой тройки», начавшейся в Потсдаме 16 июля 1945 года, было принято решение о денацификации, демилитаризации, декартелизации и демократизации Германии. Германия рассматривалась как единое экономическое пространство, однако, на первых порах, без центрального правительства. Остальные вопросы – такие, как будущее политическое, экономическое и территориальное устройство Германии – оставались открытыми. Однако в результате обострения противоречий между Востоком и Западом решение общегерманских проблем стало не возможным. Раскол Европы и мира на два враждебных лагеря сделал раздел Германии практически неизбежным. Теперь каждому из блоков, как и обеим частям Германии, предстояло идти своим собственным путем.

По решению Потсдамской конференции от 2 августа 1945 года восточные германские территории были переданы под польское управление. Поляки получили также полномочия по депортации немецкого населения этих областей. Польша должна была отказаться в пользу Советского Союза от 180 000 кв. км своей территории на востоке. С другой стороны, побежденная Германия уступала Польше 103 000 кв. км. На этой территории до 1945 года проживало девять миллионов немцев, из них 7,6 млн. были депортированы или бежали в последние месяцы войны. При этом, как считает известный немецкий знаток польской истории Ганс Роз, погибло более миллиона человек (включая представителей немецкого меньшинства в Польше).

А как обстояло дело с польскими потерями во время германо-польской войны и оккупации? Доклад польского Бюро по возмещению ущерба при Президиуме совета министров Польши, представленный в январе 1947 года заместителям министров иностранных дел союзников на Лондонской Конференции, говорит о 6 028 000 погибших. 10,7% или 644 000 явились прямыми жертвами военных действий. К ним были причислены погибшие во время германо-польской войны в сентябре 1939 года и во время варшавского восстания в августе–октябре 1944 года. Оставшиеся 89%, что составляет более пяти миллионов человек, среди которых было примерно три миллиона польских евреев, стали жертвами нацистского террора.

Все это, включая германскую оккупацию и последующую депортацию немцев из восточных областей, привело к тому, что между поляками и немцами возникла еще большая пропасть, чем та, что существовала во времена Веймарской республики. Противоречия между Германией и Польшей казались непреодолимыми и представляли своего рода гарантию безопасности для СССР, так как московское руководство считало Польшу государством с укоренившимися антирусскими (антисоветскими) настроениями. Это мнение нашло свое отражение во многих закрытых материалах и экспертизах, относящихся к 1941–1945 годам. В документе советского наркомата иностранных дел от 3 октября 1943 года подчеркивалось, что у советского правительства нет уверенности в том, что увеличенное за счет Германии польское государство не будет в будущем проводить враждебную Советскому Союзу политику. Поэтому вопрос о границах Польши следовало решать в зависимости от того курса, который она собирается проводить в будущем. 11 января 1944 года заместитель наркома иностранных дел Майский заявил: «В прошлом Польша почти всегда была врагом России, станет ли будущая Польша действительно другом СССР [...] никто с определенностью сказать не может. Многие в этом сомневаются, и справедливость требует сказать, что для этих сомнений имеются достаточные основания».

По этим причинам Москва была заинтересована в углублении польско-германских противоречий, возникших в результате трагических событий 1939–1945/46 годов. Своим продвижением на Запад за счет Германии Польша, казалось, попала в длительную зависимость от СССР – важнейшего гаранта нового территориального устройства в Европе.

Так же и обострение германо-чешских противоречий из-за раз грома Гитлером чехословацкого государства и депортации немцев из Чехословакии укрепляло позиции СССР в качестве гегемона в Центральной и Восточной Европе. Пражское руководство постоянно испытывало страх перед возможным немецким реваншем, что еще крепче привязывало Чехословакию, где, в отличие от Польши, прорусские симпатии были глубоко укоренены, к Советскому Союзу. Когда руководитель чехословацкого правительства в эмиграции Эдуард Бенеш 21 марта 1945 года сообщил советскому руководству, что его правительство собирается депортировать примерно два миллиона немцев, Молотов ответил, что советское руководство не возражает. В беседе с пражской правительственной делегацией 28 июня 1945 года Сталин высказался еще определеннее: «Мы мешать вам не будем. Прогоняйте их. Пусть испытают на себе, что значит господство над другими».

Советские органы власти время от времени пытались защитить немецкое гражданское население от жестоких притеснений. Так, 30 августа 1945 года начальник 7го отдела Главного политуправления РККА М. Бурцев отмечал невыносимо тяжелое положение немецкого гражданского населения на бывших территориях Гер мании, вошедших в состав Польши. Многих немцев обворовывали, арестовывали без причины, избивали, подвергали издевательствам вплоть до убийства. «Проводившиеся поляками до последнего времени переселения немецкого населения носили совершенно не организованный характер и имели своей целью прежде всего ограбление немецких жителей… Весьма характерно заявление вице-министра польской промышленности, г-на Цищевского, который заявил, что польское правительство хочет до мирной конференции избавиться от проживающих на территории Германии, отошедшей к Польше, 2 000 000 немцев любыми способами, даже если эту территорию придется превратить в пустыню».

Начальник 3го европейского отдела в НКИД СССР А. Смирнов сообщал в марте 1945 года о паническом страхе немецкого населения перед Красной Армией, о многочисленных попытках завоевать расположение победителей любой ценой, а также об участившихся самоубийствах немцев, испытывающих страх перед актами насилия.

Сообщения о многочисленных актах насилия и мародерстве советских военнослужащих, причем не только на территории оккупированной Германии, но и в освобожденных Польше и Югославии, не производили на Сталина большого впечатления. Сталин даже оправдывал таких солдат. Так, например, в беседе с югославской правительственной делегацией в январе 1945 года он сказал: «Надо понять душу бойца, который прошел с боями три тысячи километров от Сталинграда до Будапешта. Боец думает: он герой, ему все можно, сегодня он жив, завтра убит, ему все простят… Не так-то легко побить немца, потом его преследовать. Нервы изнашиваются. Люди теряют равновесие. Нельзя с обычной меркой к ним подходить».

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.