Адрес: https://polit.ru/article/2010/09/08/youth/


08 сентября 2010, 10:05

От комсомола – к «Сельской молодежи». Беседа с Олегом Попцовым. Часть 1

Продолжая цикл видеобесед «Взрослые люди» с классиками – учеными, деятелями культуры, общественными деятелями, ставшими национальным достоянием, – мы поговорили с известным журналистом, одним из основателей российского телевидения, Олегом Попцовым. Беседовала Любовь Борусяк.

Любовь Борусяк: Сегодня мы в издательском комплексе «Пушкинская площадь», у генерального директора Олега Максимовича Попцова. Но Олега Максимовича гораздо лучше знают как одного из создателей российского телевидения. Это произошло около двадцати лет назад, как раз приближается двадцатилетие со дня создания ВГТРК. Сначала, в декабре 1990 года, в эфир вышло радио, а в мае 1991 года впервые вышел в эфир телеканал «Россия», принципиально новый по тем временам. Олег Максимович Попцов был тогда президентом компании.

Конечно, об истории наших СМИ, которая происходила не только на ваших глазах, но и с вашим участием, мы поговорим очень подробно. Возможно, я ошибаюсь, но то, что происходило тогда, – это уже живая история, которую, к сожалению, мало кто помнит кроме непосредственных участников. Хотелось, чтобы у тех, кто читает или смотрит эту беседу, была возможность узнать об этом из первых рук.

Но путь в СМИ для вас начался…

О.П.: …гораздо раньше.

Л.Б.: Сначала это были не СМИ, а Лесотехнический институт.

О.П.: Да, сначала была Лесотехническая академия имени Сергея Мироновича Кирова.

Л.Б.: Это в ней потом Светлана Сорокина училась?

О.П.: Да. Но немножко позже меня она училась, естественно. Она училась на факультете городского зеленого строительства (ГЗС), а я учился на лесохозяйственном факультете, и окончил его по специальности «инженер лесного хозяйства – ученый-лесовод». Кстати сказать, там началась моя биография как человека, связанного со СМИ. Как ни странно, но я был инициатором и создателем сатирической стенной печати в своей академии. Это произвело фурор.

Л.Б.: Вы сами сочиняли?

О.П.: Да, конечно. Я был главным редактором и главным сочинителем, придумывал все сам, создал прекрасную группу художников. Художники и карикатуристы были из ГЗС, потому что там занимались дизайном. Назвал я газету «Сачок», повесил ее в коридоре, и она была примерно 35 метров длиной. Это были коридоры старого здания, которым было триста лет. Вообще наша академия – это старейший вуз. По возрасту – второй вуз после Петербургского университета, который бел самым старым в Петербурге. Она называлась Лесной академией – это были петровские и екатерининские времена. Предки очень ценили лес и понимали его значение. Кстати, только лесной корпус имел личное оружие, его там всем выдавали.

Л.Б.: Олег Максимович, а вы коренной ленинградец?

О.П.: Да, коренной ленинградец, коренной питерец. Но я другого разлива, если говорить о сегодняшних питерцах. Однажды я был на беседе у высокого начальства, и когда вышел от него после этой беседы, меня сопровождал один человек. Он наклонился ко мне и спросил: «А что, вы действительно питерский?» Я ответил: «Да, я – питерский, но я другого разлива». Вот так.

Все это было очень здорово, а потом по нашей инициативе сатирические газеты стали создаваться на всех факультетах: «Ревизор» – на экономическом факультете, «Химчистка» – на химическом, «Пила» – на факультете механической технологии древесины и так далее. А потом со всеми этими коллегами я создал общеинститутскую газету, которая называлась «Баня». Ну и, конечно, у меня была уже там популярность. Я получил за эту деятельность два партийных выговора. Один из них – за название «Сачок».

Л.Б.: Вы тогда уже были членом КПСС?

О.П.: Да, я уже вступил в партию, был такой момент. Потом я стал секретарем комитета комсомола Лесотехнической академии и так далее. Ушел в политику.

Л.Б.: А зачем? Что вы там искали?

О.П.: Я ничего не искал. Это политика меня искала.

Л.Б.: А кем вы хотели стать?

О.П.: Я поехал на практику в Тихорецкий лесхоз, в Ново-Покровское лесничество. Я приехал на практику, стал помощником главного лесничего. Он хотел, чтобы я остался у них работать, сказал: «Все, ты займешь мое место». Но тут меня неожиданно отзывают с практики. Звонок из академии о том, что меня срочно вызывают к ректору. Я приехал. Сидит ректор, сидит секретарь парткома. Мне говорят:

- Есть соображение предложить вас на пост секретаря комитете комсомола Лесотехнической академии.

Вуз был большой – где-то шесть тысяч человек. Я, конечно, пытался отказаться, но ничего из этого не поучилось. Меня избрали секретарем академии. С этого и началась моя комсомольская биография. Вот представьте себе, я работаю секретарем комитета комсомола академии. Вдруг неожиданный звонок – меня приглашают в обком комсомола. Я приезжаю туда, мне говорят:

- Олег Максимович, мы собираемся пригласить вас на работу инструктором обкома комсомола.

Я опять отказываюсь, не выхожу на работу: я не хочу работать в обкоме комсомола, я хочу работать по своей специальности.

Л.Б.: А почему вас так активно продвигали, если вы этого не хотели?

О.П.: Не знаю. Продвигали – и все. Наверное, я что-то умел делать. Я могу сказать, что создал одну из лучших комсомольских организаций в Питере. Это точно. Рядом с нами был соперник – Политехнический институт, но мы все время у него выигрывали. А потом мы стали одной из лучших комсомольских организаций в Ленинграде.

Л.Б.: А в какие годы это было, Олег Максимович?

О.П.: Господи, давно.. Это было начало 60-х годов.

Л.Б.: То есть это уже было после ХХ съезда?

О.П.: Ну, конечно, после смерти Сталина. Хрущевские времена начались.

Да. Так вот, раздается звонок. Меня вызывают на собеседование. Я отказываюсь. Мне говорят:

- Выходите на работу.

Я не выхожу на работу – и снова звонок из обкома комсомола. Меня вызывает Вадим Аркадьевич Саюшев, первый секретарь Ленинградского обкома комсомола. Я прихожу, и мне говорят:

- Если завтра не выходите на работу, то мы вам объявим строгий партийный выговор и поставим вопрос о вашем пребывании в партии.

Я выхожу на работу и начинаю работать. Мне поручают вести все вузы в студенческом отделе. Я веду все вузы, отвечаю за идеологию и так далее, и так далее. Проходит один месяц, второй месяц, а потом я начинаю не понимать, что происходит. Я веду университет, где должна была состояться отчетная конференция. Туда должен был поехать первый секретарь обкома комсомола, Саюшев. Он меня вызывает и говорит:

-Я не поеду, поедешь ты.

Я спрашиваю:

- Почему я?

Он говорит:

- Всё. Едешь ты.

Один раз я поехал в университет вместо него, потом вместо него поехал в Технологический институт, крупнейший вуз Ленинграда, и так несколько раз. Я не могу понять, что происходит. Искренне ничего не понимаю, но, разумеется, езжу. И вот однажды я сижу в библиотеке на «каланче»: обком комсомола был в Смольном монастыре расположен. Вдруг ко мне поднимаются и говорят, что меня вызывает Спиридонов – первый секретарь обкома партии. Я думал, что это розыгрыш, потому что я сам был человеком, который организовывал розыгрыши и придумывал их. Я и подумал, что меня разыгрывают. Я сижу и продолжаю работать. У меня впереди конференция в Театральном институте, я там должен выступать. В общем, я подумал, что это шутка. Но они пришли второй раз. Я сказал:

- Ну, слушайте, перестаньте меня разыгрывать. Надоело. Я – инструктор обкома комсомола. А чтобы инструктора обкома комсомола вызывал первый секретарь обкома партии… Ну, с какого бодуна?!

И продолжаю сидеть. А там была такая витая лестница. У нас был первый секретарь горкома комсомола, Ким Иванов, очень полный, тяжелый такой человек. Он залезает на эту лестницу с одышкой и говорит:

- Ты что, с ума сошел?!! Мы там с Саюшевым сидим.

Ну, тогда я понял, что ЧП, и помчался по километровому смольненскому коридору. Захожу в кабинет. Иван Васильевич Спиридонов, первый секретарь Ленинградского обкома партии, говорит:

- Заставляете себя ждать, товарищ Попцов.

Я отвечаю:

- Иван Васильевич, я думал, что это – розыгрыш.

Он:

- Ах, мы еще и розыгрышами занимаемся?!

Напротив него сидит секретарь обкома комсомола и краснеет. А почему я так среагировал? Перед этим посещением была такая ситуация. Меня неожиданно послали в ЦК комсомола на собеседование. Сказали, что мне нужно ехать на собеседование, но ничего не объяснили. Я приезжаю к Павлову Сергею Павловичу и слышу:

- Есть мнение, избрать вас секретарем обкома комсомола.

Я проработал всего три с половиной месяца инструктором обкома комсомола, мне в то время всего двадцать три с половиной года, а меня посылают на собеседование к Павлову. Как я помню, на этом собеседовании Сергей Павлович Павлов задает мне вопрос: почему секретари райкома комсомола не пользуются популярностью в вузах?

Я говорю: очень просто. Потому что у всех вузовских секретарей комитетов комсомола высшее образование, а у многих секретарей райкома комсомола, а тем более у инструкторов, такого образования нет.

Он возражает: это ерунда.

Напротив меня сидит Логинов – бывший первый секретарь Ленинградского обкома комсомола, а в тот момент второй секретарь ЦК комсомола.

Я говорю: Сергей Павлович, если даже вы скажете, что это дважды ерунда, это не перестанет быть правдой.

Логинов мне жмет на ногу… Павлов встает и говорит:

- Молодой человек, за вас – ваш возраст, но против вас – ваша дерзость. До свидания.

Ну, я понял, что провалился, и поехал домой. Расстроился ужасно.

Л.Б.: А вам хотелось туда?

О.П.: Нет. Но когда тебя посылают в ЦК, когда тебя рекомендует первый секретарь обкома комсомола Саюшев… Я просто обязан был пройти там собеседование. И вдруг, вот так…

Я приезжаю, Саюшев все узнает и говорит: слушай, есть у тебя один недостаток – это твой язык. Тебе бы надо было его вырвать, но сейчас уже поздно.

Ну, и я остаюсь там работать. Работаю, как работал, и вдруг – вызывают в обком партии. Спиридонов говорит: через три часа будет пленум обкома комсомола. Вас будут предлагать в секретари обкома комсомола.

Я говорю: Иван Васильевич, я уже был в ЦК, я там провалился.

Начинаю ему что-то объяснять, извиняясь: Так получилось, что Сергею Павловичу не понравился мой ответ, он счел его очень дерзким. Спиридонов сидит, качается в кресле и говорит:

- Молодой человек, кому быть секретарем обкома комсомола в городе Ленинграде, решает не Центральный комитет и не первый секретарь Центрального комитета комсомола, это решает Ленинградский областной комитет партии. Вы меня поняли?

Я говорю: понял.

- Значит, через три часа будет пленум – готовьтесь.

Ну, через три часа состоялся пленум. А я еще как секретарь комитета комсомола был членом пленума обкома комсомола. Пленум шел четыре часа. Основная масса выступала против моей кандидатуры, потому что я был настолько молодым по сравнению с остальными членами пленума, что для них это был какой-то шок. Но дело в том, что я с Выборгской стороны. И когда интеллигенция начала говорить, как это, да почему, да на каком основании, начался бунт рабочего класса с Выборгской стороны. Они поднялись, потом поднялась Невская Застава, то есть члены пленума с Невской Заставы… Короче, меня избрали большинством.

Л.Б.: Олег Максимович, в представлении почти всех, наверное, решения пленумов готовились заранее. А вы рассказываете о том, что это был абсолютно свободный выбор, да еще в Питере и не очень-то прислушивались к мнению Москвы.

О.П.: Я вам рассказываю о том, что было.

Л.Б.: Да, конечно. Но…

О.П.: Вы просто должны понять, что Питер – это особая категория. Москва всегда чрезвычайно ревновала к Ленинграду.

Л.Б.: Ну, там и зачистки были покруче, чем в Москве.

О.П.: Да. Так вот, я вам хочу сказать, что Иосиф Виссарионович Сталин очень ревновал к Ленинграду, и Никита Сергеевич Хрущев тоже. Когда он после смерти Сталина впервые приехал в Ленинград, его освистали на Кировском заводе. Ленинград Хрущева не принял, а он не мог ему этого простить.

Л.Б.: А Жданова принял?

О.П.: Да, принимали. А вот Хрущева не приняли, освистали на Кировском заводе. И он мстил. Жданов жил в Ленинграде, который Сталин держал под сдвоенным прицелом. А кроме того, Жданов был человеком Сталина – это все понятно, что мы будем об этом говорить. А вот Хрущева Ленинград не принял, и Хрущев сделал все, чтобы низвести Ленинград до областного центра. Хрущев убрал Спиридонова, появился Толстиков – это особая история, я сейчас не буду о ней говорить. Но надо отдать должное, что хрущевские времена для комсомола были временами взлета. Именно тогда была целина, именно тогда был БАМ.

Л.Б.: БАМ вроде бы был в 30-е годы, а потом уже в 70-е.

О.П.: В каком в 30-м?! БАМ был, простите меня, при Хрущеве. Строилась дорога, произошло изменение доктрины, изменились отношения с Китаем. Я перевел обком на ночное дежурство, потому что люди стояли в очереди до глубокой ночи – записывались на БАМ и на целину.

Потом я стал первым секретарем. Никита Сергеевич разъединил обкомы, и я стал первым секретарем Ленинградского сельского обкома комсомола. Не будем об этом говорить, но это, конечно, был взлет комсомола. Хрущев очень любил Павлова и очень его поддерживал, относился к нему, как отец к сыну. Павлов был чрезвычайно яркой личностью, к которой ревновали в ЦК партии. Его очень не любил Михаил Андреевич Суслов. И Брежнев сделал все, чтобы убрать Павлова. Из-за ревности. Потому что Павлов пользовался колоссальной популярностью по всей стране и в партийном кругу. На него ставили как на будущего лидера страны. Тогда его сняли с первых секретарей ЦК и сделали министром спорта. А он опять выиграл ситуацию – он выиграл Олимпиаду. Его популярность снова возросла, и они не знали, куда его убрать. Потом они отправили его послом в Бирму.

Так что такая предыстория. Сейчас говорить об этом не хочется.

Л.Б.: Олег Максимович, а почему в Перестройку такое количество людей из комсомола проявило активность, почему именно они потом заняли какие-то высокие должности? Это была такая политическая школа?

О.П.: Это была не просто школа, это была главная школа. И вообще, самое большое изобретение большевиков – это создание комсомола. Понимаете, какая вещь, этому подражали все страны Запада. Это я говорю вам как бывший секретарь обкома и как работник Центрального комитета комсомола. Я туда ушел позже, из-за конфликта с Василием Сергеевичем Толстиковым. И это была еще одна моя история с первым секретарем обкома партии. Так вот. Я выступал у немцев, у них были «соколы» – это была полная копия комсомола. Я выступал у американцев, я выступал у французов, и все старались создать молодежную организацию, которая была бы резервом социал-демократической партии, либеральной партии и так далее.

Л.Б.: Это были левые партии в капиталистических странах?

О.П.: Да, в капиталистических, но это были не коммунистические партии, меня приглашали не французские коммунисты. Это были социал-демократические партии, социалисты французские, социал-демократы немецкие, либеральные партии англичан. Понимаете, не консервативные, а именно социал-демократические партии. Они все мечтали создать молодежные организации. Мне говорят, что вот у Гитлера был Гитлерюгенд. Да, Гитлерюгенд был скопирован с комсомола, это правда. Гитлер понимал, что у большевиков есть величайшее изобретение – комсомол. Он тоже создал аналогичную партию. Да, это так, чего же тут отрицать. Это же Гитлер делал копию.

Но понимаете, почему люди ехали на целину? Потому что они хотели там состояться. Они чувствовали, что они там будут востребованы. Почему люди ехали на БАМ? Они хотели там состояться.

Л.Б.: И они там состоялись?

О.П.: Да, конечно. Дорогая, я кончал Лесотехническую академию. Я не мыслил, что я останусь после ее окончания в Ленинграде. Я должен был поехать туда – в Сибирь, в тайгу, я хотел состояться там. Это было мое желание. Потому что ты понимал, что вот ты приезжаешь на завод как выпускник, и тебе представляют жилье, тебе дают должность. Ты начинаешь свою жизнь, и дальше все зависит от тебя. Три года ты должен отработать там и вернуть все то, что на тебя затратило государство. А потом можешь переходить куда угодно. И там люди поднимались: они проходили либо в начальники цеха, либо в инженеры – они шли в рост. Комсомол был колоссальной школой – он давал путевку в жизнь. Я как первый секретарь обкома об этом знаю. Когда я смотрю на этих «Наших», то я вижу, что это – убожество, убогое копирование, комедия какая-то. Ну, собираются на Селигере, надевают майки и ходят с флагами. Вы что, смеетесь, что ли?!! Я вам хочу сказать, что у нас тоже был Селигер, но это был другой уровень, это были семинары.

Вот представьте себе, обкомы сначала разъединили, а потом объединили. Это особый разговор, почему Хрущев это сделал. Знаете, у нас несут по этому поводу какую-то ахинею ничего не понимающие идиоты, чтобы только обгадить тот период. Так вот, потом все члены бюро обкомов – и промышленного, и сельского – высказались за то, чтобы Попцов снова стал секретарем объединенного обкома комсомола. А Толстиков высказался против, потому что у меня с ним произошел конфликт. Все было элементарно. Он приехал к нам на конференцию в Таврическом дворце. Ведущие на этой конференции каждый день менялись. В тот день я вел конференцию. И я говорю:

- Ну, по-моему, все устали? Есть смысл объявить перерыв.

Понимаете, я объявил перерыв не официально, как это обычно на конференциях делают, а в своей обычной манере. Толстиков оглядывается: что, мол, он себе позволяет?! Дальше. Я – на партийной конференции. Выступаю. А тогда Никита Сергеевич ввел новый стиль: он мог рвать и метать, всех разнести, смешать с грязью. И этот стиль распространился по всей стране – первые секретари обкомов вели себя точно так же. И вот я выступаю. Я вообще умел выступать, и, представьте себе, он начинает орать во время моего выступления. Я дождался, когда он кончил, поворачиваюсь и говорю:

- Василий Сергеевич, вы мне разрешите закончить выступление?

Он стоит, некоторое время молчит, а потом говорит:

- А, да. Заканчивайте.

И сел. Я закончил. Впервые я сошел с трибуны в гробовой тишине. Никто не рискнул аплодировать. На следующий день меня вызвали на обком партии за недопустимое поведение. Он хамил – я сказал – меня строго предупредили. Понимаете, это был период, когда на очередном обкоме партии мне вдруг задают вопрос:

- Товарищ Попцов, вчера в вашем докладе не было ни одной ссылки на выступление Никиты Сергеевича.

Я отвечаю:

- Да, но у меня было четыре ссылки на работы Владимира Ильича Ленина.

Умылись. Понимаете, этого они мне не могли простить. Когда они выступили все, мне сделали несколько предложений: пойти работать либо вторым секретарем райкома партии в Питере, либо председателем райисполкома, либо председателем райисполкома в область. Я сказал:

- Я бы пошел работать зам. главного редактора «Ленинградской правды».

Л.Б.: Почему?

О.П.: Ну, почему? Потому что я уже начал писать. Когда я был секретарем, я все доклады писал сам, никто не прикасался к докладу. Это были другие доклады, в которых не было цитат, это было нечто иное. Тогда на меня начали орать: Когда это прекратится, мы ему предлагаем, а он выпендривается… После этой беседы я спустился вниз, снял кремлевскую трубку и позвонил Павлову.

А перед этим я отказался пойти на работу в ЦК комсомола. Там меня хотели сделать заведующим отделом сельской молодежи. Это было до очередного пленума. Павлов сказал: на пленуме мы тебя изберем секретарем ЦК.

А я отказался. Опять тот же питерский гонор: да ну эту Москву, не поеду, не хочу и прочее. И вдруг я снимаю трубку и говорю, что готов приехать в ЦК. По телефону – сплошной мат:

- Да как ты можешь?!! Что ты себе позволяешь?!! Мы перед ним крутимся, а он – «не хочу». А теперь… Ну, что у тебя случилось?

Я отвечаю:

- Конфликт с Толстиковым.

- С Толстиковым? Приезжай немедленно.

Вечером сажусь в «Красную стрелу», в 9 часов утра – я в кабинете первого секретаря ЦК комсомола. Вхожу в кабинет – звонит «кремлевка». Это звонит Толстиков. И я слышу на весь кабинет его мат:

- Этот… тра-та-та-та-та-та… у тебя? Что он себе позволяет тра-та-та-та-та?.. Как вы его распустили тра-та-та-та-та-та-та?.. Ну, сплошной мат. Павлов говорит:

- Его у меня нет.

А я сижу напротив.

- Ну, ты все слышал? Что случилось?

Я ему рассказываю.

- Да, Олег, ну, ты, конечно… молодец. Просто молодец! Ну, что я тебе могу предложить теперь?! Ты идиот! Мы уже вот этого назначили.

Я говорю:

- У вас есть свободный первый заместитель отдела пропаганды и агитации, давайте, пойду туда.

Опять мат и так далее. Я становлюсь первым заместителем руководителя отдела пропаганды и агитации. На меня опять повесили всю идеологию, всю прессу, телевидение, которое только началось, радио. За все это отвечаю я. Мне дали какой-то пеналообразный кабинет, похожий на кишку, и у меня поставили все телефоны, которые ставили у секретарей ЦК комсомола. Это было указание Павлова: поставить все вертушки. Плюс к этому я говорю управляющему делами, который тоже был из Питера:

- Поставьте мне, пожалуйста, телевизор. Раз я отвечаю за телевидение, я должен его видеть.

Он заходит к Павлову и говорит:

- А товарищ Попцов, Сергей Павлович, попросил поставить ему телевизор.

А телевизор был один – он стоял только в кабинете у Павлова.

Л.Б.: А это какой год был, когда телевизоров еще там не было?

О.П.: 60-е годы. Примерно, 65-ый – 66-ой.

Л.Б.: К этому времени в крупных городах уже у большинства были телевизоры.

О.П.: Я же сказал, что там был один телевизор.

А Павлов ему и говорит:

- И чего ты стоишь? Поставь мой.

И телевизор Павлова перевозят ко мне. Ну, потом ему, конечно, сразу же ставят другой. Я позже проклял все, потому что там была масса болельщиков. Когда играло киевское «Динамо» ко мне в кабинет набивалась масса народу, сидели друг на друге. Но дело не в этом. Понимаете, я очень любил Сергея Павловича, очень его ценил. И фильм, который сделали на ТВЦ, я за него готов был всех поубивать. Они сделали фильм, и я готов был убить за этот фильм. Я им говорил:

- Я работал с Павловым, я бы вам сделал такой фильм, какой вам и не снился. Что вы сделали?!!

Ну, неважно, это я так… просто вспоминаю. Это уже история.

А что касается телевидения… Я был его участником: я в какой-то степени придумал молодежную редакцию на Ленинградском телевидении. Я был автором этой идеи, более того, я придумал преподавание английского языка по телевидению, будучи секретарем обкома комсомола. Почему я это сделал? Потому что была колоссальная проблема, как поднять авторитет комсомола в научных учреждениях. Я однажды проснулся со словами: «Эврика! Я сделал открытие!» И организовал курсы преподавания английского языка во всех научно-исследовательских институтах. Во всех!

Л.Б.: Бесплатно преподавали?

О.П.: Да.. Ну, там придумали, как оплачивать. Вуз платил за это. Но для слушателей курсов, для молодежи это было бесплатно. Тогда вообще не было слова «платное». О чем вы говорите? Я стал самым популярным человеком у молодежи всех научно-исследовательских институтов: меня приглашали, звали на концерты и прочее, какое-то идолопоклонение началось. И все это потому, что мы сделали конкретное дело. Конечно, организация стала очень популярной, конечно, я выступал на пленумах неплохо. Да, это было так, и поэтому они меня сразу хотели взять в ЦК, хотели избрать секретарем ЦК. Но вот получился такой сбой…

А потом, проработав год в ЦК, я понял, что не могу работать в аппарате. Понимаете, это – не мое. Я и Ельцину говорил, что я не человек свиты, я – человек самостоятельный, и подчиняться какому-то идиоту не могу. И поэтому я попросился в журнал «Сельская молодежь», сказал, что пойду туда работать главным редактором. Там место освободилось. Павлов подумал, что Камшалов, секретарь ЦК, хочет от меня избавиться. Но как я потом понял, они хотели меня избрать секретарем ЦК по идеологии, ничего мне не говоря. Павлов сделал разнос Камшалову, смешал его с грязью. Тот моментально заволновался, вызывает меня и говорит:

- Олег, я умоляю, сходи к Павлову, скажи, что я же ничего не делал.

Я пошел к Павлову, сказал, что это была моя просьба. Я действительно хотел уйти. И я ему говорю:

- Сергей Павлович, я вам сделаю журнал

- Но ты же никогда не…

- Я сделаю вам журнал.

- Невозможный ты человек. Хорошо, иди.

И все. Меня отпустили. Я получил журнал тиражом 36 тысяч экземпляров. По тем временам это было издевательство: таких тиражей ни у кого не было. И когда я ушел – правда, на это ушло больше двадцати лет, – я оставил журнал тиражом в два с половиной миллиона. Он стал одним из самых популярных журналов в стране. Самых! Только два журнала в стране имели двух цензоров: цензора по месту издания и цензора из центральной цензуры. Это были журнал «Новый мир» и журнал «Сельская молодежь». Почти 25 лет, каждый месяц два-три часа я проводил в центральной цензуре, отстаивая очередной номер журнала. Каждый месяц!

Л.Б.: И вам это удавалось?

О.П.: Удавалось.

Л.Б.: Всегда?

О.П.: Всегда. Я сказал, что моя задача – сделать из них своих союзников. Они все не только читали, но все выписывали журнал и его приложения. Его выписывали все секретари районного комитета партии. Все!

Л.Б.: Почему?

О.П.: Потому что это был самый острый журнал, и потому, что он имел самое уникальное приложение – приключенческую литературу. Из семи томов – три тома советских писателей, два – писателей соцстран, два – из капиталистического лагеря.

Л.Б.: А если учесть острейший дефицит приключенческой литературы, то понятно.

О.П.: И когда нам дали свободную подписку, на приложение сразу подписалось 700 тысяч человек. Понимаете, 7 томов. Семью семь – 4 миллиона 900 тысяч экземпляров. Директор издательства «Молодая гвардия», Верченко, позвонил в ЦК партии Суслову и сказал, что после этого мы должны закрыть издательство «Молодая гвардия» и типографию. Потому что если один журнал возьмет пять миллионов книг, тогда нам надо будет закрывать издательство. Состоялся секретариат, мне объявили выговор за то, что на меня подписались 700 тысяч, и установили, что подписка может быть не больше 300 тысяч. Но потом я все-таки отстоял цифру в 500 тысяч. Выходило полмиллиона, и все было нормально. Это было самое популярное приложение и самый популярный журнал.

Л.Б.: А какой была концепция самого журнала? Что аы хотели сказать своему читателю?

О.П.: Я могу сказать. Я хотел доказать, что деревня – это не «черная дыра». Я хотел объяснить стране, что она вся вышла из деревни. Вся! Понимаете? Россия вся вышла из деревни.

Л.Б.: В 60-е годы был большой интерес к деревенской прозе.

О.П.: Более того, в театре Товстоногова было 48 подписчиков журнала «Сельская молодежь». И это только в одном театре – 48 человек в одной труппе. Как мне рассказали, на шахтах в Донбассе на журнал подписывались все шахтеры. Подписка была немыслимая, и это потому, что все они вышли из деревни, их это интересовало. У нас была суперпроза: мы печатали Шаламова, когда его никто не печатал, Виктора Астафьева, Василия Белова. У меня членами редколлегии были Василий Шукшин, Игорь Золотусский, поэт Цыбин, Фазиль Искандер. Вот что это было, понимаете?

Я был создателем «зеленого движения» в России, я был первым президентом экологического движения.

Л.Б.: А когда это было, и как оно называлось?

О.П.: Просто экологическое движение. Мы остановили переброс северных рек на юг. Это – мы. Мы организовали «Живую воду», и эта экспедиция существовала более 22-х лет. Ваш покорный слуга был лауреатом Премии Ленинского комсомола за формирование экологического мировоззрения в стране. Тогда даже не знали, как писать слово «экология», через «А» или через «О». Мы создали пул: у нас был академик Яншин, у нас был президент Сибирского отделения Академии наук. И мы остановили этот процесс, Горбачев отступил. Больше 20-ти лет мы вели эту кампанию. Мы вели ее при Брежневе, а если быть совсем точным, то начали мы это вообще при Хрущеве. Я вспоминаю разговор с одним из ведущих специалистов в стране, с самым главным гидрологом. Сидим мы в Архангельской области, на берегу реки, у костра, и он мне говорит:

- Товарищ Попцов, ваши выступления для нас опаснее, чем рельеф местности.

Ну, это потому, что на местности надо было проводить мелиорацию и так далее.

Л.Б.: Олег Максимович, «Сельская молодежь» была не единственным журналом, который печатал «деревенщиков», как их тогда называли. Был еще «Наш современник», например, были и другие журналы. У вас работали те же самые авторы: Белов, Распутин и так далее. Или поэты и других направлений тоже печатались в вашем журнале?

О.П.: У меня не печатался один Евтушенко, потому что он оскорбил журнал, когда я только пришел туда. Я там еще не работал. Он высказался о нем плохо. И я сказал:

- Этот поэт у нас никогда не будет печататься.

Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Давид Самойлов – да все, вся плеяда лучших поэтов и писателей печаталась у нас.

Л.Б.: То есть ваши авторы относились не только к деревенскому направлению?

О.П.: Разумеется, нет. У нас печатался белорусcкий писатель Василь Быков, у нас печатался, естественно, Шукшин. Мы напечатали всего Владимира Померанцева, выдающегося писателя, германиста, о котором Анна Зегерс сказала, что господин Померанцев знает немецкую душу лучше, чем любой писатель или философ Германии. Во время войны он работал на нашу контрпропаганду, был участником Нюрнбергского процесса. Это был уникальный человек. Он написал знаменитую статью «Об искренности в литературе», после чего Александр Твардовский был освобожден от должности главного редактора «Нового мира».

До войны Померанцев работал помощником прокурора. Потом он написал несколько совершенно блестящих вещей. Потрясающую повесть о судье, который, умирая, вспоминает все свои процессы 37-го года. Это – исповедь судьи. Он написал «Доктора Эшке» – роман о Геббельсе. Я прочел его и подумал, что меня после этого хватит удар. Я понял, что это роман о Михаиле Андреевиче Суслове, что это роман о нашем агитпропе.

Что делать? Как его напечатать? И вот, представьте, я придумал. Я делаю выдержки из доклада Леонида Ильича Брежнева, то ли с ХХIV, то ли с ХХV съезда – сейчас уже не помню, – и к каждой главе ставлю это эпиграфом. Запускаю это дело в цензуру. Мне звонит первый заместитель главного цензора, Солодин, и начинает свою речь:

- Какая же ты сволочь! (Пауза). Ты редкая сволочь! (Пауза). Такой сволочи, как ты, я не видел никогда! Что ты натворил? Что ты делаешь с нами? Что нам теперь делать?

Я говорю:

- Не знаю. Решайте. Можете убрать цитаты Брежнева. Я сообщу об этом в Центральный Комитет партии, смотрите.

- Нет, ну ты и гад!

И роман выходит. Роман выходит! Вот так, вы понимаете?

Или вот такой звонок:

- Олег Максимович, у вас в этом номере идет проза Шаламова. Вы знаете, что его печатает журнал «Континент»?

Я отвечаю:

- Знаю. Но он у них в рукописи, а у нас уже в верстке.

- Это все, что вы можете сказать?

- Все.

И Шаламов выходит под ответственность главного редактора. При Горбачеве цензура снимала с себя всякую ответственность, вас отправляли в ЦК на растерзание Центрального Комитета партии. У меня после появления Михаила Сергеевича Горбачева каждый второй номер выходил «под ответственность главного редактора». Ну, вот, пожалуйста, такая ситуация: Олжас Сулейменов, стихи «Белый ворон». Меня вызывают на заседание главной цензуры. Они не пропускают.

- Товарищ Попцов, кого имел в виду товарищ Олжас Сулейменов, когда называл свои стихи «Белый ворон»?

Сидят там эти все клопы, я стою и говорю: Известно кого – Мао Цзэдуна.

- Что?!

- Мао Цзэдуна.

И я слышу, там тихо говорят:

- А что, может быть. Казахстан, на границе Китай…

И стихи выходят.

Я узнал, что у Солодина язва желудка. А у меня язва двенадцатиперстной кишки, и я ему всегда советовал лекарства. Мы обмениваемся с ним этой информацией, а он в это время говорит:

- Ну, так что, «Оловянного солдатика» Окуджавы мы снимаем?

Я говорю:

- Нет, оставляем.

Опять идет разговор о лекарствах.

- А ты уверен?

- Уверен.

И оставляли. Я вам хочу сказать, что они становились моими союзниками, они меня поддерживали. Помню, мне говорит один замзавотделом ЦК:

- Слушай, а почему тебя так любят в цензуре? Скажи мне, что происходит? Они о тебе такие слова говорят, что это вообще невероятно.

Я отвечаю: не знаю, спросите у них.

Л.Б.: Олег Максимович, принято считать – и об этом говорили многие герои наших интервью, – что с 1968-го года, после событий в Чехословакии, начинается такое закручивание гаек, что уже никакая птица не пролетит через цензуру.

О.П.: Чехословакия – это отдельный сюжет.

Л.Б.: У вас не было с этим проблем?

О.П.: Были.

Л.Б.: А то выглядит все уж очень благостно – хоть Солженицына печатай.

О.П.: Я хочу сказать, что если бы был Солженицын, я бы напечатал Солженицына. Но давайте так скажем. Я – член Союза писателей, я – писатель, я был секретарем московской писательской организации. Я был членом правления Союза писателей России по настоянию Михалкова – он меня туда ввел, когда там был колоссальный антисемитский пул из «деревенщиков». Но дело не в этом. Понимаете, какая вещь, естественно, я ни одного осуждающего письма не подписывал, когда от меня этого требовали как от секретаря писательской организации. Вот когда обсуждался «Метрополь», я участвовал в обсуждении журнала «Метрополь». И когда кто-то пытался говорить, что это не так, я сказал:

- Найдите стенограмму – она есть, – и почитайте выступление Попцова. Он там при обсуждении выступал три раза. Почитайте. Там и Бондарев выступал, там многие выступали. Почитайте выступление Попцова, чем оно от них отличалось, и какая у меня была позиция.

И вот, вы знаете, года три назад я был на дне рождения у Шойгу. И вдруг Шойгу мне говорит:

- Олег, я тебя очень уважаю. Знаешь за что? Прежде всего, за то, что ты не уехал.

Так вот, моя позиция была такой. Я критиковал Аксенова:

- Вася, ты устроил это с «Метрополем», потому что у тебя мама во Франции. Тебе есть, куда уехать. И ты всех спровоцировал на это. Надо сделать все, чтобы здесь изменить обстановку, а не уезжать во Францию или в Англию и оттуда плевать сюда. Здесь надо изменить. Да, придется пройти все муки ада, но нужно изменить обстановку здесь. Я буду ее менять здесь, понимаете? И тогда на обсуждении «Метрополя» я сказал:

- Надо сделать все, чтобы его напечатали в Советском Союзе, а не за рубежом.

Я сказал об этом всем, я сказал об этом Искандеру, я сказал об этом Андрею Битову:

- Поймите, вы вычеркнете себя на десять лет, вам задушат глотку. Вы на десять лет уйдете из литературы страны. Все нужно сделать, чтобы это было напечатано здесь. Нельзя допустить, чтобы это было напечатано там.

Я единственный выступил с этим. И это можно было сделать, это надо было делать, надо было пойти в ЦК партии и добиваться издания. Там всего-то и надо было убрать несколько хамских высказываний, но это – ерунда, чушь. Я вам могу сказать, что я выступал там, я поддержал три прекрасные вещи. Конечно, у Фазиля там прекрасная вещь была. Но всех перехитрил Вознесенский, блестяще перехитрил: он напечатал там стихи, которые прошли во всех изданиях в Советском Союзе. Просто он изменил у них названия и купил всех на этом. А все эти стихи уже были напечатаны.

Л.Б.: То есть это были его старые стихи?

О.П.: Да, просто он изменил их названия. Это ему подсказала его замечательная жена, которая была и хитра, и умна.

Л.Б.: Она такой и остается, я надеюсь.

О.П.: А я это увидел. Думаю, что за бред, ведь я уже читал эти стихи. Перебираю сборники, смотрю, ну, вот же они! Ну, мастер!

Л.Б.: Он что, таким образом обезопасил себя?

О.П.: Абсолютно. Вот это ход был! Понимаете, по таким вопросам у каждого есть своя позиция.

Ведь на телевидении я тоже оказался по случаю.

Л.Б.: Но вы сначала стали депутатом, а потом пришли на телевидение?

О.П.: Сначала я стал депутатом.

Л.Б.: Олег Максимович, давайте разговор о телевидении отложим на следующий раз. А пока скажите, пожалуйста, как вы относились к Горбачеву?

О.П.: Сложно, очень сложно.

Л.Б.: А вы расскажите, это очень интересно.

О.П.: Появился Михаил Сергеевич. У меня были отвратные отношения с Михаилом Андреевичем Сусловым, который меня не только терпеть не мог, но он не мог этого скрыть. И у меня были блестящие отношения с Федором Давыдовичем Кулаковым, секретарем Центрального Комитета партии, членом Политбюро, который вел деревню.

Л.Б.: Это еще при Брежневе?

О.П.: Да, он читал мои книги, считал, что я делаю прекрасный журнал. Он называл Михаила Андреевича «серым кардиналом».

Л.Б.: Его, по-моему, все за глаза так и называли.

О.П.: Да, не любили его, но это неважно. Представьте себе, что Михаил Андреевич пригласил однажды меня и задал мне вопрос:

- Товарищ Попцов, не кажется ли вам, что вы выпускаете антисоветский журнал?

Л.Б.: И что? Он ждал ответа, что вы действительно выпускаете антисоветский журнал? Что он имел в виду?

О.П.: Не знаю. Я ответил:

- Не кажется.

- А вы его читаете?

- Читаю. Три раза.

- Сколько, сколько?

- Один раз – в рукописи, второй раз – в гранках, третий раз – в верстке.

- Да? До свидания.

Все! Вот и вся беседа: «До свидания». И все. Я думал, меня снимут, но нет, не сняли. Ушел. Помню, Егор Яковлев, у которого я потом работал, мне сказал:

- С тобой вот так, а я когда опубликовал обложку, меня сняли к чертовой матери.

Л.Б.: За какую обложку?

О.П.: Я сейчас забыл, где он работал, – вылетело из головы. Был такой момент, он на обложке опубликовал женщину, не оголенную, но с голыми руками.

Вы понимаете, разный был подход. Потом я был первым замом у Егора Яковлева в «Московских новостях», когда из «Сельской молодежи» ушел. Но дело-то не в этом.

Когда было 50 или 60 лет нашему журналу, ЦК комсомола выдвинул журнал и редактора на орден Трудового Красного знамени. А тогда было коллективное руководство, и всякий документ ходил по кругу. Все члены бюро должны были его подписать, если какой-то член бюро не подписывал, он просто брал это решение и клал его себе в сейф. И если документ не приходил к следующему члену бюро, то его снимали с голосования. И вот приходит документ к Суслову. Суслов перечеркивает его и пишет: «С него достаточно и Знака Почета».

Мне звонит Федор Давыдович Кулаков:

- Наш-то что отчебучил, Олег. С тебя достаточно и Знака Почета. Все, нам ничего не остается. Бумага пришла, и надо подписывать то, что он подписал.

Мы получили только «Знак Почета». Помню, мы опубликовали Сухомлинского. Это такой замечательный ученый, педагог, который разработал теорию трудового воспитания школьников. И мы это напечатали. Мне звонят из секретариата и спрашивают: на каком основании вы это напечатали? Пригласили меня на секретариат ЦК и начали мордовать. Суслов ведет заседание. Я спрашиваю, можно мне сказать?

- Скажите.

- Я думаю, что через год книги Сухомлинского будут настольными книгами каждого секретаря областного и районного комитета партии.

- Больше вы ничего не можете сказать? Смотрите, он нас учит.

Ну, обхамили в очередной раз и вытолкнули. Понимаете, вот такая была ситуация. На совещаниях Суслов все время задевал «Сельскую молодежь» в присутствии Тяжельникова. Я пережил все. Дважды на бюро ЦК ставили вопрос о снятии меня с работы. Тяжельников, с которым у меня абсолютно испортились отношения, ставил этот вопрос: кто за? Руку поднимал он один. Больше никто. Понимаете, я все это пережил. Я пережил, когда Александр Николаевич Яковлев позвонил в ЦК комсомола и сказал Тяжельникову своим характерным окающим говорком:

- Товарищ Тяжельников, как я слышал, у вас какие-то проблемы с товарищем Попцовым? Мы хотим вам помочь. Мы его приглашаем на работу в аппарат Центрального Комитета партии.

Л.Б.: Но это уже при Горбачеве было?

О.П.: Нет, это было при Брежневе.

Тяжельников тут же говорит:

- Мы его так ценим.

- А чего ж вы ставите вопрос о его снятии.

- Мы его хотели проверить.

- Вы так проверяете? Перед повешением даете чай?

Вот это было прекрасно совершенно.

Л.Б.: А у вас хорошие отношения были с Яковлевым?

О.П.: С Александром Николаевичем?

Л.Б.: Да.

О.П.: Прекрасные. Хотя он мне однажды выволочку сделал. Меня пригласили написать раздел доклада Брежнева для очередного съезда – «Партия и молодежь». Я написал так, как я видел эту проблему. Написал, что есть кризис в отношениях партии с молодежью. Потому что образование молодежи и ее желание видеть страну другой опережает то, что происходит в Центральном Комитете партии. Я это корректно написал. Меня вызывает Бикенин, завсектором в ЦК партии – он тоже был участником написания доклада.

- Олег, ты чего написал?

- То, о чем вы меня просили. Раздел «Партия и молодежь».

- Ну, ладно, пойдем. Тебя Александр Николаевич Яковлев приглашает.

 И я иду с Бикениным к Александру Николаевичу. Захожу.

- Ну, садись, писатель. Ты что написал? Ты кому написал?

- Раздел доклада Леонида Ильича Брежнева.

- Ты понимаешь, Брежнева. А ты чего написал? Нас отсюда после твоего раздела к чертовой матери попрут! «Интеллект комсомола, видите ли, перерос интеллект ЦК партии». Ты чего несешь-то?

- Александр Николаевич, я сказал о той проблеме, которая начинает возникать. Партии надо думать об этом. Партия должна давать комсомолу право на эксперимент. Она должна его в этом поддерживать. Она должна понимать и видеть людей, которые ушли вперед в этом смысле.

- Ишь ты какой! Они ушли вперед. А мы, значит, здесь сидим на своих задницах всех позади? Нет, Олег, ты совершенно сумасшедший.

Конечно, мой раздел не пошел, но я добился, что после этого меня больше к написанию докладов не привлекали. Ну, а потом… Я знаю историю, как Александра Николаевича убрали из ЦК партии. Он эту историю рассказывал мне сам.

Л.Б.: А после чего это случилось?

О.П.: Это случилось после публикации в журнале «Молодая гвардия» бешеной русофильской статьи. Он выступил в «Литературной газете», отвечая на эту статью. Это был ответ журналам «Молодая гвардия» и «Наш современник», которые были едины в такой позиции. А в аппарате ЦК всегда делали обзор печати зарубежной, и аппарат докладывал об этом всем секретарям ЦК. И доложили, что в английской или американской газете напечатали, что вчера в «Литературной газете» выступил главный идеолог партии, Александр Николаевич Яковлев. И эту вытяжку положили Суслову на стол, почитать. Он увидел слова «главный идеолог партии».

Л.Б.: И обиделся?

О.П.: А надо сказать, что перед этим Яковлев писал доклад, устав, они сделали небольшой перерыв. Яковлев подошел к окну, потянулся и сказал:

- Вот мы здесь маемся, а хорошо дипломатам и послам. Получил верительные грамоты – и сиди там. Сочиняй книги, играй в теннис – и больше ничего.

Ну вот. А на следующий день был секретариат. Какая-то сволочь из окружения стукнула это Демичеву. И на секретариате место посла в Канаде оказалось вакантным. Ну, нет там посла. И вдруг Петр Нилыч говорит:

- Ну почему нет? Вот вчера Александр Николаевич Яковлев сказал, что хорошо жить дипломатам.

И пересказал весь этот разговор. Тут же утвердили Яковлева послом. Все! Через два года Брежнев летит в Америку, или куда-то еще – я не помню – и делает посадку в Канаде: перелет, сами понимаете, длинный. Ну, и по протоколу посол должен его встречать. Яковлев его встречает. Брежнев говорит:

- Здорово! А ты чего здесь делаешь?

Это мне рассказывал сам Александр Николаевич. Он Брежневу говорит:

- Да я здесь послом работаю уже два года.

- Ты? Здесь? Послом? Два года? (Пауза). Значит, он этого добился.

Это он говорит, имея в виду Суслова. Брежнев не любил Суслова тоже, прямо скажем. Ему тоже капали на Суслова. Вот так вот.

Он после этого, как вы знаете, еще восемь лет там отбарабанил. Брежнев его не вернул, вернул Яковлева Горбачев,

Л.Б.: Брежнев не чувствовал себя в силах бороться с Сусловым?

О.П.: Не знаю, но вот такая история.

С Александром Николаевичем Яковлевым у меня были идеальные отношения. Мы были друзьями. Я его очень любил. Со мной он всегда был очень внимателен при встречах, советовался. Он не принял 90-х в том виде, в котором они прошли. Он видел, что этих ребят несет. Он не был демократом – он был либералом, а это немножко разные вещи. Он видел, какое количество ошибок они сделали. Он был в оппозиции к Сталину, он был в оппозиции к политике ЦК КПСС: он считал, что в партии должны быть фракции. Он был против плановой экономики, и я с ним сцепился по этому поводу. Он был коммунистом с либеральными взглядами, блестящим теоретиком и прекрасным человеком. Конечно, он преподал урок демократам с точки зрения проникновения в суть либерализма. И когда на его похоронах выступал Митрофанов, я не понимал, причем тут Митрофанов.

Л.Б.: Потому что представители ЛДПР ходят на все похороны.

О.П.: «Мы все Ваши ученики», – произнес он. Но где это сказалось в Митрофанове, хотел бы я знать. Но это неважно, не будем об этом говорить. Алексей выступил хорошо, но я был очень удивлен, что эту речь произнес именно Митрофанов. Это меня больше всего удивило. Из политического руководства страны никого на похоронах Яковлева не было; были какие-то десятые лица, но ни одной серьезной фигуры на похороны Александра Николаевича не пришло. Журналисты были, демократы были, но…

Л.Б.: Олег Максимович, вы сказали, что к началу перестройки отношения с Горбачевым у вас были сложные. Давайте к этому вернемся.

О.П.: Могу вам сказать почему. Потому что у меня всегда был свой взгляд на развитие сельского хозяйства. Понимаете, Горбачев много говорил, и ему удалось «разговорить» страну – это очень много. При Горбачеве можно было критиковать Центральный Комитет партии – этого не было никогда. Но на дальнейшее Горбачева не хватило.

Л.Б.: На что не хватило?

О.П.: Его не хватило на экономические реформы. Он не смог этого сделать, не смог ничего путного сделать в экономике. Была единственная плодотворная идея – конверсия. Она была правильной. Вот почему мы проиграли холодную войну? Потому что Даллес в момент начала холодной войны сказал следующую фразу: «Мы им навяжем такую гонку вооружения, что они задохнутся». И нам ее навязали. Холодная война началась после Фултонской речи Черчилля, через четыре месяца после окончания Второй мировой. С этого момента страна 75% своего потенциала тратила на оборону, и только 25% шли на внутренние нужды страны. Поэтому было такое отставание, поэтому была такая бедность. До Горбачева об этом публично никто, никогда не говорил.

Сначала по рекомендации Лигачева Горбачев ввел сухой закон – известно, что Лигачев был молоканин, непьющий. А 75% поступлений шло от продажи водки. Это только и поддерживало нас. Они отказались от водки – и все! Бюджет рухнул. А что значит «конверсия»? Это значит – перевести завод по выпуску танков на выпуск тракторов. Сюда надо вложить 86% того, что вы вкладывали в танковый завод. Остается 14%, и бюджет рушится.

Л.Б.: То есть требуются огромные инвестиции?

О.П.: Да. И бюджет рухнул. Я был в Орловской области (первым секретарем обкома там был Строев), когда Горбачев пытался рассказать, что такое конверсия. Я был приглашен туда в качестве редактора «Сельской молодежи». Кроме меня были газеты «Правда», «Известия» и «Сельская жизнь». Больше ни одного издания не было. Потом я узнал, в чем дело. Во-первых, обо мне Михаилу Сергеевичу рассказала Раиса Максимовна. Она зачитывалась моими статьями в «Литературке»: у меня там были развороты, полосы. Она пришла к нему и сказала:

- Ты когда-нибудь читал этого человека? Вот прочти.

И после этого меня пригласили. Мне Горбачев потом рассказывал:

- А ты знаешь, меня с тобой Раиса Максимовна познакомила.

Когда он уже не генеральный секретарь, мы иногда встречаемся. Ну вот. И у меня была своя теория, как нужно поднять деревню. Я ее изложил Горбачеву.

Я сказал:

- Михаил Сергеевич, не нужна продовольственная программа. Нет, это неправильно.

- Как это не нужна?

- Очень просто. Нужно поставить сверхцель, и тогда цель будет транзитной станцией на пути к этой сверхцели.

- Какая еще сверхцель?

- Стать монополистами на мировом рынке по производству зерна. Выиграть у Канады, оттеснить Соединенные Штаты. У нас – шестая часть суши мира!

Он там начал говорить о зонах рискованного земледелия и прочее. Я сказал:

- Михаил Сергеевич, мы первое место занимаем в мире по количеству черноземов. Да, у нас рискованное земледелие, но вспомните, что сделал Никита Сергеевич по освоению целины. Он решил проблему.

- А вы вспомните про кукурузу.

- Да, Михаил Сергеевич, кукуруза на севере – это великое изобретение было. Страна задыхалась без сочных кормов, сухие корма были, а сочных не было. И Хрущев в течение полутора лет решил проблему сочных кормов для животноводства. Посмотрите, какой скачок сделало животноводство в это время.

Так что зерном решаются все проблемы сельского хозяйства. Все – стопроцентно! И никакой продовольственной программы не надо. Горбачев сказал:

- Ну, я не знаю. Это еще надо посмотреть и посчитать.

- Считайте.

Когда я избирался депутатом, из зала мне задали вопрос о моих экономических взглядах. А это был 1990-й год, никаких партий не было, каждый представлял собой партию. И я изложил свою программу. Кстати, я ее обнаружил, когда писал свою последнюю книгу. Я не буду сейчас ее вам зачитывать, но я испытал шок: это была программа развития страны, ее приоритеты, определяющие по какому пути должна идти страна. Я там изложил все по пунктам. Я могу вам сказать, что я там писал: «Наше богатство – земля». Мы имеем шестую часть всей земли мира. Ну, теперь несколько меньше. Мы имеем пятую часть лесов мира, значит, наш приоритет – использование леса. Правильное использование леса дает в 2,5 раза больше дивидендов, чем использование нефти и газа. Кроме того, лес – восстановимый продукт, а нефть и газ – нет. Мы можем стать первыми в мире по производству мебели, бумаги и так далее. Мы должны быть первыми по производству зерна и так далее, и так далее.

Мы – смешанная нация, Россия – федеративное государство. Смешанные браки дают самое талантливое потомство. У нас самые талантливые люди. Третий наш приоритет – люди; надо вкладывать средства в людей. Четвертый приоритет. Мы – великая страна не потому, что мы добились каких-то высоких достижений. Это – миф. Мы – великая страна, потому что у нас большая территория. У нас самая великая территория. Мы ходим по золоту. Наша территория простирается от Балтийского моря до Тихого океана. Мы – транзит. Самолетом дорого перевозить, пароходом – долго. Надо перевозить железной дорогой. Мы должны сделать транзит от Балтийского моря до Тихого океана. Мы должны строить железные и автодороги. Это наше золотое дно. У нас есть нефть и газ, их надо использовать. Это еще один приоритет. И так далее… Это я произнес в 90-м году, в клубе Серафимовича в присутствии 500 человек.

Л.Б.: Это было в Москве?

О.П.: В Москве. Я изложил свою программу. Когда я сейчас ее просматриваю, я понимаю, что это единственный путь, по которому мы могли выйти вперед и совершить невероятный экономический прорыв.

Л.Б.: Но этого не произошло, к сожалению.

О.П.: Нет. Ну, вы же видите, только сейчас говорят, что надо заняться дорогами. Сейчас, после того как раздербанили лес и погубили всё, Путин решил восстановить Министерство лесного хозяйства. И вот я вам хочу сказать, что это такой момент, с которым нельзя не считаться. Потому что то, что мы имеем сейчас, – это гигантская череда ошибок. А самая главная наша потеря, что исчез настоящий, фундаментальный профессионализм. На смену ему пришли стада и стаи менеджеров, ничего не умеющих. Они умеют только заниматься организацией продаж. Они ничего не умеют производить, не знают никакого производства, за спиной ни у кого из них нет масштаба созданного дела, который есть у фундаментальных профессионалов. Вот о чем идет речь.

Сегодня можно говорить о том, что мы довели до катастрофы наше образование. Ну, когда вы все сбросили с государственной телеги, сказали, что у нас нет денег, мы получили то, что получили.

Л.Б.: Олег Максимович, мы плавно подошли к тому очень важному в вашей жизни моменту, когда начали появляться электронные СМИ нового типа. Вы, собственно, один из создателей электронных СМИ. Но я думаю, что очень подробно мы поговорим об этом в следующий раз. Мы еще раз обязательно должны встретиться, потому что обо всем, что касается работы телевидения, вы можете рассказать много интересного.

О.П.: Ну, ведь было не только телевидение, но и радио тоже.

Л.Б.: Да, оно возникло на пять месяцев раньше.

О.П.: Да, там будет и Михаил Сергеевич, и Борис Николаевич – все будет.

Л.Б.: Спасибо, Олег Максимович.

О.П.: Пожалуйста.