19 марта 2024, вторник, 12:00
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

22 сентября 2010, 09:41

Рождение свободной прессы. Беседа с Михаилом Федотовым. Часть 1

Михаил Федотов. Кадр из интервью
Михаил Федотов. Кадр из интервью
Полит.ру

Продолжая цикл видеобесед «Взрослые люди» с классиками – учеными, деятелями культуры, общественными деятелями, ставшими национальным достоянием, – мы поговорили с доктором юридических наук, профессором, заведующим кафедрой ЮНЕСКО по авторскому праву и другим отраслям права интеллектуальной собственности Михаилом Александровичем Федотовым. Беседовала Любовь Борусяк.

Любовь Борусяк: Сегодня мы беседуем с Михаилом Александровичем Федотовым – человеком, знаменитым, прежде всего, тем, что он является одним из авторов «Закона о печати и других средствах массовой информации». Недавно отмечалось 20-летие этого закона, этому событию была посвящена конференция, проходившая в Доме журналистов.

Михаил Александрович – доктор юридических наук, профессор Высшей школы экономики, где он является руководителем кафедры ЮНЕСКО по авторскому праву и другим отраслям права интеллектуальной собственности. Кроме того, он – секретарь Союза журналистов, сопредседатель Большого жюри по журналистской этике, был одним из инициаторов создания в России Агентства интеллектуальной собственности. Это произошло в 1993 году. С сентября того же 1993 по январь 1998 года Михаил Александрович был постоянным представителем России при ЮНЕСКО, имеет ранг чрезвычайного и полномочного посла. Имеет ряд наград, включая медаль Русской православной церкви.

Михаил Александрович, что существенное я пропустила?

Михаил Федотов: Вы только забыли один маленький эпизод в моей биографии, когда я был министром печати.

Л.Б.: Да, простите. Сначала Михаил Алексадрович был заместителем министра, потом министром печати, а уже потом началась работа в ЮНЕСКО. Если говорить о траектории, то в 1990-ые годы Вы были в большой политике, а в 2000 годы? Очень большая журналистика? Высокие посты в Союзе журналистов, в Большом жюри.

М.Ф.: Я бы сказал, что в очень большой общественной жизни. Потому что чистой журналистикой мне приходится заниматься довольно мало.

Л.Б.: Михаил Александрович, с момента принятия Закона о СМИ прошло много лет, и в настоящее время он несколько устарел, поскольку за два десятилетия ситуация сильно изменилась. Скажите, пожалуйста, сейчас Вы занимаетесь новой редакцией закона о СМИ?

М.Ф.: Да. Мы подготовили новую редакцию Закона о СМИ вместе с Юрием Михайловичем Батуриным.

Л.Б.: Опять с Батуриным?

М.Ф.: Да. Он – один из авторов и следующего закона о СМИ. Нас с Юрой попросили написать новую редакцию закона.

Л.Б.: Из Госдумы попросили?

М.Ф.: Да. И мы написали. Причем мы написали не только новую редакцию закона о СМИ, но и предложения по дальнейшему развитию законодательства в этой сфере. Мы это назвали «Планом законопроектных работ в сфере законодательства о СМИ». Мы, в частности, предложили принять закон об общественном и частном телерадиовещании, закон об экономических гарантиях независимости средств массовой информации и целый ряд других. Самое удивительное то, что наши предложения были одобрены президиумом фракции «Единой России» в Государственной думе. Случилось это 10 ноября 2008-го года. А сейчас у нас уже 2010-й. Сколько прошло?

Л.Б.: Два года прошло.

М.Ф.: И вот что удивительно, ничего за это время не произошло.

Л.Б.: Вы действительно находите это удивительным?

М.Ф.: Вы знаете, я считаю это удивительным, потому что процесс должен как-то развиваться: или в одну сторону, или в другую, но если все стоит на месте, то это уже не процесс, это – состояние.

Л.Б.: Разумеется, состояние. И это у нас характерно для многих процессов.

Но мне хочется вернуться немножко назад: сначала на двадцать лет, а потом – больше. Когда в Доме журналистов проходила конференция, посвященная двадцатилетию принятия Закона о СМИ, на стене висела огромная фотография трех авторов закона: Ваша, Юрия Батурин и Владимира Энтин. Это были молодые, улыбающиеся и необычайно счастливые лица. Фотография производила впечатление луча солнца не то чтобы в темном, но в уже относительно сероватом царстве. Конференция ведь подводила итоги, мягко говоря, не вполне утешительные. Михаил Александрович, скажите, Вы действительно испытывали тогда состояние эйфории, потому что лица на фотографии (это был 90-й год?) просто светились?

М.Ф.: Нет, это был это был 1989-й год, журнал «Журналист», где была напечатана наша статью, которая называлась «Каким быть закону о печати?» С этой публикацией связана очень интересная история. Дело заключается в том, что проект наш был написан в 1988-м году. Мы точно знаем дату, когда над ним была закончена работа – 7-го июля 1988-го года.

Л.Б.: А когда началась эта работа?

М.Ф.: Я думаю, что это было примерно 12 мая 1988-го года.

Л.Б.: То есть проект закона вы написали очень быстро?

М.Ф.: Да. Когда этот законопроект был написан, главные редакторы журналов и газет («Комсомольской правды», «Известий» и т.д.) нам сказали: «Всё! Мы его публикуем».

Л.Б.: Вы рассказывали в своих интервью о том, что это был не заказанный, а инициативный законопроект.

М.Ф.: Да. Нам никто ничего не заказывал – это все мы сами.

Л.Б.: А с чего это все началось?

М.Ф.: Началось все с того, что мы с Юрой Батуриным пилили дрова для шашлыка у меня на даче. Мы пилили дрова и беседовали о том, что есть официальный план законопроектных работ, утвержденный Президиумом Верховного Совета. И в этом документе есть такая строчка: «Закон СССР о печати и других средствах массовой информации». И мы решили, а почему бы нам самим не написать проект этого закона. Юра тогда мне рассказал:

- Понимаешь, уже написали этот законопроект. Проект уже есть, и он ужасный. И мы уже писали на него отзывы.

Юра тогда работал в Институте государства и права Академии наук, и институт этот часто привлекали к написанию отзывов на разные законопроекты. А я тогда преподавал во Всесоюзном юридическом заочном институте, и наш институт крайне редко привлекали к такой работе. Поэтому заключения по законопроекту писали в Институте государства и права Юра Батурин с Володей Энтиным, и их заключение было крайне отрицательное. Юра и говорит:

- С этим законопроектом сделать ничего нельзя – он мертвый.

Вот тогда и возникла идея написать его самим. Почему бы и нет? Мы надеялись на то, что мы напишем, это ляжет на стол какому-нибудь начальнику, и начальник скажет:

- Давайте учтем эти предложения.

Л.Б.: А Вы были тогда интегрированы в политическую тусовку?

М.Ф.: Нет. Мы абсолютно не были интегрированы ни в какую политическую тусовку. Юра и Володя работали в академическом институте, я – преподавал в вузе. Мы были интегрированы – я в большей степени – в общественную жизнь. Потому что в Союзе журналистов СССР я был заместителем председателя Всесоюзной комиссии по профессиональной этике и праву.

Л.Б.: Какой же большой у Вас получается стаж работы в такого рода комиссиях.

М.Ф.: Ой, кошмарный! С 1988-го года. Комиссия эта фактически не работала, но мы использовали мой статус заместителя председателя этой комиссии для того, чтобы сказать, что этот наш законопроект о печати и других средствах массовой информации сделан под эгидой Союза журналистов СССР. С одной стороны, это придавало ему некий флёр официальности.

Л.Б.: И вес некоторый.

М.Ф.: Да. А с другой стороны, это нас немножко защищало. Моя жена, например, считала, что за этот проект нас в лучшем случае уволят с работы, а в худшем – просто посадят.

Л.Б.: Но все-таки на дворе был уже 1988-ой год, не так уже страшно было.

М.Ф.: Тем не менее, еще ЦК КПСС существовало, Главлит существовал. И Главлит сделал все для того, чтобы не допустить публикации нашего проекта. Было абсолютно понятно, почему они это делали. Потому что в первой же статье нашего проекта говорилось, что цензура не допускается.

Л.Б.: Кому же захочется публиковать свою собственную эпитафию.

М.Ф.: Конечно. Поэтому они делали все, чтобы не допустить публикацию. Я помню, редактор одного еженедельника рассказывал мне со слов цензора, который работал у них в издательстве, что цензоров собирали у них на совещание, где один из руководителей Главлита сказал:

- Федотова ни в коем случае печатать нельзя, потому что это крайне левый экстремист и крайне правый в обществе «Память».

Л.Б.: Как же это в Вас сочеталось?

М.Ф.: Никак, но это очень просто понять. Если вы человек левых убеждений, вы меня не будете печатать, потому что я слишком правый. Если вы человек правых убеждений, значит, вы меня не будете печатать, потому что я слишком левый.

Л.Б.: Михаил Александрович, а что у Вас с «Памятью» было?

М.Ф.: Ничего не было. Ни с теми, ни с другими. Но услышав историю о том, что я крайне левый и крайне правый одновременно, я назвал себя «крайний полусредний».

Л.Б.: Но ведь экстремист же.

М.Ф.: Экстремист, конечно, но «крайний полусредний». Вот такая история была.

Нам категорически не давали печатать этот проект. Единственное, что мы сумели сделать, мы сумели переправить наш проект в Эстонию, где у меня были друзья в Союзе журналистов. Они сказали, что могут это напечатать, потому что у них цензура уже не была такой строгой. Особенно цензура в отношении изданий на эстонском языке. У Союза журналистов Эстонии было единственное собственное издание – газета «Спортивные новости». И в газете «Спортивные новости» 16 октября 1988-го года наш проект был впервые опубликован, причем на эстонском языке.

Л.Б.: Но все-таки на русском языке?

Л.Б.: А кто переводил на эстонский?

М.Ф.: Этого я не знаю, но я знаю имя человека, который обеспечил издание этого текста. Это была обозреватель эстонского радио Эне Хион. Слава богу, она сейчас жива-здорова, и я очень надеюсь, что мы сумеем организовать какой-то семинар или круглый стол в Эстонии, где вспомним, как начиналась свобода массовой информации в Советском Союзе и на всем теперешнем постсоветском пространстве.

Так что первая публикация была в спортивной эстонской газете, а через две недели проект был опубликован уже на русском языке (как бы в переводе с эстонского) в газете «Молодежь Эстонии», и после этого его можно было печатать уже всюду. Потому что по цензурным правилам то, что один раз напечатано, дальше можно перепечатывать бесцензурно.

Л.Б.: Вы очень хитро все это прокрутили.

М.Ф.: Очень хитро. Знаете, с такими властями, с такими начальниками нужно было быть хитрецами, для того чтобы добиваться своего. У нас была святая цель – и мы ее достигли. Да, нам приходилось применять разные методы, в том числе, когда мы хотели издать наш проект в виде отдельной брошюры. Вот на этом маленьком стенде (показывает) Вы можете ее увидеть. Это вообще первое издание инициативного авторского проекта в нашей стране. Потому что до этого никому в голову не могло прийти издавать в стране инициативные авторские проекты.

Л.Б.: То есть Вы еще и запустили такой механизм?

М.Ф.: Да, мы запустили этот механизм. Я должен сказать спасибо издательству «Юридическая литература, которое воспользовалось правом издавать произведения авторов за счет их средств. На этой брошюре написано, что она издана в редакции за счет их средств. То есть мы внесли еще и свой чисто материальный вклад в развитие свободы информации в России. У Юры Батурина в архиве есть счет из издательства «Юридическая литература», где написано, что мы заплатили, по-моему, 1.412 рублей.

Л.Б.: По тем временам это большие деньги. Брошюрка маленькая, а деньги большие.

М.Ф.: Но брошюрка – 5 тысяч экземпляров. Сейчас уже не осталось ни одного экземпляра этой брошюры. Только в библиотеках или у библиофилов ее можно найти – абсолютный раритет. Но один из экземпляров этого раритета я подарил Дмитрию Анатольевичу Медведеву на его встрече с членами Совета по правам человека при президенте. Медведев пригласил меня войти в состав этого Совета, я принял это приглашение, и на первой же встрече я подарил ему эту историческую книжку и сказал:

- Дмитрий Анатольевич, я очень надеюсь, что Вы будете защитником свободы массовой информации.

Л.Б.: И как? Сработало?

М.Ф.: Не знаю, но, понимаете, маленькие импульсы могут давать очень большие последствия. Очень большие. Надо просто понимать, когда окно возможностей открыто, а когда оно закрыто. В свое время мой соавтор и друг Юра Батурин объяснил мне, что такое «туннельный эффект». Это, по-моему, из области квантовой физики. Понять это можно на простом примере. Вот есть бетонная стена, а у вас в руках теннисный мячик. И вы должны с помощью мячика пробить бетонную стену. Невозможно! Да? Но в этой бетонной стене есть отверстия, как раз под размер этого теннисного мячика. Эти отверстия то открываются, то закрываются, то открываются, то закрываются. Ударяя этим мячиком об эту бетонную стенку, вы можете в конечном итоге найти момент, когда это окно возможности откроется. Вы не знаете, когда оно откроется, но оно откроется. Вы сможете попасть своим теннисным мячиком в это отверстие, в это открывшееся окно возможностей и пробить эту бетонную стену. Почему никому не удается пробить бетонную стену теннисными мячиками? Считается, что это невозможно. Но это – возможно.

Л.Б.: Я не могу сказать, что это очень уж оптимистично звучит.

М.Ф.: Минуточку. Давайте вспомним 1988-ой год: ЦК КПСС, Главлит, КГБ – все схвачено. И тем не менее…

Л.Б.: Но процессы ведь уже шли.

М.Ф.: Процессы шли, конечно. Тем не менее, в ЦК УПСС был готов закон о печати. Они собирались его продвигать через Верховный Совет, готовы были его принимать. Но вот появилась маленькая дырочка инициативы, появились три человека. По масштабам политической жизни это крохотное воздействие, крохотный импульс, но он появился абсолютно вовремя, абсолютно точно и потому дал такой результат. Мы прошли сквозь эту бетонную стену, и в результате в 1990-м году на основе нашего проекта был принят «Закон о печати и средствах массовой информации».

Л.Б.: А как вы пробивали этот закон? Вот вы его опубликовали, и что было дальше?

М.Ф.: Когда нужно было его публиковать уже на федеральном уровне, на общесоюзном уровне, вот тогда возникли проблемы. В областных газетах – в основном молодежных – наш проект публиковался, но опубликовать его в газетах «Известия», «Комсомольская правда» было невозможно. Цензура немедленно это запрещала.

В журнале «Журналист» нам сказали:

- Хорошо, мы напечатаем ваш проект, потому что в первую очередь этот закон о журналистике, о журналистах.

Но Главлит сказал «нет», мы не дадим его напечатать. На наше счастье в этот момент глава Главлита давал интервью корреспонденту газеты «Известия». И корреспондент задал ему вопрос:

- А почему нельзя опубликовать альтернативный проект закона, который мы подготовили?

Л.Б.: А почему они об этом спросили? Вы их попросили об этом?

М.Ф.: Нет, мы их не просили. Это произошло вполне самостоятельно. Господин Болдырев, который был тогда главой Главлита СССР, сказал, что это просто нелогично, публиковать альтернативный проект, когда еще не опубликован официальный проект. Вот когда будет официальный проект опубликован, тогда, пожалуйста, публикуйте и альтернативный.

На это мы немедленно написали реплику под названием «Логика запрета, или Запрет логики». Там, цитируя господина Болдырева, мы объясняли, что наш проект уже опубликован, поэтому любой другой проект по отношению к нему будет альтернативным. И мы не возражаем, чтобы они опубликовали официальный проект в качестве альтернативного нашему проекту. Но не публиковать наш проект нет никаких оснований, потому что он уже опубликован во многих газетах, и почему его нельзя опубликовать в центральных газетах, совершенно непонятно. Мы это отдали в «Известия». Тогдашний главный редактор «Известий» сказал, что он нас понимает, поддерживает, любит, уважает, но печатать не будет.

И тогда мы это отдали в «Журналист». Тогдашний главный редактор журнала Дмитрий Сергеевич Авраамов, сказал, что это прекрасно, и поставил в номер. Ему звонят из Главлита и говорят:

- Вы что, с ума сошли? Как же это можно печатать?!

Он спрашивает:

- Нельзя?

- Нельзя.

- Ну, тогда давайте напечатаем в номере проект закона о печати.

- Нет, это тоже нельзя.

- Тогда мы напечатаем реплику.

В общем, или это, или это – в шахматах это называется «вилкой». И то, и то для Главлита было плохо. В конце концов, они согласились на то, что будет напечатан не проект, а будет напечатана статья, в которой будет излагаться проект. Но там не должно быть слов «статья» и «проект», там должно быть написано слово «версия». Вот если «версия» – пожалуйста, а если «проект» – нельзя. И эта статья была напечатана в журнале «Журналист» вместе с этой знаменитой фотографией.

Л.Б.: Фотография, конечно, поразительная по своему эмоциональному накалу. Во многом это лица эпохи, здесь видно характерное для того времени настроение.

М.Ф.: Да, окно возможностей в это время было открыто, и мы его использовали. Просто все время нужно пользоваться этой возможностью, все время бросать мячик в стенку.

Л.Б.: А что дальше?

М.Ф.: Понимаете, нельзя сказать, когда он пролетит, но он пролетит. А вот если не будешь бросать мячик, ничего не пролетит.

Л.Б.: Много анекдотов есть на эту тему.

М.Ф.: Да. Но пока я являюсь членом Президентского совета – и это я считаю абсолютно правильным – я на каждую встречу Совета с президентом обязательно приношу какие-то новые брошюры, книги, публикации, которые передаю Дмитрию Анатольевичу с определенными пожеланиями. Это не частные жалобы. Это проекты, предложения, которые в первую очередь касаются совершенствования нашего законодательства в области массовой информации.

Л.Б.: А дальше история как развивалась? Вот «Журналист» опубликовал эту статью, и…

М.Ф.: Дальше мы решили опубликовать ее отдельной брошюрой. Здесь начались наши следующие игры с цензурой. Потому что когда издательство «Юридическая литература» отправила это в набор, из Главлита опять позвонили и сказали:

- Вы что, с ума сошли? Мы же сказали, что это нельзя печатать.

В «Юридической литературе» ответили:

- Но ведь это уже было напечатано.

- И все равно нельзя, мы будем категорически против.

Но в этот момент издавался сборник, который назывался «Ежегодник Советской ассоциации политических наук». Он издавался под редакцией Георгия Хосроевича Шахназарова, который в тот момент был не только помощником Михаила Сергеевича Горбачева, он работал в Институте государства и права и был шефом Юрия Батурина. И против него, конечно, Главлит пойти не мог. Если он одобрил статьи, которые есть в этом сборнике, значит, Главлит ничего уже не мог поделать. А в этом сборнике было две статьи. Одну статью написал Юра Батурин – она называлась «Карфаген против гласности», с подзаголовком «История царской цензуры». Следом за его статьей шла моя, которая называлась «Был ли разрушен новый Карфаген?», с подзаголовком – «История советской цензуры». Эти две статьи шли рядышком. Из Главлита мне позвонили и сказали:

- Михаил Александрович, мы бы хотели Вас пригласить к нам. Тут по поводу Вашей стать есть некоторые вопросы.

Я говорю:

- Хорошо, нет никаких проблем. Я приеду.

И вот я приезжаю туда, в Главлит, и заместитель начальника Главлита СССР, Владимир Алексеевич Солодин, говорит мне:

- Михаил Александрович, нельзя это печатать, потому что у нас есть целый ряд вопросов. Мы тут пометили красным карандашиком те положения, которые нас смущают.

Я прошу показать верстку и вижу, что там красный карандаш идет со второго абзаца и до конца.

Я говорю:

- Я не понимаю, что Вас здесь смущает? Всё, что я здесь изложено, я пишу по открытым материалам, здесь нет никаких закрытых материалов. Это все я взял в Ленинской библиотеке, где всякий может это прочитать. Я просто анализирую эти материалы. Вы же понимаете, что в моем анализе нет никакой государственной тайны.

Солодин мне говорит:

- Понимаете, Михаил Александрович, это, конечно, правильно, но Вы же пользуетесь материалами 1920-х – 30-х годов.

Я отвечаю:

- Конечно, потому что после 37-го года у вас все было под грифом «секретно». Здесь я ничего написать не могу, потому что у меня нет этих материалов. Они есть только у вас. У меня их нет – я их и не использую.

- Михаил, Александрович, но Вы согласны, что с тех пор Главлит изменился.

- Владимир Алексеевич, возможно. Но я об этом ничего сказать не могу, у меня нет никаких материалов. Они закрыты и закрыли их вы, господа.

- Но, Михаил Александрович, Вы все-таки могли бы несколько абзацев написать о том, что в связи с перестройкой Главлит тоже перестраивается. Ведь было и то, и это, открылись спецхраны, какие-то архивы. Мы же здесь помогаем.

Я говорю:

- Да, это – правда. Это я могу написать, но у меня личная просьба. Я напишу несколько абзацев, о которых Вы говорите, а Вы со своей стороны поставьте штампик «Разрешено к печати» на нашей брошюре в издательстве «Юридическая литература».

Л.Б.: То есть шел своего рода торг?

М.Ф.: Да, торг. Мы перешли к рынку.

Л.Б.: И заметьте, одними из первых.

М.Ф.: Да. Он говорит:

- Договорились, по рукам.

- Очень хорошо! Ну, я поехал.

И я бегу домой, как сейчас помню. Сажусь за пишущую машинку – тогда о компьютерах речи не было – и пишу эти три абзаца. Это действительно было три абзаца, а может быть два. Через два часа я возвращаюсь в Главлит и вручаю Владимиру Алексеевичу Солодину этот текст: Вот, пожалуйста, я свою часть договора выполнил.

Он читает и сначала начинает улыбаться. Потому что там было написано, что в рамках общей перестройки перестроилась и работа Главлита. Открылись спецхраны в библиотеках, многие документы, которые раньше были засекречены, стали открытыми, легче стало работать журналистам, стало меньше закрытых тем и так далее. Все это он читает, доходит до последнего абзаца, и тут улыбка сползает с его лица. Потому что в последнем абзаце написано: «И все-таки по сей день между журналистом, писателем, ученым, с одной стороны, и типографским рабочим, с другой стороны, стоит человек со штампом цензуры. Ему здесь не место».

Л.Б.: Вы что, издевались над ним?

М.Ф.: Ни в коем случае. Я действительно так думаю. И главное, в этом нет никакой государственной тайны. Они же по своему формальному юридическому положению должны следить за сохранением государственной тайны. – Ну, и следите. В моей статье нет государственных тайн.

Солодин сказал мне:

- Ну, хорошо, Михаил Александрович. Все понятно. Спасибо.

- А его спрашиваю:

- А как же вторая сторона договора? Вы исполнили свои обязательства?

Он нехотя открывает стол, выдвигает ящик стола, достает оттуда нашу брошюрку уже со штампом Главлита: «Разрешено в печать». Он передает эту брошюру мне и говорит:

- Да, мы выполняем свои обещания. Но, Михаил Александрович, как говорят в старинных романах «с Вас причитается».

На что я уже, открывая дверь, и улыбаясь ему самой широкой из всех возможных моих улыбок, говорю:

- Владимир Алексеевич, за нами не заржавеет, как говорили в старинных романах.

И за нами действительно не заржавело. Не заржавело за нами в начале 1992-го года, после распада СССР, когда Главлит СССР был ликвидирован. Он тогда назывался уже не Главлит, а как-то по-другому. Люди были те же, но функции их были изменены.

Л.Б.: Уже не надо было ставить штамп на каждую публикацию?

М.Ф.: Конечно. И они взяли себе замечательную формулу. Они сказали: мы будем выполнять не функцию цензуры, а функцию консультанта. Мы будем консультировать издательства – причем за деньги – на предмет, можно это печатать или нельзя.

Л.Б.: Понятно, что такая ситуация, когда цензура «консультировала» за деньги не могла долго продолжаться. Ясно, что это был последний, предсмертный этап.

М.Ф.: Конечно. В 92-ом году этот орган был ликвидирован, и я пригласил Владимира Алексеевича Солодина перейти на работу ко мне – в Министерство массовой печати и информации. И он у меня работал в органе, который тогда был создан при министерстве и назывался Государственная инспекция по защите свободы печати и массовой информации.

Л.Б.: Потрясающе!!

А как закон начал обсуждаться в законодательных органах?

М.Ф.: Сейчас расскажу. Благодаря тому, что мы сумели проект издать в виде отдельной брошюры, мы смогли пронести его на Первый съезд народных депутатов.

Л.Б.: И кто из вас был на съезде?

М.Ф.: Мы с Юрой оба были: у нас были пропуска, и мы проходили на заседания Съезда народных депутатов. В машине у меня лежали пачки нашей брошюры, мы запихивали эти брошюры в карманы. Кроме того, жена нам на пиджаках сделала дополнительные внутренние карманы, куда мы тоже закладывали эти брошюрки. Мы выполняли роль Ниловны из горьковского романа «Мать», пронося на съезд подпольную литературу.

Л.Б.: Фактически это были прокламации.

М.Ф.: Да. И вот мы проносили на Съезд народных депутатов проект закона, раздавали его депутатам, раздавали журналистам, Юра вручил его и Борису Николаевичу Ельцину в том числе.

Л.Б.: А вы тогда еще не были знакомы с ним?

М.Ф.: Нет, мы не были с ним знакомы тогда. Юра Батурин передал ему нашу брошюру, он сказал, что это очень важный документ, мы будем за это бороться. Сказал, что он читал этот документ, он нас вполне устраивает, это то, что нам надо.

Л.Б.: Это уже был 1989-й год?

М.Ф.: Да, и тогда мы познакомились со многими депутатами: с Михаилом Полтораниным, который тогда был депутатом от Союза журналистов, с Геннадием Бурбулисом, депутатом от Свердловска и другими. Потому что вечером мы приходили в гостиницу «Москва», где жили депутаты, и там продолжали свою работу по раздаче проекта.

Л.Б.: Подрывную работу.

М.Ф.: Да, свою подрывную деятельность. К этому моменту о проекте стали больше говорить центральные СМИ, в программе «Взгляд» это обсуждали: там была не одна передача, посвященная нашему проекту, на других телеканалах были такие передачи. В общем, проект стал фактом общественного сознания. И в последний день съезда на трибуну вышел Михаил Полторанин, поднял над головой нашу брошюру и сказал:

- Я как депутат вношу этот законопроект и прошу его опубликовать.

Понимаете – опубликовать! Идеи о том, чтобы принять такой закон, даже у него в голове не было. Он предложил его хотя бы опубликовать. На это Горбачев, сидевший в президиуме, сказал:

- Да он же опубликован уже.

На что Полторанин ответил:

- Ничего, пусть еще разочек опубликуют.

Л.Б.: Как говорится, для лучшего усвоения.

М.Ф.: Да, хуже уж точно не будет. А дальше началась работа в Верховном Совете: нас включили в состав рабочей группы, которую возглавлял Николай Федоров. Одно время он был министром юстиции в правительстве Черномырдина, а я в этом правительстве был министром печати. Но потом Коля подал в отставку, и до недавнего времени он работал президентом Чувашии. Мы с Колей дружим с тех пор. Я считаю его человеком талантливым, очень цельным и очень интересным. В работе над проектом он проявил себя великолепно, вместе с нами он дрался за наш проект.

Уже с первых дней стало понятно, что наш проект устраивает рабочую группу на 90%, а проект, который был подготовлен в ЦК КПСС, на столько же процентов не устраивает. И проект, разработанный в ЦК, был отклонен просто на корню. Наш проект лег в основу того закона, который был в конце концов принят. Конечно, все это не было просто. Через Верховный Совет мы пробивали наш проект с большими трудностями, с большими сложностями.

Например, во время первого чтения проекта в Верховном Совете разразился большой скандал. Тогда депутатам перед первым обсуждением раздали другой текст проекта. Вроде бы проекты были почти одинаковые. Там только не было подписей председателей комитетов, вместо этого были какие-то другие подписи. Текст совпадал на 99%, и только на 1% отличался от нашего проекта, но вот этот 1% имел принципиальное значение.

По нашему проекту, учреждать СМИ могли все, включая граждан. А вот по этому, неизвестно откуда появившемуся проекту, учреждать СМИ могли все, кроме граждан. По нашему проекту учредитель СМИ не вправе был вмешиваться в деятельность СМИ. Если говорить в контексте того времени, райком партии не мог вмешиваться в работу районной газеты. А по тому неожиданно появившемуся проекту, который выскочил, как чертик из табакерки, учредитель не мог вмешиваться, правда, за исключением тех случаев, когда он считал свое вмешательство необходимым.

Л.Б.: То есть примерно так, как сейчас.

М.Ф.: Ну, все-таки мы живем немножко по другому закону.

Л.Б.: Это понятно, но я говорю о практике.

М.Ф.: Если говорить о практике, то да.

Этот проект был вброшен, и, конечно, депутаты вряд ли могли отличить один проект от другого. Слава Богу, нашлись депутаты, которые увидели подмену. Ну, и мы тоже сыграли здесь не последнюю роль, потому что успели туда прибежать вовремя. Вообще, обсуждение началось совершенно неожиданно для нас для всех. Потому что его перенесли на день раньше, на вторую половину дня, после обеда. Народные депутаты, которые не были членами Верховного Совета, собирались придти на это обсуждение; они хотели и готовились там выступить. В числе их был, например, Евгений Евтушенко и другие. Но обсуждение перенесли на один день раньше, не проинформировав их об этом. Понимаете, они об этом не знали. В результате все могло закончиться очень печально, но, слава Богу, мы вовремя успели схватить ситуации. Мы прибежали в Верховный Совет и показали депутатам, где есть отличия. И тогда начался скандал. Вышел на трибуну депутат Ежелев Анатолий Степанович, который был членом этой рабочей группы, заместителем председателя комиссии по гласности, и сказал, что это – подделка, что это – фальшивка. Что этот проект не проходил ни через комитеты, ни через рабочую группу – это что-то такое побочное. Вслед за ним поднялся Николай Федоров, который сказал, что тоже хочет по этому вопросу высказаться. Председательствующий ему говорит:

- Вам что-то непонятно? Ну, подойдите ко мне – я Вам объясню.

Но Коля не пошел к столу президиума, Коля пошел к трибуне, и от микрофона сказал, что это абсолютное безобразие, подлог. Зал начал шуметь, и тогда председательствующий – а это был Анатолий Иванович Лукьянов, – сказал:

- Всё, всё, спокойно, все понятно. Тут что-то было не совсем правильно. Разберемся. Но пока – все. Переносим этот вопрос на завтра.

И проект перенесли на следующий день. На следующий день уже было нормальное обсуждение. Выступали Евтушенко, Никольский, главный редактор журнала «Нева», и многие, многие другие. Интересные, кстати, были выступления. Очень показательными были выступления различных секретарей обкома, которые тоже были народными депутатами. Очень интересным было выступление Леонида Петровича Кравченко, который тогда возглавлял Гостелерадио СССР, который говорил о том, что нужно закон выстроить в соответствии с международными пактами о правах человека. Международные пакты говорят, что каждый имеет право получать информацию, – то есть выписывать газеты. Каждый имеет право распространять информацию – это значит, у него есть право иметь пишущую машинку и магнитофон.

Л.Б.: То есть «Эрика» берет четыре копии», и этого достаточно.

М.Ф.: Да, и этого достаточно. Но нигде в международном пакте не сказано, что гражданин имеет право учреждать средство массовой информации. Получать? – Да. Производить? – Да. Вот есть же пишущая машинка. Распространять? – Пожалуйста, распространяйте. Но учреждать? – Об этом нигде не сказано. Поэтому нам не нужны, как он сказал, свои Шпрингеры. Теперь у нас есть свои Шпрингеры в большом количестве, самые разные, большие и маленькие. Я-то лично считаю, что мы постепенно все-таки приходим к тому, что происходит конвергенция с Западом – она не может не происходить. На это есть чисто технологические, и не только технологические причины. Конвергенция происходит.

То, чему они так отчаянно сопротивлялись в 1989 году – они сопротивлялись историческому прогрессу. Но сколько ему не сопротивляйся, он все равно происходит. Сколько не пытайся отложить восход солнца, оно все равно взойдет, и взойдет именно тогда, когда должно.

Л.Б.: Отмена цензуры – это было великое достижение. Но пройдет пятнадцать лет, и 70% населения проголосуют за нравственную цензуру. Вот совсем недавно – это по результатам опросов – 60% населения голосует уже и за политическую цензуру. Что, на Ваш взгляд, случилось?

М.Ф.: Очень просто. Во-первых, когда они говорят, что голосуют за политическую цензуру, они не понимают, за что они голосуют.

Л.Б.: Они считают, что слишком много негатива, и лучше быть от всего этого подальше. Пусть нас от этого защитят, пусть закроют эти каналы. Пусть не будет безнравственности, пусть не будет этого, вот этого и этого… И мы будем чистыми и неиспорченными.

М.Ф.: Да, мы будем чистые и неиспорченные… лежать в гробу. Именно так получается. Потому что если нет независимых средств массовой информации, то общество автоматически находится под угрозой. Никто не скажет королю, что он голый, никто не скажет обществу, что оно в опасности. Следовательно, оно беззащитно. Это очень опасно.

Л.Б.: А почему значительная часть общества двадцать лет назад действительно ликовала, что не будет массовой цензуры? И почему оно теперь в массовом практически порядке стало просить о ее введении?

М.Ф.: Я Вам скажу. В обществе действительно сильны иждивенческие настроения: пусть государство все за нас решит, и тогда нам будет хорошо. Нам много не надо, нам бы кефирчика, хлебушка черненького или беленького – и больше нам ничего не надо. Это настроение, безусловно, присутствует у значительной части населения. Но это не та часть населения, которая может модернизировать страну, которая может сделать страну конкурентоспособной, может сделать ее реальным участником мирового процесса. Вы хотите, чтобы Россия стала глухой провинцией? – Ну, она станет такой, пожалуйста. Во всем мире будет прогресс, а у нас – регресс.

Л.Б.: То есть Вас не смущает, что общественное мнение сегодня таково?

М.Ф.: Общественное мнение сегодня таково, потому что его таким сделали. Общественное мнение в значительной степени зависит от того, чем вы его кормите.

Л.Б.: То есть Вы считаете, что «свободные СМИ» и виноваты в этом?

М.Ф.: Безусловно, СМИ во многом виноваты, если иметь в виду реакцию аудитории. Когда идут передачи, которые провоцируют патриархальные слои на ответную негативную реакцию, нужно понимать, что это другая целевая группа. Это не ваша целевая группа, вы не должны на нее рассчитывать. Вы должны умерять немножко ваши коммерческие интересы, понимая, что есть и другие интересы – интересы общества в целом, интересы развития общества в целом. Поэтому не нужно никого не провоцировать. Если вы эти провокативные телеканалы размещаете в открытом эфире, это, конечно, неправильно. Это – ошибка. Но у этих телеканалов есть свой потребитель. Значит, дайте ему возможность получить необходимый телевизионный продукт, но не через открытые телеканалы, а через кабельные телеканалы, через спутниковые телеканалы. И тогда тот, кому это не нужно, тот, кому это не нравится, этого не увидит.

И потом, еще один очень важный момент: медиаобразование. Еще несколько лет назад об этом никто не говорил, а сейчас об этом говорят все больше и больше. Медиаобразование – это то, что нужно внедрять с детского сада, а, может быть даже, с яслей. Человека нужно учить, как воспринимать продукцию средств массовой информации.

Л.Б.: А кто же этому сможет научить? У нас ведь нет таких специалистов.

М.Ф.: Значит, таких специалистов надо создать. Такие специалисты есть за рубежом. У нас тоже, кстати говоря, есть специалисты по медиаобразованию – в частности, на Алтае. Это издательский дом «Алтапресс» со своей газетой «Свободный курс». Они занимаются проблемами медиаобразования, работают со школьниками, объясняя им, как воспринимать продукцию СМИ. СМИ, конечно, рассчитаны на широкий круг, но нужно понимать, как воспринимать эту информацию. Ну, например. Когда в 90-ом году еще принимался закон о печати, один из депутатов предложил внести в закон поправку о том, что редакция средств массовой информации отвечает за недостоверную информацию.

И он привел такой пример. Вот у нас, в Молдавии, – а депутат был врачом из Молдавии – в нашей больнице была паника среди пациентов. Потому что, когда на радиостанции «Маяк» выступал какой-то астролог, они услышали, что по его астрологическому прогнозу в ближайшее время в Молдавии должно случиться крупное землетрясение.

Л.Б.: То есть предсказал наступление конца света.

М.Ф.: Да, в отдельно взятой республике. И депутат потребовал, чтобы эту радиостанцию привлекли к ответственности, закрыли, потому что она предоставляет эфир таким вот лжепророкам, а они вызывают тяжелую реакцию – люди требуют, чтобы их немедленно эвакуировали из больницы.

Естественно, мы объяснили многоуважаемым депутатам: то, что предлагает депутат из Молдавии, ни к чему хорошему не приведет. По одной простой причине: потому что тогда придется закрыть все газеты, все радио- и телекомпании, которые сообщают прогноз погоды. Потому что если они сказали, что будет дождь, а дождя не было, значит, это не соответствующая действительности информация, и их надо за это наказать.

Почему я об этом говорю? Чего не хватало пациентам больницы? Им не хватало медиаобразования. Потому что если вы слышите по радио выступление астролога, который говорит, что к Земле приближается метеорит в десять Лун, то…

Л.Б.: «Планида летит», как в «Женитьбе Бальзаминова.

М.Ф.: Да, планида летит. Понимаете, нужно относиться ко всему ровно с тем вниманием, которого оно заслуживает. Если это какой-то астролог или знахарь, то вы к этому так и относитесь. Пропускайте все через свой критический ум. Для этого Господь вас наделил разумом.

Л.Б.: Михаил Александрович, простите, но я здесь не соглашусь с Вами. Мне кажется, что здесь не медиаобразование всему виной, а система ценностей. Никаким медиаобразованием человека, который верит, что завтра в Москве начнется цунами, дела не исправить. Тем более, если эту информацию опровергнет правительственный источник. У нас такая в голове каша у людей, такой винегрет. Дело не в медиаобразовании – это скорее имеет отношение к структуре массового сознания.

М.Ф.: Правильно.

Л.Б.: Потому что душа весит двадцать грамм, ее взвесили на весах, и все может быть. Такой полный релятивизм никакое медиаобразование не преодолеет.

М.Ф.: Правильно.

Л.Б.: Это все гораздо сложнее.

М.Ф.: Конечно.

Л.Б.: А прогнозам большинство верит, конечно. Я имею в виду не прогнозы погоды, а астрологические прогнозы. Например, люди ищут благоприятного расположения звезд, чтобы ребенок родился под знаком Девы, потому что это гораздо лучше, чем Лев.

М.Ф.: Я-то лично считаю, что Дева и Лев это очень хорошо. Я сам родился под знаком Девы, причем я родился в год Быка. Поэтому я говорю, что мой символ – Корова. А вот как раз закон о СМИ – это священная корова.

Л.Б.: Как раз в 1990-м году, когда был принят закон, в декабре уже было создано ВГТРК, начало вещать радио. Для того чтобы появились телеканалы вне Центрального телевидения, закон был необходим?

М.Ф.: Безусловно.

Л.Б.: Мне кажется не случайным, что по времени они так совпали.

М.Ф.: Конечно. До принятия закона о СМИ средства массовой информации могли возникнуть только по решению ЦК КПСС. Есть решение ЦК КПСС – будет телеканал, газета и прочее; нет решения ЦК КПСС – ничего не будет. Без такого решения все это – самодеятельность, все это абсолютно незаконно. Поэтому знаменитая радиостанция «Эхо Москвы» когда возникла?

Л.Б.: В 90-м году.

М.Ф.: Да, в 90-е году, в августе месяце.

Л.Б.: То есть это как бы первый проект на основе Вашего закона? Они практически совпали по времени.

М.Ф.: Конечно. Но это – новый проект.

Л.Б.: СМИ нового типа.

М.Ф.: Новые СМИ нового типа. Но самое главное заключается в другом: в том, что закон о печати открыл окно возможностей для освобождения уже существующих СМИ. Вот что принципиально важно.

Л.Б.: Хотя многие газеты в то время были уже достаточно свободными, как мы знаем.

М.Ф.: Фактически – да, а формально – нет.

Л.Б.: Мы прекрасно помним, что было с «Московскими новостями», как работал журнал «Огонек» и многие другие издания.

М.Ф.: Вот Вы говорите про «Московские новости». В газете «Московские новости» у меня была статья «Уживутся ли цензура и гласность». Это был, наверное, 1987-й или 1988-й год. Эту статью снимали из номера семь раз.

Л.Б.: Вы ее пробили все-таки?

М.Ф.: Да. На восьмой раз все-таки Егор Яковлев ее пробил. А каким образом? – Через Александра Николаевича Яковлева. Но семь раз цензура ее снимала. О чем это говорит? О том, что период гласности – это период привилегий. Гласность была привилегией. У «Московских новостей» эта привилегия была, а у «Московской правды» – нет. Потом у «Московской правды» появилась эта привилегия, а у «Вечерней Москвы» – нет. Ну, и так далее. Если вы напечатали в своей газете резкую, критическую статью, то это вовсе не означает, что в другой газете такая статья может появиться. Сначала получите разрешение на публикацию такой статьи, а потом публикуйте. То есть это была гласность «из ложечки», гласность «по разрешению». Но, естественно, гласность представляла собой и процесс, поток. Поток размывал эти берега, и, в конце концов, все смыл. Закон о печати узаконил эту гласность, и уже с этой ложечки кормить было нельзя.

Л.Б.: Узаконил свободу слова.

М.Ф.: Конечно. Это был уже совершенно другой период: на смену гласности пришла свобода массовой информации. Юридически узаконенная! Здесь у свободы были берега, но эти берега были значительно шире того, что на самом деле было. То есть свободе надо было еще развиваться и расширяться, там еще было очень много пространства. И самое главное, не надо было у руководства ничего спрашивать.

Для меня принципиально важно, что 1-го августа 1990-го года закон вступил в силу. Я ради этого согласился на предложение Михаила Полторанина, и пошел работать заместителем министра печати в российское министерство. Я занимался там вопросами регистрации средств массовой информации, то есть применением закона о СМИ, для чего меня Полторанин туда и позвал.

Л.Б.: И сразу пошел поток.

М.Ф.: Самое главное, что в этом потоке первыми были уже существующие средства массовой информации: журналы «Октябрь», «Знамя», «Огонёк, «Литературная газета», газета «Известия», и так далее. Они все пришли в российское Министерство печати, написали заявления и в течение недели получили свидетельства о регистрации средств массовой информации. Потом Союз писателей пытался оспорить эти наши решения.

Л.Б.: А почему именно Союз писателей?

М.Ф.: А потому что он считал себя учредителем. Вот, например, на журнале «Знамя» было написано, что он учрежден Союзом писателей СССР. Дело рассматривалось в Московском городском суде судьей Валентиной Емышевой. Эта судья оказалась очень разумным человеком, очень точным, юридически грамотным и неподверженным никакому давлению. И она вынесла решение в пользу Министерства печати, а не в пользу Союза писателей. Мы сумели отстоять наше решение в Верховном суде России, и оно вступило в силу. Мы доказали, что у Союза писателей нет никаких прав в отношении журнала «Знамя. А, следовательно, и в отношении журнала «Октябрь», «Литературной газеты» и так далее, и так далее. И вот все эти издания освободились.

Этот период, особенно первые месяцы после вступления в силу закона о печати, можно назвать периодом освобождения средств массовой информации от крепостной зависимости. Я это сравниваю с отменой крепостного права. В сфере СМИ – это точно отмена крепостного права. Но вспомните отмену крепостного права. Кто хотел, тот мог себя выкупить, выкупить свой надел земли и свою свободу. А кто не хотел, тот так и оставался с прежними господами. У нас получилось то же самое: кто хотел, тот обрел свободу, а кто не хотел, продолжал жить со своими прежними хозяевами. Так и по сей день с ними живут. С кем-то живут дружно. Особенно это удобно, когда газета районная. Там есть глава районной администрации, у него хорошие отношения с редактором районной газеты, который в каждом номере печатает его портрет. Он неустанно рассказывает, как глава местной администрации только и делает, что день и ночь думает о том, как бы сделать лучше жизнь районного населения. И газетка получается не лучше, и не хуже, чем такая же газетка где-нибудь в 35-ом году прошлого века. Уровень такой – допотопный. Такие газеты, к сожалению есть, и их немало. А потом, когда меняется местный глава администрации, меняется портрет – и никаких проблем.

Л.Б.: А как Вы стали министром? И какие цели Вы перед собой ставили?

М.Ф.: Министром я стал в 1992-ом году. До этого Полторанин был отправлен в отставку с поста министра. Формировалось новое правительство, первое черномырдинское. Мне позвонил президент и сказал, что он меня хочет видеть на посту министра печати. Я сказал:

- Борис Николаевич, я вынужден отказаться, потому что мы с Полтораниным друзья. А я не ношу пиджаки подстреленных друзей.

На что Ельцин мне сказал, что здесь речь идет совершенно о другом. Нужно возглавить министерство для того, чтобы работа продолжалась в том же демократическом ключе, что и раньше. Я ответил согласием. И вот до середины августа 1993-го года я работал министром. Правда, уже с середины весны Полторанин решил, что отпуск затянулся, и ему снова надо возвращаться на пост министра печати. И тогда уже началась борьба, потому что Полторанин в это время возглавлял Федеральный информационный центр, созданный указом Ельцина. Получалось, что в одной и той же сфере работало два органа. Только один орган конституционный – это Министерство печати, а второй неконституционный – это Федеральный информационный центр, который фактически был органом пропаганды. Но этому органу пропаганды подчинялись все телекомпании.

Л.Б.: Можно поподробнее рассказать? Значит, это были 1992-1993 годы, а телекомпании уже оказались в подчинении этого центра. Как это произошло?

М.Ф.: Да, они все оказались в подчинении Федерального информационного центра.

Л.Б.: Об этом мало кто знает. Расскажите, пожалуйста.

М.Ф.: В январе 1993-го года был указ Ельцина о создании Федерального информационного центра, и Полторанин фактически оставил за собой огромный кусок собственности государственной. Он управлял всеми местными государственными телерадиокомпаниями.

Л.Б.: Они тогда еще не входили в ВГТРК, то есть это были не федеральные телеканалы, а региональные?

М.Ф.: В ведении Федерального информационного центра была часть федеральных телеканалов и все региональные телеканалы.

Л.Б.: Мощная структура!

М.Ф.: Да. Плюс в его ведение входили крупнейшие полиграфические комбинаты и крупнейшие издательства. Насчет полиграфических комбинатов не помню, но издательства – точно. Словом, большой кусок он вырвал из отрасли. Фактически он создавал инструмент государственной пропаганды, что лично я считал абсолютно неправильным и контрпродуктивным. Государство категорически не должно заниматься пропагандой. Оно может заниматься пропагандой исключительно вовне.

Вот чем, например, занимается «Голос Америки»? Пропагандирует позитивные достижения Америки за рубежом. Это – нормально, здесь нет вопросов. У вас есть лишние деньги, чтобы тратить их на создание собственного имиджа? – Тратьте. Я не думаю, что это очень эффективно, но, во всяком случае, это возможно. И обратите внимание: «Голосу Америки» запрещено вещать на территории Соединенных Штатов. Нельзя! А почему? – Потому что государство не может заниматься пропагандой в отношении своих граждан. Потому что пропаганда – это манипулирование сознанием, это нарушение свободы личности в одной из самых важных частей этой свободы. Имеется в виду свобода интеллектуального осмысления мира, свобода информации. Здесь ни в коем случае не должно быть государственного вмешательства.

Л.Б.: Михаил Александрович, но у нас в то время – и даже сейчас – какой-то оформленной государственной идеологии не было. Что пропагандировали в то время? Старая советская идеология рухнула, а новая не возникла. Попытки выработать какую бы то ни было национальную идею не увенчались успехом, хотя делались неоднократно. Но в то время уж точно не было сформировано идеологии, которую можно было бы проводить через средства массовой информации.

М.Ф.: Конечно. В ту пору не было ясного понимания идеологии. Это пытались сделать в первую очередь экономисты, но у них это тоже не очень получалось.

Л.Б.: А какую идеологию они пытались сформировать? Свободный рынок как цель и средство? Что Вы имеете в виду?

М.Ф.: Я говорю не об идеологии, а скорее о том, как они пытались использовать этот пропагандистский механизм. В первую очередь он им был нужен для того, чтобы пропагандировать экономические реформы. Экономические реформы нуждались в пропагандистском обеспечении, безусловно. Я согласен с этим, только делать это надо было по-умному, а не по-глупому. К сожалению, вся эта система пропаганды получилась на редкость неэффективной, на редкость бездарной. Казалось бы, делали все это талантливые люди, но у них ничего не получалось.

Что касается идеологии, то для меня идеология вполне понятна, и я абсолютно убежден, что у нас в Конституции написано абсолютно правильно. Не может быть государственной идеологии, как не может быть государственной религии. Не может!

Л.Б.: Теоретически.

М.Ф.: Да. Так написано в Конституции. Если вам не нравится, меняйте Конституцию. Так вот, государственной идеологии быть у нас не может. Но есть общечеловеческие представления о добре и зле, о том, что порядочно, что непорядочно. В конце концов, есть заповеди: не убий, не укради и так далее. Чем это Вам не идеология? Если взять за основу солженицынскую формулу «жить не по лжи», то вот она идеология. Вполне нормальная разумная идеология. Спросите француза, какая у них идеология, у французов. Он будет очень озадачен.

Л.Б.: Понятно. Итак, они забрали значительную часть медиарынка, и что дальше было?

М.Ф.: Да. Дальше Конституционный суд установил, что…

Л.Б.: Вы подавали в Конституционный суд?

М.Ф.: Нет. Это было связано с совершенно другим вопросом: с созданием Федерального наблюдательного совета в области телевидения. Это было решение Съезда народных депутатов, создать Федеральный наблюдательный совет, который должен был отнять все телевизионные компании у Федерального информационного центра и одновременно вывести из компетенции Министерства печати другие телекомпании. И все это должно было находиться под контролем Съезда народных депутатов и Верховного Совета. То есть фактически под контролем оппозиции.

Мы вместе с группой депутатов обжаловали это постановление съезда Народных депутатов в Конституционном суде. И нам удалось добиться признания этого постановления неконституционным по порядку принятия. То есть мы доказали, что текст, который был опубликован, и текст, который был принят съездом, – это два разных текста.

Л.Б.: Опять?

М.Ф.: Да, опять два разных текста. Это мы сумели доказать, но мы не сумели доказать гораздо более важные вещи. Что те ограничения, которые вводились постановлением, нарушают конституцию. Но Конституционный суд с этим не согласился.

Л.Б.: А были нарушения с Вашей точки зрения?

М.Ф.: Я считаю, что Федеральный наблюдательный совет – это в чистом виде цензура. А цензура уже тогда была запрещена конституцией, запрещена законом о СМИ. Нельзя было этого допустить, потому что этот Федеральный наблюдательный совет был крайне опасен. Тем не менее, он был создан, – Верховный Совет его создал – и даже прошло одно заседание этого Федерального наблюдательного совета. У меня в одной из книг есть справка начальника Государственной инспекции по защите свободы печати, Сергея Лучинского, о том, что было на том заседании Федерального наблюдательного совета.

Л.Б.: И что там было?

М.Ф.: А ничего там не было. Собрались деятели оппозиционных фракций парламента, поругали Ельцина, поругали средства массовой информации – на том и разошлись. А потом появился указ N1400. Была прекращена деятельность Верховного Совета, съезда народных депутатов, были назначены выборы и референдум. Под обломками Верховного Совета умер и Федеральный наблюдательный совет, и в декабре 1993-го года все изменения были внесены в закон о СМИ. Они были внесены, но процесс внесения этих поправок не был завершен с этим самым Федеральным наблюдательным советом и изменением закона о СМИ. Из-за чего я, собственно, и подал в отставку.

Л.Б.: С поста министра?

М.Ф.: Да. Это было в августе 1993-го года, когда весной началась волна, спровоцированная появлением этого полторанинского Федерального информационного центра.

Л.Б.: То есть вы уже перестали быть друзьями?

М.Ф.: Да, мы перестали быть друзьями, потому что он начал войну против меня. Он решил меня выкинуть из министров. А я не держался за кресло, я ему просто объяснил, что я не шляпа, которую он положил на стул, когда выходил в туалет. Меня назначил президент и у меня есть свое представление о том, что я должен делать на своем посту. Если президент сочтет необходимым, чтобы я этот пост оставил, я его оставлю немедленно в тот же день. Но пока от президента я такого сигнала не получал. Я пришел выполнить определенную задачу, у меня есть представление о том, что я должен сделать, и я хотел бы эту свою задачу выполнить. Тем более, что я привел с собой своих коллег.

Л.Б.: У Вас уже своя команда к этому времени сложилась?

М.Ф.: Конечно. Она возникла еще тогда, когда я работал заместителем министра; потом я же возглавлял Российской агентство интеллектуальной собственности при президенте в течение почти всего 1992-го года (с февраля по декабрь). Вот тогда и сложилась моя команда. Хорошая команда была, высокопрофессиональная; туда входили люди не только высокопрофессиональные, но и высокопорядочные. Знаете, такое сочетание не так часто встречается.

Поэтому я сказал:

- Извини, дорогой друг, но я не намерен уступать эту позицию, потому, что у меня есть обязательства.

И вот с этого момента он начал клевать мою печень.

Л.Б.: Он действовал через Ельцина?

М.Ф.: Конечно, он капал Борису Николаевичу. И, по-моему, в начале августа он организовал выступление президента перед руководителями региональных телерадиокомпаний, на котором выступал Ельцин. А перед Ельциным выступали руководители этих самых телерадиокомпаний, которые в один голос пели одну песню. Песня звучала так: «Борис Николаевич, снимите немедленно Федотова, который не оказывает никакой помощи и региональным телерадиокомпаниям, и назначьте нам нашего любимого Полторанина».

Ельцин ни слова не сказал на эту тему. Он говорил о совершенно других вещах, о политических. А потом выступил я и сказал, что я очень благодарен всем выступавшим. Более того, я согласен с теми упреками, которые они высказывали. Только высказывали они эти упреки не по тому адресу, потому что по указу президента все вопросы деятельности региональных компаний решает Федеральный информационный центр, а не Министерство печати. Поэтому все претензии – к господину Полторанину, а вовсе не ко мне. А так все правильно.

Особенно, конечно, было неприятно то, о чем потом мне рассказал один из моих заместителей, который после этого совещания зашел в один из залов. Он увидел большой банкетный стол, где сидели руководители всех региональных телерадиокомпаний во главе с Полтораниным и отмечали победу над Федотовым. Неприятная история. Неприятная.

Причем на этой встрече президента с руководителями региональных телерадиокомпаний присутствовали очень многие политические деятели того времени, многие редакторы были. Зал был переполнен, люди сидели на ступеньках. И когда все закончилось, ко мне подошла Галина Васильевна Старовойтова и сказала:

- Михаил Александрович, знаете, что мне это напоминает?

Я говорю:

- Что, Галина Васильевна?

- Обсуждение персонального дела Пастернака в Союзе писателей. Очень похоже.

Л.Б.: А про Вас что-то говорили тоже?

М.Ф.: Про меня и говорили: Федотов – плохой, снимите Федотова и назначьте нам Полторанина.

Л.Б.: Вам было очень тяжело?

М.Ф.: Конечно, это было тяжело.

Л.Б.: А Вы вообще были готовы к тому, что оказавшись в этом кресле, вы столкнетесь с такими мелкими подковерными играми?

М.Ф.: Конечно, я был к этому готов. У меня уже был опыт, потому что все-таки с 1990-го года я был вовлечен в большую политику. Я уже всех знал, и меня все знали, я понимал, от кого можно чего ожидать. У меня сложились очень добрые, доверительные отношения со многими политическими деятелями того времени, с которыми я дружу по сей день и считаю их глубоко порядочными людьми, потому что они таковыми и являются. Я просто знаю этих людей. Я знаю людей, к которым я приезжал на правительственную дачу, а у них ничего не было кроме сосисок и яиц.

Л.Б.: У кого же это?

М.Ф.: Не будем называть фамилий, но это были очень крупные политические деятели в президентской администрации того времени. На уровне помощника президента. И когда я спрашивал у него, почему ты кормишь меня яичницей с сосисками, и нет ли у тебя чего-нибудь другого, он говорил: «А у меня на другое денег нет».

Л.Б.: Денег нет?

М.Ф.: Да, нет денег. Потому что эта самая правительственная дача стоит очень дорого, а в семье двое детей. Для меня это действительно люди глубоко порядочные, честные и думавшие не о том, чтобы чего-то украсть, чего-то приватизировать. Они пришли, чтобы выполнить миссию, чтобы сделать те реформы, которые мы считали для страны необходимыми. Есть люди, которые приходили во власть для того, чтобы получить квартиру, получить служебную машину или служебную дачу. Вот я работал министром. И когда мне предложили служебную дачу, я пришел домой и сказал жене, что надо ехать в Архангельское выбирать дачу. Она сказала мне:

- Если ты возьмешь правительственную дачу, я с тобой разведусь.

Она сказала, что дача у нее уже есть. Что я буду делать с двумя дачами? Зачем мне это надо? И мы остались на даче моего деда.

Л.Б.: И когда же Вы написали заявление об уходе?

М.Ф.: Я к этому был абсолютно готов. Дело в том, что я находился между молотом и наковальней. С одной стороны, в качестве наковальни выступал Полторанин, который клевал мне печень. С другой стороны, был Верховный совет, который клевал меня с другой стороны. Он пытался создать этот Федеральный наблюдательный совет и внести поправки в закон о СМИ, то есть фактически ввести цензуру. И в мае месяце на какой-то пресс-конференции я сказал, что если Верховный Совет примет эти поправки в закон, мне не останется ничего другого, как просто подать в отставку. Потому что я не буду выполнять тот закон, который будет убивать свободу прессы в моей стране. Я столько сделал, чтобы свобода прессы была в моей стране, а теперь что? Я должен ее душить? – Не буду я этого делать! А как министр я должен был бы это выполнять.

Л.Б.: Понятно, государственный человек.

М.Ф.: Да, государственный человек обязан выполнять требования этого закона. И я не только решил, я это сказал прямым текстом, что если Верховный Совет примет эти поправки, я уйду в отставку. Это было 20-го августа, я очень хорошо помню, поскольку 20-го августа день рождения моего сына. С утра я поехал в Верховный Совет, где обсуждались эти поправки. К этому моменту я уже знал, что у Ельцина были трое: Михаил Полторанин, Белла Куркова и тогдашний глава телекомпании «Останкино», Вячеслав Иванович Брагин. Они потребовали у Ельцина моего увольнения.

Л.Б.: А Куркова почему? Она же была такой демократ, очень эмоциональный.

М.Ф.: Честно говоря, то, что там появились Полторанин и Брагин, меня абсолютно не удивляло, это было понятно. Брагин работал с Полтораниным, возглавлял телекомпанию «Останкино», которая подчинялась Федеральному информационному центру. Мне даже понятно, почему там оказалась Белла Куркова. Потому что телекомпания, которую возглавляла Куркова, тоже подчинялась Полторанину. Я не понимаю другого. Я очень много помогал Белле Курковой в решении проблем, которые возникали у нее как у руководителя компании, а у нее была масса проблем. И когда она приходила ко мне с ними, я каждый раз старался ей помочь. Поэтому, честно говоря, я от нее этого чисто по-человечески не ожидал.

Тем не менее, такая встреча состоялась, и президент дал свое согласие. Об этом я узнал от первого вице-премьера, Владимира Филипповича Шумейко, который был куратором моего министерства. Я к нему заехал, он мне рассказал, что Борис Николаевич согласился на мою отставку. И сказал, что мне предлагается пост представителя России при ЮНЕСКО в городе Париже.

- У тебя ведь, кажется, рабочий язык французский?

- Нет, у меня рабочий язык английский, но французский рабочий язык моей жены.

- Ну, значит, поедешь по месту работы жены.

 Я говорю:

- Ну, что ж, я все понимаю. Но давайте, мы все сделаем красиво.

Шумейко спрашивает:

- Что ты имеешь в виду?

- А то, что если сейчас будет объявлено о моей отставке, то президент сразу заработает несколько отрицательных очков. В глазах демократической общественности он получит минусы. Почему? – Потому что у меня репутация человека демократических убеждений, человека, который отдает все силы тому, чтобы в стране утвердилась свобода массовой информации. И если сейчас Ельцин меня отправляет в отставку, это будет означать что? Что Ельцин сдает своих соратников. Тех, кто вместе с ним отстаивает демократические убеждения, демократические идеалы. Он сразу теряет очки.

Шумейко спрашивает:

- Ну, и что ты предлагаешь?

- Сейчас на Верховном Совете будут обсуждаться поправки к закону о СМИ. Я еще в мае сказал, если они это примут, я уйду из правительства.

- Что ты предлагаешь?

- Я предлагаю простую вещь. Сейчас я еду в парламент, выступаю перед депутатами и повторно напоминаю им о том, что если вы проголосуете за эти поправки, то я уйду в отставку. Они, естественно, проголосуют за эти поправки, меня проигнорируют, а я со спокойной душой подаю в отставку. И тогда Ельцин вместо того, чтобы заработать отрицательные очки, зарабатывает положительные очки. Потому что в его команде есть человек, который показывает и политическую стойкость, и политическую честность, абсолютную верность демократическим убеждениям. И он его отправляет в отставку, потому что он сам так захотел. То есть получается очень такая красивая операция.

Шумейко говорит:

- Ну, ладно, я попробую.

Я не знал, что там происходит в Кремле, а в Кремле, насколько я потом понял, ситуация была не столь однозначная. И хотя президент сказал, что он согласен меня отправить в отставку, тем не менее, с этим были согласны не все в администрации президента. И если бы я настаивал на том, что я хочу остаться, может быть, ситуация изменилась бы. Но я не мог настаивать на том, чтобы за мной сохранили пост министра. По одной простой причине: это противоречит моей природе, моему естеству. Я не могу сказать: «Нет, оставьте меня». Не могу! Есть вещи, которые я сказать не могу.

Поэтому я поехал в Верховный Совет. Сначала открылось заседание, потом началось обсуждение внесения изменений в закон о СМИ. Я сказал:

- Если вы проголосуете «за», я уйду в отставку.

Л.Б.: И все радостно проголосовали?

М.Ф.: Нет. Надо сказать, что ко мне в парламенте относились неплохо. Даже оппозиция относилась ко мне с уважением, хотя никогда не забуду, когда один из лидеров оппозиции кричал у микрофона:

- Не верьте Федотову, не верьте! Даже если он будет говорить, что Волга впадает в Каспийской море, все равно это не так.

Что-то во мне их жутко раздражало. Я не понимал даже, что именно. На одном из последних съездов я спросил своего товарища-депутата:

- Слушай, я не понимаю, я вот сейчас выступал как представитель президента и предлагал абсолютно разумные поправки, но они каждый раз голосовали против них. Почему?!!

Он мне сказал:

- Потому что у тебя такой вид, как будто ты куришь «Мальборо».

Я тогда действительно курил. Я полез в карман и показал ему, что я курю «Яву». Он говорит:

- Да, ты куришь «Яву», но у тебя такой вид, как будто ты куришь «Мальборо».

Поэтому у них ко мне было какое-то предубеждение. Хотя относились ко мне с уважением. Это действительно так.

Так вот, выступил председатель комитета по информационной политике и сказал:

- Не верьте министру: это он нас пугает. Никуда он не денется. Голосуйте!

Да и Хасбулатов говорит:

- Уважаемые депутаты, голосуйте.

И они проголосовали за эти поправки. Дальше был объявлен перерыв. В перерыве я собрал журналистов и сказал:

- Я – человек слова. Я сказал, что я уйду в отставку – и я подаю в отставку.

Они посмотрели на меня в-о-о-т такими глазами.

- Михаил Александрович, как это может быть? Они же еще изменят свое мнение.

Я говорю:

- Нет. Они свое мнение могут изменить, я своего мнения уже не изменю. Я – человек чести, я – человек слова. Я дал слово депутатам, что если они проголосуют, я уйду в отставку. Они проголосовали, и я ухожу в отставку. Я дал слово первому вице-премьеру, что я уйду в отставку в таком случае. Так и было сделано – я ушел в отставку.

Л.Б.: Они не знали, что Вы фактически уже имели другую должность? Или эта информация уже просочилась?

М.Ф.: Нет, информация никуда не просочилась.

Л.Б.: Все держалось в тайне?

М.Ф.: Информация никуда не просочилась. К этому моменту я уже имел опыт и знал, что бывает с протечкой информации. Помните, март 1993-го года, когда Ельцин издал «Указ об особом порядке управления страной»?

Л.Б.: Да.

М.Ф.: Это была подготовка к указу N1400. Очень опасный был момент, очень тяжелый, очень нервный. В этот момент меня не было в стране: я был на конференции министров информации стран Европы. И когда я вернулся, я увидел, что в стране начались бурные события. Стало понятно, что возможно обострение ситуации. Уже тогда мы начали размышлять над тем, что надо сделать, чтобы предотвратить развитие по такому конфронтационному сценарию. И тогда мы начали прорабатывать варианты мягкого выхода из кризиса. Но, к сожалению, развитие событий пошло по конфронтационному пути.

Л.Б.: А утечка-то в чем была?

М.Ф.: А утечка была связана вот с чем. Когда этот указ президента был опубликован, то на следующий день Черномырдин созвал все правительство и сказал:

- Я прошу всех проголосовать, кто поддерживает указ президента.

Я вместе с другими членами правительства поднял руку «за». Сидевший рядом со мной Коля Федоров, министр юстиции, проголосовал, что он воздерживается. Потому что юридически, конечно, этот указ был спорным, если так можно выразиться. Хотя для меня принципиально важно было одно: что в этом указе не было ни одного слова против свободы массовой информации. То есть по моей части ничего нарушено не было.

Это было обеспечено Юрой Батуриным и мной. Потому что Юра в это время работал помощником президента, но мы с ним не сговаривались. Вот что значит такое максимально возможное взаимопонимание; ведь мы с ним дружим уже больше тридцати лет. Он, находясь в Москве, подготовил ельцинский указ «Об обеспечении информационной стабильности и минимальных требований к телерадиовещанию» от 20-го марта. А я, сидя в Варшаве на этой конференции министров информации стран Европы, подготовил другой указ от 20-го же марта «О защите массовой информации в Российской Федерации». И оба эти указа прошли одновременно с ельцинским указом «Об особом порядке управления страной». Конституционный суд потом разбирался с этими указами и пытался найти там нарушения конституции. Так вот, в наших с Юрой указах, он ничего не нашел. И в указе Ельцина то, что касалось свободы массовой информации, было сформулировано идеально четко, идеально правильно, идеально конституционно.

Л.Б.: Михаил Александрович, а с утечкой-то как же?

М.Ф.: С утечкой было так. После того, как Коля Федоров проголосовал, что он воздерживается, – хотя потом он говорил, что проголосовал против, – он на следующий день подал в отставку с этого поста и уехал к себе в Чувашию. Через некоторое время там прошли выборы, и он стал президентом.

Место министра юстиции освободилось. Меня вызвал к себе Черномырдин и задал вопрос:

- Михаил Александрович, как вы смотрите на то, чтобы поменять портфель, и вместо министра печати стать министром юстиции?

Я отвечаю:

- Образование и опыт позволяют. Что делать, приблизительно представляю. Готов соответствовать.

Он говорит:

- Хорошо. Спасибо. Посмотрим, как события будут развиваться дальше.

Я выхожу из кабинета Черномырдина. Ко мне подходит корреспондент агентства «Интерфакс» и спрашивает:

- Михаил Александрович, есть такой слух, что Вас прочат на место Федорова. Вы можете это подтвердить? Вот сейчас Вам премьер предлагал этот пост?

Я отвечаю:

- Вы знаете, я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть.

А он говорит:

- Понятно.

Дальше это утекает в прессу. Потом ко мне прибегают разные журналисты, задают вопросы. Я не отвечаю ни да, ни нет. На следующий день, или через день, заседание правительства. Ко мне подходит замминистра юстиции и говорит:

- Михаил Александрович, теперь все знают, что Вы будете на месте Федорова. Мы уже начали получать письма, где написано: «министру юстиции Федотову». Дайте, пожалуйста, указание, что с ними делать?

Я говорю:

- Как что? Все же очень просто: Считайте, что это опечатка.

И это назначение в результате не состоялось. Хотя, видимо, могло состояться. Утечка совершенно явно повредила этому возможному назначению.

Л.Б.: И в этот раз Вы уже этого не допустили.

М.Ф.: Да. Я не допускал никаких утечек, потому что нам было важно, чтобы никакой утечки не было.

Л.Б.: И на этом Ваша работа в министерстве завершилась?

М.Ф.: Да, работа в министерстве завершилась.

Л.Б.: Этот этап жизни завершился, начался следующий. Я думаю, на сегодня мы закончим. Спасибо. А в следующий раз поговорим про золото партии, ЮНЕСКО, и мне бы очень хотелось, чтобы Вы рассказали об Окуджаве. Вы же с Булатом Шалвовичем в конце его жизни много общались?

М.Ф.: И не только в конце.

Л.Б.: Он у Вас, по-моему, даже жил в Париже?

М.Ф.: Да. Он жил у нас и в 1995-и, и в 1997-ом годах.

Л.Б.: Он у Вас сигареты прятал. Меня, как многолетнего курильщика ужасно расстроило, что Булату Шалвовичу приходилось сигареты прятать.

М.Ф.: Да, он прятал сигареты, и мы потом эти сигареты нашли. После его смерти. Увезли их в Москву, и они у нас хранились. А в какой-то момент мы обнаружили эту пачку пустой.

Л.Б.: Кто-то выкурил?

М.Ф.: Наш сын. У него кончились сигареты, и он не знал, что это особенные сигареты.

Л.Б.: Спасибо. Очень хочется продолжить разговор.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.