19 марта 2024, вторник, 11:49
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

29 сентября 2010, 11:43

Взвинчивание цен и провалы рынка

После различных катастроф и чрезвычайных ситуаций цены на товары первой необходимости, как правило, резко взлетают. Взвинчивание цен почти всегда становится не только мишенью нравственного осуждения, но и предметом законодательного запрета со стороны властей: устанавливая «ценовые потолки», они стремятся оградить потребителей от предпринимателей, желающих нажиться на нуждах людей. Однако на практике «благородные» стремления чиновников оборачиваются лишь возникновением дефицита, и вместо более дорогого продукта потребители нередко получают его отсутствие. «Полит.ру» публикует статью Мэтта Зволински, в которой автор приводит аргументы в пользу отмены существующего законодательного запрета на взвинчивание цен, а также объясняет, почему оно является не только законным, но и похвальным с моральной точки зрения.

Материал опубликован на сайте проекта InLiberty.ru. Впервые: Price Gouging and Market Failure // Gerald Gaus, Julian Lamont and Christi Favor, eds., New Essays on Philosophy, Politics & Economics: Integration and Common Research Projects (Stanford: Stanford University Press, 2010).

1. Введение

В июле 2008 года, когда писалась эта работа, цены на бензин в Соединенных Штатах были примерно на 37 процентов выше, чем в январе того же года [1]. В самом этом факте нет ничего поразительного. Цены на бензин всегда были подвержены колебаниям, и данное повышение вполне можно объяснить ростом цен на сырую нефть. Поразительно то, что на этот раз повышение цен на бензин не сопровождалось сколько-нибудь громкими призывами к восстановлению законодательных ограничений на максимальную цену бензина. Неясно, с чем это связано: с повышением экономической грамотности граждан, осознавших роль контроля над ценами в создании дефицита, или же с воспоминаниями о последствиях этого контроля во время нефтяного кризиса в конце 1970-х годов. Однако, независимо от объяснения, американцев, похоже, больше устраивает ситуация, при которой распределение бензина осуществляется при помощи свободной работы ценового механизма.

Такое отношение распространяется не на все товары и не на любые обстоятельства. В частности, после различных катастроф и чрезвычайных ситуаций американцы склонны с большой подозрительностью относиться к повышению цен на определенные виды товаров. Повышение цен такого рода люди часто называют «взвинчиванием цен» или «наживой на горе», оно почти всегда становится мишенью нравственного осуждения и очень часто — предметом законодательного запрета.

Думаю, что взвинчивание цен считается отличным в моральном отношении от обычного повышения цен по той причине, что его связывают с концепцией провалов рынка [2]. Казалось бы, при обычных условиях опора на свободные рынки как механизм распределения материальных благ может быть подкреплена целым рядом аргументов морального характера. Мы могли бы сказать, что рынки создают форум, на котором разнообразные агенты могут осуществлять свою автономию[3], что свободный рынок представляет собой институциональную систему, которая укрепляет свободу и уменьшает принуждение[4], или что рынки, как правило, способствуют повышению полезности либо приносят иные благоприятные последствия[5]. Однако любая серьезная теория признает, что эти аргументы в пользу свободных рынков действительны лишь при удовлетворении определенных условий. Под провалами рынка в широком смысле можно понимать те случаи, когда эти условия не удовлетворяются. Например, стандартные обоснования в пользу рынка неприменимы в тех случаях, когда продавец обладает монополией или когда трансакция ведет к отрицательным внешним эффектам, и, таким образом, у нас нет оснований полагать, что такие рынки будут иметь присущие им обычно нравственно привлекательные черты. Мы можем даже заключить, что для исправления этих провалов рынка требуется государственное регулирование. Таким образом, если считается, что взвинчивания цен тем или иным образом связаны с провалами рынка, то мы можем заключить, что (а) взвинчивания цен не обладают нравственными достоинствами, которые обычно приписываются рыночному обмену, и что, возможно (b) взвинчивание цен должно регулироваться или запрещаться законом.

В настоящей главе мы постараемся исследовать феномен взвинчивания цен, реконструировать нормативный аргумент, стоящий за его нравственным осуждением и законодательным запретом, и продемонстрировать, что данный аргумент является весьма ущербным. Во втором разделе я дам определение взвинчивания цен, опираясь на законодательное понимание этого феномена, но расширяя его. В третьем разделе будут в зачаточном виде изложены аргументы в пользу признания повышения рыночных цен морально допустимым, а в четвертом будут вкратце рассмотрены проблемы провалов рынка, которые могли бы поставить под сомнение эту допустимость. Представление основных тезисов настоящей главы начнется в пятом разделе, где я утверждаю, что существующий законодательный запрет на взвинчивание цен является морально необоснованным и должен быть отменен. Наконец, в шестом разделе я привожу аргументы в пользу тезиса о том, что взвинчивание цен — это практика, которая должна не только быть разрешенной законом, но и зачастую является похвальной с чисто моральной точки зрения.

2. Что такое взвинчивание цен?

Академическая литература по взвинчиванию цен поражает своей скудостью и, в результате, у нас нет такого определения этой концепции, которое пользовалось бы широким консенсусом. Тем не менее, в законодательстве большинства штатов содержатся нормы, запрещающие взвинчивание цен, и эти нормы являются неплохим исходным пунктом для понимания данного феномена. В настоящее время законы, запрещающие взвинчивание цен, имеются в тридцати четырех штатах или около того[6]. И хотя между этими законами существуют значительные расхождения в частностях, три ключевых элемента являются для них общими.

  1. Период чрезвычайной ситуации. Почти во всех законах о взвинчивании цен указывается, что они применяются исключительно по отношению к действиям, совершаемым в период чрезвычайной ситуации [7].
  2. Необходимые предметы. В большинстве законов также оговаривается, что их ограничения распространяются лишь на определенные категории предметов — как правило, необходимых для выживания или преодоления серьезных проблем, вызванных бедствием. Типичным примером служит Калифорния, которая включает в список таких предметов лишь «продовольственные товары либо товары и услуги, используемые при спасательных операциях и для снабжения в чрезвычайной ситуации, медикаменты, печное топливо, строительные материалы, жилищные, транспортные, складские услуги, бензин и другие горюче-смазочные материалы»[8].
  3. Ценовые потолки. Отличительной чертой законов о взвинчивании цен являются ограничения максимального уровня цены на указанные товары. Такие ограничения налагаются либо путем запрета «необоснованного», «чрезмерного» или «недобросовестного» повышения цены либо путем установления конкретных лимитов на допустимое процентное увеличение цены после возникновения чрезвычайной ситуации [9]. В самых крайних случаях максимальное допустимое процентное увеличение цены устанавливается на нулевом уровне[10].

Благодаря этим трем элементам у нас есть хороший исходный пункт для того, чтобы дать определение взвинчиванию цен. Но все же, даже в этих взаимно перекрывающихся сферах между штатами существуют значительные разногласия в деталях. Требует ли чрезвычайная ситуация официального объявления или же достаточно просто некоего катастрофического события? Какие предметы считаются необходимыми, а какие — нет? И какое увеличение цены является чрезмерным?

Разрешить (или обойти) некоторые из этих трудностей можно, как я предлагаю ниже, определяя взвинчивание цен в рамках широких нормативных концепций, а не исключительно в категориях конкретных видов действий. Думаю, что правомерность этого подтверждается как общепринятым употреблением данного термина, так и обильным использованием нормативного языка в разнообразных законодательных определениях взвинчивания цен. Если говорить об общепринятом употреблении, то «взвинчивание цен» — далеко не нейтральная оценка рыночной трансакции. Вообще, «взвинчивание» — это нечто вредное и неприятное. Даже в агрессивных спорах, практически не предусматривающих ограничений, мы рассчитываем на то, что оппонент воздержится от этого[11]. Таким образом, характеризуя то или иное действие как взвинчивание цен, мы выносим оценочное суждение об этом действии и воспринимаем его как в некотором роде предосудительное. Анализ законодательства штатов, запрещающего взвинчивание цен, подтверждает эту гипотезу. Преобладающее большинство законов штатов определяет взвинчивание цен через такие нормативные понятия как «необоснованное» или «недобросовестное». И Арканзас, и Калифорния заявляют в преамбулах к своим законам, что вводимые ограничения необходимы для того, чтобы не позволить коммерсантам получить «несправедливое преимущество» перед потребителями[12].

Поэтому я предлагаю трактовать взвинчивание цен как морализированную концепцию — когда мы называем что-то взвинчиванием цен, мы в какой-то степени подразумеваем, что оно является морально недостойным. Как мне кажется, единственная трудность, связанная с таким определением, заключается в том, что мы рискуем сделать бессмысленным правомерный и содержательный моральный вопрос — а именно, является ли взвинчивание цен безнравственным в действительности? Тезис о том, что взвинчивание цен кажется безнравственным, но при более пристальном рассмотрении оказывается, что оно таковым не является, должен, по крайней мере, не быть внутренне противоречивым, даже если в конечном итоге он неверен. Но если взвинчивание цен является безнравственным по определению, то любой содержательный моральный спор о его достоинствах и недостатках оказывается напрасным. Для того, чтобы избежать этой трудности, я предлагаю трактовать предосудительность взвинчивания цен в смысле prima facie [т.е. как нечто предполагаемое, но требующее дальнейшего исследования прежде, чем можно будет сделать окончательное заключение]. Поэтому в рамках данной главы мы дадим взвинчиванию цен следующее определение:

Взвинчивание цен имеет место в тех случаях, когда в условиях чрезвычайной ситуации цена на тот или иной товар, являющийся необходимым или исключительно полезным для преодоления последствий данной ситуации, устанавливается на уровне, который представляется несправедливо высоким[13].

Данное определение дает — правомерно, как я полагаю, — некоторую гибкость в интерпретации того, что должно или не должно считаться взвинчиванием цен. Однако оно позволит нам значительно сузить фокус нашего исследования, так как направляет наше внимание на то, что является самым важным в нормативной оценке взвинчивания цен, — предполагаемую несправедливость цены, устанавливаемой на необходимые товары[14]. Это оставляет открытой возможность того, что в связи с взвинчиванием цен могут произойти другие несправедливости — более того, они могут происходить часто. Продавцы могут умышленно вводить покупателей в заблуждение относительно характера своих товаров или доступности более дешевых аналогичных товаров, против покупателей или конкурирующих продавцов может применяться сила и т.д. Но эти несправедливости отличны от несправедливости взвинчивания цен, и, надо полагать, неправедность этих деяний не может стать предметом интересных моральных дебатов. Вопрос для нас в этой главе состоит в том, можно ли считать предосудительным само по себе взвинчивание цен, а не другие действия, которые могут быть сопряжены с ним при тех или иных обстоятельствах.

3. Моральная допустимость цен prima facie

В общем и целом, люди не считают, что в повышении цен есть что-то проблематичное с моральной точки зрения — и, тем более, то, что требует законодательного вмешательства. Если бы руководители компании Nike проголосовали завтра за то, чтобы удвоить цену, по которой они продают свою обувь, то мы бы, вероятно, сочли их жадными и близорукими, но было бы крайне трудно доказать безнравственность их действий. Подозреваю, что то же самое будет справедливо, если мы рассмотрим товар, который с гораздо большей убедительностью можно считать необходимым, — скажем, молоко. Что безнравственного было бы в действиях ритейлера, который при обычных обстоятельствах увеличил бы цену на молоко даже в десять раз?

Полагаю, что причина, по которой большинство из нас не возражало бы против такого увеличения цен, связана с тем, как мы воспринимаем работу рынков при обычных условиях. В нормальных обстоятельствах рынки являются конкурентными в том смысле, что любой товар продается множеством продавцов, и конкуренция между этими продавцами задает для них определенные пределы повышения цены, при которой покупатели все еще будут готовы платить за товар. Таким образом, хозяин продуктового магазина, в одностороннем порядке удвоивший цену на свое молоко, скорее всего, обнаружит, что покупатели отреагировали на это решение тем, что начали покупать молоко где-то еще. Пока существует достаточное количество других продавцов, стремящихся заработать доллары потребителей, продавая один и тот же товар, возможности любого продавца назначать произвольную цену серьезно ограничены. Отдельно взятый продавец может попытаться нажиться на потребителях, но в силу давления со стороны конкурентного рынка он просто не сможет этого сделать. И, думается, именно поэтому мы склонны относиться к таким шагам по принципу «нет ущерба, нет и нарушения». Поскольку в большинстве случаев нормальная рыночная конкуренция не позволяет повышениям цен иметь вредоносный или эксплуататорский характер, в них нет ничего безнравственного, и нет ничего такого, что бы обосновывало требования вмешательства со стороны государства.

Более того, существует ряд значимых с моральной точки зрения преимуществ использования и правового санкционирования свободной ценовой системы. Одно из таких преимуществ связано с эффективностью цен как механизма распределения. На совершенно конкурентном рынке цена способствует распределению редких ресурсов в направлении их использования там, где они имеют наибольшую ценность[15]. Это важно постольку, поскольку любой ресурс — например, жесть — может применяться разными людьми в различных целях. Одному потенциальному потребителю она может быть нужна для производства банок, в которые он будет упаковывать свою томатную пасту, другой будет создавать из нее свои произведения искусства. Для некоторых их этих потребителей могут существовать десятки потенциальных замещающих товаров, а для других — нет. Скажем, алюминий мог бы оказаться ничем не хуже для производства банок, но его использование противоречило бы намерениям художника. Так как при равноценности всего остального те, кто может извлечь наибольшую пользу из жести (поскольку ее использование приносит наибольшую пользу им лично или поскольку они могут извлечь пользу от продажи ее или сделанного из нее товара, или по причине недоступности или недопустимо высокой цены замещающих товаров), будут готовы платить за нее больше, система, позволяющая ценам на жесть свободно колебаться, реагируя на изменения спроса и предложения, гарантирует, что жесть попадет туда, где она принесет наибольшую пользу.

Более того, как неоднократно подчеркивал Фридрих Хайек, рынок осуществляет это распределение с примечательной экономией информации[16]. Ни один человек и ни один комитет не может знать все разнообразные способы применения такого ресурса, как жесть, не говоря уже об относительной ценности таких применений, доступности товаров-заменителей и так далее. Это знание существует в обществе, но существует оно в радикально рассеянной форме — вы знаете о том, насколько вам нужна жесть, я знаю о том, насколько она нужна мне, кто-то еще знает о своей части предложения жести, и так далее. Система рыночных цен реагирует на эту децентрализацию информации децентрализацией власти по принятию экономических решений (каждый игрок рынка волен устанавливать цены и реагировать на них так, как считает нужным) и передает игрокам рынка именно ту информацию о более широком экономическом контексте, которая нужна им для принятия разумных решений. Если цена на жесть растет, то это говорит игрокам рынка о том, что предложение сократилось относительно спроса, и это означает, что они должны использовать жесть более экономно. Таким образом, даже если ни один из игроков рынка не знает всей экономической картины, действия каждого, тем не менее, будут способствовать общему эффективному распределению ресурса, поскольку в общем и целом «их ограниченные индивидуальные поля зрения в достаточной мере пересекаются друг с другом, так что через многих посредников нужная информация передается всем... [тем самым, формулируя] решение, к которому мог бы прийти (что является сугубо теоретической возможностью) один отдельный ум, владеющий всей информацией, которая в действительности рассредоточена среди всех вовлеченных в этот процесс людей»[17].

Итак, эти соображения создают моральный аргумент prima facie в защиту повышения рыночных цен. Поскольку нормальная рыночная конкуренция не позволяет повышению цен иметь вредоносный или эксплуататорский характер, и поскольку ценовая система, свободно реагирующая на изменения спроса и предложения, служит морально значимым целям, повышение цен игроками рынка представляется морально приемлемым prima facie, и точно так же существует prima facie аргумент против государственного регулирования ценовой системы. Так как имеющаяся у людей возможность свободно устанавливать цены на выводимые на рынок товары укрепляет их автономию и свободу, данные соображения должны также учитываться при выдвижении этого аргумента prima facie.

4. Провалы рынка

Разумеется, то, в какой мере эти соображения позволяют нам, с учетом всех обстоятельств, поддержать использование цен и их свободу от регулирования, будет зависеть от того, в какой степени реальные рынки напоминают теоретические модели экономистов. И, независимо от того, насколько эти модели напоминают, по нашему мнению, реальность при обычных обстоятельствах, в случаях взвинчивания цен речь идет о ситуациях, в которых они явно не работают.

О таких ситуациях говорят, как правило, как о провалах рынка. Порой этот термин в широком смысле применяется в отношении любой ситуации, при которой рынки не служат достижению некоей цели, которую мы считаем желательной, — будь то оборона страны, счастье или подлинное искусство. Если давать более точное определение, более соответствующее стандартному экономическому употреблению этого понятия, то провал рынка — это ситуация, при которой рынки не дают эффективного результата. В свою очередь, под эффективным может пониматься такой результат, при котором вся совокупность произведенных благ не могла быть произведена при меньших издержках[18]. Случаи провалов рынка, при которых, вероятно, пойдет речь о взвинчивании цен, включают в себя следующее:

  • Ограниченное число продавцов. Взвинчивание цен будет неконкурентным в том случае, если продавцы пользуются монопольным положением. Без конкурентного давления продавцы смогут устанавливать цены выше конкурентного уровня и самолично получать чрезмерную прибыль.
  • Ограниченная информация. В случае чрезвычайной ситуации зачастую будет трудно получить надежную информацию. Поскольку покупатели и продавцы могут действовать только исходя из той информации, которая у них есть, при ограниченной информации рыночный процесс будет приносить менее чем эффективные результаты.
  • Крайняя неравномерность распределения материальных ценностей. Тезис о том, что свободный рынок будет направлять ресурсы в руки тех, кто их наиболее ценит, справедлив лишь в том случае, если все индивиды обладают равными материальными ценностями. Тот, у кого нет денег, не сможет приобрести товар, независимо от того, насколько он его ценит, а, исходя из того, что деньги обладают убывающей предельной полезностью, тот, у кого есть очень большая сумма денег, предложит за товар более высокую цену, чем более бедные покупатели, даже если бы эти покупатели извлекли из данных товаров большую пользу.

При таких условиях вовсе не очевидно, что допустимое prima facie доверие к ценам, установленное в предыдущем разделе, должно распространяться на случаи взвинчивания цен. Провалы рынка подрывают не только тезис о моральности рынков, которые обеспечивают эффективное распределение ресурсов, но и любое утверждение морального характера, обусловленное постулатом о конкурентности рынка, — например, утверждение о том, что рынки способствуют расширению свободы или защищают интересы бедных. Конкретнее, если распределение редких жизненно важных ресурсов поручается ценовой системе свободного рынка, то нас может тревожить, что результатом этого станут следующие нравственно нежелательные последствия:

  1. Эксплуатация. Эксплуатировать человека, в нравственно существенном значении этого слова, значит несправедливо пользоваться его уязвимостью[19]. При нормальных рыночных условиях покупатели, как правило, не являются уязвимыми, но иначе обстоит дело при чрезвычайных ситуациях, когда условия являются ненормальными. Можно сказать, что продавцы, пользующиеся своей позицией на рынке для того, чтобы нажиться на этой уязвимости, действуют как эксплуататоры постольку, поскольку мы считаем, что тем самым они поступают неправильно. Это так, даже если эксплуатация является взаимовыгодной, при условии, что мы исходим из того, что взаимовыгодные трансакции все же могут быть несправедливыми[20].
  2. Неэффективное распределение.Рынки гарантированно обеспечивают экономически эффективные результаты только тогда, когда нет провалов рынка. В той мере, в какой взвинчивание цен связано с монопольной позицией и несовершенством информации, эти результаты не обязательно будут достигнуты. Поскольку нельзя рассчитывать на то, что рынки дадут эффективные результаты, возможно, некий альтернативный механизм произведет либо такие же блага при более низких издержках, либо еще большие блага при таких же или более низких издержках. Например, исходя из постулата о снижении предельной полезности, равномерное распределение редких ресурсов властями могло бы принести большую пользу, чем распределение по принципу «кто больше заплатит», так как в первом случае можно предотвратить накопление необходимых товаров сверх потребностей теми, кто достаточно богат, чтобы себе это позволить, и обеспечить их распределение среди тех, кто в них нуждается, независимо от того, могут ли они себе их позволить.
  3. Несправедливое распределение. Утверждать, что результаты работы рынка неэффективны, — значит судить о совокупном уровне благосостояния, производимого рынком. Но в случае большинства нравственных теорий утверждения о совокупной пользе не отменяют законных требований нравственности, даже если они являются ее частью[21]. Согласно большинству нравственных теорий, распределение ресурсов может быть несправедливым даже при максимизации благосостояния, если, например, ресурсы несправедливо распределяются среди отдельных людей [22]. В тех случаях, когда взвинчивание цен сопряжено с провалами рынка, повышающими способность экономически могущественных лиц продвигать собственные интересы, повышать уязвимость наименее обеспеченных, взвинчивание цен может быть как неэффективным, так и несправедливым.

5. Законодательное регулирование взвинчивания цен

Если взвинчивание цен сопряжено с провалами рынка, и если провалы рынка могут привести к нравственно предосудительным последствиям, подобным тем, что описаны выше, то что это говорит нам о допустимости государственного регулирования применительно к взвинчиванию цен? Провалы рынка долго считались одним из классических обоснований легитимности политической власти [23]. Итак, можно ли сказать, что законы против взвинчивания цен, подобные тем, что существуют в настоящее время в Соединенных Штатах, оправданы на том основании, что они необходимы для исправления провалов рынка?

Возможно, но мы не можем сделать этот вывод только на том основании, что взвинчивание цен сопряжено с наличием провалов рынка. Из того факта, что рынки не дают эффективного результата, мы не можем заключить, что правительство справилось бы с поставленной задачей лучше [24]. Как писал Генри Сиджвик: «Вовсе не очевидно, что в тех случаях, когда не работает принцип laissez faire, целесообразно государственное вмешательство, поскольку неизбежные отрицательные стороны последнего могут в любом конкретном случае перевешивать недостатки частного предпринимательства» [25].

Таким образом, для демонстрации того, что государственное регулирование является адекватным ответом на провалы рынка, сопряженные с взвинчиванием цен, потребуется, помимо указаний на дефекты рынков, и позитивный аргумент. В частности, будет необходимо тщательно исследовать конкретную форму регулирования, поскольку то, даст ли государственное регулирование лучшие результаты, чем свободный рынок, будет в огромной степени зависеть от типа рассматриваемого государственного регулирования.

Безусловно, в рамках настоящей или любой другой главы невозможно рассмотреть все возможные разновидности регулирования в отношении взвинчивания цен. По этой причине и в связи с тем, что именно эти правила определяют нашу существующую практику, я предлагаю сфокусировать внимание на тех законах о взвинчивании цен, которые действуют в настоящее время в Соединенных Штатах. Хотя эти законы несколько варьируются от штата к штату, у них достаточно общего для того, чтобы дискуссия о них как о классе была полезной, а ее результаты с большой долей вероятности были бы актуальны и для прочих альтернативных форм регулирования [26].

При любом законодательном регулировании взвинчивания цен необходимо дать определение той деятельности, которую предполагается регулировать. Некоторые аспекты этой задачи могут быть выполнены без каких бы то ни было серьезных философских проблем. Если, например, определять взвинчивание цен как определенный вид повышения цены в период «чрезвычайной ситуации», то чрезвычайной ситуации либо дается четкое законодательное определение (так происходит чаще всего), либо она определяется как период, следующий за неким официальным объявлением.

Несколько труднее конкретизировать, какие именно виды товаров или услуг должны быть охвачены регулированием. Речь идет о том, чтобы санкционировать повышение цен на товары, являющиеся неважными и не имеющими отношения к бедствию — например, телевизоры высокого разрешения — и запретить повышение цен на необходимые товары или товары, относящиеся к бедствию. Как правило, в законодательных актах либо дается список предметов, цены на которые не могут повышаться[27], либо говорится о категориях предметов в общих понятиях — таких как «необходимые товары»[28] или товары и услуги, «спрос на которые повышается или, вероятно, повысится по причине бедствия»[29]. Здесь могут возникнуть определенные проблемы, поскольку любой список предметов может быть неполным, не включая в себя все те предметы, повышение цен на которые было бы морально проблематичным, в то время, как обобщающие понятия зачастую влекут за собой противоположную проблему излишней всеохватности. Даже если речь идет, например, о том, что после катастрофы предсказуемо повышается спрос на пиво — скажем, потому, что людям не нужно ходить на работу, и они хотят как-то избежать размышлений о своих бедах — это не означает, что повышение цен на пиво каким-то образом является проблематичным в нравственном отношении. Думаю, это связано с тем, что мы считаем пиво неким излишеством — причем потенциально вредным. Таким образом, повышая цены на пиво, продавцы не лишают людей жизненно необходимого товара. Однако, в то же время, ограничение действия законов о взвинчивании цен «необходимыми» товарами тоже нельзя назвать хорошим решением. Ведь товары является необходимыми только в контексте неких целей. Мешки с песком могут быть необходимыми для защиты вашего дома от наводнения, но обычно не являются необходимыми для спасения вашей жизни. Если мы дадим слишком узкое определение необходимости, то, вероятно, придется вывести из сферы действия законов целый ряд товаров, которые мы интуитивно считаем подлежащими регулированию, а, если мы дадим слишком широкое определение, то наше регулирование коснется гораздо большего числа вещей, чем предполагает его моральное обоснование.

Однако самые серьезные философские проблемы возникают, когда мы пытаемся охарактеризовать те виды повышения цен, которые должны быть запрещены. Как было отмечено выше в разделе 2, в настоящее время законы решают эту задачу двояко. Запрещенное повышение цен определяется либо в морализаторском смысле, так что взвинчивание цен видится сопряженными с «недобросовестным»[30] или «необоснованно чрезмерным»[31] повышением цен, либо в категориях допустимого процентного увеличения по отношению к цене, существовавшей до чрезвычайной ситуации, причем большинство штатов допускает 10-процентное увеличение плюс любые другие увеличения, которые могут быть обоснованы повышением издержек продавца, в то время, как другие штаты имеют более[32] или менее[33] ограничительные нормы.

Оба этих подхода чреваты серьезными проблемами. Например, определение взвинчивания цен в категориях «недобросовестного» или «необоснованного» повышения цен ставит серьезные вопросы относительно правовой предсказуемости в связи с тем, что у этих терминов отсутствуют четкие и общепризнанные определения. Например, по поводу того, что представляет собой недобросовестный обмен, даже среди экспертов в области права существуют серьезные разногласия[34]. Но если даже те, кто профессионально трактует и применяет закон, не могут четко сказать, какие виды обмена являются недобросовестными, а какие — нет, то как можно надеяться на то, что это будут способны сделать рядовые коммерсанты — не говоря уже о простых гражданах, которые после бедствия впервые начинают продавать товары?

Если люди не понимают, какие именно виды деятельности запрещены положением о недобросовестности, то они не смогут предугадать, как закон отреагирует на их поведение и, соответственно, не смогут надлежащим образом спланировать свою экономическую деятельность. Это плохо с точки зрения экономической эффективности, так как означает, что продавцы будут воздерживаться от некоторых Парето-эффективных сделок, даже когда эти сделки не запрещены законом[35]. Кажется также несправедливым, что торговцев наказывают за нарушение нормы добросовестности, которую они не могли адекватно понять, даже проявив всю должную старательность[36].

Если законы, определяющие взвинчивание цен в категориях абстрактного стандарта, сталкиваются с трудностями, будучи в каком-то смысле слишком гибкими, то законы, определяющие его через некие конкретные уровни повышения цены, вызывают противоположную проблему. Налагаемые ими ограничения на допустимое повышение цены слишком негибки, чтобы отреагировать на широкий спектр факторов, которые должны приниматься во внимание при разрешении таких моральных вопросов. Эта негибкость наиболее очевидна, когда мы рассматриваем те законы против взвинчивания цен, которые не делают поправку на повышение издержек, с которым могут столкнуться продавцы в результате той самой чрезвычайной ситуации, которая изначально привела в действие закон о взвинчивании цен. Такие издержки могут включать в себя повышение стоимости труда в период чрезвычайной ситуации, а также рост издержек на сырье и транспорт. Принуждение продавцов к тому, чтобы брать на себя эти издержки, запрещая их компенсацию, является морально проблематичным в нескольких отношениях. С точки зрения справедливости, неясно, почему торговцев нужно вынуждать брать на себя все бремя повышения издержек, вызванного чрезвычайной ситуацией. Торговцы несут не большую моральную ответственность за чрезвычайную ситуацию, чем потребители. И, действительно, можно утверждать, что те, кто накапливает у себя товары, необходимые в чрезвычайной ситуации, до того, как она произошла, поступают благоразумно и дальновидно, и общество должно их не наказывать, а вознаграждать. Кроме того, нельзя сказать, что издержки должны в полной мере понести либо торговцы, либо потребители. Если мы считаем, что общество обязано заботиться о своих уязвимых членах в трудные времена, то для этого вовсе не обязательно возлагать все бремя на плечи торговцев; издержки могут быть распределены между всеми гражданами путем проведения альтернативной государственной политики[37]. Но вынуждать продавцов брать на себя издержки не только несправедливо, но и, по всей видимости, контрпродуктивно постольку, поскольку торговцы — это та группа общества, которая может в первую очередь улучшить положение людей, которые оказались уязвимыми в результате бедствия, продав им товары, в которых они отчаянно нуждаются. Накопление ресурсов в преддверии бедствия и готовность продавать эти товары после того, как бедствие произошло — это дорогостоящая деятельность. Чем больше предписания правительства повышают стоимость (или, соответственно, снижают прибыльность) ведения такой деятельности торговцами, тем менее вероятно, что она будет рентабельной и, соответственно, тем меньше вероятность того, что торговцы будут накапливать товары, которые были бы столь полезны в условиях чрезвычайной ситуации[38].

Во избежание этих трудностей большинство законодательных актов допускает легальное повышение цены выше установленной нормы, если это повышение может быть напрямую отнесено на счет увеличения издержек, понесенных продавцом. Но даже в этом случае сохраняются проблемы. Ведь большинство штатов, допускающих такое исключение, ограничивают виды издержек, которые могут приниматься в расчет, повышением издержек поставщиком торговца и повышением стоимости труда и материалов, необходимых для того, чтобы торговец мог продать данные товары. А это ограничение релевантных видов издержек представляется произвольным. Почему, например, не нужно учитывать повышение риска, которым чревато для торговца продолжение функционирования во время бедствия?[39] Безусловно, увеличение риска порчи или кражи товаров является тем фактором, который торговец имеет право учитывать, принимая решение о том, перевешивают ли выгоды ведения бизнеса после бедствия связанные с этим издержки, и который является разумным соображением в пользу повышения цен. Но риск — не единственный вид издержек, игнорируемый законами о запрете взвинчивания цен. Кроме того, такие законы не принимают в расчет различные альтернативные издержки, которые торговец может понести, продолжая вести бизнес в данном районе, вместо того, чтобы перевести свой капитал на другие, менее опасные и более доходные рынки. С экономической точки зрения, альтернативные издержки и издержки, налагаемые риском, могут быть для продавца такими же обременительными, как и стандартные денежные издержки, поэтому нет очевидных причин полагать, что одним видам издержек должно отдаваться предпочтение перед другими[40]. Но зачастую закон является слишком грубым инструментом для того, чтобы с его помощью добиваться нравственно безупречных результатов, и здесь, как, подозреваю, и в других случаях, он предпочитает принимать во внимание только те элементы ситуации, которые легко поддаются измерению — стоимость товаров, труда и материалов. Таким образом, законодатели сталкиваются с дилеммой. Узкая сосредоточенность на легко поддающихся измерению издержках может быть необходимой для того, чтобы составить закон, который может быть применен и понят, но эта четкость может быть достигнута только за счет игнорирования всех относящихся к делу издержек, с которыми сталкиваются торговцы, подпадающие под действие ограничений. Таким образом, для потребностей закона, похоже, невозможно определить те виды повышения цен, запрещение которых не будет носить нравственно произвольного характера.

6. Запрет обоюдной выгоды

Трудности, описанные в предыдущем разделе, представляют собой мощное препятствие на пути осуществления любого практического метода законодательного ограничения взвинчивания цен. Однако, даже если это препятствие было бы преодолено, сохранилось бы решающее нравственное возражение против нынешних законов о запрете взвинчивания цен. Самая серьезная проблема, связанная с такими законами, заключается в том, что они запрещают взаимовыгодный обмен таким образом, что те, кто уже уязвим, оказываются в еще худшем положении. Полагаю, что даже те, кто не испытывает особой теплоты к «экономической эффективности», должны серьезно пересмотреть свою поддержку законов о взвинчивании цен, если, как я убежден, можно показать, что подобные законы увеличивают страдания тех, кто меньше всего может себе их позволить.

В тех случаях, когда взвинчивание цен не сопряжено с принуждением, обманом или еще какими-то внешними факторами, «нагревание» потребителей осуществляется только в той мере, в какой они добровольно решают приобрести то, что продается кем-то еще. Точнее, их решение может не быть добровольным в самом полном и значительном с нравственной точки зрения смысле этого слова. Оно может быть принято в состоянии безысходности, вызванном чрезвычайным положением и усугубленном сопутствующими ему провалами рынка, как то: отсутствие полной и четкой информации, отсутствие осмысленных альтернатив и так далее. Но было бы ошибкой полагать, что добровольность — это то, что при обмене либо полностью присутствует, либо полностью отсутствует, и даже добровольности в сильно смягченном понимании достаточно для того, чтобы законодательный запрет был чреват серьезной нравственной проблемой. Ведь решение потребителя приобрести товары у взвинтившего цену «обдиралы» показывает, что имея крайне ограниченный набор вариантов, он считает, что заплатить эту цену — наилучшая альтернатива.

Иными словами, то, что потребители готовы покупать товар по необычайно высоким ценам, установленным «обдиралой», показывает, что приобретаемый товар они ценят больше, чем деньги, отдаваемые за него. Исходя из того, что потребители не подвергаются дезинформации и обману и не ведут себя иррационально на постоянной основе, мы не можем считать, что они неправы, располагая свои приоритеты именно в таком порядке. В конце концов, приобретаемые ими товары действительно важны. Причина, по которой люди готовы платить более высокую цену за генераторы после природного бедствия, лишившего их обычных источников электричества, состоит в том, что выросла и их потребность в генераторах. Их готовность платить более высокую цену отражает эту возросшую потребность и не является продуктом ошибки или иррациональности.

Конечно, можно подчеркивать, что обмен недостаточно выгоден потребителям. Возможно, на торговцах лежит нравственная обязанность продавать необходимые товары потребителям по цене ниже уровня рыночного равновесия. Или, возможно, существует некое нравственное понятие «справедливой» цены, которое нарушается торговцами-«обдиралами». Иными словами, может быть так, что торговцы несправедливо пользуются теми провалами рынка, от которых страдают районы бедствия, для эксплуатации уязвимой позиции потребителей. Можно заявить, что такая эксплуатация была бы порочной и должна была бы регулироваться законодательными актами, невзирая на то, что она создает обоюдную выгоду[41]. Хотя я не убежден в порочности консенсусной, взаимовыгодной эксплуатации в данном случае, давайте на время отложим в сторону такие возражения. Я считаю, что даже у тех, кто считает такую эксплуатацию нравственно порочной, есть веские причины выступать против ее законодательного запрещения[42]. Дело в том, что многие из тех самых соображений, из которых мы исходим, когда возражаем против эксплуатации, также применимы к любым попыткам запретить взаимовыгодный, но связанный с эксплуатацией обмен.

Например, одной из причин, которые могут вызвать у нас озабоченность взвинчиванием цен, является то, что мы хотим защитить интересы людей, оказавшихся уязвимыми в результате бедствия. Поскольку «обдиралы» запрашивают больше должного за те предметы, которые крайне необходимы пострадавшим от бедствия, нас может тревожить то, что они ущемляют интересы тех, кто меньше всего может позволить себе пострадать еще и таким образом. Однако даже из всего этого не следует, что взвинчивание цен должно быть запрещено законом. Чтобы понять это, нам нужно просто подумать о том, как работают законы, запрещающие взвинчивание цен. Если эти законы вообще имеют какое-либо действие, то это потому, что они обязывают торговцев продавать свои товары по ценам ниже уровня рыночного равновесия. Цена рыночного равновесия, — это та цена, при которой объем предложения равен объему спроса. Если цены устанавливаются выше уровня рыночного равновесия, то спрос будет недостаточным для того, чтобы торговцы могли продать все свои товары, и, в результате, возникнет излишек. Если, с другой стороны, цены устанавливаются ниже уровня рыночного равновесия, как того требуют законы, запрещающие взвинчивание цен, то спрос на имеющиеся товары будет чрезмерным по отношению к предложению. Иными словами, возникнет дефицит необходимых товаров[43]. К этому выводу нас подводит и общепризнанная экономическая теория и опыты с ограничениями на рост цен — например, во время нефтяного кризиса в конце 1970-х годов[44]. В свою очередь, существование дефицита означает, что многие потребители, которые хотели бы купить товары — даже по нарушающим закон ценам, соответствующим уровню равновесия рынка — не смогут этого сделать[45]. Поскольку им не дают участвовать в желательном для них экономическом обмене, они оказываются в невыгодном положении. А поскольку товары, на которые распространяются законы, запрещающие взвинчивание цен, являются необходимыми товарами, играющими особо важную роль для их здоровья и благополучия, вероятно, их положение оказывается значительно более невыгодным. Даже если взвинчивание цен является эксплуататорской деятельностью, которая (в некоторых отношениях) ущемляет интересы уязвимых, то законодательное запрещение взвинчивания цен ущемляет их интересы еще больше.

С другой стороны, если причины возражений против эксплуатации имеют не консеквенциалистский, а деонтологический характер, то можно указать и на релевантные деонтологические соображения против законов, запрещающих взвинчивание цен. Эксплуатация, может утверждаться, свидетельствует об отсутствии уважения к личности эксплуатируемых. Однако законы против взвинчивания цен не только демонстрируют такое же или еще большее неуважение, но и способствуют ему. Они свидетельствуют о неуважении как к торговцам, так и к потребителям, не давая им возможности принимать автономные (даже если не полностью автономные) решения об участии в экономическом обмене по цене рыночного равновесия. Лица, покупающие товары у «обдирал», пытаются воспользоваться своим суждением для того, чтобы принять наилучшее решение о том, как действовать в ужасной ситуации, а законы, запрещающие взвинчивание цен, запрещают им совершить некоторые из тех покупок, которые они считают стоящими. Такие законы, по сути, дают сигнал о том, что ваше решение о том, что данный обмен соответствует вашим интересам, неважно, и что решать, в какие трансакции вам дозволено вступать, будет за вас закон. Более того, законы, запрещающие взвинчивание цен, способствуют неуважению к покупателям, повышая вероятность того, что их потребности будут проигнорированы теми, кто имеет возможность им помочь[46]. В конце концов, всегда существует гораздо больше людей, которые могли бы что-то сделать для помощи пострадавшим в результате бедствия, чем тех, кто реально что-то делает. Те, кто живет в районах, не пострадавших от бедствия, имеют лед, генераторы и рабочую силу, которые можно было бы направить в зону бедствия, но большинство предпочитает этого не делать. Такие люди не эксплуатируют пострадавших от бедствия; они их просто игнорируют. Но число таких людей не является неизменным и не зависящим от нашей государственной политики. Люди реагируют на стимулы. Поэтому, как бы нам ни хотелось, чтобы люди помогали друг другу по доброте своих сердец, факт остается фактом: чем больше наша политика позволят людям получать выгоду для себя, когда они помогают другим, с тем большей вероятностью они окажут помощь. И, наоборот, законы, запрещающие получать излишне высокие прибыли, ведут к тому, что многие люди, которые в ином случае сделали бы что-то, чтобы помочь, предпочитают не делать ничего. Пускай игнорирование чужих потребностей, которому способствуют такие законы, — это менее очевидный способ недооценки человеческого достоинства таких людей, но все же это недооценка, и я не уверен, что большинство пострадавших от бедствия, будь у них выбор, предпочли бы ее тому неуважению, с которым связана взаимовыгодная эксплуатация.

Прежде чем мы двинемся дальше, рассмотрим еще одну трудность, с которой сопряжены консеквенционалисткие аргументы против законов, запрещающих взвинчивание цен. Эти аргументы предполагают, что законы против взвинчивания цен запрещают некие взаимовыгодные виды обмена, и это представляется априорной истиной. Но также они предполагают, что запрещение данных взаимовыгодных видов обмена поставит потребителей в менее выгодное положение, и это правильнее рассматривать как эмпирическую гипотезу, нежели как вопрос чистой экономической логики. Предположим, что «обдирала» S обладает в данном районе монополией на товар G. Предположим далее, что самая низкая цена, за которую S готов продавать G, равняется X, в то время, как самая высокая цена, которую покупатель B готов платить за G, равняется Z (причем Z > X). В отсутствие ограничений, запрещающих взвинчивание цен, цена, соответствующая равновесию рынка, будет очень близка к Z. Однако при тщательно разработанных законах против взвинчивания цен максимальную разрешенную законом цену можно установить на отметке, более приближенной к Х. Все, что нужно закону, — это знать значение Х и установить максимальную разрешенную цену G на отметке Х. Поскольку S по-прежнему готов продавать G по цене Х, а В, разумеется, готов покупать G по цене Х, то такие законы потенциально могут снизить ту цену, которую В должен платить за G, не разрушая стимул S к тому, чтобы продавать B товар G. Таким образом, законы против взвинчивания цен могут — по крайней мере, в принципе — функционировать в качестве стратегических механизмов сокращения диспропорций в распределении выгоды от сотрудничества[47]. Но если теоретически этот результат возможен, то на практике эпистемологические трудности, сопряженные с вычислением Х для всех товаров G и всех продавцов S, представляются совершенно непреодолимыми. В результате, я сомневаюсь, что подобные аргументы могут обосновать какие бы то ни было законодательные нормы в реальном мире[48].

Подведем итоги: в первых двух разделах мы утверждали, что против законов, запрещающих взвинчивание цен, можно выдвинуть несколько важных возражений. Во-первых, законы, запрещающие взвинчивание цен, оборачиваются дилеммой в том, как они определяют правонарушение. Законы, определяющие взвинчивание в категориях «недобросовестных» или «эксплуататорских» цен, выполняют полезную функцию, описывая природу нравственного неприятия взвинчивания цен, но настолько расплывчаты, что шансы на то, что игроки рынка смогут предсказать, какие цены окажутся незаконными, а какие — нет, крайне малы. Это и несправедливо и неэффективно. С другой стороны, законы, стремящиеся преодолеть эту расплывчатость, устанавливая четкие ограничения на допустимое повышение цены, оказываются, в конечном итоге, чрезмерно жесткими и запрещают не только морально сомнительное повышение цен (скажем, вызванное чистой жадностью), но и то, которое не вызывает возражений нравственного порядка (связанное с желанием поставщика возместить увеличение расходов в результате риска или альтернативных издержек). Наконец, даже если законы, запрещающие взвинчивание цен, можно было бы составить таким образом, чтобы избежать этой дилеммы, то с ними все равно будет сопряжено важное возражение постольку, поскольку они запрещают взаимовыгодный обмен между продавцами и покупателями и, более того, запрещают его для тех покупателей, которым крайне необходим именно этот выгодный обмен. Таким образом, законы, запрещающие взвинчивание цен, причиняют большой ущерб тем самым людям, которые менее всего могут его себе позволить. По всем этим причинам я заключаю, что даже в том случае, если взвинчивание цен является в некотором смысле аморальным, законы против этой практики должны быть отменены.

7. Провалы рынка и допустимость цен prima facie

В предыдущем разделе я утверждал, что против законодательного запрещения взвинчивания цен можно выдвинуть существенные аргументы морального характера, и что эти аргументы остаются в силе, даже если исходить из того, что взвинчивание цен происходит в контексте серьезных провалов рынка, и, более того, является несправедливым и эксплуататорским. В данном разделе я перейду от рассуждений о том, каким должен быть закон, касающийся взвинчивания цен, к непосредственной моральной оценке самой практики взвинчивания цен. Конкретно, я буду говорить о том, что проблемы провалов рынка, описанные в разделе 4, не подрывают принцип допустимости повышения цен prima facie, отстаиваемый в разделе 3.

7.1 Пересмотр концепции провалов рынка

Прежде чем перейти к пошаговому разбору того, насколько концепция провалов рынка применима в контексте взвинчивания цен, стоит, пожалуй, постараться немного прояснить саму концепцию провалов рынка. Как мы определили в разделе 4, провалы рынка имеют место в том случае, когда рынок не дает эффективного результата, причем под эффективным понимается такой результат, при котором общие произведенные блага не могли быть произведены с меньшими издержками. Иначе провалы (и успех) рынка можно рассматривать в категориях эффективности по Парето. Под эффективным можно понимать такой рынок, который дает Парето-эффективный результат, а Парето-эффективный результат означает, что положение ни одного человека не может быть улучшено без ухудшения положения других[49]. Согласно этой модели, рынки проваливаются в том случае, когда не дают Парето-эффективных результатов.

Однако тот факт, что в реальном мире рынки, как правило, не дают результатов, эффективных в любом из этих смыслов, вряд ли станет новостью — прежде всего, для экономистов. Экономическая теория только подтверждает тезис о том, что рынки дают совершенно эффективные результаты при условии удовлетворения определенных допущений, а эти допущения крайне нереалистичны[50]. На реальных рынках трансакционные издержки никогда не равняются нулю, информация никогда не бывает совершенной, а наши действия часто затрагивают благосостояние третьих сторон. Для того, чтобы обнаружить такие недостатки, не требуется какой-то исключительной проницательности. Мир, в котором допущения так называемой «совершенной» конкуренции действительно удовлетворяются, радикально бы отличался от нашего. Начнем с того, что в этом мире было бы невозможно найти продукт или услугу, которые кто-либо хотел и мог бы купить или продать! Ведь если бы существовал такой продукт, за который вы были бы готовы уплатить определенную сумму — сумму, на которую согласился бы владелец товара, — этого было бы достаточно, чтобы показать, что рынок неэффективен. Это объясняется тем, что на эффективном рынке все взаимовыгодные обмены уже совершены. Рынок не мог бы быть эффективным и в том случае, если бы на нем только предстояло совершить открытия новых ресурсов или возможностей, а также если бы менялись предпочтения людей. Иными словами, мир совершенной эффективности был бы полностью статичным.

Таким образом, если мы понимаем обвинение в провалах рынка как тезис о том, что рынки не соответствуют теоретическому идеалу совершенной эффективности, то такие утверждения не только не содержат в себе ничего особенно интересного, но и не являются хорошей основой моральной критики рынка или рыночного поведения. Ведь все, что показывают такие тезисы, — это то, что условия, при которых мы можем теоретически продемонстрировать, что рынок даст совершенно эффективные результаты, не были выполнены. Но продемонстрировать это — не то же самое, что продемонстрировать, что рынки не дадут совершенно эффективных результатов. Это не то же самое, что продемонстрировать, что рынки не показывают тенденции к эффективности, даже если эта тенденция никогда не реализуется в полной мере. И, что, возможно, еще важнее, это не то же самое, что показать, что любой другой институт, который может быть создан в реальном мире, справился бы с этой задачей лучше.

Первое из этих утверждений — о том, что рынки не соответствуют требованиям совершенной конкуренции — лишь устраняет одну из причин, по которым мы могли бы полагать, что рынки дадут совершенно эффективные результаты. Оно показывает, что мы не можем продемонстрировать, что рынки дадут такие результаты в рамках наших теоретических моделей, но оставляет открытой возможность того, что в реальном мире рынки приведут к аналогичным результатам такими путями, каких не могли предусмотреть наши модели. В качестве аналогии рассмотрим кооперативное поведение в классических дилеммах заключенного. Большинство теоретических моделей игр предсказывает, что в таких условиях не возникнет кооперативного поведения. Рациональные, своекорыстные игроки увидят, что предательство выгоднее сотрудничества, независимо от того, что делает другой игрок, и поэтому предадут. Однако, если абстрагироваться от теоретических моделей и понаблюдать за тем, как ведут себя реальные люди, то мы увидим, что сотрудничество в классических дилеммах заключенного не только возможно, но и, по сути, является обычным делом[51]. Иными словами, тот факт, что мы не можем воспользоваться нашими теоретическими моделями игр для того, чтобы доказать, что игроки будут сотрудничать, не показывает, что они действительно не будут сотрудничать. Точно так же, если мы взглянем на искусственные, но несовершенные рынки, создаваемые специалистами по экспериментальной экономике, то увидим, что очень часто совершенно эффективные результаты достигаются даже при несовершенстве информации и иррациональности. Такой результат не мог быть предсказан — по крайней мере, моделью совершенной конкуренции — но, тем не менее, он достигается, и экономисты разрабатывали и разрабатывают альтернативные теоретические модели, объясняющие, почему[52].

Во-вторых, даже если факт провалов рынка демонстрирует, что рыночные механизмы не дадут совершенно эффективных результатов, это все же не противоречит возможности того, что они покажут тенденцию к эффективным результатам. И большего, вероятно, нам от них и не следует ожидать. Рыночную конкуренцию лучше всего воспринимать как процесс, посредством которого мы движемся от менее эффективных к более эффективным состояниям. Это одно из важных открытий австрийской экономической школы, хорошо сформулированное в определении конкуренции, данном Израилем Кирцнером: это «соперничество участников рынка, которые стараются заработать прибыль, предлагая рынку лучшие возможности, нежели те, что доступны в настоящий момент»[53]. Для австрийской школы конкуренция — это своего рода процедура открытия, при помощи которой выискиваются новые возможности для взаимной выгоды[54]. Стоит обратить внимание на два момента, связанных с этим процессом открытий. Первый — это то, что он работает только в том случае, если для взаимной выгоды еще есть какие-то неоткрытые возможности. Таким образом, конкуренция в понимании австрийской школы не только не противоречит тому факту, что рынки не являются совершенно эффективными, она фактически его предполагает. Второй — это роль прибыли в данном процессе. Предприниматели на несовершенно эффективном рынке получают «чистую предпринимательскую прибыль», как ее называет Кирцнер, — доход, превышающий предельные издержки производства, который не существовал бы в среде неоклассической совершенной конкуренции. Поэтому такую прибыль можно воспринимать как своего рода неэффективность. Но, в действительности, именно возможность получения такой прибыли подталкивает предпринимателей к тому, чтобы изыскивать новые возможности для взаимной выгоды. Если это и можно назвать неэффективностью, то такая неэффективность способствует созданию богатства в экономике.

Однако даже при всем этом тот факт, что рынки содержат в себе возможность негативных внешних факторов и монопольной власти, и тот факт, что существуют крайние неравномерности в распределении богатства, означают, что тенденция рынков к открытию и использованию новых возможностей получения взаимной выгоды, действительно, будет очень несовершенной. Однако здесь важен вопрос не о том, может ли некий теоретический конструкт дать лучшие результаты, а том, может ли это сделать какой-либо возможный в реальном мире альтернативный институциональный механизм. Судя по литературе, посвященной теории общественного выбора, мы можем говорить с, как минимум, равной уверенностью о том, что государственное вмешательство в экономику не даст эффективные результаты, и о том, что их дадут нерегулируемые рынки[55]. Ответ на вопрос о том, является ли неэффективность, созданная вмешательством властей, более или менее терпимой, чем созданная рынком, должен быть дан в результате эмпирического анализа и спора; превосходство государственного регулирования не следует логически из факта провала рынка. К тому же, в тех случаях, когда взвинчивание цен ведет к ситуации, не соответствующей идеальному распределению благ, возможно, наилучшей реакцией был бы не запрет на взвинчивание цен, а изменение институциональных правил, в рамках которых оно происходит. То есть, если мы выступаем против взвинчивания цен из-за провалов рынка, в котором они имеют место, то естественным решением представляется исправление провалов рынка, а не запрет взвинчивания цен как такового. Если, например, взвинчивание цен вызывает у нас озабоченность по той причине, что предшествующие им неравномерности в распределении богатства приведут к тому, что богатые получат блага, а бедные останутся ни с чем, то эту проблему можно решить, либо перейдя в наступление на неравномерность в распределении богатства путем проведения соответствующей политики в области социального обеспечения, либо — что, пожалуй, выглядит более убедительно — предписав государственным органам приобретать дефицитные и необходимые товары по рыночным ценам и предоставлять эти товары нуждающимся по льготной цене или бесплатно. Последний подход был использован — по-видимому, небезуспешно — городом Бостоном во время дефицита вакцин от гриппа в 2004 году[56]. Устанавливая четкие «правила игры» и позволяя игрокам рынка свободно действовать в рамках этих правил, такие подходы дают возможность воспользоваться эффективностью рынка, избегая некоторых озабоченностей по поводу распределительного неравенства, которые возникают в результате ничем не сдерживаемой деятельности рынка[57].

7.2 Моральные последствия провалов рынка в случаях взвинчивания цен

Имея теперь это более четкое понимание природы провалов рынка, мы можем заняться вопросом о том, какие последствия провалы рынка имеют для нашей моральной оценки практики взвинчивания цен. Первое, что нужно отметить, — это то, что, невзирая на любые провалы рынка, которые могут существовать в чрезвычайных ситуациях, повышение цен, тем не менее, имеет тенденцию, хотя и несовершенную, к достижению выгодных результатов, о которых говорилось выше, в разделе 3.

Возьмем, например, вопрос эффективности распределения. В реальной жизни примером того, как повышение цен способствует эффективному использованию ресурсов, может послужить случай с гостиницами Флориды после урагана «Чарли» в 2004 году. Согласно данным, содержащимся в иске генерального прокурора штата, одна гостиница в Уэст-Палм-Бич взяла с трех постояльцев более 100 долларов за ночь в номере, что вдвое превышало ее рекламные расценки. Владельцев таких гостиниц обвинили во взвинчивании цен в нарушение законодательства Флориды. «Семьи, с трудом возвращающиеся к нормальной жизни, — писал генеральный прокурор, — не должны дополнительно беспокоиться из-за взвинчивания цен»[58]. Но неясно, действительно ли увеличение цен владельцами гостиниц стало для этих семей поводом для беспокойства, по крайней мере, по сравнению с тем, каким бы было их беспокойство без повышения цен. В конце концов, повышение цен не просто набивает карманы владельцев гостиниц. Оно заставляет потребителей принимать различные решения о том, как удовлетворить свой спрос на место для ночлега. Как отметил один комментатор, семья, которая могла бы выбрать отдельные номера для родителей и детей по 50 долларов за ночь, скорее всего, взяла бы только один номер по более высокой цене, а семья, дом которой был поврежден, но находится в состоянии, пригодном для жилья, возможно, предпочла бы перетерпеть, если бы за номер в гостинице пришлось платить 100, а не 50 долларов[59]. В результате повышения цен на гостиничные номера потребители принимали более обдуманные решения о том, насколько эти номера нужны им в действительности. Испытывающие наибольшую нужду — видимо, это те, чьи дома были полностью разрушены, и у кого нет ни друзей, ни родственников, у которых можно было бы пожить — проявят, в основном, большую готовность к тому, чтобы заплатить более высокую цену. Испытывающие меньшую нужду скорее решат переночевать у знакомого или соседа или вообще отказаться от идеи ночлега в гостинице и смирятся с неудобствами жизни в разрушенном доме. Это позволяет сохранить дефицитный и жизненно необходимый ресурс — гостиничные номера; и тем, кто действительно нуждается в них больше всего, станет доступно больше номеров. Конечно, распределение таких ресурсов, как гостиничные номера, при помощи цены позволяет сохранить их для тех, кто готов и способен заплатить наибольшую сумму, а связь между готовностью и способностью платить и потребностью является условной и несовершенной. Крайне богатый человек может быть готов снять много гостиничных номеров, хотя его потребность в них мала по сравнению с потребностью более бедного человека. Итак, если распределение дефицитных благ при помощи цены может иметь моральное оправдание, то оно будет строиться, исходя из того, что такое распределение служит своего рода эвристическим алгоритмом распределения согласно тому, что, по нашему мнению, действительно является морально значимым, будь то нужда или лишение. Как и все эвристические алгоритмы, он несовершенен. Но сложно сказать, есть ли у нас более эффективные альтернативные механизмы.

Прежде чем мы взглянем на один альтернативный механизм, который мог бы оказаться более эффективным, стоит отметить еще одно достоинство распределения при помощи цены. Повышение цен не только способствует эффективности распределения, подталкивая потребителей к переоценке собственных потребностей и поиску товаров-заменителей, если это возможно, но также дает сигнал потенциальным поставщикам. Когда цена такого товара, как электрогенераторы, растет после бедствия, это дает сигнал потенциальным поставщикам генераторов — скажем, владельцам генераторов из соседних городов, не затронутых бедствием — что можно заработать, если они доставят этот товар туда, где в нем есть необходимость.

Таким образом, цены не только служат распределению имеющегося предложения среди потребителей, но и увеличивают объем предложения, доступного для распределения. Это важнейший момент, относящийся к динамичному характеру рынков, который мы часто недооцениваем, давая нравственную оценку конкретным экономическим трансакциям. Думая о взвинчивании цен, мы часто представляем себе небольшое, фиксированное предложение ресурсов, распределяемых группой людей. Если запрашивается высокая цена, то богатые получат товары, а остальные — нет. Судя по всему, потенциальные клиенты «обдирал» находятся друг с другом в отношениях игры с нулевой суммой — один может выиграть, только если проиграет другой — а «обдиралы» пользуются этой уязвимостью. Кажется, что это нарушает самый фундаментальный из нравственных стандартов — если бы мы отчаянно нуждались в том или ином товаре, то не хотели бы, чтобы другие пользовались нашей бедой. В статичном мире взвинчивание цен представляется очевиднейшим нарушением золотого правила.

Но здесь, как и во многих других случаях, когда мы имеем дело с рынками, наша интуитивная моральная реакция слишком во многом определяется тем, что мы способны увидеть, а не тем, что сложнее разглядеть[60]. Нам легко увидеть отношения игры с нулевой суммой между индивидами, борющимися за небольшое актуальное предложение продовольствия или льда. Сложнее увидеть то, как при этом сценарии рыночные силы способствуют увеличению предложения и стимулируют поиск и создание товаров-заменителей, так что игра, имеющая в микрокосме нулевую сумму, обретает положительную сумму в макрокосме. Количество ресурса, доступного на рынке, может сократиться или вырасти, и самым важным фактором при осуществлении этого изменения является цена ресурса. Действительно, тот факт, что на рынке тот или иной ресурс можно продать по высокой цене, является важнейшим шагом к увеличению предложения на этом рынке. Может показаться, что сдерживание цен — добровольное или при помощи законодательных мер — способствует достижению справедливости в микрокосме, но это происходит за счет сохранения статичности микрокосма и недопущения увеличения предложения, которое позволило бы снять озабоченности по поводу несправедливо высоких цен на рынке в целом. Рыночная конкуренция — это процесс, и высокие цены в краткосрочном плане, устанавливаемые «обдиралами», — всего лишь один шаг в этом процессе, шаг, необходимый для создания стимулов к поиску и предпринимательству, подталкивающих рынки к такому состоянию, при котором потребности людей удовлетворяются в большей степени[61].

И, все же, может показаться, что существует одна явно предпочтительная альтернатива распределению ресурсов на основе способности и готовности платить. Эта альтернатива — вынесение индивидуализированных суждений о нужде и/или лишениях перспективных покупателей и продажа товаров тем, кто занимает наиболее высокую позицию по этим нравственно релевантным характеристикам. Поскольку аргумент в пользу доверия к ценам состоит всего лишь в том, что способность заплатить коррелирует с тем, что мы воспринимаем как морально значимую характеристику — то, насколько высоко индивид ценит данный товар — возможно, было бы лучше непосредственно оценивать морально релевантную характеристику и осуществлять распределение на этой основе.

В этом аргументе есть более чем доля истины, и я подозреваю, что именно с ним во многом связан наш дискомфорт по поводу взвинчивания цен и, в более общем смысле, использования цен для распределения дефицитных ресурсов. Ни один родитель не стал бы распределять еду среди своих детей — даже в условиях чрезвычайной ситуации — на основе способности заплатить. Думаю, что большинство людей не обошлось бы так даже со своими соседями. Так почему же эту систему распределения нельзя считать приемлемой в более широких рамках?

Ответ связан с рядом важных отличий между отношениями подобного рода и теми отношениями, с которыми обычно сопряжено взвинчивание цен. Во-первых, большинство убедительных нравственных теорий утверждает, что у нас есть особые обязанности перед родными, друзьями и соседями. На нас могут быть возложены, скажем, обязанности заботиться о других, которым противоречит наша свобода извлекать прибыль из продажи им дефицитных ресурсов. Более того, — и в данном случае это более значимо — мы находимся в более выгодном положении для того, чтобы знать морально релевантные характеристики тех, с кем мы поддерживаем тесные отношения. Нам, философам, легко упустить из виду подобное соображение. В конце концов, в рамках философских споров и мыслительных экспериментов мы можем оговорить морально релевантные характеристики и воспринимать их как данность. Однако определить на практике, какие характеристики являются морально значимыми, а какие — нет, гораздо сложнее. Морально значимым является и само наше незнание моральной значимости, поскольку оно говорит о том, что одним из критериев, по которым следует оценивать наши реальные практики, является то, насколько хорошо они работают в мире, где мы действуем, не обладая всем релевантным моральным знанием. В одних контекстах наше незнание будет менее существенным фактором, чем в других. Мне сравнительно легко знать потребности, характер своего соседа и т.д. Но даже в отношениях с соседями мое познавательное состояние значительно уступает тому, которое характеризует мои отношения с членами моей семьи. А продавец, до бедствия ни разу не бывший в пострадавшем городе, по сути, никак не может знать чего-либо о людях, среди которых он распространяет свои товары. Более того, если мы всерьез воспримем факты, недавно установленные нравственной психологией, то окажется, что люди не столь умело и последовательно оценивают морально релевантные характеристики других, как нам хотелось бы верить. Зачастую мы попадаем под влияние того, что в более объективном свете показалось бы нам морально нерелевантными характеристиками — например, раса, пол или выражение эмоций[62].

Следовательно, выбор делается не между несовершенным распределением на основе цены и совершенным распределением на основе моральных достоинств. Все наши варианты распределения несовершенны. Порой несовершенства рыночных цен будут более значительными, чем несовершенства индивидуализированного суждения, а порой справедливым будет обратное.

Главная мысль этого раздела заключается не в том, что взвинчивание цен допустимо во всех случаях, а в том, что во многих случаях установление цены равновесия рынка будет с большой долей вероятности вести к такому распределению товаров, которое отражает (хотя и несовершенно) то, что нам представляется морально значимыми характеристиками — например, степень нужды. Когда это происходит, и когда у нас нет доступных альтернатив, которые бы лучше удовлетворяли наши моральные обязательства[63], у нас есть веские основания считать взвинчивание цен морально допустимым.

Считая, что такого рода аргумент служит хорошим обоснованием моральной допустимости взвинчивания цен в широком спектре ситуаций, я, тем не менее, должен указать на то, что мне представляется его главным ограничением. Ограничение состоит в том, что предложенный мною аргумент не служит оправданием взвинчивания цен в тех случаях, когда полностью отсутствуют характеристики, обычно оправдывающие повышение цен в условиях свободного рынка. Например, в некоторых чрезвычайных ситуациях понятие «рынка» кажется совершенно неуместным. Возьмем простой мыслительный эксперимент, часто используемый для иллюстрации характера несправедливой эксплуатации. А тонет в озере, а мимо него, на единственной лодке, находящейся в поле его зрения, проплывает В. В предлагает А довезти его до берега, если А подпишет контракт (подготовленный B заранее как раз на такой случай), по условиям которого передаст за это свой дом во владение В. В данном примере очевидно, что цена, установленная В, мало способствует повышению эффективности распределения. За место в лодке В больше не борется никто. Если А не попадет в нее, то В просто никого не возьмет на борт. Более того, в данном случае, у B нет никаких сомнений в том, какое распределение ресурсов наилучшим образом способствует общему благосостоянию или моральному благу, как бы они ни определялись. Дополнительное место нужно А больше, чем B нужно, чтобы оно осталось пустым, и для того, чтобы это стало ему понятно, нет никакой необходимости в функции цен по передаче информации. И, наконец, хотя логически возможно доказать, что эксплуататорский акт спасения, совершенный B, подтолкнет других к расширению спасательной деятельности — то есть увеличению предложения — в долгосрочном плане (C, D и Е, заслышав о том, как B получил свой новый дом, инвестируют в жилые лодки и начнут патрулировать окрестные озера, выискивая утопающих, которых можно было бы эксплуатировать подобным образом), в данном контексте сигнализирующая функция цен представляется весьма несостоятельной. Таким образом, в чрезвычайных ситуациях, подобных этой, нет ни одного из стандартных моральных оправданий рыночных процессов и налицо обеспокоенность сомнительной с нравственной точки зрения эксплуатацией. Поэтому в таких ситуациях взвинчивание цен должно быть признано морально недопустимым: в данной ситуации с точки зрения морали требуется спасение за справедливую цену, даже если не совсем очевидно, что является справедливой ценой.

Некоторые случаи взвинчивания цен в реальном мире могут быть подобны этому. Но, думаю, большинство — все-таки нет. Во-первых, в результате природных бедствий возникает множество пострадавших, а не один, как в случае с утопающим. Это большое число пострадавших означает, что имеется как необходимость в распределении дефицитных ресурсов среди разных людей, так и необходимость в привлечении дополнительных ресурсов для оказания помощи пострадавшим. Рыночные цены могут служить обеим этим целям. Во-вторых, природные бедствия, как правило, причиняют ущерб людям на протяжении более длительного периода времени, чем в случае с утопающим. Эта протяженность во времени означает, что у рыночных процессов есть, как правило, возможность выполнить как распределительную, так и сигнализирующую функцию. Наконец, природные бедствия и создаваемые ими потребности являются, по крайней мере, в какой-то степени, предсказуемыми. В стране Философии мы не можем знать, когда на нашем пути встретится младенец, тонущий в мелком пруду, или полчище безликих жертв, привязанных к трамвайным путям. Однако в реальном мире индивиды и организации имеют возможность предполагать, какие природные бедствия могут поразить те или иные районы, когда угроза становится неизбежной, и как на нее необходимо реагировать. Рыночные цены создают для таких игроков рынка стимул предвидеть эти проблемы и реагировать на них быстро или даже превентивно[64].

Заключение

В настоящей главе был рассмотрен тезис о том, что взвинчивание цен является сомнительной с точки зрения морали практикой, которая должна быть законодательно запрещена. Я утверждал, что этот тезис зачастую основан на убежденности в том, что взвинчивание цен происходит в контексте одного или нескольких провалов рынка. Однако, даже если мы признаем существование провалов рынка при взвинчивании цен, из этого не следует, что взвинчивание цен должно быть законодательно запрещено или подвергнуться моральному осуждению. Во-первых, я утверждал, что даже в том случае, если взвинчивание цен имеет безнравственный характер, оно не должно быть законодательно запрещено. Существующие законы против взвинчивания цен либо не задают четких ориентиров для продавцов, либо не принимают во внимание все существенные с точки зрения морали причины, которые могут оправдать повышение цены, и не совсем понятно, как можно было бы реформировать законы, дабы избежать этой дилеммы. Более того, любое законодательное запрещение взвинчивания цен подавит стимулы людей к участию в экономической деятельности, помогающей тем, кто в результате чрезвычайной ситуации оказался в уязвимом положении. Поскольку законы, запрещающие взвинчивание цен, наносят ущерб уязвимым покупателям и являются либо несправедливыми, либо непонятными для продавцов, они безнравственны и должны быть отменены.

Во-вторых, я утверждал, что взвинчивание цен является — по крайней мере, часто — морально допустимым. Взвинчивание цен может служить нравственно достойным целям, способствуя эффективному распределению дефицитных и необходимых ресурсов и создавая экономические сигналы, которые приведут к увеличению предложения необходимых товаров. И то и другое может значительно облегчить судьбу людей, оказавшихся в отчаянной нужде. Когда это происходит, у нас, по моему мнению, есть веские основания считать взвинчивание цен морально допустимым.

Некоторые части настоящей главы содержат развернутые цитаты из моей статьи "The Ethics of Price Gouging", Business Ethics Quarterly, 18, no.3 (2008): 347<->78.


[1] Данная цифра основана на еженедельных данных по ценам на бензин, взятых с сайта Управления по информации в области энергетики, http://www.eia.doe.gov/oil_gas/petroleum/data_publications/wrgp/mogas_history.html (проверено 2 апреля 2009 г.).

[2] Я не утверждаю, что большинство людей, возражающих против взвинчивания цен, обосновывают свои возражения провалами рынка. Подозреваю, что стандартное осуждение взвинчивания цен носит куда более приземленный характер. Я говорю о том, что стандартное осуждение взвинчивания цен имеет смысл — или, по крайней мере, бывает максимально осмысленным — лишь в тех случаях, когда подразумевается, что рынки так или иначе проваливаются.

[3] См., например, J. Otteson, Actual Ethics(Cambridge: Cambridge University Press, 2006) и Horacio Spector, Autonomy and Rights (Oxford: Oxford University Press, 1992).

[4] См. Jan Narveson, The Libertarian Idea (Philadelphia: Temple University Press, 1988) и M. N. Rothbard, The Ethics of Liberty (New Jersey: Humanities Press, 1982) [рус. пер. Ротбард М.Н. Этика свободы. Доступен по адресу: http://libertynews.ru/node/142].

[5] См. Milton Friedman, Capitalism and Freedom (Chicago: University of Chicago, 2002) [рус. пер. Фридман М. Капитализм и свобода. М.: Новое издательство, 2006. Доступен по адресу: http://www.inliberty.ru/assets/files/books/friedman_capitalismfreedom.pdf ] и D. Friedman, The Machinery of Freedom: Guide to Radical Capitalism (La Salle, Ill.: Open Court, 1989).

[6] Я говорю «около того» по той причине, что неясно, следует ли включать в этот список законодательные акты, предусматривающие запрет излишнего повышения цен на конкретные товары, наряду с более общими законами, запрещающими взвинчивание цен. Например, штаты Индиана и Массачусетс запрещают повышение цен после природного бедствия только на топливо, а закон Колорадо распространяется только на медикаменты. См. IND. CODE ANN. §§4-6-9.1-1 to -7 (West Supp. 2007) и 940 MASS. CODE REGS. 3.18 (2007). Если эти штаты можно исключить на том убедительном основании, что их законы имеют очень узкую трактовку, то Мичиган можно исключить за слишком широкую интерпретацию. Закон этого штата запрещает устанавливать излишне высокие цены на любой товар, а для его активации не нужно никакого бедствия или чрезвычайной ситуации. См. UDAP Statute MCL 445.903(1)(z). Цифру 34 мы получили, приняв самые либеральные критерии для определения того, является ли данный законодательный акт законом о запрете взвинчивания цен. Более подробный анализ законов штатов см. в D. Skarbek, and B. Skarbek, "The Price is Right!: Regulation, Reputation, and Recovery", Dartmouth Law Journal, 6(2) (2008).

[7] Применение законов о запрете взвинчивания цен начинается, как правило, после официального объявления чрезвычайного положения, и продолжается либо все время чрезвычайного положения, либо в течение определенного отрезка времени — например, Канзас уточняет, что его закон будет в силе либо на протяжении действия чрезвычайного положения, либо в течение тридцати дней после события, ставшего причиной его введения — в зависимости от того, какой период будет дольше. См. KSA 50-6,106. Мичиган служит исключением из этого общего правила, поскольку его закон не требует инициирующего события и просто запрещает чрезмерные повышения цен или прибыли. См. UDAP Statute MCL 445.903(1)(z).

[8] Cal. Penal Code §396. Однако округ Колумбия, Гавайи и Миссисипи принадлежат к числу штатов, у которых есть законы, действие которых не ограничивается необходимыми или относящимися к природному бедствию предметами, но распространяется на любые товары и/или услуги. См. D.C. Code §28.4101-4102, Haw. Rev. Stat. §209.9 и Miss. Code Ann. §75-24-25.

[9] Массачусетс, Вирджиния, Флорида, Индиана и Нью-Йорк принадлежат к числу штатов, запрещающих после возникновения чрезвычайной ситуации продажу товаров по «неумеренно завышенным ценам». См. 940 Mass. Code Reg. 3.18, Va. Code Ann §59.1-526 (Supp. 2005), Fla. Stat. Ann §01.160(2) (West 2002 и Supp. 2005), Ind Code Ann. §4-6-9.1-2 (West 2005) и N.Y. Gen. Bus. Law §396-r(1) (McKinney 1996 & Supp. 2005). Арканзас и Калифорния — это примеры штатов, устанавливающих процентное ограничение (у обоих оно составляет 10%) на повышение цен после природного бедствия. См. Ark. Code Ann. §4-88-33 (2001 & Supp. 2005) и Cal. Penal Code §396 (West 1999 & Supp 2006). Большинство штатов, использующих такое ограничение, также разрешают выходить за его рамки, если увеличение цены может быть прямо отнесено на счет повышения издержек продавца.

[10] Законы Джорджии, Луизианы, Миссисипи и Коннектикута запрещают любое повышение цен на определенные товары после возникновения чрезвычайной ситуации. См. Ga. Code Ann. §10-1-393.4(a) (1995), La. Rev. Stat. Ann. §29:732 (2005), Miss. Code Ann. §75-24-25 (2003) и Conn. Gen. Stat. §42-232 (1991). Кодекс Луизианы по причинам, которые можно понять, если и не оправдать, является одним из самых жестких, предусматривая лишение свободы до пяти лет с использованием на тяжелых работах за преступное ценовое манипулирование, причинившее имущественный ущерб на сумму более 5000 долларов.

[11] См., например, краткий список правил Чемпионата по смешанным боевым искусствам: http://www.ufc.com/index.cfm?fa=LearnUFC.Rules (проверено 2 марта 2009 г.)

[12] См. UDAP Statute A.C.A. 4-88-301 et seq. и Cal. Penal Code §396.

[13] Это определение слегка отличается от предложенного мною в "The Ethics of Price Gouging" и кажется мне более совершенным в нескольких отношениях. Во-первых, несколько проясняется смысл «необходимости» того или иного товара, при этом удается избежать излишней рестриктивности. Во-вторых, если мы говорим, что цена товара «установлена» на несправедливо высоком уровне, а не «поднята» до несправедливо высокого уровня, то это оставляет возможность того, что взвинчивание цен может осуществляться людьми, которые до начала рассматриваемой чрезвычайной ситуации вообще не продавали соответствующие товары. Наконец, вместо «несправедливого или эксплуататорски высокого уровня» говорится о «несправедливо высоком», поскольку мне представляется, что эксплуатация, в той мере, в какой она является предосудительной, — это просто конкретный пример несправедливости.

[14] Имеются в виду необходимые или крайне полезные, а не просто необходимые товары, поскольку, вероятно, нет ничего такого, что является в строгом смысле слова необходимым для преодоления последствий той или иной чрезвычайной ситуации. Однако ради простоты в этой главе я буду пользоваться понятием «необходимые» товары, подразумевая, что это должно интерпретироваться довольно широко.

[15] О том, какое отношение это имеет к несовершенно конкурентным рынкам в реальной жизни, я буду подробно говорить ниже.

[16] См. F. A. Hayek, "The Use of Knowledge in Society", American Economic Review, 35 (1945): 519<->30 [Хайек Ф.А. Использование знания в обществе. Доступен по адресу: http://www.libertarium.ru/10062].

[17] F. A. Hayek, "The Use of Knowledge in Society", American Economic Review, 35 (1945): 526.

[18] См., например, C. Wolf, Markets or Governments: Choosing Between Imperfect Alternatives (MIT Press, 1993). Как отмечает Вулф, это только один из целого ряда возможных способов понимания эффективности в случаях успеха или провала рыночного механизма. Однако, будучи наиболее широким и наименее техническим, данное определение будет самым полезным для целей настоящей главы.

[19] Трактовки эксплуатации различны. Настоящая трактовка в некоторых отношениях сходна с представленными в R. E. Goodin, Reasons for Welfare (Princeton: Princeton University Press, 1988 [я проверил дважды — правильный год издания — 1988, а не 1989] и A. Wertheimer, Exploitation (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1996), но призвана служить в качестве более общей концепции эксплуатации, совместимой с рядом соперничающих концепций.

[20] Ср. Wertheimer, Exploitation, chap. 1. Большинство актуальных видений эксплуатации совместимы и с возможностью существования взаимовыгодной эксплуатации и с тем, что она может быть нравственно предосудительной. См., например, C. Meyers, "Wrongful Beneficence: Exploitation and Third World Sweatshops", Journal of Social Philosophy, 35 (2004): 319<->33, где «эксплуатация» определяется как несправедливое использование человека в своих интересах, стремление нажиться на его несчастье и получение выгоды, непропорционально большей сделанному вкладу. Так же и Роберт Майер (Robert Mayer) утверждает, что сутью эксплуатации является то, что пострадавший не получает выгоду в такой степени, в какой этого требует справедливость, из чего следует, что даже взаимовыгодные трансакции могут быть эксплуататорскими и предосудительными. См. его "What's Wrong with Exploitation?" Journal of Applied Philosophy, 24 (2007): 137<->50.

[21] Это, должен подчеркнуть, касается и моей собственной позиции, вопреки тому, что предполагает, по крайней мере, один критик. См. Jeremy Snyder, "Efficiency, Equality and Price Gouging: A Response to Zwolinski", Business Ethics Quarterly 19, no. 2 (2009): 303<->304.

[22] Ср. Matt Zwolinski, "The Separateness of Persons and Liberal Theory", Journal of Value Inquiry, vol. 42, no. 2 (2008), pp. 147-65.

[23] Критический разбор подобных аргументов содержится в D. Schmidtz, The Limits of Government: An Essay on the Public Goods Argument (Boulder, Col.: Westview, 1991).

[24] Если мы определяем неэффективный результат, как это сделано выше, как такой результат, при котором можно произвести такой же объем благ при меньших издержках, то из того факта, что рыночный результат неэффективен, следует, что некий институт мог бы лучше справиться с задачей. Но этим институтом не обязательно является государство. Существуют многочисленные примеры того, как нерыночные, но добровольные, неправительственные институты предоставляли общественные блага, предоставить которые рынки не могли самостоятельно. См., например, S. N. S Cheung, "The Fable of the Bees: An Economic Investigation", Journal of Law and Economics, vol. 16(1973): 11<->33 об использовании пчел для опыления яблоневых садов и R. Ellickson, Order Without Law: How Neighbors Settle Disputes (Cambridge: Harvard University Press, 1991) об урегулировании имущественных споров в скотоводческом районе графства Шаста.

[25] См. Henry Sidgwick, Principles of Political Economy (London: MacMillan, 1887).

[26] Одну такую альтернативную регулятивную схему предложил Джереми Снайдер в Jeremy Snyder, "What’s the Matter with Price Gouging" Business Ethics Quarterly, 19, no. 2 (2009): 275<->93. Критика содержится в Matt Zwolinski, "Price Gouging, Non-Worseness, and Market Failure", Business Ethics Quarterly, 19, no. 2 (2009): 295<->306.

[27] См., например, закон Айдахо в IDAHO CODE ANN. §48-603 (2003 & Supp. 2007).

[28] См., например, KAN. STAT. ANN. §50-6,106 (2005).

[29] Virginia Post-Disaster Anti-Price Gouging Act, VA. CODE ANN. §§59.1-525 to 529.1 (2006).

[30] FLA. STAT. §501.160 (2008).

[31] N.C. GEN. STAT. §§75-37 to 38 (2007).

[32] Например, Иллинойс вообще не разрешает повышать цены, независимо от того, может ли повышение быть отнесено на счет дополнительных издержек, с которыми сталкивается продавец. См. Illinois Emergency Services and Disaster Agency Act of 1988, 20 ILL. COMP. STAT. 3305/7 (2007).

[33] Например, Алабама разрешает 25-процентное повышение плюс дополнительный коридор для увеличившихся издержек. См. Alabama Unconscionable Pricing Act, ALA. CODE §§8-31-1 to 6 (2002).

[34] Федеральная комиссия по торговле в своем докладе о возможном взвинчивании цен на бензин после урагана «Катрина» отмечает: «рассмотрение случаев недобросовестности представляло для судов наибольшую сложность из-за отсутствия четких критериев недобросовестного установления цены». Federal Trade Commission "Investigation of Gasoline Price Manipulation and Post-Katrina Gasoline Price Increases" (2006). Скачано 29 августа 2007 г. по ссылке http://www.ftc.gov/reports/060518PublicGasolinePricesInvestigationReportFinal.pdf. Далее в докладе приводятся выдержки из ряда юридических источников, подтверждающих его тезисы, например, из авторитетной книги о контрактах авторства Э. Алена Фарнсуорта, который пишет, что «дать четкое определение недобросовестности не представляется возможным». E. A. Farnsworth, Contracts (Boston: Little Brown and Company, 1982). С другой стороны, критерии недобросовестности, содержащиеся в Едином коммерческом кодексе, характеризуются как «невразумительные или абстрактные», Sitogum Holdings, Inc. v. Ropes, 800 A.2d 915, 919 (N.J. Super. 2002) (цит. по Arthur A. Leff, "Unconscionability and the Code: The Emperor’s New Clause", University of Pennsylvania Law Review 115, no.4 (1967): 485<->559 и как аморфная концепция. Kugler v. Romain, 58 N.J. 522, 543-44 (1971).

[35] В 2008 году в Южной Каролине были приведены в действие законы против взвинчивания цен после того, как штат пострадал от урагана «Айк». В ответ некоторые АЗС начали отказываться принимать топливо у своих поставщиков. По словам Майкла Филдса (Michael Fields), исполнительного директора Ассоциации участников бензинового рынка Южной Каролины, «зная, что следующая партия будет стоить 5,50 долларов (за галлон), они опасались обвинений во взвинчивании... Они знали, что никто не поверит, если они скажут: "Я вынужден брать столько, потому что столько он стоит"». Генеральный прокурор Южной Каролины Генри Макмастер (Henry McMaster) отметил, что закон о борьбе со взвинчиванием цен разрешает повышение цены, если «АЗС смогут его объяснить». Надо полагать, что владельцы этих АЗС не были готовы объяснять повышение цены так, чтобы удовлетворить Макмастера, рискуя крупными штрафами.

[36] Более того, Лон Фуллер (Lon Fuller) утверждал, что ясность — это не просто внешний стандарт, по которому мы можем судить о том, хороши или плохи законы, а внутренний стандарт самой законности. Законы, являющиеся, по большому счету, неясными, не выполняют существенную задачу законодательства и поэтому некоторым образом перестают быть законами как таковыми. L. Fuller, The Morality of Law (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1964) [рус. Пер. Фуллер. Л. Мораль права. М.: ИРИСЭН, 2007]. Однако Фуллер более оптимистично относится к способности закона опираться на такие нечеткие стандарты, как «справедливость», не вступая в противоречие с требованием ясности, чем Ф. А. Хайек, который пишет, что «историю упадка верховенства закона можно написать в категориях постепенного введения расплывчатых формул в законодательство и судебную практику, увеличения произвольности и неопределенности и последовательной потери уважения к закону и отправлению правосудия». F. A. Hayek, The Road to Serfdom (Chicago: University of Chicago Press, 1944) [рус. пер. Хайек Ф. Дорога к рабству. М: Новое издательство. 2005. Доступен по адресу: http://www.inliberty.ru/assets/files/hayek_road_to_serfdom.pdf].

[37] См. разбор альтернативной концепции в заключении раздела 7.1.

[38] Например, в мае 2009 года в Западной Вирджинии в связи с обильными паводками было объявлено чрезвычайное положение, в результате чего в действие вступили законы штата о борьбе с взвинчиванием цен, которые ограничивают повышение цен 10 процентами выше себестоимости. Вскоре после объявления чрезвычайного положения Marathon Oil Corporation объявила о временном приостановлении доставки топлива в Западную Вирджинию, поскольку, по словам ее официального представителя, «Мы не можем повысить нашу цену франко более чем на 10%, предусмотренных законом Западной Вирджинии во время чрезвычайного положения. Мы не можем повысить нашу цену франко так, чтобы она отражала текущую себестоимость товара на рынке, поэтому неблагоразумно продолжать снабжать клиента, с которым не заключался контракт на поставку товара по ценам ниже рыночных». Greg Lindenberg, "Manchin vs. Marathon", CSP Daily News, 1 июня 2009 г. http://www.cspnet.com/ME2/Audiences/dirmod.asp?sid=&nm=&type=Publishing&mod=Publications::Article&mid=8F3A7027421841978F18BE895F87F791&tier=4&id=95CE97EF1B7A4A0987982F8D3DF3A244&AudID=CBA745B91AFB44FA923476ACBBD040A5 (проверено 19 ноября 2009 г.)

[39] Луизиана — единственный известный мне штат, где повышение риска официально признано одной из издержек, которые могут быть в законном порядке компенсированы продавцами путем повышения цен. См. LA. REV. STAT. ANN. §§29.732.

[40] См. J. Buchanan, Cost and Choice: An Inquiry in Economic Theory (Indianapolis, IN: Liberty Fund, 1999) [Рус. пер. издан в журнале «Экономическая политика» № 1-3 за 2008 г. Публикации доступны в электронном архиве журнала: http://ep.ane.ru/archiv/2008/].

[41] О взаимовыгодной эксплуатации см. сноску 20 выше и соответствующий текст.

[42] Алан Вертхаймер и Роберт Майер приходят к тому же выводу, хотя путем несколько иных аргументов. См. A. Wertheimer, Exploitation (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1996) и R. Mayer, "What's Wrong with Exploitation?" Journal of Applied Philosophy 24, no.2 (2007): 137<->50.

[43] В свою очередь, в результате дефицита цены, по которым могут быть приобретены товары, фактически устанавливаются на уровне бесконечности. С другой стороны, в условиях чрезвычайной ситуации готовность потребителей платить очень высока, хотя и далека от бесконечной. Поскольку товары могут быть доставлены на рынок по стоимости, которая ниже той суммы, которую готовы платить потребители, потенциальный излишек для потребителя разрушается законами против взвинчивания цен и создаваемым ими дефицитом. Объем излишка для потребителя в том случае, если кривая спроса резко поднимается почти от исходной точки, громаден — можно сказать, произвольно велик.

[44] Разбор как теоретических отношений между ценовыми ограничениями и дефицитом, так и ситуации с дефицитом бензина в 1970-е годы можно найти во многих учебниках по экономике, в том числе наиболее примечательном из них, P. Samuelson and W. Nordhaus, Economics (Boston: Irwin McGraw-Hill, 1998).

[45] Или, точнее, они не будут делать это легально. Пока законы против взвинчивания цен ограничивают предложение, никак не снижая спрос, сохраняется вероятность возникновения черного рынка релевантных товаров. Можно ожидать, что на таком рынке цены будут еще выше, чем на рынке без законодательных ограничений в связи с повышением трансакционных издержек, необходимых для того, чтобы обойти закон. Также мы можем ожидать, что вероятность мошенничества и прямого принуждения будет выше в связи с невозможностью для потребителей воззвать к закону для разрешения споров, возникающих в связи с их незаконной трансакцией. Аналогичный разбор экономических последствий запрета наркотиков см. в M. Thornton, The Economics of Prohibition (Salt Lake City: University of Utah Press, 1991).

[46] Вопрос о сравнительной нравственной предосудительности игнорирования и эксплуатации я рассматриваю в Zwolinski, "The Ethics of Price Gouging", Business Ethics Quarterly 18, no.3 (2008): 357-60.

[47] См. A. John Simmons, On the Edge of Anarchy (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1993) и Brian Barry, "Lady Chatterley’s Lover and Doctor Fischer’s Bomb Party: Liberalism, Pareto-Optimality, and the Problem of Objectionable Preferences" в Foundations of Social Choice Theory, ed. J. Elster and A. Hylland (Cambridge: Cambridge University Press, 1986).

[48] Действительно, эти препятствия кажутся очень похожими на те, с которыми сталкиваются рыночные социалисты, устанавливая цены в отсутствие рыночных сигналов. О связи между проблемами рыночного социализма и определенными формами экономического регулирования см. Israel Kirzner, The Perils of Regulation: A Market Process Approach (Coral Gables, Fla.: University of Miami School of Law, Law and Economics Center, 1979).

[49] Ср. A. Buchanan, Ethics, Efficiency, and the Market (New York: Rowman and Littlefield, 1988).

[50] Ср. F. M. Bator, "The Anatomy of Market Failure", Quarterly Journal of Economics 72 (1958): 351<->79.

[51] Ср. A. Roth, "Introduction to Experimental Economics", в The Handbook of Experimental Economics. ed. J. K. Hagel and A. E. Roth (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1995), 3<->109.

[52] См., например, A. Mas-Colell, A., M. Whinston, et al., Microeconomic Theory (Oxford: Oxford University Press, 1995); V. Smith, "Markets as Economizers of Information: Experimental Examination of the ‘Hayek Hypothesis’", Economic Inquiry, 20 (1982): 165<->79; и Gode, D. K. and S. Sunder, "Allocative Efficiency of Markets with Zero-Intelligence Traders: Markets as a Partial Substitute for Individual Rationality", Journal of Political Economy 101, no.1 (1993): 119<->37; все цит. по D. Skarbek, "Market Failure and Natural Disaster: A Reexamination of Anti-Gouging Laws". Public Contract Law Journal 37, no.4 (2008): 709<->18.

[53] См. Israel Kirzner, The Perils of Regulation: A Market Process Approach (Coral Gables, Fla.: University of Miami School of Law, Law and Economics Center, 1979).

[54] См. Hayek, "Competition as a Discovery Procedure" в его New Studies in Philosophy, Politics, Economics, and the History of Ideas (Chicago: University of Chicago Press, 1968).

[55] Обзор этой литературы см. в W. Mitchell, and R. T. Simmons, Beyond Politics: Markets, Welfare, and the Failure of Bureaucracy (Boulder, Col.: Westview Press, 1994); G. Tullock, Government Failure: A Primer in Public Choice (Washington, D.C.: Cato Institute, 2002).

[56] См. "City Seeks to Buy Excess Flu Vaccine" (15 октября 2004 г.), Boston Globe, p. B2 по ссылке http://www.boston.com/news/local/massachusetts/articles/2004/10/15/6_accused_of_rmv_permit_scheme/ (проверено 2 марта 2009 г.).

[57] Или, по крайней мере, они могут воспользоваться некоторыми проявлениями эффективности рыночной системы ценообразования. Критика второго типа подхода, разобранного выше, содержится в шестой части «Что видно и чего не видно» Фредерика Бастиа в G. B. de Huszar, ed., Selected Essays on Political Economy (Irvington-on-Hudson, NY Foundation for Economic Education, 1995) [Рус пер. доступен по адресу: http://www.inliberty.ru/library/classic/576/].

[58] Crist, C. (2004). Attorney General Charges Two Florida Hotels With Price Gouging, скачано по ссылке http://myfloridalegal.com/__852562220065EE67.nsf/0/A15CA108ECBF1DDE85256EF30054D0FC?Open&Highlight=0,gouging,palm,beach

[59] Sowell, T. 2004. "Price gouging" in Florida. Jewish World Review, September 28. Скачано 15 ноября 2007 г. по ссылке http://www.jewishworldreview.com/cols/sowell091404.asp.

[60] Это было одним из важнейших открытий французского политэконома XIX века Фредерика Бастиа, наиболее известное изложение которого содержится в его «Что видно и чего не видно» в G. B. de Huszar, ed., Selected Essays on Political Economy (Irvington-on-Hudson, NY Foundation for Economic Education, 1995).

[61] Общее изложение см. в Israel Kirzner, The Meaning of Market Process: Essays in the Development of Modern Austrian Economics (New York: Routledge, 1996).

[62] Например, в знаменитом труде Д. Канемана и А. Тверского (D. Kahneman, and A. Tversky, Judgment Under Uncertainty: Heuristics and Biases (Cambridge: Cambridge University Press, 1982) содержится множество примеров того, как нравственные доводы недолжным образом оказываются менее значимыми, чем словесное оформление или порядок подачи информации. Недавно Джонатан Хайдт показал, что наши нравственные доводы во многом руководствуются эмоциональными реакциями — такими как брезгливость — или подстраиваются под них. См. J. Haidt, S. H. Koller and M. G. Dias, "Affect, Culture, and Morality, or Is It Wrong to Eat Your Dog?", Journal of Personality and Social Psychology, 65(1993): 613<->28 и J. Haidt, "The Emotional Dog and its Rational Tail: A Social Intuitionist Approach to Moral Judgment", Psychological Review, 108( 2001): 814<->34.

[63] Отметим, что это значительно более слабое условие, чем если бы мы сказали, что в нашем распоряжении не должно быть альтернатив, дающих лучшие результаты с точки зрения морали. Безусловно, действие может быть морально допустимым, даже если оно не приводит к морально оптимальному результату.

[64] О том, что порой это касается и поведения частных лиц, я могу лишь строить предположения. В отношении поведения частных фирм подобные спекуляции не нужны. Стивен Хоровиц документировал реакцию частного сектора на ураган «Катрина», отметив, что за две недели, прошедшие после этого природного бедствия, Wal-Mart поставил в Луизиану более 2500 фур необходимых товаров, значительная часть которых была роздана бесплатно. Быстрота реакции была обеспечена наличием у Wal-Mart разработанных механизмов прогнозирования штормов, позволяющих завезти товары в магазины до повышения спроса. В случае крупных фирм возможность повысить цену часто оказывается ненужной для создания стимула к тому, чтобы предпринимать такие упреждающие меры, поскольку экономический успех таких фирм зависит не столько от прибыли, полученной в результате единичной продажи, сколько от их деловой репутации и долгосрочной лояльности покупателей. См. Steven Horowitz, Making Hurricane Response More Effective: Lessons from the Private Sector and the Coast Guard During Katrina, Washington D.C.: Mercatus Center (2008); и "Wal-Mart to the Rescue: Private Enterprise’s Response to Hurricane Katrina", The Independent Review, 13, no.4 (2009).

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.