29 марта 2024, пятница, 10:47
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

29 ноября 2010, 13:21

Мария Кравцова: «Надо предлагать свои инициативы»

Евгения Абрамова, «Полит.ру»: Какое у Вас образование?

Мария Кравцова, художественный критик, куратор: Я окончила РГГУ, факультет истории искусства. Я поступила туда в 1997 году и училась, наверное, в лучшие годы РГГУ, когда там было много преподавателей, сформировавших университет в начале 1990-х. Факультет истории искусств не был самым сильным факультетом, тем не менее его большим плюсом было то, что там хоть как-то пытались преподавать историю искусства второй половины ХХ века. Я слушала лекции Нэнси Сарсинг по послевоенному искусству. Но Нэнси – американка, и это был очень американоцентричный взгляд, например, на абстрактное искусство. В один ряд с Кандинским с Мондрианом она ставила Джорджию О’Кифф. Теорию современного искусства нам читал Евгений Викторович Барабанов, но это был очень тяжелый для восприятия курс, и преподаватель, на мой взгляд, не пытался сделать его более внятным для студентов, у которых знания были основаны больше на классическом искусстве.

Так как знаний по методологии и источниковедению мне явно не хватало, я искала дополнительные возможности получить их на других факультетах. Я брала отдельные курсы на факультете лингвистики и на историко-филологическом факультете, который и являлся на тот момент ядром РГГУ. Я там училась у блестящего историка-медиевиста Игоря Николаевича Данилевского, который занимается Древней Русью. Мой диплом был посвящен Средним векам, но при этом меня всегда очень интересовало современное искусство.

В какой-то момент однокурсница рассказала мне про некую Школу современного искусства, которая находилась у станции метро «Аэропорт», обещала мне показать, где это. Но она не пришла на встречу, и я несколько раз ездила, чтобы найти это место. Я ходила туда на лекции и занятия, которые там устраивали для молодых художников, страшно боясь, что меня оттуда выгонят, ведь я была вольнослушателем. Почти все мои первоначальные знания были получены там.

Е.А. А что собой представляла эта школа, связанная с Фондом Сороса? Как она функционировала?

М.К. Это была довольно странная история. Они набрали на курс молодых художников, их обучение формально длилось год, но они проучились полгода, один семестр. В это время нам читали лекции по истории модернизма, по теории искусства, и там были практические занятия, но я на них не ходила. И раз в неделю или две мы делали практические опыты – тематическую выставку. Все это совершенно неожиданно закрылось, потому что, как я поняла, Сорос прекратил финансирование.

Е.А.: Почему Вы не пошли в аспирантуру?

М.К.: Я сначала очень хотела, тем более что на этом настаивали мои родители. К тому же я очень тяжело уходила из университета. После его окончания я еще год проучилась на разных курсах истфила. Но потом я задала себе вопрос: «К кому здесь можно пойти в аспирантуру?». Было совершенно очевидно, что я буду заниматься современным искусством, но кто мог быть моим научным руководителем? Не неформальным, как часто у нас бывает, а реальным, который может передать мне какие-то знания. Сегодня я считаю, что мое решение не поступать в аспирантуру было вполне осмысленным, потому что я решила заняться практикой современного искусства.

Е.А.: Вы пишете в очень большое количество изданий. Расскажите, как их количество нарастало и про варианты сотрудничества с ними.

М.К.: Я работала в изданиях разных форматов: в изданиях по искусству, глянцевых журналах, женских, в издательских домах, которые выпускают деловую прессу, и в таблоиде.

Как человек, который пишет об искусстве, я начинала свою деятельность с газеты «Гудок». Моим первым редактором был Алексей Анастасьев, его родители – это профессура МГУ, а сейчас он работает в журнале «Вокруг света». Алексей говорил мне много комплиментов, в частности, по поводу того, что я умею писать и мне не надо этому учиться.

Но настоящим Университетом была моя, на самом деле, не первая, но на много лет основная работа. Через месяц после окончания университета я начала работать в журнале «Артхроника», где проработала семь с половиной лет.

Е.А.: Что это был за таблоид, и что за деловое издание?

М.К.: В «Артхронику» меня ангажировали в 2002 году. Моя зарплата на тот момент составляла $400. Для вчерашней студентки это были нормальные деньги, но проблема заключалась в том, что, несмотря на рост курса доллара, инфляцию, нам не спешили прибавлять зарплату. И я решила в какой-то момент не ныть, а решать свои проблемы самостоятельно. И когда мне предложили сотрудничество со «Столичной вечерней газетой», я согласилась и пошла к ним в штат с зарплатой $700. Но газета была явно предвыборная, анти-лужковского сорта. Я там проработала полгода, и писала довольно много: у меня была норма – одна заметка в день. Плюс по вторникам выходило спецприложение «Культура», куда надо было писать тематические статьи, например, про образы политиков в современном искусстве. Это была очень большая нагрузка, к тому же, в какой-то момент поменялся главный редактор, и он стал ориентироваться на бульварную, желтую прессу.

Редактором отдела культуры была девушка моего возраста – Ольга Шакина, выпускница журфака МГУ, и она совсем иначе, чем я, представляла, как пишутся тексты. Ольга Шакина сказала мне, что я не умею писать статьи, и сейчас я бы с ней согласилась. Она мне составила инструкцию по поводу того, что обязательно должно входить в структуру статьи. И я ей благодарна за то, что она помогла мне понять, как структурируются тексты. Я этим до сих пор пользуюсь. Плюс еще работа в таблоиде научила меня мобильности и готовности к очень многим вещам.

Потом газета выполнила свои функции, не смогла повлиять на мнения избирателей о Лужкове и после выборов довольно быстро закрылась.

Какое-то время я сидела без второй работы, но через год мне позвонила совершенно незнакомая мне женщина Людмила Лунина и предложила мне поработать в издательском доме «Секрет фирмы», , который выпускал такие издания как «Все ясно», журнал о правах потребителя «Имеешь право», деловую газету «Бизнес». И я работала несколько прекрасных лет в качестве обозревателя журнала «Все ясно», где вела две рубрики. Одна была посвящена искусству, а вторая – механизмам и изобретениям, она называлась «Разобрать предмет».

Особенностью этого журнала было то, что он писал о многих вещах в междисциплинарном ключе. Там я научилась рассматривая искусство с социологической, антропологической, политической точек зрения. Мои лучшие тексты для этого издания представляют собой маленькие междисциплинарные исследования. Это было всегда очень интересно.

Что касается оплаты моего труда, то мы договаривались на $600, что в принципе вполне соответствовало моим нагрузкам. У меня сначала была статья раз в неделю, потому что журнал был еженедельный. Потом, когда они перешли на ежемесячный формат, у меня было два исследования в каждом номере. И за отдельные гонорары, обычно $150, я писала статьи, которые не касались моих рубрик. Все было кристально честно.

Е.А.: А глянцевые журналы?

М.К.: Я считаю, что с точки зрения пропаганды современного искусства в России глянцевые журналы сыграли довольно большую роль, и часто говорю об этом, хотя понимаю, что мои коллеги арт-критики со мной никогда не согласятся. Естественно, такие журналы как Vogue, Harper’s Bazaar, L’Officiel просто имитировали западные форматы. Но тем не менее, в этих изданиях очень много статей было посвящено современному искусству. Они приучали к этому искусству читателей, постоянно внушая им, что это модно, это популярно, соответствует современности.

Я стала свидетелем того, как на протяжении 2000-х из маргинальной сферы современное искусство стало действительно более значимой социальной сферой. Вошло в моду, если так можно выразиться.

Естественно, со всеми этими изданиями я начинала сотрудничать из соображений дополнительного заработка. Как я уже говорила, моя зарплата в «Артхронике» составляла $400, плюс я иногда получала гонорары за большие исследовательские тексты, и до какого-то момента эти деньги выплачивались очень нерегулярно, раз в несколько месяцев. А в Harper’s Bazaar, например, за каждый мой текст, даже если это была пара строчек, напечатанных на одной полосе с картинкой, мне платили $100.

Е.А.: То есть Вы без стеснения пишите в глянцевые журналы, полагая, что это пропаганда современного искусства в обществе, заинтересованном в журналах такого рода?

М.К.: Да. И я не понимаю, почему тут должно употребляться слово «стеснение». Я могу ответить на вопрос, чем я конкретно занимаюсь: я занимаюсь пропедевтикой, просветительской деятельностью. И зачастую обращаюсь не к маленькому кругу изысканных читателей текстов об искусстве, а к более широкому кругу читателей, которые, возможно, еще не постигли все тонкости искусства. И я занимаюсь преподавательской деятельностью и общаюсь с людьми, которые хотят узнать об искусстве и его понять. И я готова предложить им разные методы и средства получения таких знаний. Я считаю, что современное искусство – это лаборатория толерантности, демократии в нашем довольно не толерантном обществе. И у меня есть представление о своей миссии.

Е.А.: Вы говорили о преподавании – это Высшая школа экономики?

М.К.: Да, я читаю теорию и историю. Мой курс называется «Теория и философия современного искусства», но поскольку моим студентам не преподавали историю современного искусства, я сейчас перестраиваю курс, в том числе, и для того, чтобы они получили знания по истории искусства, просто потому, что теория современного искусства в ХХ веке очень сильно отставала от практики. Например, опыты Дюшана, то, что он делал в 1910-е годы, теоретическому осмыслению подверглись только в 1960-е. Мне сказали, что это мой авторский курс, я могу с ним делать все, что угодно, я считаю, что у меня вполне развязаны руки.

Е.А.: На каком факультете Вы читаете, сколько часов в неделю, сколько у Вас студентов, и сколько Вы за это получаете, если эту сумму можно назвать?

М.К.: Я читаю свой курс на философском факультете (там есть кафедра наук о культуре), раз в неделю по понедельникам две пары. Так как это связано с теорией, там надо читать тексты, и я стараюсь делать так, чтобы студенты не перегружались. Студентов 20 человек. Получаю за это 5 тысяч рублей в месяц.

Для меня это новый опыт, возвращение в академическую среду. Я начала читать модернизм и постмодернизм довольно давно в разных аудиториях, потому что во второй половине 2000-х для этого были совершенно разные возможности. Современное искусство вошло в моду. Появились салоны, где приветствовались лекторы. И то, что я начала читать модернизм и послевоенное искусство, в какой-то степени структурировало мои знания по предмету. Чтение этого курса в Высшей школе экономики для меня тоже ученичество. Я учусь со своими студентами. Мои знания структурируются, в знакомых текстах я нахожу что-то новое. И мне это очень нужно, потому что есть разные опыты. И на самом деле они конечны.

Есть мой журналистский опыт, и мой опыт критика. Мне все время нужно попадать в какие-то новые ситуации, чтобы развиваться и в широком профессиональном смысле, и в узком, как, например, критику. С 2007 года я делаю выставочные проекты. Это очень сильно изменило мои взгляды на критику.

Первые мои кураторские опыты были связаны с галереей «Риджина», где я сделала как технический куратор выставку Павла Пепперштейна «Город Россия» . Моя роль заключалась в том, чтобы стимулировать Пашину работу, чтобы выставка открылась вовремя, как это было анонсировано журналистами, а также сделать каталог.

Чуть позже я сделала еще один проект, который уже был мой – из коллекции галереи «Риджина», которая существует уже очень давно и имеет довольно интересное собрание современного искусства. Это были ранние работы Пепперштейна, альбомы. Выставка так и называлась – «Альбомы»

Этот опыт повлиял на меня и как на критика. Я столкнулась со всеми теми проблемами, с которыми сталкиваются кураторы, когда готовят выставку, поняла, что выставка часто строится по принципу редукции. И после этого я практически перестала писать рецензии на выставки. С одной стороны, я считаю рецензирование ученическим жанром, с другой – у нас мало таких выставок, которые реально изменили что-либо в нашем контексте, стали трендообразующими. Но тем не менее, вы, наверное, согласитесь со мной, что почти всеми периодическими изданиями востребован только формат рецензии на выставку. То есть практически не востребована аналитика, не востребованы обобщающие тексты, не востребована попытка перейти от частного к общему.

После этих двух выставок прошло два года, прежде чем я согласилась поучаствовать в еще одном кураторском проекте, уже в рамках Года Франции в России, – сделать выставку французского классика Бертрана Лавье. И этот опыт тоже был довольно тяжелым.

Е.А.: Что Вы здесь называете «тяжелым»? Почему кураторский труд «тяжелый»? Из чего это состоит, чтобы было понятно, почему это вызывает такие чувства?

М.К.: Мое взаимодействие с Бертраном Лавье строилось не только на том, что мы обсуждали с ним концепцию выставки, т.е. какие работы конкретно показывать в России. Потому что понятно, что Франция и Россия – это разные контексты. Эта выставка должна была пройти в рамках Третьей московской биеннале в Музее архитектуры. Но за два месяца до биеннале, летом 2009 года, дирекция Музея архитектуры отказалась предоставить площадку. Абсолютно никак это не мотивируя. И нам пришлось перенести выставку, потому что мы не могли найти в предбиеннальской Москве площадку, которая бы удовлетворила художника такого уровня, как Бертран Лавье. Ведь он – художник того же поколения и статуса, как Аннет Мессаже, Кристиан Болтански – живых классиков современного искусства.

Мы очень долго искали площадку, и нам пришлось перенести эту выставку на год. В течение этого года поменялся и состав работ, потому что я указала ему на то, что он делает выставку в России, где зрители и даже художники существуют в такой еще романтично-реалистической парадигме восприятия современного искусства, тогда как Лавье является абсолютно постмодернистким автором. Работы, которые принесли Лавье известность, – инсталляции, в которых он совмещает, например, диван и холодильник, или демонстрирует апроприированные объекты, или, раскрашивая предмет, дает новую интерпретацию реди-мейда Марселя Дюшна – трудны для восприятия русской публикой. Именно по этому я уговаривала художника сделать выставку более эффектной визуально, и уговорила.

После этого на меня легли такие обязанности, как перевозка, страховка, изготовление каталога. Но если нам с точки зрения Музея архитектуры не повезло, то нам очень повезло с нашим вторым партнером – ЦУМ Art Foundation,  – который предоставил нам площадку. Потому что выставка Лавье была довольно дорогой, и если бы нам пришлось еще арендовать в Москве выставочное пространство, мы бы просто ее не сделали. Потому что арендовать в Москве площадку на месяц – это сотни тысяч евро. ЦУМ нам предоставил свою площадку совершенно бесплатно и помогал в организации этого события: пресс-конференции, открытие, алкогольные спонсоры, – все то, что требует огромных энергетических и денежных затрат. С этой точки зрения с ними было очень приятно общаться.

Е.А.: Кто оплачивал саму выставку?

М.К.: Организатором этой выставки было министерство культуры Франции и посольство Франции в РФ. И я была обозначена в договоре как куратор. В договоре было все очень четко прописано, вплоть до того, сколько раз в неделю во время этой выставки я должна быть на площадке с лекциями о творчестве Бертрана Лавье. Я ходила раз в неделю проверять состояние и сохранность работ, и проводила экскурсии для всех желающих абсолютно бесплатно.

Е.А.: Вы могли брать себе помощника для реализации перевозки, подготовки каталога и так далее?

М.К.: Я работала в сотрудничестве с сотрудниками французского посольства. Мне очень сильно помогла атташе по культуре посольства Франции Бланш Гринбаум-Сальгас. Без нее многие вещи у меня бы не получились. У нее огромный хранительский, кураторский опыт. Вообще, я могу сказать, что Бланш один из моих учителей, которые во многом сформировали мои взгляды на мир искусства. И мне помогали сотрудники культурного отдела посольства. Если бы мне не хватало этих усилий, если бы я должна была брать себе сотрудника, я бы платила ему из своего гонорара.

Е.А.: Ваш гонорар был адекватным Вашим рабочим обязанностям?

М.К.: Я получила 3,5 тысячи евро. Наверно, можно за кураторский проект получать больше. Но тому опыту, который есть у меня как у куратора, эти деньги абсолютно адекватны. Можно сказать, что я не столько за деньги, сколько новый опыт – организации международного проекта.

Е.А.: Вы ездили на стажировку во Францию. Что это было такое?

М.К.: Два года назад мне предложили поучиться во Франции. Я уже говорила, что есть конечный опыт, например, конечный журналистский опыт: ты все умеешь делать, делаешь это очень хорошо, делаешь это изо дня в день, и это прямой путь к профессиональному кризису.

Моя первая стажировка была организована фондом «Maison des Cultures du Monde». В рамках программы они собирают франкоговорящих иностранцев, чтобы познакомить их с французской культурной системой, которая построена после Второй мировой войны, оригинальна, и, я считаю, почти идеальна и очень эффективна. Эта стажировка проложила мне путь к следующим французским проектам и перевернуло в каком-то смысле мое сознание, потому что я получила адекватное, из первых источников представление о западных художественных механизмах. Программа моей стажировки была составлена так, что я получила возможность встретиться с кураторами Национального фонда современного искусства, музеев или их отдельных отделов, частных фондов, вроде Фонда Картье. Я поняла, что во Франции существует очень четкое и близкое мне представление о том, что культура находится на службе у социума. И существует огромное количество музеев, построенных для того, чтобы санировать проблемные с социальной точки зрения зоны. Хороший пример – музей MAC/VAL, который находится в не самом приятном пригороде Парижа, где в начале 2000-х там шла «война предместий». Или, например, музей Фабра в Монпелье – это не самый богатый французский южный город, где очень много иммигрантов и вообще довольно мрачно.

Я понимаю, что у французской культурной системы тоже есть свои недостатки, к тому же она сейчас меняется под напором «реформ» Саркози, который сокращает в том числе и расходы на культуру. Но тем не менее, я считаю, что она в какой-то степени пример для подражания.

После выставки Бертрана Лавье я отправилась стажировалась при Министерстве культуры. Встречалась с директорами и сотрудниками музеев, чиновниками, которые занимаются проблемами реституции, присутствовала в закупочной комиссии Национального фонда современного искусства, смотрела, как происходит закупка, как работает этот механизм, возможна ли коррупция.

Е.А.: У Вас есть планы переехать во Францию? Не только на стажировку, но и жить там.

М.К.: Нет. У меня нет таких планов по разным причинам. Во-первых, я упоминала уже слово «миссия». То есть я вполне верю в свою миссию здесь, миссию, связанную с современным искусством. А во-вторых, потому что во Франции молодым людям сейчас очень трудно найти работу. Очень многие мои знакомые-французы работают в Москве и ездят периодически во Францию на собеседования. К тому же эта ситуация еще усугубится, потому что французский парламент одобрил закон о повышении пенсионного возраста. И это еще меньше дает возможность молодым найти работу в современной Франции.

Е.А.: Вы пишите еще в иностранные издания: ARTnews http://www.artnews.com/home/ и Аrtpress. http://www.artpress.com/

М.К.: «Артхроника» начиналась во многом как издание, которое было скопировано с ARTnews, – это такой журнал обо всем. Изначально были договоренности, что там есть сотрудничество редакций. В частности, когда я пришла, там действительно публиковались иногда переводы из ARTnews. В свою очередь американский журнал иногда публиковал наши тексты. Так в ARTnews была моя довольно удачная статья об иконографии президента Путина в 2002 году.

Artpress вышел на меня сам: я думаю, меня прорекламировали мои французские друзья. И я им очень редко пишу про какие-то события в России. Очень редко, потому что русское искусство для них – явно не очень интересная история. Чтобы стало понятнее, год назад Artpress делал спецномер, посвященный России, – это были три большие статьи, объединенные в отдельную тему внутри журнала. А про иранское искусство они выпустили отдельный журнал.

Я не помню, что у нас было с ARTnews, потому что это было очень давно, а в Artpress мне присылают договор по почте, я его подписываю, потом они мне переводят деньги.

Е.А.: Расскажите про Вашу работу в «Артхронике».

М.К.: Моим настоящим Университетом была именно «Артхроника». В 2002 году туда только пришел новый главным редактор - Николай Юрьевич Молок, которому меня рекомендовала Марина Хрусталева – сотрудница Музее архитектуры. Николай дал мне несколько тестовых заданий, после чего взял меня на работу. С одной стороны, он выписал мне очень большой кредит доверия, а с другой стороны, он взял девочку-энтузиаста, которую за маленькие деньги можно было прекрасно эксплуатировать. Но при этом я очень громко могу заявить о том, что именно Николай Молок был моим первым настоящим учителем. Очень многие вещи я почерпнула от него. При этом он ревниво относился к моим посторонним проектам, и очень часто замечал, что я делаю индивидуальную карьеру и ему это не нравится.

Мои ученические годы в «Артхронике» продолжались с 2002 по 2005 год, до Первой московской биеннале. Но с 2005 года я была уже не просто человеком, который пишет в журнал, но человеком, который формирует этот журнал как проект. Я не только писала статьи, я предлагала свои темы, искала новых авторов, особенно среди молодых, придумывала обложки, в общем – создавала контент. И я бы, наверно, если бы обстоятельства сложились по-другому, до сих пор с удовольствием работала в «Артхронике». Потому что это абсолютно мое – я бы хотела работать в издании по искусству. Но сейчас у меня нет такой возможности.

Е.А.: Что произошло?

М.К.: Николай в какой-то момент то ли устал, то ли получил более выгодное предложение – стать директором по развитию Stella Art Foundation, и ушел из «Артхроники». Начали искать нового главного редактора, и им стала Милена Орлова. На тот момент нам казалось, что это адекватная замена, мы приветствовали ее. Милена долгие годы работала заместителем редактора отдела культуры газеты «Коммерсантъ». Для нас она была «принципиальная» Милена Орлова из «Коммерсанта», а это очень мощный бренд – в «Коммерсанте», принято считать, работают профессионалы высокого уровня. Хотя, последующие события переубедили меня в этом.

Но, после прихода Орловой на должность главного редактора, я довольно скоро стала испытывать профессиональный дискомфорт. Очень быстро я поняла, что не разделяю ее редакционную политику. И я уволилась – через полгода после начала работы с новым главредом. И вообще -  к январю 2010, в редакции уже не работал практически никто из команды Николая Молока. Вся редакция просто ушла.

Е.А.: Какого рода были разногласия?

М.К.: На последней планерке с Молоком, где присутствовала его преемница, Орлова нам сказала, что ей очень нравится наш журнал и она постарается сохранить ту генеральную линию, которую выработала редакция за предыдущие годы. Но скоро стало понятно, что журнал ей не очень нравится, и эта генеральная линия начала сильно меняться. У Милены другие представления о том, что такое команда, но при этом не очень четкие представления, что такое журнал по искусству и как его нужно делать.

Несмотря на то, что Николай, будучи главным редактором, мог стукнуть кулаком об стол, наорать на кого-нибудь, у нас были скандалы, мы друг на друга обижались, – у нас, тем не менее, было такое ощущение, что он первый среди равных. У нас была очень демократическая редакция. В частности, мы всё обсуждали на планерках, и были такие ситуации, когда Молок вносил предложение, а редакция говорила: нет, мы считаем, что так делать не надо. И он был открыт разным мнениям. Это «горизонтальная» политика. Хотя я понимаю, что Николай в какой-то степени ее имитировал. А Милена начала выстраивать «вертикальные» взаимоотношения с редакцией. Это отношение к людям, с которыми ты работаешь, не как к креативной команде, которая придумывает и воплощает свои идеи, а как к исполнителям. Наверно, это нормально, когда ты маленький, когда ты ученик, но когда ты уже достиг какого-то уровня профессионализма, уже не интересно выполнять задания. Я могу сама для себя придумать много всего интересного, и идеально это исполнить так, как я хочу.

Еще появились некоторые моменты в политике издания, которые мы не могли себе объяснить. В частности, еще при Молоке одна дама, связанная с арт-рынком, начала делать предложение, как сотрудникам редакции, так и рекламному отделу: она желала, чтобы материал о ее персоне был напечатан в нашем журнале, причем в конкретной рубрике – «Личное дело». Мы там печатали тексты биографического характера о самых разных участниках художественного сообщества – представителях аукционных домов, коллекционерах, журналистах, директорах музеев. Мы поговорили об этом на планерке, и поняли, что дама недавно этим занимается, что надо еще понаблюдать за результатами ее деятельности. Мы все ей желали хорошего полета, но тем не менее, тогда предпочли занять выжидательную позицию. При этом нас несколько смущала такая откровенность предложения: мы все-таки сами формулировали то, о чем хотим писать.

И мы были очень удивлены, когда материал об этой даме, сугубо хвалебный, все-таки был, по решению нового главного редактора, напечатан в одном из номеров «Артхроники». С редакцией факт этой публикации уже не обсуждался, и на вопрос, как же так получилось, мы не получили внятного ответа.

Меня это страшно озадачивало, напрягало, раздражало. Но при этом я прекрасно понимала, что я всего лишь рядовой сотрудник, и я не мастер подковерных и офисных интриг. Мне было очень тяжело уходить из «Артхроники», я два раза писала заявление об уходе и забирала обратно, но в результате ушла.

Е.А.: Почему Вы не пошли работать в OpenSpace?

М.К.: Я все лето и осень 2009 года искала себе новую работу, но начался кризис, позакрывались многие издания. Многие из них кинули меня на деньги с гонорарами. Я старалась найти себе какой-то запасной аэродром. И столкнулась с тем, что с моим профессиональным уровнем, профессиональными амбициями и темпераментом просто негде работать.

Те места, которые мне предлагались, – это были места «девочек». С точки зрения оплаты труда и того, что надо делать, – это все было для вчерашних студенток, которые только пришли в эту структуру и готовы в ней развиваться, сначала поработав подмастерьями. Почему так произошло, Вам уже объяснил Валентин Дьяконов в своей статье «Для тех, кому за сорок». Я пошла на Openspace – там была уже сформирована редакция и работали Екатерина Деготь и Давид Рифф, и было совершенно очевидно, что я там могу работать только в качестве фрилансера. Мы обсудили с Екатериной в кафе, что я ей могу предложить, какие темы. Потом стало понятно, что мы не всегда смотрим на один и тот же феномен одинаковыми глазами – и именно это делает невозможным сотрудничество с порталом.  

Я сейчас очень много сотрудничаю с глянцевыми журналами, чтобы заработать деньги, естественно. Но там тексты об искусстве, культуре имеют определенный формат, и понятно, что это не тот формат, который способствует профессиональному развитию. Но пока никаких перспектив нет, меня никто не ангажирует на профессиональную работу.

Хотя я считаю, что надо предлагать свои инициативы. Например, я открыла в Интернете свой блог на blogspot.com, где я буду помещать либо свои большие статьи, либо маленькие тексты. Это будет мой индивидуальный проект, финансируемый мною, в пространстве Интернета.

Е.А.: Вы активный участник жизни социальных сетей. У Вас есть страница на Facebook.

М.К.: Это связано с тем, что мне пришлось уйти из «Артхроники». Просто у меня не осталось никакой площадки для высказывания. И моя страница на Facebook посвящена только проблемам искусства. Но мои друзья говорят, что именно мой Facebook сделал меня более открытой фигурой, и в целом положительно повлияло на мой, скажем так, имидж в сообществе - если раньше я вела с людьми монолог, теперь, благодаря интерактивности сервиса, мы перешли к диалогу.

Мария Кравцова, художественный критик, куратор, историк искусства. Родилась в 1981 году в Москве. В 2002 году окончила РГГУ, факультет истории искусства. В 2000 году – вольнослушатель Центра изучения современного искусства в Москве. В 2002–2010 годах работала в журнале «Артхроника». Сотрудничала с журналами Artnews, Artpress, Harper’s Bazaar и другими. Куратор выставок Павла Пепперштейна «Проект Россия» и «Альбомы» в галерее «Риджина» и выставки Бертрана Лавье Aftermoon в ЦУМе. С 2010 года читает авторский курс «Теория и философия искусства» в Высшей школе экономики. Работает редактором отдела «Искусство» журнала L’Officiel.

Описание проекта Полит.ру «Условия труда творческих работников»

Ранее в проекте:

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.