Адрес: https://polit.ru/article/2011/03/31/messtyp/


31 марта 2011, 17:58

Хочется спорить (2)

Я сердечно благодарен Аркадию Штыпелю за  умный, галантный, необычайно искрений и дружелюбный отклик о моей последней книжке. Со многими его замечаниями и рассуждениями я согласен. Да, первый том «Норумбеги» получился почти светской книгой, более того – близкой к популярной. Это – введение, разъяснение, описание, пусть и подкрепленное серьезным корпусом собственно поэзии. Я не мог не сделать этого, потому что в первую очередь надеюсь на отклик людей и даже поэтов. Я догадываюсь, в какое время живу, но надежда, как говорят, умирает последней. Почему бы не попробовать достучаться? Книга – нормальная, человеческая, достаточно простая -  другое дело, какая за ней стоит жизнь, куда ведет эта дорога, в конце которой, как предполагается, будет, наконец, сформулирована так называемая «весть». Пожалуй, это и должно стать целью «Норумбеги».  Экстраполяции уже происходят – слова подбираются и рано или поздно найдут свое место.  Если бы я окончательно ступил бы на “путь воина», то стихов бы не писал. В традиционной культуре подобное творчество не предусматривается, хотя я слышал, что, например, король Непала сочиняет стихи. В общем, это сводки с боевых действий – иногда почти исповедь. Острожный репортаж о продолжающейся битве богов  -  мне это объяснение милей конспирологических теорий или предположения, что все идет само собой, следуя массовым импульсами произвола.    

Я рассчитываю на долгий разговор, и, если мой замечательный собеседник согласится поддержать меня в этом, начну излагать свои аргументы в пользу «варварства» экономно, заглядывая на один-два шага вперед. Все равно наша дискуссия уже расписана как по нотам контекстом существования – единством и борьбой прогресса и традиции, эволюции и инволюции, идеального и материального, неба и земли, востока и запада…

Зайду издалека –  нейтрально. Упрощенной теорией о различных человеческих менталитетах. Чтобы не заблудиться в архетипизации Юнга, возьму наглядную классификацию Б.Переслегина, упоминаемую в самом начале первой части «Норумбеги». Автор предполагает, что в мире существует четыре типа ментальностей, называя «варварский», «аристократический», «интеллигентский» и «буржуазный» модусы поведения. Короче говоря – два сравнительно древних и два современных менталитета, вынужденных мирно или не очень мирно сосуществовать в повседневности. Нас они интересуют только лишь по отношению к поэзии. Социальные, политические, сексуальные и отчасти религиозные моменты опускаем.  Вспоминаем шаманство, жречество, княжество, дворянство, фольклор и вынужденно признаем, что «песни во славу богов и себе подобных» традиционно создавались носителями наиболее древних характеров. Поствавилонское смешение сословий и каст новейшего времени приводит к тому, что к поэзии начинают обращаться группы людей, генетически с молитвенным «ремеслом» не связанные – согласно наличию свободного времени, необходимости самовыражения и, что главное, в появлении чисто светского восприятия культуры, существующей преимущественно для развлечения или пробуждения угасающих в спешке выживания  чувств.  Замечательно. Новые типы человека осваивают неожиданные профессии, привносят нечто свое в общую копилку культуры. Я – не против, но, все это, как ни верти, похоже на эксперимент, нововведение, карнавальную подмену.  Любопытно и даже симптоматично, что мельком обращаясь к прошлому, Аркадий говорит об «охотничьем и военном, пастушеском и земледельческом, торговом, караванном и мореплавательском, социальном» и даже любовном опыте, опуская опыт духовный, а ведь именно он интересовал меня в первую очередь. Системы иерархий, состояний и инициаций, постов и праздников, ритуалов и молитв,  расписанные по временам года и эпохам, согласно опыту тысячелетий, более того – работающие – надо полагать, на пользу людям и обществам – мне было интересно именно это.  Какая разница, из каких предпосылок исходит «вполне «рациональная» симпатическая магия», если она  действенна? Какая-нибудь бурятская колдунья и знать не знает, почему для сглаза надо сделать то-то и то-то, а для того, чтобы птицы по весне вернулись - плеснуть  вслед улетающей стаи молока… Это опыт, традиция. Поэзия в действии, как я привык говорить последнее время.  Прежде всего, это красиво. И на каком-то интуитивном уровне осмысленно. На мой взгляд - поэзия именно об этом. В интуитивном преображении и осмыслении времени и пространства, во включении через ритуальность в жизнь космоса.  Индейцы зарывают преждевременно умерших детей у дороги, чтобы их души вернулись в проходящих по ней женщин. Это тоже интригующе красиво и к тому же имеет смысл.

А я ведь именно смысла ищу, и в жизни и поэзии – и это вовсе не абстрактная интенция – это конкретика действий, передаваемая через символику и обряд. Научная, если хотите, величина. Не посмеем же мы отрицать, что Элиаде – великий ученый, Топоров и Иванов подарившие славянству его прошлое – всего лишь коллекционеры сказок. Материализм Фрезера и Тейлора не явился препятствием для вдохновенного собирательства и анализа мировых мифологий, и в результате привел к удивительной для «рациональной» цивилизации картине мира, граничащей с «метафизической». Фантастическая,  масштабная, насыщенная образами и картинами, реальность жизни наших пращуров, по богатству поступков и переживаний существенно превосходит нынешнюю постиндустриальную действительность. Какая главная книга, вышедшая в России в прошлом веке? Энциклопедия «Мифы народов мира». И это не я сказал. 

В недавнем разговоре с Леонидом Костюковым прозвучало, что литература отворачивается от «наследия предков» поскольку сама призвана создать миф. Отчасти верно. Другое дело, что в результате получается «художественная самодеятельность», мало чем подкрепленный (и к тому же, бессмысленный) эксперимент. Какая у художника цель? Стать знаменитым?  «Мы не врачи – мы боль». Чья боль? Собственная? Народная? Мировая скорбь? В традиции «передовых сословий» понятно лишь первое.   «Я стою на том, что сочинение песен, посвященных себе подобным, есть величайшее достижение человечества», говорит Аркадий. Я согласен: теплота и понимание ближнего своего – великая вещь. Но разве это все? «Понапрасну ни зло, ни добро не пропало. Все горело светло. Только этого мало». Не от жадности же говорит это замечательный поэт. Жизнь и текст, несущие в себе лишь конечные истины, обречены. «Этого мало». 

Разговоры в пользу бедных мне немного против шерсти, я не склонен к увещеваниям. К тому же, обращаясь к «себе подобным», говоря о свободе личности и ее праве на реализацию, почему бы не задаться вопросом – где в современности эта самая личность? Вы что, впрямь считаете, что наше время воспитывает самостоятельно мыслящих людей?  Свободных художников? Невольников чести? Все давно уже разделилось не на архетипы Юнга, а на бренды и типажи, тиражируемые в зависимости от фантазий кутюрье от культуры, а, в конечном счете, заинтересованности правящих классов в оглуплении масс. И это не Маркс придумал. Это конфликт интересов, борьба за существование. Скажете о безграмотности и нищете рабовладения и феодализма? Соглашусь. Но я же не об уровне комфорта и образования, а о законе, который един и для всех – и не Конституция это – а суд Божий.

 «Ни о «Книге Екклесиаста», ни о «Песни песней» не скажешь ведь, что они сложены во славу богов». Зато они сложены под пристальным взглядом Бога. Другое время на дворе. Господь постоянно возрождается в свете людских молитв. «А исландские саги - это вообще все больше про соседей и родственников…» Не забывай, Аркадий Моисеевич, что герои саг - родственники богов, а порой и – сами боги.  Я написал в книжке: «Генеология – главное знание, которым должен был обладать человек в родоплеменном обществе, но оно было лишено смысла, если человек не представлял отношения своего рода с другими родами, в том числе сверхъестественными.  Представление о предках как об едином народе возможно не только потому, что нынешнее разделение мира на два общества (цивилизованное и отсталое, продвинутое и традиционное, бледнолицых и краснокожих) позволяет без труда это сделать, но и потому, что фундамент культур прошлого в Старом и Новом свете идентичен, как пирамиды установленные по всему миру по одним и тем же законам, общие сказания о потопах и фатальной неизбежности конца Света». 

Я, Аркадий, общее ищу, примирительное – я, если хочешь, как отец троих детей в тотальной манихейской войне богов, преходящей в гуманитарные бомбардировки, не заинтересован. Объединение священных почв – отсюда же,  и молитва за избавление от призраков тоталитарных палачей, и похороны игрушечного Ленина, и тотемные черепахи, коровы и ежики, и бубны и варганы, прекращающие дожди…  И наши телезаговоры с Володей Смоляром с антиподами для остановки глобального потепления… Все это как бы замысел и промысел. «Двух столетий позвонки»? Нет, хочется склеить большее, много этих частей и осколков, хотя, по существу речь по прежнему о средневековых «двух половинках меча».

Да, мы в паталогически светском дискурсе, это факт. Но это не человеческая трагедия, а космическая. На личном уровне можно быть счастливым в любое время. Вот говорят об ужасе «существования пассионария в инерционной фазе развития общества». Какой он тогда пассионарий, если для него существуют страх и ужас? Столь любимый моему сердцу Роберт Грейвс - тоже по существу светский писатель, для многих фантазер, начитанный чудак. Однако он верит, что когда-то существовал магический язык поэзии, способный превращать деревья в воинов, передвигать монолиты и излечивать массовые эпидемии. И теперь этот язык утрачен, хотя договориться вновь до магических формул возможно (о способах пока помолчим).  Я чувствую силу воображения Грейвса,  знание парадоксальных  исторических деталей, и хочу ему верить, поскольку в этой ипостаси поэзия обретает смысл. Ты знаешь, по Грейвсу ведь даже Дилан Томас –  путаник и пустозвон и он здесь, конечно, лирически ошибается. Томас как никто другой чувствовал разлом времени – переводя его стихи, я чувствовал в нем чуть ли не есенинский пафос «хилых» деревень… Вот она, «трещина через сердце поэта» - благодаря этой трещине поэзия могла бы вновь внятно и страстно заговорить, если бы мы вновь этот разлом ощутили. Поэзия вновь могла бы стать духовной практикой – творчество «русских гулливеров» (А.Тавров, О.Асиновский, К.Латыфич и т.д.) я определяю именно так.

В обществе существует «традиционный или стихийный тип человека», пусть и задвинутый на второй план, как фольклор. Он, на мой взгляд, и может стать носителем поэзии, которая нужна не только собратьям по перу, но и всем остальным людям. Мюнхгаузен в известной киношке, не смотря на насмешки,  лезет на пушку, и ни у кого не вызывает сомнения, что он полетит на луну. Это – художественная логика. По этой же логике к небесам возносятся Христос, и например, Гайавата. Или падают главные книги с небес. Чтоб даже не было возможности усомниться, что написано людьми в корыстных «опиумо-народных» интересах. Иррациональность и метафизика, о которых ты с сомнением говоришь, никуда не исчезли -  ушли в подсознание вместе с чертами, троллями и русалками. Проблема в том, что раньше они были «узаконены» и «подчинялись» некоторым правилам, а теперь нет. Это тоже не пугает. В человечество заложен инстинкт самосохранения – нас расколдовали, отобрали тайны и ритуалы – мы их выдумаем по новой, или вернем. Потому что того, что есть – мало. И я не один такой, это точно.  Информационная блокада – чушь. Информационные технологии – в зачаточной стадии – мы ими еще не научились толком пользоваться, отсеивать зерна от плевел, отличать важное от сиюминутного. Я  не в курсе, насколько сам - пассионарен или традиционен… Ну, темперамент есть, хватает пока. Главное, что на моем пути появляются единомышленники и добрые собеседники. Такие, как ты, Аркадий Моисеевич. Когда ты читаешь свои стихи – шаманишь, сам того, наверное, не замечая. «Поэта далеко заводит речь». Вот туда и заводит.

Есть еще одна прикладная вещь – преодоление литературщины – этим, как известно, занимается каждое поколение стихотворцев. И я тоже занимаюсь, хотя точно не понимаю,  к какому поколению принадлежу.   Зачем смотреть лишь в глубины веков? Виток преодолен – от индивидуалистического культа, начатого у нас в стране Пушкиным, до трагической бессмысленности Пригова. Нам досталось болотное бульканье, которое чудаки и энтузиасты называют сейчас поэзией. Болото по законам природы мелеет. Костер прогорает, тлеют угольки. Ну и начинается возвращение. Вечное возвращение, если хотите. Линейность времени – модель, упрощенка, глупость. И катаклизмусы ожидаются не потому, что Владимирович поссорился с Анатольевичем, а потом что от космической цикличности никуда не уйти. И все были (а, возможно и сейчас) в курсе: индусы, кельты,  ацтеки, евреи… все, кроме цивилизованных налогоплательщиков и просвещенных стихотворцев. Незнание законов, не избавляет от ответственности. Может, это даже плохо, что мы толком не знаем мистического учения Пифагора или алхимических опытов Ньютона. Что они зря работали, что ли? Отдавали свои лучшие годы во славу «ложных» наук? В ускорителях в какой-то степени занимаются алхимией, расщепляя вещество в нулевую пыль. Разница в том, что цель алхимии изменение себя самого в работе с материей, а в современной науке дальше материи (путь и в самых разных формах) дело не доходит. Дух – в стороне. А он для меня – реален, почти вещественен. К поэзии можно подойти аналогично. Преодоление текстового материала для преодоления самого себя. Прогресс остановить невозможно, сказал мне мой академик, прочитав «Норумбегу». Я и не хочу этого делать (деятельность Унабомбера не поддерживаю), но  до тех пор, пока толковой теория гравитационного поля не существует, позволь мне считать, что Стоунхендж построен благодаря заговорам Мерлина, сделавшего камни легче пуха. Согласно законам «художественной логики», как это сейчас принято говорить.

Ты говоришь, что Фрейденберг  в «Поэтике сюжета и жанра» предполагает, что из «ритуала развилась не только поэзия, но и вообще человеческая речь». На Биеннале в Венеции мы пытались защитить Солнце от посягательств темных сил – показывали заговорный перформанс, я просил Солнце «не уходить на Север». В какой-то момент мне посчастливилось прекратить пение и вежливое прослушивание коллег и удалиться в один из павильонов выставки. Там, в каком-то обшарпанном изнутри здании несколько почтенных мужчин, стоящих в отдалении друг от друга, свистели и чирикали, удивительно хорошо подражая голосам различных птиц. Заслушаешься. И знаешь, что я подумал? Что мне эта поэзия больше по вкусу, чем то, что я воспроизводил несколько минут назад. Что вот это и есть «настоящая поэзия», а моя – светская болтовня.  Человеческая речь могла начаться ритуалом, и им же может закончиться.  Все, в общем-то, в наших руках.