Задачи историка

Павел Юрьевич Уваров, историк, медиевист, директор Российско-французского УНЦ исторической антропологии им. М. Блока РГГУ рассказал Дмитрию Ицковичу и Анатолию Кузичеву о том, как устроена история и зачем она нужна  в передаче «Наука 2.0» — совместном проекте информационно-аналитического портала «Полит.ру» и радиостанции «Вести FM». Это не полный текст передачи, а краткое содержание.

Как история стала наукой

Как было, мы узнаем из источников. Дальше начинаются сложности: что считать источником, как с ним работать, насколько он достоверен, насколько верна наша интерпретация и т. д. Уже Геродот, Фукидид ставили вопросы как историки и ссылались: слышал от того-то, сам присутствовал, разговаривал со жрецом. Очень нескоро, в ХIХ веке, сформулировался такой критерий источника, как его верифицируемость: другой человек то же самое должен увидеть в этом же самом источнике. Это, конечно, значительно сложнее. Тогда история стала наукой.

Наукой история, видимо, стала не раньше ХIХ века. В Германии это произошло пораньше — это Берлинский университет, Леопольд фон Ранке с его знаменитым высказыванием, что историк должен знать, как, собственно, произошло все на самом деле (wie es eigentlich gewessen sein). Потом очень многие смеялись над этой фразой, но он сказал ее от чистого сердца. На соседней кафедре работал философ Гегель, который, видимо, его очень донимал всякими «вы, историки, должны» - и он ему ответил, что историки должны знать, как все было на самом деле, и все.

И ученые стали биться над тем, как же мы должны работать, чтобы узнать, что это было на самом деле. К концу ХIХ века была идея, что мы придумали метод, технологию: есть факт, мы с ним поработаем, мы применим к нему внешнюю критику источника - фальсификация это или нет, когда написан документ, и внутреннюю критику - что хотел сказать автор, был ли он очевидцем событий, нет ли здесь политической подоплеки. В результате всего этого у нас получится чистый исторический факт, твердый, такой же, как таблица элементов Менделеева.

История без политики

Историк конца ХIХ в. сказал бы, что история бывает плохая и хорошая, научная и ненаучная. Если это научная история, то она объективна, она беспристрастна, историк должен работать без гнева и пристрастия, вне политических партий и программ; если он этого не делает, это плохой историк, он делает все неправильно. И это никуда не делось: такая убежденность остается одной из очень важных предпосылок деятельности настоящего, профессионального историка.

С другой стороны, и Владимир Ильич Ленин в работе «Партийная организация и партийная литература» писал, что жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Многие говорили, что на историка действует очень много других факторов — его национальная, классовая устремленность, потом стали говорить — гендерная: мужчина пишет так, а женщина пишет этак. Или вообще тело историка: может быть, у него астигматизм - и он мир видит по-другому. Всё это стали изучать в последнее время: как у него все было, может быть, у него какие-то личные проблемы в семье, и он их переносит на страницы своего сочинения. Это тоже не отнять.

Но это никоим образом не отменяет первого: историк должен стараться писать так, как будто он восстанавливает объективную истину. Если он пишет по-другому, это уже не историк. Несмотря на всю критику этого прямолинейного убеждения, оно все равно остается. Без него все рушится. История перестает претендовать на научное знание.

Это и хорошо, и плохо. Плохо, потому что это недостижимый идеал, а хорошо — потому что это дает возможность историкам разных стран, разных классовых и гендерных идентичностей все-таки договариваться друг с другом: давайте оперировать фактами; посмотрим, какие у нас есть источники.
История может быть и орудием политического примирения. Европейское сообщество сейчас не построено по принципу борьбы национальных идентичностей, национальных историографий. Старые конфликты остаются, но, в общем, они вполне решаемые. Есть комиссия историков Франции и Германии, которые могут исследовать Первую мировую войну, Вторую мировую войну, войну 1870-го года - и это не парадокс, это никого не удивляет. Есть комиссия историков Польши и Германии.

Новые источники и древность городов

Раньше приоритет отдавался исключительно письменным источникам. Это королева исторического знания — летопись. Критерием по-прежнему остается первое упоминание в летописи. Все остальное — можно, но не очень хорошо.

1500 лет Киеву — сугубо киевский, местный специалитет: в Европе, в мировой науке так не считают. В серьезной компании историков эти люди понимают, что это не очень: бюджет получили большой, юбилей отпраздновали, политические дивиденды получили, но все же самим немножко стыдно.

Что Киев, чужое государство. У нас есть Казань, у нас есть Уфа, которая готовилась переплюнуть Казань: у них 1000 лет - у нас 1500 будет, но в связи со сменой руководства этот процесс был приостановлен. Это не то, чтобы совсем искусственно: тут все-таки жили люди, тут были какие-то поселения, но имеют ли они отношение к городу?

В Москве, где стоит высотное здание на Котельнической, кинотеатр Иллюзион, было дьяковское городище, дьяковская культура (слияние Яузы и Москвы-реки) — это неолит. Можем ли мы говорить, что Москвы — неолитический город, поселение? А почему бы и нет?

Со времен летописей появились новые типы источников, прежде всего - носителей: берестяные грамоты, японские дощечки. Целые цивилизации ушли, потому что писали на неподобающем материале — Южная Индия писала на пальмовых листьях, там была огромная документация и литература. Теперь мы знаем о Южной Индии только храмовые надписи, которые остались. Известны еврейские шиферные таблички, найденные под Александрией в колодце.

Археология сделала большой рывок, археологи воспользовались достижениями научной революции и могут теперь ответить сейчас на те вопросы, которые 30 лет назад и не думали ставить. Плюс к этому — палеоботаника, палеогенетика, исследования крови, антител и т.д. Поле источников расширяется.
Больной вопрос — как сочленять между собой эти понятия. Что такое археологическая культура, которую тоже надо доказывать, и насколько она отождествляется с упомянутым в источниках этносом? Это вещь больная: очень хочется сказать, что носители трипольской культуры и были праукраинцами, а носители фатьяновской культуры были русскими, но не получается.

Возраст Зарайска у нас может быть тысяч 20 или 25. Там, на территории Зарайского кремля, археолог [Хизри Амирханович] Амирханов раскопал очень богатую стоянку охотников на мамонтов, которые жили на протяжении веков на одном и том же месте. Значит, Зарайск является самым древним городом на территории нашей страны, а может быть, Евразии или на территории всего мира, можно поставить памятник. Нет, все-таки не ставят - может быть, потому что политической воли районного начальства не хватает.

Есть определенные правила, по которым по-прежнему [датой основания города] считается первое упоминание в летописях – или, если этого нет, то на худой конец [подтверждает возраст] непрерывный археологический слой — важно, что тут жили люди, те самые 5 тысяч лет подряд. В Берси - районе Парижа - нашли пироги. Парижу тогда тоже, может, 5 тысяч лет, потому что тогда жили люди, которые плавали по Сене на этих пирогах. Все-таки нет — потому что нарушался культурный слой.

Историческое сообщество и госзаказ

Важно, что правила устанавливает историческое сообщество. Они не декларируются, они не принимаются в виде государственного закона - ни решением местных властей, ни даже волей всех граждан, которые живут на территории данного города. Это дело профессионального сообщества историков, которое работают по своим правилам. Пусть они глупые, пусть устарели, пусть объективным быть нельзя, но если мы что-то признаем, тогда — это возможно.

Жить и работать по правилам, поступать благородно по исторической чести историков заставляет главным образом опасение неприязни внутри профессионального сообщества. Если ты такой [нерадивый] историк, то тебя не пригласят никуда, твое переизбрание на должность под вопросом, работа таких сомнительных личностей — удар по престижу вуза.

С нашей страной все специфично, как говорил Владимир Ильич, наша страна страдает не от капитализма, а от недостаточного развития капитализма. У нас при том, что власть пытается иногда что-то делать, внятного заказа со стороны власти на федеральном уровне — что мы хотим от историков — нет и не было.
Заказа нет, в отличие от наших собратьев по СНГ, где он сформулирован вполне четко — нужно доказать, что народ, население какой-нибудь среднеазиатской республики автохтонно, что оно давно здесь существовало, что всегда боролось за независимость, что был колониальный период (российский), дружба народов, затем они обрели независимость. Это вполне прописанный заказ, и он действует везде: в Прибалтике, в Восточной Европе. Появился термин — историческая политика, его активно используют, термин справедливый.

У нас есть элементы исторической политики, а общей — нет, как и консолидации общества. Такой идеи, которая была бы заложена и в государственной идеологии, — ее нет. А на региональном уровне, внутри России — она есть, поэтому региональный компонент, особенно в национальных республиках — на Кавказе, в Поволжье, Якутии - работает гораздо сильнее. Растет поколение, у которого местная идентичность намного сильнее, ярче выражена, чем общефедеральная идентичность.

По-хорошему должно быть наоборот – или, по крайней мере, нужно соблюдать баланс. Во Франции очень сильная этатистская, государственная традиция, когда общая идентичность выше, чем локальная. После 68-го года были движения среди местной интеллигенции в Окситании, в Бретани, на Корсике, но все-таки национальный задел был силен. Теперь он дает сбои, потому что идентичность множественная, а это надо учитывать и на уровне школьных программ, и в законах об истории.

Например, понятие вузовский учебник по истории отсутствует в подавляющем большинстве стран, это нонсенс — если ты учишься в университете, то зачем тебе еще учебник? Тебе нужны источники, хрестоматия, литература, в облегченной форме излагающая для студента современные концепции, но учебник, который ты бы выучил от сих до сих - и будешь знать всю историю, — такого нет.
Правительство Франции обеспокоено потерей идентичности. У них сейчас создано Министерство по идентичности, миграции, занимающееся вопросами, как адаптировать мигрантов и как не утратить французскую идентичность. Профессиональные историки очень скептически к этому относятся — не будет ли это инструментализацией истории, но общественное мнение, а избиратели — это общественное мнение, относится в целом позитивно, несмотря на всю заслуженную критику со стороны историков.

У нас, наверное, подобное или что-то другое необходимо сделать, но федеральная власть здесь запаздывает. Она реагирует главным образом, когда что-то произошло: возник конфликт по поводу голодомора - выяснилось, что и у нас этим занимаются. Но на Украине таких ученых десятки, а у нас — 2, хотя голодомор был не только на Украине, он был во всех районах- производителях хлеба - в Поволжье, Казахстане.

Существовала проблема геноцида собственного народа: сказать, что не было голодомора, -нельзя; сказать, что это был голодомор направленный против украинцев или против казахов — нельзя, от него страдали все. У историков может быть только один этический выбор — это делать свою работу. Вообще наше общество страдает от непрофессионализма. Если историк занимается политикой, ладно, если ты остаешься в истории — публикуй источники. Нужно всерьез на государственном уровне заняться своим прошлым: создать комиссии, финансировать.

Люди, занимающиеся голодомором, — некоторые из них неплохие историки, а некоторые — так, коньюнктурщики. Лучше иметь дело с хорошими историками, с ними всегда можно договориться: с одной стороны - хорошие историки и с другой стороны — хорошие историки. Они профессионалы, они читают источники, готовят совместные работы — это не разговор, кто кому должен, и кто должен каяться. У нас общее прошлое, мы должны его исследовать. Мы, историки, должны заниматься своим делом — публиковать источники, их анализировать, а выводы пусть делают политики или писатели. А мы должны установить эту истину. То, о чем говорил Ранке, - как над ним ни смейся, а, в общем-то, задача именно в этом. Это не так просто, все гораздо сложнее, чем виделось тогда, в Берлинском университете, основанном фон Гумбольдтом.