29 марта 2024, пятница, 18:41
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

Душа общения

Николай Поболь и Андрей Битов. Фото З. Палвановой
Николай Поболь и Андрей Битов. Фото З. Палвановой

19 мая исполнилось бы 74 года замечательному исследователю и редактору - Николаю Поболю. Мы публикуем фрагменты посвященной ему книги.

Собеседник на пиру. Памяти Николая Поболя» - под таким названием в издательстве «ОГИ» под грифом Мандельштамовского общества выходит сборник, посвященный памяти Николая Поболя, умершего 27 января 2013 года, на 74-м году жизни.

Его знали многие, очень многие. И в семьдесят с гаком не то, что отчество – даже полное имя как-то плохо лепилось к нему. Ибо не было в мире человека более общительного и доброжелательного, более открытого и заинтересованного в дружеской беседе и застолье, чем Коля Поболь. Как не было интереснее и рассказчика – ведь за жизнь он ни разу не уклонился ни от чего, что было или хотя бы показалось ему заслуживающим внимания:

Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир…

На нас – одновременно – надвигаются не только глобальное потепление, но и глобальное замерзание – душ и бескорыстных человеческих отношений. Он противостоял этой ледниковой эпохе уже одним фактом своего существования. Теплый, светлый и мирящий других человек – он был мостиком и лесенкой между людьми.

Свою натуральную жизненную философию, – она же жизненная практика, – Коля формулировал примерно так: «Жизнь прекрасна – так порадуемся ей!». Понятно, что кредо это столь же оптимистическое, сколь и конформистское.

Был у Коли редчайший дар извлекать корни радости и красоты бытия из самых невероятных ситуаций. В сочетании с природным обаянием, громадными знаниями, жизненным опытом и живым юмором такое кредо делало Колю на редкость притягательным и желанным собеседником, – и тем, кого называют: легкий человек.

Не удивительно, что судьба одарила его и «легкой рукой». Найти в фонде конвойных войск РГВА нужный тебе эшелон – ничуть не проще, чем иголку в стоге сена. А Коля нашел искомое – «мандельштамовский эшелон» 1938 года – и буквально со второй попытки!

В сущности, главным Колиным призванием и амплуа было – быть читателем, в особенности, читателем поэзии. Читал он жадно: внутри у него всегда была настроена система строгих эстетических и исторических критериев, позволявшая точно и тонко реагировать на прочитанное. Скрипичным ключом и мембраной этой системы был для него Осип Мандельштам, чьи стихи Коля знал наизусть и мог читать часами, как, впрочем, и стихи многих других поэтов.

Коля стоял у истоков Мандельштамовского общества, был членом его Совета и неизменным участником почти всех заседаний и дискуссий о поэте, душой и инициатором всех пиров и посиделок в его честь. В обществе хранится собранная им специфическая коллекция – бутылки из-под всех напитков, упомянутых Осипом Эмильевичем в стихах и прозе.

Вся Колина жизнь так или иначе была связана со словом и с книгой – с самиздатовской или с официальной, не важно. К нескольким десяткам книг он имел самое непосредственное отношение – как составитель или редактор, как автор или соавтор текстов статей, рецензий, публикаций, комментариев или указателей.

Из архивно-издательских проектов с Колиным участием особо выделю следующие пять – сборник документов «Сталинские депортации. 1918 – 1953» («Демократия» – «Материк», 2005), сборник документов «Вайнахский этнос и имперская власть» (РОССПЭН, 2010), книгу Павла Нерлера «Слово и "Дело" Осипа Мандельштама» («Петровский парк» – «Новая газета», 2010), серию «Человек на обочине войны» (РОССПЭН, 2006 – 2010) и, наконец, рубрику «Ваши документы!» в «Новой газете» в 2009 – 2010 гг.

Все это делает издание в память о Коле именно книги естественной и как бы напрашивающейся идеей.

Он почти никогда и ни с кем не ссорился – был истинным гением дружбы, легкой и верной, немного прокуренной. А курил Коля практически всегда, без перерыва (до четырех пачек в день!), изводя на это щедрый родительский дар – поистине богатырское здоровье.

У него было множество автономных дружеских кругов. В молодости он дружил с архитекторами, художниками и музыкантами (еще в хрущевскую оттепель «отвечал» за живопись в одном из первых клубов московской интеллигенции – клубе «Музыка» при гостинице «Юность»), в зрелости – с ними же плюс географы и поэты, а в старости – с ними со всеми плюс историки, архивисты и издатели.

Круги эти, конечно, перемешивались – особенно 19 мая, в Колины дни рождения, или во время походов в баню, – но многие его приятели и знакомые впервые или после очень долгого перерыва увидели друг друга только на Колиных похоронах.

Перемешались круги и в книге, в которой избранные тексты самого Поболя соседствуют с воспоминаниями о нем самом (их более 60!). У каждого, разумеется, был свой «мой Поболь», но, будучи положенными рядом или наложенными друг на друга, все эти индивидуальные наброски открывают немало нового и приближают к более широкому портретированию и пониманию «нашего» общего Поболя.

х х х х х

Издание состоит как бы из двух взаимосвязанных книг. В первой, озаглавленной «Вспоминая и вглядываясь…», собраны воспоминания о Николае Поболе и его фотографии,во второй, озаглавленной «Перечитывая…», - его собственные тексты различных жанров: эссе и мемуары, объединенные той или иной долей автобиографичности, научно-просветительские тексты (статьи, рецензии или публикации исторического или историко-литературного характера), шуточные стихи.

Инициатор и составитель издания - Павел Полян, художник и дизайнер– Андрей Калишевский. На обложке воспроизведены фотографии, сделанные Полиной Андрукович, на фронтисписе – Петром Андруковичем.

В настоящую подборку-препринт, посвященную памяти  Николая Поболя и приуроченную к 19 мая – дню его рождения, вошли материалы из будущей книги – эссе Н. Поболя «Глобус крепких напитков» и воспоминания Евгения Мартюшина и Ильи Смирнова.

Павел Полян

Николай Поболь и Павел Полян, 1970 г.

Николай Поболь и Павел Полян, 1970 г.

 

 

Воспоминания о Николае Поболе

Евгений Мартюшин. Друг мой Коля

С Колей Поболем я познакомился в сентябре 1948 года, когда поступил во 2-й класс школы № 281 Щербаковского района города Москвы. Я так подробно пишу о номере школы и ее расположении, потому что она, находясь по-прежнему на своем месте в Уланском переулке, несколько раз меняла свой номер и переходила из района в район.

Первые годы мы с Колей не очень знали друг друга и сошлись ближе где-то в классе 5-ом на базе пуговичного футбола.

В те годы все мальчишки бредили футболом. Имена знаменитых центр-форвардов: Федотова, Боброва, Бескова, Пономарева — были у всех на слуху. Летом мы играли в обычный футбол, а зимой наступала эра футбола пуговичного. На большом листе фанеры расчерчивалось футбольное поле, ставились воротца. Роль футболистов исполняли большие пуговицы (некоторым присваивались имена футболистов), маленькая пуговица исполняла роль мяча. Была специальная техника удара большой пуговицей по «мячу». У Коли была большая пуговица, которую он очень ценил, и она позволяла ему выигрывать большинство баталий.

Мы с Колей тогда сблизились, благо жили мы рядом: я — в доме № 4, Коля — напротив, в доме № 7. Колин дом впоследствии снесли, а мой дом № 4 по-прежнему стоит, хотя внутри его полностью перестроили.

И вот мы начали вместе собирать марки. Так получилось, что хотя мы учились вместе в одном классе, Коля был старше меня на два года, и я сразу признал его за старшего товарища. Это значит, что заводилой во всех делах был именно Коля. Он подарил мне несколько марок, и мы начали пополнять наши коллекции. Путей их пополнения было несколько: срезать марки с почтовых конвертов, обмениваться с другими коллекционерами и, наконец, покупать марки в специальных марочных магазинах.

Таких магазинов нам было известно два — на Кузнецком мосту и на Арбате. На Кузнецкий мост мы ходили часто, туда была прямая дорога из нашего Уланского переулка. Там рядом с магазином было темноватое парадное, где стояли сомнительные личности с кляссерами и предлагали различные марки за деньги или на обмен. Хотя денег у нас было мало, часть марок мы иногда покупали в магазине.

Поход на Арбат был целой эпопеей. Я помню всего один-два таких похода. Как-то наша учительница Елена Наумовна рассказывала такой случай. Едет она через Театральную площадь мимо Большого театра на троллейбусе и видит: сидят ее гаврики на бордюрном камне, свесив ноги на мостовую. Это мы, устав от похода на Арбат, присели отдохнуть. Москва в те годы была пустынная, машин было мало, и нам ничто не угрожало.

Коллекция у Коли собралась хорошая, было много марок гитлеровской Германии (на одной была надпечатка «Ukraine»). Были треугольные марки «Монгол шуудан», особенно мы ценили марки различных стран. Тогда это были марки колониальной Африки: английские Уганда, Кения, Танганьика; французские Сенегал и Гвинея; португальские Мозамбик и Острова Зеленого мыса; бельгийская Конго и т.д. По маркам независимых государств Южной Америки мы учили их столицы: Перу — Лима, Эквадор — Кито, Гондурас — Тегусигальпа.

На уроках географии мы часто играли в такую игру: над раскрытой картой кто-нибудь один называл какое-нибудь экзотическое место, а другой должен был показать это место на карте. Вообще, собирание марок привило нам интерес к географии, которой впоследствии Коля посвятил большую часть своей жизни.

Детские увлечения не бывают долгими. Мне коллекционирование марок наскучило раньше, и я подарил свою коллекцию Коле. У Коли она тоже оставалась недолго, и он ее тоже подарил (или продал) кому-то.

Мы переключились на собирание пластинок.

Пластинки в то время проигрывались на патефонах. Это был такой музыкальный ящик, который заводился специальной ручкой. Звук снимался с помощью металлической иголки и воспроизводился через микрофон. Иголки все время затуплялись, их выбрасывали, а на боку патефона была коробочка, в которой должно было лежать не меньше сотни новых иголок. Во всех домах, где были патефоны, были пластинки. И практически у всех были трофейные пластинки «Columbia», которые мы называли «колумбийские». На них были записи песен и романсов Петра Лещенко — «Чубчик», «Андрюша», «Аникуша», «Забыть тебя» и многие другие.

Что касается советских пластинок, то тут были большие трудности. В те годы началось гонение на все иностранное, само слово «джаз» стало запретным, танго и фокстрот не упоминались ни на радио, ни на телевидении. И только в магазинах можно было найти пластинки с довоенными записями джаза Скоморовского или джаза Кнушевицкого. Вот за такими пластинками мы с Колей гонялись по московским музыкальным магазинам. Помню магазин на площади Дзержинского в доме, который сейчас снесен. Там на внешней рекламной вывеске среди прочего висела строка: «Джазовые инструменты». Эта вывеска грела нам души.

Особенно мы любили пластинки с записями Леонида Утесова. За одной мы гонялись достаточно долго. Там была лихая песня «Ласточка-касаточка» про советского солдата, который «тонул, тонул — не утонул» и «горел, горел — да на сгорел». Коле она очень нравилась. А на обратной стороне пластинки была потрясающая «Песня американских бомбардировщиков». Хочу ее здесь воспроизвести.

Сначала Эдит Утесова, тоненьким голоском произносила:

Сегодня взбудоражен воздушный наш народ,
К нам не вернулся ночью с бомбежки самолет.
Радисты объявили: волна сто двадцать два,
И вот без пяти четыре услышали слова...

И тут вступал Леонид Утесов — да так, что слезы наворачивались на глаза:

Мы летим, ковыляя во мгле,
Мы идем на последнем крыле.
Бак пробит, хвост горит и машина летит
На честном слове и на одном крыле.

Ну дела,
ночь была,
все объекты разбомбили мы дотла…

В этом месте на пластинке была дырка, и она начинала прокручиваться. Но легкое прикосновение к звукоснимателю, и голос Утесова выбирался из ямы:

Вся команда цела, и машина пришла
На честном слове и на одном крыле.

Коля решил, что ему надо перевести этот текст обратно на английский. Он начал бодро: «Weareflying, kovylayaindark…»— но дальше дело не пошло. Я думаю, это был первый опыт Коли-переводчика.

Где-то в середине 50-ых появилась так называемая «музыка на ребрах». Это явление неоднократно описано, скажу только что и в нашей коллекции появились такие пленки. У нас была пленка с записью «Мурки» в исполнении Константина Сокольского, слова я помню до сих пор. Кстати, в этой «Мурке» не было ни бандитов, ни Губчека. Была знаменитая пленка «Rockaroundoclock», которую мы, знатоки английского, переводили как «Рок вокруг часов».

…Не могу не описать день похорон Сталина. В этот день нас пораньше отпустили из школы, и мы с Колей решили пойти в Колонный зал посмотреть на  усопшего вождя. Однако уже на площади у Кировских ворот стояли грузовики с солдатами, не пропускавшие никого в центр. Коля каким-то образом проскочил под грузовиком, а меня солдаты не пустили, и мне пришлось вернуться домой. Коля все-таки прорвался в Колонный зал и потом рассказывал, какой ужас он испытал: ему вывернули руку, и толпа тащила его таким образом несколько сот метров. Он был парень очень крепкий, и только это его, очевидно, спасло.

А еще мы очень любили ходить в кино. На Сретенке был «наш» кинотеатр «Уран», еще ходили в «Форум» (называли его почему-то «Форýм») на Самотеке и в «Колизей» на Чистых прудах. В эпоху малокартинья нам было скучно смотреть бесконечные фильмы-спектакли, которые иногда перемежались трофейными голливудскими фильмами. Все более-менее стоящие довоенные фильмы и даже некоторые иностранные (например, «Судьба солдата в Америке») шли в маленьких кинотеатрах и клубах на окраинах Москвы. Помню, как-то классе в шестом у нас из-за сильных морозов (было минус 26) отменили занятия в школе. Ну, мы с Колей, конечно, поехали в кино. Долго тряслись в промерзшем трамвае от Кировских ворот куда-то на Васильевскую улицу (был там тогда Дом кино, или нет — я не помню). Зато посмотрели фильм, кажется, «Два бойца» с Марком Бернесом.

В седьмом классе у нас началась химия, и мы с Колей стали «химиками». Мы таскали со строек карбид, смешивали марганцовку с глицерином, а потом увлеклись взрывами. Взрывали мы преимущественно ключи с центральным отверстием. Туда набивалась сера, срезанная со спичек, дырка забивалась самими спичками. После этого мы клали ключ на газ, сами прятались за закрытой дверью кухни и наслаждались происходившим взрывом. Проделывали мы все это на кухне Колиной квартиры, которая была коммунальной, в соседней комнате жила какая-то тетя. Я тоже жил в коммунальной квартире, но у нас было еще пять семей, так что на кухне почти всегда кто-то был. Кончилось это тем, что мы взорвали все ключи и нашли какой-то большой ключ. Он взорвался очень сильно, ударил в стену кухни, так что мы сильно перепугались и взрывы прекратили.

Вскоре начала сказываться наша разница в возрасте. Коля был уже дядя с усами, а я — маленький мальчик. Как-то раз Колина мама Елена Борисовна взяла нам билеты на вечерний сеанс на какой-то французский фильм. Дети до 16 лет не допускались, и билетерша, пропустив Колю, меня ни в какую не пускала. Коля проявил благородство, сунул билеты в карман, обнял меня за плечи и мы пошли с ним бродить по Москве и распевать песни. Слуха и голоса у нас обоих было немного, но петь мы очень любили. Тогда же или чуть позже Коля познакомился с поэтом-фронтовиком Алексеем Охрименко (их познакомил, кажется, Сашка Васильев). Коля принес нам песни Охрименко: «Я потерял квартиру», «Ларошфуко», «Абдул-Гамид», «Гамлет», «Отелло» и другие. Слова этих песен я помню до сих пор Мы ходили всей компанией по улицам и распевали эти песни.

В конце восьмого класса я переехал из Уланского переулка, где я жил у тети, к родителям в Томилино. В школу приходилось ездить на электричке, и возможностей для ежедневных встреч стало гораздо меньше. Коля сблизился с Юрой Савельевым, которого он очень любил. Я стал больше времени проводить с Юликом Жеймо, с которым я сидел за одной партой с шестого класса до окончания школы. Мы с Юликом занимались боксом, Коля тоже как-то пришел к нам на занятие, но больше одного раза не выдержал.

Коля первым из нас стал ухаживать за девочками. В десятом классе он был влюблен в Таню Трушину, старшую сестру нашего одноклассника Саши Трушина. Мы все любовались этой парой.

Новое сближение произошло у нас с Колей летом 58-го года. Коля часто приезжал ко мне в Томилино, мы катались на велосипедах. Однажды мы решили прокатиться по Рязанскому шоссе до Оки, от Томилина это километров 75. Мы благополучно доехали до Коломны, побывали на берегу Оки и поехали назад. Но сделать 150 километров в день нам было не под силу. И тут Коля вспомнил, что где-то в Песках под Воскресенском живут какие-то бабушки его какой-то знакомой девушки. Надо сказать, что у Коли был такой характер, что у него всюду были друзья. Бабушки нас радостно встретили, накормили и спать уложили, так что утром мы доехали до нашего Томилина.

Поездка нам так понравилась, что мы решили поехать теперь на север — по Дмитровскому шоссе до Волги. Доехали на электричке до Икши (дальше электрички не ходили) и поехали в сторону Дмитрова. Шоссе в те годы было пустынное, мы ехали рядом, и Коля всю дорогу читал мне стихи. Кого — я не помню, кажется, Светлова, Пастернака и многих других. Имени Мандельштама я не помню — возможно, увлечение им пришло к Коле позднее.

Правда, поездка наша слегка омрачилась тем, что на лодочной переправе через реку Дубну у нас вытащили кошелек с деньгами. Мы все же доехали до Волги, посидели на берегу, купили на последнюю пятерку один пирожок с повидлом и двинулись назад. Ехать от Икши на электричке мы уже не могли, поэтому пришлось крутить педали до Москвы.

Нас опять выручил Колин характер — у него и в Марфино жила знакомая девочка. Мы свернули с Дмитровского шоссе, доехали до этого Марфина, где нам предоставили ночлег на сеновале. Я заснул как убитый, а Коля пошел «по девочкам» и вернулся под утро. Утром мы триумфально въехали в Москву.

К 58-му году относится еще один эпизод. Мы все после школы поступили в институты, поступил и Коля — в Энергетический. Однако, в отличие от нас, его из института выгнали за неуспеваемость. Перед ним замаячила перспектива попасть в армию. И вот в середине декабря (я немного приболел и был дома) к нам в Томилино заявляется Коля с топором в руках и в сопровождении какого-то мальчика.

Оказывается, он решил сделать прорубь в нашей речке Пехорке, искупаться в ледяной воде, заболеть и тем самым откосить от армии. Моя мама, как могла, его отговаривала, но он, все-таки, пошел на речку. Правда, в тот раз он не купался, речка еще не замерзла, рубить было нечего, и решимость его, очевидно, покинула. В армию он все-таки загремел, и потом мне писал, что заболел там жестоким гайморитом. Наверное, все же, где-то искупался.

После возвращения Коли из армии наши встречи возобновились. Я ездил к нему на новую квартиру на проспекте Мира, где Коля познакомил меня с девочкой Майкой. Коля  служил в Туркмении, в Красноводске, и шутил, что Майка — дочь классика туркменской литературы.

Евгений Мартюшин, Николай Поболь и его первая жена Майя Сейтакова

Тогда же он сказал мне, что он переводит стихи с туркменского. Я сильно удивился, но, очевидно, это было началом его бурной литературной карьеры. К тому времени относятся стихи, которые я почему-то хорошо запомнил. Стихотворение на английском языке, на мотив известной песенки. Вот оно:

Night-good night, I want to sing with you,
Night-good night, to tell that I love you,
Night-good night, to find the way to you,
Night-good night, my dear.

Night-good night, I ought my dear leave,
But before I wish some flowers you give,
And to you, my darling, I believe,
Night-good night, my dear.

Стихотворение было подписано: ByNickPoble, то есть я тогда уже считал Колю поэтом.

Вскоре Коля женился на Майке, я тоже женился, родились дети, и наши встречи стали реже, а потом и совсем прекратились. Где-то в начале 80-х я работал в научно-исследовательском институте, и к нам из министерства приезжала несколько раз Зоя Николаевна Поболь. Фамилия достаточно редкая, к тому же отчество совпадает (я знал, что Колиного отца звали Лев Николаевич).

Я подошел к Зое Николаевне и сказал, что я учился в одном классе с ее племянником. Она вздохнула и сказала: «Вот Вы-то здесь, а Коля мотается неизвестно где». Как раз в те годы Коля облетал Советский Союз по его границам. Когда я рассказал Коле об этой встрече, он хмыкнул и сказал, что эту тетю он видел два раза в жизни.

Наши встречи вновь стали регулярными в конце 80-х, когда каждый год в Москву стал приезжать из Варшавы Юлик Жеймо. Собиралось обычно 10–12 человек из нашего класса, и Коля был главным организатором наших встреч.

Я хорошо запомнил, как на одной из таких встреч Коля на меня рассердился. Дело в том, что я был воспитан своим отцом, который был прекрасным ученым и в то же время правоверным коммунистом, несмотря на то, что его отец — Григорий Алексеевич Мартюшин — был видным правым эсером и был расстрелян в 38-м по сталинским спискам. Папа, как и многие интеллигенты, купился на научную ценность марксистско-ленинской теории, которая якобы оправдалась на практике. Шоры на моих глазах начали понемногу спадать только к 87-му году, когда появилась возможность читать разные книги. И вот на одной из наших встреч я выступил с тем, что я не понимаю, как это вожди революции наговаривали на себя во время известных процессов 37–38-го года. Коля сказал зло: «Это была одна банда». Потом он говорил ребятам: «У Тюшки какие-то странные политические взгляды». Но шоры на моих глазах стремительно спадали — и вскоре Коля простил меня. Вообще, с Колей было очень интересно говорить на политические темы. Он всегда видел на ход дальше нас, и его предсказания, как правило, сбывались.

Я всегда поздравлял Колю 19 мая с днем рождения, иногда выбирался поздравить лично. Пригласил он нас с женой на свое 60-летие, и мы пошли, ничего не подозревая. То, что мы увидели, нас потрясло. К нему на день рождения в квартиру на проспекте Мира съехались известные писатели, журналисты, архитекторы. Мы поняли, как все эти люди ценят нашего Колю, каким он пользуется авторитетом.

В то же время в нашем кругу Коля оставался чрезвычайно скромным, никогда не выпячивал своих заслуг ни на каком поприще. Он показывал мне книгу о Мандельштаме, где в числе составителей была фамилия «Поболь», но никогда не говорил о своем подлинном участии в деле увековечения памяти Мандельштама. Надо сказать, что я читал многие Колины публикации в «Новой газете», но настоящий масштаб его деятельности для меня оставался неизвестным.

В этом году Юлик Жеймо наметил свой приезд на лето, и мы уже жили предвкушением предстоящей встречи. Но судьба распорядилась иначе.

У меня есть представление о том, что жизнь каждого человека зиждется на фундаменте, который составляют краеугольные камни: родители, жена, дети, ближайшие друзья. Одним из таких камней в моей жизни был Коля. Теперь его не стало, и опоры в жизни у меня стало меньше.

И только ласковое слово «Тюшенька» будет звучать в моем сердце до конца моих дней.

 

Илья Смирнов. Под знаком Штейнберга

Вспомнить день нашего с Колей знакомства, к сожалению, легче легкого: это 7 августа 1984 года, когда в деревне Юминское на берегу реки Хотчи умер наш общий друг Аркадий Штейнберг, Акимыч.

Аркадий Штейнберг

Еще ничего не зная, я приехал по делам с дачи в город, едва принял душ, как раздался телефонный звонок с горестной вестью. Выяснилось, что не позднее завтрашнего утра нужно отправиться в город Талдом, где оставалось тело Акимыча, для улаживания необходимых формальностей.

Ехать собрались втроем: мы с моим добрым знакомым Андреем Кистяковским и не ведомый нам тогда Коля Поболь. Чтобы поутру не тратить лишнего времени, Коля пришел ко мне с ночлегом. Мы познакомились, а уже через минуту он мирно похрапывал на диване без всякого спального приклада: уложил голову на сгиб руки и уснул.

Как случилось, что за почти десять лет регулярных визитов к Акимычу сначала на Шаболовку, а потом на Щукинскую мне раньше не довелось повстречать Колю, одного из самых близких к нему людей?

Возможно, что называется, не сложилось: Коля много времени проводил в экспедициях. Да и Акимыч, к слову сказать, обожал напустить таинственность: людей сводил по каким-то ему одному известным приметам, любил, чтобы общение протекало внутри многочисленных кругов его разнообразнейшего жизненного обихода, не выходя или почти не выходя за их границы.

Но познакомить нас с Колей Акимычу все-таки пришлось, но уже оттуда, куда так неожиданно он ушел…

…В те бестелефонные годы, которые и представить при нынешнем мобильно-сотовом изобилии невозможно, звонок даже в ближайшие окрестности Москвы являл собой задачу неразрешимую. Пока Коля мирно спал на моем диване, я ломал голову, как сообщить семье на дачу о смерти Штейнберга и о нашей внезапной поездке. Наконец, нашелся кто-то из знакомых, кто брался попросить кого-то еще, кто вроде бы жил неподалеку от нашей деревни, передать все, что требовалось, моей жене.

То ли я, волнуясь, слишком громко объяснялся по телефону, то ли Коля спал чутко, но ранним утром, уже собираясь в дорогу, он вдруг спросил: «Мне приснилось или ты в самом деле что-то говорил про Жевнево?» Оказалось, что деревня Жевнево, где мы уже который год проводили лето, знакома Коле еще с довоенного времени, и его представления о «счастливом детстве» накрепко связаны с рекой Истрой, окрестными деревушками — Крюковым, Рождественом, Лужками. Как-то так выходило, что мы вроде «земляки».

На плоту. Сер. 1960-х гг.

От поездки нашей мы ничего доброго и не ждали — повод не тот; но действительность тогда еще советской провинции превзошла все представимые кошмары. Описывать всю эту бредовую кутерьму и сейчас, спустя почти 30 лет, нет никаких сил и возможностей. Ныне тоже, увы, покойный Андрей Кистяковский был человек яростный, но и он как-то притих перед неодолимой гнилой мерзостью тамошних человеков — начальников и прочих. Мне же по молодости все хотелось с кем-то схлестнуться, что-то доказать, и один Коля со своим спокойным дружелюбием преодолевал одну идиотскую преграду за другой.

К вечеру, совершенно опустошенные, мы отправились ночевать в деревню Грязино, где когда-то был первый в этих краях дом Акимыча, а в те дни гостила у общих друзей жена Андрея.

Мы с Колей поместились на полатях. После бесконечного дня сон не шел. Тогда и услышал я впервые Колины истории, как говорится, рассказы бывалого человека. И сейчас на склоне лет никто не привлекает меня больше, чем знатоки. В молодости был и вовсе до них жаден, мог часами слушать, буквально впитывая, какие-то детали, в самом деле бывшие или казавшиеся подлинными.

Так жизнь сложилась, что объездив многие страны, я мало знаю Россию, глубинку. Китайская провинция мне понятнее, чем русская,— уж так вышло. Одним из тех, кто щедро восполнял пробелы моего личного опыта, сделался с той памятной ночи на деревенских полатях Коля. Именно тогда услышал от него и о давней примете заплутавших таежников: нашел гриб — жилье недалече, считай, спасен. Помню и Колин комментарий: ну, по меркам тайги «недалече» — это километров триста, не меньше. Грибы я искать не умею, но с той поры всякий раз, как случается побродить по лесу и заметить хотя бы мухомор, непременно вспоминаю примету и почему-то радуюсь, словно идти и впрямь остался какой-то пустяк в триста километров.

Уже в Москве, расставаясь, мы сговорились, что как-нибудь я захвачу Колю в Жевнево. Поехали в начале сентября, в ненастный, но теплый день начальной осени. Едва зажелтели листья, дачники разъехались, и опустевшая деревня со своими серебристо-серыми домишками казалась заброшенной, печальной. В этих местах в 41-м шли бои. Главные немецкие силы наступали по Волоколамскому шоссе, но сюда, километров за пять-шесть какие-то отряды тоже заходили. Что-то сгорело, позаросли прежние проселки; в деревне стариков почти не осталось, так что никто и не помнил довоенную пору.

Коля ходил по окрестностям с такой уверенностью, словно не 45 лет минуло, а год-другой. Он разыскал в высокой траве фундамент школы, стоявшей когда-то на перекрестке дорог, куда сходились дети из нескольких окрестных деревень. Без труда находил по берегу Истры удобные спуски к воде и называл деревушки, от которых и следа не осталось. Наши друзья, которые уговорили нас поселиться на лето в Жевнево, тоже жили в этих краях много лет, любили здешние прогулки, многое знали о местной топографии, но до Коли им было далеко.

А завершился тот день и вовсе почти цирковым фокусом. Мы уже выехали из деревни, позади остались вечные ухабы труднопроезжей улочки, прекрасный асфальт вел от «дач Большого театра» (так местные называли кооперативный поселок «Мастера искусств») сквозь чащобный неухоженный лес к станции Снегири. В те годы автовладельцев было мало; деревенские, когда припекала нужда, ходили на станцию все четыре километра пешком, а дачники утром и вечером исправно проделывали пешим ходом тот же путь, отправляясь в Москву на службу и обратно. Словом, дорога хоженая–перехоженная.

И вот тут-то Коля и просит остановить машину — поискать грибы! Помилуй, да тут по обочинам не то что грибы — трава за лето повытоптана! Ладно, мне не жалко, уговорил. Жду десять минут, жду пятнадцать. Появляется Коля: глаза сияют! Прижимает к груди с десяток первостатейных грибов: белые, подосиновики, подберезовики!.. Таких здесь сроду никто не находил, разве до войны. Может быть, с той поры они и дожидались здесь Колю?

После того лета встречались мы не часто, но регулярно: раз или два в год обязательно — в день рождения и в день смерти Штейнберга. Иногда созванивались и сходились без повода (не считать же поводом совместное желание выпить водки!), сталкивались на каких-то сборищах — поэтических чтениях, вечерах. Даже когда не видались подолгу, никуда не уходило ощущение теплоты, греющего знания, что вот где-то живет Коля Поболь, с которым связано немногое, но такое важное в твоей жизни.

Голос его в телефонной трубке всегда звучал с узнаваемой хрипотцой, уютно и дружески, хотя, вероятно, друзьями, в полном смысле слова, мы не были — так, добрые знакомые.

Позвонил Коля, как заведено, и в начале августа прошлого, 2012 года. Седьмого собрались съездить на кладбище к Штейнбергу.

Не видел я Колю к тому времени года два. Бросилось в глаза, как он сильно исхудал. В машине по дороге на кладбище беспрерывно курил,— даже для него, заядлого курильщика, показалось, многовато: прикуривал одну сигарету от другой. Но глаза молодо голубели, в голубизну стала сдавать и седина.

Постояли у могилы, решили поехать куда-нибудь выпить «за Акимыча». Сидели в уличном кафе, на воздухе, дни стояли ясные, теплые. Пили пиво, но как-то без страсти, на водку вовсе не тянуло.

Во мне, как теперь понятно, уже гнездился недуг, спустя три недели упекший меня на полгода в больницу. Колю как будто тоже что-то угнетало…

Впрочем, несколько так любимых мною историй «из жизни бывалого человека» он все-таки рассказал. Стали прощаться.

Одна история меня прямо-таки поразила, ибо касалась сюжета, мне более или менее ведомого — Китая. Оказалось, Коля съездил в эту страну и был полон впечатлений. Правду сказать, и то, и другое нынче не редкость: и отправляются туда многие, и впечатляются, пожалуй, все, разве что всякий по-своему. Но Коля, не зная языка и путешествуя, в основном, исхоженными туристическими тропами, сумел разглядеть то, что иные знатоки и за годы занятий Китаем не постигают. Его мысли о свободе, о традициях, о влиянии Запада и прочих важнейших составляющих современной китайской жизни оказались свежи, вполне самостоятельны, даже оригинальны.

Что-то неожиданное и очень важное внезапно я понял в самом Коле…

Обнялись. Виделись мы в тот день, как оказалось, последний раз...

Вот так 28 лет нашего с Колей Поболем знакомства уместились между двумя днями седьмого августа — смерть Аркадия Акимовича Штейнберга не только обрамила эти годы, он сам в значительной мере наполнил их смыслом и содержанием. Мысленно я всегда благодарил Акимыча за Колю, за этот посмертный дар.

Теперь пришла пора поблагодарить Колю — за то, что он был в моей жизни.

 

Николай Поболь. Глобус крепких напитков

1

Сейчас шотландский виски или испанский херес можно встретить даже в подмосковных Мытищах, и совсем не исключено, что они действительно произведены там, где указано на этикетке, – а не местного мытищинского разлива. И все же малагу надо пить в Малаге, «Бурбон» – в Кентукки, а бургундское – в Бургундии. А как можно удержаться и не попробовать в Мексике текилу, где-нибудь в Африке – пальмовое вино или водку из бамбука в Индонезии. А попав в Новую Зеландию – единственную страну, где еще выпускается «Морской Королевский Ром», – как не отведать столь любимый знаменитыми пиратами напиток?

Практически в любой населенной точке земного шара производится что-то свое, местное, традиционное. Люди научились производить алкоголь из всего, вернее, прежде всего, из того, что в данном месте наилучшим образом произрастает. А если нет ничего подходящего – не беда, для этого годится и молоко, и не только кобылье (для выработки всем известного кумыса), а и козье, коровье или овечье. Из него делается так называемый айран – слабоалкогольный напиток, распространенный среди коренного скотоводческого населения Алтая, Бурятии, Северного Кавказа. При помощи перегонки айран превращают в араку, молочную водку. Но проще всего делать вино все-таки из винограда, так как виноградный сок быстро приходит в брожение, не требуя внесения каких-либо дрожжевых культур.

Скорее всего, производство вина зародилось в Средиземноморье, впрочем, и Индия претендует на первенство в этой области. Древние не знали перегонки, и поэтому вино не должно было быть особенно крепким, но при длительном хранении становилось густым и его приходилось разбавлять горячей водой.

У А.С. Пушкина есть перевод из греческого поэта Анакреона, жившего в V веке до н. э.:

Что же сухо в чаше дно?
Наливай мне, мальчик резвый,
Только пьяное вино
Раствори водою трезвой.
Мы не скифы, не люблю,
Други, пьянствовать бесчинно:
Нет, за чашей я пою
Иль беседую невинно.

Впрочем, у древних было и другое мнение. У того же А.С. Пушкина в переводе из жившего в I в. до н. э. римского поэта Катулла сказано:

Пьяной горечью Фалерна
Чашу мне наполни, мальчик!
Так Постумия велела,
Председательница оргий.
Вы же, воды, прочь теките
И струей, вину враждебной,
Строгих постников поите:
Чистый нам любезен Бахус.

Кстати, о Фалерно (вспомните М. Булгакова) и о слабой крепости вина: предания утверждают, что знаменитое фалернское вино было так крепко, что воспламенялось. Но это, скорее всего, только предания.

Как ни странно, пиво, гораздо более сложный для приготовления продукт, человечество научилось делать даже раньше, чем вино. Просто в Двуречье не рос виноград, и шумерам пришлось довольствоваться ячменем и пшеницей. Заодно они же изобрели коктейльную соломинку. Дело в том, что на поверхности приготовляемого ими пива плавало немало всякого мусора и шелухи от пшеницы и ячменя и было удобнее пить пиво через соломинку. Пять тысяч лет назад неизвестный шумерский поэт начертал на глиняной табличке такие слова:

В блаженном настроении пьется пиво,
с радостью в сердце и счастьем в печени.

От шумеров пиво попало в Египет, а потом и в Европу. Но, скорее всего, все народы по мере своего развития заново открывали тайну этого напитка. Там, где не было ни винограда, ни пшеницы, ни ячменя, люди все равно находили выход. В Африке – делая вино из пальмы, в Америке – из сока агавы.

А предкам славян, жившим в лесной зоне, ничего не оставалось, как обратиться за помощью к пчелам. Мед как алкогольный напиток был обычен и у англичан, и у германцев, и у скандинавов. До сих пор речь шла о слабоалкогольных напитках, крепостью не более 20 градусов, что явно не устраивало человечество.

Должна была произойти революция в производстве алкогольных напитков, и она произошла. Вообще-то, первое упоминание о перегонке вина встречается в сочинениях греческого ученого Александра Афродизи около 300 года н. э., но практическое применение этому открытию было найдено гораздо позднее. По одной из версий, изобретение водки и дистилляции вина принадлежит испанскому врачу и алхимику Арнальдо де Виланова (1240 – 1310). Приводить все остальные версии не имеет смысла – их десятки. Так или иначе, но в течение последующих веков водки, виски, коньяки, бренди, ром и джин получили повсеместно самое широкое распространение.

2

А теперь дадим пояснения к нашему «глобусу». Начнем с Европы, и, конечно, с Франции, которая вот уже несколько веков является законодательницей мод в виноделии, выращивает 12 млн тонн  винограда, то есть почти пятую часть мирового производства. Потребляя 78 литров вина на душу населения (не считая крепких напитков) в год, она производит бесчисленное количество различных вин.

И каких! Бордосские из винодельческой области Бордо – белые, розовые и, особо популярные, красные вина, отличающиеся красивой рубиновой окраской и бархатистым вкусом. Бургундские, знакомые с детства по «Трем мушкетерам», красные – среди которых знаменитое «Маконне», белые, с не менее знаменитым «Шабли». В департаменте Юра, что по соседству со Швейцарией, производят желтые вина – крепкие сухие вина типа хереса.

В Сотерне делают натуральные сладкие вина. «Шато-Икем» считается лучшим среди них. Вообще-то сладкие вина не типичны для Франции, даже Вермут, в отличие от Италии, во Франции сухой, но сладкое красное вино «Кагор», которое производят на самом юге, у испанских границ, хорошо известно в России. Его стали изготавливать в конце ХIХ века по заказу русского духовенства для использования в церковном обряде причащения. Но, конечно, с тех пор, как французский монах Дом Периньон в 1670 году создал знаменитое игристое вино – Шампанское – оно остается лучшим, непревзойденным виноградным вином. Кстати, Шампанское – только в Шампани. В других районах Франции аналогичные вина называются «муссо» (mousseaux) и они часто не уступают настоящему Шампанскому.

Если кому повезет попасть во Францию в конце осени, имейте в виду, в 3-й четверг ноября по всей стране начинают продавать «Божоле», очень популярное молодое красное вино, и в этот день первый бокал наливается посетителю за счет виноделов, бесплатно.

Виноградники во Франции – повсюду, за исключением севера и северо-запада страны, но и там путешественник не погибнет от жажды. В Нормандии, в департаменте Кальвадос производят очень вкусное слабоалкогольное плодово-ягодное вино, а также известную нам по роману «Три товарища» Ремарка, крепкую (до 50 градусов) яблочную водку – «Кальвадос».

Кстати, о крепких напитках: и здесь Франция занимает лидирующее положение. В 1701 году в городе Коньяк (департамент Шаранта) было налажено путем перегонки вина и затем длительного хранения в дубовых бочках, производство напитка, получившего свое название по имени города. Недалеко от этих мест, несколько южнее, производится Арманьяк, крепкий алкогольный напиток типа бренди, не особо популярный у нас, но во Франции вполне соперничающий с коньяком и отличающийся от него наличием пряно-фруктового оттенка. В остальных районах Франции крепкие виноградные напитки называются бренди.

Второе место в мире по площади виноградников занимает Испания – 1,6 млн га. Виноград выращивают по всей территории страны, но главным образом в засушливых и полузасушливых районах – Ламанче (на родине Дон Кихота), в Андалузии, Леванте, Каталонии, в бассейне рек Эбро и Дуэро. В бассейне последней есть даже район, который называется «тьерра-дель-вино», то есть винные земли. В России хорошо известны типы испанских вин, производимые у нас: херес, малага, мадера. Интересно сравнить. Но лучше просто попробовать всемирно известные – «Риоха», «Мансанилья», «Этиэль», «Рекенья», а главное, – знакомое всем читателям Эдгара По, знаменитое «Амонтильядо» – сухой херес, крепость которого при длительной выдержке достигает 24 градусов. В Каталонии производится прекрасное игристое вино типа шампанского – «Кава».

Если Испания занимает второе место по площади виноградников, то по сбору самих ягод Италия ее заметно опережает – 12 млн тонн, то есть практически столько же, как и во Франции, причем 90 % винограда перерабатывается в вино. Свыше половины урожая дают области Венето, Апулия, Эмилия-Романья и Сицилия.

Из винограда, выращенного в горах Тосканы, производится очень популярное «Кьянти» – сухое, довольно крепкое красное вино. Отличительный признак настоящего «Кьянти» – черный петух на золотом фоне. Итальянцы любят сладкие вина, вина ликерного типа, как например, одно время всюду у нас продававшееся виноградное ликерное вино «Амаретто».

Игристые вина в Италии называются Spumante, в том числе и увековеченное О. Мандельштамом «веселое Асти-Спуманте». Из крепких напитков, помимо бренди, в Италии пьют граппу, получаемую путем отгонки спирта из перебродившей массы, оставшейся после отжима виноградного сока. Крепость граппы – около 45 градусов, а вкус – довольно специфический. На любителя.

А любителям портвейна небезынтересно побывать в Португалии, благо эта страна выращивает ежегодно более 2 млн тонн винограда, занимая пятое место в мире по его производству. Так что винограда хватает и на знаменитые портвейны, и на прекрасные сухие вина, и на бренди.

В Германии виноградники в верхнем и среднем течении Рейна и по его притокам, поэтому вина так и называются – Рейнские и Мозельские (Мозель – левый приток Рейна). Вина, как правило, белые столовые сухие, но производятся и знаменитые десертные вина – «Шпетлезе» и «Ауслезе», – и вина шампанского типа, называемые «Sekt». Покупая в Германии вино, нужно иметь в виду, что на всех немецких винах обозначается качественная категория: «немецкое столовое вино» (Deutscher Tafelwein), «качественное вино» (Qualitätswein) или же «качественное вино с отличием» (QualitätsweinmitPrädikat или QmP).

Но, конечно, Германия прежде всего пивная страна – первое место в мире по производству хмеля. Лучше всего пивной характер Германии чувствуется в столице Баварии – Мюнхене, где находится крупнейший в мире пивной бар и где ежегодно с 16 сентября по 2 октября проводится «Октоберфест» – «Октябьрский праздник», во время которого выпивается около 7 млн литров пива. А всего среднестатистический немец выпивает в год около 150 литров пива. Из крепких напитков в Германии производится «шнапс» – водка из картофельного спирта, а на юге страны «Киршвассер» – вишневая водка.

Швейцария у нас ассоциируется с горнолыжным спортом и со снежными вершинами, а как раз на горных склонах прекрасно вызревает виноград, особенно вокруг Женевского озера, на берегах Рейна и Роны, а также на самом юге страны. Хорошо известны белые вина, такие как «Фандан» («Fendant»), «Иоханнесберг» («Johannesberg»), «Сант-Сафорин» («St-Saphorin»), но по-настоящему знамениты швейцарские красные вина «Dole», «Pinot Noir» и «Merlot», производимые на западе, и «Hallauer», «Blauburgunder» и «Jeninser» – в северной и восточной Швейцарии. Жемчужины Швейцарского виноделия – «Sassella», «Grumello» и «Inferno» – крепкие рубиново-красные вина кантона Граубюнден на самом юге страны.

На одной из родин виноделия, в Греции, специалисты отмечают такие вина, как «Cambas», «Tsantali», «Boutari» и, прежде всего, – «Retsina» – типичное греческое белое вино с привкусом сосновой смолы. Стоит попробовать знаменитое сладкое вино острова Самос, которое пил, должно быть, местный уроженец математик Пифагор. А также своеобразный ликер «Мастику», приготовляемый из мастичного кустарника на острове Хиос; критскую виноградную водку «Ракию», популярную анисовую водку «Узо».

Что касается остальных европейских винодельческих стран – Югославии и ее бывших республик, Болгарии, Румынии и Венгрии, то продукция их хорошо известна россиянам по прошлым временам, и, конечно, приехав в Венгрию, нельзя не продегустировать великолепные полусладкие токайские вина. Из крепких напитков помимо водки и виноградного бренди здесь производятся многочисленные фруктовые и ягодные бренди. Наиболее популярна венгерская «палинка» – бренди из груш, абрикосов или черешни и сливовица, выпускаемая в Словакии, Румынии и Югославии.

Все прочие страны, прежде всего пивные, хотя и производят многие виды алкогольной продукции, но часто – на привозном винном материале. В производстве водки лидирующее положение у Польши (длительное нахождение в составе Российской империи не прошло бесследно) и у Швеции. В Скандинавских странах, Голландии и Дании популярны ликеры. Особо известен «Кюммель» – выпускающийся в Дании крепкий ликер с ароматом тмина. Но и в ликерном производстве впереди Франция. Достаточно вспомнить известный с ХVI века «Бенедиктин» и несколько более молодой «Шартрез».

И еще одна европейская страна, о которой надо сказать особо. Это Великобритания – родина виски, джина и своеобразных  сортов пива, в том числе, эля. Виски производятся двух видов: наиболее знаменитое Шотландское, из ячменного зерна и солода, – и Ирландское, из ржаного зерна с добавкой ячменя и ячменного солода. Что касается вина, то, несмотря на то, что виноград в Англии не выращивается, со времен первого аукциона 1766 года Лондон является мировой столицей аукционов вина.

3

В Азии виноград хорошо плодоносит в Израиле, где и производят виноградные вина, и, в последние годы, – в Японии. В основном же в азиатских странах производя не очень качественные аналоги европейских крепких напитков: виски в Индии и на Филиппинах, джин – в Индии и Таиланде.

Во многих странах производству алкоголя не способствует ислам, хотя, например, в Турции, население издавна приготавливает для домашних нужд «бузу» – слабоалкогольный напиток из рисовой, гречневой или овсяной муки. Из местных напитков в Индии, Шри-Ланке и в Индонезии готовят «арак» – крепкую водку из сока кокосовой пальмы, а в Индонезии еще и «бамбизе» – водку из бамбука. В Китае популярна «маотай» – крепкая, до 60 градусов, рисовая водка, а также «ханжа» – водка из проса. В Японии традиционно употребляют «сакэ» – национальный алкогольный напиток крепостью 16-18 градусов, изготавливаемый из риса и подающийся подогретым.

На средиземноморском побережье Африки, в бывших французских колониях – Алжире, Тунисе и Марокко – издавна выращивают виноград и, благодаря французам, культура виноделия всегда была здесь на достаточно высоком уровне. В настоящее время развитию виноделия мешает конкуренция с теми же французами и Ислам. Тем не менее, в Алжире производят качественные и недорогие красные столовые вина. Кроме севера, сравнительно недавно, виноград стали выращивать на крайнем юге, в ЮАР, – и уже добились больших успехов в производстве не только вин – аналогов европейских, но и оригинальных местных сортов.

На остальной территории Африки виноград не растет и население утоляет жажду пальмовым вином, а перегоняя его, получают достаточно крепкий напиток, называющийся в Нигерии «уфофоп». В Уганде аналогичный напиток «вараги» делают из бананового вина. И по всей Африке, в зависимости от того, что где растет – просо, сорго, кукуруза – делают своеобразное местное пиво. В Южной Африке оно называется «боялва».

В Новом Свете виноград стали выращивать сравнительно недавно и только три страны – США, Аргентина и Чили могут похвастаться производством виноградного вина. Возможно, ему еще далеко до европейского, но у него есть очевидное достоинство: оно дешевое. В Аргентине, Чили и Бразилии распространены слабоалкогольные газированные напитки, получаемые в результате смешивания красного вина с натуральными соками – виноградным, апельсиновым, ананасовым и другими.

Но Америка знаменита не винами, а крепкими напитками. Американское виски – «бурбон», рожденное в штате Кентукки через 300 лет  после его появления в Англии и Шотландии отличается от своих предшественников тем, что содержит в исходном материале не менее 50 % кукурузного зерна. Канадцы делают виски из ржаного и пшеничного зерна и пшеничного солода с добавлением картофельного спирта. Как ни странно, США дают почти четверть мирового производства пива (свыше 24 млрд. литров), в два раза опережая Германию. Но количество не всегда означает качество.

В Мексике еще ацтеки научились делать «пульке» – алкогольный напиток из сока агавы. В настоящее время, из пульке путем перегонки производят «текилу» – известную мексиканскую водку крепостью около 45 градусов. Текила выпускается двух типов: с белой наклейкой – бесцветная («бланко») и с золотой – янтарного цвета («аньехо»). Иногда в бутылки текилы кладут стручок перца или даже гусениц и жучков.

Еще южнее, в Центральной Америке и на островах Карибского бассейна, в царстве сахарного тростника – родина рома. От лучшего – ямайского, до самого дешевого, а потому и популярного гаитянского рома «тафия». Производят ром и на Кубе, и в Пуэрто-Рика, и во многих других местах этого региона. А в Бразилии из сахарного тростника делают «кишасу» – популярную водку, при производстве которой, в отличие от рома, брожению подвергается не сахарная патока, а свежий сахарный тростник. Для любителей экзотики в Венецуэле производится из экстрактов целого ряда растений самая горькая в мире водка – «ангостура».

И последний континент – Австралия. На юге ее, в Виктории, Южной Австралии и Новом Южном Уэльсе, преимущественно в районах с искусственным орошением, выращивается прекрасный виноград и производятся очень неплохие для такой молодой винодельческой страны, вина. И, конечно, весь набор напитков англосаксов: виски, джин, пиво. И все качественно и с совершенно своеобразным австралийским оттенком.

1999 г.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.