28 марта 2024, четверг, 23:00
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

Людвиг Фаддеев

#ЗНАТЬ. «Математика – шестое чувство физики»

Людвиг Фаддеев
Людвиг Фаддеев
Из архива героя интервью

Накануне лекции 24 ноября на Фестивале лекций «#ЗНАТЬ» мы побеседовали с выдающимся российским математиком, академиком РАН Людвигом Дмитриевичем Фаддеевым. Как отметил в комментарии «Полит.ру» Станислав Смирнов, «Людвиг Дмитриевич – выдающийся математик и выдающийся физик. В наше время специализации редко встретишь ученого, оказавшего столь значительное влияние на две науки. Кроме того, он внес огромный вклад в развитие ленинградской-петербургской математической школы».

Расскажите, пожалуйста, о чем пойдет речь на вашей лекции?

Один из основных интересов моей научной жизни – это квантовая теория поля. Я ей занимаюсь более-менее всю жизнь, хотя у меня есть публикации и в других областях, по самым разным направлениям математической физики. Квантовая теория поля определяет мою идеологию с ранних лет. Я учился на физическом факультете Ленинградского университета. Тогда как раз только начала оформляться современная квантовая электродинамика, появились книги Ахиезера-Берестецкого (ред. Ахиезер А. И., Берестецкий В. Б. Квантовая электродинамика), переводы американских статей, организованные Д. Д. Иваненко. И мы студенты их читали.

Мой научный руководитель Ольга Александровна Ладыженская получила книгу знаменитого ученика Гильберта –  Курта Фридрихса из Нью-Йоркского университета, которая называлась «Математические аспекты квантовой теории поля». И у меня появилась мечта что-то сделать в этой области. Но я не хотел делать то, что делают остальные. Не хотел считать диаграммы, эффекты. Можно понять, что это такое, но этим заниматься не интересно. Там чистые вычисления. Мне хотелось заниматься чем-то концептуальным. Поэтому надо было найти разумную модель теории поля.

В этот момент, в середине 50-ых годов (это было уже после успеха квантовой электродинамики конца 40-ых годов, о котором я расскажу на лекции)  в этой области царило полное разочарование, источником которого в основном был Л. Д. Ландау. Я об этом расскажу. И квантовой теорией поля многие перестали заниматься.

И случайным образом я вышел на модель теории поля, которая была абсолютно не физической, но красивой. Сейчас она называется теорией Янга-Миллса, поля Янга-Миллса – калибровочные поля. В современной Стандартной модели они – главный объект. Тогда эта модель казалась очень странной. А теперь благодаря калибровочным полям теория поля вновь возродилась.

В ходе лекции я расскажу, какие перспективы в этой области нас ждут в дальнейшем. Я хотел бы рассказать о борьбе между определенной цензурой физического смысла и красотой математической интуиции. В данном случае победила математическая интуиция. В этом состоит поучительность этой истории.

Вы себя считаете математиком или физиком?

Я и то, и другое. Я учился на физфаке Ленинградского Университета, где было очень хорошее преподавание математики. Лекции нам читали собственные профессора. На факультете была своя кафедра математики, гораздо более приближенная к вопросам физики. Я ее окончил, я был самым первым дипломантом на этой кафедре.

У Владимира Игоревича Арнольда было знаменитое высказывание, что математика – есть часть физики. Как вы к этому относитесь?

Дима очень любил высказывать парадоксальные вещи, но в данном случае, конечно, это не так. Мы с ним много разговаривали на эту тему, он был чуть-чуть меня моложе. Он не любил квантовую теорию и придерживался Эйнштейновско-Колмогоровской линии, согласно которой классическая механика – это «чистая» вещь, а квантовая механика – «грязная». Что, конечно, совсем неправильно. Под конец жизни, я думаю, что убедил его в этом, но это было непросто.

Я был «квантовым» с самого начала, с середины 50-ых годов. Еще я могу назвать имена Вити Маслова, Алика Березина и Боба Минлоса. Мы вчетвером занимались математикой в квантовой механике. А с Арнольдом мы ругались. Новиков присоединился к исследованиям в этой области гораздо позже. Я вообще могу похвастаться тем, что я был первым квантовым математическим физиком в России. Серж Новиков занимался топологией, Дима Арнольд и Яша Синай – динамическими системами, а Юра Манин — алгеброй. Но теперь все они называют себя математическими физиками.

Я называю их всех первыми именами, поскольку мы были на «ты».

Вы естественным образом объединяете в себе математику и физику?

Стараюсь. Конечно, современная физика, как наиболее продвинутая фундаментальная естественная наука, уже не может обходиться без математики. Математика – её язык. Я много раз говорил о том, что математика – это шестое чувство физики. Это действительно так. Вы не можете сказать, что такое электрон в электростатическом поле атомного ядра без решения уравнения Шредингера.

Слышала мнение, что математиков мало учат хорошей физике. Или эта проблема сейчас уже устранена?

Это очень по-разному. Меня в свое время пригласили на математический факультет нашего университета, и я там в 1968-1973 годах прочел курс квантовой механики для студентов-математиков. Сейчас на основе этих лекций издан учебник, недавно он переведен на английский. А потом меня оттуда выгнали.

Когда вы думали о том, куда пойти, кем быть, был ли выбор, стать математиком или физиком? Почему вы вообще решили стать ученым?

Стать ученым, это было совершенно очевидно. Я родился в ученой семье, все мои родственники и их знакомые – были учеными. Я другой жизни не знал. Хотя меня планировали сделать музыкантом. Моя мама мечтала, что я стану дирижером. Но это не вышло, потому что началась война, мне было 7 лет и я не смог получить вовремя профессиональное образование (Л.Д. Фаддеев родился 23 марта 1934 года).

Вы хотели быть дирижером?

Я не то, чтобы хотел, мне было сказано, что я буду заниматься музыкой. У меня отец – замечательный алгебраист и профессиональный пианист. Так что музыка в семье была всё время.

Вы сейчас играете?

Нет, мало играю. Даже последние пару лет не садился за рояль. Сейчас брошу работу, буду снова играть (смеется). А так, у меня дома замечательная музыкальная система, и я музыку знаю хорошо.

Когда вы сидите в концертном зале, то можете различить отдельные партии инструментов? Различаете, как скрипка играет?

Нет, меня это не очень интересует, мне скорее интересует весь ансамбль. Но как говорится по шести нотам смогу угадать мелодию.

А нотную грамоту знаете?

Да, у меня были уроки сольфеджио. Я должен был играть с отцом фортепианные переложения симфоний в четыре руки, поэтому я читаю с листа.

Будущий директор ЦЕРНа Фабиола Джанотти – не только прекрасный физик, но профессиональный пианист, и она говорит, что ей музыка очень помогает в работе.

Я эту фамилию слышал, но с ней не знаком. Среди ученых было очень много музыкантов. Еще в начале 30-ых годов, когда к нам бежало много немцев из Германии, знаменитый ученик Гильберта, геометр Стефан Кон-Фоссен (Stefan Cohn-Vossen) соревновался с моим отцом, кто быстрее сыграет «Крейслериану» Шумана.

Возвращаясь к выбору вашей профессии, были ли у вас проблемы выбора между математикой и физикой?

Нет. Тут было совершенно очевидно. Я решил, что если мой отец профессор на математическом факультете, то я туда не иду.

А почему? Вы не хотели протекции?

Я хотел делать то, что я сам хочу. А еще на меня большое впечатление произвел следующий случай. В 1943 году отец сделал очень большой прорыв в алгебре, который  заложил основы гомологической алгебры. Так что он залуженно считается одним из ее создателей. В США ими были С. Маклейн и С. Эйленберг. И вот он ходит такой веселый, возбужденный. «Я что-то придумал!» «А что придумал?» «Это сложно понять». «А сколько народу в мире поймет?» «Ну, человек 5». И мне показалось, что это мало.

Я с класса 7 знал, что иду на физический факультет. Не было трудностей выбора, для меня этот путь был совершенно естественным.

У вас была какая-то особая школа? Сильная?

У нас была хорошая школа, но она не была физико-математической. Вообще тогда практически не было специализированных школ. Но это была школа с традициями. Когда я рассуждаю о нашем образовании, то удивляюсь, что одним из парадоксов советской власти было то, что в мое время у нас сохранилась классическая, немецко-французская система образования. Ее почти убили в начале 30х годов, но уже перед войной восстановили. У нас были хорошие учителя, частично дореволюционные. Так что была нормальная, требовательная школа. А сейчас же нельзя с учеников особенно требовать, у нас еще можно, а в Скандинавии вообще нельзя.

Когда вы учились в университете, кого можете назвать своими учителями? Кто на вас сильнее всего повлиял?

У меня была одна учительница – Ольга Александровна Ладыженская.

Можете о ней несколько слов сказать?

Замечательная женщина, она появилась у нас в Петербурге довольно молоденькой. Порой говорили, что у нее был стервозный характер, поэтому некоторые профессора ее не любили. В конце концов, ее приютил на физическом факультете Владимир Иванович Смирнов. Она пришла нам читать лекции на третьем курсе. Все на нее смотрели с восхищением.

Она организовала студенческий семинар, на котором решила изучыть уже упомянутую книгу Фридрихса. Но она ее не выучила, а я выучил. Прежде всего, я ей благодарен в том, что она хорошо учила методике научной работы. С другой стороны, она не заставляла меня заниматься тем, чем она занималась. Она дала мне полную свободу. И я много занимался самообразованием, ходил в библиотеку, читал статьи и даже писал их конспекты, учился сам.

Вам в научной жизни часто приходилось менять область научных интересов. Почему это происходило? Из-за вашего личного желания?

У меня есть такое утверждение, что «если написал 5 работ, меняй тему, уходи».

Это раз в сколько-то лет или зависит от количества работ?

От количества работ, но у меня, кажется, было штук десять разных тематик. Так моя докторская диссертация 50 лет назад была посвящена квантовой теории трех частиц и довольно быстро получила международную известность. А теперь меня спрашивают, какое отношение ко мне имеет тот Фаддеев и удивляются, когда я отвечаю, что это я. Не все привыкли к тому, что можно бросить перспективную тему. Мне говорили: «Как хорошо тебе, теперь ты можешь этим заниматься до конца жизни, копай свою золотую жилу». Я отвечал, что «никакой жилы, я все меняю». Так, я перешел на квантовую теорию поля. Но из-за того, что у меня была в прошлом хорошая работа, мне это помогло.

Пастернак говорил, что «не надо ворошить архивы, над рукописями трястись». Но что вы считаете своими самыми большими достижениями? Чем вы особенно гордитесь?

У меня есть одна очень любимая работа, которая известна, но не очень, – обратная задача рассеяния для многомерного случая. Это вот моя любимая работа, которую я мечтал сделать еще в аспирантуре, а закончил в середине 60-ых годов. А наиболее известна работа «Феймановские диаграммы для поля Янга-Миллса» (“Feynman diagrams for the Yang-Mills field") с Виктором Поповым, которую я развивал и дальше. Сейчас к ней время от времени возвращаюсь.

Я заметил, что в моей жизни есть рекурренция. Появляется новая тема, а потом вдруг она получает отношение к старой. В работе исследователя очень важно понимание некоего единства.

Оказали ли на вас влияние в молодости научно-популярные книги?

У меня были странные книги. Я плохо работал руками, но в классе 5 я мечтал сделать лодку, управляемую по радио. Читал книги по этой тематике. И в одной из этих книг было приложение про радиотехнику: со всей историей, про диоды, лампы, сетку Ли де Фореста и прочее. Все это потом пригодилось на военном деле в университете.

Или лежал дома учебник химии Глинки, такой толстый. Я его почему-то начал читать. Там в классе 8 я узнал, что у электрона четыре квантовых числа. Что это такое на самом деле я узнал только из университетского курса квантовой механики.

У меня получалось читать вперед школьной программы и многие вещи узнавал из каких-то странных источников. Скажем, историю Англии – из хроник Шекспира и в результате полностью ориентировался в событиях столетней войны.

Говорят, что квантовая механика требует какой-то особой интуиции. Воспитывали ли вы ее в себе? Сложно было решить проблему обычной интуиции и квантовой интуиции?

Квантовая механика не наглядна. Великие физики Фейнман и другие пробовали запугать людей, что ее нельзя полностью понять, в ней не всё ясно. Для меня эта проблема решилась, когда я осознал математическую формулировку квантовой механики. Она абсолютно последовательная и совершенно четкая. Ясно, что квантовая мехеника важнее, чем классическая. У меня есть статья «Взгляд математика на развитие физики» (A Mathematician's View of the Development of Physics), почитайте. 

Если говорить о вас, как о математическом физике, то для вас «математическое» все-таки важнее «физического»?

Я не занимаюсь вычислением конкретных эффектов. Конечно, когда из каких-то общих вещей получаются конкретные вещи, я очень рад. Но я занимаюсь общей математической структурой. Для меня теория поля – это наука о структуре материи. Есть вторая фундаментальная наука, которая связана с космофизикой. Но для меня там уж слишком много спекуляций.

Волнует ли вас то, что мы знаем 5% окружающей материи, и ничего не знаем о темной материи…

Я это слышу, но не понимаю. С В.А. Рубаковым мы разговариваем, он говорит, что это так, но я не понимаю и даже не уверен, что это правда. Мы еще не достаточно знаем структуру Вселенной, поэтому рано о чем-то уверенно говорить. В.А. Фок предупреждал об опасности неправомерных экстраполяций. В этом смысле элементарные частицы намного более надежны, потому что они вот здесь, в малых масштабах.

Как бы вы оценили ситуацию с физическим и математическим образованием сейчас в России? Она ухудшается, остается на прежнем уровне?

Я не знаю, я сейчас не преподаю, потому что в моем возрасте трудно ездить в Петергоф. Лет 10 у меня практически не было молодых студентов. А сейчас по разным причинам появились три студента, я начинаю с ними индивидуально работать. Это безумно трудно работать с двадцатилетними, когда тебе 80. Когда ученик был на 5 лет моложе, наши интересы были более-менее одинаковы, мы могли поговорить про “The Beatles”. А здесь непонятно о чем.

А вы – битломан?

Да, я люблю Битлов, но для меня важнее классическая музыка. А после Битлов и Rolling Stones поп-музыка мне уже не интересна.

Вы танцуете под “TheBeatles”? Можете танцевать?

Сейчас уже нет.

А раньше да?

Ну, в свое время мы танцевали танго и фокстроты. Но это было давно.

Есть ли у вас время на чтение? В том числе чтение ненаучной литературы? Фикшн, нонфикшн. Что вам понравилось?

Современные романы я не читаю. Я и моя жена прочитали всего Набокова на английском. А еще мы очень любим Гамсуна, а из русских писателей — Гоголя и Лескова. А какого-нибудь Мураками я не читаю. Сейчас в основном читаю мемуарные вещи.

О чем? О театре, о науке?

Нет, нет. О русской жизни.

Что-то вам понравилось в последнее время? Может, что-то порекомендуете?

Да нет, ничего специального.

А где читаете? В поездах, наверное?

Нет, в поездах и самолете не читаю. Читаю вечером, на ночь глядя.

Бумажную книжку или электронную?

Конечно бумажную. С ума можно сойти – читать электронную книжку. На компьютере читаю только научные статьи. Жена издевается, но терплю.

Что вы думаете о будущем книги через 50 лет? Станет ли она совершенно электронной или останется на бумаге?

Мне очень страшно. Я считаю, что должна оставаться бумажная книга. Когда держишь ее в руках, то это – непередаваемое ощущение… У нас в России это меньше, но на Западе молодые люди ходят только с электронными устройствами, а бумажную книгу ни у кого не увидишь. Внучка мне вчера показала, что даже не надо набирать текст руками, а можно набрать его голосом. Я ей говорю: «Набери “Генерал Гулевич”». И более или менее по этому слову выводится страница из Википедии. Так я узнал, что мой двоюродный дед был командиром Преображенского полка в начале прошлого века.

Если вернуться к науке, то у нас есть публикации в журналах и электронный архив. В моей области это называется Arxiv.org, раздел физика высоких энергий. Я этот раздел смотрю, читаю статьи оттуда и посылаю туда свои работы. А журналы нужны для того, чтобы публикации оставались в истории. Потому что люди читают только архив, а статьи в журналах публикуют, чтобы было что ответить на вопрос «А какие у тебя публикации?»

А вы были знакомы с Перельманом?

Конечно, знаком. Я его на работу брал, он у нас в институте работал.

Можете прокомментировать, что с ним случилось? Почему он ушел из науки, и ушел ли? Как вам кажется?

Я бы предпочел не говорить. Я не знаю... Настоящие гении – люди малопонятные.

У вас есть надежда, что он вернется в науку?

Думаю, что нет. Опять же, я не могу ничего сказать. Он – действительно гениальный человек, непредсказуемый.

А вы себя не считаете гениальным?

Нет! Я очень нормальный, как видите (смеется).

Когда мне человек рассказывает, что он занимается квантовой теорией поля, а ведь это очень трудная тема... Сколько людей в мире понимает то, чем вы занимаетесь?

Я думаю, что тысяча наберется. Не пять, как у отца (смеется).

На Президиуме Академии наук 11 ноября вы говорили про ситуацию взаимодействия академических институтов и ФАНО. Можете сказать, что вас беспокоит? К чему, на ваш взгляд, привела реформа Академии наук?

Реформа Академии наук делалась без всякой заботы о науке. Она – выражение каприза нескольких людей. Может быть, вы знаете каких. Как можно в наше трудное время и в нашем государстве поднимать против себя всю интеллектуальную элиту, мне это не понятно. У меня ощущение, что сейчас люди, сотворившие эту реформу, не знают, что с нами делать. Им не по силам и квалификации справиться с ситуацией в науке.

Видеозапись выступления Л.Д. Фаддеева на Президиуме РАН, 11 ноября (любительская видеозапись)

Вы говорили про конкретную ситуацию, когда ФАНО требуют от Математического института в Санкт-Петербурге прогноза на расход электроэнергии по всем научным направлениям…

Это черт знает что! Количество бумаг, которые надо писать, по крайней мере, удесятерилось. На порядок увеличилось. И там содержатся и те абсурдные требования, о которых я говорил.

А можете еще раз повторить, что вызывает ваше беспокойство? Может быть ФАНО радеет за то, чтобы у петербургских математиков было электричество?

Зачем делить электричество, которое в одном доме, на 19 направлений? Это абсолютная глупость. Это, конечно, не забота. Кажется, что сотрудники ФАНО хотят найти себе работу, и не знают, чем заняться.

Ваша жизнь как ученого изменилась за этот год?

Моя пока нет.

А ваши коллеги жалуются или нет?

Жалуются. Жалуется директор, жалуется бухгалтер. Жалуются люди, которые отвечают за нашу работу. Сотрудники пока нет. Мы в хорошем положении. Мы получаем гранты. Я лично живу как никогда (смеется). Паспорт у меня в кармане, езжу куда захочу, никого не спрашиваю. Но сколько это будет длиться?

На вас лично сказался советский железный занавес. Трудно было выезжать?

Я был в более хорошем положении, чем большинство коллег. В первый раз я был за границей в 28 лет в 1962 году. Потом в 66 году два месяца я был во Франции. А потом меня пускали где-то раз в год. На каждые двадцать приглашений один раз отпускали. Но все равно каждый раз нужно было получать разрешение, ходить в райком. Сначала там сидели старые большевики. Но потом, когда я стал академиком, решения принимал секретарь райкома. Один раз в нашей беседе мы вышли на инцидент с отцом Набокова и Милюковым, когда первый попал под пулю предназначенную для второго. И секретарь мне объяснил, что это не Набоков встал перед Милюковым, а Милюков присел. И тут я понял, что если в райкоме КПСС зашла речь о Милюкове и Набокове, то советской власти приходит конец. Кстати, в партии я никогда не состоял.

Есть такое выражение американского социолога Роберта Мертона, потом его сын получил Нобелевскую премию по экономике, что наука не может развиваться без демократии. Как вы думаете, действительно ли науке нужна демократия? Или наука может развиваться и без нее?

Я не очень понимаю, что такое демократия в науке. Если этот американский социолог посмотрел бы на Америку, он бы увидел, что никакой демократии нет. Когда Гросс и Виттен отстаивали теорию струн и задавили всю остальную физику выскоих энергий, это было совершенным кошмаром. Что теперь говорить? Теория струн закончилась, а сколько молодых людей они оставили без другой квалификации?

Вы теорию струн не очень любите?

Я ее не то, чтобы не очень люблю. Я не вижу у нее большой перспективы. Она – выдуманная. Насколько теория Янг-Миллса лучше. Я сейчас возвращаюсь к ней, уже пару работ написал. Как я уже раньше сказал, порой возвращаюсь к старым темам.

А вы сейчас чем занимаетесь? Может ли рассказать о своих творческих планах? Продолжаете ли заниматься наукой?

Я продолжаю. Вот три темы, которыми я хотел бы заниматься. Одна из них называется конформной теорией поля. Это действительно красивая область науки, в которой в России очень многое сделали. В основном, Александр Поляков… Математической понятие квантовой группы также появилось в конформной теории поля.

Второй вопрос – это что такое правильное возбуждение в теории адронов. У меня есть некая мечта, я про это скажу на лекции. А третье: я сейчас занялся математическими вопросами перенормировок теории Янга-Миллса, так неожиданно для себя.

В конце 1980-ых годов у меня была группа, с которой в нашей области никто не мог конкурировать. А теперь это 15 full professors за границей – в Америке, в Англии, во Франции. Самсон Шаташвили – директор Института имени Гамильтона Тринити-колледжа в Дублине. Решетихин и Тахтаджян – в США и так далее.

Ваше научное сообщество разъехалось, не удается вместе собираться?

Иногда собираются. Как раз на мой день рождения собирались. Мы переписываемся. Но уже нет такого повседневного, интенсивного и плодотворного общения, которого на западе почти не существует.

А вы любите работать в одиночку или в коллективе?

Я люблю разговаривать... Иногда я сам что-то делаю, рассказываю. Иногда из разговоров появляются новые работы. Поэтому в 80-ых годах у меня было очень много совместных работ. А сейчас отдельные работы, свои.

Кого вы считаете самым математическим композитором, есть ли такой?

Бах.

А какое произведение наиболее близко к науке по духу?

Близкое к науке – не знаю… Мне Бах очень импонирует. У него ни одного плохого произведения. У него мало эмоций, но исключительно красивая музыка.

Как вам кажется, если бы он учил математику, он мог бы быть математиком?

Я этого не знаю. Еще я люблю романтиков: Шуберта, Рихарда Штраусса. А мой самый любимый композитор — Гектор Берлиоз.

Можете ли вы работать под музыку?

Сейчас мне уже надоело. А раньше все время слушал музыку. Раньше слушал пластинки, теперь диски. Винил звучит даже лучше, чем цифровые диски, но его дольше ставить.

А что у Берлиоза? (может быть заменить на «И что вы любите у Берлиоза?»)

«Реквием», «Ромео и Джульетта» и «Осуждение Фауста». А также романсы «Les nuits d'été».

Как вы думаете, могли бы вы стать блестящим дирижером?

Я был бы хорошим дирижером.

А почему дирижером, а не пианистом?

Такой была мечта у матери. У нее родился сын, она решила, что он будет дирижером.

А вас назвали в честь Бетховена?

Наверное, да (смеется). В начале 30-ых годов была такая тенденция, русских имен почти не давали. После 37 года вернулись к русским. А до этого давали международные имена. В моем классе был и Эдуард, и Рудольф, и Гаральд, и Соломон. Русских имен почти не было.

А вы себя относите к какому поколению? Вы шестидесятник или чуть раньше?

Раньше. Я 1934 года, мне 80 лет.

Значит, в 60-х было вам было около 30. Советское время, перестройка, потом эра Путина. Как все эти политические перемены сказались на вас? Лучше политикой не интересоваться, чтобы нормально заниматься наукой? Или нет?

Я политикой интересуюсь, постольку-поскольку. Пока возвращенная нам свобода остается, я считаю, что жить можно.

Может быть, вы читали первое письмо Фурсенко Путину, он там говорит, что международная интеграция не дала российской науке больших преимуществ. Как вы считаете, нужно ли изолировать нашу науку?

Идея об изоляции нашей науки – абсолютно неправильна. Наука – дело международное. Слава богу, что международное сотрудничество не прекращается. Начали пугать, что из-за санкций не будут брать публикации, но тьфу-тьфу всё печатают.

Из ваших коллег кто-то жаловался, что из-за санкций не взяли хорошую статью?

Из-за санкций – нет. А так, конечно жаловались. Конечно, не все статьи берут для публикации.

Спасибо большое за интервью!

Мероприятия проходят в МУЗЕЕ МОСКВЫ по адресу: Зубовский бульвар, 2. На территории МУЗЕЯ работают буфеты, открыты выставки. Вход свободный, количество мест ограничено. Предварительная регистрация на сайте «Полит.ру»  и в аккаунтах в социальных сетях: FacebookTwitterLiveJournalВКонтакте.

Информационные спонсоры - радиостанция «Эхо Москвы», журнал «Дилетант», радиостанция «Коммерсант FM» и газета «Троицкий вариант - Наука».


ПОДГОТОВКА ИНТЕРВЬЮ: Наталия Демина

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.