19 марта 2024, вторник, 06:26
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

Лекции
хронология темы лекторы

Упрямый Галилей

Игорь Дмитриев. Фото Наташи Четвериковой
Игорь Дмитриев. Фото Наташи Четвериковой

Мы публикуем стенограмму и видеозапись лекции Игоря Сергеевича Дмитриева «Упрямый Галилей», с которой он выступил в рамках цикла "Публичные лекции "Полит.ру"  в Тургеневской библиотеке-читальне 23 апреля 2015 года.

Дмитрий Баюк: Добрый день, уважаемые друзья. Продолжаем традиционные лекции «Полит.ру». Сегодняшнюю проведу я, Дмитрий Баюк. Лекция, которую мы услышим сегодня, в значительной степени связана с содержанием книги «Упрямый Галилей». Игорь Сергеевич Дмитриев – член редколлегии нашего журнала «Вопросы истории естествознания и техники». Он – доктор химических наук, директор Музея-архива Д.И. Менделеева Санкт-Петербургского государственного университета, профессор кафедры философии науки и техники Института философии СПбГУ. Он – один из самых любимых и плодовитых наших авторов, для которого мы в нашем журнале даже однажды сделали исключение по объему статьи – напечатали 5 авторских листов. О творчестве Игоря Сергеевича мы поговорим потом, а сейчас начинаем лекцию.

И. С. Дмитриев:

- Спасибо. Во-первых, я должен поблагодарить организаторов за приглашение, и моя особая благодарность – Дмитрию Александровичу [Баюку], потому что мне сказочно повезло с редактором. Кроме того, что он – человек бесконечно глубокой и широкой эрудиции, это еще – автор работ о Галилее, это – один из его героев. Лишь раз в жизни может повезти получить такого редактора – въедливого, знающего, понимающего тонкости вопроса.

Во- вторых, я должен также поблагодарить и Константина Иванова, который был вторым редактором и тоже много сделал для издания книги. Вот книга – можете видеть, как она хорошо издана.

Меня не раз спрашивали, почему я, доктор химических наук, вдруг взялся за Галилея? После окончания химического факультета Ленинградского университета, –  я заканчивал его по двум кафедрам: радиохимии и квантовой химии, программа, естественно, предусматривала много математики и физики,– меня пригласил на работу тогдашний директор Музея-архива Д.И. Менделеева Ленинградского университета А.А. Макареня.

Тогда при Музее была создана Лаборатория истории химии, и я начал там работать. Моя кандидатская диссертация, первые статьи и книжки были посвящены истории теоретической химии XX века. Это дало мне многое. В частности, я начал догадываться, что те люди, которые жили значительно раньше – Исаак Ньютон, Галилео Галилей и др. – были не глупее нас от того, что не знали теории относительности и квантовой механики. Им было труднее.

Нильсу Бору, Альберту Эйнштейну, создателям квантовой физики XX века, можно было опереться на мощную классическую физику не только в ее «ньютонианском» варианте, но и в варианте Лагранжа и Гамильтона. Более того, некоторые разделы, скажем, квантовой механики были «промоделированы» математиками заранее. А Ньютону с Галилеем на что было опираться? На Аристотеля? Так они шли против него. Далее, для описания научной революции XVI-XVII веков я бы использовал термин «интеллектуальная революция», хотя даже этот термин всего не исчерпывает, потому что изменения происходили во всем – от бухгалтерского дела до экономики и философии.

Моя докторская диссертация была посвящена истории атомистики («Формирование атомистических представлений в химии в период становления ее как науки», 1990), потому что вторая вещь, которую я понял, работая над первой диссертацией, что, когда выбираешь тему, и старшие товарищи тебе говорят: «Да что тут делать? Тут уже все вдоль и поперек изучено!», то надо садиться и писать именно на эту тему. Еще со средней школы я был очень непослушным учеником, выслушивал 100 человек, брал что-то от них, а потом делал по-своему.

Итак, после защиты кандидатской диссертации я совсем «ушел» в XVI-XVII века. В 1999 году вышла моя книжка «Неизвестный Ньютон. Теология и алхимия в творчестве Исаака Ньютона», потом другая – «Искушение святого Коперника: ненаучные корни научной революции». Сейчас это уже библиографические редкости, в том числе и для меня: у меня есть один экземпляр книги о Ньютоне и ни одного – книги о Копернике. Вот такое небольшое введение.

Когда у меня спрашивают, почему я вдруг заинтересовался Галилеем, то, чтобы отделаться от этого вопроса, отвечаю, что я – директор Музея Менделеева. В кабинете Дмитрия Ивановича висят отдельно три портрета. У него вообще портреты на стене собраны в, так сказать, тематические блоки. И в частности, есть «блок» основателей современного естествознания: Коперник, Галилей и Ньютон. И эти люди мне были интересны, скажем так.

Когда же меня спрашивали, для кого я пишу книги, ответ был такой: «для себя». Потому что, если мне интересно и понятно, значит, это будет интересно и понятно другим.

Портрет Галилео Галилея (1635) кисти Юстуса Сустерманса

Теперь переходим к Галилею. Понятно, что я выбрал тематически самый лакомый кусок (если не брать глубин творчества, если не брать методологию, потому что Галилей неисчерпаем в этом отношении).  Но я также вполне сознаю, что точку в истории с процессом Галилея поставить невозможно. Это «вечная тема» в истории науки. Иногда в литературе пишут о «двух процессах» над Галилеем. Это не точно, потому что в юридическом смысле полномасштабный инквизиционный процесс закончился в Риме весной 1633 года. Но перед этим был еще один пик столкновений Галилея с теологами, который иногда неточно называют «процессом». Это – увещание Галилея кардиналом Роберто Беллармино, когда кардинал призывал его не придерживаться теории Коперника, не пропагандировать ее, не учить, не трактовать и так далее.

Поэтому сначала я написал книжку «Увещание Галилея», она вышла в 2006 году в Санкт-Петербурге. Понятно, что сейчас я какие-то вещи написал иначе. Пролог ко второй книге в какой-то степени охватывает события 1616 и около этого года, чтобы избавить читателя от поисков моей первой книги о Галилее. К тому же в прологе не просто пересказано то, что было написано раньше, но многое дополнено и скорректировано, а что-то и отброшено.

Многие исследователи у нас – особенно у нас! – да, и за рубежом особой принципиальной проблемы в этой теме (процесс над Галилеем) не видели, не видели загадки в истории процесса, включая события и 1616-го, и 1633-го года. Какая загадка? Всё предельно ясно: церковные мракобесы травили великого ученого за то, что он защищал гелиоцентрическую теорию Коперника. А дальше уже можно «расцвечивать» эту историю в меру своей эрудиции, более или менее детально описывая кто что сказал, как разворачивалась интрига, кто кого обманул и так далее. Это все интересно, но сути подхода не меняет.

В Интернете я прочитал некоторые суждения о моей книге людей, которые ее не читали, в лучшем случае ознакомились с аннотацией и небольшим фрагментом. (Россия ведь весьма своеобразная страна, ты только откроешь рот, еще ничего не успев толком сказать, а тебе уже возражают. И были такие суждения: мол, зачем писать толстую книгу (850 страниц)? Суть ведь и так ясна – Галилей писал против церкви, церковь отреагировала, но прелаты не разобрались в сути дела, да и время было такое, мракобес на мракобесе... Нет, ситуация была гораздо сложнее. А мнения непрофессионалов никогда меня не интересовали.

В данной лекции я, разумеется, не смогу рассказать все подробности этой истории. Попытаюсь очертить главное. Сначала несколько слов о Галилее.

Он родился в 1564 году, т.е. в год, когда умер Микеланджело и появились на свет Уильям Шекспир и Кристофер Марло. В России в это время вышел «Апостол» Ивана Федорова, а князь Курбский сбежал в Литву. Через месяц началась опричнина. Везде свои события, разной значимости и характера. Иногда мы не очень осознаем, что Исаак Ньютон и боярыня Ф. Морозова – это примерно одно время. В 1675 году, когда скончалась боярыня,  Ньютон прислал Лондонскому Королевскому обществу свой трактат с новыми исследованиями и рассуждениями о природе света. Везде решались свои теоретические проблемы: в одной стране – как креститься, двумя или тремя перстами, в другой – как устроена Вселенная.

Отец Галилео, Винченцо Галилей, был музыкантом, теоретиком музыки, учеником Джузеппе Царлино, известного теоретика. Галилей-сын по ряду причин не закончил образование в Пизанском университете, но вскоре стал там преподавать (нам сейчас такое может показаться странным, но в принципе мы уже близки к этому). Платили там мало, Галилею это не нравилось, и он переехал в Падую, в Падуанский университет, где проработал почти 18 лет, до конца августа 1610 года, после чего вернулся на родину – в Тоскану.

Его последние годы в Падуанском университете отмечены важными открытиями: он сконструировал свой телескоп, и навел его на небо, увидев, что Млечный Путь, даже когда он кажется нам сплошным, состоит из миллиардов звезд, что поверхность Луны принципиально не отличается от земной (в том смысле, что там есть горы, впадины, равнины и так далее). Это было важно, потому что разрушало концепцию, будто над Луной и под Луной все разное, действуют разные законы природы, в подлунном мире все идеально, а на Земле может быть все, что угодно.

Благодаря своему телескопу Галилей открывает также четыре спутника Юпитера. В действительности, их больше, но он открыл четыре, и весьма удачно это открытие использовал. Кроме того, он обнаружил, что что-то «не так» с Сатурном, что тот странно выглядит – о кольцах Сатурна заговорили позже, во второй половине XVII века, но Галилей отметил необычность этой планеты. И уже после выхода своей небольшой книги, «Sidereus Nuncius» («Звездный вестник»), где он изложил свои астрономические наблюдения и открытия, Галилей открывает фазы Венеры, что могло свидетельствовать в пользу теории Коперника, хотя одновременно и в пользу «полукоперниканской» теории Тихо Браге, согласно которой все планеты вращаются около Солнца, а оно вместе с ними – около Земли, являющейся центром мира. Галилей очень не любил эту теорию, но ее любили некоторые астрономы-иезуиты, и его это раздражало.

«Звездный вестник» вышел 13 марта 1610 года. Название можно было переводить по-разному: «Звездная весть» и «Звездный вестник». Сначала подразумевался первый перевод, но потом Галилей перестал возражать против второго варианта, потому что быть в статусе звездного вестника – тоже очень неплохо. Книга вышла в Венеции тиражом 550 экземпляров, была написана на латыни, то есть, ее могли прочитать любые образованные люди во всей Европе, и она имела большой успех.

Поначалу книга вызвала определенные возражения, причем, даже не теологов, а светских астрономов, математиков и эрудитов. Они выступали с разных позиций. Скажем, кому-то не нравилось, что получается слишком много планет (11), – поскольку открытые 4 спутника приравняли к 7 уже известным планетам, – тогда как в Иерусалимском храме стоит семи-свечник. Но вскоре начали раздаваться теологические голоса.

Небольшое отступление. Галилей был очень активным, а временами даже весьма назойливым человеком, он «хватал за пуговицу» каждого, кто мог его слушать и рассказывал про свои открытия. Кроме того, тосканский математик сам создавал себе оппонентов (или, по крайней мере, помогал им укрепить их позиции) как язвительностью тона, так и неправильным выбором стратегии аргументации.

По мере роста его славы как исследователя и умного, эрудированного и остроумного собеседника, он все чаще позволял себе в разговорах с окружающими тон снисходительного превосходства. Галилей уверяет госсекретаря Великого герцога в своей избранности Господом для открытия «чудесных творений Его рук». Галилей был глубоко убежден, что избран Богом стоять выше не только некоторых, но и всех новых астрономов. Поэтому он часто сам делал из возможных союзников противников, а из недоброжелателей – злейших врагов.

С ним было нелегко. Как каждый богато одаренный человек, он знал себе цену и считал, что обязан явить миру открывшуюся ему истину и заставить других поверить в нее. И как каждый богато одаренный человек он совершенно не умел общаться с дураками (да и просто с менее одаренными людьми). Галилей никак не мог – видимо, в силу своего полемического темперамента – следовать простой истине: когда имеешь дело с идиотами, надо быть проще. Он их обижал, подкалывал, выводил из себя, не понимая, что дурак – это большая социальная ценность, важнейшее национальное достояние.

Впрочем, высокая самооценка Галилея была отчасти инициирована теми его современниками из числа итальянских интеллектуалов, которые, не жалея превосходных степеней, славили его как научные, так и риторические способности. Телескопические открытия Галилео сравнивали с географическими открытиями Х. Колумба, а самого тосканского математика с генуэзским путешественником. Но вернусь к основной теме.

И надо сказать, что его защита теории Коперника вызывала разную реакцию, особенно со стороны теологов, ведь в Библии ясно сказано: Иисус Навин остановил Солнце, а не Землю. Значит, двигалось Солнце! Еще было много библейских цитат, которые, если понимать их буквально, – а церковь настаивала на том, что текст Священного Писания надо понимать именно так, а не аллегорически, метафорически или иными способами, отличными от буквального, – противоречили утверждениям Коперника и Галилея. Галилей не хотел ввязываться в полемику с теологами. Но всё шло к тому. В какой-то момент он понял: конфликта не избежать.

Параллельно развивались другие события. Еще будучи в Падуе, Галилей встретил венецианскую сироту Марину (Марию) Гамба. Злые языки говорили, что она была проституткой, и он познакомился с ней на улице, по месту ее «основной работы». Они не поженились официально из-за разного социального происхождения и как бы мы сейчас сказали, состояли в гражданском браке. Галилей был все-таки из известного аристократического рода. Во флорентийской церкви Санта-Кроче, где ученый был похоронен, можно найти много могил его предков. Один из них был главой Флоренции.

У Галилея и Марины было трое детей – две дочери и сын, которого назвали Винченцо, в честь отца Галилея. Брак длился недолго, и когда Галилей в 1610 году переехал во Флоренцию, Мария отдала ему детей, оставшись в Падуе, где вскоре умерла.

Почему Галилей переехал во Флоренцию? С одной стороны, ему этого хотелось, все-таки Тоскана – его родина. Кроме того, жалованья, которое он получал в Падуе, ему не хватало, ведь ему нужно было, кроме всего прочего, платить приданое за сестер. Их очень выгодно выдали замуж, но это предполагало большое приданое. Когда отец Галилея умер, на Галилео, как на старшего сына, легла обязанность выплатить это приданое, что было тяжело и хлопотно. Он надеялся, что во Флоренции будет зарабатывать больше.

Но просто так во Флоренцию, к великому герцогу Тосканскому, не переедешь, нужно добиться получения хорошего места. Лучшее место – это придворное. И Галилей придумывает (!) себе придворную должность: «первый философ и математик великого герцога Тосканского». Это было несколько необычно. Да, были придворные математики, астрологи и т. п., но «первый философ и математик» … – это звучало непривычно. Однако Галилею повезло. В феврале 1609 года умирает Великий герцог Тосканский Фердинандо I де Медичи. Во время болезни Фердинанда его жена обратилась к Галилею с просьбой составить гороскоп супруга и дать астрологический прогноз относительно заболевания герцога. Как Кеплер и другие математики и астрономы того времени, Галилей составлял гороскопы, во Флорентийском архиве сохранились  некоторые из них.

Галилей умел заниматься саморекламой. По его прогнозам, Великий герцог Фердинандо I должен жить чуть ли не вечно. Но спустя неделю после этого предсказания Фердинандо скончался. Это, однако, никого не смутило. Новым Великий герцогом Тосканы стал Козимо II, с которым Галилей ранее занимался математикой и физикой в летние месяцы. Они были хорошо знакомы. Мальчик сильно привязался к Галилею. В свою очередь Галилей посвятил Козимо «Звездный вестник» и в посвящении написал много теплых слов в адрес нового правителя Тосканы.

Галилей не просто вульгарно льстил девятнадцатилетнему юнцу, только что занявшему трон Великого герцога («одна твоя слава, величайший герой, может придать этим светилам бессмертие имени» и т. п.), он внушает ему, что открытие спутников Юпитера – это не только замечательное астрономическое достижение, нет, это божественное подтверждение великого предназначения рода Медичи вообще и Козимо II в частности, это научное доказательство правильности их династического гороскопа: «едва лишь на земле начали блистать бессмертные красоты твоего духа, как на небе яркие светила предлагают себя, чтобы словно речью возвестить и прославить на все времена твои выдающиеся добродетели».

И никак не может быть случайным совпадением, что четыре новые блуждающие «звезды» были открыты вскоре после восшествия на престол Козимо II; что эти «звезды» блуждают не где-нибудь, а обращаются именно вокруг Юпитера, династической планеты Медичи; что в момент рождения Козимо II именно Юпитер занял надлежащее высокое место над горизонтом, передавая тем самым свою силу и добродетели новорожденному наследному принцу; что этих новых «звезд» именно четыре, т. е. столько, сколько было сыновей у Фердинандо I.

И уж, конечно, не случайно, что Бог, «всеблагой и всевеликий», «создатель и правитель звезд», предопределил, чтобы именно он, Галилей, сделал это великое открытие. Более того, сам Господь пожелал, чтобы родители Козимо II «не сочли [Галилея] недостойным» «ревностно заняться» математическим образованием их отпрыска. В итоге, Галилей представляет себя в качестве посредника между Всевышним и Светлейшим (т. е. между Богом и Козимо II). Подобно тому, как браки заключатся на небесах, патронатные связи совершаются там же. Как известно, чем грубее лесть, тем она действеннее.

Итак, Галилей, чтобы получить хорошую придворную должность, подарил Козимо II … «звезды», которые открыл на небе, т. е. спутники Юпитера, назвав их «Медицейскими», в честь правящей династии Медичи. Позже Галилею было передано пожелание короля Франции Генриха IV в случае открытия новой звезды, назвать ее в честь французского монарха. Но Галилей отнесся к этой просьбе с полным равнодушием, французская придворная ситуация его не волновала, к тому же 14 мая 1610 года Генрих IV был убит.

Но открытие спутников Юпитера надо было подтвердить, и тогда Галилей по дипломатической почте (!) обращается к Иоганну Кеплеру, который был придворным математиком императора Рудольфа II. Для придворных важно было не то, что Кеплер выдающийся ученый (об этом мало кто знал), но то, что он пользовался патронатом императора! И Кеплер, не имея телескопа (Галилей не послал ему ни одного из своих телескопов, хотя имел такую возможность – зачем облегчать жизнь конкуренту!?) подтверждает открытие Галилея, исходя из того, что тот приличный человек и врать не станет.  А когда Кеплер все же потом поинтересовался у Галилея: «А кто еще видел эти звезды?», итальянец как ни в чем ни бывало ответил: «Как кто? Великий герцог Тосканский!». В итоге, Галилей получил желанную должность с очень хорошим окладом и, вообще, был всячески обласкан.

Перед тем, как рассказывать дальше, хочу показать несколько слайдов. Томас Хэрриот, английский математик, астроном и картограф, на несколько месяцев раньше Галилея наблюдал Луну в телескоп. Вот его зарисовка:

Т. Хэрриот. Зарисовка лунной поверхности (1609). Petworth HouseArchives, Великобритания

Т. Хэрриот. Зарисовка лунной поверхности (1609). Petworth House Archives, Великобритания

Хэрриот, однако, не почувствовал, что лунный ландшафт неровный , посчитав, что темные места на диске Луны – это какие-то пятна на ее гладкой поверхности. Здесь есть и теологический момент: обычно Луна – символ Богородицы, и часто Богородица изображается, стоящей на Луне. Причем, Луна, как например, на картине Веласкеса (1618 год), изображена светящейся гладкой сферой.

Д. Веласкес. Непорочное зачатие (ок. 1619). Лондон, Национальная галерея.

Галилей видел иначе. Вот его рисунки (см. ниже). Он немного утрировал изображения – увеличивая, к примеру, некоторые кратеры. И это понятно – у него была цель проиллюстрировать как можно нагляднее главную идею (лунная поверхность, подобно земной, неровная), а детали можно будет уточнить потом.

Акварельные зарисовки Галилеем лунной поверхности (1609 – 1610).

И надо сказать, что Галилею здесь помогло понимание законов перспективы, и законов отражения света на сложных поверхностях. Вот на этом слайде представлены рисунки из знакомого Галилею трактата о перспективе Лоренцо Сиригатти «La Pratica di Prospettiva» (1596) (4).

Мы видим игру светотени на сложной поверхности. Галилей этот опыт учитывал. Кроме того, у него был друг, художник Лодовико Карди по прозвищу Чиголи, который написал потолочную фреску в церкви Санта Мария Маджоре в Риме, на которой изобразил Мадонну, стоящей на Луне, причем поверхность Луны на фреске Чиголи – не ровная, а испещренная, покрытая возвышенностями и кратерами.

Л. Карди (Чиголи). Непорочное зачатие. Фрагмент купольной фрески в капелле Боргезе церкви Санта Мария Маджоре (1610 – 1612). Рим

 

Продолжим. В 1611 году Галилей едет в Рим, чтобы астрономы Римской коллегии подтвердили его открытия, что они и сделали. Кроме того, он был принят в «Академию рысьеглазых» (Accademia dei Lincei). Вот фотография дома в Риме, где поначалу размещалась Академия.

Фото И.С. Дмитриева

Постепенно теологическая критика теории Коперника, – а наиболее талантливым и активным сторонником и пропагандистом этой теории был Галилей, – усиливалась. И Галилей, чтобы защитить себя и гелиоцентрическое учение, пишет несколько писем, в расчете, что они будут ходить по рукам. Самое известное из них – письмо от 21 декабря 1613 года верному другу и ученику, бенедиктинскому монаху из Монтекассино Бенедетто Кастелли, занявшему накануне по протекции Галилея место профессора математики в Пизанском университете.

Суть этого письма: «Давайте, разделим сферы (истины) религии и науки». Галилей приводит известные слова кардинала Чезаре Боронио: «Библия научает нас не тому, как перемещаются небеса, а как нам переместиться на небо». Однако для Церкви такая позиция была совершенно неприемлема, ибо в науке она видела такую же универсализирующую силу, какой была сама.

Кроме того, Галилей настаивал, что противоречие между гелиоцентризмом и отдельными фрагментами Библии, можно устранить, если перейти от буквального понимания Священного Писания в метафорическому или аллегорическому. Церковь и здесь не могла с ним согласиться, поскольку для такого перехода нужны веские основания. Теологам остроумные рассуждения Галилея представлялись малоубедительными. Их контраргументы могли сводиться (и сводились) к следующему: возможно, буквалистское истолкование библейского текста наивно, но это все же текст Святого Духа, а не спекулятивные утверждения Галилея, в риторике которого никаких доводов, «обладающих силой необходимости и доказательности», не просматривается.

Да, Галилей прав, когда настаивает на том, что «две истины (науки и откровения) никогда не могут друг другу противоречить», но пока-то в наличии только одна – Священное Писание, а утверждение, будто движение Солнца по небосводу – не более чем иллюзия, еще нельзя считать «достоверным в силу опыта и ... неопровержимых доказательств». Нет таких доказательств! Синьор Галилей явно переоценил убедительность своих аргументов, и в этом слабость его позиции.

Ведь что, собственно, он хотел сказать в своем письме Кастелли? Что теория Птолемея противоречит буквальному смыслу Писания, а потому следует принять недоказанную теорию Коперника, которая тоже противоречит буквальному смыслу священного текста; к тому же, чтобы свести концы с концами, предлагается также принять некое аллегорическое толкование ряда фрагментов Библии. А чего ради?

Но этого мало. Теологи углядели в рассуждениях Галилея по поводу толкования Священного Писания контуры протестантской позиции в сфере библейской экзегезы, допускавшей известную свободу индивидуального толкования священного текста, против чего было направлено специальное постановление Тридентского собора от 8 апреля 1546 года.

В 1615 году Галилей получает поддержку от незнакомого ему кармелитского священника Паоло Фоскарини, который в январе 1615 года опубликовал в виде небольшой брошюры свое письмо генералу ордена, где утверждал, что теорию Коперника можно согласовать с Библией, если перейти от буквального толкования соответствующих мест в ней к аллегорическим и метафорическим. И продемонстрировал, как именно это надо сделать. Не найдя поддержки в своем ближайшем окружении, Фоскарини отправил свое сочинение главному специалисту по ересям среди тогдашних прелатов кардиналу Роберто Беллармино, и тот 12 апреля 1615 года пишет ответ, явно в расчете на то, что, кроме Фоскарини, с содержанием этого ответа ознакомится и Галилей. Так оно и вышло.

Суть позиции кардинала сводилась к следующему: 1) да, Библия – не учебник астрономии, но важно не только то, что сказано в Библии, но и то, кем сказано. Святой дух не может обманывать и ошибаться, поэтому те места в Библии, которые при ее буквальном истолковании представляются геоцентрическими по смыслу, так и должны толковаться; 2) вместе с тем можно с некоторыми оговорками допустить, что, если правота Коперника будет доказана, т.е. будут предъявлены доказательства физической истинности его теории, тогда экзегеза соответствующих мест Писания будет изменена соборным или папским решением, объявленном ex cathedra (публично).

На что мог бы сослаться Беллармино в качестве показательного примера? В 80-х годах XVI века, когда наблюдали яркую комету и был измерен ее параллакс (Ред. изменение видимого положения кометы относительно удалённого фона в зависимости от положения наблюдателя), было показано, что она пришла из надлунной области без изменения траектории. Все это подрывало древнюю идею существования двух областей Вселенной, – надлунной и подлунной, – с разными физическими законами. И тогда Беллармино выступил с критикой этой позиции Аристотеля. Нечто подобного Беллармино ждал от Галилея.

Короче говоря, позиция кардинала была предельно ясна: «Доказательства, синьор Галилей! Предъявите веские доказательства справедливости гелиоцентрической теории, и только после этого (и в силу этого!) мать католическая церковь будет решать вопрос об изменении экзегезы Св. Писания». А пока теория Коперника не доказана, о ней лучше говорить как о математическом приеме, или гипотезе и т. п. образом, короче ex suppositione (предположительно).

Но Галилей решил, что доказательства правоты Коперника стоит поискать. И он начинает поиск, постепенно убеждаясь, что доказательством движения Земли могут служить приливы и отливы моря. Между тем доносы на него поступают в Инквизицию и на них надо как-то реагировать. В феврале 1616 года консультанты Инквизиции, дали ответ на запрос кардинала Беллармино по поводу двух основных положений теории Коперника: а) Солнце неподвижно и находится в центре мира; б) Земля же совершает два движения: вокруг Солнца и вокруг своей оси.

Эксперты инквизиции не замедлили с ответом. Они посчитали, что первое положение с натурфилософской точки зрения – глупое и абсурдное и формально еретическое с позиций теологии. Второе положение, о двояком движении Земли, так же следует полагать глупым и абсурдным с точки зрения философии, и по меньшей мере «ошибочным в вере».

Для Галилея это был двойной удар: получалось, что он защищал идеи не только религиозно уязвимые (выражение «формально еретическая [теория]» являлось довольно жесткой характеристикой), но и философски – т. е., как бы мы сейчас сказали, «с научной точки зрения» – глупые и абсурдные, что бросало тень и на его правоверие, и на его, так сказать, научную квалификацию.

Святые отцы, таким образом, подчеркнули, что утверждения Коперника не только противоречат принципам натурфилософии Аристотеля, но и просто здравому смыслу, а потому речь идет о теологически неприемлемой глупости, обстоятельство, которое заметно снижало пафос и семантику дискуссии.  (Можно только догадываться, как бы порадовались квалификаторы Инквизиции, если бы узнали, что в далекой России, спустя без малого 400 лет треть населения будет считать, что Солнце движется вокруг Земли. И заметьте – не нужно ни аутодафе, ни инквизиционного процесса, вполне достаточно болонского.  Правильно сказал К. Маркс – «история повторяется дважды: один раз в виде трагедии, второй раз – в виде фарса»).

И еще одно отступление. Разбираясь в этой истории, очень важно иметь в виду, что люди, судившие Галилея и спорившие с ним, имели в своих головах то, что мы сейчас назвали бы «зачатками правового мышления». Именно это обстоятельство труднее всего дается многим историкам, особенно отечественным, которые проецируют свой бесценный советско-российский социальный опыт на Италию XVII века.

«Если папа не доволен Галилеем, – рассуждают (или чаще молчаливо подразумевают) они, – то какие могут быть проблемы?! Скрутить негодяя в бараний рог и всего делов!». Но именно этого Церковь и светские власти сделать не могли. Они не могли даже вызвать Галилея в Трибунал, имея на руках всего лишь копию его письма Кастелли! Нужен был оригинал! И они за ним гонялись, а Галилей делал всё, чтобы подсунуть им другой, так сказать, смягченный в пунктах веры вариант письма.

Кроме того, в этой истории очень важны формулировки, использовавшиеся Инквизицией. Например, «формально еретическое утверждение» – это жесткая формула, «утверждение, ошибочное в вере» – это помягче.

Итак, Церкви в создавшейся ситуации нужно было что-то делать. 25 февраля 1616 года папа Павел V встречается с кардиналом Беллармино, и они решают… А что, собственно, они могли решить? Ведь у Галилея не было на тот момент печатных работ, где бы он открыто высказывался в пользу теории Коперника. Были, правда, его прокоперниканские высказывания в письмах, которые ходили по рукам, в его беседах и выступлениях и т.п. Но этого маловато. Тогда решено было использовать такую меру, как благожелательное увещание (caritativa monitio). В папском «сценарии» был сказано, что кардинал Беллармино должен пригласить к себе Галилея и увещать его, а именно: Беллармино должен был запретить ему преподавать (docere), защищать (defendere) и трактовать, интерпретировать (tractare) теорию Коперника.

Вообще говоря, довольно жесткий сценарий. И выражение «благожелательное увещание» не следует понимать очень буквально, то была своего рода ловушка: ведь monitio (admonitio, monitum) – это не только уведомление потенциального еретика об ошибочности его определенных взглядов и мнений, сопровождаемое просьбой или советом эти взгляды и мнения оставить (т. е. это не только проявление своеобразной инквизиторской галантности и предупредительности), но и (и в первую очередь) своего рода испытание подозреваемого, с целью выяснить, как он отреагирует на увещание. Если не послушается дружеского пастырского совета, значит, он «упорствующий (pertinax) в ереси» и разговор с ним далее будет долгим и суровым.

Самое важное в этом сценарии – запрет на трактовку гелиоцентризма. Т.е. Галилей не мог воспользоваться тем приемом, какой использовали, скажем, советские философы: знакомить публику с западной философией, под видом ее критики. Галилей вообще, по этому сценарию, должен был молчать о теории Коперника.

26 февраля 1616 года, в пятницу, в палаццо кардинала Беллармино, в присутствии нотариуса, комиссара Инквизиции и свидетелей состоялось увещание ученого. В сценарии было прописано: если Галилей в ответ на благожелательное увещание кардинала начнет возражать, то тогда комиссар Инквизиции Микеланджело Сегицци должен будет сделать ему жесткое предписание (preceptum). А если Галилей и после этого не подчинится, то тогда его ждет процедура, которая выражается латинским глаголом carcerare, то есть, тюремное заключение.

Что же произошло 26 февраля 1616 года? Как только кардинал Беллармино закончил свою речь (т. е. увещание), как тут же выступил комиссар Сегицци. В протоколе не сказано, что Галилей как-то протестовал, жестами или словом, против сказанного кардиналом. Судя по протоколу и учитывая папский сценарий, вмешательства комиссара не требовалось. Почему же Сегицци нарушил предписание папы?

Историками были высказаны на этот счет разные предположения: комиссар посчитал, что Беллармино слишком мягок с еретиком; Галилей-таки начал (или собирался) возражать, но нотариус не отметил это в протоколе и т.д. На мой взгляд, любопытней и важнее другое: в предписании комиссара было сказано, что Галилею предписывалось «полностью оставить вышеупомянутое мнение» (т.е. теорию Коперника), «и в дальнейшем его более не придерживаться, не преподавать и не защищать никоим образом, ни письменно, ни устно (omnino relinquat, nec eam de caetero, quovis modo teneat, doceat aut defendat, verbo aut scriptis)».

Таким образом, комиссар Инквизиции сразу же после увещания Беллармино, не дав сказать Галилею ни слова, перешел к запретам: tenere (т.е. поддерживать), docere и defendere коперниканское учение. Однако, комиссар ничего не сказал о возможности (или невозможности) это учение обсуждать («tractare de ea opinione»), хотя решение Святейшего, как я уже говорил, предусматривало также и запрет на разъяснение сути коперниканства, скажем, в ходе полемики и под видом его критики. Фактически, Галилею было отказано в любых (письменных и устных) попытках обоснования гелиоцентризма (гелиостатизма) / геокинетизма как физически истинной концепции.

Более того, предписание не позволяло Галилею говорить об учении Коперника даже как о гипотезе (ex suppositione, как выразился Беллармино), даже как о математической конструкции, позволяющей «спасти явления». Да, формулировка предписания, которую использовал Сегицци, формально оставляла Галилею возможность «обсуждать (tractare)» коперниканское «мнение» (и в этом смысле она была несколько мягче планировавшегося папского запрета).

Но реально воспользоваться этой лазейкой было очень трудно, разве что попытаться изложить две главнейшие системы мира (птолемееву и коперникову), предлагая при этом лишь «неокончательные философские и физические аргументы как с одной, так и с другой стороны». Именно эту видимость и пытался в меру сил создать Галилей, когда писал «Il Dialogo sopra i due massimi sistemi del mondo, Tolemaico e Copernicano» («Диалог о двух главнейших системах мира, Птолемеевой и Коперниковой»). Другого выхода у него не было.

5 марта 1616 года был принят Декрет Конгрегации Индекса запрещенных книг, где было в частности сказано: «А так как до сведения вышеназванной Конгрегации дошло, что ложное и целиком противное Священному Писанию пифагорейское учение о движении Земли и неподвижности Солнца, которому учит Николай Коперник …, уже широко распространяется и многими принимается …, [Святая Конгрегация], чтобы подобное мнение не распространялось в будущем на пагубу католической истине, решила: названные книги Николая Коперника … должны быть временно задержаны впредь до их исправления (suspendendos esse donec corrigantur), книга же отца кармелита Паоло Антонио Фоскарини должна быть вовсе запрещена и осуждена, и все книги, кои учат тому же, запрещаются».

Книга Коперника стала первым научным (стопроцентно научным!) трактатом, осужденным Церковью и помещенным в Индекс, пусть даже с формулировкой donec carrigatur (до исправления). Причем трактат Коперника «De Revolutionibus orbium coelestium» («Об обращениях небесных сфер») семьдесят с лишним лет на совершенно законных основаниях свободно циркулировал по Европе. До этого в Индекс попадали книги по магии, некромантии, геомантии, астрологии и т.п. литература, а также сочинения религиозные или философско-религиозные, в которых были обнаружены отклонения от принятой Церковью христианской доктрины и, разумеется, труды протестантов. В этих книгах могли содержаться фрагменты (иногда пространные) натурфилософского характера, но то был, как выразился Д. Хейлброн, «collateral damage».

Замечу, далеко не все кардиналы были готовы занять в отношении гелиоцентризма, а тем более – Галилея, непримиримо жесткую позицию. Одним из результатов состоявшейся среди кардиналов Индекса дискуссии стало то, что характеристика «еретические» не была употреблена в Декрете по отношению к коперниканским воззрениям, хотя, напомню, именно такое определение эксперты Инквизиции дали тезису о неподвижности Солнца.

Павел V, разумеется, понимал, что принятие коперниканской теории как физической истины будет означать признание не только новой космологии, но и, – что куда важнее и хуже, – иного типа библейской экзегезы, что в глазах Святейшего и его единомышленников означало бы (воспользуюсь образным языком одного американского историка) «отрастанию новой головы у протестантской гидры», а для S.ta Madre Chiesa в то время страшнее гидры протестантизма зверя не было.

Однако по многим причинам – разногласия в курии в вопросе о теологическом статусе гелиоцентризма, полезность теории Коперника для практических целей, высокий придворный статус Галилея (при отсутствии у него опубликованных сочинений, прямо поддерживавших новую космологию) и проч. – Святейший воздержался (или его удержали) от принятия жестких оценок коперниканского учения, данных консультантами Св. Службы.

Во всяком случае, в опубликованном тексте Декрета, как, кстати, и в записях об увещании Галилея, термин «еретическая» по отношению к теории Коперника не фигурировал. Формулировка Декрета («ложное и целиком противное Священному Писанию пифагорейское учение») явилась результатом компромисса между теми кардиналами, которые (вместе с Павлом V) поддерживали квалификацию коперниканского учения, данную «отцами теологами», и теми, кто не считал это учение еретическим.

Теперь кратко о событиях 1632 – 1633 годов. В 1632 году Галилей публикует свой «Диалог», над которым он работал по меньшей мере в 1616 года. Я не имею возможности рассказывать обо всех перипетиях публикации «Диалога», в моей книге они описаны детально. Когда же трактат был издан и попал в начале лета 1632 года на стол к Урбану VIII, который до того прекрасно относился к Галилею, – написал в честь ученого небольшой стишок, исполнял все просьбы Галилея, работы которого Святейший просил читать ему за завтраком, – папа, просмотрев книгу, пришел в ярость. Он начал говорить о том, что Галилей его предал. Почему? Что не устроило Урбана?

Согласно традиционной версии, папа разгневался на Галилея за то, что тот фактически защищал теорию Коперника. Однако инициированный Урбаном VIII инквизиционный процесс имеет много странностей. Отмечу только одну. В «окончательном решении» Урбана VIII по делу Галилея, от 16 июня 1633 г., ученому строжайше предписывалось «не рассуждать более никоим образом, ни письменно, ни устно о движении Земли или о неподвижности Солнца, ни о противоположном (et e contra)». Иными словами, Галилею запрещалось в дальнейшем упоминать как о теории Коперника, так и о теории Птолемея?

И даже если бы Галилей письменно или устно заявил: «Слава геоцентрическому учению Птолемея, единственно верной и всепобеждающей космологической доктрине, принятой матерью католической Церковью!!!», его все равно ждали бы крупные неприятности как упорствующего еретика. Любой католик мог хвалить систему Птолемея (и даже излагать систему Коперника, не выдавая ее, однако, за физическую истину), а Галилей – нет! За что, спрашивается, тосканцу такие «привилегии»?

Урбана VIII не устраивала не сама по себе теория Коперника и даже не то, что кто-то предпочитал ее системе Птолемея, но то, как Галилей трактовал любую научную теорию, а именно: Святейшего не устраивало, что Галилей оценивает научные теории в рамках бинарной оппозиции «истинное – ложное». Иными словами, в глазах Урбана VIII, Галилей был виновен не в том, что теории Птолемея он предпочитал теорию Коперника, а в том, что он посмел утверждать, будто научная теория (любая!) может описывать реальность и раскрывать реальные причинно-следственные связи, что, по мнению Верховного понтифика, прямо вело к тяжкой доктринальной ереси – отрицанию важнейшего атрибута Бога: Его Всемогущества (Potentia Dei absoluta), а если вдуматься, то и Его Всеведения.

В этом и заключалась для папы еретичность позиции тосканского математика: Галилей, принимая теорию Коперника как verità assoluta, что было доказано экспертами Св. Службы, не только нарушил данное ранее Святейшему обещание трактовать ее гипотетически, но и сознательно пренебрег одним из центральных догматов христианской веры, в силу чего он обвинялся Церковью в распространении формальной ереси, поскольку на лицо все необходимые условия для такого обвинения: «error intellectus contra aliquam fidei veritatem» («ошибка разума против какой-либо истины веры», причем ошибка, допущенная по собственной воле – «voluntarius»), а также отягчающее обстоятельство: «cum pertinacia assertus», т. е. упорство в ереси.

По Урбану VIII, даже если существует единственная непротиворечивая теория, «спасающая» явления, т.е. описывающая их так, как мы их наблюдаем, – ситуация практически нереальная, – то ее истинность все равно остается в принципе недоказуемой в силу догмата о божественном всемогуществе, который фактически лишал любую теорию ее когнитивной значимости. Человеку не дано построить истинную «систему мира». Поэтому, если натурфилософское утверждение противоречит библейскому тексту и это противоречие оказывается неразрешимым для человеческого разума, то в этом случае, по мнению Святейшего, следует отдать предпочтение теории, наилучшим образом согласующейся с текстом Св. Писания и с теологической традицией, ибо Библия является единственным источником достоверного знания.

И если есть две или большее число теорий, «спасающих явления» и при этом логически непротиворечивых, то следует придерживаться той из них, которая имеет наибольшее теологическое оправдание, т. е. согласуется с буквальным пониманием библейского текста и/или с единодушным мнением отцов Церкви, поскольку Бог своим всемогуществом может реализовать наблюдаемые явления бесчисленным множеством способов, в том числе и недоступных человеческому разумению.

Не существует, по глубокому убеждению Урбана, физически истинных (и, соответственно, физически ложных), – актуально или потенциально, – утверждений и теорий. Есть теории, которые лучше «спасают явления» и которые делают это хуже, есть теории более удобные для вычислений и менее удобные, есть теории, в которых больше внутренних противоречий и в которых их меньше и т.д. и т.п.

Урбан вел свой dialogo не с Галилеем (точнее, не только с ним), он, на заре того, что часто называют научной революцией Нового времени, вел диалог (разумеется, по обстоятельствам эпохи и своего статуса, с позиции силы и в теологических терминах), если можно так выразиться, с самой методологией зарождающейся классической науки, выступая в этом диалоге как теолог par excellence. Галилей спасал атрибуты новой науки, Урбан – атрибуты Бога.

Галилей, в принципе, понимал все трудности научного познания и гипотетический характер научных теорий, но ученого смущало обращение папы именно к сверхъестественному миру, то, что Урбан требовал от Галилея обязательного учета наряду с естественной причинностью также «причинности» иного рода, а именно – учета действия некой сверхъестественной (божественной) «каузальности», причем речь фактически шла не просто об эксклюзивном нарушении Богом «обычного хода Природы», но о детерминации естественного хода вещей сверхъестественными факторами.

И смущало Галилея это обстоятельство, разумеется, не в силу его якобы недостаточной крепости в вере, а в силу убежденности, что Бог – не иллюзионист и не обманщик, что Он создал упорядоченный мир, явления которого подчинены определенным, математически выражаемым законам и задача науки – постичь эти законы (историк философии, разумеется, сразу уловит здесь картезианскую тему и будет прав). Если же ход естественных явлений определяется сверхъестественными причинами, то тогда в «естестве» (т.е. в Природе) не остается ничего «естественного».

Вот в чем дело! Вот теперь все становится на свои места. Понятно, почему процесс шел нестандартно. Почему были «утечки информации», почему появилась эта «et e contra», почему жесткость антикоперниканской (и антигалилеевой) риторики сочеталась с мягким реальным наказании для тосканского virtuosi и «послаблениях» ему, сделанных в ходе разбирательства в Трибунале Святой Службы. Согласившись формально признать ученого просто сильно подозреваемым в ереси, а не упорствующим еретиком, Урбан VIII пошел на уступки, причем, не только и не столько самому Галилею, сколько сложившимся обстоятельствам, которые включали:

– отношения Святого Престола с Великим герцогом Тосканы, с которым Урбан вынужден был считаться, тем более, что именно в это время понтифику приходилось вести сложные переговоры по поводу создания лиги итальянских государей, в которой Фердинандо II отводилась заметная, если не главная роль, а кроме того, нельзя было допустить укрепления отношений Великого герцогства Тосканского с Испанией и с Империей, а такая опасность существовала;

– непростую ситуацию в самой римской курии, в том числе наличие в ней прелатов, симпатизировавших Галилею, в число которых многие историки включают кардиналов Ф. Барберини, Г. Бентивольо и Д. Скалья, а также комиссара Инквизиции В. Макулано, который вел допросы ученого;

– чисто технические трудности доказательства отрицания (или умаления) Галилеем догмата о божественном Всемогуществе. Ведь Урбан VIII при всем его холерическом темпераменте все-таки не был лишен правового мышления. Он понимал – судьям Трибунала нужно нечто большее, чем ссылки на то, что излюбленный аргумент понтифика о божественном всемогуществе представлен в Dialogo как-то вяло, без должного энтузиазма и соответствующие слова вложены в уста Симпличио, фигуры явно страдательной и т.д. и т.п.;

– международную известность Галилея;

– преклонный возраст и плохое состояние здоровья ученого (папе вовсе не хотелось, чтобы Галилей перешел в лучший из миров в покоях Святой Службы; даже страшно представить, какие слухи после этого ходили бы по Риму!).

Но все эти обстоятельства, разумеется, публично не оглашались. Поэтому многие современники, как, например, Р. Декарт, недоумевали: за что судили Галилея, ведь теория Коперника – это не доктринальная ересь, это не вопрос о бессмертии души, о троичности божества и т.п.

Последняя глава моей книги, «Истина, выбранная по желанию», несколько неожиданна по своей тематике. Она посвящена Р. Декарту, его критике той методологии научного исследования, которой придерживался Галилей. Это был как бы второй, но уже не юридический, но философский суд над Галилеем, где главным обвинителем выступал французский философ.

Я написал эту книгу, а потом переписал ее заново. Помните у Марка Твена: «Когда вы закончили писать книгу, вот тогда садитесь и пишите ее, потому что именно тогда вы поняли, что хотели сказать». У меня так и получилось – после того, как был написал первый вариант, я понял, что произошло. Конечно, это моя версия событий. Насколько она правильна – покажет время. На этом я закончу.

Обсуждение лекции:

Д. Баюк: Спасибо вам большое, по-моему, это была интереснейшая лекция. У нас есть некоторое время для вопросов и замечаний.

Вопрос: Большое спасибо за лекцию. В чем состояла суть критики Декарта в адрес Галилея?

И. С. Дмитриев: Это тот вопрос, на который в кратком изложении трудно ответить. Скажу так (заведомо неполно, но вы почитайте соответствующий раздел в моей книге): на Декарта процесс над Галилеем произвел очень сильное впечатление и он решил создать «теологически безопасную картину мира». Однако Декарт не понимал главного в методологии Галилея. Дело даже не в «коперниканстве», т.е. не в принятии какой-то конкретной теории, а самом методе исследования. Вот мы изучаем движение падающего камня. Какой у Галилея был метод? Построение идеализированной модели явления.

В данном случае – движение материальной точки в безвоздушном пространстве. И, когда мы изучаем эту вымышленную, идеализированную ситуацию, мы открываем закон равноускоренного движения (s = at2/2). А дальше – вводим поправки (на сопротивление воздуха и т.д.). Декарт не соглашался с таким подходом. Как так? Какие поправки? Тело движется в воздухе, вот и надо изучать это движение, а не «замещать» его выдуманными ситуациями! Декарт надеялся открыть «настоящий» закон, применимый к реальной ситуации. Промучился много лет, но так ничего и не открыл.

Вопрос: Спасибо большое за прекрасный вечер и за прекрасную книгу. Вопрос о «процессе Галилея» как о конфронтации католический церкви и, в какой-то степени, науки – это довольно известная история. А что можно сказать об отношении к этому процессу и к работам Галилея после 1633 года в протестантском мире? И в теологическом отношении, и в научном. Мы знаем, что работы выходили, например, в Лейдене.

И. С. Дмитриев: В Лейдене вышла вторая книга Галилея – «Беседы и математические доказательства».

Вопрос (продолжение): Он только деньги зарабатывал или какое-то отношение вырабатывалось?

И.С. Дмитриев: Ему и «Диалог» предлагали издать на латыни и в протестантском мире, но он отказался и уже потом, в 1635 году, латинский перевод трактата был опубликован в Страсбурге и потом переиздан в 1641 году в Лионе. А вот уже вторую книжку после процесса издал за границей. В протестантском мире отношение к науке было более лояльным, чем в католическом, но не следует преувеличивать это различие. Потому что, когда речь шла об общих теологических моментах, обе конфессии проявляли достаточную жесткость.

У меня в книжке о Копернике («Искушение святого Коперника: ненаучные корни научной революции») этот вопрос разбирается как раз на протестантском материале. Известны слова М. Лютера, что «в Сарматии (т.е. в Польше. – И. Д.) есть один дурак, который считает, что Земля движется вокруг Солнца. Это все равно, что вы бы считали, что вы едете на телеге, а деревья едут мимо вас». Есть, конечно, тонкости отношений к новой науке у католиков и протестантов, но я бы не стал их преувеличивать. Вообще, идея, будто протестантский дискурс имеет какие-то особые пронаучные добродетели, содержит в себе некоторое преувеличение.

Вопрос (продолжение): А можно предположить, что Галилею повезло, что он был в Италии? Хотя, как известно, история не знает сослагательного наклонения, но где-то в другом месте ему было бы гораздо хуже.

И. С. Дмитриев: Я понимаю. История сослагательного наклонения не знает, а историки могут и знать. Галилею очень повезло, во-первых, что он родился не в России, где всё решалось много проще. Во-вторых, возможно, если бы он родился в протестантской стране, ему было бы жить немного легче, но … скучнее (или это был бы уже не Галилей). У меня нет четкого ответа на этот вопрос. Здесь не в сослагательном наклонении дело, просто надо подумать.

Вопрос (продолжение): Есть же Кеплер, который вполне развивал близкие идеи в протестантских странах.

И. С. Дмитриев: Да, да. И в чем-то даже эффективнее Галилея, потому что использовал математику, а Галилей – нет, ведь он мог открыть, наблюдая за спутниками Юпитера, то, что сейчас называют «третьим законом Кеплера».

Вопрос: Спасибо. Настолько интересная схема, мне показалось, что она имеет универсальное значение. Практически любое шельмование похоже, такое же запутанное. Вопрос, который меня давно мучает: что это такое – агрессивная нетерпимость? Её и сейчас очень много. Это религиозность или психологическая особенность личности или, может быть, это какая-то профессиональная ревность?

И. С. Дмитриев: Здесь все зависит от социокультурной ситуации и традиций. Как я понимаю, то, что произошло с Галилеем, было не просто эдаким «идеологическим спором», борьбой с идеологически (идейно) неприемлемой теорией, скажем так, теологически неприемлемой теорией. У каждого была «своя правда». Галилей защищал авторитет новой науки, и никак не мог уразуметь, почему невозможно ради торжества физической истины изменить экзегезу (Ред. истолкование, пояснение) Писания, а Урбан защищал интересы католической церкви, католического мира и, если хотите – католической культуры в условиях, когда шла Тридцатилетняя война, которая имела и политический и религиозный аспект.

И он никак не мог понять, почему под теологическую идею о божественном всемогуществе не изменить теорию, не относиться к теориям, как к гипотезам? Это тот случай, когда у каждого – своя правда. Речь ведь шла не просто о том, чтобы запретить что-то неортодоксальное. У каждого была своя продуманная концепция. И в этом отношении Симпличио, герой двух трактатов Галилея – это не просто такой «традиционалист-придурок», которому Галилей устами Сальвиати прочищает мозги и которого постоянно ставит в неловкое положение. У Симпличио своя, и весьма продуманная и последовательная позиция. Это одна ситуация.

И совсем другая ситуация – просто «хватать и не пущать», устраивать репрессии безо всякого разбора. Это разные вещи. Поэтому здесь бесценный советский опыт не совсем подходит. У меня есть книжка «Союз ума и фурий: французская наука в эпоху революционного кризиса конца XVIII столетия». (Она вышла в Санкт-Петербурге, а самая главная проблема сейчас – как доставить книжку «из Петербурга в Москву». В обратном направлении еще можно. Поэтому книга здесь не имела какого-то резонанса). Так вот – в принципе, то, что произошло во Франции во время революционного террора, когда была закрыта одна из лучших в мире Академий по чисто идеологическим причинам (мол, нечего разводить тут меритократию), это совсем другая история, она никак не напоминает историю Галилея.

В истории науки и философии мне интересны три судебных процесса: процесс над Фрэнсисом Бэконом (его судили не за философию, а за коррупцию, там был сугубо сфабрикованный процесс, у меня есть публикация в Интернете на эту тему, она называется «Виноград в терновнике»), процесс над Галилеем и процесс над Лавуазье. Это – совершенно разные события.

Вопрос (продолжение): Очень странный ответ. По форме – против, а по сути – вы подтверждаете то, что я сказал.

И. С. Дмитриев: Возможно, да.

Д. Баюк: Так бывает, называется «диалектика». Еще, пожалуйста, вопросы, высказывания, замечания, впечатления?

Вопрос: А можно вопрос не по процессу? Что такое «компассо»?

Д. Баюк: С чего, собственно, начиналась слава Галилея. 

И.С. Дмитриев: Да, гидростатические весы, военный циркуль (compasso geometrico e militare)… Вы знаете, я очень давно занимался этим вопросом. Если Дмитрий Александрович мне поможет, я буду очень благодарен. Но это циркуль, который можно использовать при составлении карт и планов.

Д. Баюк: Это пропорциональный циркуль, очень развитый, сложный. Галилей придумал не только, как им пользоваться, но и как его делать. Он открыл у себя дома лабораторию. Его жизнь в Падуе была так устроена, что он зарабатывал на жизнь не столько в университете как профессор, читающий лекции, сколько на приеме постояльцев: него были студенты, которые жили у него дома.

И.С. Дмитриев: Причем, со слугами.

Д. Баюк: Его мама или жена для них готовили, а Галилей учил их пользоваться этим военным циркулем, показывал, как его сделать. Кроме того, к циркулю еще прикладывался небольшой трактат – своего рода User’s manual. И так получилось, что идея «носилась в воздухе», были некоторые люди, которые делали нечто подобное, они стали обвинять его в плагиате.

Вообще, споры о приоритетах сопровождали Галилея почти всю жизнь. Потом, когда он в той же самой мастерской стал шлифовать стекла и сделал свой телескоп, то его успех как астронома-наблюдателя – у него не было никакого образования астрономического, ни знания астрономии, как такового – его успех был связан именно с тем, что он делал хорошие стекла, у него получались хорошие телескопы.

Что же, нам надо поблагодарить Игоря Сергеевича еще раз (аплодисменты). Здесь продаются книги издательства «НЛО», книгу можно приобрести и подписать непосредственно у автора.

Пожелание к организаторам лекций: у Игоря Сергеевича все самое интересное «осталось за кадром» в каком-то смысле. Он хорошо нам рассказал биографию Галилея. У меня список вопросов, которые я решил не задавать, предоставив приоритет вам, но мне кажется, что лекцию надо повторить еще раз. Надо передать наши пожелания организаторам. Спасибо всем!

Подпишитесь
— чтобы вовремя узнавать о новых публичных лекциях и других мероприятиях!

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.