Добрый вечер! Я благодарю присутствующих за то, что они пришли.
Тема сегодняшней лекции заявлена как "голодный экспорт". Данная проблема, имея самостоятельную научную ценность, в то же время прямо связана с проблемой благосостояния населения России в конце XIX - начале XX вв. и – что не менее важно – с нашими представлениями об этом благосостоянии.
Не секрет, что в массовом сознании множества наших современников доминирует представление о том, что главной причиной революции 1917 г. было якобы бедственное положение народных масс в пореформенную эпоху, что неправильно. В последние годы прежде всего вследствие ресталинизации эта тематика «вдруг» стала весьма актуальной.
В общем виде, как справедливо заметил Б.Н. Миронов, существуют два основных подхода к интерпретации причин российской революции. Первый – негативистский, пессимистический. Его метафорой вполне может служить картина И.Е. Репина «Бурлаки на Волге». Отталкивающий, негативный образ пореформенной России был сформирован еще в народнической публицистике, породившей всю дореволюционную оппозиционную литературу. Позже он в дополненном и исправленном виде вошел в советско-марксистское объяснение отечественной истории, артикулированное Сталиным в «Кратком курсе истории ВКП(б)», а затем только уточнявшееся.
Этот взгляд исходит из того, что революция была логическим, «закономерным» завершением порочного в целом пути развития страны, следствием которого было перманентное ухудшение положения народа в пореформенное время. После «буржуазных реформ» Россия вступила в затяжной системный кризис, вызванный в первую очередь «грабительскими» условиями освобождения крестьян и сохранением помещичьего землевладения. Крестьянство нищало, угнетаемое помещиками, непомерными податями и выкупными платежами, «малоземельем» (из чего, в частности, неявно следовало, что крестьянам было бы лучше оставаться крепостными), нарождающийся пролетариат нещадно эксплуатировался буржуазией и т.п.
В рамках этого подхода вся жизнь страны трактуется с точки зрения «презумпции виновности» правительства во всех мыслимых и немыслимых изъянах и недостатках развития пореформенной России. Правительство буквально все делало неправильно, оно априори было виновато во всем, кроме, условно говоря, смены времен года (степень условности, замечу, здесь не слишком велика). Масштабы этой массовой психопатии потомкам, т.е. и присутствующим тоже, представить очень трудно.
Общество как будто расплачивалось с государством за века вотчинно- крепостнической истории, за которую Александр II определенно не отвечал.
В силу подобной логики в массовом сознании образованного класса покушения на царя вплоть до его убийства 1 марта 1881 г., не говоря о терроре в отношении менее значительных лиц, обрели характер чуть ли не обыденного явления, морально-этическая оправданность которого была настолько очевидна, что как бы и не обсуждалась.
Россия по-прежнему «навсегда» отставала от передовых держав, положение населения непрерывно ухудшалось, его недовольство нарастало, и Первая Мировая война стала лишь последним толчком в закономерном процессе краха Империи; непонятно, правда, почему она при этом в 1913 г. уверенно входила в пятерку ведущих стран по многим из важных показателей экономического развития!.
До 1917 г. такое видение эпохи должно было объяснять и оправдывать борьбу оппозиции против «ненавистного царизма», а для советской историографии – не только оправдывать, но и легитимизировать переворот 25 октября 1917 г., гражданскую войну и «обычную» советскую жизнь. Кстати, уже после крушения СССР была окончательно сформулирована концепция общего, системного «кризиса самодержавия» в конце XIX - начале XX вв.
Второй подход можно назвать позитивистским, оптимистическим. Он разделяется рядом историков, в том числе и мной.
Согласно ему, Великие реформы дали стране мощный импульс для успешного развития, значительно усиленный затем «модернизацией Витте – Столыпина», а также принятием в 1905 г. конституции. Это не значит, что Россия была страной без сложных проблем (таких стран в истории не бывает), однако эти проблемы не относились к числу принципиально нерешаемых. Для масштабной реализации потенциала модернизации требовались пресловутые «20 лет покоя внешнего и внутреннего». Однако принявшая неизвестный дотоле человечеству масштаб Первая Мировая война и вызванные ею трудности стали главной причиной русской революции 1917 г.
В основе этого взгляда лежит тот факт, что поражение в тотальной войне само по себе достаточная причина для революции и не может служить критерием успеха или неуспеха предшествовавшей модернизации страны.
Революции, как известно, происходят не только после проигранных войн, но нередко происходят и после них, потому, что при прочих равных они деморализуют нацию и явно демонстрируют несостоятельность Власти (в данное конкретное время, конечно, а не в течение всей истории государства). Обоснованность этой точки зрения в большой мере подтверждается, в частности, крушением Германской и Австро-Венгерской империй в 1918 г., благоприятный исход модернизаций в которых сомнению не подвергается.
Крайне важно, что разница между негативистским и оптимистическим подходами к пореформенной истории России заключается вовсе не в противоположной оценке одних и тех же фактов. «Пессимисты» унаследовали от народников нехитрый набор хрестоматийных стереотипов, таких, например, как «голодный экспорт», «малоземелье», «непомерные платежи и налоги», «обнищание народных масс», «провал Столыпинской аграрной реформы» и пр., которые варьируются в том или ином виде и которые давно считаются якобы аксиоматичными.
Однако при ближайшем рассмотрении эти «бесспорные факты» оказываются либо полными фикциями (как, например, «голодный экспорт», «тягость платежей», «крах» аграрной реформы Столыпина), либо, в лучшем случае, некорректными упрощениями. Источниковая база, которой оперируют сторонники второго подхода несравненно шире, не говоря уже о методологической и методической стороне исследований, а потому их выводы, несмотря на непривычность, с научной точки зрения куда более обоснованы.
Мой основной тезис таков – негативистская схема трактовки истории России неверна. Она является продуктом предвзятого, некорректного анализа пореформенной действительности.
Равным образом неверен взгляд, который сто лет выводит причины русских революций из «бедственного» положения народных масс.
И я начну доказывать эту мысль, отталкиваясь от проблемы «голодного экспорта».
Я считаю, что идея «голодного экспорта» хлеба из России, согласно которой хлеб вывозился в ущерб питанию населения страны – это миф, не имеющий подтверждения в статистике производства, транспортировки и экспорта хлебов. Одновременно это – нелепость и с точки зрения политической экономии, а также элементарного здравого смысла.
В 2003-ем году я писал, что «сама постановка вопроса о голодном экспорте имеет вполне провокационный характер, поскольку подразумевает некий, пусть и не всемирный, но заговор против российского крестьянства. Если довести идею народнической публицистики до логического конца (или абсурда, что в данном случае совершенно одно и то же), то придется признать, что одной из приоритетных задач правительства Российской империи было максимальное ухудшение положения собственного народа. Для этого, в числе других средств, оно использовало экспорт хлеба. Нельзя не заметить, что такой подход делает экспорт хлеба не просто главной, но чуть ли не единственной причиной недоедания российских крестьян. То есть, если бы хлеб не вывозили, то крестьяне питались бы нормально»[i].
Я наивно думал, что подобные нелепости вместе с политизированной историографией остались в ХХ веке, когда тезис о «голодном экспорте», наряду с другими подобными, усваивался миллионами наших соотечественников со школьной скамьи, включая и многих из здесь присутствующих.
Как ни удивительно, но эта идея и сейчас не потеряла «права гражданства», и есть люди, почему-то именующиеся историками, которые вполне сознательно продолжают ее эксплуатировать.
Сама по себе данная проблема, подобно другим мифам национального самосознания, заслуживает отдельного социально-психологического и даже философского исследования. Но в любом случае его необходимо предварить исследованием историко-статистическим, которое должно верифицировать этот феномен, с помощью имеющихся источников. Он проведен мной в монографии «Всероссийский рынок в конце XIX - начале XX вв. и железнодорожная статистика» (Спб., Алетейа, 2010)
Прежде чем познакомить Вас с основными его результатами, замечу, что оборот «голодный экспорт», из которого родилась указанная мифологема, вообще говоря, может существовать только как реплика в обыденном бытовом разговоре, в таком приблизительно контексте – «у нас люди голодают, а они хлеб вывозят». Примерно с таким же основанием в современной России можно говорить, что мы, мол, мерзнем, а они газ экспортируют. Как будто плохо топят от того, что газ качают в Мюнхен или в Донецк, и если трубу перекроют, то немедленно станет тепло!
С точки зрения политической экономии «голодный экспорт» - полная бессмыслица.
В стране с рыночной экономикой, а пореформенная Россия таковой и была, экспорт – часть процесса обмена, часть торговли, течение которой определяется соотношением спроса и предложения, и только. Товар идет туда, куда его притягивает цена. Если произведенные товары не могут быть реализованы в своей стране, поскольку внутренний рынок уже насыщен ими, то они продаются за границей. Это элементарно. Товары, конечно, могут и продаваться в убыток, и не продаваться вовсе, оставаясь на складах. Однако работа в убыток, насколько мне известно, не является целью бизнеса.
Понимаете, сама идея «голодного экспорта» противоречит тому, что продавцу важно достичь наилучшей цены. Ему безразлично, куда будет отправлен его хлеб, это «решает» рынок. Он может часто и не знать этого – он просто продает свою продукцию и получает живые деньги.
Значение экспорта в хлебной торговле России конца XIX - начала XX вв.
Какую же роль играл экспорт в хлебной торговле России конца XIX - начала XX вв. ?
Есть три комплекса источников, которые позволяют ответить на этот и смежные вопросы. Прежде всего, это таможенная статистика Российской империи; статистика урожайности Центрального статистического комитета МВД (дальше - ЦСК МВД), таможенная статистика и транспортная статистика (в данном случае - "Сводная статистика перевозок по русским железным дорогам", т.е. тарифная железнодорожная статистика Министерства финансов, и статистика речных перевозок МПС).
Я уверен, что таможенная статистика достоверна настолько, насколько может быть достоверна дореволюционная официальная государственная статистика, и поэтому в любых вариантах анализа ее данные являются четким и достаточно надежным ориентиром. Весьма репрезентативна и «Сводная статистика перевозок по русским железным дорогам», тарифная статистика Министерства финансов, созданная С.Ю. Витте. Статистика речных перевозок МПС, по мнению самих составителей, недоучитывала четверть перевозок по внутренним водным путям.
Для тех, кто интересуется этой темой, не секрет, что наибольшие и вполне обоснованные сомнения - в силу самой методики сбора данных – вызывает урожайная статистика МВД, поскольку она основывалась на опросах волостных правлений (а также землевладельцев). Путем анкетирования выяснялась площадь посевов и высота урожайности на единицу площади, а затем умножение первого показателя на второй давало величину валовых сборов культур в отдельной волости. Сумма волостных данных принималась за урожай уезда и т.д. Подробнее об этом можно прочесть в Приложении 1 к данной лекции.
Крестьяне в принципе не слишком жаловали статистику, и это совершенно естественно, поскольку она ассоциировалась у них с ревизиями времен крепостного права, т.е. с податными тяготами (А.А. Кауфман). Напомню, что ставшая к концу XIX в. заметным явлением в жизни страны земская, например, статистика по преимуществу была статистикой оценочной – и правительству, и самим земствам была необходимо хотя бы приблизительно знать, сколько можно требовать с населения налогов (примерно 75% доходов земств поступало от обложения недвижимости, прежде всего земли). Соответственно, земская статистика и возникла в связи с необходимостью переписать все подлежащие обложению земли в уездах и – это основное – определить их «ценность и доходность», от которых зависел размер податей, в том числе и земских.
Крестьяне, понятно, стремились платить как можно меньше, и несложно поэтому представить их отношение к людям, от мнения, т.е. от оценок которых прямо зависела величина податей. Очевидно, что статистика не воспринималась крестьянами как нечто, призванное облегчить им жизнь, и это определяло их отношение и к статистикам, и ко всякого рода опросам (см. мою статью «Об уровне потребления в России в конце XIX-начале ХХ в.»).
Соответственно и опросные анкеты ЦСК МВД о размерах посевов и урожаев воспринимались крестьянами в контексте, как говорили тогда, «податных опасений». А.А. Кауфман в своем учебнике статистики так оценивает контекст проблемы: «О крестьянском скотоводстве и земледелии мы получим несравненно более полные и достоверные данные, если прибегнем к специальному, правильно организованному опросу, чем, если обратимся к не представляющим никаких гарантий достоверности реестрам, которые ведутся в волостных правлениях; мы получим несравненно более достоверные сведения о состоятельности переселенцев путем специального статистического опроса, чем посредством выборок из списков, которые ведутся агентами переселенческой организации, - это уже потому, что от них зависит выдача переселенцам пособий, а потому переселенцы заинтересованы в том, чтобы представиться более нуждающимися, нежели они есть в действительности»[ii]. Чуть ниже он продолжает: «Трудно надеяться извлечь достоверные сведения об урожаях из записей волостных правлений; сомнения будут возбуждать сведения, представленные сельскими хозяевами на сельскохозяйственную выставку, — этого рода данные легко могут оказаться более или менее прикрашенными; и наоборот — на высокую достоверность могут претендовать подлинные записи, которые статистику удастся извлечь из хозяйственных книг имения, ибо трудно предположить, чтобы сельский хозяин неверными записями вводил в обман самого себя»[iii].
Для современников недостоверность урожайной статистики ЦСК МВД была такой же банальностью, как для советских людей – приписки в этой советской жизни вообще и в колхозах, в частности, только с обратным знаком. В колхозах показатели завышались, а до революции «общеизвестным явлением» была «неуклонная тенденция волостных правлений уменьшать в своих сведениях высоту полученного сбора хлебов»[iv].
Сопоставим следующие два текста. В 1884 г. К.Ф. Головин, иронически оценивая стремление народнических экономистов доказать, – без учета фактора плодородия почвы – что в общинных губерниях урожайность выше, чем в подворных, писал: «Наконец, а это главное, самые цифры, на которых основан этот фактический материал, заслуживают мало доверия, так как данные, относящиеся к одной и той же губернии, но взятые из различных источников, расходятся между собою гораздо сильнее, чем цифры, получаемые одним и тем же ведомством из различных губерний.
Нельзя, в самом деле, без смеха читать глубокомысленные соображения иных исследователей, ломающих себе голову, отчего это в таком-то уезде средняя урожайность ржи на какую-нибудь десятую часть четверти ниже, чем в другом, соседнем, и объясняющих это все возможными условиями, климатическими, почвенными, культурными и даже этнографическими. А настоящее объяснение, между тем, зачастую лишь в том, что обе средние цифры урожаев попросту неверны. Смешно это кропотливое добывание выводов из сомнительных, по меньшей мере, статистических данных, и невольно оно приводит на память ироническое замечание графа Толстого, когда по поводу административной деятельности Алексея Александровича Каренина, он говорит, что на каждый запрос правительственного лица всегда получаются ответы самые точные и не допускающие сомнения. Искусственная точность всегда была идеалом бюрократии; жаль, что за последнее время ее стали добиваться и ученые исследователи»[v]. В 1895 г. тот же исследователь заметит, что «статистика вообще очень неверное зеркало экономического быта, а там, где она вынуждена полагаться на показания волостных писарей, ей нельзя доверять и подавно»[vi].
Прошло более четверти века, статистическое дело не стояло на месте, однако в издании «Производство, перевозки и потребление хлебов России в 1909-1913 гг.» говорится: «Наибольшие возражения, по-видимому, вызывают комитетские данные (т.е. данные ЦСК МВД – М.Д.) о посевных площадях. Есть немало авторитетных статистиков, которые готовы были считать эти данные чуть ли не за случайный набор цифр и во всяком случае не за статистические величины, пригодные для обоснования тех или иных выводов. С противоположной стороны раздавались иногда осторожные указания на то, что по большим сравнительно совокупностям (уездам и губерниям) волостные данные дают в общем результаты, близкие к результатам экспедиционных обследований»[vii].
Не вдаваясь в детали, скажу, что погубернское сопоставление урожаев главных хлебов и их перевозок вместе с нарративными источниками убедило меня в правоте тех историков, которые не считают репрезентативным источником урожайную статистику ЦСК МВД.[viii] Из самых что ни на есть корыстных соображений она, как минимум, в голодные годы определенно занижала величину урожаев. Поэтому мы вправе предположить, что в реальности вывозилась меньшая часть урожая, чем это показывают мои таблицы.
Тем не менее, несмотря на недостоверность данных ЦСК МВД, мы вынуждены их использовать – за неимением других столь же масштабных. Ведь исследование, охватывающее как минимум 63 губернии, должно основываться, по возможности, на однотипных источниках, обрабатываемых по единой методике, поскольку в такой работе особенно необходимы ориентиры, обладающие хотя бы относительной устойчивостью во времени и пространстве. К тому же вектор искажения урожайности известен.
Важное предуведомление. Рассматривая данные сюжеты, я использую данные о валовых сборах, не пытаясь вычислять чистые сборы и без поправок, которые вводились к данным ЦСК МВД с 1920-х гг. разными специалистами в диапазоне от 19% до 7%[ix].
Я не вижу смысла вдаваться в полемику о том, какая поправка ближе к истине – в 19% или 7%. Принципиально здесь то, что все они исходят из тезиса о занижении размеров сбора ЦСК. К тому же я не уверен, что поправка для всех регионов страны всегда имеет унифицированный характер. Пессимистические результаты, полученные мной при сопоставлении величин урожаев главных хлебов и их перевозок в производящих губерниях, когда транспортировка равна или превышает, иногда на 100%, зафиксированный урожай, минимизируют у меня как у автора всякое желание высчитывать чистые сборы.[x]
Я не считаю возможным использовать заведомо неточные данные, притом неточные дважды, поскольку заниженный чистый сбор выводится из заниженного же валового. Поэтому я предпочитаю оперировать данными о валовых урожаях, как об относительно внятномориентире, полагая указанные искажения стабильными. Нам важно сейчас понять вектор развития процесса.
Сторонникам репрезентативности данных ЦСК МВД, объясняющим расхождение данных о перевозках и об урожае тем, что хлеб якобы хранился на элеваторах, советую хотя бы минимально ознакомиться с историографией вопроса. Все же факт наличия или отсутствия зернохранилищ в стране, в отличие от проблемы достоверности урожайной статистики, – не может быть вопросом веры.
Рассмотрим структуру хлебного экспорта России в конце ХIХ – начале ХХ века.
Таблица 1. Среднегодовой экспорт хлеба из России за 1889-1913 гг. (тыс.пуд.)*
Годы | Рожь | Пшеница | Ячмень | Овес | Мука | Главные хлеба | Второст. хлеба | Все хлеба | |
пшенич. | ржаная | ||||||||
В среднем за 1889-1893 | 54534 | 157357 | 65543 | 49043 | 3407 | 2496 | 332381 | 42776 | 375157 |
В среднем за 1894-1898 | 78384 | 210468 | 107765 | 59505 | 4005 | 4188 | 464315 | 69500 | 533815 |
В среднем за 1899-1903 | 83415 | 160712 | 91128 | 62335 | 4268 | 9080 | 410956 | 81911 | 492867 |
1904 | 60051 | 280884 | 151838 | 54062 | 6363 | 11993 | 565191 | 83620 | 648811 |
1905 | 59674 | 293834 | 138263 | 127327 | 5919 | 7123 | 632140 | 65361 | 697501 |
1906 | 65366 | 219995 | 148810 | 69544 | 6142 | 7523 | 517380 | 73378 | 590758 |
1907 | 45164 | 131674 | 132665 | 26137 | 4043 | 6344 | 356027 | 114355 | 470382 |
1908 | 24911 | 89803 | 161389 | 29374 | 3243 | 6178 | 314898 | 90006 | 404904 |
В среднем за 1904-1908 | 51035 | 205238 | 146593 | 61289 | 5142 | 7832 | 477127 | 85344 | 562471 |
1909 | 35499 | 314469 | 219202 | 74663 | 5764 | 7010 | 656607 | 105329 | 761936 |
1910 | 40538 | 374590 | 244702 | 83947 | 6820 | 6498 | 757095 | 93077 | 850172 |
1911 | 53874 | 240545 | 262638 | 85130 | 7352 | 9491 | 659030 | 165056 | 824086 |
1912 | 30596 | 161020 | 168708 | 51799 | 6368 | 5996 | 424487 | 127183 | 551670 |
1913 | 39470 | 203256 | 239718 | 36604 | 9963 | 6980 | 535991 | 114889 | 650880 |
В среднем за 1909-1913 | 39995 | 258776 | 227014 | 66429 | 7253 | 7195 | 606644 | 121086 | 727730 |
Источники: Обзор внешней торговли России по европейской и азиатской границе за 189… год; Материалы к пересмотру торгового договора с Германией. Вып. V. Россия. Привоз, вывоз и направление вывоза главнейших сельскохозяйственных продуктов за 1884-1910 гг. Пг., 1915; Сельское хозяйство Росии в ХХ веке. М., 1922. Лященко П.И. Зерновое хозяйство и хлеботорговые отношения России и Германии в связи с таможенным обложением. Пг., 1915.
Таблица 2. То же в процентах к общему вывозу
Годы | Рожь | Пшеница | Ячмень | Овес | Мука | Главные | Второст. | Все | |
ржаная | пшенич. | хлеба | хлеба | хлеба | |||||
1889-1903 | 14,5 | 41,9 | 17,5 | 13,1 | 0,7 | 0,9 | 88,6 | 11,4 | 100 |
1894-1898 | 14,7 | 39,4 | 20,2 | 11,1 | 0,8 | 0,8 | 87,0 | 13,0 | 100 |
1899-1903 | 16,9 | 32,6 | 18,5 | 12,6 | 1,8 | 0,9 | 83,4 | 16,6 | 100 |
1904 | 9,3 | 43,3 | 23,4 | 8,3 | 1,8 | 1,0 | 87,1 | 12,9 | 100 |
1905 | 8,6 | 42,1 | 19,8 | 18,3 | 1,0 | 0,8 | 90,6 | 9,4 | 100 |
1906 | 11,1 | 37,2 | 25,2 | 11,8 | 1,3 | 1,0 | 87,6 | 12,4 | 100 |
1907 | 9,6 | 28,0 | 28,2 | 5,6 | 1,3 | 0,9 | 75,7 | 24,3 | 100 |
1908 | 6,2 | 22,2 | 39,9 | 7,3 | 1,5 | 0,8 | 77,8 | 22,2 | 100 |
1904-1908 | 9,1 | 36,3 | 26,2 | 10,9 | 1,4 | 0,9 | 84,8 | 15,2 | 100 |
1909 | 4,7 | 41,3 | 28,8 | 9,8 | 0,9 | 0,8 | 86,2 | 13,8 | 100 |
1910 | 4,8 | 44,1 | 28,8 | 9,9 | 0,8 | 0,6 | 89,0 | 11,0 | 100 |
1911 | 6,5 | 29,2 | 31,9 | 10,3 | 1,2 | 0,9 | 80,0 | 20,0 | 100 |
1912 | 5,5 | 29,2 | 30,6 | 9,4 | 1,1 | 1,2 | 76,9 | 23,1 | 100 |
1913 | 6,1 | 31,2 | 36,8 | 5,6 | 1,1 | 1,5 | 82,3 | 17,7 | 100 |
1909-1913 | 5,5 | 35,6 | 31,2 | 9,1 | 1,0 | 1,0 | 83,4 | 16,6 | 100 |
Из таблиц 1-2 следует, что вплоть до предвоенного пятилетия пшеница с большим отрывом лидировала среди экспортных культур. Вывоз ее по абсолютной величине возрастал, но доля в хлебном экспорте постепенно падала: с 42% в 1989-93 гг. до 29-31% в 1911-1913 годах. Экспорт муки был незначителен, что отражало определенную – до поры – неразвитость России в этом отношении. Например, США до 50% своего хлеба вывозили в виде муки, что, конечно, стоило дороже.
Экспорт ячменя стабильно возрастал по обоим показателям, и к началу Первой Мировой войны ячмень стал главной экспортной культурой страны.
Вывоз ржи устойчиво снижался и по абсолютной величине, и в относительном выражении с 16,9% в 1899-1903 гг. до 5,5% в 1909-1913 гг.
Вывоз овса по пятилетиям растет, но экспорт его наименее стабилен.
Экспорт второстепенных хлебов, большую часть которых составляли кукуруза, отруби и жмыхи, увеличивался как в количественном, так и в относительном выражении. В отдельные годы он превышал 20%.
Диаграмма 1 Структура хлебного экспорта России в 1889-1893 и 1909-1913 гг. (%)
Диаграмма 1 а. То же
Очевидна явная неустойчивость экспорта как отдельных главных, так и всех хлебов вообще. Перепады в отдельные годы иногда достигают 300% и более.
Таблица 3. Соотношение урожаев и экспорта главных хлебов* (тыс.пуд. и %)
ГОДЫ | РОЖЬ | ПШЕНИЦА | ЯЧМЕНЬ | ОВЕС | ||||||||
Урожай | Экспорт | Доля экспорта от сбора | Урожай | Экспорт | Доля экспорта от сбора | Урожай | Экспорт | Доля экспорта от сбора | Урожай | Экспорт | Доля экспорта от сбора | |
1893 | 1114720 | 37053 | 3,3 | 709718 | 160455 | 22,6 | 421166 | 111228 | 26,4 | 673044 | 56801 | 8,4 |
1894 | 1341087 | 85671 | 6,4 | 697675 | 209762 | 30,1 | 351272 | 153139 | 43,6 | 673910 | 94395 | 14 |
1895 | 1203995 | 95541 | 7,9 | 626017 | 242752 | 38,8 | 327682 | 108319 | 33,1 | 648948 | 66739 | 10,3 |
1896 | 1181142 | 83717 | 7,1 | 606512 | 224633 | 37 | 324955 | 81605 | 25,1 | 645948 | 67512 | 10,5 |
1897 | 962730 | 78837 | 8,2 | 475589 | 218327 | 45,9 | 306308 | 89441 | 29,2 | 527772 | 43617 | 8,3 |
1898 | 1097484 | 71418 | 6,5 | 678029 | 183564 | 27,1 | 397797 | 106320 | 26,7 | 556332 | 25264 | 4,5 |
1893-1898 | 1150193 | 75373 | 6,6 | 632257 | 206582 | 32,7 | 354863 | 108342 | 30,5 | 620992 | 59055 | 9,5 |
1899 | 1356886 | 67097 | 4,9 | 653989 | 112224 | 17,2 | 289865 | 74549 | 25,7 | 805157 | 28463 | 3,5 |
1900 | 1393641 | 104063 | 7,5 | 657550 | 122979 | 18,7 | 309358 | 53676 | 17,4 | 720215 | 80047 | 11,1 |
1901 | 1137353 | 92692 | 8,1 | 667132 | 143853 | 21,6 | 313397 | 77631 | 24,8 | 527812 | 80317 | 15,2 |
1902 | 1378534 | 109395 | 7,9 | 931437 | 190701 | 20,5 | 442096 | 104165 | 23,6 | 786122 | 63333 | 8,1 |
1903 | 1354909 | 94273 | 7,0 | 916678 | 262372 | 28,6 | 465857 | 145619 | 31,3 | 645135 | 59517 | 9,2 |
1899-1903 | 1324265 | 93504 | 7,1 | 765357 | 166426 | 21,7 | 364115 | 91128 | 25 | 696888 | 62335 | 8,9 |
1904 | 1506805 | 73377 | 4,9 | 1033855 | 289368 | 28 | 451541 | 151838 | 33,6 | 943773 | 54062 | 5,7 |
1905 | 1090758 | 67588 | 6,2 | 944168 | 301726 | 32 | 450371 | 138263 | 30,7 | 754674 | 127327 | 16,9 |
1906 | 982671 | 73725 | 7,5 | 749260 | 228184 | 30,5 | 408430 | 148810 | 36,4 | 561168 | 69544 | 12,4 |
1907 | 1193880 | 52213 | 4,4 | 727345 | 147065 | 20,2 | 459972 | 132665 | 28,8 | 728461 | 26137 | 3,6 |
1908 | 1168700 | 31775 | 2,7 | 812723 | 94127 | 11,6 | 491606 | 161389 | 32,8 | 739447 | 29374 | 4,0 |
1904-1908 | 1188563 | 59736 | 5 | 853470 | 212094 | 24,9 | 452384 | 146593 | 32,4 | 745505 | 61289 | 8,2 |
1909 | 1351606 | 43288 | 3,2 | 1182093 | 322154 | 27,3 | 622676 | 219202 | 35,2 | 946088 | 74623 | 7,9 |
1910 | 1299405 | 47758 | 3,7 | 1162046 | 381526 | 32,8 | 602788 | 244702 | 40,6 | 856205 | 83947 | 9,8 |
1911 | 1151182 | 64420 | 5,6 | 742738 | 250348 | 33,7 | 537236 | 262638 | 48,9 | 702598 | 85130 | 12,1 |
1912 | 1567736 | 37258 | 2,4 | 1036356 | 169511 | 16,4 | 606045 | 168708 | 27,8 | 864424 | 51799 | 6,0 |
1913 | 1507246 | 47226 | 3,1 | 1391966 | 216540 | 15,6 | 627336 | 239718 | 38,2 | 979677 | 36604 | 3,7 |
1909-1913 | 1375435 | 47990 | 3,5 | 1103040 | 286016 | 24,3 | 599216 | 226994 | 37,9 | 869798 | 66421 | 7,6 |
Источники: см. таблицу 1.
* Ржаная и пшеничная мука переведены в зерно в пропорции соответственно 90% и 75% процентов выхода муки из пуда зерна.
Данные таблицы 3, в которой сопоставляются урожаи и экспорт главных хлебов, позволяют сделать следующий вывод: урожаи продолжали расти, но доля экспорта в урожае всех главных хлебов, за исключением ячменя, уменьшалась, причем иногда и в абсолютном выражении.
Данные транспортной статистики вполне позволяют конкретизировать этот вывод. В конце ХIХ - начале ХХ вв. основными поставщиками товарного хлеба на рынок оставались черноземные губернии. Для того, чтобы понять направление эволюции хлебного рынка, я проанализировал данные о железнодорожных перевозках всех хлебных грузов и, соответственно, о соотношении вывозного и внутреннего отправления 29-тью черноземными губерниями.
Поясню терминологию. Для каждого года у нас есть определенная величина учтенных «Сводной статистикой» перевозок хлеба (или других грузов) по сети русских железных дорог. Это – общее отправление. Часть перевозок фиксируется прибытием в пункты, в которых имеются таможни, и этот объем принимается за вывозное(экспортное) отправление. Разница между объемом всех перевозок, т.е. общим отправлением, и вывозным отправлением считается внутренним отправлением. То же относится и к речным перевозкам.
Среди вывозных пунктов были и обычные железнодорожные станции, маленькие порты, а были и весьма крупные центры, как Петербург, Рига, Ревель, Одесса, Ростов и т.д. Ясно, что часть грузов, прибывавших в такие пункты потреблялась на месте, но в большинстве случаев мы можем вычленить эту часть только весьма приблизительно. Например, я оцениваю потребности в овсе гвардейской кавалерии и извозчиков города Петербурга примерно в 16-17 млн. пудов в год. Это, естественно, вывод из статистики привоза овса в столицу по железной дороге и по рекам и вывоза его через таможни. Важно отметить, что, по ряду причин, фиксируемое источниками вывозное отправление каждого из главных хлебов всегда меньше величины его экспорта.
Анализ соотношения экспортного и внутреннего железнодорожного отправления всех хлебных грузов показывает, что в ряде черноземных губерний темпы перевозок хлеба очевидно замедляются и даже снижаются. Это отражает рост плотности населения и вытекающий из него рост местного потребления производимых хлебов. Кроме того, это позволяет говорить о завершении экстенсивного этапа развития зернового хозяйства.
Данная ситуация совершенно обычна для всех зернопроизводящих стран. Например, был момент, когда США стали активным экспортером, но затем сократили объем вывоза хлебов, потому что увеличился приток эмигрантов, и не было смысла везти хлеб за границу, поскольку он размещался внутри страны.
Если в 1890-х гг. вывозное отправление было важным для Центрально- Черноземных, Юго-Западных, Малороссийских и других губерний, то в 1900-х годах его размеры там падают и по абсолютной и по относительной величине, часто при росте внутренних перевозок.
Очень важно, что и там, где экспортное отправление в целом не уменьшается, приросты внутреннего отправления значительно, иногда в несколько раз, выше приростов вывозного отправления.[xi]
Таблица 4. Среднегодовое железнодорожное отправление всех хлебных грузов (в млн. пуд.)*
Годы | Общее | Вывозное | Внутреннее | ||
абс. | % к общему | абс. | % к общему | ||
1889–1890 | 484 | 292 | 60,3 | 192 | 39,7 |
1894–1895 | 661 | 388 | 58,8 | 273 | 41,3 |
1901–1903 | 926 | 416 | 44,9 | 510 | 55,1 |
1908–1911 | 1195 | 541 | 45,3 | 654 | 54,7 |
1912–1913 | 1273 | 515 | 40,5 | 758 | 59,5 |
1908–1913 | 1221 | 527 | 43,2 | 694 | 56,8 |
Источники: Материалы по пересмотру хлебных тарифов российских железных дорог. СПб, 1897; Материалы по пересмотру торгового договора с Германией и другими иностраннымигосударствами. СПб, 1914; Статистические данные об отправлении и прибытии продовольственных грузов по русским железным дорогам… за 1912, 1913 и 1914 гг. Петроград, 1916.
* Включая перевозки внутри Одесского железнодорожного узла.
Общий прирост вывозного железнодорожного отправления всех хлебных грузов с 1994-1895 гг. по 1908-1911 гг. составил свыше 173 млн.пуд. (я специально не брал годы высоких урожаев – 1912 и 1913 гг.). Из этого количества 127,8 млн.пуд., или 81,9% приходятся на Донскую и Кубанскую области, Екатеринославскую, Херсонскую, Ставропольскую, Самарскую и Саратовскую губернии.[xii]
То есть, в конце XIX – начале XX вв. экспорт хлеба из России возрастал главным образом за счет лишь семи губерний степной полосы.
Участие отдельных губерний в хлебной торговле было далеко не равноценным. Половину всей ржи в стране отправляли только 8 губерний, овса – 7, пшеницы – 5, ячменя – 2 губернии. Это показывает, насколько далеко зашла специализация отдельных губерний на товарном производстве хлебов. Приведенные данные говорят, что соотношение внутреннего и внешнего вывозного рынков – насколько его можно восстановить по железнодорожной статистике – в целом зеркально меняется в сравнении с концом 80-х и началом 90-х годов ХIХ века.
Теперь я бы хотел коротко охарактеризовать каждый из рынков главных хлебов.
Пшеница была главной экспортной культурой. В рассматриваемый период мировое производство пшеницы составляло около 6 млрд. пуд. Россия, собиравшая в среднем примерно 1 млрд. пуд., занимала среди производителей второе место после США. Пшеницей было занято около четверти посевов всех полевых культур, и такую же примерно часть суммарного сбора главных хлебов составлял ее урожай. При этом около трети сбора падало на озимую пшеницу, остальное количество – на яровую.
На карте № 1 показаны среднегодовые урожаи пшеницы в 1909-1913 гг. Как можно видеть, что Донская, Кубанская области и Самарская губерния - это главные производители пшеницы. Следом за ними идут Ставропольская и Новороссийские губернии (но без Бессарабской, где важнее было производство кукурузы). В отдельные урожайные годы к ним примыкают соседние Саратовская, Воронежская, Харьковская, Полтавская, Киевская, Подольская и Бессарабская губернии. Характерно, что к 1909-1913 годам в число зерновых лидеров выходит и Томская губерния, которая активно участвует не только во внутренней российской торговле, но и поставляет часть зерна на экспорт.
Карта № 2 показывает районы избытков и недостатков пшеницы. Картина, как можно видеть, совершенно ясная. Здесь, кстати, хорошо видно, как идет граница черноземного клина от Предуралья до Трансильвании и Румынии.
В 1909-1913 гг. доля пшеницы в потреблении главных хлебов составляла 28,3% в целом по стране и 24,1 % в Европейской ее части. В 34 из 87 губерний на нее приходилось от 1/3 до 2/3 потребления, причем 22 из этих 34 губерний располагались в Азиатской России. Две столичные губернии и Ферганская область поглощали 22,1% общего недостатка пшеницы, равного 216208 тыс. пуд., а 22 губернии с нехваткой от 3 до 10 млн. пуд. – 56,2 %. Более слабая, в сравнении с рожью, концентрация – по числу губерний – нехватки пшеницы отражает, полагаю, относительную ограниченность ареала производства товарной пшеницы, а также растущее ее потребление в губерниях ржано-овсяного пояса.
Избыток пшеницы в количестве 492,2 млн.пуд. распределялся между 32 губерниями. Почти 3/5 его концентрировалось в Донской и Кубанской областях и Самарской губернии, 27,6% – в Херсонской, Екатеринославской и Таврической губерниях, а 22,4% в пяти губерниях с избытком от 10 до 25 млн. пуд. То есть, 89,5% «лишней» пшеницы приходилось на 11 губерний.
Таблица 5. Динамика средних сборов, вывоза и остатка пшеницы в 1897-1913 гг. (тыс.пуд. и %)
Средний | Средний | Средний | Динамика | Динамика | Динамика | Доля | Доля | |
Период | Сбор | Вывоз | Остаток | Роста | Роста | роста | вывоза от | Остатка от |
сред. сбора | Вывоза | остатка | урожая, % | Урожая, % | ||||
1897-1901 | 626457 | 156189 | 470268 | 100% | 100% | 100% | 24,9 | 75,1 |
1902-1905 | 956535 | 261042 | 695493 | 152,7 | 167,1 | 147,9 | 27,3 | 72,7 |
1906-1908 | 763109 | 156459 | 606650 | 121,8 | 100,2 | 129,0 | 20,5 | 79,5 |
1909-1913 | 1103040 | 268447 | 834593 | 176,1 | 171,9 | 177,4 | 24,3 | 75,7 |
Источники: Урожай 18… года; Обзор внешней торговли России …
В таблице 5 помещены данные о средних сборах, вывозе и остатке пшеницы в стране (урожай минус экспорт), сгруппированные по периодам большей или меньшей урожайности. Колебания сборов, как можно видеть, достаточно велики. Хотя доля вывоза от урожая, на первый взгляд, меняется незначительно, но ее количественное выражение вполне красноречиво. Из сопоставления показателей 1909-1913 гг. и 1897-1901 гг. следует, что из 476,6 млн. пуд. среднегодового прироста сборов ушло заграницу 112,3 млн. пуд., или 23,6 % прироста, а 364,3 млн. пуд., или 76,4%, осталось внутри страны.
При иной периодизации картина не изменится. В 1893-1898 гг. среднегодовая величина остатка равнялась 425,7 млн. пуд.,а в 1909-1913 гг. – 834,6 млн. пуд., или в относительном выражении, принимая показатели 1893-1898 гг. за 100 %, – 140,7, 150,7 % и 196,1 % соответственно. То есть, средний ежегодный остаток пшеницы за эти годы практически удвоился (!). Только за десятилетие с 1899-1903 по 1909-1913 гг. он вырос на 39,3%, почти на две пятых. В действительности, убежден, он был еще выше, т.к. во-первых, статистика урожайности занижала сборы, а, во-вторых, мы оперируем данными лишь по 63 губерниям Европейской России. Картина станет рельефнее, если рассматривать соотношение урожая и экспорта пшеницы для всей Империи, что возможно сделать, однако, начиная лишь с 1906 г.
Таблица 6. Железнодорожные перевозки пшеничных грузов (тыс.пуд. и %)
Годы | внутренее | вывозное | общее | доля внутр | доля вывоз. | Темпы роста отправления | |||
отправл. | отправл. | отправл. | отправл. | отправл. | Внутрен. | Вывозное | Внутрен. | Вывозное | |
1882-84 | 78656 | 136155 | 214811 | 36,6 | 63,4 | 100 | 100 | "" | "" |
1889-91 | 88099 | 113572 | 201671 | 43,7 | 56,3 | 112,0 | 83,4 | 100 | 100 |
1893-95 | 139053 | 119069 | 258122 | 53,9 | 46,1 | 176,8 | 87,5 | 157,8 | 104,8 |
1901-03 | 268546 | 133697 | 402243 | 66,8 | 33,2 | 341,4 | 98,2 | 304,8 | 117,7 |
1908-11 | 342324 | 202377 | 544701 | 62,8 | 37,2 | 435,2 | 148,6 | 388,6 | 178,2 |
1912-13 | 421528 | 159906 | 581434 | 72,5 | 27,5 | 535,9 | 117,4 | 478,5 | 140,8 |
1908-13 | 368531 | 188413 | 556944 | 66,2 | 33,8 | 468,5 | 138,4 | 418,3 | 165,9 |
Источники: Дополнения к Статистическому сборнику МПС № 1,2 и 3; Материалы по пересмотру тарифов на перевозку хлебных грузов в 1896 г. Спб., 1897; Материалы к пересмотру торгового договора с Германией… Ч.1; «Сводная статистика перевозок по русским железным дорогам»; Статистические данные об отправлении и прибытии продовольственных грузов по русским железным дорогам… за 1912, 1913 и 1914 гг. Пг., 1916.
Таблица 6 показывает, что если в 1882-1884 гг. соотношение внутреннего и вывозного железнодорожного отправления пшеницы составляло 36,6% и 63,4%, то в 1908-1913 гг. ситуация зеркально изменилась – 66,2% и 33,8%. При этом протяженность железнодорожной сети за эти годы увеличилась с 23,8 до 69,2 тыс. км.
Сопоставление темпов роста отправления дает вполне ясную картину экспортное отправление увеличивается в 1,4 -1,6 раза, а внутреннее – в 4,7- 4,2 раза в зависимости от точки отсчета.
Полагаю, в рассматриваемый период экспорт пшеницы достигает своего потолка. Это, конечно, не означает, что, не начнись в 1914 г. Первая Мировая война, показатели 1913-го или даже 1910 года, рекордного по вывозу, не были бы превзойдены. Просто наши данные красноречив о говорят о масштабах роста внутреннего рынка пшеницы в конце XIX - начале XX вв. и его потенциале. Кстати, прогресс в ее потреблении заметен не столько на перевозках зерна, сколько на перевозках муки. Любопытный момент.
Рожь. Применительно к ней тезис о «голодном экспорте» выглядит совсем неубедительно, поскольку вывоз составлял небольшую часть урожая, притом же основная часть экспортного отправления ржи приходится на Новороссию, где рожь исторически не была популярна (лишь в Гражданскую войну она заменила пшеницу).
Рожь доминировала среди сельскохозяйственных культур в России. Она считается «главным крестьянским хлебом», – 36,3% потребления по стране в целом; 40,0 % в Европейской России. Она занимала свыше четверти всей посевной площади в стране и на нее приходилась почти треть общего сбора зерновых хлебов, причем площадь, занимаемая рожью, относительно постепенно снижалась.
Карта № 3 показывает среднегодовые урожаи ржи в 1909-1913 гг., а карта № 4 –области ее избытков и недостатков.
В 50 из 63 губерний Европейской России на рожь приходилось от 1/3 до 2/3 потребления главных хлебов, притом в 28 губерниях – более 50%. Нехватка ржи фиксируется в 51 губернии из 87, показатели которых мы рассматриваем; общая величина ее равна 105352 тыс. пуд. Более трети (35%) этого количества приходится на Петербургскую и Московскую губернии, 39,2 % – на Владимирскую, Петроковскую, Новгородскую, Тверскую, Смоленскую, Костромскую, Калужскую и Ярославскую, которые ввозили от 3 до 8 млн. пуд. ржи. Таким образом, почти 3/4 нехватки ржи в Империи было сосредоточено в 10 из 87 губерний.
В свою очередь, область избытков ржи почти разрезает Европейскую Россию строго в направлении с северо-востока на юго-запад. Граница проходит по линии северного чернозема (с изъятием Волынской и Орловской губерний. Общая величина избытков составляет 151,6 млн.пуд., 35,9 % которых сосредоточили Уфимская, Тамбовская, Самарская. Всего же 9 губерний производили 70,5 % всей «лишней» ржи в стране. Концентрация достаточно высокая.
Таблица 7. Железнодорожные перевозки ржаных грузов
Годы | ОТПРАВЛЕНИЕ | Темпы роста отправления | доля | доля | ||||
Внутренн. | вывозное | общее | внутренн. | вывозное | Общее | Внутренн. | вывозного | |
1889-91 | 54252 | 49154 | 103406 | 100,0 | 100,0 | 100,0 | 52,5 | 47,5 |
1893-95 | 70549 | 49299 | 119847 | 130,0 | 100,3 | 115,9 | 58,9 | 41,1 |
1901-03 | 108839 | 68706 | 177544 | 200,6 | 139,8 | 171,7 | 61,3 | 38,7 |
1908-11 | 132122 | 39787 | 171908 | 243,5 | 80,9 | 166,2 | 76,9 | 23,1 |
1912-13 | 134109 | 41807 | 175916 | 247,2 | 85,1 | 170,1 | 76,2 | 23,8 |
1908-13 | 133116 | 40797 | 173912 | 245,4 | 83,0 | 168,2 | 76,5 | 23,5 |
Источники: см. таблицу 6.
Как следует из таблицы 6, транспортировка ржи по железной дороге достигает пика в 1901–1903 гг., а затем начинает снижаться. Рожь теряла былое товарное значение. При этом внутренние перевозки безусловно доминируют, доля их возрастает на четверть; напомню, что перевозки в Петербург, например, относятся к вывозным.
Схожую картина дает рынок овса. Россия со своим урожаем примерно в 1 млрд. пуд. (это порядка ¼ мирового производства) овса занимала второе место после США. На овес приходилось порядка ¼ потребления главных хлебов и в стране в целом, и в Европейской России.
Карта № 5 показывает среднегодовые урожаи овса в 1909-1913 гг.
Главные недостатки овса ожидаемо приходятся на губернии с развитым городским населением: на Петербургскую, Московскую, Варшавскую губернии, а также на Петроковскую – центр Лодзинского промышленного района. Избытки овса концентрировались прежде всего в ЦЧР, который и давал основную массу вывозимого овса.
Из таблицы 8 очевидно, что, как и в случае с пшеницей, соотношение внутреннего и вывозного отправления в начале и конце рассматриваемого нами периода меняется зеркально: 41%-59% и 58%-42%. Внутренние перевозки уверенно растут.
Таблица 8. Железнодорожные перевозки овса
Годы | внутреннее | вывозное | общее | доля внутр | доля вывоз. | Темпы роста отправления | ||
отправление | отправление | отправл. | отправления | отправления | Внутрен. | вывозного | общего | |
1889-91 | 35077 | 50291 | 85368 | 41,1 | 58,9 | 100 | 100 | 100 |
1893-95 | 35204 | 70563 | 105767 | 33,3 | 66,7 | 100,4 | 140,3 | 123,9 |
1901-03 | 64479 | 62642 | 127121 | 50,7 | 49,3 | 183,8 | 124,6 | 148,9 |
1908-11 | 80956 | 69512 | 150468 | 53,8 | 46,2 | 230,8 | 138,2 | 176,3 |
1912-13 | 92780 | 54674 | 147454 | 62,9 | 37,1 | 264,5 | 108,7 | 172,7 |
1908-13 | 86868 | 62093 | 148961 | 58,4 | 41,6 | 247,6 | 123,5 | 174,5 |
Источники: см. таблицу 6.
Ситуации с ячменем самая простая. В начале ХХ века Россия была мировым лидером по производству этого хлеба – порядка 30% всего производства.
Об урожаях ячменя накануне Первой Мировой войны можно судить по карте № 6. Ячмень успевал вызревать даже в Архангельской губернии. Производили его везде, но суммарный недостаток его номинален – 9 млн.пуд. Однако в северной половине Европейской России ячмень был не слишком востребован, здесь роль главной кормовой культуры играл овес. Ячмень был популярен в черноземных районах, в Новороссии, Предкавказье, Закавказье, не говоря о Средней Азии. 85,5% из 236,9 млн.пуд. внушительных избытков ячменя сосредоточены в пяти Новороссийских губерниях и Кубанской области, откуда они через порты Черного и Азовского морей шли на экспорт.
Таблица 9. Железнодорожные перевозки ячменя
Годы | внутреннее | вывозное | общее | доля внутр | доля вывоз. | Темпы роста отправления | ||
отправление | отправление | отправл. | отправления | отправления | внутрен. | вывозного | общего | |
1889-91 | 6621 | 25080 | 31701 | 20,7 | 79,3 | 100 | 100 | 100 |
1893-95 | 12226 | 55882 | 68108 | 15,5 | 84,5 | 184,7 | 222,8 | 214,8 |
1901-03 | 21110 | 43441 | 64551 | 32,7 | 67,3 | 318,8 | 173,2 | 203,6 |
1908-13 | 28128 | 97398 | 125526 | 22,4 | 77,6 | 424,8 | 388,3 | 396,0 |
Источники: см. таблицу 6.
Еще раз подчеркну, что роль ячменя как экспортной культуры в пореформенное время неуклонно возрастала. К 1914 г. он вышел на первое место, обогнав в 1911–1913 гг. даже и пшеницу. Доминанта вывозного отправления очевидна, как показывает таблица 9. В то время как значение внешнего рынка для ржи, пшеницы, овса постепенно падало, для ячменя оно, напротив, возрастало, притом необычайно активно. Ячмень стал лидером по темпам роста посевных площадей и приростам урожаев.
В результате прежняя многокультурная сельскохозяйственная композиция Юга России меняется на наиболее выгодную в товарном отношении комбинацию – пшеницу и ячмень.
Диаграмма 3. Суммарный урожай и экспорт главных хлебов в 1894-1913 гг. (тыс.пуд.)
Диаграмма 3, полагаю, дает ясное представление о том, что экспорт хлеба явно не был угрозой «продовольственной безопасности» Российской империи. Вывоз был именно частью процесса обмена, торговли – не более того!
В процессе изучения данной темы я проанализировал 85 динамических рядов, содержащих данные о размерах урожаев, экспорта и остатков главных хлебов, стоимости хлебного вывоза, питейного дохода, акцизных доходов с сахара, табака, нефтепродуктов, спичек, а также железнодорожных перевозках 63-ти товаров и групп товаров – продовольственных, потребительских и народнохозяйственных (включая главные же хлеба) за 1894-1913 гг.,[1] содержащиеся в «Сводной статистики перевозок по русским железным дорогам», тарифной статистике Министерства финансов. Железнодорожные перевозки – достаточно важный и притом внятный показатель состояния экономики, в частности, уровня товарности сельского хозяйства, развития рынка и, соответственно, динамики покупательной способности населения и др.
Для каждого показателя вычислялись средние ежегодные приросты, полученные при построении линейных трендов динамических рядов, а также средние арифметические для периодов 1894-1905 гг. и 1906-1913 гг.[xiii]
Благодаря этому я получил дополнительную иллюстрацию вышесказанного о хлебном рынке России в конце XIX - начале XX вв. – ею являются данные таблицы 10.
Таблица 10. Средние ежегодные приросты урожаев, железнодорожных перевозок, экспорта и остатка главных хлебов в 1894-1913 гг. (тыс.пуд.)
Хлеб | Урожаи | Перевозки | Экспорт | Остаток |
Рожь | 8637 | 3323 | -2742 | 11379 |
Овес | 14073 | 3282 | -193 | 14266 |
пшеница | 29445 | 19234 | 2805 | 26640 |
Ячмень | 17177 | 5362 | 7854 | 9322 |
Источники: Урожай 189…года. Спб.; Ежегодник Министерства финансов на 189.. год Спб.; Отчет Главного Управления неокладных сборов и казенной продажи питей за 1913 г. Пг., 1914. С.14; Обзор внешней торговли России по европейской и азиатской границе за 189… год. СПб; Сводная статистика перевозок по русским железным дорогам за 189… год. СПб.
Как можно видеть, экспорт ржи ежегодно уменьшался в среднем на 2742 тыс.пуд., а экспорт овса – на 193 тыс.пуд. В контексте темы «Голодный экспорт хлеба из России» отрицательные тренды вывоза ржи и овса, главных крестьянских хлебов, выглядят, полагаю, достаточно пикантно. Не слишком велик прирост экспорта пшеницы по отношению к приросту урожаев – 9,5%. И только прирост вывоза ячменя составляет 45,7% прироста сборов. Таким образом, мы вновь убеждаемся, что в предвоенное 20-летие отечественное сельское хозяйство определенно не «работало на Запад».
Но это не все. Корреляционный анализ указанных 85-ти динамических рядов (остатков, т.е. за вычетом трендов), привел к результатам, из которых сейчас следует остановиться. В таблице 11 показывается связь между урожаями главных хлебов, их перевозками, вывозом, стоимостью всего хлебного экспорта и питейным доходом.
Таблица 11. Коэффициенты корреляции между урожаями, перевозками и стоимостью вывоза главных хлебов и питейным доходом в 1894-1913 гг.
Урожай | Экспорт | Перевозки | Стоимость хлеб.эксп. | Питейный Доход |
Рожь | -0,13 | 0,16 | 0,21 | 0,27 |
Овес | -0,05 | 0,58 | 0,55 | 0,58 |
пшеница | 0,48 | 0,86 | 0,72 | 0,74 |
Ячмень | 0,88 | 0,92 | 0,88 | 0,89 |
Источники: см.табл.10.
Эмпирически было известно (об этом писал и я), что не всегда заметна прямая связь между урожаем того или иного хлеба в каком-либо году и вывозом этого хлеба. Однако тот факт, что этой связи либо нет вовсе, либо она совершенно незначительна – представляется заслуживающим внимания, поскольку добавляет новый нюанс в понимание проблемы «голодного экспорта». Нетрудно видеть, что связь между урожаями ржи и овса и их вывозом практически отсутствует (предупреждая возможные вопросы, скажу, что подсчет корреляции с лагом этого вывода никак не поколебал, да и идея эта сама по себе в данном случае весьма уязвима). Не очень заметна связь урожая и экспорта для пшеницы (0,48), и действительно значима она для ориентированного на экспорт ячменя (0,88). Очень слабый коэффициент корреляции между сборами ржи и железнодорожной ее перевозкой, возможно, несколько занижен, потому что немалые объемы ржи перевозились в бассейне Волги, не попадая на рельсовые пути; это же относится и к овсу.[xiv] Однако в любом случае ясно, что не следует преувеличивать степень товарности серых хлебов, которые в массе, конечно, потреблялись на месте.
При этом приведенные данные подтверждают высказанное еще век назад мнение о постепенном падении значения ржи в общем объеме зернового производства Империи – в 1906-1913 гг. средние сборы в сравнении с 1894-1905 гг. выросли лишь на 2,2%, а остаток ржи (урожай минус вывоз) - на 5,4%. Для овса аналогичные показатели соответственно равны 16,2 и 19,3%, для пшеницы – 31,7% и 40,8%, для ячменя – 47,5 и 32,5%. Товарность красных же хлебов, особенно ячменя, заметно выше. Об этом говорит и достаточно сильная связь их урожаев с питейным и остальными акцизными сборами, а равным образом и с перевозками подавляющего большинства грузов (см.ниже).
Мифологический характер тезиса о «голодном экспорте» весьма наглядно выступает при сопоставлении стоимости хлебного экспорта и величины питейного дохода. Диаграмма 4, составленная на основании данных таблицы 12, заставляет, как мне кажется, задуматься о многом в наших знаниях и представлениях о своей истории.
Диаграмма 4. Сопоставление стоимости экспорта всех хлебов и питейного дохода в 1894-1913 гг.
На графике питейный доход сравнивается с суммарным экспортом хлебов, а также семян и жмыхов; я хочу избежать возможных упреков в занижении показателей вывоза.
Нетрудно видеть, что до 1899 г. питейный доход составлял порядка 80-95% стоимости хлебного экспорта, а после 1899 г. лишь в годы больших урожаев – 1909 и 1910 гг. – цена вывезенного хлеба слегка превысила цену выпитой водки, что прямо ставит вопрос о структуре бюджета населения. При этом я не учитывал ввоз спиртного из-за границы.
Таблица 12. Сопоставление ценности хлебного экспорта и размеров питейного дохода в 1893-1913 гг. (тыс.руб.)
экспорт | вывоз | Сумма | Величина | вывоз хлеба | вывоз хлеба с | |
Годы | хлебов | семян | вывоза с | питейного | к питейному | семенами к |
и жмыхи | семенами | дохода | доходу (%) | питейн.дох.(%) | ||
1893 | 295776 | 38960 | 334736 | 260729 | 113,4 | 128,4 |
1894 | 381387 | 42649 | 424036 | 297281 | 128,3 | 142,6 |
1895 | 335897 | 56456 | 392353 | 308896 | 108,7 | 127,0 |
1896 | 322455 | 61298 | 383753 | 321803 | 100,2 | 119,3 |
1897 | 353876 | 58122 | 411998 | 332483 | 106,4 | 123,9 |
1898 | 370911 | 42063 | 412974 | 391929 | 94,6 | 105,4 |
1893-1898 | 343384 | 49925 | 393308 | 318853 | 107,7 | 123,4 |
1899 | 260377 | 43509 | 303886 | 420947 | 61,9 | 72,2 |
1900 | 306404 | 53504 | 359908 | 434493 | 70,5 | 82,8 |
1901 | 345030 | 33417 | 378447 | 476007 | 72,5 | 79,5 |
1902 | 433002 | 36075 | 470077 | 523483 | 82,7 | 89,8 |
1903 | 480217 | 38093 | 518310 | 576461 | 83,3 | 89,9 |
1899-1903 | 365006 | 40920 | 406126 | 581533 | 62,8 | 69,8 |
1904 | 496679 | 34973 | 531652 | 573278 | 86,6 | 92,7 |
1905 | 568456 | 35515 | 603971 | 639135 | 88,9 | 94,5 |
1906 | 472222 | 46368 | 518590 | 736898 | 64,1 | 70,4 |
1907 | 430789 | 47966 | 478755 | 748258 | 57,6 | 64,0 |
1908 | 379849 | 59231 | 439080 | 748058 | 50,8 | 58,7 |
1904-1908 | 469599 | 44811 | 514410 | 689125 | 68,1 | 74,6 |
1909 | 749593 | 58691 | 808284 | 759045 | 98,8 | 106,5 |
1910 | 747705 | 67515 | 815220 | 811048 | 92,2 | 100,5 |
1911 | 739065 | 74308 | 813373 | 830796 | 89,0 | 97,9 |
1912 | 551509 | 81879 | 633388 | 873591 | 63,1 | 72,5 |
1913 | 593986 | 69690 | 663676 | 952810 | 62,3 | 69,7 |
1909-1913 | 676472 | 70417 | 746788 | 845458 | 80,0 | 88,3 |
Источники: Ежегодник Министерства финансов на 189… год; Отчет Главного Управления неокладных сборов и казенной продажи питей за 1913 г. Пг., 1914. С.14; Обзор внешней торговли России по европейской и азиатской границе за 189… год. СПб.
В 1913-м, последнем предвоенном году питейный доход достиг астрономической цифры в 952 млн.руб., т.е. был лишь на 16 млн.руб. (примерно 1,5%) меньше суммарного бюджета военного, (военно) морского министерств и министерства народного просвещения, притом что бюджет страны в 1913 г. составлял порядка 4 млрд.руб. Напомню, что по потреблению алкоголя Россия при этом не находилась в числе европейских лидеров.
Если ситуация, при которой цена выпитой населением водки составляет не 10 и не 20%, а свыше 80-90% стоимости вывозимых вторым экспортером мира хлебов, а затем свыше 10 лет намного ее превосходит, может именоваться «голодным экспортом», тогда в толковых словарях русского языка что-то нужно исправлять.
Я, разумеется, не буду сейчас обсуждать феномен удовлетворения человеческих потребностей, столь же сложный, сколь и интересный для понимания любой исторической эпохи. Однако приведенная информация, полагаю, сама по себе показывает, что полуторавековые народническо-марксистские причитания о несчастной доле жителей Империи и прежде всего крестьян стоят недорого. Во всяком случае, куда дешевле экспорта картофельной муки.
Впрочем, выводы присутствующие могут сделать сами.
Итак, тезис о «голодном экспорте», точнее о негативном воздействии экспорта хлеба на питание населения России и, в частности, крестьян не находит подтверждения в статистике производства, вывоза и перевозки хлебных грузов, а также других источниках. Преобладающую, и притом перманентно возрастающую роль в торговле хлебом играл внутренний рынок, что абсолютно естественно вытекает из законов рыночной экономики.
Тем не менее идея «голодного экспорта» оказалась весьма удобной пиар-находкой из разряда – «чем нелепее, тем лучше», и успешно эксплуатируется свыше ста лет, поскольку в течение этого периода потребность в негативном имидже имперской России была высока.
Наконец, замечу, что с экспортом связано несколько «родственных» недоразумений, по-своему отчасти понятных, но плохо сочетающихся с реальной жизнью. Одно из них связано с идеей запрета экспорта в голодные (и не только) годы, которая неоднократно дискутировалась как в России, так и в Европе в соответствующих ситуациях. Это «слишком по-человечески» (одна из частых фраз С.Ю. Витте). К слову, Екатерина II осудила ее еще в XVIII в.
Однако во второй половине XIX в. за критикой экспорта стояло не только стремление запретить, т.е. рефлекторный порыв защититься от угрозы, свойственный людям во все времена, но и вполне конкретное желание распределить вывозимые товары, которое и тогда уже имело вполне социалистическую окраску. Ведь начиная с Чернышевского, русская интеллигенция вовсю мечтала о государстве распределения, точнее, мечтала сама распределять (под интеллигенцией я, как это и считалось сто лет назад, подразумеваю политически активную и/или политизированную часть образованного класса России).
Другими словами, речь шла о том, что государство может прекратить экспорт и распределять хлеб (и вообще все на свете) внутри страны «сверху», подобно тому, как это будет при «военном коммунизме», а потом при «плановом социалистическом хозяйстве», игнорируя не только законы рыночной экономики, но и законы человеческой природы.
По сути, содержанием термина «голодный экспорт» в этом контексте является мысль о том, что нельзя что-то вывозить за рубеж, если не все жители страны потребляют экспортируемые продукты в достаточной степени. Сообразно с этой логикой Германия, условно говоря, должна прекратить экспорт «Мерседесов», поскольку часть немцев ездит на «Фольксвагенах», а некоторые и вовсе ходят пешком.
А, собственно говоря, почему это должно быть так? Если считать это требованиями морали, нравственности, то, на мой взгляд, такие мораль и требования весьма сомнительны, и к экономике не имеют отношения. Распределяют между рабами и крепостными. А люди свободные должны сами зарабатывать на то, что хотят потреблять.
Апологеты распределительной системы считают, что если, предположим, у кого-то не хватает молочных продуктов для ребенка, то вывоз масла заграницу аморален. Точка зрения не слишком основательная.
Во-первых, сначала нужно выяснить структуру бюджета недоедающей семьи, определить, на что она тратит деньги, понять уровень понимания родителями своих обязанностей по отношению к детям и меру их ответственности за свою семью, а уже потом переходить к обобщениям макроисторического и макроэкономического масштаба. У многих присутствующих, полагаю, есть знакомые, которые обожают жаловаться на свою трудную жизнь, но при этом далеко не используют те возможности, которые есть у них для того, чтобы эту жизнь улучшить. Всегда есть люди, которым проще оправдывать свои недостатки несовершенством окружающего мира.
Во-вторых, наивно думать, что количество товаров на рынке не зависит от степени уверенности производителей в том, что они продадут свою продукцию. Кто сказал, что при отсутствии сколько-нибудь гарантированного рынка сбыта, объем производства того или иного товара будет на том же уровне, что и при наличии такового? Что, например, то масло, которое вывозится якобы в ущерб чьему-то питанию, было бы выработано? Спрос рождает предложение. И когда у сибирского маслоделия на рубеже веков появился новый рынок сбыта в Англии, чем сибиряки до сих пор с полным основанием гордятся, это стало приносить больший доход тем крестьянам, которые его производили. Подобные примеры есть под рукой у всех нас – вспомним, хотя бы варианты придорожных торговли и питания, что на шоссейных, что на железных дорогах. Кто будет строить шашлычную на проселке?
Возьмем историю хлопководства в Средней Азии. Когда, наконец, был определен сорт американского хлопка, который мог успешно культивироваться в Туркестане, потребовались прицельные усилия правительства, в первую очередь в таможенной сфере, чтобы сделать хлопок привлекательной для дехкан культурой, поскольку производить хлеб и кормовые травы поначалу было выгоднее. Как только были созданы условия, сделавшие производство хлопка более прибыльным, чем выращивание хлеба и кормовых трав, – появилось отечественное хлопководство.
Еще раз повторю, что рынок, неважно – внешний или внутренний – создает для крестьян стимул производить, работать больше и пр. Они готовы приложить дополнительные усилия, если они будут хоть как-то вознаграждены, а если нет – зачем работать? Кровавый кризис продразверстки и переход к НЭПу, а также все кризисы хлебозаготовок в 1920-е годы, кажется, доказали это более, чем определенно.
А какой процент потребляемых в советское время продуктов давали приусадебные участки!?
Кстати, пореформенная Россия имела опыт запрета экспорта хлеба, и он оказался весьма поучительным. С началом голода 1891 г. министр финансов И.А. Вышнеградский вынужден был «под напором общественного мнения и под влиянием тех же газет, которые так недавно еще поощряли усиленный экспорт хлеба, прибегнуть к таким чрезвычайным мерам, как воспрещение вывоза заграницу не только ржи в зерне, ржаной муки и отрубей, но затем, в октябре и ноябре того же года, и всех прочих хлебов и вырабатываемых из них продуктов. Трудно, однако, сказать, чтобы эти меры, тогда же сопровождавшиеся потрясением всей нашей хлебной торговли и еще пагубнее отразившиеся на ней впоследствии, оказали сколько-нибудь благодетельное влияния на хлебные цены, которые продолжали расти неудержимо вплоть до весны 1892 года, когда началось довольно быстрое их падение, невзирая на то, что до нового урожая было еще далеко» [xv] - так комментирует указанную акцию один из крупнейших специалистов по сельскому хозяйству конца XIX - начала XX вв. А.С. Ермолов, министр земледелия Александра III и Николая II. Итак, запрет экспорта не снизил цены на внутренних рынках – они поднимались вплоть до весны, когда выяснились хорошие виды на урожай, и обнаружились (!) большие запасы хлеба. Если бы не запрет вывоза, то, возможно, часть этих запасов ушла бы заграницу, однако Ермолов сомневается в этом, поскольку тогда внутренние цены были выше заграничных.
После 1891 и 1892 гг. был ряд сравнительно благоприятных урожайных лет, но сельское хозяйство страны еще долго переживало последствия одной из самых радикальных мер для борьбы с неурожаем 1891 г. – запрещения вывоза хлеба заграницу, в связи с последовавшей вскоре затем таможенной войной с Германией.
Германия и Англия были важными потребителями русского хлеба (в Германию поставлялись рожь и овес, а в Англию – преимущественно пшеница). В эти годы основным конкурентом России на европейских рынках были США, которые до 1890-х гг. предпочитали производить и экспортировать более дорогую пшеницу, нежели рожь. Пшеничный рынок Европы Россия делила с США, однако в отношении овса и в еще большей степени ржи Россия была вне конкуренции, особенно на германском рынке.
В 1880-х гг. Германия, защищая интересы своего сельского хозяйства под влиянием аграриев, а отчасти в ответ на повышение российских таможенных пошлин на ряд германских товаров, прежде всего, на металлические изделия, наложила пошлину на русские хлеба. Россия тем не менее приступила к пересмотру таможенного тарифа в смысле еще большего усиления протекционизма, и в Германии обсуждалась идея еще большего повышения пошлин на ввозимый из нее хлеб .
«Однако германское правительство», – пишет Ермолов – «колебалось осуществить эту меру, опасаясь того, что она может вызвать неудовольствие со стороны потребителей русского хлеба в Германии вследствие чрезмерного повышения цен на него, без нашего хлеба там не считали возможным обойтись. Но вот наступил голодный 1891 год и мы сами запретом вывоза нашего хлеба сыграли Германии в руку. Русский хлеб исчез с ее рынков, как и с английских, но наше место немедленно же заняла на них Америка, которая скоро и рожь начала более прежнего производить и вывозить, чтобы завладеть рынком германским. Тогда и Германия, убедившись, что она может обойтись без нашего хлеба, перестала с нами церемониться и в конце 1891 года заключила ряд торговых договоров на базисе понижения хлебных пошлин со всеми конкурирующими с нами странами, ввозящими на германские рынки зерновой хлеб. После этого наши рожь и пшеница стали оплачивать при ввозе в Германию пошлину в 11 коп. с пуда, а овес на 10 коп. бόльшую, нежели хлеба других стран.
В отместку за это Россия ввела двойные таможенные тарифы на ввозимые к нам германские товары, и началась так называемая таможенная война наша с Германией. Немцы ответили дальнейшим на 50% повышением хлебных ставок на русские хлеба, и нам пришлось оплачивать рожь и пшеницу пошлиною на 31 к. с пуда, а овес на 25 к. более высокою, нежели наши конкуренты; важнейший для нашей хлебной торговли германский рынок был для нас почти совершенно закрыт. А за это время положение Америки на нем все более и более упрочивалось. Когда же запрещение заграничного вывоза было у нас отменено, и, начиная с 1893 года, вступил ряд высоко урожайных лет, когда мы вновь получили возможность вывозить свои громадные в ту пору хлебные избытки заграницу, то оказалось, что за время приостановки нашего экспорта торговые конъюнктуры на заграничных рынках совершенно и к полной нашей невыгоде изменились.
Многие из рынков были почти потеряны, и России пришлось их завоевывать заново. Для этого ей, с одной стороны, пришлось пойти на серьезные уступки в пользу Германии в своем таможенном тарифе, чтобы добиться некоторых от нее уступок в хлебных тарифах в свою пользу, что и было зафиксировано в таможенном договоре с Германией 1894 г., а, с другой стороны, значительно понизить цену на свой хлеб, что, естественно, «самым пагубным образом отразилось на нашем сельском хозяйстве» [xvi].
«Таким образом», – подытоживает Ермолов – «наши сельские хозяева, как землевладельцы, так и крестьяне, большинство которых во всех хлебородных местностях России тоже ставит свой хлеб на рынок, потерпели колоссальные убытки и под влиянием неурожая 1891 и отчасти 1892 года, когда большинству из них продавать было нечего, а напротив, самим приходилось покупать и хлеб, и корма, – и от непомерного, ниже стоимости производства, падения цен на хлеба, когда запрет вывоза был снят, но заграничные рынки оказались уже в значительной мере и надолго для нас потерянными, а затем под влиянием повышенных германских тарифных ставок на наш хлеб.
В течение многих лет мы из этих крайне для нашего сельского хозяйства невыгодных условий выбраться не могли и долгие годы нам пришлось расплачиваться за такую меру, как воспрещение вывоза русского хлеба, которое ожидаемую от него пользу в голодный год едва ли принесло, но зато самым пагубным образом отозвалось на нас же впоследствии. И надо надеяться, что к подобной мере, совершенно основательно… осужденной еще в XVIII столетии, мы уже никогда, ни при каких условиях возвращаться не будем» [xvii].
Применительно к стране, живущей по законам рыночной экономики, идея сформулирована и раскрыта вполне внятно.
А теперь позволю себе коротко напомнить о том, что произошло, когда после 1917 г. призрак вожделенного «государства всеобщего благоденствия», воплощения уравнительно-распределительных мечтаний русской интеллигенции и апогея нерыночной экономики стал реальностью.
Надо сказать, что наша история дает воистину страшные примеры материализации лживых мыслей и слов.
Настоящий голодный экспорт – это когда Сталин ограбил крестьянство в коллективизацию так, как никаким татаро-монголам вкупе с крепостническим государством не снилось, и вывез изъятый хлеб за границу, чтобы купить заводы, заплатить Альберту Кану и др., уморив голодом миллионы людей. А до этого, напомню, во время Гражданской войны была репетиция коллективизации – продовольственная диктатура, комбеды и продразверстка, когда хлеб также реквизировали «за бесплатно», обрекая людей на голодную смерть. Ленин звучно именовал это «непосредственным переходом к коммунистическому производству и распределению».
В несколько меньшем масштабе ситуация повторилась в 1946-1947 гг., когда «государство рабочих и крестьян» сознательно пошло на голод, накапливая запасы для отмены продовольственных карточек и предстоящей денежной реформы 1947 года. При этом из «соображений престижа» оно не только отказалось от международной гуманитарной помощи, но и вывезло 2,5 млн. тонн зерна в страны Восточной Европы (см.ниже).
Вернемся, однако, к России в конце XIX - начале XX вв. Уже приведенные факты требуют корректировки привычных представлений о покупательной способности населения.
О правительственной продовольственной помощи.
Логичным представляется после доказательства мифологического характера тезиса о «голодном экспорте» обратиться к смежному сюжету – продовольственной помощи населению, пострадавшему от неурожая.
Продовольственная помощь существовала при крепостном праве. На барине, по закону, лежало две основных обязанности в отношении крестьян – он не должен был допускать их до нищенства и обязан был кормить в голодные годы. Поэтому слова княжны Марьи, сказанные крестьянам во время «Богучаровского бунта» о том, что они могут брать хлеб, следует понимать в контексте эпохи, т.е. не нужно видеть в этом предложении что-то из ряда вон выходящее. При этом князья Болконские были, судя по «Войне и миру», хорошими помещиками (хотя старый князь едва ли сделал бы богучаровских мужиков «вольными хлебопашцами», подобно князю Андрею, воспользовавшемуся Указом 1803 г.).
Значимость этой проблемы для понимания реальной жизни русской деревни и психологии отечественного крестьянства в предвоенную четверть века совершенно не оценена.
Один пример. Правительство задолго до отмены крепостного права было озабочено «устранением вредной мысли поселян о безусловном праве их требовать пособие от правительства». Еще в 1833 г. Государственный Совет во время обсуждения вопроса об организации работ констатировал наличие «превратного мнения, укоренившегося у крестьян», будто бы правительство обязано продовольствовать нуждающихся из них, причем требуя настоятельно пособия, они в то же время продают собственные свои запасы и отказываются от работ у помещиков, домогаясь безусловной дачи им хлеба. События такого рода и бывшие даже при том беспорядки убеждают в необходимости принятия заблаговременно мер, кои, побуждая нерадивых и беспечных к трудолюбию, постепенно истребили бы вредную для государства и для собственного благосостояния поселян мысль о праве их на пособие от владельцев и правительства»[xviii].
То есть, настроения, которые позже назовут иждивенческими, вполне отчетливо проявлялись у крестьян и до 1861 г., и это естественно, ибо они (настроения) были прямым порождением крепостничества. Ход рассуждений крестьянства был примерно таким: мы от вас (помещиков и правительства) полностью зависим, вы за нас решаете все – как нам жить, когда жениться, когда ложиться спать, идти ли в рекруты и т.п. Поэтому будьте любезны кормить нас, если Бог не дал урожая. Эти настроения закономерно перешли и в новую эпоху, поскольку за годы реализации реформы 1861 г. крестьяне не почувствовали себя свободными людьми в полной мере, но это отдельная тема.
Народники, затем советская историография, а теперь и новая генерация поклонников «Отца всех народов, кроме репрессированных», обожают рассуждать о голодовках в царской России, однако упорно игнорируют наличие в стране продовольственной системы, продовольственного законодательства, призванного поддержать питание жителей страны в неурожайные годы. Игнорируют, понятно, для удобства – в идее антинародного государства, обрекающего свое население на нищету, заботе правительства об этом населении места быть не может.
Любой, кто не знаком с этой проблематикой специально, но со школы знает о народных страданиях, о «голодном экспорте» (а кто о них не знает?), совершенно естественно полагает, что «ненавистное» царское правительство выкачивало из деревни хлеб – наподобие того, как это делала советская власть – обрекая на голодовки миллионы крестьян, и никаким образом не заботилось о борьбе со стихийными бедствиями в виде частых неурожаев. На деле же имперская власть тратила значительную часть государственного бюджета на продовольственную помощь, чего русская интеллигенция как бы и не замечала, точнее, обращала на это свое высокое внимание, как мы увидим, лишь для того, чтобы снова и снова обличать власть в некомпетентности. И этот заговор молчания, как и идея «голодного экспорта» оказался вполне успешным.
Между тем без учета феномена продовольственной помощи понять пореформенную Россию невозможно. Не ставя, понятно, задачей подробное его описание, укажу некоторые важные его характеристики.
В 1864-1890 гг. продовольственный устав, с некоторыми дополнениями действовал в полном своем объеме, без принципиальных отступлений от его духа.
Комитет Министров и другие правительственные органы много лет словом и делом убеждали население в том, что Власть «в годину неурожая оказывает ему временную помощь, но не иначе, как в виде ссуды, которую ему, во всяком случае, придется потом возместить.
Всякая идея безвозвратных пособий, даровой кормежки, самым энергическим образом отвергалась—население получало ссуды под ответственностью земств, которым было предоставлено их распределение среди нуждающихся,— и фактически их возвращало… За весь этот период продовольственный фонд во всех его видах был в действительности фондом оборотным, и правительство, приходя в тяжелые годы на помощь пострадавшему населению, оказывало ему такую помощь только заимообразно, отнюдь не принимая на себя даже и в эти годы дарового его прокормления.
То начало, что ресурсы государственного казначейства, пополняемые за счет всего русского населения, не могут служить для содержания одной его части на средства, собираемые с другой, стояло твердо, а потому твердо стояла и вся основанная на этом начале продовольственная система»[xix].
Черту под сравнительно благоприятным 25-летним периодом руководства земствами продовольственным делом в России подвел страшный по тем временам голод 1891 г.
Бедствие в разной степени затронуло 27 губерний, и А.С.Ермолов оценивает сумму казенных ассигнований на помощь населению, которую ему удалось подсчитать, в 172 млн.руб. Для сведения – в 1887 г. расходы Империи на оборону составили 251,8 млн.руб. (211,8 млн. руб. пришлось на военное министерство и почти 40 млн.руб. – на морское)[xx].
Для понимания многого из того, что случится в стране в последующую четверть века, и, в частности, специфики формирования иждивенческой психологии крестьянства в конце XIX - начале XX вв., о которой так много пишут ненароднические дореволюционные авторы, крайне важно следующее.
Несмотря на стремление властей соблюдать определенные принципы (правила) в продовольственной помощи, «Весть о «способии», о «Царском пайке», широко распространялась по всему пространству пострадавший, губерний и внушила населению глубоко в него внедрившуюся мысль о том, что оно имеет право на пособие, что Правительство обязано его кормить, и.притом всех без разбора. На каждое исключение кого бы то ни было из списков нуждающихся крестьяне стали смотреть уже как на притеснение на злоупотребление. Более того, во многих местах распространялось убеждение, что Царь прислал деньги на помощь всем, поровну, а если кому не дают, то это значит чиновники, либо помещики, часть Царских денег утаили, себе присвоили. Бывали случаи самых назойливых со всевозможными угрозами, требований от лиц, заведовавших раздачей хлебных ссуд и даже оказывавших населению благотворительную помощь на частные, иногда собственные средства»[xxi].
Голод был тяжелым испытанием для страны. Трудным было и положение, в котором оказалась Власть. И она вступила на путь, который совершенно укладывался в привычную патерналистскую схему ее отношений с подданными – она начала облегчать условия возврата продовольственных ссуд.
Высочайшее повеление 23 июля 1892 г. установило, что продовольственные ссуды, выданные по случаю неурожая 1891 года, крестьяне могут возвращать, по своему желанию, либо деньгами, соответственно заготовительной цене хлеба, или натурой из расчета пуда за пуд полученного хлеба. В числе прочего, это означало, что за полученный правительством с населения натурой хлеб из общей суммы земских продовольственных долгов казне списывалась сумма, равная стоимости полученного хлеба, но по той цене, в какую он обошелся земству.
Через год, 20 июня 1893 г., вышел Высочайший Указ, согласно которому для дальнейшего облегчения уплаты продовольственных ссуд, выданных в предшествующие годы, эти ссуды взыскивались не по заготовительным ценам на хлеб, а сообразно к средним ценам на рожь и овес за последнее десятилетие.
Не вдаваясь в детали этих законодательных актов (важные сами по себе), отмечу, что на их основании было тогда же списано с населения до 52 млн.руб. лежавших на нем долгов[xxii].
14 Ноября 1894 г. Высочайшим Манифестом, изданном по случаю свадьбы Николая II, с населения было сложено еще около 50 млн.руб. продовольственных долгов[xxiii].
Все это радикально изменило ситуацию с продовольственной помощью.
А.С.Ермолов: «Эти меры, благодетельные по своим намерениям, так как ими имелось в виду снять с населения лежавшие на нем тяготы, освободив его от обязанности возврата долгов, зачисленных за ним в бедственные годины неурожаев, внушили, однако, крестьянам ту пагубную мысль, что продовольственная помощь, оказывается им безвозвратно, что продовольственных ссуд с них обратно взыскивать не будут. Нужно ли говорить о гибельных последствиях этого воззрения, глубоко теперь укоренившегося в народ?»[xxiv]. Официальный Отчет Управления сельской продовольственной частью МВД за 1912 г. продолжает эту мысль: «Население все более и более приучалось смотреть на предъявляемые к нему местными крестьянскими учреждениями требования об уплате продовольственных долгов, как на исполнение пустой формальности, а на полученные им ссуды, как на безвозвратное пособие – «Царский паек»»[xxv].
Под знаком изменившейся политики Власти прошли 1891-1900 гг. Продовольственное дело формально еще оставалось в ведении земств, однако фактически руководство им все больше уходило к правительственным органам – центральным и местным.
Сложение долгов не отменяло и других мер, облегчавших положение нуждающихся, таких, как закупки правительством лошадей для крестьян (однажды - без малого 70 тысяч), неоднократное разрешение Министерством земледелия и государственных имуществ крестьянам пасти скот в казенных лeсах, косить сено, а также к заготовке веток лиственных пород на корм скоту, к сбору мха, хвои и листьев на подстилку скоту и к добыче песку, камня и гальки на казенных землях, за соответствующий отработок и многое другое.[xxvi]
За 1891-1900 гг. из средств Казначейства и из общеимперского продовольственного капитала на поддержку населения в годы неурожаев, на поддержание крестьянского скотоводства и на организацию общественных работ было отпущено 230 млн. руб. (не считая 1,6 млн.руб. лесного ведомства), т.е. в среднем за год – более 23 млн.руб.[xxvii]
Из этих почти 232 млн.руб. порядка 90% - 211 млн. руб.- подлежали возврату (ссуды продовольственные и семенные, на прокорм скота, на покупку лошадей и пр.). Меньшая часть, израсходованная на общественные работы и другие надобности, затрачивалась безвозвратно.
На деле же население вернуло лишь около 19 млн.руб., а большая часть долгов была аннулирована Всемилостивейшими манифестами, Именными указами и Высочайшими повелениями. Из одних только ссуд по неурожаю 1891 —1892 г.г. сложено было, как говорилось уже, свыше 100 миллионов рублей. Остальное составляли расходы безвозвратные, долги губернским капиталам, долги за отпущенных лошадей и пр., также в основном позже сложенные.[xxviii]
Напомню, что бюджет страны в эти годы составлял порядка 1440 млн.руб[xxix]. Понятно, каким тяжелым бременем ложились на Казначейство продовольственные расходы.
Как кажется, обзор продовольственной помощи в 1900-х гг. целесообразно предварить следующей информацией, которая содержится в учебнике Истории России, выпущенном МГПУ, и которая позволит лучше представить финансовый масштаб обсуждаемых проблем.
«По сведениям фабрично-заводской инспекции средняя по России зарплата за год составляла: в 1900 г. - 194 руб., в 1908 г. - 245, в 1913 г. - 263 руб. У металлистов, металлургов она доходила в 1913 г. до 500 (на Путиловском заводе - 610, у металлистов Петербурга -546 руб.). Самые низкие зарплаты были у текстильщиков - 215 и у пищевиков - 240 руб. Таким образом, средние месячные зарплаты колебались в 1913 г. от 18 (у ткачей) до 50 руб. (у металлистов). Начинающие рабочие получали ниже средней зарплаты, квалифицированные - выше.
У рабочих, не относящихся к фабрично-заводской инспекции, заработки в 1913 г. были следующие: чернорабочие – 30 руб. в месяц, строители (столяры, штукатуры, слесари и др.) - 56, монтеры - 70-80, машинисты на железной дороге -80-100 руб. В среднем с 1908 г. по 1913 г. зарплаты рабочих по стране поднялись на 7,5 %, а индекс всех розничных цен - на 5,3 %, т.е. росла и реальная зарплата. Доплаты к зарплате увеличивали ее примерно на 10-60 %.
…Представление об уровне жизни населения не может быть полным без указания цен на продукты, услуги и основные предметы потребления.
Среднегодовые цены в 1913 г. в Москве (кстати, в провинции, особенно в сельской местности и на Юге, продукты стоили дешевле, в Петербурге - чуть дороже), по данным статистических справочников, были следующими (в коп. за 1 кг):
На питание тратилось в среднем, по материалам бюджетных обследований, у низкооплачиваемых одиноких мужчин 46 % заработка, у среднеоплачиваемых - 33, у семейных - 57 и 45 % соответственно. Более половины питалось дома, это считалось дешевле и вкуснее. Преобладала пища хлебно-овощная (щи, каша, хлеб, картошка, капуста). В рацион входило мясо, жиры, рыба, сахар. Фрукты почти отсутствовали, молочные продукты покупались главным образом семейными, имеющими детей.
Второе место занимали расходы на квартиру, отопление и освещение. Можно было снять по сравнительно дешевым ценам: «угол» (1 руб. в месяц в 1913 г. в Москве, в центре - дороже), комнату (от 3 руб. и выше; в центре с прислугой - 11 руб.), снять или купить квартиру (квартплата в среднем 20 коп. за 1 метр квадр.) или дом.
Приведенные цены и зарплаты показывают, что в среднем рабочие могли неплохо питаться и найти жилье, но в то же время малооплачиваемые жили в плохих условиях в казармах, на мелких предприятиях часто ночевали в рабочих помещениях, а их питание, по отзывам санитарных врачей, было недостаточным. Водку пили почти все рабочие, но среднее потребление (5 л чистого алкоголя в год на душу населения) было не выше, чем в других странах»[xxx].
Полезно также знать, что построенный в США знаменитый крейсер «Варяг» обошелся России в 4 млн. 233 тыс. руб. (2 млн. 138 тыс.долларов).[xxxi]
В 1901 г. произошел новый неурожай, потребовавший новых значительных расходов. Ситуация в сельском хозяйстве страны оставалась такой, что несмотря на то, что 1902-1904 гг. были вполне благоприятными, каждый год происходили очередные «инъекции» из Государственного Казначейства на подкрепление общеимперского продовольственного капитала, и из этого капитала на помощь отдельным губерниям.[xxxii]
Долг населения по продовольственным ссудам на начало 1901 г. составлял 52,7 млн. руб., а вернуло оно к 1905 г. лишь 771 тыс.руб. Между тем за те же годы во исполнение различных актов о предоставлении населению облегчений по взысканию с него продовольственных ссуд, списано со счетов долгов продовольственному капиталу 24,9 млн.руб.
И все же, несмотря на это, к 1 января 1905 г. долги снова возросли до 127,6 млн.руб., т.е. увеличились за 4 года на 74,9 млн.руб.[xxxiii]
25 июня 1904 г. вышло Высочайше утвержденное Положение Комитета Министров о порядке взыскания продовольственных долгов по ссудам, выданным до 1 января 1901 г., продолжавшее «облегчительную» тенденцию прежних лет.
11 августа 1904 г. последовал Высочайший манифест, изданный по случаю крещения наследника цесаревича и великого князя Алексея Николаевича, содержавший новые и воистину царские милости подданным.
В частности, со всех вообще крестьян манифест слагал недоимки по выкупным, земским и другим сборам, накопившимся на день его издания. Очень серьезное облегчение – даже в сравнении с предыдущими актами – вновь получили крестьяне, пострадавшие в прежние годы от неурожаев.[xxxiv]
Высочайший указ Сенату от 5 апреля 1905 г., изданный во исполнение положений Манифеста 11 августа, продолжил ту же линию, т.е. был направлен, как и предыдущие, на облегчение бремени продовольственных долгов, лежащих на населении.
Из наиболее значительных милостей следует, как кажется, отметить следующие. Из общей суммы продовольственных долгов, которые лежали за населением всем продовольственным капиталам по ссудам, выданным в неурожай 1891-1892 гг., и за время 1894-1904 гг. (от свадьбы Николая II по день рождения наследника Алексея Николаевича), повелевалось сложить в Казанской, Нижегородской, Новгородской, Псковской, Самарской, Саратовской, Симбирской, Уфимской губерниях и в Терской области две трети, а в прочих губерниях половину всех долгов. Сложение решено было производить для всех должников, без различия их состоятельности. Кроме того, полностью освобождались от продовольственных долгов те семьи, члены которых были призваны из запаса в действующую армию и во флот во время войны с Японией.
Общая сумма указанных долгов составляла тогда 116,7 млн.руб. Согласно положениям Указа должно было быть сложено порядка 72,9 млн.руб., после чего общее количество долгов, остававшихся за населением и подлежавших взысканию, определялось в сумме 47,7 млн.руб.
На деле сложено было гораздо больше. Согласно отчету ведомства Государственного Контроля за 1905 г. было исключено со счетов общеимперского продовольственного капитала долгов казне 90,7 млн.руб. В долгах же населения этому капиталу осталось на 1 января 1906 г. 46,9 млн.руб.
Население тогда было должно общественным капиталам 9,4 млн.руб. деньгами и хлебозапасным магазинам натурой 45 млн.пуд. озимого и 22 млн.пуд. ярового хлеба. Эти долги не были сложены и подлежали взысканию полностью. Однако дальнейшие положения того же Указа серьезно смягчали режим взыскания этой задолженности.
Последним пунктом Указа 5 апреля 1905 г. списывался долг общеимперского продовольственного капитала Государственному Казначейству в размере 75,1 млн.руб.[xxxv]
Таблица 13. Ассигнования Казначейства в имперский продовольственный капитал (млн.руб.)
Годы | Сумма |
1881 | 3,2 |
1891-1892 | 146,5 |
1897-1898 | 35,0 |
1900 | 0,7 |
1901 | 20,0 |
1902 | 18,6 |
1903 | 5,0 |
1904 | 1,5 |
1905-1906 | 71,2 |
1906-1907 | 169,7 |
1907-1908 | 24,0 |
Всего | 495,4 |
Источник: Отчет по продовольственной кампании 1908-1909 гг. СПб., 1910. С.151
Здесь следует заметить, что по закону право на помощь из общего по Империи продовольственного капитала имело население тех местностей, которые участвовали в его образовании (за счет особых сборов). Однако, когда капитала стало не хватать и деньги для него начало выделять Государственное Казначейство, это правило во многом утратило свое значение. Так, в 1900-х гг., а особенно с началом аграрной реформы Столыпина ссуды «стали выдаваться населению таких местностей, которые не участвовали в его образовании и таким разрядам сельских обывателей, которые не имеют права на ссуды из названного капитала. К числу последних относятся переселенцы. Из числа переселенцев правом на ссуды пользуются лишь те, положение которых окончательно определялось на местах нового водворения, так как между ними и прочим крестьянским населением Империи в отношении права на продовольственную помощь не существует никакой разницы. Однако в последние продовольственные кампании помощь оказывается и прочим категориям переселенцев, находившихся в периоде водворения и даже новоселам, вовсе не производивших посевов на местах нового поселения. Попечение о новоселах составляет обязанность Главного Управления Землеустройства и Земледелия на основании 42 и 48 статей правил о переселении, в силу коих оказание помощи переселенцам в течение первых трех лет возложено на Главное Управление из особых кредитов на домообзаводство. Недостаток этих кредитов в связи с острой нуждой переселенцев побуждал МВД выдавать продовольственные и семенные ссуды и переселенцам указанной категории с разрешения Совета министров»[xxxvi].
О динамике движения размеров общеимперского капитала можно судить по таблице 13.
Даже этот очень краткий обзор продовольственной помощи в конце XIX - начале XX вв. позволяет судить о направлении вектора социальной политики правительства, и это направлении имеет очень мало общего с привычными штампами традиционной историографии.
В таблице 13 систематизированы погубернские сведения о неурожайных годах за период 1867-1908 гг., приводимые А.С. Ермоловым в своей капитальной монографии «Наши неурожаи и продовольственный вопрос».
Таблица 14. Неурожайные годы в 1867-1908 гг.
Губернии | Число неурожайных лет | Губернии | Число неурожайных лет | ||||
1867-1890 | 1891-1908 | 1867-1908 | 1867-1890 | 1891-1908 | 1867-1908 | ||
Таврическая | 11 | 10 | 21 | Тверская | 4 | 4 | 8 |
Самарская | 7 | 12 | 19 | Калужская | 1 | 6 | 7 |
Пензенская | 12 | 6 | 18 | Курская | 0 | 7 | 7 |
Оренбургская | 8 | 9 | 17 | Рязанская | 2 | 5 | 7 |
Новгородская | 6 | 11 | 17 | Витебская | 1 | 5 | 6 |
Вятская | 3 | 12 | 15 | Харьковская | 1 | 5 | 6 |
Саратовская | 4 | 11 | 15 | Ставропольская | 1 | 4 | 5 |
Псковская | 7 | 8 | 15 | Владимирская | 1 | 4 | 5 |
Казанская | 5 | 9 | 14 | Черниговская | 3 | 2 | 5 |
Симбирская | 4 | 10 | 14 | Астраханская | 1 | 3 | 4 |
Екатеринославская | 6 | 7 | 13 | Архангельская | 1 | 3 | 4 |
Херсонская | 6 | 6 | 12 | Костромская | 0 | 4 | 4 |
Орловская | 3 | 8 | 11 | Донская | 0 | 3 | 3 |
Уфимская | 3 | 8 | 11 | Виленская | 1 | 1 | 2 |
Воронежская | 0 | 10 | 10 | Полтавская | 0 | 2 | 2 |
Нижегородская | 2 | 8 | 10 | Волынская | 0 | 1 | 1 |
Смоленская | 7 | 3 | 10 | Киевская | 0 | 1 | 1 |
Тамбовская | 1 | 9 | 10 | Ковенская | 1 | 0 | 1 |
Вологодская | 6 | 3 | 9 | Могилевская | 1 | 0 | 1 |
Олонецкая | 4 | 5 | 9 | Лифляндская | 0 | 1 | 1 |
Тульская | 0 | 9 | 9 | Подольская | 0 | 1 | 1 |
Бессарабская | 1 | 7 | 8 | Эстляндская | 1 | 0 | 1 |
Пермская | 0 | 8 | 8 | Ярославская | 0 | 1 | |
Петербургская | 4 | 4 | 8 | Всего | 130 | 256 | 386 |
Источник: Ермолов А.С. Наши неурожаи и продовольственный вопрос. Спб., 1909. Т.2. С.4-6;
Из таблицы 14 следует, что реже всего – 1-2 раза за более чем 40 лет – неурожаи официально отмечались в 10 губерниях, в числе которых три Юго-Западных, две Прибалтийских, две Литовских, одна Белорусская, одна Малороссийская; исключение –Ярославская губерния. За 43 года ни единого раза не получали ссуд из общеимперского продовольственного капитала губернии Гродненская, Курляндская, Минская и Московская, а также 10 польских губерний, в которых полных неурожаев не было вовсе.[xxxvii]
Таблица 14а. Губернии, получавшие наибольшие ассигнования на продовольственную помощь в 1891-1908 гг.
Губернии | Ассигнования из общеимперского продовольственного капитала и средств Государственного Казначейства | Долги общеимперскому продовольственному капиталу на 1 января 1909 г. | Вся совокупность долгов населения губернии на 1 января 1909 г. | Задолженность населения в продовольственные капиталы на 1 января 1912 г. | ||||
тыс. руб. | % | тыс. руб. | % | тыс. руб. | % | тыс. руб. | % | |
Самарская | 64473 | 13,2 | 29810 | 14,1 | 35939 | 11,6 | 25030 | 12,0 |
Саратовская | 60709 | 12,4 | 23131 | 11,0 | 28732 | 9,3 | 22181 | 10,7 |
Казанская | 52365 | 10,7 | 21775 | 10,3 | 25672 | 8,3 | 20195 | 9,7 |
Симбирская | 32134 | 6,6 | 12714 | 6,0 | 16742 | 5,4 | 12533 | 6,0 |
Уфимская | 28282 | 5,8 | 11205 | 5,3 | 13487 | 4,4 | 9687 | 4,7 |
Тамбовская | 27561 | 5,6 | 11500 | 5,5 | 15544 | 5,0 | 9228 | 4,4 |
Воронежская | 26518 | 5,4 | 12981 | 6,2 | 19299 | 6,2 | 12093 | 5,8 |
Тульская | 24755 | 5,1 | 12343 | 5,9 | 14838 | 4,8 | 12340 | 5,9 |
Пензенская | 24495 | 5,0 | 10957 | 5,2 | 13870 | 4,5 | 10131 | 4,9 |
Нижегородская | 19926 | 4,1 | 8950 | 4,2 | 11773 | 3,8 | 9775 | 4,7 |
Вятская | 18979 | 3,9 | 8223 | 3,9 | 12695 | 4,1 | 5457 | 2,6 |
Орловская | 16920 | 3,5 | 8754 | 4,2 | 11424 | 3,7 | 9580 | 4,6 |
Рязанская | 16544 | 3,4 | 5544 | 2,6 | 8744 | 2,8 | 6180 | 3,0 |
Оренбургская | 12758 | 2,6 | 2388 | 1,1 | 2813 | 0,9 | 2514 | 1,2 |
Пермская | 9097 | 1,9 | 1073 | 0,5 | 3539 | 1,1 | 1286 | 0,6 |
Псковская | 8542 | 1,7 | 3449 | 1,6 | 5366 | 1,7 | 3537 | 1,7 |
Херсонская | 7084 | 1,5 | 3283 | 1,6 | 5243 | 1,7 | 3917 | 1,9 |
Курская | 5201 | 1,1 | 587 | 0,3 | 3547 | 1,1 | 755 | 0,4 |
Всего в 18 губерниях | 456343 | 93,5 | 188667 | 89,5 | 249267 | 80,5 | 176419 | 84,8 |
Сумма по Империи | 488145 | 100 | 210750 | 100 | 309500 | 100 | 208116 | 100 |
Источник: Ермолов А.С. Неурожаи и продовольственный вопрос… Т.2. С.7-28; Отчет по продовольственной кампании 1910-1911 гг. Управления сельской продовольственной частью МВД. Спб. 1912. С.102-103.
Таблица 14 показывает также, что за пореформенный период область все чаще повторяющихся неурожаев сместилась с северных и cеверо-западных губерний на восток и юго-восток Европейской России, захватив и ЦЧР. В Малороссии и Юго-Западном крае неурожаи бывали только спорадически, а в Новороссии повторялись чаще.
Однако по числу неурожайных лет сложно судить о масштабах неурожаев в отдельных губерниях. Так, лидер по числу неурожайных лет, Таврическая губерния, за 21 год получила всего 4008 тыс.руб., а Самарская губерния за 19 лет – 64473 тыс.руб.
Поэтому более показательными являются сведения, во-первых, о величине ассигнований из общеимперского продовольственного капитала для борьбы с неурожаями, и, во-вторых, о сумме задолженности губерний этому капиталу, особенно с учетом «целого ряда оказанных населению милостей, в виде сложения с него, в силу Царских манифестов и Высочайших указов, большей части лежавших на нем продовольственных долгов»[xxxviii].
Таблица 14а позволяет судить о размерах правительственных ассигнований на продовольственную помощь в наиболее нуждавшиеся 18 губерний, которые получили в 1891-1908 гг. более 5 млн.руб., а также сведения о задолженности этих губерний общеимперскому продовольственному капиталу и общей сумме их продовольственных долгов, дополненные информацией Управления сельской продовольственной частью МВД о долгах продовольственным капиталам на 1 января 1912 г.
Все эти губернии образуют единый массив, охватывающий ЦЧР, Среднее и Нижнее Поволжье, а также Приуралье (за его пределами остаются лишь Псковская и Херсонская губернии). Ермолов пишет, что население этого региона «всего чаще и всего больше пользовалось казенными воспособлениями, многие годы состоя, так сказать, на казенном иждивении», получив 93,5% зафиксированной Ермоловым гигантской суммы продовольственной помощи в без малого полмиллиарда рублей[2]. (Напомню, что «Большая флотская программа» оценивалась в 430 млн.руб.). И хотя населению этих губерний были прощены и списаны со счетов громадные суммы, на него приходилось почти 90% долга общеимперскому капиталу и свыше 80% общей продовольственной задолженности населения Европейской России.
Комментируя данный список, Ермолов акцентирует тот факт, что преобладают в нем губернии черноземные, в которых земледелие искони составляет главное… занятие населения. Другую их отличительную черту составляет то, что в них господствует среди крестьян общинная форма землевладения». И, напротив, губернии, не получавшие помощи от правительства, – в подавляющем большинстве губернии с подворным землевладением (Гродненская, Ковенская, Могилевская, Московская, Подольская, Полтавская, Лифляндская, Курляндская, Эстляндская и губернии Царства Польского, на которые «впрочем, и не распространяются никакие правила нашего продовольственного устава»[xxxix] Они же были самыми исправными налогоплательщиками, занимая последние позиции по размерам долгов, по недоимкам[xl] (см.ниже). В Западных губерниях еще с конца 1870-х гг. начался стихийный процесс землеустройства, и сотен деревень разверстались на хутора и отруба.[xli]
Общий вывод А.С. Ермолова, последовательно проводимый им не только в цитируемом, но и во всех остальных его трудах, начиная с 1892 г., разительно противоречит привычным для нас представлениям. Так, оказывается, что общая сумма долгов и разнообразных пособий, получаемых от правительства «тем больше, чем богаче и плодороднее почва, которую население возделывает, и обратно. Точно также, на первом плане тут стоят губернии с общинной формой землевладения»[xlii].
Ермолов издал свою монографию в 1909 г. Но К.Ф. Головин еще за 23 года до этого, в 1887 г. писал о быстром росте недоимок перед казной за ссуды на продовольствие и обсеменение полей, что не имело аналогов не только в Европе, но даже и в крепостной России. Это явление он условно называет «продовольственным банкротством крестьян». «Плачевное» руководство земством продовольственным делом к этому времени прошло, по его мнению, три стадии: «расхищение хлебных магазинов, растрату губернских продовольственных сумм и хронические заимствования на государственного продовольственного капитала. Не проходит года, даже самого урожайного, в который к правительству не обращались бы за ссудой несколько земств. Есть уезды, где эти займы повторяются из года в год. На крестьян все тяжелее ложится многомиллионная недоимка, быстро превращающаяся в неоплатный долг. И нет повода думать, чтобы в будущем это дело исправилось. Пока не устранена причина зла, — все более частое повторение неурожая,—нарушенное равновесие не может быть восстановлено.
Либеральная печать обыкновенно и в этом вопросе ссылается на малоземелье как на источник дефицита. Но, как бы назло ей, заимствования у казны всего чаще встречаются в губерниях наиболее многоземельных…»
И затем Головин указывает: «Есть у нас целая обширная область, где займы из продовольственного капитала бывают лишь как редкое исключение или даже не встречаются: вовсе. Это— весь Западный край и Прибалтийские губернии. Финляндия при скудости своей почвы прибегала к этому средству крайне редко. Привислинские губернии, несмотря на густоту своего населения, не прибегали с нему никогда.
Есть, стало быть, в способе ведения хозяйства великорусскими крестьянами нечто, способствующее частому повторению неурожаев и, заметим это мимоходом, чем более они обладают земельным простором, тем более рискованно и шатко их хозяйство»[xliii].
Искомое «нечто», как нетрудно догадаться, это уравнительно-передельная община.
Таким образом, проблему неурожаев Головин и Ермолов – не последние знатоки сельского хозяйства России – оценивают абсолютно к идентичен. Только Головин в 1887 г. не мог знать, что «неоплатный долг» крестьянства после 1891 г. примет на себя «антинародная» Власть, которая, сама того, видимо, не желая, встало на путь поощрения социального иждивенчества, регулярно прощая населению продовольственные долги, пытаясь по-своему вновь показать ему – кто на самом деле заботится о нем.
Примечательна мысль К.Ф. Головина о том, что о «продовольственном банкротстве крестьян» до 1861 г. говорить не приходилось. За ней стоит тот факт, что уравнительно-передельная община под контролем помещиков и чиновников функционировала успешнее, чем после отмены крепостного права, когда она оказалась предоставлена сама себе. И мысль это верная, ибо передельная община была порождением крепостничества и должна была постепенно отмереть вместе с ним, поскольку была несовместима со свободой крестьян.
Как рождался миф о голоде.
Учащение неурожаев давало общественности новые желанные поводы для обвинения правительства в несостоятельности, и она использовала эти возможности весьма продуктивно.
В силу этого широчайшая продовольственная помощь, которой ведало МВД, была для СМИ неиссякаемым источником самых разнообразных инсинуаций антиправительственного характера. Не принижая значения частной благотворительности, замечу, что она составляла считанные проценты того, что давала Власть, реально обеспечивавшая питание иногда десятков миллионов граждан России во время недородов.
Для понимания проблем эпохи крайне важно понять, как создавались те стереотипы «вечнологодной» России, которые, как показало время, почти не поддаются исторической «коррозии». Я попробую проиллюстрировать это явление на примере неурожая 1906 —1907 гг., самого крупного после 1891-1892 гг. Эта кампания имела ту особенность, что ситуация была радикально ухудшена аграрными погромами предшествовавших месяцев, в результате чего крестьяне потеряли возможность заработать в тех самых имениях, которые они недавно сожгли.
В январе 1907 г. А.С. Ермолов принял предложение возглавить весьма представительный по составу Центральный Комитет по оказанию врачебно-продовольственной помощи населению, активно работал на этом поприще и, в частности, лично ознакомился с положением дел на местах, в силу чего знал то, о чем пишет, не понаслышке.
Анализируя устойчивое стремление прессы укрупнить в сознании читателей масштабы последствий неурожая 1906-7 гг. и заодно опорочить продовольственную помощь правительства, весьма подробно разбирая недобросовестные приемы, к которым она для этого прибегала [xliv], особый раздел своей монографии он назвал «Преувеличенность слухов о голодании населения» .
Обращаясь «к тем страшным проявлениям голода – до голодных смертей и самоубийств включительно, о которых тоже так много писали и кричали», он говорит следующее: «Не подлежит никакому сомнению, что было много случаев смертей от болезней, развивавшихся на почве недоедания, преимущественно от разных видов тифа. Были местами вспышки скарлатины, уносившей, быть может, и более жертв, нежели обыкновенно при этой болезни, потому, что как тиф, так и скарлатина, поражали уже ослабленные организмы. Были, хотя очень редко, смертные случаи и от цинги, которая тоже очень ослабляет организм и иногда на долгие месяцы, от опухания конечностей, калечит людей.
Но, согласно сообщению всех опрошенных мною земских деятелей, представителей Красного Креста, членов местной врачебной администрации, – если уже не верить чинам администрации общей, – ни одного случая смерти непосредственно от голода, от полного отсутствия всякой пищи, не говоря уже про случаи самоубийств или убийств детей из-за голода, не было констатировано ни разу и нигде.
Все такого рода случаи, о которых сообщалось в газетах – всегда очень глухо, без точного указания места, селений и без о(бо)значения имен лиц, якобы умерших от голода или прибегнувших к самоубийству, или убийству детей – расследовались на местах, насколько это было возможно при неопределенности указаний, и нигде не подтверждались, если, конечно, не считать смертей от болезней на почве недостаточного, плохого питания, и еще более многочисленных детских смертей от недостатка молока у матерей, от продажи или падежа крестьянской кормилицы—коровы, от отсутствия за больными детьми не только врачебного, но и всякого вообще ухода. Подобные случаи, к несчастью, очень обычны у крестьян и в нормальные годы,—неудивительно, что в год полного неурожая они во много раз возросли» [xlv].
Одним из доказательств «страшного голодания населения в газетах отмечались частые будто бы случаи продажи крестьянскими бабами и девками своих кос», продолжает Ермолов, «чтобы ценою их купить себе и детям хлеба на пропитание» . Он не оспаривает того, что «подобные факты, вероятно, бывали, но они бывают всегда и, очевидно, не составляют явления необычного, исключительно вызванного голодовкою. Более того, я скажу, что в прежнее время, когда наши дамы почти все носили шиньоны, покупка у крестьянских женщин кос и отправка их целыми партиями в города составляла широко распространенный промысел». Он лично был знаком с одним крестьянином-мордвином, привозившим в Петербург «целый транспорт такого товара». А.С. резонно замечает, что «в Париже, как известно, женщины из простонародья и зубы свои вырывают и их продают дантистам, чтобы несколько франков таким путем заработать, но ставить подобные явления на счет правительства едва ли там кому-нибудь приходит в голову»[xlvi].
Еще менее основательными были «газетные рассказы о продаже татарами в Казанской губернии своих дочерей чуть не в рабство, и во всяком случае «на вывоз», чтобы избавить их от мук голодной смерти дома и самим на вырученные за них деньги прокормиться» . Поскольку, в отличие от «обычных корреспонденций» такого рода, в данных публикациях были указаны населенные пункты и «даже поименованы отцы, будто бы продавшие своих дочерей», оказалось возможным проверить на местах все имеющиеся сообщения об этом. У Ермолова были копии с показаний, данных самими отцами при расследовании. Выяснилось, что во всех указанных случаях имела место обычная у мусульман выдача дочерей замуж за «калым», выкуп, уплачиваемый семьей жениха родителям невесты.[xlvii]
Вот что говорится об этом: «Газетные сообщения о продаже девушек безусловно ложны и опровергаются собранными на местах сведениями. Были только обычные случаи выдачи невест замуж за так называемый «калым», или выкуп, уплачиваемый женихом родителям невесты. На этот счет мне удалось добыть протокол произведенного расследования, за подписью самих родителей, будто бы продавших своих дочерей из-за нужды. Следует притом заметить, что все случаи, на которые было указано в газетах, имели место еще, весною 1906 г. и даже в 1905 г. (когда ни о каком голоде и речи быть не могло – М.Д.). Вот что, между прочим, говорится в составленных протоколах: «Мы нижеподписавшиеся такие-то дали настоящий отзыв в том, что предъявленный нам газетные корреспонденции совершенно ложны, так как продажи дочерей туркменам, или отправки на Кавказ не было, и по магометанскому шариату нам это не позволяется. Дочери наши не проданы, а выданы замуж с получением «калыма», как это делается по нашему закону каждым. Такой нужды, чтобы торговать детьми, мы благодаря Богу не терпим. Замуж выданы (а не проданы) нами за туркменов: Биби-Сапрон за туркмена Ставропольской губернии, повенчана 25-го мая 1906 г. в нашей деревне и увезена мужем, получено калыма 50 р.; Гизель-Банат выдана замуж за туркмена той же губернии в 1905 г. 2-го сентября, повенчана местным муллой, увезена мужем, калыма получено 50 р.: Шамфай—была просватана за туркмена в мае месяце 1906 г., калыма получено 50 р. деньгами и товару на одежду и платья дочери на 30 р., дочь препровождена к мужу с местным крестьянином. Лайли-Бадар-Зайнулина, вдова, уехала в Ставропольскую губернию сама и там вышла замуж». Один татарин Тетюшского уезда показал, что в июле 1906 г. им была просватана дочь Биби-Хафиза в деревню Идыл-Бай Ставропольской губернии за туркмена, дочь была им отправлена к жениху с двоюродной сестрою ее, состоящей в замужестве за Туркменом той же деревни более 3-х лет. Деньги, 100 р., действительно получены, но не за продажу, а в калым, из них более 30 р. израсходовано на одежду дочери. Такой нужды, чтобы продавать детей, благодаря Богу не терпим. Дочь, как известно, живет хорошо, часто шлет письма и деньги, весной же ожидается приезд ее с мужем к родителям в гости.
Такого же рода были и разный другая сенсационные сообщения о голодовках, питании разными суррогатами, влекшими за собой если не смерть, то заболевания и т. п. Профессор доктор Высоцкий удостоверяет, что и в Казанской губернии хлеб пушной, или желудевый большею частью делался на показ, для экспорта, в виде доказательства отчаянного будто бы положения населения и с этой же целью предъявлялся в разных собраниях, но ни одного случая действительного питания населения таким хлебом, по его словам, констатировано не было»[xlviii].
Еще один знаковый в исторической ретроспективе эпизод. Курьезной, но в определенном ракурсе и глубоко символичной, может показаться история раздачи в Казанской, Нижегородской, Самарской и Симбирской губерниях кукурузы, которую купили по цене намного ниже ржи.
В конечном счете этот опыт дал весьма позитивные результаты. Однако поначалу жители этих губерний, которым кукуруза была «совершенно незнакома», просто не знали, что с ней делать. А.С.Ермолов комментирует: «Этим опять воспользовались газетные корреспонденты, усмотревшие в факте раздачи кукурузы чуть не преступление со стороны администрации. Не только люди— ни одна даже скотина кукурузы будто бы не ест, и только куры ее глотают и от нее даже жиреют, а лошади и скот прямо отворачиваются. Это я сам читал во многих газетах.
И действительно, крестьяне пользоваться кукурузой сперва не умели, и скот от нее отворачивался. Но ведь известно, что, например, степные лошади, никогда не видавшие овса, или лошади южных стран, привычные к ячменю или к той же кукурузе, на первых порах и от овса отворачиваются,—нельзя же из этого заключить, что овес—корм для лошадей непригодный?
Точно также всякий сельский хозяин знает, как трудно приучить скот ко всякому новому, непривычному для него корму—к корнеплодам, к тыкве, к силосованной кукурузе; несколько дней приходится с ним биться—морду воротит, не ест, а потом все коровы ревут от радости, когда воз силосованного корма въезжает во двор и начинается раздача. Точно также и при переходе с подножного корма на сухой зимний, коровы с тела спадают, молока убавляют, пока не привыкнут.
Для многих южных народов, даже у нас, на Кавказе, в Бессарабии, не говоря уже про Болгарию, Румынию, Италию, кукуруза составляет любимую, главную пищу сельского населения, а у нас крестьяне с голоду умирают, но есть ее не могут. Повторяю, на первых порах крестьяне не знали, как к ней приступить, пока их не научили, что кукурузу надо молоть, так же, как и всякий другой хлеб, на мельницах. Правда, что при размоле сухой и твердой кукурузы жернова требуют частой насечки, и мельники брали ее поэтому в размол неохотно. Затем из кукурузной муки действительно хлеба печь нельзя,—из нее делают лепешки или едят ее в виде каши (мамалыга— в Бессарабии, полента в Италии).
До этого крестьяне, которые будто бы питались желудевым и пушным, с виду похожим на навоз, хлебом,—не дошли и сами кукурузы почти не ели, невзирая даже на присылку из Бессарабии особых инструкторов, которые должны были показать, как с нею обращаться, но зато стали с большим успехом давать ее в корм скоту, который, отказываясь есть ее в натуральном, не размолотом виде, только добрел, когда начали употреблять ее в виде подсыпки к соломенной резке. Таким образом, эта охаянная крестьянами и газетными корреспондентами кукуруза населению впрок пошла и сослужила ему полезную службу, если не для пищи людям, то в виде подсобного корма для скота»[xlix].
Да уж, долгий путь прошла Россия от 1906 г. до момента, когда полвека спустя ее руководителя будут именовать «кукурузником»! До положения, когда кукурузу только что за Полярным кругом не будут сеять!
А вот нижеследующая информация далека от курьеза: «Бывали случаи, когда крестьяне предъявляли хлеб, наполовину почти смешанный с мякиной, годный только в пищу скоту. Действительно, такие случаи бывали, но что же оказывалось? Расследования показывали, что крестьяне розданный им доброкачественный продовольственный хлеб нередко продавали на сторону, а тот, действительно наполовину иногда смешанный с мякиною или отрубями хлеб, который раздавался им для прокормления скота, предъявляли как розданный будто бы на продовольствие.
Бывали заявления и о том, что крестьяне получали в продовольствие хлеб чуть не на половину смешанный с землею, с песком. По расследованию оказалось, что крестьяне – возчики по пути между железнодорожной станцией или складом, откуда им отпускался хлеб, и селением, куда он отправлялся, часть хлеба продавали и досыпали землею или песком, а затем, по приезде домой, уверяли своих односельчан, что такой негодный хлеб был им отпущен, что, разумеется, вызывало массу жалоб, а затем и корреспонденции в газетах. В Самарской губернии несколько таких случаев было проверено, причем возчики хлеба были уличены в продаже хлеба дорогою и привлечены к законной ответственности»[l].
Разумеется, и в последующие годы тональность СМИ не изменилась.
В Отчете по продовольственной кампании 1911-1912 гг. есть специальный раздел «Периодическая печать», в котором наглядно демонстрируются приемы российской прессы того времени. Подробно анализировать его здесь нет возможности, хотя, право, он того заслуживает.
За ходом начавшейся кампании внимательно следил П.А. Столыпин, «требовавший самого внимательного отношения к указанным сообщениям». В отчете приводится из его резолюций, «положенная им за несколько дней до мученической его кончины, по поводу газетной корреспонденции: «В.Э. Фришу. Обратите внимание на сегодняшнюю статью о положении Зауралья (Челябинский уезд) и на телеграмму из Симбирска. Что же касается заволжской голодовки, то тут нам надо приложить максимум энергии, надо обследовать все уголки. Для нас это дело совести»[li].
В ноябре и особенно в декабре 1911 г. число газетных сообщений с информацией и суждениями о ходе продовольственной кампании и положении дел на местах резко возросло, и «во многих из этих корреспонденций положение продовольственного дела представлялось в извращенном виде». Преемник П.А. Столыпина, Макаров, «признавая вполне естественным проявляемый обществом интерес к вопросам такой огромной важности», решил, что «правительство не может, тем не менее, мириться с допускаемым при этом некоторыми органами печати искажениями истины и обязано принимать меры против вовлечения читающей публики в заблуждение сообщениями неверных данных по вопросу столь выдающегося значения». МВД решило бороться с фальсификациями и начало внимательно следить за ходом освещения продовольственной кампании в печати. В январе 1912 года Управлением сельской продовольственной части МВД было сделано 52 сообщения и опровержения, в феврале – 39, в марте – 31 и в апреле – 22. О степени успеха этой контрпропаганды соотечественников судить трудно.
Однако о том, как освещалась продовольственная кампания, мы можем судить вполне. Нехитрая тактика тогдашних СМИ в отношении действий правительства коротко описывается не вполне академичными присловьем: «Что ни делает дурак, все он делает не так». Что бы не предпринимало правительство, газеты были недовольны – шла ли речь об организации общественных работ для миллионов людей (в эту кампанию они развернулись в несравненно более широком масштабе, чем прежде.) или о рытье канав вокруг поселков в Тургайской области. Не было буквально ни одной правительственной меры, которая не была бы опорочена, или – в лучшем случае – не объявлена сомнительной.
Так, «продолжая настаивать на том, что общественные работы не могут удовлетворить нужды населения, печать ссылалась на ничтожность предоставляемого заработка, каким считался, например, поденный заработок работницы в 30 коп.; причем указывались и заработки за сдельные работы в 10 коп.. — но таковые сообщения расследованием не подтвердились. Например, по проверке сообщения о том, что в Шадринском уезде были уволены с общественных работ крестьяне села Полевского за то, что жаловались на незначительность заработка, доходившего до 10 коп. в день на человека, оказалось, что Полевские крестьяне совсем в работах не участвовали, заработок же пешего рабочего в Шадринском уезде ниже 45 коп. в день не опускался. Точно также не подтвердилось и сообщение о малом заработке по Спасскому уезду, где пеший рабочий при сдельной работе в действительности получал в день от 50 до 70 коп….
В виду неоднократных, настойчивых, указаний газет на то, что тяжелые экономические условия заставляют население не только на много лет вперед в громадном количестве сдавать землю в аренду, но и продавать свои душевые наделы, Министерство Внутренних Дел, помимо запросов по поводу отдельных сообщений признало необходимым, полнее выяснить вопрос, и затребовало сведения о числе сделок по продаже надельной земли и о количестве запроданных десятин, с 1 сентября 1911 года по 1 февраля 1912 года и за то же время в предыдущем году. Согласно полученным сведениям, по 10-ти наиболее пострадавшим губерниям Европейской России в 1911-12 гг. число сделок против 1910-11 гг. было больше на 2283, а земли продано более на 13797 дес., причем, по сообщению Губернаторов, если и были единичные случаи продажи земли нуждающимися, то громадным большинством продавцов являлись крестьяне, проживавшие на стороне и не занимающиеся хозяйством». В этом смысле показательно «газетное сообщение», в котором говорилось, что два авторитетных наблюдателя, «объехавшие 60 селений Бузулукского уезда», установили, что их жители продали около 100 тыс.дес. надельной земли. А уездный съезд и местные нотариусы ответили на запрос МВД, что «количество проданной земли по всему Бузулукскому уезду за время с 12 августа 1911 года по 1 февраля 1912 г. равнялось всего лишь 4947 дес.».[lii]
Уменьшение поголовья скота – обычный спутник (и признак) неурожая, которое бывает следствием продажи его за бесценок, падежом от бескормицы или эпидемий, суровой зимы. Правительство действовало в этих условиях по закону – либо принимало излишний по местный условиям скот к зачету, либо выдавало корма в ссуду или продавало по заготовительной цене. Однако «эта точка зрения не разделялась многими органами печати, ставившими каждое уменьшение скота в вину Правительству, совершенно забывая, что к помощи владельцу 8-10 голов скота в неурожайной губернии в числе других был бы привлекаем плательщик податей —житель других губерний, подчас не имеющий и двух голов». Весьма характерное замечание.
Главным для прессы было обличение правительства. При этом, кроме информации из киргизских степей, большинство сообщений в о падеже скота оказалось неверными. Например, сообщалось, что в с. Старо-Борисовском, Спасского уезда Казанской губернии, от бескормицы пало 600 голов скота, а на поверку оказалось, что из общего количества в 1657 голов в данном селе пала всего одна лошадь из 24-х, переболевших мытом.
Но что такое одно село? Не тот масштаб.
Согласно «сообщению одной газеты по Самарской губернии, где будто бы, по подсчету Самарской губернской земской правы, с лета по 15 октября» у жителей губернии убыло 2,2 млн. лошадей и коров, в то время как в предыдущем году за тот же период времени прирост составил около 3 млн.голов
«Запрошенная местным Губернатором Самарская губернская земская управа уведомила, что указанных сведений у нее нет. Сведения о численности скота по губернии земством собираются два раза в год – 15 апреля и 15 октября. По этим данным на 15 апреля 1911 года в губернии было лошадей и крупного скота всего 2.212.951 голова: на 15 октября 1911 года осталось 1.735608 — только на 18594 головы менее того, что состояло на 15 октября 1910 года. Таким образом, за 6 месяцев 1911 года общее количество скота по губернии уменьшилось на 477.343 головы, а за тот же период времени, т.е. с 15 апреля но 15 октября, в 1910 году скота в губернии тоже не прибавилось, а убыло 93909 голов»[liii].
С декабря 1911 г. в СМИ стали «появляться телеграммы о случаях смерти от недоедания, а также о самоубийствах, вызванных голодом, и, наконец, было сообщено о распродаже голодными крестьянами детей киргизам. По сообщениям этим производились самые тщательные проверки не только местным губернским начальством, но проверялись они и при командировках на места чинов центральных учреждений, на которых возлагались особые поручения по продовольственному делу. Все эти сообщения оказались неверными.
Так, например, крестьянин Леонтий Павлов, якобы три дня просившийся на общественные работы и не принятый, умерший к вечеру третьего дня от голода, как оказалось, долгое время страдал одышкой, и, имея сына-хорошего работника и не нуждаясь, сам от работ по болезни отказался; умер скоропостижно.
Оказалось неверным и сообщение о смерти, удостоверенной якобы вскрытием, от питания одной гнилой картошкой трех детей с. Киязлы. Ничего общего с голодом не имели также причины смерти крестьян Березкина и Куликова.
Не подтвердилось и известие о смерти двух детей от голода в с.Сокуре. Духовенство, земский врач смотритель земского училища и члены волостного попечительства заявили, что таких случаев не было, а размер оказанной населению Сокур помощи указывает, что таких случаев и не могло быть.
Сообщения о смерти от голода в поселке Грузинове, Саратовского уезда, проверить не, удалось, так как такого поселка в данной местности не оказалось(!)…
Точно также не подтвердились и корреспонденции о самоубийствах от голода.
Крестьянин Калмыков, о котором сообщалось, что он голодая, пошел «в кусочки», а ничего не собрав, вернулся домой и повесился, оказался рабочим, живущим на готовых харчах в экономии помещика Устинова, получающим жалованье и совершенно не нуждающимся и никогда нищенством не занимавшимся. В виду семейного разлада и в сильно нетрезвом виде, Калмыков взял веревку и заявил, что пойдет вешаться, но его во время успели остановить.
Порезнов, о котором сообщалось, что он повесился, оказался жив и заявил, что о своем якобы покушении на самоубийство он узнал из газет…
Ничего общего с неурожаем, конечно, не имело и самоубийство алкоголика- живописца, покушавшегося на самоубийство в г.Саратове.
Большое впечатление произвела телеграмма из Оренбурга следующего содержания. «Врач отряда официально сообщает о том, что в поселке Денисовском Кустанайского уезда голодные крестьяне, не получая помощи, в отчаянии распродают своих детей киргизам».
Оказалось, что указанное сообщение действительно было сделано, но не врачом отряда, а переселенческим пунктовым фельдшером Сатуниным, который сделал его, побывав в конце ноября в поселках Денисовском, Коломенском, Гришинском и Карпыковском.
Дознанием, проведенном во всех посещенных Сатуниным поселком, установлено, что случаев продажи переселенцами своих детей киргизам ни одного не было, разговор же об этом возник в виду того, что крестьянин поселка Карпыковского, Михаил Перетянин, явившись 7 ноября в сельскую управу, требовал выдачи ему продовольственного пособия, назначенного в виду производившихся в то время общественных работ только семьям, не имеющим рабочих. И получив отказ, демонстративно грозил продать своего двенадцатилетнего сына бывшему у него в гостях киргизу Аяцкой волости Мандобеку Калманову, будто бы согласившемуся на эту покупку.
Этот прием понравился всему поселку, включившему 8 ноября эту угрозу в свой приговор, представленный крестьянскому начальнику 14 ноября, с ходатайством о выплате продовольствия. Поселок Карпыковский, имеющий 182 двора, заработал в течение осени 4156 руб. 76 коп. на общественных работах, а с 19 декабря, как и все перечисленные выше, получал продовольственную ссуду. В течение же первой половины 1911 года получил 31500 рублей деньгами домообзаводственных ссуд.
Крестьянин Перетянин перед описанным случаем два месяца служил возчиком казенного обоза, получая 18 рублей в месяц казенного жалованья. Фельдшер Сатунин объяснил, что основанием для донесения ему послужил случай с крестьянином»[liv].
Вот так российская пресса формировала у читателей картину окружающего мира.
Создается впечатление, что в редакциях была матрица с описанием болевых точек любой продовольственной кампании, качество заполнения которой зависело от уровня способностей конкретных репортеров. Совершенно очевидно, что советская журналистика родилась не в пустыне.
Кстати, в свете сказанного особенно ясна несостоятельность идеи о том, что правительство пренебрегало общественным мнением – поскольку в стране была реальная свобода слова, то власть постоянно была под микроскопом и под прицелом одновременно.
Однако становление гражданского общества – процесс двусторонний. Но о чем можно говорить, если каждый мелкий промах власти фиксировался со злорадным удовлетворением, если журналистская доблесть виделась в нагнетании апокалиптической атмосферы!
При этом Отчет показывает взвешенность позиции МВД, которая проста и разумна: «Заканчивая настоящий очерк, нельзя не признать заслуг прессы в тех случаях, когда ею были указаны недостатки, всегда возможные в таком большом деле, особенно при наших громадных расстояниях, малой населенности и недостаточном количестве администрации.
Внимательно относясь к голосу печати и стремясь к одной цели – удовлетворению действительной нужды, правительство имело возможность устранить эти недочеты. Если немало было сообщений, несоответствующих действительности и сильно преувеличенных, то далеко не всегда, надо полагать, они являлись следствием намеренной тенденциозности газет, и появление их объясняется часто многими другими обстоятельствами.
Размер разразившегося стихийного бедствия не мог не повлиять на психику населения; создалась почва весьма благоприятная для распространения все возможных слухов. Легенда о распродаже детей киргизам служит тому примером.
Известной долей впечатлительности не могли не заразиться и корреспонденты, особенно если они являлись городскими жителями (!). Печальная действительность бедной русской деревни не могла не вызвать в человеке, мало знакомом с крестьянским бытом, чувства жалости. Для многих корреспондентов трудно было разобраться в ее причинах, когда налицо ближайшая из них – неурожай. Трудно было для них определить пределы той помощи населению, которая в данном случае возлагалась законом на Министерство внутренних дел…
Трудно было разобраться и в справедливости жалоб и заявлений самого населения.
Громадное впечатление на всю читающую России произвело напечатанное в газетах воззвание Епископа Дионисия, в котором говорилось: «К Оренбургскому епархиальному начальству голодающие обращаются с просьбами о совершении последней литургии: - исповедуемся, пишут несчастные,—«и причастимся, чтобы встретить голодную смерть... Подобные известия не единичны».
На посланные по поводу вышеприведенного воззвания и Председателем Совета Министров, и Министром внутренних дел запросы епископ Оренбургский объяснил, что сообщение об обращении голодающих с просьбами о совершении последней литургии основано на словах прошения крестьян Петропавловского поселка. Кустанайского уезда от 5 октября, в котором крестьяне, прося о помощи, пишут, что приготовились к смерти. Других прошений такого содержания не было.
Из донесения Тургайского губернатора выяснилось, что в Петропавловском поселке осенью были открыты работы на всю сумму продовольственной потребности населения, а именно на 17908 руб., причем до 27 октября было уже заработано 3688 руб.
Будем надеяться, что, если Господу Богу угодно будет подвергнуть русских земледельцев новому тяжелому испытанию, то печать выяснением действительных нужд населения и указанием на всегда возможные недочеты в деле оказания помощи пострадавшим, еще более поможет правительству в достижении его единой цели: в пределах указанных законом облегчить положение населения. Чем строже будет относиться сама печать к делаемым ею сообщениям, тем авторитетнее будет ее голос, тем ценнее ее указания»[lv].
Таким образом, МВД выступает за сотрудничество с прессой, приводит примеры правоты СМИ и благодарит ее за участие в важнейшем деле помощи голодающим, подчеркивает единство их цели – помощи согражданам во время стихийного бедствия. Оно только просит некомпетентных людей быть осторожнее и щепетильнее, не делать предвзятых масштабных обобщений и не заниматься фальсификациями. А людей безответственных – идет ли речь о фельдшере Сатунине или о епископе Оренбургском хотя бы несколько задумываться о последствиях своих действий.
Что и говорить, с сарказмом, с невеселой иронией у чиновников МВД проблем не было. Как, впрочем, и у множества умных и тонких людей того времени, безнадежно наблюдавших за вакханалией, много лет подряд творившейся в печати (и не только), и тем не менее делавших свое дело.
Вместе с тем вся эта информация наглядно демонстрирует, в какой мере можно доверять «апокалиптическим» сообщениям дореволюционных СМИ. И, соответственно, актуализирует такую источниковедческую проблему, как проблема достоверности материалов прессы конца XIX - начала XX вв.
* * *
Вернемся, однако, к продовольственной кампании 1906-1907 гг.
Вот как резюмирует ее А.С. Ермолов: «Скажу, однако, что все эти опровержения заявленных, извращенных или преувеличенных фактов приводятся мною не для того, чтобы доказать отсутствие в посещенных мною губерниях нужды и народного бедствия – несомненно, что нужда была, она была, невзирая на все принятые меры, но тем не менее единичные случаи такой острой нужды, плохого питания, и часто даже полной нищеты отдельных крестьян, иногда целых даже селений и уездов – обобщать, распространять на весь пострадавший от неурожая район и на все поголовно население нельзя, как не следует вообще ничего преувеличивать.
Надо, наоборот, отметить, что благодаря принятым мерам, благодаря широкому ассигнованию денежных средств правительством, благодаря деятельности Красного Креста, земства, Общеземской организации, Вольного Экономического и Пироговского обществ и множества других учреждений, и развитию, хотя гораздо менее широкому, нежели в 1891 году частной благотворительности, с бедою удалось совладать и население пережило тяжкую годину с меньшими потерями и жертвами, нежели этого можно было даже ожидать» [lvi].
Нельзя не сказать о том, что драматический пафос опровергаемых Ермоловым газетных публикаций, как множества сообщений о массовом переходе крестьянства России «от постоянного недоедания к полной голодовке» заметно снижается некоторыми статистическими данными, прежде всего расходами на водку.
Таблица 15. Средний душевой расход на водку в 1904-1907 гг.
Средний душевой годовой | Увеличение в 1906-7 г. | ||||
Территория | расход на вино в коп. | в %% сравнительно с | |||
1904-5* | 1905-6* | 1906-7* | 1904-5 | 1905-6 | |
В 32-х губерниях | 457 | 486 | 498 | 7 | 2 |
В остальных губерниях | 387 | 429 | 464 | 19 | 8 |
По Империи | 416 | 453 | 478 | 15 | 5 |
Источник: Продовольственная кампания 1906-1907 гг. по данным материалов МВД. Спб. 1908. том 1. С.342
* С 1 июля текущего по 1 июля следующего года
Из таблицы 15 следует, что душевое потребление водки в 32-х губерниях и областях, на которые распространялась продовольственная кампания 1906-7 гг., было выше, чем в остальных губерниях и чем по Империи в целом, однако под влиянием неурожая относительно оно увеличилось меньше.
В таблицах 16 и 17 губернии разделены в зависимости от того, выросли или уменьшились в 1906-7 г. в сравнении с 1905-1906 г. расходы их жителей на спиртное.
Таблица 16. Губернии, в которых душевой расход на водку с 1 июля 1906 по 1 июля 1907 г. сравнительно с 1905-6 сельскохозяйственным годом увеличился (коп. на душу)
Губернии и области | 1 | 2 | 3 | Губернии и области | 1 | 2 | 3 |
Витебская | 310 | 36 | 679 | Оренбургская | 513 | 23 | 1288 |
Вятская | 330 | 22 | 1480 | Костромская | 519 | 33 | 1062 |
Казанская | 332 | 0 | 1064 | Орловская | 524 | 34 | 1584 |
Псковская | 370 | 38 | 604 | Харьковская | 535 | 12 | 2036 |
Акмолинская | 390 | 18 | 386 | Архангельская | 540 | 72 | 272 |
Воронежская | 414 | 24 | 1635 | Нижегородская | 541 | 3 | 1263 |
Новгородская | 415 | 46 | 815 | Смоленская | 572 | 46 | 1308 |
Пензенская | 456 | 15 | 1013 | Владимирская | 591 | 60 | 1332 |
Тамбовская | 461 | 6 | 1895 | Тульская | 655 | 54 | 1378 |
Калужская | 500 | 6 | 851 | Екатеринославская | 741 | 14 | 2588 |
Ставропольская | 500 | 14 | 703 | Астраханская | 1001 | 40 | 982 |
Рязанская | 501 | 42 | 1355 | Петербургская | 1391 | 54 | 4332 |
Источник: Продовольственная кампания 1906-1907 гг. по данным материалов МВД. Спб. 1908. том 1. С.343
Значения пунктов 1-3 первой строки:
1. Средний душевой расход на водку с 1.07.1906 по 1.07.1907 г.
2. Увеличение сравнительно с 1905-6 сельскохозяйственным годом
3. Потребление водки в губернии в тысячах ведер с 1.07.1906 по 1.07.1907 г.
Таблица 17. Губернии, в которых душевой расход на водку с 1 июля 1906 по 1 июля 1907 г. сравнительно с 1905-6 сельскохозяйственным годом уменьшился (коп.на душу)
Губернии и области | 1 | 2 | 3 | Губернии и области | 1 | 2 | 3 |
Тургайская | 123 | 127 | 79 | Симбирская | 387 | 2 | 891 |
Уральская | 153 | 13 | 138 | Саратовская | 427 | 11 | 1555 |
Уфимская | 319 | 67 | 1083 | Таврическая | 518 | 20 | 1199 |
Самарская | 376 | 56 | 1584 | Донская | 532 | 37 | 2122 |
Источник: Продовольственная кампания 1906-1907 гг. по данным материалов МВД. Спб. 1908. том 1. С.343
Значения пунктов 1-3 первой строки:
1. Средний душевой расход на водку с 1.07.1906 по 1.07.1907 г.
2. Уменьшение сравнительно с 1905-6 сельскохозяйственным годом
3. Потребление водки в губернии в тысячах ведер с 1.07.1906 по 1.07.1907 г.
Цифры и увеличения и снижения потребления водки, как можно видеть, различны (в Казанской потребление осталось на прежнем уровне), но лишь для Уфимской, Самарской и особенно Тургайской уменьшение достаточно заметно, в остальных же губерниях оно исчисляется несколькими процентами.
Средний душевой расход на водку в 1906-7 г. был равен 478 коп., и из таблиц 16-17 следует, что в 15-ти губерниях из 32-х расходы на водку оказались ниже этой цифры, а в 17-ти –выше.
Ермолов, в свою очередь, использует абсолютные погубернские цифры дохода от продажи питей, и картина, которую рисуют эти показатели, впечатляет. Он приводит данные о поступлении питейного дохода за 12 месяцев 1906–1907 г. в сравнении с двумя такими же предшествующими периодами по наиболее пострадавшим от голода 12-ти губерниям: Казанской, Нижегородской, Оренбургской, Орловской, Пензенской, Рязанской, Самарской, Саратовской, Симбирской, Тамбовской, Тульской и Уфимской. За период с 1 мая 1906 г. по 30 апреля 1907 г. от казенной продажи питей поступило дохода 130505 тыс.руб., за тот же период 1905–1906 г. – 129943 тыс.руб., за тот же период 1904–1905 г. –115454 тыс.руб. соответственно .
Таким образом, за голодный год население истратило на водку в этих бедствовавших губерниях на 562 тыс.руб. больше, чем в предыдущий год, и на 15051 тыс.руб. больше, чем за такой же период 1904–1905 г. Ермолов резюмирует: «В кампанию 1906–1907 гг. было израсходовано на ссудную помощь населению в тех 12-ти губерниях, о которых здесь идет речь, 128329 т.р. Пропито же в них за 12 мес., с 1 мая 1906 г. по 30 апреля 1907 г. вина на сумму 130505 т.р., т. е. на 2176 т.р. более той суммы, которую население в этих губерниях получило за предохранение его от голода и на обсеменение его полей» [lvii].
Оценить масштаб этих цифр будет проще с учетом того, что крейсер «Варяг» обошелся России в 4,2 млн. руб.[lviii], что броненосец типа «Полтава» стоил 10,7 млн.руб., а типа «Бородино» - 14,6 млн.руб. В «Истории СССР с древнейших времен» говорится, что стоимость кораблей и вооружений, потерянных в ходе русско-японской войны, оценивалась почти в четверть млрд. рублей.[lix] К.Ф. Шацилло оценивал стоимость потерянных кораблей в 230 млн.руб., а с учетом флотского оборудования Порт-Артура – в 255 млн.руб.[lx] (То есть, порядок затрат понятен.
Другими словами, сказанное следует понимать так, что жители лишь 12-ти (!) из 90 губерний и областей России всего за два года (при том, что для большинства этих губерний оба года были неурожайными) выпили водки на сумму, превышающую стоимость большинства боевых кораблей Балтийского и Тихоокеанского флотов Империи вместе взятых, а также вооружений, уничтоженных и захваченных японцами в Порт-Артуре и др.
Это определенно не согласуется с сообщениями оппозиционных СМИ «о поголовной народной нищете, об остром и всеобщем голодании в пострадавших от неурожая губерниях» .
Тем интереснее, как МВД объясняло рост расходов на спиртное. Размер душевого потребления водки в России после 1861 г. находился в зависимости главным образом от размера акцизной ставки, а следовательно и стоимости водки: чем ниже была акцизная ставка (в 60-х годах - 4-5 коп. за градус спирта) и, соответственно, дешевле водка, тем выше было душевое потребление и наоборот. В 1890-х годах потребление вина упало почти наполовину (акцизная ставка была 9,25 коп. и 10 коп.). Аналогичные явления отмечались и в других странах (Бельгия, Франция и т.д.).
Следующим по значимости фактором был урожай хлебов. С середины 1880-х гг. наибольшее падение потребления водки (с 0,57 вед. до 0,50 вед.) совпало с неурожайным 1891 г., и затем уровень потребления колебался явно в зависимости от урожая. Однако с 1905 года душевое потребление водки начало возрастать, несмотря на следовавшие один за другим (1905 и 1906 г.г.) неурожаи.
Вот как составители Отчета интерпретируют это явление: «Несомненно, что появились новые, поднявшие душевое потребление вина, причины, в значительной степени обессилившие влияние не только неурожаев, но и других неблагоприятных экономических условий. Таковыми, по данным Главного Управления неокладных сборов и казенной продажи питей следует признать прежде всего приподнятое настроение (sic!), в котором находилось население под влиянием политических событий последних лет, сопровождавшихся местами аграрными беспорядками, погромами, разбоями, грабежами, уклонением от платежей государственных и земских повинностей, выборкой вкладов из сберегательных касс вследствие революционных воззваний и т.п. Кроме того, в городах, где главным образом и замечалось повышение потребления вина, немалую роль сыграл праздничный отдых приказчиков торговых заведений и ломовых извозчиков. Наконец, отмена выкупных платежей, сократив расходы сельского населения, тоже до некоторой степени способствовала усилению потребления вина, равно как и прилив в деревню денег в виде пособий, выдававшихся вследствие общей мобилизации.
На перечисленные причины ссылаются большинство управляющих акцизными сборами в своих донесениях Министерству Финансов. Некоторые из них останавливаются при этом также на небывалом увеличении количества крестьянских свадеб, в зависимости от возвращения с войны запасных, в нередких случаях привезших с собою денежные сбережения, причем указывают и на наплыв в деревню рабочих, работавших на стороне и вернувшихся в родные деревни вследствие закрытия фабрик и заводов.
При неурядицах и смутах, охвативших сельскую жизнь, указывают отчеты управляющих акцизными сборами, крестьяне, совершенно выбитые из обычной колеи и крайне возбужденные всякого рода слухами об улучшении тем или иным путем их материального благосостояния, вполне естественно отбросили мысль о сбережении копейки про черный день, нередко тратя на вино даже последние деньги. Нельзя, наконец, обойти молчанием имевшие место, по свидетельству управляющих акцизными сборами, случаев реализации продовольственных ссуд и употребления получавшихся при этом денег на приобретение спиртных напитков»[lxi].
В плане характеристики положения населения заслуживают также внимания сведения о потреблении населением остальных предметов косвенного обложения, таких, как пиво, спички, сахар, нефть (керосин) и махорка. Поступление этих налогов в государственные доходы является не менее важным показателем благосостояния населения, чем расходы на водку, поскольку расширяет спектр жизненных потребностей, которая традиционной историографией неявно (а некоторыми ее адептами – и вполне явно!) сводится к потреблению углеводов и воды из колодцев.
Таблица 18. Душевое потребление и душевой расход на предметы косвенного обложения в 1904-1907 гг.
ПИВО | САХАР | МАХОРКА | СПИЧКИ | НЕФТЬ | Всего на | ||||||
Годы | 1 | 2 | 3 | 2 | 3 | 2 | 4 | 2 | 3 | 2 | душу коп. |
1904 | 38 | 41 | 13,3 | 169 | 1,07 | 24 | 2,1 | 21 | 11,2 | 35 | 290 |
1905 | 42 | 47 | 14,5 | 184 | 1,02 | 22 | 2,0 | 20 | 15,0 | 52 | 325 |
1906 | 50 | 58 | 14,7 | 187 | 1,09 | 24 | 2,3 | 23 | 14,0 | 46 | 338 |
1907 | 51 | 60 | 15,6 | 197 | 1,04 | 23 | 2,6 | 26 | 16,0 | 52 | 358 |
Источник: Продовольственная кампания 1906-1907 гг. по данным материалов МВД. Спб. 1908. том 1. С.343
Значения пунктов 1-4 первой строки:
1. Потребление на душу в ведрах
2. Душевой расход в копейках
3. Потребление на душу в фунтах
4. Потребление на душу в коробках (пачках)
Из таблицы можно видеть, что суммарный душевой расход населения на указанные предметы составил в 1904 г. 290 коп., в 1905 г. – 325 коп., в 1906 г. – 338 коп. и в 1907 г. – 358 коп. [lxii]. Это значит, что если в 1904 г. семья из шести человек (средняя семья по переписи 1897 г.) тратила на эти товары 17,4 руб. в год, то в 1907 – уже 21,48 руб., т.е. на 23,4% больше.
При этом расходы на махорку и нефть не увеличиваются. Но первый факт объясняется не сокращением потребления табака, а ростом потребления дешевых папирос (20 штук за 5 и 6 коп.) «не только среди ремесленников, мастеровых и крестьян, проживающих в городах, но и среди сельского населения», показатели продаж которых ежегодно растут.[lxiii] Нефтяная промышленность России переживала в это время трудности, усугубленные активным участием Баку в революции 1905 г.
Статистика поступления косвенных налогов по губерниям и месяцам велась только для «вина», а для указанных продуктов – только по Империи и по календарным годам. Тем не менее, приведенные данные показывают, что потребление предметов косвенного обложения ни в 1906, ни в 1907 г., несмотря на неурожай, постигший большую часть страны не сократилось.
Здесь следует заметить, что А.С.Ермолов не был бы большим ученым, если бы анализируя борьбу с недородом 1908 г., последовавшим после введения нового порядка взыскания продовольственных долгов, с заметным подъемом не отметил бы следующие факты: «Любопытно при этом отметить одно явление, уже с осени подмеченное лично мною и некоторыми другими наблюдателями сельской жизни в пределах губернии, в которых в 1908 г. оказался более или менее хороший урожай. Явление это подтвердилось затем и цифрами официальной статистики. Это именно—не увеличение, а скорее некоторое уменьшение в потреблении вина населением, сокращение пьянства, не взирая на то, что в руки крестьян попадали от продажи по дорогой цене избыточного хлеба гораздо большие средства, нежели обыкновенно. «Отвез воз хлеба на базар,—ан, глядь, рублей 20 — 25 в кармане», говорили крестьяне и старались деньгами, собственным трудом да благословением Божьим заработанными, распорядиться разумнее, нежели теми, который они выручали в так называемые голодные годы от продажи дарового, по их понятиям, царского способия. Теперь же они знали, что способия не будет; хотя в некоторых случаях крестьяне и порывались за ним обратиться, но встретили решительный отпор своим домогательствам, а потому и стали расчетливее»[lxiv].
Подтверждая свое мнение статистикой поступления питейного дохода, Ермолов резюмирует: «Понижение питейного дохода по сравнению с 1907 и 1908 годами констатировано за первые месяцы 1909 года и по всей Империи, что даже побудило Государственную Думу сократить по росписи на 1909 год ожидаемый доход от казенной винной операции и от сборов с питей на 18,5 миллионов рублей.
Нельзя не отметить, что такой факт, как понижение питейного дохода после года сравнительно для большей части Империи по урожаю благоприятного, представляется знаменательным, свидетельствуя о некотором уже как бы отрезвлении населения против прежнего времени, без всяких притом изменений или ограничений в самых условиях питейной торговли»[lxv].
Вернемся, однако, к неурожаю 1906-1907. Понятно, насколько важной характеристикой экономического состояния населения является брачность. Из 12-ти наиболее пострадавших губерний снижение брачности в 1906-7 г. отмечается в четырех – в Нижегородской, Оренбургской,Самарской, и Уфимской, а в остальных – Казанской, Орловской, Пензенской, Рязанской, Саратовской, Симбирской, Тамбовской и Тульской брачность в 1906-7 г.в той или иной степени повышается.[lxvi]
Не нужно специально пояснять также, насколько важны и интересны данные о динамике вкладов населения в сберкассах – самом массовом и демократичном виде сбережений (процентными и иными ценными бумагами владела очень небольшая часть жителей страны), тем более в периоды, подобные 1906-1907 гг.
А.С. Ермолов считает важным подчеркнуть, что «наряду с такой печальной стороной русской народной жизни, как потребление вина на десятки миллионов рублей в то самое время, когда более или менее значительная часть населения находилась в состоянии полной нищеты и даже голодала, и во всяком случае не могла обходиться без правительственной и частной помощи», зафиксировано поступление больших сумм в тех же пострадавших от неурожая губерниях, денег в сберегательные кассы» [lxvii].
Вот лишь некоторые данные, относящиеся к тем же 12 неурожайным губерниям за период с 1 мая 1906 по 30 апреля 1907 г. К началу этого года в сберкассах этих губерний находилось вкладов на сумму 154700 тыс.руб.
В течение 12 месяцев было внесено 103700 тыс.руб.
За то же время востребовано вкладов на 86600 тыс.руб.
Наличность вкладов на 1 мая 1907 г. 171800 тыс.руб.
Итого прирост за 12 месяцев 17100 тыс.руб.
Среди 12 губерний, к которым относятся эти данные, нет ни одной, где сумма выданных вкладов превышала бы поступления, хотя размер прироста вкладов был неодинаков.
Ермолов отказывается «основывать какие-либо определенные выводы на этих данных», он понимает при этом, что из армии возвращались запасные солдаты, что деньги в сберкассы откладывали, конечно, не те крестьяне, у которых не было хлеба не то что на продажу, а и на собственную еду. Да и неурожай на всей территории пострадавшего района был «пестрым», а не сплошным. Тем не менее «во всяком случае, заслуживает полного внимания тот факт», что к началу августа, когда неурожай был уже налицо, население 32 пострадавших губерний и областей «встретило этот бесхлебный год с запасом сбережений от прежних лет в 533,6 млн. руб., а к 1 июля следующего за тем года, не только этого запаса не истощило, а еще увеличило его на 66,5 млн. руб.» [lxviii].
Специалисты МВД предприняли анализ данной проблемы, который представляется и интересным и весьма поучительным для понимания рассматриваемых сюжетов в принципе, поскольку акцентирует недопустимость поспешных и примитивных суждений о столь сложной проблеме, как потребление населения.
В середине продовольственной кампании (к 1 Января 1907 г.) вклады населения в сберкассах достигали почти 1035 млн.руб. и были почти в девять раз больше суммы денежных процентных вкладов в учреждениях Государственного Банка и казначействах.
Количество сберкнижек составляло 5664 тысяч и в сто раз превышало число счетов по денежным вкладам учреждений Государственного Банка и казначейств (это к вопросу об имущественном расслоении в дореволюционной России!). Из общей суммы денежных вкладов на долю 5364 тыс. единоличных вкладчиков приходилось 945.392 тыс. рублей. Средний размер этих последних вкладов составлял только 176 руб. против 2500 руб. среднего размера денежных процентных вкладов Государственного Банка и казначейств. Сберкасс в России насчитывалось уже более чем 6,5 тысяч, и свою клиентуру они находили во всех слоях населения, в том числе среди городских и сельских тружеников. Может ли анализ движения этих вкладов дать информацию о влиянии неурожая 1906 г. на жизнь населения?
Ответить на этот вопрос именно для 1906-1907 гг. совсем непросто. В октябре, ноябре и декабре 1905 г. под влиянием левой агитации произошла массовая выборка вкладов из сберкасс (революционеры хотели и этим дестабилизировать Власть), и отток средств за эти месяцы выразился в громадной сумме 148,6 млн. руб. С 1 Января 1906 г. начался обратный процесс, продолжавшийся весь год, и к концу 1906 г. общая сумма вкладов сберкасс увеличилась на 171,1 млн. руб., в то время как средний годовой прирост этих вкладов за наиболее благоприятное по их росту пятилетие 1899-1903 г.г. составил всего 42,7 млн. руб.
Можно думать, что возврат ранее изъятых вкладов шел и в течение первого полугодия 1907 г., поскольку прирост вкладов за эти шесть месяцев составил 48 млн. руб., т.е. превысил упомянутый выше средний прирост за целый год. Кроме того, с 1 Февраля 1906 г. процент по вкладам сберкасс вырос с 3,6% до 4%, и, видимо, это тоже в какой-то степени повлияло на рост вложений.
Таким образом, период продовольственной кампании 1906- 1907 г.г. совпадает с периодом усиленного притока вкладов в сберкассы, происходившего под влиянием форсмажорных обстоятельств. Поэтому ни абсолютные размеры прироста вкладов за этот период (85,7 млн.руб. по Империи и 48,2 млн.руб. по губерниям и областям, население которых пользовалось продовольственной ссудой), ни сопоставление этих сумм с суммами прироста вкладов в предшествующие годы, не могут дать корректной картины степени воздействия неурожая 1906 г. на движение вложений.
Чтобы обнаружить это влияние, авторы Отчета прибегли к сопоставлению относительных размеров прироста вкладов в регионах с разной урожайностью, исходя из предположения, что по остальным признакам эти регионы находились в одинаковых условиях (см. таблицу 19).
Таблица 19. Сопоставление относительных размеров прироста вкладов в различных местностях Империи в 1906-1907 гг.
Движение денежных вкладов гос.сберкасс во время продов.кампании 1906-1907 гг. млн.руб. | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |
1. По Империи | 962,7 | 85,7 | 32,7 | 1081,1 | 8,9 |
2.По всем губерниям, пользовав. | 533,6 | 48,2 | 18,3 | 600,1 | 9,0 |
продовольственной помощью | |||||
3.По 19-ти наиболее | 293,1 | 22,1 | 10,3 | 325,5 | 7,5 |
пострадавшим губерниям | |||||
4.По остальным пострадавшим | 240,5 | 26,1 | 8,0 | 274,6 | 10,8 |
губерниям | |||||
5.По благополучным губерниям | 429,1 | 37,5 | 14,4 | 481,0 | 8,7 |
6.По благополучным губерниям, | |||||
соседним с областью недорода | 189,4 | 18,0 | 6,6 | 214,0 | 9,5 |
7.По остальным благополучным | |||||
губерниям | 239,7 | 19,5 | 7,8 | 267,0 | 8,1 |
Источник: Продовольственная кампания 1906-1907 гг. по данным материалов МВД. Спб. 1908. том 1. С.354-355
Значения пунктов 1-5 первой строки:
1. Остаток вкладов к 1 июля 1906 г. (млн.руб.)
2. Прирост вкладов (млн.руб.)
3. Сумма процентов, причисленных за 1906 г.
4. Остаток вкладов к 1 июля 1907 г. (млн.руб.)
5. Размер прироста вкладов (%)
Данные таблицы 19 показывают, что в период продовольственной кампании прирост вкладов по всем сберегательным кассам Империи составил 8,9% остатка этих вкладов на 1 июля 1906 г. В губерниях, получавших продовольственную помощь, прирост вкладов был чуть выше - 9,0% остатка вкладов, а в остальных регионах Империи прирост был меньше – 8,7% остатка вкладов.
Площадь, охваченная неурожаем 1906 года была значительно больше, чем во время неурожая 1891 г., но в 1906 г. он был, как говорили тогда «пестрым», т.е. в некоторых губерниях, одни уезды пользовались продовольственною помощью, а в других урожай был такой, что там покупали для нее зерно. Поэтому в той же таблице отдельно показано движение вкладов в местностях, больше пострадавших от неурожая.
Оказалось, что в 19 губерниях, потребовавших усиленной продовольственной помощи прирост вкладов равнялся 7,5% остатка, т. е. был значительно ниже общего прироста по Империи[lxix].
Наоборот, в остальных местностях, которые получали продовольственную помощь, но пострадали от неурожая не так сильно, прирост вкладов был значительно выше общего прироста по Империи и достигал 10,8% остатка.
Кроме того, в таблице 19 шестым пунктом отдельно показано движение вкладов по 11 губерниям, соседним с губерниями неурожайными и большей частью имевшим такой сбор хлебов, который позволял делать закупки зерна для продовольственной помощи.[lxx] По этим губерниям прирост вкладов составляет 9,5% остатка, т.е. также превышает общий прирост по Империи, хотя он и ниже размера прироста (10, 8%) в местностях, частично пораженных неурожаем.
Что же дает таблица 19 для понимания влияние неурожая 1906 г. на движение вкладов в сберкассах?
Наименьший прирост вкладов (7,5%) оказался, как и следовало ожидать, в губерниях наиболее пораженных неурожаем. Но все же снижение прироста в этих губерниях не столь велико (7,5% против 8,9% общего прироста по Империи), как можно было бы ожидать, принимая во внимание размер недорода хлебов и объем сумм, потребовавшихся на продовольственную помощь населению этих губерний.
Логично предположить, что повышение прироста вкладов идет параллельно с повышением урожая, но и это не так. Наибольший прирост вкладов (10,8%) дали не губернии с хорошим урожаем, а те, которые постиг неурожай, пусть и не самый сильный, но такой, что обойтись без продовольственной помощи они не могли. При этом прироста вкладов в этих губерниях был так велик, что именно за счет него общий прирост вкладов по всем губерниям и областям, пользовавшимся продовольственною помощью (9,0%), оказался на 0,3% выше прироста вкладов остальных местностей Империи и на 0,1% выше общего прироста по Империи.
Авторы Отчета объясняют отсутствие полного соответствия между размером урожая в отдельных районах и объемом прироста вкладов сберкасс, исходя из тезиса о двойственном влиянии, которое должен оказывать на движение вкладов неурожай.
Понятно, что недород хлебов размеров 1906 г. воздействовал на благосостояние широких слоев населения, прежде всего крестьян, а затем всех тех малоимущих людей, у которых главной статьей расходов была еда. Но одновременно, как и всякое большое экономическое явление, неурожай действовал и в обратном смысле, способствуя росту благосостояния отдельных лиц и даже некоторых групп населения.
При неурожае обычно растут цены на хлеб, снижается стоимость скота, увеличивается предложение рабочих рук, и от этого выигрывают все, кто сохраняет запасы хлеба от прежних урожаев и может выгодно их реализовать, скупщики скота, те промышленники, в бизнесе которых главное значение имеет стоимость рабочих рук и т.д.
Соответственно такой «амбивалентности» влияния на благосостояние, неурожай и на движение вкладов в сберкассах действует одновременно в противоположных направлениях. Одни не могут делать сбережения или даже вынуждены забирать свои вклады, а другие, наоборот, увеличивают свои вложения. Поэтому, считают авторы Отчета, в размерах прироста вкладов сберкасс, рассматриваемых в связи с последствиями неурожая, нужно видеть результат, сальдо этих двух противоположных движений, происходивших под влиянием одной общей причины.
Исходя из этого данные таблицы 19 можно интерпретировать следующим образом.
В соседних с полосой недорода губерниях, а также в пораженных им частично, неурожай настолько серьезно увеличил благосостояние отдельных лиц в сравнении с противоположным влиянием , что итогом стал прирост вкладов, превышавший общий прирост по Империи.
Там же, где неурожай был наиболее острым, его неблагоприятное воздействие на массы населения оказалось сильнее и коснулось благосостояния и более зажиточных людей, что снивелировало противоположные тенденции и повлияло на движение вкладов в сторону снижения прироста.
Подобная интерпретация соотношения между неурожаем l906 г. и динамикой вкладов верна и для других неурожайных лет.
Очень интересно в этом плане сопоставление 1906 и 1891 гг.
В 1891 г. вклады сберкасс также капитально увеличились, поскольку за 1889-1891 гг. число сберкасс выросло почти в 4 раза – с 622 до 2322 – и они стали, наконец, достаточно массовым явлением российской жизни.
По общим размерам недород хлебов в 1891 г. был близок к недороду 1906 г. и, хотя он захватил меньшее пространство, однако в пораженных им местностях он был равномернее и сильнее.
Таблица 20. Движение вкладов в 1891 г.
Движение денежных вкладов гос.сберкасс в 1891 г. (млн.руб.) | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |
1. По Империи | 138,9 | 16,2 | 6,2 | 191,3 | 33,2 |
2. По неурожайным губерниям | 44,3 | 13,1 | 1,9 | 59,3 | 30,0 |
3. По благополучным губерниям | 94,6 | 33,1 | 4,3 | 132,0 | 35,0 |
4. Из благополучных по 11-ти соседним с неурожайными | 29,5 | 12,2 | 1,3 | 43,0 | 41,4 |
5. По остальным благополучным, кроме 11-ти. | 65,1 | 20,9 | 3,0 | 89,0 | 32,1 |
Источник: Продовольственная кампания 1906-1907 гг. по данным материалов МВД. Спб. 1908. том 1. С.358
Значения пунктов 1-5 первой строки:
1. Остаток вкладов на 1 января 1891 г. (млн.руб.)
2. Прирост вкладов (млн.руб.)
3. Сумма процентов, причисленных за 1891 г.
4. Остаток вкладов к концу 1891 г. (млн.руб.)
5. Размер прироста вкладов (%)
Из таблицы 20 следует, что общий прирост вкладов за 1891 г. огромен - 32,9%, и даже в губерниях, постигнутых неурожаем, он составляет 30% и относительно это понижение в 9,6% значительно меньше аналогичного показателя за 1906-1907 гг. – 15,7%. Наивысший прирост вкладов (41,4%) наблюдается в 1891 г. в 11 губерниях, находившихся вблизи губерний, пострадавших от неурожая[lxxi].
И здесь нельзя не увидеть соответствия с тем, что в 1906-1907 гг. наивысший прирост вкладов фиксируется в губерниях с пестрым недородом, и это, видимо, очень характерный момент.
Таблица 21. Число книжек и сумма вкладов лиц, занимающихся земледелием и сельскими промыслами в государственных сберкассах в 1898-1914 гг. (тыс.книжек и тыс.руб.)
Вклады до 25 руб | от 25 до 100 руб. | от 100 до 500 руб | свыше 500 руб. | В С Е Г О | ||||||
годы | книжек | сумма | книжек | сумма | книжек | сумма | книжек | сумма | книжек | сумма |
1897 | 122,6 | 798,0 | 103,9 | 5702,0 | 153,2 | 33086,0 | 50,8 | 38084,0 | 430,5 | 776,7 |
1898 | 142,2 | 1002,2 | 132,9 | 7260,6 | 197,9 | 42702,3 | 68,2 | 51160,1 | 541,2 | 102125,2 |
1900 | 183,1 | 1313,3 | 175,7 | 9652,3 | 273,1 | 59611,5 | 94,5 | 70376,7 | 726,4 | 140953,8 |
1901 | 216,4 | 1593,4 | 206,1 | 11346,8 | 320,1 | 69794,2 | 108,6 | 81461,7 | 851,3 | 164196,1 |
1903 | 303,5 | 2117,1 | 266,6 | 14743,0 | 401,5 | 87808,8 | 138,7 | 111540,4 | 1110,2 | 216209,3 |
1905 | 376,7 | 2588,4 | 290,9 | 16019,5 | 405,6 | 87974,3 | 135,3 | 100246,7 | 1208,6 | 206828,9 |
1906 | 392,1 | 2714,8 | 332,0 | 18541,3 | 500,0 | 110368,7 | 172,9 | 130230,1 | 1397,1 | 261854,9 |
1909 | 526,0 | 3669,4 | 436,0 | 24170,9 | 660,4 | 147837,4 | 233,5 | 177126,0 | 1855,9 | 352803,7 |
1910 | 578,5 | 4177,4 | 479,0 | 26691,0 | 716,2 | 159828,6 | 253,1 | 191348,3 | 2026,8 | 382045,3 |
1911 | 619,8 | 4142,9 | 509,1 | 28889,3 | 785,6 | 175577,3 | 287,7 | 212046,7 | 2202,1 | 420656,2 |
1912 | 674,4 | 4531,3 | 550,0 | 30545,0 | 855,7 | 190449,7 | 307,1 | 232996,3 | 2387,3 | 458522,3 |
1913 | 751,8 | 4928,0 | 575,2 | 32300,1 | 899,0 | 201705,0 | 320,7 | 241315,7 | 2546,6 | 480248,8 |
1914 | 778,6 | 5086,4 | 587,8 | 33044,3 | 944,1 | 209165,8 | 330,9 | 254304,9 | 2641,4 | 501601,4 |
Источник: Ежегодник Министерства финансов на 19… год. Спб.
Таблица 22. Доля книжек и суммы вкладов каждой категории вкладчиков в общей сумме книжек и вкладов лиц, занимающихся земледелием и сельскими промыслами в государственных сберкассах в 1898-1914 гг.
Вклады до 25 руб | от 25 до 100 руб. | от 100 до 500 руб | свыше 500 руб. | В С Е Г О | ||||||
годы | книжек | сумма | книжек | сумма | книжек | сумма | книжек | сумма | книжек | сумма |
1897 | 28,5 | 1,0 | 24,1 | 6,7 | 35,6 | 42,0 | 11,8 | 50,2 | 100 | |
1898 | 26,3 | 0,98 | 24,6 | 7,1 | 36,6 | 41,8 | 12,6 | 50,1 | 100 | 100 |
1900 | 25,2 | 0,93 | 24,2 | 6,8 | 37,6 | 42,3 | 13,0 | 49,9 | 100 | 100 |
1901 | 25,4 | 0,97 | 24,2 | 6,9 | 37,6 | 42,5 | 12,8 | 49,6 | 100 | 100 |
1903 | 27,3 | 0,98 | 24,0 | 6,8 | 36,2 | 40,6 | 12,5 | 51,6 | 100 | 100 |
1905 | 31,2 | 1,25 | 24,1 | 7,7 | 33,6 | 42,5 | 11,2 | 48,5 | 100 | 100 |
1906 | 28,1 | 1,04 | 23,8 | 7,1 | 35,8 | 42,1 | 12,4 | 49,7 | 100 | 100 |
1909 | 28,3 | 1,04 | 23,5 | 6,9 | 35,6 | 41,9 | 12,6 | 50,2 | 100 | 100 |
1910 | 28,5 | 1,09 | 23,6 | 7,0 | 35,3 | 41,8 | 12,5 | 50,1 | 100 | 100 |
1911 | 28,1 | 0,98 | 23,1 | 6,9 | 35,7 | 41,7 | 13,1 | 50,4 | 100 | 100 |
1912 | 28,3 | 0,99 | 23,0 | 6,7 | 35,8 | 41,5 | 12,9 | 50,8 | 100 | 100 |
1913 | 29,5 | 1,03 | 22,6 | 6,7 | 35,3 | 42,0 | 12,6 | 50,2 | 100 | 100 |
1914 | 29,5 | 1,01 | 22,3 | 6,6 | 35,7 | 41,7 | 12,5 | 50,7 | 100 | 100 |
Источник: см. таблицу 21.
Дальнейшее будет понятно, исходя из структуры вкладов в сберкассах России, пред о которой дают таблицы 21 и 22. От комментариев их я пока воздержусь, а замечу следующее.
Хотя свыше 50% книжек приходилось на мелких и средних вкладчиков, имевших до 100 руб. на книжке, на счетах средне-крупных (100-500 руб.) и самых крупных вкладчиков (свыше 500 руб.) было сосредоточено более 91% денег, и именно от этих сумм реально зависела картина движения вкладов. Данное соотношение, как можно видеть, мало менялось во времени. Поэтому неурожай 1906 г. мог сказаться сколько-нибудь значимо на приросте вкладов лишь за счет значительных клиентов. Они, владевшие сотнями рублей, среди лиц, занимавшихся земледелием и сельскими промыслами, были настоящими капиталистами и, конечно, меньше других страдали от недорода, а, при случае, именно они и увеличивали свое благосостояние в такие периоды.
Поэтому незначительное, на первый взгляд, понижение прироста вкладов в регионах, наиболее пострадавших от неурожая 1906 г. (7,5% против 8,9% общего прироста), которое не слишком важно для общих результатов работы сберкасс, выступает в силу сказанного в другом свете. Оно говорит об относительной серьезности негативного влияния неурожая на жизнь крестьян. То же, понятно, относится и к 1891 г.
Полагаю, что методику анализа специалистами МВД статистики сберкасс следует проверить на материалах других неурожайных лет – 1901, 1908 и 1911-1912 гг.
Что же следует из описания продовольственной кампании 1906-1907 гг.?
Полагаю, источники говорят о том, что на фоне неурожая и нужды части, но отнюдь не всего населения даже в пострадавших губерниях, происходит жизнь во всей своей полноте. Причем в 1905-1906 гг. она даже далеко выходит за пределы нормы – не только из-за «аграрных беспорядков, погромов, разбоев, грабежей», вызвавших своеобразную «приподнятость населения», но и в связи с окончанием бессмысленной войны, с возвращением солдат с фронта, со свадьбами и многим другим. Люди продолжает печалиться и радоваться, как они это и делают всегда, даже на фоне неурожая.
Да, есть болезни, которые всегда возникают при истощении организма и с которыми борются медики, но нет смертей от голода. И главное – нет населения, брошенного своим правительством на произвол судьбы, населения, оставленного один на один с природным (а не созданным специально) катаклизмом.
Представление о правительственной политике в отношении пострадавшего от стихийных бедствий населения не будет полным без упоминания о том, что в случае неурожая перевозки производились по льготным и пониженным тарифам. Так, в 1891 г. хлеб в пострадавшие районы транспортировался по ставке 1/100 с пуда и версты, по свидетельствам земских управ и правительственных учреждений или со скидкой в 52% с общей формулы без предъявления таких свидетельств, а перевозка кормов (сено, солома, барда, дробина, гуща и выжимки) стоила 3 коп. с вагона в 610 пудов со свидетельствами, и 6 коп. в случае их отсутствия; по аналогичным тарифам перевозился рогатый скот, лошади и дрова. Льготами пользовались лица, уезжавшие из пострадавших районов на заработки. Грузы, отправлявшиеся учреждениями общества Красного Креста, епархиальными комитетами и губернаторами транспортировались бесплатно.
Когда в 1892 г. началась эпидемия холеры, чрезвычайными тарифами была сделана скидка в 75% с общих тарифов для проезда врачей, студентов-медиков 4-го и 5-го курсов, фельдшеров и фельдшериц, сестер милосердия и других лиц санитарного и медицинского персонала, а также необходимых для борьбы с холерой оборудования и медикаментов. Но уже с 1894 г. все такие перевозки стали бесплатными[lxxii].
И в последующие годы правительство придерживалось той же линии.
Итак, во второй половине XIX - начале XX вв. продовольственная помощь в разнообразных формах была очень важной частью правительственной политики. Правительство Империи тратило огромные средства на организацию помощи пострадавшим от неурожая жителям, и во всяком случае, в отличие от советского правительства, не заставляло людей в одиночку бороться с нуждой.
Вместе с тем
Статистика против публицистики: о благосостоянии населения.
В нашем распоряжении есть и другие данные, которые не совмещаются с негативистским подходом к жизни пореформенной России.
Первый их комплекс касается «непосильных платежей» крестьянства. Сетования на них, как и на «постоянные голодовки», были неотъемлемым атрибутом картины народных страданий, созданной дореволюционной оппозицией.
При этом всем известные факты уменьшения правительством налогового бремени, лежащего на населении, сознательно преуменьшались и даже игнорировались, или, как мы увидим, получали предвзятую интерпретацию.
После 1855 г. в налоговой стратегии правительства происходят важные изменения. Начавшийся переход к общегражданскому строю не мог не сказаться на структуре податного обложения. Значительно снизилось, в частности, значение прямых налогов в бюджете, к уплате налогов стали привлекаться категории жителей, ранее свободные от нее, усилилось обложение имущих классов, центр тяжести был перенесен на косвенное налогообложение и др. Александр III в 1880-х гг. уменьшил выкупные платежи, а затем отменил подушную подать, а Николай II с 1907 г. – и выкупные платежи. Все это в совокупности резко уменьшило обременение крестьянства налогами, а рабочие их не платили вовсе[lxxiii].
Эти сюжеты освещается в современной историографии,[lxxiv] однако для понимания логики дореволюционной оппозиции немалый интерес представляет статья о налогах, помещенная в словаре Брокгауза и Ефрона.
Таблица 23. Общая сумма дохода от прямых и косвенных налогов (млн.руб.) и их относительная роль в бюджете страны (%)
Годы | Прямые налоги | Косвенные налоги | Итого налогов | Отношение к общей сумме обыкнов. доходов, % | ||
Сумма, млн. руб. | Отношение к общей сумме налогов, % | Сумма, млн. руб. | Отношение к общей сумме налогов, % | |||
1832 | 43 | 36,6 | 74,7 | 63,4 | 117,7 | 85,9 |
1837 | 50,9 | 41,1 | 72,9 | 58,9 | 123,8 | 78,1 |
1847 | 52,1 | 32,7 | 107,8 | 67,3 | 159,9 | 76,3 |
1857 | 54,8 | 29,0 | 133,8 | 71,0 | 188,6 | 60,9 |
1867 | 93,5 | 33,0 | 187,3 | 67,0 | 280,8 | 64 |
1877 | 133,9 | 33,0 | 272,2 | 67,0 | 406,1 | 67,9 |
1881 | 133,9 | 29,9 | 327,7 | 70,1 | 461,6 | 64,1 |
1886 | 124,3 | 24,4 | 385,1 | 75,6 | 509,4 | 65,8 |
1887 | 81,3 | 16,8 | 401,9 | 83,2 | 483,2 | 58,9 |
1891 | 88,5 | 17,0 | 432,5 | 83,0 | 521 | 58,5 |
1892 | 91,3 | 16,3 | 466,9 | 83,7 | 558,2 | 57,9 |
1897 | 101,4 | 14,5 | 596,4 | 85,5 | 697,8 | 49,3 |
Источник: Энциклопедический словарь «Россия». Л.1991. С.198
Из таблицы 23 нетрудно видеть, что к концу века доля прямых налогов в общей сумме налогов снижается.
Таблица 24. Структура прямых налогов в 1867-1897 гг. (млн.руб.)
Вид налогов | 1867 | 1877 | 1887 | 1897 |
Подушные подати | 37,2 | 56,8 | 1,1 | 1,3 |
Оброчная подать | 34 | 33,8 | 2,4 | 2,4 |
Налоги местные с земель и др. недвижимых имуществ и личные | 10,6 | 16,4 | 19,9 | 16,5 |
Налог на недвижимые имущества в городах | 2,1 | 4,3 | 6,3 | 7,8 |
Гос.поземельн.налог | нет | 7,7 | 12,4 | 8 |
Промысловый налог | 9,5 | 15 | 28,9 | 46,6 |
Налог с денежн. Капиталов | Нет | Нет | 11,7 | 15,6 |
Квартирный налог | Нет | Нет | Нет | 3,2 |
Итого | 93,5 | 133,9 | 81,3 | 101,4 |
Источник: Энциклопедический словарь «Россия» Л.1991. С.199
Таблица 24 детализирует компоненты прямых налогов в пореформенной России. Комментируется она так: «В 1867 г. прямые налоги, лишенные сословного характера (т.е. падавшие не на одних крестьян, а на все классы) приносили только 22,2 млн. руб., в 1877 г. – 43,4, в 1887 г. – 78,7 в 1897 – уже 97,7 млн. руб. Из сравнения цифр за 1877 и 1897 г. видно важное значение податной реформы, осуществленной Бунге и его преемниками: из податной системы исключено на 90,6 млн. руб. налогов, лежавших на одном крестьянском населении, и увеличено на 54,3 млн. руб. обложение, падающее на все классы населения, в большем или меньшем соответствии с их платежной способностью. Необходимо, однако, помнить, что оброчная подать, исключенная из состава податной системы, продолжает поступать в увеличенном размере в виде выкупных платежей с бывших государственных крестьян, так что действительное облегчение тяжести сборов, лежавших исключительно на крестьянах, представляет гораздо меньшую сумму, чем указано выше»[lxxv]
Здесь мы видим один из стандартных демагогических приемов русской интеллигенции – нехотя констатировать имевшие крупнейшее значение действия Власти в пользу крестьян и тут же их дезавуировать, считая при этом выкупные платежи налогом, а не выплатой ссуды!
Далее, в разделе «Выкупные платежи» в статье говорится, что они «по своему происхождению представляют уплату крестьянами процентов и погашения по выданной казною ссуде, но по способу взимания и раскладке и по установившемуся на них воззрению плательщиков (!) они ничем (!?) не отличаются прямых налогов. Так на них смотрит и правительство…»[lxxvi]. Сказанное, конечно, – неотразимый аргумент в пользу того, чтобы считать элементарную ипотеку прямым налогом! Это один из множества примеров спекулятивных манипуляций, в которых русская интеллигенция очень поднаторела после 1861 г.
Представление о динамике выкупных платежей дает таблица 25.
Таблица 25. Поступления от выкупных платежей (тыс.руб.).
Год | Сумма |
1867 | 23635 |
1877 | 41128 |
1887 | 91953 |
1892 | 77088 |
1895 | 101297 |
1897 | 88518 |
Источник: Энциклопедический словарь «Россия» Л.1991. С.201
Далее в статье развивается начатая уже идейная линия: «Составляя обложение, и притом весьма высокое одного только класса населения, выкупные платежи играют в усиленной степени ту же роль, какую прежде играли подушные сборы, поддерживая деление народа на привилегированные и непривилегированные классы. Уже в 1881 г. было признано, что облегчение в выкупных платежах для многих местностей должно иметь большее значение, чем отмена подушного налога. С тех пор экономическое положение крестьянского населения во многих местностях значительно ухудшилось.
Противоречие, существующее между платежной способностью крестьян и высотою обложения, выражается в постоянном росте недоимок. Следующая таблица, заимствованная из труда Н.Бржеского («Недоимочность и круговая порука сельских обществ»), рисует рост недоимок по окладным сборам с сельских обывателей:
Таблица 26. Оклады и недоимки в конце XIX вв.
Пятилетия | Оклад | Поступление | Недоимка | Доля недоимок к окладу |
1871-1875 | 134669 | 134466 | 30061 | 22,3 |
1876-1880 | 143453 | 140701 | 31744 | 22,1 |
1881-1885 | 136129 | 126583 | 40423 | 29,7 |
1886-1890 | 103835 | 102633 | 43478 | 41,9 |
1891-1895 | 103011 | 93016 | 98144 | 95,2 |
Источник: Энциклопедический словарь «Россия» Л.1991. С.201
Итак, несмотря на понижение оклада, недоимки постоянно увеличиваются и абсолютно и относительно, особенно за последнее десятилетие, что служит ясным доказательством непосильности для населения лежащего на нем податного бремени. Особенно сильное влияние на рост недоимок оказал голодный 1891-й г. в пострадавших губерниях… В 1897 г. сумма недоимок составила 105,2 милл.руб., т.е. достигла 108% оклада»[lxxvii].
В целом этот текст – типичная для того времени вариация на тему вины Власти за народные страдания, а заодно – по факту – и за собственное существование. Вполне понятно, как повлиял голод 1891-1892 г. на платежеспособность большой части крестьян – недоимки увеличились с 43,5 млн.руб. в пятилетии 1886-1890 до 98,1 млн.руб. в 1891-1895 гг.
Вместе с тем интересно сопоставить эти цифры и их комментарий, полный патетического сострадания, со средней величиной питейного дохода в 1891-1895 гг., составившей 276,6 млн.руб.
Таким образом, несмотря на грядущий народнический Апокалипсис, имеющий будто бы воспоследовать из материализации таблицы 26, несмотря на «непосильность для населения лежащего на нем податного бремени» питейный доход в казну поступал исправно и даже в размерах втрое превышавших задолженность крестьян казне.
Замечу также, что о сложении 50 млн.руб. продовольственных долгов с крестьян Александром III в 1892 г. в Энциклопедическом словаре не говорится ни слова. А ведь, начиная с 1892 г., Власть постоянно прощала продовольственные долги населения. После свадьбы Николая II и рождения у него наследника всякий раз прощалось не менее 50 млн.руб. И это были далеко не все «послабления» по продовольственной части.[lxxviii] К слову говоря, «Царский паек» - в этом сходились все здравомыслящие современники– весьма способствовал воспитанию чувства социального иждивенчества и других подобных чувств у населения страны в конце XIX - начале XX вв.
Для понимания значения перемен, произведенных Н.Х. Бунге с одобрения Александра III важно следующее. Перевод остававшихся временнообязанными крестьян на обязательный выкуп и причисление их к крестьянам-собственникам с 1 января 1883 г. означало, что реформа 1861 г. «получила логическое завершение». В день своей коронации Александр III подписывает Манифест, по которому из 28,6 млн.руб. недоимок, накопившихся к концу года, списываются 13,8 млн.руб., а в следующем году по высочайшему повелению – еще 2,3 млн.руб.[lxxix]
В.Л. Степанов пишет: «Понижение выкупных платежей несколько ослабило налоговый пресс на сельское население. К 1 января 1892 г. из общей суммы первоначального капитального долга 886,3 млн.руб. было списано 167,6 млн.руб., т.е. 18,9 процентов. Для сравнения – за 1862-1892 гг. крестьянство с большим трудом выплатило за свои наделы 175,7 млн.руб. (19,1%). Однако это не привело к более исправному поступлению в Казначейство выкупных платежей. В неурожайные 1885 и 1886 гг. недоимки возросли до 16,2 и 18,6 млн.руб. Особой величины они достигли в период голода 1891-1892 гг. – 22,3 и 29 млн.руб.»[lxxx].
Возможно, оценить отношение жителей страны в конце XIX - начале XX вв. к проблеме недоимок поможет таблица 27
Таблица 27. Динамика недоимок по окладным сборам и выкупным платежам в конце XIX - начале XX вв. (тыс.руб.)
Вид налога | 1897 | 1898 | 1899 | 1900 | 1901 | 1902 | 1905 | 1906 | 1911 | 1913 | |
Налог с недвиж.в городах, посадах, мест. | 640 | 628 | 718 | 870 | 2089 | 1101 | 1017 | 4945 | 1892 | 8111 | |
Государственный поземельный налог: | |||||||||||
с земель сельских сословий | 336 | 569 | 193 | 171 | 164 | 202 | 1167 | 3892 | 5285 | 1752 | |
с земель частных владельцев | 533 | 617 | 719 | 772 | 765 | 742 | 1205 | 2277 | 1841 | 1895 | |
с земель,принадл.городам | 7 | 8 | 11 | 11 | 12 | 13 | 18 | 43 | 39 | 40 | |
с земель Гл.упр.уделов | 9 | 11 | 15 | 14 | 4 | 9 | 2 | 69 | 27 | 5 | |
Гос.квартирный налог | 243 | 265 | 346 | 455 | 543 | 651 | 1097 | 1301 | 1722 | 1619 | |
Выкуп.платежи б.гос.крестьян | 65739 | 73179 | 75069 | 74933 | 76508 | 77620 | 26319 | 32193 | 12219 | 0 | |
Выкуп.платежи б.помещ.крест. | 34525 | 38124 | 39101 | 39305 | 39829 | 40509 | 20154 | 22705 | 6767 | 0 | |
Выкуп.платежи б.удел.крестьян | 3641 | 4726 | 4604 | 4516 | 4688 | 4801 | 1630 | 2326 | 1168 | 0 |
Источник: Ежегодник Министерства финансов (далее: МФ). Вып. 19… года.
Из таблицы можно видеть, что величина недоимок сокращается только по выкупным платежам, а по большинству окладных сборов увеличивается, в том числе по поземельному налогу с частных владельцев и по квартирному налогу, разумеется, по абсолютной величине не сопоставимых с выкупными платежами. Между тем ни помещики, ни домовладельцы в нашем представлении не относятся к категории нуждающихся граждан Империи. Кстати, общее число домовладений в 1913 г. в 50-ти губерниях составляло 953,5 тысячи, и из 2288 тыс. квартир налогом на общую сумму 7,6 млн.руб. облагалось 782,7 тыс., примерно третья часть.[lxxxi]
Понятно, что степень пунктуальности в коллизиях, связанных с уплатой задолженности, – сюжет индивидуальный. Неправильно представлять наших предков, как людей, которые в 100% жизненных ситуаций только и мечтали немедленно платить по счетам. В этом они не слишком сильно отличались от многих из нас. По самым разным причинам люди, как известно, весьма часто склонны оттягивать платежи.
Конечно, степень поступления платежей в большой мере определяется правовым полем (или отсутствием такового), точнее, мерой ретивости властей. Известно, что Вышнеградский активно взыскивал недоимки по отмененной подушной подати, и это определенно не улучшило положения крестьян губерний, которым вскоре предстояло пережить 1891-1892 гг. После событий этих лет усердие властей несколько умерилось.
А теперь приглядимся к народническому «Апокалипсису» 1897 г. поближе.
В таблице 28 представлены данные по всем окладным сборам и выкупным платежам. Они на доли процента увеличивают размеры крестьянских окладов и недоимок по выкупным платежам и поэтому вполне позволяю судить о крестьянской задолженности в целом.
Таблица 28. Оклад, поступление и недоимки по окладным сборам и выкупным платежам в 1897 г. в 50-ти губерниях Европейской России (тыс.руб.).
Годовой | Поступило | К 1 января | в т.числе | доля не | |
Губернии | оклад | и зачтено | 1898 г. | не подлеж. | подлеж. |
недоимок | взысканию | взысканию | |||
Архангельская | 236 | 238 | 3 | 0 | 0 |
Астраханская | 937 | 854 | 208 | 0 | 0 |
Бессарабская | 2187 | 2360 | 135 | 0 | 0 |
Виленская | 1184 | 1223 | 72 | 3 | 4,2 |
Витебская | 1222 | 1302 | 70 | 14 | 20,0 |
Владимирская | 2707 | 2716 | 424 | 107 | 25,2 |
Вологодская | 1781 | 1786 | 63 | 10 | 15,9 |
Волынская | 1893 | 2055 | 168 | 17 | 10,1 |
Воронежская | 4960 | 3707 | 9064 | 28 | 0,3 |
Вятская | 4962 | 5002 | 822 | 199 | 24,2 |
Гродненская | 1047 | 1085 | 86 | 33 | 38,4 |
Донская | 866 | 890 | 132 | 95 | 72,0 |
Екатеринославская | 2172 | 2218 | 115 | 3 | 2,6 |
Казанская | 3765 | 3153 | 12911 | 5260 | 40,7 |
Калужская | 1837 | 1787 | 67 | 7 | 10,4 |
Киевская | 3443 | 3526 | 124 | 0 | 0,0 |
Ковенская | 2223 | 2224 | 393 | 2 | 0,5 |
Костромская | 1971 | 1957 | 242 | 16 | 6,6 |
Курляндская | 1055 | 1165 | 768 | 74 | 9,6 |
Курская | 4423 | 3211 | 3424 | 109 | 3,2 |
Лифляндская | 947 | 935 | 115 | 0,6 | 0,5 |
Минская | 1116 | 1143 | 18 | 0,5 | 2,8 |
Могилевская | 1399 | 1427 | 29 | 3 | 10,3 |
Московская | 4074 | 4072 | 4725 | 3114 | 65,9 |
Нижегородская | 2438 | 1970 | 8214 | 6693 | 81,5 |
Новгородская | 1561 | 1581 | 381 | 149 | 39,1 |
Олонецкая | 281 | 289 | 5 | 0,0 | |
Оренбургская | 885 | 1305 | 3904 | 1175 | 30,1 |
Орловская | 3473 | 1444 | 6520 | 1347 | 20,7 |
Пензенская | 2715 | 2522 | 5540 | 3725 | 67,2 |
Пермская | 3283 | 3267 | 3713 | 168 | 4,5 |
Подольская | 2931 | 2966 | 281 | 3 | 1,1 |
Полтавская | 1530 | 1532 | 14 | 1 | 7,1 |
Псковская | 1143 | 1497 | 1111 | 82 | 7,4 |
Рязанская | 3145 | 1680 | 4637 | 2576 | 55,6 |
Самарская | 3506 | 3554 | 10728 | 6620 | 61,7 |
Петербургская | 3264 | 3288 | 802 | 258 | 32,2 |
Саратовская | 3728 | 3148 | 4619 | 368 | 8,0 |
Симбирская | 1987 | 1864 | 4092 | 3233 | 79,0 |
Смоленская | 1746 | 1756 | 237 | 53 | 22,4 |
Таврическая | 1359 | 1364 | 37 | 0 | 0,0 |
Тамбовская | 4774 | 2935 | 6249 | 147 | 2,4 |
Тверская | 2760 | 2785 | 139 | 45 | 32,4 |
Тульская | 2730 | 1313 | 5361 | 552 | 10,3 |
Уфимская | 932 | 721 | 2848 | 2066 | 72,5 |
Харьковская | 4149 | 4316 | 1985 | 0 | 0,0 |
Херсонская | 2705 | 2932 | 439 | 12 | 2,7 |
Черниговская | 1766 | 1774 | 34 | 3 | 8,8 |
Эстляндская | 108 | 107 | 8 | 0 | 0,0 |
Ярославская | 2142 | 2145 | 57 | 17 | 29,8 |
Всего 50 губерний | 113448 | 104091 | 106133 | 38388,1 | 36,2 |
Источник: Ежегодник Министерства финансов. Выпуск 1900 г. Спб., 1901. С.102-113.
106 миллионов рублей – очень большие деньги для России конца XIX - начала XX вв., и когда в цитированной выше статье из Брокгауза и Ефрона говорится, что рост недоимок «служит ясным доказательством непосильности для населения лежащего на нем податного бремени», эти слова, конечно, заслуживают внимания. Однако когда начинается «персонификация» задолженности, картина становится более внятной и обретает иной масштаб убедительности.
Таблица 29. Губернии с наибольшей величиной недоимок по окладным сборам в 1897 г.
Губернии | 1 | 2 | Губернии | 1 | 2 |
Казанская | 12911 | 12,2 | Саратовская | 4619 | 4,4 |
Самарская | 10728 | 10,1 | Симбирская | 4092 | 3,9 |
Воронежская | 9064 | 8,5 | Оренбургская | 3904 | 3,7 |
Нижегородская | 8214 | 7,7 | Пермская | 3713 | 3,5 |
Орловская | 6520 | 6,1 | Курская | 3424 | 3,2 |
Тамбовская | 6249 | 5,9 | Уфимская | 2848 | 2,7 |
Пензенская | 5540 | 5,2 | Харьковская | 1985 | 1,9 |
Тульская | 5361 | 5,1 | Псковская | 1111 | 1,0 |
Московская | 4725 | 4,5 | Всего | 99645 | 93,9 |
Рязанская | 4637 | 4,4 | 50 губерний | 106133 | 100 |
Источник: см. таблицу 28.
Значения пунктов 1-2 первой строки:
1. Величина недоимок к 1 января 1898 г.
2. Доля в общей сумме недоимок по 50-ти губерниям Европейской России
Как следует из таблицы 28, свыше половины указанной задолженности в 106 млн.руб. сосредотачивают губернии Казанская, Самарская, Воронежская, Нижегородская, Орловская и Тамбовская – 53,7 млн.руб., или 506%, а 12 губерний с недоимками более 4 млн.руб. – 82,7 млн.руб., или 77,9%. Всего же на 18 губерний с задолженностью свыше 1 млн.руб. приходится 93,9% всей суммы недоимок по 50-ти губерниям Европейской России.
Из этого следует, во-первых, что к остальным 32-м губерниям сказанные слова о «непосильности» отношения не имеют, и это важно.
Во-вторых, этот список почти идентичен со списком губерний, получивших наибольшие объемы продовольственной помощи (таблица 14), и это лишний раз обращает внимание на оценки А.С. Ермоловым корневых причин неудовлетворительного положения крестьянского хозяйства в этих губерниях.
Теперь обратимся собственно к выкупным платежам 1897 г.
Таблица 30. Структура выкупных платежей (тыс.руб. и %) в 1897 г.
Оклад | Оклад | Оклад | Всего | Оклад | Оклад | Оклад | Всего | |
Губернии | б.гос.кр. | б.помещ | б.удел | оклада | б.гос.кр. | б.помещ | б.удел | оклада |
тыс.руб. | тыс.руб. | тыс.руб. | тыс.руб. | % | % | % | % | |
Архангельская | 140 | 0 | 72 | 212 | 66,0 | 0,0 | 34,0 | 100 |
Астраханская | 474 | 17 | 4 | 495 | 95,8 | 3,4 | 0,8 | 100 |
Бессарабская | 659 | 1104 | 0 | 1763 | 37,4 | 62,6 | 0 | 100 |
Виленская | 393 | 567 | 0 | 960 | 40,9 | 59,1 | 0 | 100 |
Витебская | 220 | 866 | 0 | 1086 | 20,3 | 79,7 | 0 | 100 |
Владимирская | 835 | 1550 | 142 | 2527 | 33,0 | 61,3 | 5,6 | 100 |
Вологодская | 1109 | 495 | 115 | 1719 | 64,5 | 28,8 | 6,7 | 100 |
Волынская | 304 | 1286 | 0 | 1590 | 19,1 | 80,9 | 0 | 100 |
Воронежская | 3770 | 817 | 0 | 4587 | 82,2 | 17,8 | 0 | 100 |
Вятская | 4564 | 58 | 225 | 4847 | 94,2 | 1,2 | 4,6 | 100 |
Гродненская | 410 | 444 | 0 | 854 | 48,0 | 52,0 | 0 | 100 |
Донская | 226 | 401 | 0 | 627 | 36,0 | 64,0 | 0 | 100 |
Екатеринославская | 1448 | 411 | 0 | 1859 | 77,9 | 22,1 | 0 | 100 |
Казанская | 3137 | 306 | 50 | 3493 | 89,8 | 8,8 | 1,4 | 100 |
Калужская | 464 | 1245 | 0 | 1709 | 27,2 | 72,8 | 0 | 100 |
Киевская | 524 | 2274 | 0 | 2798 | 18,7 | 81,3 | 0 | 100 |
Ковенская | 721 | 1283 | 0 | 2004 | 36,0 | 64,0 | 0,0 | 100 |
Костромская | 451 | 1192 | 224 | 1867 | 24,2 | 63,8 | 12,0 | 100 |
Курляндская | 846 | 0 | 0 | 846 | 100,0 | 0,0 | 0 | 100 |
Курская | 2818 | 1288 | 0 | 4106 | 68,6 | 31,4 | 0 | 100 |
Лифляндская | 384 | 0 | 0 | 384 | 100,0 | 0,0 | 0 | 100 |
Минская | 180 | 766 | 0 | 946 | 19,0 | 81,0 | 0 | 100 |
Могилевская | 123 | 1165 | 0 | 1288 | 9,5 | 90,5 | 0 | 100 |
Московская | 832 | 1178 | 113 | 2123 | 39,2 | 55,5 | 5,3 | 100 |
Нижегородская | 720 | 1382 | 106 | 2208 | 32,6 | 62,6 | 4,8 | 100 |
Новгородская | 685 | 706 | 70 | 1461 | 46,9 | 48,3 | 4,8 | 100 |
Олонецкая | 253 | 3 | 4 | 260 | 97,3 | 1,2 | 1,5 | 100 |
Оренбургская | 758 | 36 | 3 | 797 | 95,1 | 4,5 | 0,4 | 100 |
Орловская | 1440 | 1577 | 132 | 3149 | 45,7 | 50,1 | 4,2 | 100 |
Пензенская | 1552 | 947 | 0 | 2499 | 62,1 | 37,9 | 0,0 | 100 |
Пермская | 2527 | 544 | 47 | 3118 | 81,0 | 17,4 | 1,5 | 100 |
Подольская | 496 | 2152 | 0 | 2648 | 18,7 | 81,3 | 0 | 100 |
Полтавская | 375 | 802 | 0 | 1177 | 31,9 | 68,1 | 0 | 100 |
Псковская | 468 | 583 | 0 | 1051 | 44,5 | 55,5 | 0 | 100 |
Рязанская | 1294 | 1603 | 0 | 2897 | 44,7 | 55,3 | 0 | 100 |
Самарская | 2472 | 270 | 455 | 3197 | 77,3 | 8,4 | 14,2 | 100 |
Петербургская | 233 | 518 | 113 | 864 | 27,0 | 60,0 | 13,1 | 100 |
Саратовская | 2220 | 932 | 131 | 3283 | 67,6 | 28,4 | 4,0 | 100 |
Симбирская | 206 | 761 | 803 | 1770 | 11,6 | 43,0 | 45,4 | 100 |
Смоленская | 439 | 1192 | 0 | 1631 | 26,9 | 73,1 | 0 | 100 |
Таврическая | 1055 | 53 | 0 | 1108 | 95,2 | 4,8 | 0 | 100 |
Тамбовская | 2986 | 1398 | 0 | 4384 | 68,1 | 31,9 | 0 | 100 |
Тверская | 1091 | 1372 | 91 | 2554 | 42,7 | 53,7 | 3,6 | 100 |
Тульская | 578 | 1902 | 0 | 2480 | 23,3 | 76,7 | 0 | 100 |
Уфимская | 550 | 181 | 66 | 797 | 69,0 | 22,7 | 8,3 | 100 |
Харьковская | 2909 | 757 | 0 | 3666 | 79,4 | 20,6 | 0 | 100 |
Херсонская | 1229 | 563 | 0 | 1792 | 68,6 | 31,4 | 0 | 100 |
Черниговская | 548 | 739 | 0 | 1287 | 42,6 | 57,4 | 0 | 100 |
Эстляндская | 5 | 0 | 0 | 5 | 100,0 | 0 | 0 | 100 |
Ярославская | 653 | 1305 | 0 | 1958 | 33,4 | 66,6 | 0 | 100 |
ВСЕГО | 52774 | 40991 | 2966 | 96731 | 54,6 | 42,4 | 3,1 | 100 |
Источник: Ежегодник Министерства финансов. Выпуск 1900 г. Спб., 1901. С.117. Подсчеты автора.
Таблица 31. Структура недоимок по выкупным платежам в 1897 г. (тыс.руб. и %)
Губернии | б.гос. | б.помещ. | б.удел. | Всего | б.гос. | б.помещ. | б.удел. | Всего |
Тыс.руб. | Тыс.руб. | Тыс.руб. | Тыс.руб. | % | % | % | % | |
Архангельская | 3 | 0 | 0 | 3 | 100,0 | 0,0 | 0 | 100 |
Астраханская | 0,02 | 0 | 0 | 0,02 | 100,0 | 0,0 | 0 | 100 |
Бессарабская | 5 | 72 | 0 | 77 | 6,5 | 93,5 | 0 | 100 |
Виленская | 17 | 8 | 0 | 25 | 68,0 | 32,0 | 0 | 100 |
Витебская | 7 | 34 | 0 | 41 | 17,1 | 82,9 | 0 | 100 |
Владимирская | 92 | 324 | 4 | 420 | 21,9 | 77,1 | 1,0 | 100 |
Вологодская | 23 | 38 | 1 | 61,6 | 37,3 | 61,7 | 1,0 | 100 |
Волынская | 7 | 89 | 0 | 96 | 7,3 | 92,7 | 0 | 100 |
Воронежская | 7297 | 1690 | 0 | 8987 | 81,2 | 18,8 | 0 | 100 |
Вятская | 786 | 19 | 14 | 819 | 96,0 | 2,3 | 1,7 | 100 |
Гродненская | 4 | 33 | 0 | 37 | 10,8 | 89,2 | 0 | 100 |
Донская | 1 | 119 | 0 | 120 | 0,8 | 99,2 | 0 | 100 |
Екатеринославская | 33 | 41 | 0 | 74 | 44,6 | 55,4 | 0 | 100 |
Казанская | 11213 | 1527 | 125 | 12865 | 87,2 | 11,9 | 1,0 | 100 |
Калужская | 16 | 50 | 0 | 66 | 24,2 | 75,8 | 0 | 100 |
Киевская | 11 | 57 | 0 | 68 | 16,2 | 83,8 | 0 | 100 |
Ковенская | 56 | 268 | 0 | 324 | 17,3 | 82,7 | 0 | 100 |
Костромская | 64 | 157 | 10 | 231 | 27,7 | 68,0 | 4,3 | 100 |
Курляндская | 756 | 0 | 0 | 756 | 100,0 | 0,0 | 0 | 100 |
Курская | 2781 | 601 | 0 | 3382 | 82,2 | 17,8 | 0 | 100 |
Лифляндская | 87 | 0 | 0 | 87 | 100,0 | 0,0 | 0 | 100 |
Минская | 0,7 | 2 | 0 | 2,7 | 25,9 | 74,1 | 0 | 100 |
Могилевская | 6 | 15 | 0 | 21 | 28,6 | 71,4 | 0 | 100 |
Московская | 1359 | 3110 | 168 | 4637 | 29,3 | 67,1 | 3,6 | 100 |
Нижегородская | 2682 | 5210 | 266 | 8158 | 32,9 | 63,9 | 3,3 | 100 |
Новгородская | 68 | 298 | 6 | 372 | 18,3 | 80,1 | 1,6 | 100 |
Олонецкая | 5 | 0,024 | 0 | 5,0 | 99,5 | 0,5 | 0 | 100 |
Оренбургская | 3614 | 245 | 22 | 3881 | 93,1 | 6,3 | 0,6 | 100 |
Орловская | 3567 | 2749 | 29 | 6345 | 56,2 | 43,3 | 0,5 | 100 |
Пензенская | 3292 | 2230 | 0 | 5522 | 59,6 | 40,4 | 0 | 100 |
Пермская | 3613 | 74 | 4 | 3691 | 97,9 | 2,0 | 0,1 | 100 |
Подольская | 10 | 224 | 0 | 234 | 4,3 | 95,7 | 0 | 100 |
Полтавская | 4 | 0,07 | 0 | 4,07 | 98,3 | 1,7 | 0 | 100 |
Псковская | 386 | 715 | 0 | 1101 | 35,1 | 64,9 | 0 | 100 |
Рязанская | 2164 | 2431 | 0 | 4595 | 47,1 | 52,9 | 0 | 100 |
Самарская | 8309 | 1091 | 1262 | 10662 | 77,9 | 10,2 | 11,8 | 100 |
Петербургская | 85 | 260 | 19 | 364 | 23,4 | 71,4 | 5,2 | 100 |
Саратовская | 3041 | 1296 | 210 | 4547 | 66,9 | 28,5 | 4,6 | 100 |
Симбирская | 674 | 1967 | 1440 | 4081 | 16,5 | 48,2 | 35,3 | 100 |
Смоленская | 27 | 188 | 0 | 215 | 12,6 | 87,4 | 0 | 100 |
Таврическая | 3 | 0,8 | 0 | 3,8 | 78,9 | 21,1 | 0 | 100 |
Тамбовская | 3880 | 2240 | 0 | 6120 | 63,4 | 36,6 | 0 | 100 |
Тверская | 31 | 92 | 11 | 134 | 23,1 | 68,7 | 8,2 | 100 |
Тульская | 1503 | 3804 | 0 | 5307 | 28,3 | 71,7 | 0 | 100 |
Уфимская | 1854 | 926 | 51 | 2831 | 65,5 | 32,7 | 1,8 | 100 |
Харьковская | 1824 | 118 | 0 | 1942 | 93,9 | 6,1 | 0 | 100 |
Херсонская | 277 | 47 | 0 | 324 | 85,5 | 14,5 | 0 | 100 |
Черниговская | 8 | 9 | 0 | 17 | 47,1 | 52,9 | 0 | 100 |
Эстляндская | 0,4 | 0 | 0 | 0,4 | 100,0 | 0,0 | 0 | 100 |
Ярославская | 2 | 48 | 0 | 50 | 4,0 | 96,0 | 0 | 100 |
ВСЕГО | 65548 | 34517 | 3642 | 103707 | 63,2 | 33,3 | 3,5 | 100 |
Источник: Ежегодник Министерства финансов. Выпуск 1900 г. Спб., 1901. С.117. Подсчеты автора.
Теперь выделим из таблиц 30 и 31 данные о самых задолженных губерниях.
Таблица 32. Структура оклада выкупных платежей и недоимок по ним в губерниях с наибольшей задолженностью в 1897 г. (тыс.руб.)
Губернии | Оклад выкупных платежей | Недоимки | ||||||
Б.гос.кр. | б.помещ | б.удел | Всего | б.гос. | б.помещ. | б.удел. | Всего | |
Казанская | 3137 | 306 | 50 | 3493 | 11213 | 1527 | 125 | 12865 |
Самарская | 2472 | 270 | 455 | 3197 | 8309 | 1091 | 1262 | 10662 |
Воронежская | 3770 | 817 | 0 | 4587 | 7297 | 1690 | 0 | 8987 |
Нижегородская | 720 | 1382 | 106 | 2208 | 2682 | 5210 | 266 | 8158 |
Орловская | 1440 | 1577 | 132 | 3149 | 3567 | 2749 | 29 | 6345 |
Тамбовская | 2986 | 1398 | 0 | 4384 | 3880 | 2240 | 0 | 6120 |
Пензенская | 1552 | 947 | 0 | 2499 | 3292 | 2230 | 0 | 5522 |
Тульская | 578 | 1902 | 0 | 2480 | 1503 | 3804 | 0 | 5307 |
Московская | 832 | 1178 | 113 | 2123 | 1359 | 3110 | 168 | 4637 |
Рязанская | 1294 | 1603 | 0 | 2897 | 2164 | 2431 | 0 | 4595 |
Саратовская | 2220 | 932 | 131 | 3283 | 3041 | 1296 | 210 | 4547 |
Симбирская | 206 | 761 | 803 | 1770 | 674 | 1967 | 1440 | 4081 |
Оренбургская | 758 | 36 | 3 | 797 | 3614 | 245 | 22 | 3881 |
Пермская | 2527 | 544 | 47 | 3118 | 3613 | 74 | 4 | 3691 |
Курская | 2818 | 1288 | 0 | 4106 | 2781 | 601 | 0 | 3382 |
Уфимская | 550 | 181 | 66 | 797 | 1854 | 926 | 51 | 2831 |
Харьковская | 2909 | 757 | 0 | 3666 | 1824 | 118 | 0 | 1942 |
Псковская | 468 | 583 | 0 | 1051 | 386 | 715 | 0 | 1101 |
18 губерний | 31237 | 16462 | 1906 | 49605 | 63053 | 32024 | 3577 | 98654 |
18 губ.% | 63,0 | 33,2 | 3,8 | 100 | 63,9 | 32,5 | 3,6 | 100 |
50 губерний | 52774 | 40991 | 2966 | 96731 | 65548 | 34517 | 3642 | 103707 |
50 губ. % | 54,6 | 42,4 | 3,1 | 100 | 63,2 | 33,3 | 3,5 | 100 |
Источник: см.табл. 30.
Таблица 32а. То же в процентах
Губернии | Всего | Баланс оклада выкупных платежей | Всего | Баланс недоимок по выкуп.плат. | ||||
оклада т.р. | б.гос.кр. | б.помещ | б.удел | Недоимок тыс.руб. | Б.гос.кр. | Б.помещ.кр. | Б.удел. кр. | |
Казанская | 3493 | 89,8 | 8,8 | 1,4 | 12865 | 87,2 | 11,9 | 1,0 |
Самарская | 3197 | 77,3 | 8,4 | 14,2 | 10662 | 77,9 | 10,2 | 11,8 |
Воронежская | 4587 | 82,2 | 17,8 | 0,0 | 8987 | 81,2 | 18,8 | 0,0 |
Нижегородская | 2208 | 32,6 | 62,6 | 4,8 | 8158 | 32,9 | 63,9 | 3,3 |
Орловская | 3149 | 45,7 | 50,1 | 4,2 | 6345 | 56,2 | 43,3 | 0,5 |
Тамбовская | 4384 | 68,1 | 31,9 | 0,0 | 6120 | 63,4 | 36,6 | 0,0 |
Пензенская | 2499 | 62,1 | 37,9 | 0,0 | 5522 | 59,6 | 40,4 | 0,0 |
Тульская | 2480 | 23,3 | 76,7 | 0,0 | 5307 | 28,3 | 71,7 | 0,0 |
Московская | 2123 | 39,2 | 55,5 | 5,3 | 4637 | 29,3 | 67,1 | 3,6 |
Рязанская | 2897 | 44,7 | 55,3 | 0,0 | 4595 | 47,1 | 52,9 | 0,0 |
Саратовская | 3283 | 67,6 | 28,4 | 4,0 | 4547 | 66,9 | 28,5 | 4,6 |
Симбирская | 1770 | 11,6 | 43,0 | 45,4 | 4081 | 16,5 | 48,2 | 35,3 |
Оренбургская | 797 | 95,1 | 4,5 | 0,4 | 3881 | 93,1 | 6,3 | 0,6 |
Пермская | 3118 | 81,0 | 17,4 | 1,5 | 3691 | 97,9 | 2,0 | 0,1 |
Курская | 4106 | 68,6 | 31,4 | 0,0 | 3382 | 82,2 | 17,8 | 0,0 |
Уфимская | 797 | 69,0 | 22,7 | 8,3 | 2831 | 65,5 | 32,7 | 1,8 |
Харьковская | 3666 | 79,4 | 20,6 | 0,0 | 1942 | 93,9 | 6,1 | 0,0 |
Псковская | 1051 | 44,5 | 55,5 | 0,0 | 1101 | 35,1 | 64,9 | 0,0 |
50 губерний | 96731 | 54,6 | 42,4 | 3,1 | 103707 | 63,2 | 33,3 | 3,5 |
Данные таблиц 32 и 32а очень важны.
Однако прежде, чем интерпретировать их, замечу, что картина, которую они рисуют, верна не только для 1897 г. Аналогичные таблицы я построил и каждого из 1897-1901 гг., но здесь нет возможности их приводить. Оклады выкупных платежей почти не меняются, меняется размер недоимок в тех же самых губерниях.
Естественно, что погубернский баланс оклада в общем определяет и баланс недоимок, но не так все просто.
Полагаю, едва ли не главный вопрос заключается в том, почему в 18-ти губерниях, на которые падает чуть больше половины оклада 50-ти губерний по выкупным платежам (51,3%), сосредоточено 95,1% всех недоимок по ним?
Попробуем ответить на него.
Таблицы 32 и 32а, среди прочего, в общем виде наглядно демонстрируют несостоятельность едва ли не любимейшего мифа традиционной историографии о малоземелье как решающем факторе развития крестьянского хозяйства.
Положим, наличие губерний ЦЧР и Средне-волжских в списке главных должников можно трактовать как следствие малоземелья, но о каком же малоземелье можно говорить в Самарской, Уфимской, Оренбургской, Пермской губерниях?
И в связи с этим попутно рассыпается не менее популярный стереотип о прямой связи между размерами наделов и уровнем жизни отдельных категорий крестьянства, пропагандисты которого и сегодня с апломбом невежества считают, исходя из условий освобождения, государственных крестьян благополучными, а помещичьих – бедствующими.
Как известно, по закону 18 января 1866 г. за государственными крестьянами закреплялись существующие наделы, но не выше 8 дес. на душу в малоземельных уездах, и 15-ти в многоземельных. По «Положению» 26 июля практически сохранили свое землепользование и удельные крестьяне («отрезки» у них составили 1,7%), занявшие по площади наделов среднюю позицию между государственными и помещичьими крестьянами. В итоге помещичьи крестьяне получили в среднем 3,4 дес. на душу, удельные – 4,9 и государственные – 5,7 дес. на душу.
И что же?
Таблицы весьма убедительно показывают, что размеры наделов на размерах недоимок не отражаются, или, по меньшей мере, отражаются не всегда. В 11-ти из 18-ти губерний-должниц доля государственных крестьян и в окладе, и в недоимках превышает 60% (в Пензенской губернии – 59,6%).
Государственные крестьяне накопили заметно большую долю недоимок в сравнении с окладом в Курской, Орловской, Пермской, Харьковской губерниях, а помещичьи – в Московской и Псковской. В остальных губерниях баланс оклада и баланс недоимок в общем совпадают.
Что же мешало крестьянам в Самарской, например, губернии с гигантскими пореформенными наделами – полтора квадратных километра на душу (!) вести нормальное хозяйство? Климат? Климат – вещь серьезная, спора нет.[lxxxii] Однако почему-то у немцев-колонистов, живших по соседству в той же Самарской губернии, не говоря о помещиках, неурожая не было (см.ниже).
Полагаю, своего рода одобряющим восклицательным знаком «на полях» вышесказанного является тот факт, что девятой в списке должников с немаленькой суммой в 4,6 млн. руб. стоит Московская губерния. Это сюрприз.
О том, что губернии Поволжья и ЦЧР страдали от неурожаев, мы знаем детства, но Московская губерния ни разу не просила продовольственной помощи. И вообще мысль о том, что крестьяне Подмосковья, имевшие такие возможности для заработка в крупнейшем городе страны, о которых часто и не мечтали крестьяне других регионов, могут нуждаться, – кажется чересчур оригинальной. Между тем неплатежей они, имея оклад в 2,1 млн.руб., накопили больше не только, чем крестьяне Симбирской, Оренбургской, Уфимской и Псковской губерний с окладом в 0,8-1,8 млн.руб., но и чем крестьяне Рязанской, Саратовской, Пермской, Курской и Харьковской губерний с окладом в 2,9-4,1 млн.руб. И где же свидетельства тяжелого материального положения крестьян столичной губернии?
Поневоле вспоминается прелестный эпизод, приводимый П.П.Дюшеном: «В селении Алабушево, Еремеевской волости, Звенигородского уезда, некоторые тягольщики постоянно накопляли недоимки. Волость, по традиции, наконец послала сельскому начальству приказ выслать недоимщиков в "контору" (Крестьяне с. Алабушева б. государственные, и по традиции называют волостное правление «конторой»). По той же традиции, недоимщики двинулись в путь, но на дороге, под «трубой» (проезд под Николаевской железной дорогой) одумались, погалдели и возвратились обратно в свою деревню. Волость и община пришли в полное недоумение, не зная, что предпринять, но помочь волостному начальству вызвался умный и ловкий урядник: он отправился в селение и арестовал у недоимщиков самовары. Чай для московских крестьян «необходимая» потребность, а потому недоимка была внесена немедленно вся сполна»[lxxxiii].
А ведь недоимки больше ста лет считаются непререкаемым доказательством пресловутой «непосильности» налогового бремени Надо думать, что причины этого явления нужно искать не во внешних факторах жизни московских крестьян (размеры наделов, выкупные платежи и т.д.). Да и не только московских.
Из того факта, что доля государственных крестьян в окладе составляет 54,6%, а в недоимках 63,2%, никак не следует, что они работали хуже помещичьих, это отдельная и малоизученная проблема.
А вот как они, всегда платившие меньше помещичьих крестьян, восприняли уравнявшее их с ними в этом отношении введение обязательного выкупа – ту самую переоброчку, повысившую их платежи, о которой говорилось выше, – это вопрос. И думаю, что часть ответа будет содержаться в психологических сюжетах.
Попытаемся представить себя на месте крестьян.
О том, какую политику проводило правительство в отношении задолженности по продовольственным ссудам, мы уже имеем представление. После голода 1891-1892 гг. за два года правительство прощает 102 млн.руб. продовольственных долгов. Оно и в последующие годы продолжает активно помогать крестьянам во время неурожаев, вновь списывая долги. При этом законом 7 февраля 1894 г. сельским обществам разрешено производить отсрочку и рассрочку недоимок без ограничения суммы и длительности этой льготы. Закон 16 мая 1896 г. разрешает делать «пересрочку на новые сроки всего оставшегося непогашенным выкупного долга, а в случае недостаточности – и отсрочку части долга без начисления на нее процентов до окончания сроков пересрочки».
У крестьян, как и у любых нормальных людей, подобная последовательность действий Власти не могла не создать вполне определенного отношения к проблеме платежей.
Долги по продовольственной помощи были больше долгов по выкупным платежам, но правительство, тем не менее, их списало, как не раз делало это и предыдущие полтораста лет.
Почему же крестьянам нельзя было думать, что оно когда-нибудь в будущем не спишет и недоимки по выкупу? Надежда на это была вполне естественной и, как известно, в 1905 г. оправдалась!
Однако наш анализ не закончен.
К интересным результатам приводит поуездный анализ величин оклада всех прямых налогов и выкупных платежей, а также и недоимок в 1897 и 1901 гг. в указанных 18-ти губерниях. Для того, чтобы показать, что имеется в виду, я взял Казанскую, Орловскую и Харьковскую губернии.
Из таблиц 33-35 видно, что в ряде случаев доли уезда в окладе губернии и в недоимках примерно соответствуют друг другу, иногда нет, и размеры несоответствия довольно значительны.
Таблица 33. Прямые налоги и выкупные платежи в 1897 г. и недоимки по ним в 1897 и 1901 гг. в Казанской губернии.
Уезды | 1897 | 1901 | ||||
Оклад т.р. | доля % | недоимки | доля % | недоимки | доля % | |
Казанский | 481 | 12,8 | 1922 | 14,9 | 2273 | 14,0 |
Козьмодемьянский | 202 | 5,4 | 303 | 2,3 | 399 | 2,5 |
Лаишевский | 296 | 7,9 | 1329 | 10,3 | 1602 | 9,9 |
Мамадыжский | 323 | 8,6 | 1246 | 9,7 | 1637 | 10,1 |
Свияжский | 239 | 6,3 | 1261 | 9,8 | 1472 | 9,1 |
Спасский | 306 | 8,1 | 1191 | 9,2 | 1642 | 10,1 |
Тетюшский | 337 | 9,0 | 1628 | 12,6 | 2099 | 12,9 |
Царевококшайский | 170 | 4,5 | 211 | 1,6 | 312 | 1,9 |
Цивильский | 323 | 8,6 | 353 | 2,7 | 433 | 2,7 |
Чебоксарский | 185 | 4,9 | 440 | 3,4 | 504 | 3,1 |
Чистопольский | 567 | 15,1 | 2375 | 18,4 | 2929 | 18,0 |
Ядринский | 336 | 8,9 | 652 | 5,0 | 941 | 5,8 |
Всего | 3765 | 100 | 12911 | 100 | 16243 | 100 |
Источник: см. таблицу 28.
Казанская губерния дает нечастый пример достаточно равномерного распределения и оклада, и недоимок.
Таблица 34 Прямые налоги и выкупные платежи в 1897 г. и недоимки по ним в 1897 и 1901 гг. в Орловской губернии.
Уезды | 1897 | 1901 | ||||
Оклад т.р. | доля % | недоимки | доля % | недоимки | доля % | |
Орловский | 326 | 9,4 | 422 | 6,5 | 503 | 6,1 |
Болховский | 228 | 6,6 | 298 | 4,6 | 382 | 4,7 |
Брянский | 171 | 4,9 | 18 | 0,3 | 22 | 0,3 |
Дмитровский | 185 | 5,3 | 267 | 4,1 | 396 | 4,8 |
Елецкий | 546 | 15,7 | 1860 | 28,5 | 2347 | 28,7 |
Карачевский | 204 | 5,9 | 113 | 1,7 | 157 | 1,9 |
Кромский | 234 | 6,7 | 256 | 3,9 | 265 | 3,2 |
Ливенский | 647 | 18,6 | 1865 | 28,6 | 2458 | 30,0 |
Малоархангельский | 393 | 11,3 | 950 | 14,6 | 1023 | 12,5 |
Мценский | 180 | 5,2 | 455 | 7,0 | 596 | 7,3 |
Севский | 209 | 6,0 | 3 | 0,046 | 4 | 0,049 |
Трубчевский | 150 | 4,3 | 14 | 0,2 | 37 | 0,5 |
Всего | 3473 | 100 | 6521 | 100 | 8190 | 100 |
Источник: см. таблицу 28.
В отличие от Казанской, в Орловской губернии на Елецкий, Ливенский и Малоархангельский уезды приходится в сумме 45,6% оклада и 71,7% недоимок в 1897 г. и 71,2% в 1901 г. В остальных уездах, кроме Мценского, доля недоимок ниже доли оклада.
Таблица 35 Прямые налоги и выкупные платежи в 1897 г. и недоимки по ним в 1897 и 1901 гг. в Харьковской губернии.
Уезды | 1897 | 1901 | ||||
Оклад тыс.руб. | доля % | недоимки тыс.руб. | доля % | Недоимки тыс.руб. | доля % | |
Харьковский | 549 | 13,2 | 13 | 0,7 | 47 | 2,4 |
Ахтырский | 239 | 5,8 | 0 | 0,0 | 3 | 0,2 |
Богодуховский | 260 | 6,3 | 2 | 0,1 | 6 | 0,3 |
Валковский | 219 | 5,3 | 0,2 | 0,0 | 4 | 0,2 |
Волчанский | 310 | 7,5 | 63 | 3,2 | 51 | 2,6 |
Змиевский | 412 | 9,9 | 47 | 2,4 | 91 | 4,6 |
Изюмский | 403 | 9,7 | 2 | 0,1 | 23 | 1,2 |
Купянский | 452 | 10,9 | 228 | 11,5 | 169 | 8,5 |
Лебединский | 275 | 6,6 | 0,8 | 0,0 | 1 | 0,1 |
Старобельский | 787 | 19,0 | 1629 | 82,1 | 1595 | 80,1 |
Сумский | 244 | 5,9 | 0,3 | 0,0 | 0,3 | 0,0 |
Всего | 4150 | 100 | 1985,3 | 100 | 1990,3 | 100 |
Источник: см. таблицу 28.
Совершенно иная ситуация наблюдается в Харьковской губернии, где из 11-ти уездов 9 практически безнедоимочны. Объяснить, почему Старобельский уезд – самый большой по территории и самый населенный в Харьковской губернии – сконцентрировал у себя свыше 80% недоимок – сейчас я не готов, но это стимулирует дальнейшие исследования.
Таким образом, концентрация недоимок по губерниям не была одинаковой, и я выделил те уезды, доля которых в недоимках в 1897 или 1901 году составила не менее 10% (с рядом исключений).
Всего в 18-ти губерниях насчитывалось 187 уездов (при анализе данных по Московской губернии я исключил Московский уезд, на который приходится оклад в 2 млн. руб.). Для анализа, результаты которого представлены в таблице 36 был отобран 71 уезд.
Таблица 36 Уезды с наибольшей задолженностью по окладным сборам в 1897 г.
оклад | доля в | недоимки 1897 г. | доля в | Недоимки 1901г. | доля в | ||
Губерния | Уезды | Тыс.руб. | окладе | Тыс.руб. | недоимках | Тыс.руб. | недоимках |
Казанская | Казанский | 481 | 12,8 | 1922 | 14,9 | 2273 | 14 |
" | Лаишевский | 296 | 7,9 | 1329 | 10,3 | 1602 | 9,9 |
" | Мамадыжский | 323 | 8,6 | 1246 | 9,7 | 1637 | 10,1 |
" | Свияжский | 239 | 6,3 | 1261 | 9,8 | 1472 | 9,1 |
" | Спасский | 306 | 8,1 | 1191 | 9,2 | 1642 | 10,1 |
" | Тетюшский | 337 | 9 | 1628 | 12,6 | 2099 | 12,9 |
" | Чистопольский | 567 | 15,1 | 2375 | 18,4 | 2929 | 18 |
Самарская | Бугурусланский | 506 | 14,4 | 1919 | 17,9 | 2457 | 19,3 |
" | Бузулукский | 692 | 19,7 | 3580 | 33,4 | 3958 | 31,2 |
" | Николаевский | 745 | 21,2 | 2834 | 26,4 | 2978 | 23,4 |
Воронежская | Воронежский | 519 | 10,5 | 971 | 10,7 | 1073 | 11,7 |
" | Богучарский | 722 | 14,6 | 1489 | 16,4 | 1457 | 15,9 |
" | Землянский | 456 | 9,2 | 1452 | 16 | 1792 | 19,5 |
" | Нижнедевицкий | 403 | 8,1 | 1474 | 16,3 | 1448 | 15,8 |
Нижегородская | Арзамасский | 249 | 10,2 | 1484 | 18,1 | 1724 | 19 |
" | Княгигинский | 207 | 8,5 | 850 | 10,3 | 910 | 10 |
" | Лукояновский | 331 | 13,6 | 1983 | 24,1 | 2186 | 24,1 |
" | Сергачский | 254 | 10,4 | 1329 | 16,2 | 1470 | 16,2 |
Орловская | Елецкий | 546 | 15,7 | 1860 | 28,5 | 2347 | 28,7 |
" | Ливенский | 647 | 18,6 | 1865 | 28,6 | 2458 | 30 |
" | Малоархангельский | 393 | 11,3 | 950 | 14,6 | 1023 | 12,5 |
Тамбовская | Борисоглебский | 593 | 12,4 | 1180 | 18,9 | 983 | 17,1 |
" | Кирсановский | 473 | 9,9 | 1288 | 20,6 | 1467 | 25,5 |
" | Усманский | 405 | 8,5 | 1030 | 16,5 | 836 | 14,6 |
Пензенская | Городищенский | 258 | 9,5 | 867 | 15,6 | 1002 | 17,4 |
" | Инсарский | 377 | 13,9 | 519 | 9,4 | 503 | 8,8 |
" | Краснослободский | 341 | 12,6 | 829 | 15 | 888 | 15,5 |
" | Нижнеломовский | 303 | 11,2 | 750 | 13,5 | 765 | 13,3 |
" | Саранский | 257 | 9,5 | 629 | 11,3 | 711 | 12,4 |
Тульская | Богородицкий | 248 | 11,2 | 770 | 14,4 | 974 | 15,3 |
" | Ефремовский | 223 | 10 | 1181 | 22 | 1411 | 22,2 |
" | Новосильский | 253 | 11,4 | 1038 | 19,4 | 1155 | 18,2 |
" | Чернский | 164 | 7,4 | 637 | 11,9 | 787 | 12,4 |
Московская | Богородский | 234 | 11,1 | 450 | 10,1 | 438 | 9,7 |
" | Бронницкий | 185 | 8,8 | 534 | 12 | 546 | 12 |
" | Звенигородский | 175 | 8,3 | 748 | 16,9 | 745 | 16,4 |
" | Подольский | 166 | 7,9 | 529 | 11,9 | 536 | 11,8 |
" | Рузский | 133 | 6,3 | 685 | 15,4 | 710 | 15,7 |
Рязанская | Михайловский | 325 | 10,3 | 890 | 19,2 | 1079 | 20,8 |
" | Пронский | 216 | 6,9 | 762 | 16,4 | 770 | 14,9 |
" | Раненбургский | 329 | 10,5 | 443 | 9,6 | 546 | 10,5 |
" | Скопинский | 304 | 9,7 | 940 | 20,3 | 1049 | 20,2 |
Саратовская | Аткарский | 429 | 11,5 | 669 | 14,5 | 830 | 13 |
" | Балашевский | 535 | 14,4 | 553 | 12 | 561 | 8,8 |
" | Камышинский | 582 | 15,6 | 1131 | 24,5 | 1429 | 22,4 |
" | Кузнецкий | 271 | 7,3 | 528 | 11,4 | 729 | 11,4 |
" | Хвалынский | 373 | 10 | 739 | 16 | 1358 | 21,3 |
Симбирская | Симбирский | 320 | 15,3 | 636 | 15,5 | 915 | 17 |
" | Ардатовский | 238 | 11,4 | 885 | 21,6 | 1034 | 19,2 |
" | Буинский | 238 | 11,4 | 484 | 11,8 | 695 | 12,9 |
" | Корсунский | 313 | 15 | 685 | 16,7 | 940 | 17,4 |
" | Курмышский | 236 | 11,3 | 657 | 16,1 | 777 | 14,4 |
Оренбургская | Оренбургский | 288 | 32,5 | 1508 | 38,6 | 1599 | 41,5 |
" | Челябинский | 568 | 64,2 | 2381 | 61 | 2243 | 58,2 |
Пермская | Екатеринбургский | 206 | 6,3 | 414 | 11,1 | 515 | 12,1 |
" | Камышловский | 491 | 15 | 539 | 14,5 | 478 | 11,3 |
" | Красноуфимский | 267 | 8,1 | 384 | 10,3 | 534 | 12,6 |
" | Шадринский | 652 | 19,9 | 2172 | 58,5 | 2292 | 54 |
Курская | Белгородский | 320 | 7,2 | 372 | 10,9 | 451 | 13,5 |
" | Обоянский | 423 | 9,6 | 850 | 24,8 | 912 | 27,4 |
" | Старооскольский | 283 | 6,4 | 552 | 16,1 | 486 | 14,6 |
" | Тимский | 310 | 7,0 | 676 | 19,8 | 740 | 22,2 |
Уфимская | Уфимский | 163 | 17,5 | 338 | 11,9 | 462 | 12,2 |
" | Белебейский | 145 | 15,6 | 527 | 18,5 | 687 | 18,1 |
" | Мензелинский | 371 | 39,8 | 1596 | 56 | 2178 | 57,5 |
" | Стерлитамакский | 94 | 10,1 | 383 | 13,4 | 440 | 11,6 |
Харьковская | Купянский | 452 | 10,9 | 228 | 11,5 | 169 | 8,5 |
" | Старобельский | 787 | 19 | 1629 | 82,1 | 1595 | 80,1 |
Псковская | Псковский | 277 | 24,2 | 164 | 14,8 | 209 | 22,3 |
" | Порховский | 187 | 16,4 | 302 | 27,2 | 290 | 30,9 |
" | Холмский | 75 | 6,6 | 267 | 24 | 170 | 18,1 |
Всего 71 уезд | 25075 | 73940 | 84554 |
Итак, на 71 уезд с суммарным окладом в 25075 тыс.руб., или 22,1% оклада 50-ти губерний, пришлось 73940 тыс.руб., т.е. 69,7% всех недоимок 1897 г., и 84554 тыс.руб., или 67,6% суммы недоимок также неурожайного 1901 г.
71 уезд – это 14,2% общего их числа в 50-ти губерниях. И, полагаю, намного ближе к истине утверждение, что задолженность была велика в каждом седьмом уезде Европейской России, нежели «почти» в каждой третьей ее губернии.
Это, разумеется, не означает, что в остальных 430 уездах текли молочные реки с соответствующими берегами.
Но это означает, что при оценке положения крестьянства пора перестать заниматься демагогией и порочить Великую реформу 19 февраля 1861 г.
Пора перестать при изучении процессов такого масштаба вводить, условно говоря, круговую поруку и делать крестьян остальных уездов Европейской России ответственными за неплатежи своих компатриотов, уверяя, что неплатежи части крестьян говорят о бедственном положении всего крестьянства, как это сделано в статье Брокгауза и сотнях других подобных текстов.
И признать – опять-таки без демагогии – что А.С. Ермолов, К.Ф. Головин и, как мы увидим, многие другие были правы, связывая плачевное положение части отечественного крестьянства с общиной.
Полагаю, что лишний раз это доказывает бурное развитие землеустройства в большинстве из упомянутых 17-ти губерний в годы аграрной реформы Столыпина (в Оренбургской землеустройство не велось)
Таблица 37. Число ходатайств об изменении условий землепользования, поданных крестьянами в 1907-1915 гг.
Личные ходатайства | Групповые ходатайства | Всего ходатайств | |||
Губернии | ходатайств | Губернии | ходатайств | Губернии | ходатайств |
Харьковская | 152643 | Воронежская | 252023 | Воронежская | 328177 |
Самарская | 138616 | Казанская | 239094 | Харьковская | 318923 |
Саратовская | 126217 | Пермская | 173202 | Саратовская | 281415 |
Воронежская | 76154 | Московская | 170793 | Казанская | 278855 |
Курская | 69302 | Харьковская | 166280 | Пермская | 230027 |
Уфимская | 62094 | Саратовская | 155198 | Московская | 213940 |
Псковская | 57449 | Тамбовская | 118276 | Самарская | 178684 |
Пермская | 56825 | Нижегородская | 115883 | Тамбовская | 174188 |
Тамбовская | 55912 | Тульская | 106914 | Нижегородская | 167579 |
Нижегородская | 51696 | Рязанская | 85811 | Тульская | 149949 |
Орловская | 51368 | Пензенская | 80202 | Курская | 132938 |
Московская | 43147 | Симбирская | 69408 | Рязанская | 123333 |
Тульская | 43035 | Курская | 63636 | Пензенская | 123078 |
Пензенская | 42876 | Уфимская | 53546 | Уфимская | 115640 |
Казанская | 39761 | Орловская | 53048 | Орловская | 104416 |
Рязанская | 37522 | Самарская | 40068 | Симбирская | 103145 |
Симбирская | 33737 | Псковская | 13818 | Псковская | 71267 |
Всего 18 губ. | 1138354 | Всего 18 губ. | 1957200 | Всего 18 губ. | 3095554 |
Доля 18-ти губ. | 38,4 | 60,9 | 50,1 | ||
Всего 47 губ. | 2961103 | 3213357 | 6174460 |
Источник: Отчетные сведения о деятельности Землеустроительных комиссий на 1 января 1916 г. Пг., 1916.
Можно ли считать случайным, что Воронежская, Харьковская, Саратовская, Казанская, Пермская и Московская губернии занимают шесть первых позиций среди 47 губерний Европейской России, в которых проходило внутринадельное землеустройство, по числу всех ходатайств вообще, сосредоточив при этом 26,7% общего их числа? Если к ним добавить Самарскую, Тамбовскую и Нижегородскую, то среди 12-ти первых губерний будет 9, о которых мы говорим. Кстати, три наиболее задолженные в их числе.
По числу прошений о групповом землеустройстве в первой десятке этих губерний 9 (!), а среди первых 20-ти – 14. Напомню, что без проведения группового землеустройства было невозможно начинать землеустройство личное, о чем традиционная историография предпочитает умалчивать.[lxxxiv] И даже в личном землеустройстве, которое априори не могло идти с той же интенсивностью, что и групповое, среди 17-ти губерний есть лидеры – Харьковская, Самарская, Саратовская, Воронежская.
Всего же 17 губерний сконцентрировали 38,4% личных ходатайств, 60,9% групповых и 50,1% всех ходатайств вообще. Эти показатели, конечно, несколько отстают от процента недоимок, приходившихся данные губернии в конце XIX - начале XX вв., но, полагаю, вполне подтверждают истинность диагноза, поставленного Головиным и Ермоловым.
Статистика против публицистики: акцизные платежи и праздники.
Следующая важная характеристика благосостояния населения – неуклонный рост акцизных доходов, и не только от водки. Многочисленными нарративными источниками фиксировался несомненный рост потребления таких продуктов, которые для народа «составляют в некоторой степени предмет роскоши, как чай, сахар, табак, керосин и т.д».
Таблица 38. Акцизные доходы в 1890-1913 гг.
ГОДЫ | Сахарный доход | Табачный доход | Нефтяной доход | Спичечный доход | Питейный доход | Доход с папирос. гильз и бумаги |
1890 | 21629,3 | 26859,8 | 10567,7 | 4720,7 | 268239,3 | |
1891 | 20857,4 | 27547,8 | 10174,8 | 4690,2 | 247388,6 | |
1892 | 27702,6 | 28325,3 | 12929,2 | 5163,0 | 268934,4 | |
1893 | 30340,3 | 30499,9 | 16369,2 | 6585,6 | 260729,2 | |
1890-93 | 25132,4 | 28308,2 | 12510,23 | 5290,0 | 261322,9 | |
1894 | 41230,3 | 32607,4 | 18927,5 | 7466,6 | 297281,3 | |
1895 | 47686,6 | 34545,1 | 19680,2 | 7453,2 | 308896,1 | |
1896 | 42657,2 | 35008,9 | 20817,5 | 7274,0 | 321802,8 | |
1897 | 55476,8 | 35288,4 | 22842,2 | 7076,3 | 332482,5 | |
1898 | 58596,3 | 37458,2 | 23469,7 | 6920,0 | 391928,9 | |
1894-98 | 49129,4 | 34981,6 | 21147,4 | 7238,0 | 330478,3 | |
1899 | 67509,7 | 38874,6 | 26154,9 | 6822,0 | 420947,2 | |
1900 | 63160 | 41198,3 | 25154,9 | 7368,6 | 434493,3 | |
1901 | 71757 | 45696,7 | 28599,9 | 7932,0 | 476006,5 | |
1902 | 81281 | 45363,2 | 29597,1 | 8162,0 | 523483,4 | |
1903 | 75541,8 | 49028,6 | 31961,9 | 8071,0 | 576460,9 | |
1899-1903 | 71849,9 | 44032,28 | 28293,74 | 7671,0 | 486278,3 | |
1904 | 78816,9 | 48719,1 | 34688,3 | 7672,0 | 573278,2 | |
1905 | 78734,0 | 46586,0 | 29948,0 | 10818,2 | 639135,4 | |
1906 | 108826 | 59902,7 | 29863,3 | 14991 | 736897,5 | |
1907 | 101467 | 54050,2 | 36832,6 | 15871,3 | 748258,1 | |
1908 | 93612,7 | 56209,2 | 41655,7 | 16709,4 | 748057,6 | |
1903-08 | 92291,3 | 53093,4 | 34597,6 | 13212,3 | 689125,4 | |
1909 | 107398 | 45362,2 | 41841,4 | 17232,6 | 759044,9 | 3533,7 |
1910 | 127323 | 50476,5 | 46910,0 | 18464,7 | 811047,8 | 4576,9 |
1911 | 122714 | 66342 | 42487,8 | 18639,4 | 830796,4 | 4555,8 |
1912 | 127765 | 72593,5 | 50038,0 | 19353,9 | 873591,2 | 4416,7 |
1913 | 149161 | 78738,8 | 47903,1 | 20131,1 | 952810,4 | 4874,6 |
1909-13 | 126872 | 62702,6 | 45836,06 | 18764,34 | 845458,1 | 4392 |
Рост | 590% | 193% | 353% | 326% | 355% | 37,9% |
Из таблицы 38 нетрудно увидеть, что у населения находились деньги не только на спиртное. Особого внимания заслуживает рост сахарных акцизов почти в 7 раз за 1890-1913 гг. В 1890 г. производство составило 15,3 млн.пуд., в 1900/1 г. в стране было выработано 30,4 млн.пуд. рафинада, в 1906/7 г. – 41,3 млн.пуд., в 1909/10 г. производство перевалило за 50 млн.пуд., а в 1912/13 г. составило 57,8 млн.пуд., т.е. на 90,6 % больше, чем в начале века. При этом, если в 1902-1906 гг. можно говорить о ежегодном росте цены пуда рафинада на 15,6 коп., то в 1906-1912 она ежегодно снижалась в среднем на 18 коп., а в 1911/12 г. упала до самого низкого уровня за 1890-1913 гг.[lxxxv]
За эти годы для населения сахар определенно перестал был деликатесом, хотя, возможно, и не в каждом доме он стал повседневным продуктом. Но ведь раньше нельзя было и подумать о том, что он станет настолько доступен!
Следующий момент. Принципиально важно, что в пореформенное время у крестьян примерно на месяц увеличивается число выходных и праздничных дней.[lxxxvi] Этот факт опровергает распространенное мнение о крайне напряженном бюджете трудового времени у российских крестьян, которые в силу плохого климата вынуждены работать, не покладая рук, и не успевают обработать должным образом свою землю.
Таблица 39. Число рабочих и праздничных дней у крестьян в XIX-начале ХХ в.
1850-е гг. | 1872 г. | 1902 г. | ||||
Абсолют. | % | абсолют. | % | Абсолют. | % | |
Число рабочих дней | 135 | 38 | 125 | 34 | 107 | 29 |
Общее число нерабочих дней | 230 | 62 | 240 | 66 | 258 | 71 |
в том числе праздничных | 95 | 26 | 105 | 29 | 123 | 34 |
Источник: Миронов Б.Н. Социальная история России. Т.2. C.308.
Значит, люди могли позволить себе праздновать – и им было, на что это делать!
Тема праздников давно беспокоила тех, кто не на словах, а на деле желал улучшения положения крестьянства. Так, А.С.Ермолов в «Сельскохозяйственных этюдах» приводит слова известного специалиста по сельскому хозяйству первой половины XIX в. Н.Н.Муравьева: «Не новы и жалобы на праздники и прогульные дни. Сравнивая число рабочих дней у нас и в Пруссии, Муравьев говорит: "итак, всего у нас рабочих дней весной, летом и осенью 141, то есть, почти в половину противу числа дней рабочих в Пруссии, и праздников ¼ часть. Сверх всего, в числе сих праздников есть храмовые, которым целые волости празднуют по неделе. Ежели и сии прогулы сосчитать, то верно половина рабочего времени проходит в праздниках"[lxxxvii]. Нетрудно видеть, что подсчеты числа рабочих и праздничных дней Муравьева совпадают с цифрами, приводимыми Мироновым.
На сельскохозяйственном съезде в 1892 г. Ермолов и сам высказался по этому поводу: «В тесной связи с вопросом о рабочих находился и другой вопрос, также остановивший на себе внимание съезда, — о неблагоприятном влиянии на хозяйственную продуктивность большого числа обычных народных праздников. Обилие праздников или, вернее, нерабочих дней, из которых многие церковью вовсе праздниками не считаются, действительно составляет больное место нашего сельского хозяйства, тем более, что некоторые из таких нерабочих прогульных дней приходятся на самое горячее рабочее время, например, весной, в самую пору посева, осенью, в разгар уборки, и т. п. Такого огромного количества нерабочих дней, как в России, нет ни в одном государстве. Особенно велико число таких дней в юго-западном крае, где крестьяне празднуют в зависимости от местных обычаев от 125 до 150 дней в году, т.е. более трети года. Известно, что празднование у крестьян большею частью выражается в пьянстве, поэтому и на другой день после праздника они едва способны к работе.
Не работают крестьяне в эти обычные праздники иногда отнюдь не по собственному желанию, а вследствие запрещения со стороны чересчур ретивых сельских властей; иногда это делается по увещаниям священников, которые, стремясь поднять в народе религиозный дух и возможно чаще привлекать его в церковь, нередко после обедни в воскресенье обращаются к народу в церкви, указывая праздничные дня на текущую неделю. К сожалению, они при этом упускают из виду, что провождение времени в праздности никого до добра не доводит и вовсе не способствует святости праздника... Таким образом, крестьяне празднуют и день Св.Онуфрия, и Св.Варфоломея, и Св.Саввы, и зачатия Св.Анны, и разные Пятницы, и вообще множество таких дней, которые в календаре вовсе не отмечены как праздники, а между тем горячее время полевых работа уходит.»[lxxxviii].
В 1909 г. он вновь возвращается к этой проблеме, которая за прошедшие 17 лет значительно усложнилась в виду появления «царева пайка», определенно не стимулировавшего трудовой энтузиазм у части крестьянства: «Пасха иной раз в самую пору ярового посева приходится, и вместо того, чтобы это лучшее для посева время использовать, они восемь, а то и десять дней празднуют, считая грехом на Пасху не только в первые дни, но и во всю неделю работать.
В первой же половине августа, тоже в лучшее время для посева, - опять ряд праздников, – тут и первый Спас, и второй Спас- Преображения, и Успение; не только самый день, например, Спаса празднуют, но и на другой день после него – отданье Спаса, полу-Спас – тоже не работают, местами празднуют и третий Спас – Спас на полотне, – 16 августа. А коли в эти дни в деревенских церквах «престолы», то и по два и по три дня после того гуляют. Престолы не только в своих церквах справляют, а и в окрестные села по соседям ездят, и там тоже празднуют да пируют… Потом – 18 августа – Флор да Лавр идет – лошадиный праздник – на лошадях работать грешно, и т.л. И оттягивается таким образом озимый посев до второй половины августа, а иногда и начало сентября прихватывает, что уж совсем плохо.
Известно, что у крестьян, кроме установленных церковью, бывают еще и свои праздники, – разные «навкины велик-дни» (праздник русалок), девятые, Параскевы, Грозные, Ильинские пятницы, Паликопы, Борис-Глебы и т.п.
И насчитывается у нас, у русских крестьян, таких праздничных, прогульных дней, считая вместе с воскресеньями – где 130, где 140, а местами и до 150, и производительное рабочее время уменьшается более, чем на одну треть в году. А в Германии, например, и даже у нас, в прибалтийских губерниях, праздничных дней, считая вместе с воскресеньями, не больше 65, в местностях с преобладающим католическим населением до 85-90 доходит, но все же значительно менее, нежели у нас.
О вреде праздников было уже немало говорено и писано, приняты меры к тому, чтобы устранить прежнее обязательное празднование некоторых дней, но дело оттого нисколько не стало лучше, и я уже говорил, что в 1906 году в некоторых губерниях задержка ярового посева по случаю празднования Пасхи сильно повлияла на урожай. А известно еще, что с каждым праздником у народа и гульба, и пьянство связаны, – «хоть себя заложить, да праздник честь-честью проводить» - говорят крестьяне. Веками укоренившиеся обычаи и взгляды крестьян изменить нелегко, но нельзя потворствовать предрассудкам крестьян, что работать в праздник грех, и нужно моральное воздействие на них, чтобы доказать им ошибочность такого взгляда.
Я лично помню, как один крестьян, правда выпивший, застав меня однажды в четверг на Святой неделе в поле с моими пахарями, набросился на нас с ругательствами и «как вам не грех в праздник работать, это вам позор…», ну, а в праздник напиться он очевидно грехом не считал. Я спрашивал священников, почему они в этом деле не подают примерам крестьянам, не влияют на них словом и примером: – «нам, говорят они, неловко…» А между тем спрашивается, какими каноническими законами, какими правилами церкви установлено 8-ми дневное ничегонеделание в Святую неделю? Правда, во все дни этой недели бывают службы в церквах, но много ли крестьян, не считая первого дня и воскресений, эти службы посещают? – а гуляют поголовно все»[lxxxix].
Предыстория неурожая 1906 г. в изложении А.С.Ермолова такова. Поначалу виды на урожай были очень хороши. Зима была «ровная, мягкая и почти без оттепелей». Но весна наступила значительно раньше обычного, «при первом вскрытии весны», озими в большинстве губерний вышли из-под снега без особых повреждений. Лишь в Казанской, Симбирской, Пензенской, Саратовской, Самарской губерниях и в Области Войска Донского озимые оказались посредственными. Сначала там они было хорошо пошли в рост, но с середины апреля установилась жаркая погода с сильными иссушающими почву ветрами, которая очень скоро негативно повлияла на состояние озимых посевов. «Хлеба приостановились в росте, начали редеть, заостряться, желтеть, и, будучи не выше ½-1 аршина, выкинули тощий колос. От жары и бездождья все было выжжено и посохло. На остальном пространстве России озими находились сперва в удовлетворительном состоянии, но весенняя засуха вскоре стала во всем среднем и восточном районе губительно действовать и на них.
Посев яровых начался значительно ранее обыкновенного и прошел при сравнительно благоприятных условиях: благодаря значительному запасу влаги в почве они почти повсеместно дали дружные всходы, но посевы более поздние, вследствие наступившей засухи всходили неравномерно, либо даже вовсе не дали всходов.
Особенно плохи были всходы на крестьянских землях, которые остались с осени, как водится, невспаханными. Весною же, вместо того, чтобы воспользоваться лучшим для ярового хлеба временем посева, когда еще земля оставалась влажною, крестьяне до Пасхи обсеяться не успели, а потом праздновали всю Пасху, где восемь, а где и десять дней, считая вместе с последними днями Страстной недели, и сеять начали только с Фоминой. Но это уже было слишком поздно, земля успела просохнуть, и благодаря такому продолжительному празднованию в самую горячую пору ярового посева, лучшее для него время было упущено. Между тем известно, что «весенний день год кормит», «весною часом опоздано – годом не наверстаешь». Но перед закоснелым обычаем русского народа во время Пасхи целую неделю, а то и более, сидеть, сложа руки и гулять, бессильны и эти мудрые поучения стародавней народной мудрости… Чем дальше подвигалась весна, тем положение все более изменялось к худшему»[xc].
Так смотрит на проблему министр.
А вот мнение на этот счет А.В.Байкова, жителя деревни Конной Сычевского уезда Смоленской губернии, одного из тех крестьян, для которых Столыпинская аграрная реформа стала началом не просто новой, но настоящей жизни. Юрьевский пишет: «Байкову теперь 70 лет, но это бодрый человек, продолжающий трудиться на благо своего родного края. Байков уже давно нажил крупное земельное и денежное состояние, но продолжает жить попросту, по старинке…
"Лучше ли стало жить на хуторах и отрубах? – говорит А.В. Байков. – Да, лучше и много лучше, но одна беда – это праздники и связанное с ним пьянство. Праздники календарные, церковные у нас сравнительно мало почитаются, а вся беда в так называемых "престольных", местных праздниках, число которых за последнее время не только не уменьшается, но все увеличивается. На моей памяти в окрестных селениях был установлен целый ряд таких праздников. Так, например: лет 25-30 тому назад в нашей местности была чума рогатого скота. В деревне Конопатине она окончилась к 20 июля, и вот деревней установлен был по сему случаю праздник; в деревне Ашиткове чума окончилась к 8 июля – установили 3-дневный праздник; в деревне Дюкове тоже лет 30 назад был 29 июля пожар – установили праздник; в деревне Гайдуках был такой случай: на Кирика и Улиту, 15 июля, поднялся ветер и разметал копны сена – установили праздник; в деревне Лычники на преподобного Сергия 5 июля был град – установили праздник. Праздники эти – не престольные, ничего общего с храмом не имеющие. Я указал только ближайшие деревни, жизнь которых я хорошо знаю. Но подобные праздники во всей нашей местности существуют, можно сказать, в каждой деревне, а в некоторых – даже не один такой праздник. При этом нередко празднуют "Девятой пятнице", "Десятой пятнице", "Ильинской пятнице" и разным "Симонам-Гулимонам", которых и в святцах не найдешь.
Горе в том, что духовенство наше не только не борется с этим злом, а даже наоборот… В деревне Конопатине раньше праздновали "чуме" один день, причем все празднество выражалось в общественном молебствии среди деревни; но вот поступил в приход новый священник и говорит конопатинцам: "Если бы к вам приехал какой-либо важный барин, почетный гость, – неужели вы приняли бы его на улице, а не попросили бы каждый в дом свой"… И было решено: служить молебны в каждом дворе и праздник установить трехдневный. И это в самое страдное время, когда у нас поденная плата доходит до 1 р.-1 р. 40 коп. в день!
Во что обходятся эти праздники. В текущем году мне пришлось быть в этом самом Конопатине на пятый день праздника, и, заметив, что крестьяне еще не очухались от праздничного угара, я вздумал вместе с ними подсчитать, во что обошелся им праздник, и что же оказалось? На 36 дворов выпито водки и пива на 307 рублей, не считая чая и разных лакомства, да прогул четырех рабочих дней целой сотни рабочих с подростками при поденной цене 1-1.40 коп. должен быть определен сотнями рублей, и кроме того, в каждом дворе "гуляло" не менее 3-4 и до 10 "гостей" из других деревень. Так что один такой праздник обходится не менее 1000 рублей.
Подсчет это применим и к прочим селениям Сычевского уезда, и можно смело сказать, что в среднем каждый праздник обходится одному двору не менее 25 рублей…
А иностранцы еще говорят, что наш мужик беден! Да нехай любая наикультурнейшая страна в свете попробует при летнем периоде в 5-6 месяцев, а не в 9-10, как в Западной Европе, пускай, говорю, попробует отпраздновать 200 дней в году, да притом по преимуществу летом, – да у них и потрохов не останется…
А какое хулиганство рождают эти праздники! В нашей местности ни одного праздника не обходится без «"подрезанных», и после каждого праздника при встрече обычно спрашивают: "Ну, сколько у вас подрезали?". Так, например, в текущем году в праздник Успения (15 августа) в двух приходах было "подрезано" 15 человек; к счастью, тяжелых ранений не было, хотя некоторым и было нанесено до 10 колотых ран!
В старину говорили, что земля стоит на трех китах. А теперешние наши русские киты, это – невежество, праздники и пьянство… На этих китах не устоишь…И Россия ждет богатыря, своего Еруслана Лазаревича, который избавит ее от этих чудовищ»[xci].
Дождалась Россия, увы, других «богатырей», Владимира Ильича и Иосифа Виссарионовича, но это другая тема, хотя и сопряженной с этой.
Статистика против публицистики: анализ железнодорожных перевозок.
Теперь можно более подробно сказать об анализе упомянутых выше динамических рядов. Помимо 85 рядов за 1894-1913 гг., были рассмотрены еще 15 рядов – с данными за 1901-1913 гг.
Для каждого из ста показателей вычислялись средние ежегодные приросты, полученные при построении линейных трендов динамических рядов, а также средние арифметические для периодов 1894-1905 гг. и 1906-1913 гг.[xcii] Отмечу, что железнодорожные перевозки – достаточно важный и притом внятный показатель роста товарности сельского хозяйства, развития рынка и, соответственно, динамики покупательной способности населения и др. Список 78 перевозимых товаров (грузов) и групп товаров охватывает, полагаю, основной круг промышленных грузов и товаров, в том числе и потребительских, а также продукцию сельского хозяйства, что позволяет подчеркнуть влияние Столыпинской аграрной реформы и во многом связанного с нею промышленного подъема 1909-1913 гг. на рост народного потребления.
Отрицательные тренды имеют только экспорт ржи, экспорт овса и перевозки керосина. Остальные 97 динамических рядов имеют выраженную положительную тенденцию.
Таблица 40. Урожаи, экспорт, остаток и перевозки главных хлебов и акцизные сборы в 1894-1913 гг. (тыс.пуд. и тыс.руб.).
ПОКАЗАТЕЛИ | Тренд 1894-1913 | Среднее 1894-1905 | Среднее 1906-1913 | В 1906-1913 больше % |
Урожаи ржи | 8637 | 1250444 | 1277816 | 102,2 |
Экспорт ржи | -2742 | 85306 | 49708 | 58,3 |
Остаток ржи | 11379 | 1165138 | 1228108 | 105,4 |
Ж.д. перевозки ржи | 3323 | 153321 | 185051 | 120,7 |
Урожаи овса | 14073 | 686317 | 797262 | 116,2 |
Экспорт овса | -193 | 65883 | 57145 | 86,7 |
Остаток овса | 14266 | 620434 | 740118 | 119,3 |
Ж.д. перевозки овса | 3282 | 116347 | 144519 | 124,2 |
Урожаи пшеницы | 29445 | 740719 | 975566 | 131,7 |
Экспорт пшеницы | 2805 | 208522 | 226452 | 108,6 |
Остаток пшеницы | 26640 | 532198 | 749114 | 140,8 |
Ж.д. перевозки пшеницы | 19234 | 345585 | 534137 | 154,6 |
Урожаи ячменя | 17177 | 369208 | 544511 | 147,5 |
Экспорт ячменя | 7854 | 107047 | 197229 | 184,2 |
Остаток ячменя | 9322 | 262161 | 347282 | 132,5 |
Ж.д. перевозки ячмень | 5362 | 58111 | 119249 | 205,2 |
Урожаи главных хлебов | 69332 | 3046688 | 3595155 | 118,0 |
Экспорт главных хлебов | 7725 | 466757 | 530533 | 113,7 |
Остаток главных хлебов | 61608 | 2579930 | 3064622 | 118,8 |
Ж.д.перевозки гл.хлебов | 31201 | 673364 | 982955 | 146,0 |
Стоимость вывоза 1[3] | 19730 | 387974 | 583090 | 150,3 |
Стоимость вывоза 2[4] | 20940 | 432614 | 646296 | 149,4 |
Питейный доход | 35141 | 441350 | 807563 | 183,0 |
Сахарный доход | 5089 | 63537 | 117283 | 184,6 |
Табачный доход | 1953 | 40865 | 60459 | 147,9 |
Нефтяной доход | 1608 | 25987 | 42191 | 162,4 |
Спичечный доход | 802 | 7753 | 17674 | 228,0 |
Источники: Урожай 189…года. Спб.; Ежегодник Министерства финансов на 189.. год Спб.; Отчет Главного Управления неокладных сборов и казенной продажи питей за 1913 г. Пг., 1914. С.14; Обзор внешней торговли России по европейской и азиатской границе за 189… год. Спб; Сводная статистика перевозок по русским железным дорогам за 189… год. Спб.
Таблица 41. Железнодорожные перевозки в 1894-1913 гг.
ГРУЗЫ | Тренд 1894-1913 | Среднее 1894-1905 | Среднее 1906-1913 | В 1906-1913 больше % | ГРУЗЫ | Тренд 1894-1913 | Среднее 1894-1905 | Среднее 1906-1913 | В 1906-1913 больше % |
Сельхозмашины | 1468 | 8245 | 23377 | 283,5 | Арбузы и дыни | 276 | 4135 | 7268 | 175,8 |
Мануфактура | 1161 | 34545 | 46278 | 134,0 | Капуста | 328 | 2935 | 6073 | 206,9 |
Туки землеудобрит. | 1664 | 9800 | 26675 | 272,2 | Картофель | 2384 | 20736 | 44302 | 213,6 |
Металлич.изделия | 3898 | 65750 | 101875 | 154,9 | Лук | 154 | 2565 | 3995 | 155,8 |
Цемент | 3400 | 26870 | 58345 | 217,1 | Огурцы | 105 | 1417 | 2504 | 176,7 |
Лесные стройматер. | 24586 | 285917 | 534500 | 186,9 | Свекловица, свекла | 7107 | 44820 | 118740 | 264,9 |
Стройматериалы | 22118 | 295917 | 500250 | 169,1 | Фр.суш.и бакалея | 962 | 14158 | 23525 | 166,2 |
Керосин | -440 | 105112 | 87110 | 82,9 | Фрукты, ягоды, плоды | 1137 | 12152 | 24780 | 203,9 |
Стекло и стеклян.из. | 1267 | 15408 | 28263 | 183,4 | Спирт | 775 | 12128 | 20469 | 168,8 |
Дерев.и бочарн.издел | 1016 | 15600 | 25663 | 164,5 | Яйца и желтки яичн. | 558 | 9379 | 14428 | 153,8 |
Машины, кр.землед. | 986 | 10673 | 20560 | 192,6 | Соль | 3175 | 79974 | 111930 | 140,0 |
Руда | 19510 | 191667 | 386000 | 201,4 | Молочные скопы | 1027 | 7606 | 16761 | 220,4 |
Железо, чугун и сталь | 9862 | 113750 | 208625 | 183,4 | Масла сем.и древес. | 923 | 11670 | 21405 | 183,4 |
Обувь, кр.резиновой | 77 | 958 | 1705 | 178,0 | Кукуруза и маис | 800 | 31818 | 43656 | 137,2 |
Платье готовое | 128 | 1803 | 3061 | 169,8 | Крахмал, мука карт | 277 | 2978 | 5747 | 193,0 |
Галантер. Товар | 62 | 1870 | 2543 | 136,0 | Семена масличные | 816 | 33002 | 44034 | 133,4 |
Свечи | 25 | 1714 | 1913 | 111,6 | Семена корм.трав | 233 | 2768 | 5542 | 200,2 |
Спички | 118 | 2157 | 3294 | 152,7 | Лен и пакля | 597 | 15567 | 21575 | 138,6 |
Мыло | 261 | 3177 | 5835 | 183,7 | Перевозка баранов | 27,9 | 183,0 | 469,1 | 256,3 |
Бочарные изделия | 423 | 5782 | 10204 | 176,5 | Перевоз.кр.рог.скота | 35,1 | 1041 | 1348,6 | 129,6 |
Проволока | 118 | 1500 | 2438 | 162,5 | Перевозка лошадей | 12,7 | 169,3 | 301,4 | 178,0 |
Ламповый товар | 26 | 493 | 755 | 153,1 | Перевозки свиней | 29,9 | 680,1 | 963,4 | 141,7 |
Книжный товар | 125 | 1138 | 2416 | 212,3 | Воды минер., фрукт. | 190 | 1377 | 3279 | 238,1 |
Рыбные грузы | 2041 | 31808 | 53800 | 169,1 | Кожи и шкуры | 709 | 8973 | 16376 | 182,5 |
Мясные грузы | 687 | 10782 | 17865 | 165,7 | Рис | 302 | 3733 | 7200 | 192,9 |
Чай | 363 | 6029 | 10130 | 168,0 | Крупа гречневая | 282 | 10545 | 12973 | 123,0 |
Сахар-песок | 2364 | 35277 | 60297 | 170,9 | Пиво, портер, квас, мед | 1441 | 11471 | 26844 | 234,0 |
Рафинад | 1738 | 27106 | 45651 | 168,4 | Водка, ликеры и др. | 179 | 6454 | 8102 | 125,5 |
Табак и табач.изд. | 453 | 9812 | 14521 | 148,0 | Вина виноградные | 304 | 6741 | 10114 | 150,0 |
Источник: Сводная статистика перевозок по русским железным дорогам. Подсчеты автора .
В рамках лекции нет возможности комментировать таблицы 41 и 42 подробно, однако полагаю, что они достаточно выразительны и репрезентативны.
Таблица 41 наглядно демонстрирует значительный рост среднегодовых показателей железнодорожных перевозок в 1906-1913 гг. в сравнении с 1894-1905 гг. – для 4-х товаров – на 11,6-29,6%, для 8-ми – на 33,4-48,0%, для 17-ти – 50-70%, для 14-ти – на 75-93% и для 14-ти же грузов – более чем вдвое. Только транспортировка керосина уменьшается по известным в историографии причинам.
Ту же картину мы видим при обращении к данным таблицы 42. Тарифная номенклатура в каких-то своих сегментах периодически пересматривалась, что иногда не позволяет вычленить перевозки некоторых грузов за все время разработки «Сводной статистики». Это относится, в частности, к фруктам (заморские апельсины, лимоны, мандарины и померанцы взяты для полноты освещения сюжета), маслу, молоку свежему и сливкам, металлической посуде, приобретавшей все большую популярность, инструментам и др.
Таблица 42. Железнодорожные перевозки грузов в 1901-1913 гг.
ГРУЗЫ | Тренд 1901-1913 | Среднее 1901-1905 | Среднее 1906-1913 | В 1906-1913 больше % |
Кондитерские издел. | 260 | 4306 | 5699 | 132,4 |
Макароны и вермиш. | 75 | 522 | 1045 | 200,2 |
Масло всякое | 328 | 5332 | 7418 | 139,1 |
Молоко свеж.и сливки | 697 | 3449 | 6787 | 196,8 |
Яблоки | 639 | 6299 | 11977 | 190,1 |
Апельсины,,лимоны, помер. | 214 | 2431 | 3834 | 157,7 |
Абрик., сливы, персики | 86 | 763 | 1201 | 157,4 |
Груши | 56 | 810 | 1098 | 135,6 |
Ягоды | 73 | 950 | 1392 | 146,5 |
Виноград | 44 | 945 | 1309 | 138,5 |
Посуда чугунная | 32 | 1372 | 1757 | 128,1 |
Посуда жел.и эмалирован. | 124 | 604 | 1396 | 231,1 |
Ремеслен.инструменты | 56 | 575 | 952 | 165,6 |
Скобян.и ножевой тов. | 88 | 785 | 1354 | 172,5 |
Инстр., кр. ремесленных | 95 | 1324 | 2272 | 171,6 |
Источник: Сводная статистика перевозок по русским железным дорогам.
Данные таблицы 42 показывают внушительный рост перевозок весьма разноплановых грузов. И есть, полагаю, веские основания связывать это с развертыванием Столыпинской аграрной реформы. Так, увеличение перевозок масла и особенно молока и сливок в 1906-1913 гг. не может не отражать бурный рост кооперативного движения в этой отрасли сельского хозяйства с началом преобразований. В 1909-1911 гг. Сибирь получала 7-8% общероссийских перевозок металлической посуды, инструментов и других предметов хозяйственного обихода против 2-4% в 1902-1903 гг., что вполне сочетается с образом динамично осваиваемого региона, в котором ежегодно начинались десятки тысяч семейных «робинзонад».[xciii]
Для рассматриваемой темы, на мой взгляд, особенно важен беспрецедентный рост перевозок сельхозмашин, поскольку данное явление – едва ли не самый безусловный показатель финансовых возможностей крестьянства. В 1894 г. они составили 5463 тыс.пуд., в 1902 г. – 10600 тыс.пуд., в 1905 – 12811 тыс.пуд., в 1909 г. – 21461 тыс.пуд., в 1913 г. – 34517 тыс.пуд. Замечу, что помещичье хозяйство в той мере, в какой это было необходимо владельцам, к началу аграрной реформы Столыпина было уже оснащено усовершенствованной техникой.
Специфику начавшегося в годы Столыпинской аграрной реформы переворота в процессе механизации российского сельского хозяйства вполне отражает следующий факт. В 1906 г. Архангельская, Олонецкая, Вологодская, Новгородская, Псковская, Петербургская, Пермская, Вятская, Эстляндская,` Лифляндская, Курляндская, Виленская, Ковенская, Гродненская, Минская, Витебская, Могилевская, Смоленская, Московская, Владимирская, Костромская, Ярославская, Тверская, Калужская, Тульская, Рязанская, Орловская, Тамбовская, Курская, Воронежская, Нижегородская, Симбирская Казанская, Пензенская, т. е. 34 (!) губернии получили по железной дороге в сумме столько же сельхозтехники (на 3,7 тыс. пуд. больше), сколько две губернии - Херсонская и Екатеринославская – 1929,0 тыс. пуд. против 1925,3. В 1913 г. ситуация, хотя и остается как бы не вполне нормальной, но уже начала меняться, чему свидетельством тот факт, что теперь вышеперечисленные Северные, Приозерные, Приуральские, Прибалтийские, Литовские, Белорусские, Центрально-Промышленные, Центрально-Черноземные и Средне-Волжские губернии вместе взятые получили 7095,7 тыс. пуд. сельхозмашин и орудий, а две Новороссийские – 2976,9 тыс. пуд. соответственно.[xciv] В России начиналась агротехнологическая революция.
В целом данные таблицы 41 и 42 показывают внушительный рост перевозок весьма разноплановых грузов.
Полученные при обработке имеющихся динамических рядов высокие коэффициенты корреляции (порядка 0,8-0,95) между перевозками как продовольственных, так и потребительских товаров, а также акцизными доходами свидетельствуют, на мой взгляд, о позитивном, восходящем направлении вектора общего развития и экономики страны в целом, и о росте покупательной способности населения страны, и о том, что его потребности расширялись, и о том, что начавшееся их удовлетворение шло комплексно.
Надо сказать, что отдельные факты такого рода сообщала и советская историография, просто они рассеяны, и задача их консолидации никогда не была интересна. Например, В.К. Яцунский сообщает, что потребление хлопчатобумажных тканей на душу населения с 5,33 м в 1860-1876 возросло до 10,66 м в 1876-1880 гг., т.е. за 20 лет удвоилось, а в 1890 г. составило 12 м.[xcv] П.И. Лященко дает более высокую цифру «в 1890 г. потребление бумажных суровых тканей на одного жителя по официальным данным, определялось в 23 аршина (16,4 м) при 115,5 млн. населения, т.е. всего 2,7 млрд аршин, а в 1899 г. оно возросло до 36 аршин (25,6 м) при 129,7 млн. населения, т.е. до 4,6 млрд. аршин. Другими словами, душевое потребление возросло за 10 лет на 56,5 %, а валовое – на 75%»[xcvi]. В.К. Яцунский пишет также, что потребление сахара увеличилось с 1 кг на душу населения в 1860-1861 г. до 2 кг в 1881-1882 гг., и тем не менее размеры производства стали превышать спрос внутреннего рынка. Во второй половине 1870-х гг. начался экспорт сахара. В начале ХХ в. душевое потребление сахара равнялось уже 5 кг на душу.[xcvii] Это подтверждают данные таблицы 18, дающие для 1904-1907 гг. цифру 14-15 фунтов, т.е. 5,7- 6,1 кг.
Статистика против публицистики: вклады в сберкассы и мобильность населения.
Для рассматриваемой темы большой интерес представляет динамика сбережений населения.
Прежде, чем обратиться к статистике движения вкладов физических лиц, замечу, что сторонники негативистского подхода с дореволюционных времен не очень жаловали этот сюжет. Анализируя деятельность так называемой Комиссии центра, созданной осенью 1901 г., Б.Н. Миронов, в частности, отмечает: «При оценке такого важного показателя благосостояния, как увеличение числа вкладов и величины сбережений, сделанных крестьянами, был обнаружен значительный рост как вкладов, так и сбережений в 1880-1900 гг., что свидетельствовало о повышении уровня жизни. Однако, поскольку этот факт противоречил парадигме кризиса (отечественной деревни – М.Д.), эксперты интерпретировали его иначе: якобы в 1880-е гг. из-за недостатка сберегательных касс крестьяне не имели возможности хранить деньги в банке, поэтому весь рост сбережений объясняется исключительно тем, что такая возможность в 1890-е гг. появилась. «Для этого вывода (об увеличении сбережений – Б.М.) необходимо было бы сопоставить сумму сбережений, имеющуюся налицо ныне, с тою суммою, которую прежде население сохраняло у себя дома, для чего, однако, никаких данных не имеется». Как видим, аналитики предпочли допустить, что сбережения у крестьян до 1890 г. были, лишь бы не признать увеличения сбережений в 1890-е гг.»[xcviii]. Пример, что и говорить, показательный.
Проблема сбережений куда более важна, чем может показаться на первый взгляд. Для пореформенной России она некоторым образом имеет экзистенциальный характер, не вполне осознающийся нами.
Среди психологического наследства крепостного права компетентные непартийные исследователи, как Б.Н. Чичерин и К.Ф. Головин, всегда выделяют отсутствие у населения привычки к сбережениям. Тут и неумение их делать и даже не то, что нежелание, а некоторое непонимание важности данного явления. Это один из примеров того, что социально-психологические характеристики того или иного народа в определенный период его истории – вовсе не синоним вечности, как почему-то воображают представители традиционной историографии, особенно рассуждая об общинных симпатиях русского народа, а всего лишь функция от уровня культуры данного народа, в том числе и бытовой, которая меняется вместе с этим уровнем.
«Крепостное право не учило людей делать сбережения. Пример мы можем видеть в собственном отечестве. Рабовладельческое хозяйство… не могло развить привычки к сбережениям ни в помещиках, ни в крестьянах.
Поэтому, при разрешении крепостной связи, ни те, ни другие не в состоянии были справиться со своею новою экономическою задачей. Значительная часть помещиков разорилась вследствие неумения сделать правильный хозяйственный расчет и приспособить свой быт к изменившимся условиям.
Тоже самое следует сказать и о крестьянах. Несправедливо, что тяжести, возложенные на них Положением о Выкупе, были так велики, что они не в силах были их нести. Возложенные на них тяжести были несравненно меньше тех повинностей, которые были с них сняты. Свободным заработком легко было их покрыть. В этом отношении первые годы после освобождения были особенно благоприятны…
Но полученные избытки не сохранялись на черный день, а тратились на разгул, который принял самые широкие размеры, и когда наступили более трудные времена, сбережений не оказалось никаких. Даже и при нынешних условиях, возможность для крестьян делать сбережения доказывается теми суммами, которые тратятся на водку и которые составляют лишь ничтожную часть потерь и ущерба, наносимого хозяйству привычкою к пьянству. Она доказывается и теми крупными издержками, которые, в силу обычая, делаются на свадьбы и которые ведут к разорению семейств на многие годы. Иногда в одном и том же селе оказывается, что все раскольники живут богато, а все православные в бедности.
Однако и среди православных встречаются, в особенности небольшие, деревни, где крестьяне, смирные и работящие, пользуются довольством и исправно уплачивают все подати. Но вообще, у крестьян, также как у помещиков, в силу привычек, укоренившихся при крепостном праве, все лишние деньги уходят сквозь пальцы»[xcix], – пишет Б.Н. Чичерин в «Курсе государственной науки». (Действительно, трудно представить сберкнижку на имя А.С. Пушкина. На имя Л.Н. Толстого, впрочем, можно!)
Другими словами, отношение к сбережениям – значимая и непросто уловимая характеристика психологии общества. То, что кажется банальностью в наши дни, сто с лишним лет назад таковой не являлось. Тем не менее статистика движения вкладов в сберегательных кассах показывает, что медленно, но верно, психология народа в этом плане изменялась к лучшему (более «продвинутые» и состоятельные граждане России после 1861 г. уже думали о вкладах в процентные бумаги).
В свете сказанного, полагаю, следует вспомнить характеристику Б.Н. Чичериным отношения социалистов к проблеме сбережений. В то время как все нормальные люди ратовали за трудолюбие и бережливость (хотя, казалось бы, за что тут ратовать – и так все понятно), «социалисты, напротив, всеми силами ополчаются против сбережений. Они смело уверяют, что рабочий не может и даже не должен сберегать, что он, сберегая, крадет у других и превращается в презренного мещанина. Лассаль с неистовою бранью опрокинулся на Шульце-Делича (основателя кредитных товариществ в Германии – М.Д.) за его проповедь в пользу бережливости. Вообще этот поход социалистов против сбережений составляет одну из любопытных страниц современного помрачения умов. Из любви к низшим классам отрицается единственное средство улучшить их быт»[c].
Строго говоря, нравственность за чужой счет – сюжет распространенный, но именно у социалистов он выглядит особенно отвратительным.
Как говорилось, в 1905 г. русские революционеры, чтобы подорвать экономику страны, обратились к населению с призывом забрать свои вклады из сберкасс. Этот призыв возымел определенный эффект, но не столь значительный, как рассчитывали адепты Новой России, часть которых тогда на японские деньги закупала оружие.[ci]
Несомненно, по извращенным критериям народников и социал-демократов крестьяне, имеющие сберкнижки, считались кулаками, а рабочие и шахтеры – потенциальными оппортунистами и штрейкбрехерами. Имела ли пропаганда социалистов успех?
Обратимся к статистике вкладов в сберкассах, и в числе прочего, посмотрим, что на это счет думали жители страны. Полностью сопоставимую информацию «Ежегодники МФ» помещают, начиная с 1896 и 1897 гг.
Диаграмма 5. Число сберкнижек и сумма сбережений в 1896 г. и 1913 г.
В 1896 г. физические лица хранили в сберкассах страны на почти двух миллионах книжек 359 млн.руб., т.е. стоимость 85 крейсеров «Варяг» или 24,5 броненосцев «Бородино». В 1913 г. число книжек выросло в 4,3 раза - до 8,6 миллионов – т.е. примерно четверть семей в России имела сберкнижки, а сумма вкладов, увеличившись также в 4,3 раза, составила более 1,5 млрд.рублей – 37,5% бюджета страны, и сумма в 3,6 раза превосходила стоимость «Большой флотской программы», которая к 1930 г. должна была сделать Россию державой, обладающей флотом мирового уровня.
В таблицах 43-46 сопоставляются данные о вкладчиках, дифференцированных сберкассами в зависимости от рода их занятий.
Таблица 43. Распределение книжек и сбережений (тыс.руб.) по роду занятий вкладчиков в 1896 и 1913 гг.
1896 | 1913 | Прирост | 1913 г. к 1896 г.-% | |||||
Род занятий | книжек | сумма | книжек | Сумма | книжек | сумма | книжек | сумма |
Землевладение | 23435 | 5913 | 39639 | 9261 | 16204 | 3348 | 169,1 | 156,6 |
Земледелие и сел.промыслы | 367106 | 66437 | 2546643 | 480249 | 2179537 | 413812 | 693,7 | 722,9 |
Городские промыслы | 222440 | 33188 | 1121539 | 179528 | 899099 | 146340 | 504,2 | 540,9 |
Фабр., зав.и рудники | 86714 | 12076 | 456611 | 72593 | 369897 | 60517 | 526,6 | 601,1 |
Услужение | 213654 | 29829 | 712741 | 113148 | 499087 | 83319 | 333,6 | 379,3 |
Торговля | 165144 | 34589 | 680493 | 149527 | 515349 | 114938 | 412,1 | 432,3 |
Духовное звание | 105332 | 33885 | 201844 | 59451 | 96512 | 25566 | 191,6 | 175,5 |
Офицеры | 32012 | 7347 | 85303 | 17255 | 53291 | 9908 | 266,5 | 234,9 |
Нижние чины | 87054 | 8580 | 336075 | 22193 | 249021 | 13613 | 386,1 | 258,7 |
Служба гражданская | 128839 | 25413 | 297796 | 55967 | 168957 | 30554 | 231,1 | 220,2 |
Служба частная | 186959 | 34384 | 1299828 | 246638 | 1112869 | 212254 | 695,2 | 717,3 |
Прочие занятия | 373156 | 67265 | 830170 | 144027 | 457014 | 76762 | 222,5 | 214,1 |
Итого | 1991845 | 358906 | 8608682 | 1549836 | 6616837 | 1190930 | 432,2 | 431,8 |
Источник: Ежегодник Министерства финансов. Вып.1898 г. Спб., 1899. С.404-407 ; Ежегодник Министерства финансов. Вып.1915 г. Пг., 1915. С.206-207
Итак, из таблицы следует, что за 18 лет число крестьянских книжек выросло с 367,1 тыс. до 2179,5 тыс., т.е. почти в семь (!) раз, и на них в 1913 г. хранилось 480,2 млн.руб. против 66,4 млн. руб. в 1896 г. – также более, чем в семь раз.
С 222,4 до 1121,5 тыс., т.е. в пять раз, возросло количество городских ремесленников-обладателей сберкнижек, а их вклады увеличились с 33,1 млн.руб. до 179,5 млн.руб., или в 5,4 раза.
У фабрично-заводских рабочих и горняков число книжек увеличилось с 86,7 тыс. до 456,6 тыс., т.е. в 5,3 раза, и вместо 12,1 млн.руб. на них теперь находилось 72,6 млн. руб., или в 6 раз больше.
В 1896 г. 87,1 тыс. солдат и унтер-офицеров российской армии держали в сберкассах 8,6 млн.руб., а в 1913 г. 336,1 тыс. нижних чинов – уже 22,1 млн.руб. Рост составил соответственно – 286% и 158,7%. Напомню, что численность армии в это время оценивается в 1,3 млн.чел.
Количество книжек у лиц, находившихся в услужении, увеличилось за 1896-1913 гг. с 213,7 до 712,7 тыс., а сумма вкладов на них – с 29,8 млн.руб. до 113,1 млн.руб. – соответственно в 3,3 и 3,8 раз.
Как можно видеть, растут абсолютные показатели, характеризующие благосостояние и всех остальных социальных слоев общества, прежде всего людей, находящихся на частной службе, т.е. тех, кого сейчас называют офисными работниками. В 1896 г. 187,0 тыс. из них имели сберкнижки с 34,4 млн.руб. на них, а в 1913 г. – 1299,8 тыс. с 246,6 млн.руб. Практически это такое же семикратное увеличение показателей, что и у крестьян.
Таблица 44. Доля представителей отдельных родов занятий в общем числе вкладчиков и сумме вкладов в 1896 и 1913 гг. (%)
1896 | 1913 | За 1896-1913 гг. | ||||
Род занятий | книжек | сумма | книжек | Сумма | книжек | сумма |
Землевладение | 1,2 | 1,6 | 0,5 | 0,6 | -0,7 | -1,0 |
Землед.и сел.промыслы | 18,4 | 18,5 | 29,6 | 31,0 | 11,2 | 12,5 |
Городские промыслы | 11,2 | 9,2 | 13,0 | 11,6 | 1,8 | 2,3 |
Фабр., зав.и рудники | 4,4 | 3,4 | 5,3 | 4,7 | 0,9 | 1,3 |
Услужение | 10,7 | 8,3 | 8,3 | 7,3 | -2,4 | -1,0 |
Торговля | 8,3 | 9,6 | 7,9 | 9,6 | -0,4 | 0,0 |
Духовное звание | 5,3 | 9,4 | 2,3 | 3,8 | -3,0 | -5,6 |
Офицеры | 1,6 | 2,0 | 1,0 | 1,1 | -0,6 | -0,9 |
Нижние чины | 4,4 | 2,4 | 3,9 | 1,4 | -0,5 | -1,0 |
Служба гражданская | 6,5 | 7,1 | 3,5 | 3,6 | -3,0 | -3,5 |
Служба частная | 9,4 | 9,6 | 15,1 | 15,9 | 5,7 | 6,3 |
Прочие занятия | 18,7 | 18,7 | 9,6 | 9,3 | -9,1 | -9,4 |
Итого | 100 | 100 | 100 | 100 | 0,0 | 0,0 |
Источник: см. таблицу 43.
Как можно видеть из таблицы 44, доля числа вкладчиков того или иного «рода занятий» может превышать долю их сбережений в общем их объеме по стране, может быть близка к ней, а может быть ниже (духовенство в 1896 г.). Первый вариант касается тех, чьи доходы относительно невелики – городских ремесленников, фабрично-заводских рабочих и горняков, прислуги и нижних чинов. Второй – землевладельцев, крестьян, офицеров, гражданских и частных служащих и лиц свободных профессий («прочие занятия»).
За 1896-1913 гг. удельный вес отдельных категорий вкладчиков изменился (таблица 44). Самыми успешными из них стали жители деревни и частные служащие, что весьма симптоматично. И то, и другое – важный показатель успеха модернизации! Доля первых увеличилась с 18,4 до 29,6% по числу книжек и с 18,5 до 31,0% по сумме вкладов, доля вторых – с 9,4 до 15,9% по числу книжек и с 9,6 до 15,9% до сумме сбережений.
Рост показателей благосостояния городских ремесленников и пролетариев куда скромнее, но это не снижает принципиальной важности данного факта – новейшие исследования положения рабочего класса в России говорят о том, что реальная зарплата рабочих повышалась, а статистика вкладов свидетельствует о том, что все больше простых людей понимало важность сбережений.
Доля же остальных восьми категорий вкладчиков за 18 лет уменьшилась. Особенно заметно снижение показателей для лиц свободных профессий – с 18,7 до 9,6% по числу книжек и с 18,7 до 9,3% по вкладам, для духовенства – с 5,3 до 2,3% по числу книжек и с 9,4% до 3,8% по вкладам, для гражданских служащих – с 6,5 до 3,5% по числу книжек и с 7,1 до 3,6% по сбережениям.
Таблица 45. Абсолютный прирост числа книжек за 1896-1913
Род занятий | Книжек | Род занятий | сумма |
Землед.и сел.промыслы | 2179537 | Землед.и сел.промыслы | 413812 |
Служба частная | 1112869 | Служба частная | 212254 |
Городские промыслы | 899099 | Городские промыслы | 146340 |
Торговля | 515349 | Торговля | 114938 |
Услужение | 499087 | Услужение | 83319 |
Прочие занятия | 457014 | Прочие занятия | 76762 |
Фабр., зав.и рудники | 369897 | Фабр., зав.и рудники | 60517 |
Нижние чины | 249021 | Служба гражданская | 30554 |
Служба гражданская | 168957 | Духовное звание | 25566 |
Духовное звание | 96512 | Нижние чины | 13613 |
Офицеры | 53291 | Офицеры | 9908 |
Землевладение | 16204 | Землевладение | 3348 |
Всего | 6616837 | Всего | 1190930 |
Источник: см. таблицу 43.
В таблице 45 ранжированы приросты числа книжек и размеров вкладов по родам занятий вкладчиков. Оценивая эти данные, мы, разумеется, должны сообразовываться с долей представителей той или иной профессии в населении страны, но вместе с тем видеть и динамику процесса.
С одной стороны, крестьяне составляли 80% населения страны, и неудивительно, что в сравнении с 1896 г. к 1913 г. абсолютно и относительно больше всех разбогатели именно они. Однако в 1896 г. число крестьян-вкладчиков было меньше, чем представителей свободных профессий. Значит, за эти годы произошел некий качественный сдвиг в изучаемом процессе, отражением чего и стали 2,2 млн. новых сберкнижек у сельских жителей. Офицеров по определению меньше, чем солдат. Но в 1896 г. солдатских книжек было больше чем офицерских в 2,7 раза, а в 1913 г. – в 3,9, притом, что в 1896 г. солдатские вклады превышали офицерские на 16%, а в 1913 г. – на 28%. Следовательно, к 1913 г. мысль о важности сбережений у солдат относительно стала более популярной, чем в середине 1890-х гг. и т.д.
«Ежегодники Министерства финансов» содержат данные о количественной структуре вкладов применительно к роду занятий вкладчиков, начиная с 1897 г., почему и я вынужден сдвинуть анализ этого интересного аспекта проблемы на год, что впрочем, едва ли отразится на сути его результатов. Исходные данные для анализа представлены в таблицах 46-47.
Таблица 46. Распределение числа книжек в зависимости от суммы вклада в 1897 и 1913 гг.
1897 | 1913 | |||||||||
Род занятий | до 25 руб | 25-99 | 100-500 | свыше 500 | Всего | до 25 р. | 25-100 | 100-500 | св.500 | Всего |
Землевладение | 8064 | 4075 | 8156 | 5666 | 25961 | 15386 | 5943 | 10353 | 7957 | 39639 |
Землед.и сел.промыслы | 122559 | 103923 | 153192 | 50848 | 430522 | 751781 | 575204 | 898975 | 320683 | 2546643 |
Городские промыслы | 96230 | 59649 | 76675 | 23917 | 256471 | 517357 | 192441 | 283837 | 127904 | 1121539 |
Фабр., зав.и рудники | 33678 | 26389 | 32471 | 7088 | 99626 | 179749 | 94468 | 135909 | 46485 | 456611 |
Услужение | 67498 | 75882 | 85490 | 16007 | 244877 | 262454 | 162569 | 216585 | 71133 | 712741 |
Торговля | 72712 | 32096 | 45899 | 33510 | 184217 | 297053 | 93947 | 158668 | 130825 | 680493 |
Духовное звание | 21556 | 16961 | 42986 | 32803 | 114306 | 58055 | 27473 | 63329 | 52987 | 201844 |
Офицеры | 12234 | 5766 | 9749 | 6341 | 34090 | 38976 | 11753 | 19619 | 14955 | 85303 |
Нижние чины | 53735 | 23987 | 18744 | 5404 | 101870 | 248983 | 40856 | 31403 | 14833 | 336075 |
Служба гражданская | 58488 | 22864 | 37506 | 22382 | 141240 | 144009 | 39718 | 67389 | 46680 | 297796 |
Служба частная | 75866 | 41414 | 66550 | 28470 | 212300 | 562085 | 197048 | 345370 | 195325 | 1299828 |
Прочие занятия | 147159 | 94671 | 134128 | 56256 | 432214 | 367778 | 145201 | 205972 | 111219 | 830170 |
Итого | 769779 | 507677 | 711546 | 288692 | 2277694 | 344366 | 158662 | 2437409 | 114098 | 8608682 |
Источник: Ежегодник Министерства финансов. Вып.1899 г. Спб., 1900. С.539. Ежегодник Министерства финансов. Вып.1915 г. Пг., 1915. С.206-207
Таблица 47. Распределение суммы вкладов в зависимости от его величины в 1897 и 1913 гг.
1897 | 1913 | |||||||||
Род занятий | до 25 руб | 25-99 | 100-500 | свыше 500 | Всего | до 25 р. | 25-100 | 100-500 | св.500 | Всего |
Землевладение | 57 | 222 | 1955 | 4431 | 6665 | 99,5 | 328,5 | 2551,4 | 6281,2 | 9260,6 |
Землед.и сел.промыслы | 798 | 5702 | 33086 | 38084 | 77670 | 4928 | 32300,1 | 201705 | 241316 | 480248,8 |
Городские промыслы | 592 | 3245 | 16699 | 18142 | 38678 | 2691,7 | 10896,2 | 65299,6 | 100640 | 179527,5 |
Фабр., зав.и рудники | 212 | 1453 | 6827 | 5235 | 13727 | 996,6 | 5137,8 | 30754,1 | 35704,3 | 72592,8 |
Услужение | 536 | 4200 | 17734 | 11651 | 34121 | 1600,3 | 9000,4 | 48678,1 | 53869 | 113147,8 |
Торговля | 473 | 1715 | 10669 | 27085 | 39942 | 1716,6 | 5197,6 | 38061,4 | 104552 | 149527,3 |
Духовное звание | 156 | 954 | 10605 | 25416 | 37131 | 379,6 | 1566,3 | 15560,8 | 41944,6 | 59451,3 |
Офицеры | 83 | 310 | 2316 | 4936 | 7645 | 231,4 | 648,4 | 4739,4 | 11635,3 | 17254,5 |
Нижние чины | 441 | 1216 | 3961 | 4046 | 9664 | 1519,9 | 2129,7 | 7134,6 | 11409,2 | 22193,4 |
Служба гражданская | 334 | 1237 | 8959 | 17348 | 27878 | 781,0 | 2170,8 | 16700,7 | 36314,5 | 55967,0 |
Служба частная | 474 | 2264 | 15179 | 21731 | 39648 | 3149,0 | 10768,7 | 82694,2 | 150026 | 246637,9 |
Прочие занятия | 1031 | 5289 | 29960 | 43016 | 79296 | 2132,5 | 7666,5 | 48412,8 | 85815 | 144026,8 |
Итого | 5187 | 27807 | 157950 | 221121 | 412065 | 20226,1 | 87811,0 | 562292,1 | 879507 | 1549836 |
Источник: см. таблицу 46.
Преобразование исходных данных дает, в частности, информацию, представленную в таблицах 48-50.
Вклады до 25 руб. я буду считать мелкими (1-я категория), 25-100 руб. – средними (2-я категория), 100-500 руб. средне-крупными (3-я категория), а более 500 руб. – крупными (5 категория).
Таблица 48. Распределение числа книжек по категориям вкладчиков в 1897 и 1913 гг. (%)
1897 | 1913 | |||||||||
Род занятий | до 25 руб | 25-99 | 100-500 | свыше 500 | Всего | до 25 р. | 25-100 | 100-500 | св.500 | Всего |
Землевладение | 31,1 | 15,7 | 31,4 | 21,8 | 100 | 38,8 | 15,0 | 26,1 | 20,1 | 100 |
Землед.и сел.промыслы | 28,5 | 24,1 | 35,6 | 11,8 | 100 | 29,5 | 22,6 | 35,3 | 12,6 | 100 |
Городские промыслы | 37,5 | 23,3 | 29,9 | 9,3 | 100 | 46,1 | 17,2 | 25,3 | 11,4 | 100 |
Фабр., зав.и рудники | 33,8 | 26,5 | 32,6 | 7,1 | 100 | 39,4 | 20,7 | 29,8 | 10,2 | 100 |
Услужение | 27,6 | 31,0 | 34,9 | 6,5 | 100 | 36,8 | 22,8 | 30,4 | 10,0 | 100 |
Торговля | 39,5 | 17,4 | 24,9 | 18,2 | 100 | 43,7 | 13,8 | 23,3 | 19,2 | 100 |
Духовное звание | 18,9 | 14,8 | 37,6 | 28,7 | 100 | 28,8 | 13,6 | 31,4 | 26,3 | 100 |
Офицеры | 35,9 | 16,9 | 28,6 | 18,6 | 100 | 45,7 | 13,8 | 23,0 | 17,5 | 100 |
Нижние чины | 52,7 | 23,5 | 18,4 | 5,3 | 100 | 74,1 | 12,2 | 9,3 | 4,4 | 100 |
Служба гражданская | 41,4 | 16,2 | 26,6 | 15,8 | 100 | 48,4 | 13,3 | 22,6 | 15,7 | 100 |
Служба частная | 35,7 | 19,5 | 31,3 | 13,4 | 100 | 43,2 | 15,2 | 26,6 | 15,0 | 100 |
Прочие занятия | 34,0 | 21,9 | 31,0 | 13,0 | 100 | 44,3 | 17,5 | 24,8 | 13,4 | 100 |
Итого | 33,8 | 22,3 | 31,2 | 12,7 | 100 | 40,0 | 18,4 | 28,3 | 13,3 | 100 |
Источник: см. таблицу 46.
Таблица 49. Распределение сумм по категориям вкладчиков в 1897 и 1913 гг. (%)
1897 | 1913 | |||||||||
Род занятий | до 25 руб | 25-99 | 100-500 | свыше 500 | Всего | до 25 р. | 25-100 | 100-500 | св.500 | Всего |
Землевладение | 0,86 | 3,3 | 29,3 | 66,5 | 100 | 1,07 | 3,5 | 27,6 | 67,8 | 100 |
Землед.и сел.промыслы | 1,03 | 7,3 | 42,6 | 49,0 | 100 | 1,03 | 6,7 | 42,0 | 50,2 | 100 |
Городские промыслы | 1,53 | 8,4 | 43,2 | 46,9 | 100 | 1,50 | 6,1 | 36,4 | 56,1 | 100 |
Фабр., зав.и рудники | 1,54 | 10,6 | 49,7 | 38,1 | 100 | 1,37 | 7,1 | 42,4 | 49,2 | 100 |
Услужение | 1,57 | 12,3 | 52,0 | 34,1 | 100 | 1,41 | 8,0 | 43,0 | 47,6 | 100 |
Торговля | 1,18 | 4,3 | 26,7 | 67,8 | 100 | 1,15 | 3,5 | 25,5 | 69,9 | 100 |
Духовное звание | 0,42 | 2,6 | 28,6 | 68,4 | 100 | 0,64 | 2,6 | 26,2 | 70,6 | 100 |
Офицеры | 1,09 | 4,1 | 30,3 | 64,6 | 100 | 1,34 | 3,8 | 27,5 | 67,4 | 100 |
Нижние чины | 4,56 | 12,6 | 41,0 | 41,9 | 100 | 6,85 | 9,6 | 32,1 | 51,4 | 100 |
Служба гражданская | 1,20 | 4,4 | 32,1 | 62,2 | 100 | 1,40 | 3,9 | 29,8 | 64,9 | 100 |
Служба частная | 1,20 | 5,7 | 38,3 | 54,8 | 100 | 1,28 | 4,4 | 33,5 | 60,8 | 100 |
Прочие занятия | 1,30 | 6,7 | 37,8 | 54,2 | 100 | 1,48 | 5,3 | 33,6 | 59,6 | 100 |
Итого | 1,26 | 6,7 | 38,3 | 53,7 | 100 | 1,31 | 5,7 | 36,3 | 56,7 | 100 |
Источник: см. таблицу 46.
Таблица 50. Величина среднего вклада на 1 книжку в 1897 и 1913 гг. (руб.).
1897 | 1913 | |||||||||
Род занятий | до 25 руб | 25-99 | 100-500 | свыше 500 | Всего | до 25 р. | 25-100 | 100-500 | св.500 | Всего |
Землевладение | 7,1 | 54,5 | 239,7 | 782,0 | 256,7 | 6,5 | 55,3 | 246,4 | 789,4 | 233,6 |
Землед.и сел.промыслы | 6,5 | 54,9 | 216,0 | 749,0 | 180,4 | 6,6 | 56,2 | 224,4 | 752,5 | 188,6 |
Городские промыслы | 6,2 | 54,4 | 217,8 | 758,5 | 150,8 | 5,2 | 56,6 | 230,1 | 786,8 | 160,1 |
Фабр., зав.и рудники | 6,3 | 55,1 | 210,2 | 738,6 | 137,8 | 5,5 | 54,4 | 226,3 | 768,1 | 159,0 |
Услужение | 7,9 | 55,3 | 207,4 | 727,9 | 139,3 | 6,1 | 55,4 | 224,8 | 757,3 | 158,8 |
Торговля | 6,5 | 53,4 | 232,4 | 808,3 | 216,8 | 5,8 | 55,3 | 239,9 | 799,2 | 219,7 |
Духовное звание | 7,2 | 56,2 | 246,7 | 774,8 | 324,8 | 6,5 | 57,0 | 245,7 | 791,6 | 294,5 |
Офицеры | 6,8 | 53,8 | 237,6 | 778,4 | 224,3 | 5,9 | 55,2 | 241,6 | 778,0 | 202,3 |
Нижние чины | 8,2 | 50,7 | 211,3 | 748,7 | 94,9 | 6,1 | 52,1 | 227,2 | 769,2 | 66,0 |
Служба гражданская | 5,7 | 54,1 | 238,9 | 775,1 | 197,4 | 5,4 | 54,7 | 247,8 | 777,9 | 187,9 |
Служба частная | 6,2 | 54,7 | 228,1 | 763,3 | 186,8 | 5,6 | 54,7 | 239,4 | 768,1 | 189,7 |
Прочие занятия | 7,0 | 55,9 | 223,4 | 764,6 | 183,5 | 5,8 | 52,8 | 235,0 | 771,6 | 173,5 |
Итого | 6,7 | 54,8 | 222,0 | 765,9 | 180,9 | 5,9 | 55,3 | 230,7 | 770,8 | 180,0 |
Источник: см. таблицу 46.
Из таблицы 48 следует, что за 1897-1913 гг. структура сбережений в стране серьезно изменяется, в первую очередь за счет значительного – с 33,8 до 40,0% - роста доли книжек с мелкими вкладами и по России в целом, и во всех буквально социальных слоях, причем в некоторых случаях весьма заметно. Если для сельских жителей этот рост составил 1%, для торговцев – 4,2 %, то для всех остальных «родов занятий» он колеблется в диапазоне 5,6-10,3%, а для нижних чинов даже 21,4%! Это безусловное свидетельство демократизации процесса сохранения доходов населением. Конечно, для понимания сопряженности социального статуса с материальным достатком небезынтересно знать, что в 1913 г. 15,4 тыс. землевладельцев, которым вскоре предстояло пасть жертвами черного передела» имели на сберкнижках менее 25 руб., равно, как и 39 тысяч офицеров императорской армии.
Соответственно росту доли книжек 1-й категории в 1913 г. повсеместно снижается доля книжек 2-й и 3-й, а у землевладельцев, лиц духовного звания, офицеров и гражданских служащих также и 4-й категории у (при росте, напомню, абсолютных показателей). Относительно снизилась и доля их вкладов. В остальных социальных группах процент книжек богатых клиентов увеличивается.
Сказанное с некоторыми исключениями относится и к распределению денежных средств внутри каждого слоя. У самых состоятельных вкладчиков во всех социальных слоях в 1913 г. денег стало больше чем в 1897 г. (таблица 49). То есть, богатые стали еще богаче и количественно и качественно. Однако в процесс сбережения доходов вовлечено теперь намного больше людей, которым есть что хранить на книжках.
Об этом же говорит и сопоставление средних размеров вкладов на одну книжку.
Таблица 51. Сопоставление средних вкладов на 1 книжку в 1897 и 1913 г. (руб.)
Род занятий | до 25 р. | 25-100 | 100-500 | св.500 | Всего |
Землевладение | -0,57 | 0,8 | 6,74 | 7,36 | -23,11 |
Землед.и сел.промыслы | 0,09 | 1,29 | 8,39 | 3,53 | 8,17 |
Городские промыслы | -0,95 | 2,22 | 12,27 | 28,3 | 9,26 |
Фабр., зав.и рудники | -0,79 | -0,67 | 16,04 | 29,51 | 21,2 |
Услужение | -1,84 | 0,01 | 17,31 | 29,43 | 19,41 |
Торговля | -0,71 | 1,89 | 7,44 | -9,09 | 2,91 |
Духовное звание | -0,74 | 0,77 | -0,99 | 16,79 | -30,3 |
Офицеры | -0,88 | 1,41 | 4,01 | -0,41 | -21,99 |
Нижние чины | -2,11 | 1,43 | 15,87 | 20,47 | -28,83 |
Служба гражданская | -0,31 | 0,55 | 8,96 | 2,86 | -9,44 |
Служба частная | -0,65 | -0,02 | 11,35 | 4,79 | 2,99 |
Прочие занятия | -1,21 | -3,07 | 11,68 | 6,94 | -9,97 |
Итого | -0,84 | 0,57 | 8,71 | 4,89 | -0,88 |
Источник: см. таблицу 46.
Средний вклад на 1 книжку в 1913 г. снижается на 88 коп., однако детализация этого феномена весьма интересна для социальной истории конца XIX - начала XX вв.
Наибольшие приросты средних вкладов фиксируются у пролетариев – 21,2 руб. (!), у прислуги – 19,41 руб., городских ремесленников – 9,26 руб., крестьян – 8,17 руб., частных служащих – 2,99 руб. и лиц, занимавшихся торговлей – 2,91 руб. Эти группы населения, давшие наибольшие приросты числа вкладчиков (крестьяне -2,1 млн.чел., частные служащие 1,1 млн.чел., ремесленники – 865 тыс.чел., торговцы – 496 тыс.чел., прислуга – 468 тыс.чел., рабочие – 360 тыс.чел.). Здесь демократизация процесса сбережений была сопряжена с соответствующим притоком средств.
Представляется, что эти данные – яркое свидетельство успеха модернизации С.Ю. Витте – П.А.Столыпина. Представители данных социальных групп (за исключением прислуги) были прямо связаны с функционированием экономики страны, и рост их благосостояния – прямое доказательство успешного ее развития.
В то же время снижаются средние вклады гражданских служащих – на 9,44 руб., лиц свободных профессий – на 9,97 руб., офицеров – на 21,99 руб., землевладельцев – на 23,11 руб., нижних чинов – на 28,83 руб. и духовенства – на 30,3 руб. Эти социальные группы, напротив, дали наименьшие приросты книжек (лишь «прочие» опережают пролетариев – 398 тыс.чел., затем идут нижние чины – 234 тыс., чиновники – 157 тыс.чел., духовенство – 88 тыс.чел., офицеры – 51 тыс.чел. и землевладельцы – 14 тыс.чел.). В этой группе довольно скромный рост числа вкладчиков не подкреплялся соответствующим увеличением денежной массы. В некотором смысле этого и не могло быть по определению. С одной стороны, число книжек у землевладельцев, чиновников, офицеров, духовенства априори ограничено «родом занятий», их не может быть «слишком» много, притом, что у гражданских и военных чиновников доходы преимущественно должны были колебаться вокруг фиксированной и не очень большой зарплаты. Количественные резервы для роста числа книжек были у солдат, но они получали маленькое жалованье. Число лиц свободных профессий может расти неограниченно (оно и росло), но они никогда в массе не относились к преуспевающей категории населения.
При этом из таблицы 52 следует, что в 1913 г. наиболее состоятельные группы населения те же самые, что и в 1897 г. – духовенство, помещики, офицеры, но разрыв между ними и остальными группами сокращается. Если мы примем средний крестьянский вклад в 1897 и 1913 гг. за 100%, то средние вклады других социальных групп будут с ним соотноситься так, как это показано в таблице 53.
Таблица 52. Средний вклад на 1 книжку в 1897 и 1913 гг.
Род занятий | 1897 | Род занятий | 1913 |
Духовное звание | 324,8 | Духовное звание | 294,5 |
Землевладение | 256,7 | Землевладение | 233,6 |
Офицеры | 224,3 | Торговля | 219,7 |
Торговля | 216,8 | Офицеры | 202,3 |
Служба гражданская | 197,4 | Служба частная | 189,7 |
Служба частная | 186,8 | Землед.и сел.промыслы | 188,6 |
Прочие занятия | 183,5 | Служба гражданская | 187,9 |
Землед.и сел.промыслы | 180,4 | Прочие занятия | 173,5 |
Городские промыслы | 150,8 | Городские промыслы | 160,1 |
Услужение | 139,3 | Фабр., зав.и рудники | 159,0 |
Фабр., зав.и рудники | 137,8 | Услужение | 158,8 |
Нижние чины | 94,9 | Нижние чины | 66,0 |
Источник: см. таблицу 46.
Таблица 53. Соотношение между средними вкладами сельских жителей (100%) и остальных категорий населения.
Род занятий | 1897 | Род занятий | 1913 |
Духовное звание | 180,1 | Духовное звание | 156,2 |
Землевладение | 142,3 | Землевладение | 123,9 |
Офицеры | 124,3 | Торговля | 116,5 |
Торговля | 120,2 | Офицеры | 107,3 |
Служба гражданская | 109,4 | Служба частная | 100,6 |
Служба частная | 103,5 | Землед.и сел.промыслы | 100,0 |
Прочие занятия | 101,7 | Служба гражданская | 99,7 |
Землед.и сел.промыслы | 100,0 | Прочие занятия | 92,0 |
Городские промыслы | 83,6 | Городские промыслы | 84,9 |
Услужение | 77,2 | Фабр., зав.и рудники | 84,3 |
Фабр., зав.и рудники | 76,4 | Услужение | 84,2 |
Нижние чины | 52,6 | Нижние чины | 35,0 |
Источник: см. таблицу 46.
В 1897 г. крестьяне занимали 8-ю позицию из 12, а в 1913 г. - 6-ю, обогнав гражданских служащих и лиц свободных профессий. При этом средние вклады более состоятельных групп вкладчиков превосходят их теперь на меньшую величину (так, духовенства на 56,2% вместо 80,1%, помещиков – 23,9%, а не на 42,3%, офицеров – на 7,3% вместо 24,3% и т.д.), и одновременно к крестьянам приближаются пролетарии, прислуга и ремесленники.
Я, понятно, не исчерпал возможностей интерпретации приведенных выше таблиц, однако здесь мне важно подчеркнуть, что все указанные изменения свидетельствуют, прежде всего, о том, что идея сбережения достатков перешла ту грань, которая отделяет моду от повседневности, и это безусловный показатель прогресса психологии модерна.
В целом же несомненно снижение концентрации богатства в стране, его рассредоточение, что и происходит почти всегда, когда некое явление, в данном случае процесс сохранения заработанных материальных средств, становится достоянием все большего числа субъектов, «проникает в массы».
Ясно при этом, что мы наблюдаем процесс, который уже начался, так сказать, развернулся, но еще не набрал настоящего размаха. Однако динамика этого процесса была вполне обнадеживающей.
Полагаю, все вышесказанное говорит также и о том, что в конце XIX - начале XX вв. в обществе начался процесс перераспределения доходов в пользу малоимущих категорий населения. Тут следует отметить, что данные за 1896/7 гг. дают картину, которая характеризует Россию, находившуюся в начале экономической модернизации, а сведения за 1913 г. описывают более высокий ее уровень.
Итак, статистика движения вкладов в сберкассах определенно свидетельствует не только о росте благосостояния населения Империи в конце XIX - начале XX вв., но и о позитивных изменениях в психологии этого населения.
Весьма интересен и гендерный аспект проблемы. В таблицах 54-56 приводятся данные о распределении книжек и вкладов между мужчинами и женщинами в 1896 и 1913 гг.
Таблица 54. Распределение книжек и вкладов (тыс.руб.) между мужчинами и женщинами в 1896 и 1913 гг.
Род занятий | 1896 | год | 1913 | год | ||||
Мужчины | Женщины | Мужчины | Мужчины | Женщины | Женщины | |||
Книжек | сумма | книжек | сумма | книжек | сумма | книжек | Сумма | |
Землевладение | 13627 | 3373 | 9808 | 2540 | 21335 | 4888,2 | 18304 | 4372,4 |
Землед.и сел.промыслы | 205278 | 41391 | 161828 | 25046 | 1340503 | 268547,5 | 1206140 | 211701 |
Городские промыслы | 139452 | 20084 | 82988 | 13104 | 690961 | 104671,3 | 430578 | 74856,2 |
Фабр., зав.и рудники | 62429 | 8710 | 24285 | 3366 | 296728 | 46697,4 | 159883 | 25895,4 |
Услужение | 80188 | 12680 | 133466 | 17149 | 217469 | 37163,6 | 495272 | 75984,2 |
Торговля | 99991 | 19402 | 65153 | 15187 | 399405 | 82974,6 | 281088 | 66552,7 |
Духовное звание | 52902 | 16660 | 52430 | 17225 | 103922 | 28823,7 | 97922 | 30627,6 |
Офицеры | 20000 | 4371 | 12012 | 2976 | 56477 | 10592,2 | 28826 | 6662,3 |
Нижние чины | 80160 | 7191 | 6894 | 1389 | 322068 | 19028,4 | 14007 | 3165 |
Служба гражданская | 80194 | 15013 | 48645 | 10400 | 185105 | 32676,3 | 112691 | 23290,7 |
Служба частная | 143221 | 25483 | 43738 | 8901 | 901594 | 162787,6 | 398234 | 83850,3 |
Прочие занятия | 159196 | 26251 | 213960 | 41014 | 317987 | 43394,7 | 512183 | 100632 |
Итого | 1136638 | 200609 | 855207 | 158297 | 4853554 | 842245,5 | 3755128 | 707590 |
Источник: см. таблицу 43.
Таблица 55. Приросты числа книжек и суммы вкладов (тыс.руб. и %)
Мужчины | Женщины | Мужчины | Женщины | |||||
Род занятий | книжек | сумма | книжек | сумма | Книжек % | Сумма % | Книжек % | Сумма % |
Землевладение | 7708 | 1515,2 | 8496 | 1832,4 | 156,6 | 144,9 | 186,6 | 172,1 |
Землед.и сел.промыслы | 1135225 | 227157 | 1044312 | 186655,3 | 653,0 | 648,8 | 745,3 | 845,2 |
Городские промыслы | 551509 | 84587,3 | 347590 | 61752,2 | 495,5 | 521,2 | 518,8 | 571,2 |
Фабр., зав.и рудники | 234299 | 37987,4 | 135598 | 22529,4 | 475,3 | 536,1 | 658,4 | 769,3 |
Услужение | 137281 | 24483,6 | 361806 | 58835,2 | 271,2 | 293,1 | 371,1 | 443,1 |
Торговля | 299414 | 63572,6 | 215935 | 51365,7 | 399,4 | 427,7 | 431,4 | 438,2 |
Духовное звание | 51020 | 12163,7 | 45492 | 13402,6 | 196,4 | 173,0 | 186,8 | 177,8 |
Офицеры | 36477 | 6221,2 | 16814 | 3686,3 | 282,4 | 242,3 | 240,0 | 223,9 |
Нижние чины | 241908 | 11837,4 | 7113 | 1776 | 401,8 | 264,6 | 203,2 | 227,9 |
Служба гражданская | 104911 | 17663,3 | 64046 | 12890,7 | 230,8 | 217,7 | 231,7 | 223,9 |
Служба частная | 758373 | 137305 | 354496 | 74949,3 | 629,5 | 638,8 | 910,5 | 942,0 |
Прочие занятия | 158791 | 17143,7 | 298223 | 59618,1 | 199,7 | 165,3 | 239,4 | 245,4 |
Итого | 3716916 | 641637 | 2899921 | 549293,2 | 427,0 | 419,8 | 439,1 | 447,0 |
Источник: см. таблицу 43.
Таблица 56. Распределение книжек и вкладов между мужчинами и женщинами (%)
1896 | 1913 | 1896 | 1913 | прирост | ||||||
Род занятий | Мужчины | Женщины | Мужчины | Женщины | Мужчины | Женщины | Мужчины | Женщины | женщины | |
книжек | книжек | книжек | книжек | сумма | сумма | сумма | сумма | книжек | сумма | |
Землевладение | 58,1 | 41,9 | 53,8 | 46,2 | 57,0 | 43,0 | 52,8 | 47,2 | 4,3 | 4,3 |
Землед.и сел.промыслы | 55,9 | 44,1 | 52,6 | 47,4 | 62,3 | 37,7 | 55,9 | 44,1 | 3,3 | 6,4 |
Городские промыслы | 62,7 | 37,3 | 61,6 | 38,4 | 60,5 | 39,5 | 58,3 | 41,7 | 1,1 | 2,2 |
Фабр., зав.и рудники | 72,0 | 28,0 | 65,0 | 35,0 | 72,1 | 27,9 | 64,3 | 35,7 | 7,0 | 7,8 |
Услужение | 37,5 | 62,5 | 30,5 | 69,5 | 42,5 | 57,5 | 32,8 | 67,2 | 7,0 | 9,7 |
Торговля | 60,5 | 39,5 | 58,7 | 41,3 | 56,1 | 43,9 | 55,5 | 44,5 | 1,9 | 0,6 |
Духовное звание | 50,2 | 49,8 | 51,5 | 48,5 | 49,2 | 50,8 | 48,5 | 51,5 | -1,3 | 0,7 |
Офицеры | 62,5 | 37,5 | 66,2 | 33,8 | 59,5 | 40,5 | 61,4 | 38,6 | -3,7 | -1,9 |
Нижние чины | 92,1 | 7,9 | 95,8 | 4,2 | 83,8 | 16,2 | 85,7 | 14,3 | -3,8 | -1,9 |
Служба гражданская | 62,2 | 37,8 | 62,2 | 37,8 | 59,1 | 40,9 | 58,4 | 41,6 | 0,1 | 0,7 |
Служба частная | 76,6 | 23,4 | 69,4 | 30,6 | 74,1 | 25,9 | 66,0 | 34,0 | 7,2 | 8,1 |
Прочие занятия | 42,7 | 57,3 | 38,3 | 61,7 | 39,0 | 61,0 | 30,1 | 69,9 | 4,4 | 8,9 |
Итого | 57,1 | 42,9 | 56,4 | 43,6 | 55,9 | 44,1 | 54,3 | 45,7 | 0,7 | 1,6 |
Источник: см. таблицу 43.
Эти таблицы убедительно показывают, что доля сберкнижек, принадлежащих женщинам, и их вкладов растет для всех социальных категорий, кроме представителей лиц духовного звания, офицеров и нижних чинов. И это тоже безусловный и важный показатель успеха модернизации.
* * *
В контексте рассматриваемой темы заслуживают внимания данные еще одного не вполне традиционного источника – статистики пассажирского движения по железным дорогам. Мобильность населения – важный показатель степени модерности общества, значимость которого для России тем выше, что еще в 1906 г. передвижение населения по стране было ограничено.
Железные дороги давно стали обыденностью, и поэтому нам сейчас уже не так просто представить, как они изменили жизнь человечества полтора века назад, сократив расстояния на порядки. Но вот два эпизода из жизни человека, увековечившего любовь русских к быстрой езде, которая (любовь) как бы получает дополнительный стимул в виде скверного состояния дорог. Н.В. Гоголь однажды 10 октября выехал из Курска и, «отчаянно спеша», 21 октября прибыл в Москву. Сейчас даже при черепашьих скоростях наших электровозов, которые ездят с той же скоростью, что и паровозы сто лет назад, этот путь занимает 9 часов. Летом 1832 г. он «безостановочно» ехал из Петербурга до Москвы 4 дня и 7-8 дней от Москвы до Малороссии[cii]. До строительства железных дорог рекордсменами в скорости передвижения по Империи были, видимо, фельдъегеря Николая I, делавшие 300—350 верст (от Москвы до Орла 300 верст, до Смоленска – 373 версты) в сутки «со страшным напряжением сил и опасностью для жизни».[ciii].
Воздействие железных дорог в России проявлялось многообразно и разнопланово и во многом шире, чем на Западе. Ведь только Европейская Россия до Урала составляла не менее половины европейского континента. Франция с площадью порядка 550 тыс.кв.км. справедливо считается гигантом Западной Европы. Но ведь площадь Франции – это площадь лишь четырех дореволюционных российских губерний из девяноста - Саратовской, Самарской, Оренбургской и Уфимской, суммарная территория которых составляла 480, 8 тыс. кв верст, или 547,2 тыс. кв км!
Так что масштабы переворота, произведенного в жизни России и ее жителей с постройкой железнодорожных путей, сделавших страну «меньше», а время «короче» были громадны. И все же их потенциал использовался недостаточно, пока в 1889 г. вновь созданный в Министерстве финансов Департамент железнодорожных дел возглавил С.Ю. Витте, с именем которого связаны радикальные перемены в истории русских железных дорог. Именно он провел в жизнь тарифную реформу, программа которой была разработана им в монографии «Принципы железнодорожных тарифов»[civ], изданной еще в 1881 г., когда он и не подозревал, что будет государственным служащим. В ней Витте доказывал, что разумно построенная тарифная политика в самой большой стране мира может стать как действенным фактором ее интеграции, так и мощным инструментом ее экономического и социального развития.
Сначала были преобразованы грузовые тарифы[cv], а с 1891 г. Департамент стал готовить реформу пассажирских тарифов[cvi].
Пассажирское движение априори было малодоходно в сравнении с грузовым, и считается, что железные дороги вообще не имели серьезных стимулов к его развитию.[cvii] Платы за перевозку рассчитывались по достаточно высоким ставкам, составлявшим с пассажира и версты для I класса 3 коп., для II класса – 2,5 коп. и для III кл. – 1, 25 коп. При этом скидки с поверстного тарифа за расстояние проезда не предусматривались, т.е. железным дорогам было неважно, куда едет человек – в Тулу или в Симферополь – тарифная ставка просто умножалась на протяженность пути. С 1879 г. к провозной плате, вычисленной таким образом, прибавлялся государственный сбор в размере 25% нормальной платы для I и II классов и 15% для III класса. В итоге ставки тарифа увеличивались до 3,75 коп. с пассажира и версты для I класса, 2,8125 коп. для II класса и 1,4375 коп. для III класса (на Николаевской, Закавказской и Закаспийской дорогах действовали свои тарифные схемы).[cviii]
Кроме общего нормального тарифа применялись специальные (особые) пониженные тарифы – тариф IV класса для рабочих, воинский тариф, тарифы для переселенцев, для учащихся, для участников различных съездов и выставок, для поездок на минеральные воды и в кумысолечебные заведения, а также для обратных поездок и, наконец, тарифы для пригородного проезда по билетам разовым, обратным и абонементным (они выдавались на определенное число поездок, а также на определенные сроки: на год, на летний сезон, на один или несколько месяцев).
В целом пассажирское движение развивалось куда менее успешно, чем грузовое. За 10-летие 1882-1891 гг. рельсовая сеть страны возросла на 28,1%; число перевезенных пудоверст грузов малой скорости увеличилось на 64,6% и на столько же – выручка от грузового движения. В то же время количество пассажироверст, сделанных пассажирами всех трех классов, и выручка от этой перевозки увеличились лишь на 15,9%, причем число пассажироверст I класса возросло на 0,8%, III класса – на 16,7%, а число пассажироверст II класса уменьшилось на 12,5%. За те же годы количество пудоверст, пройденных грузами, и выручка от грузового движения на версту сети выросли на 24,1%, а число пассажироверст и выручка от пассажирского движения сократились на 9,6%, причем для I класса – на 22,6%, для II класса – 30,8%, для III класса – на 5,8%. [cix]
Вот несколько важных характеристик пассажирского движения до 1894 г.
Свыше 50% всех пассажиров ездили не далее как на 50 верст, а около 94% – на 300 верст (ровно от Москвы до Орла!). То есть, несмотря на огромные пространства России, лишь 6% всех пассажиров путешествовали на расстояния, превышающие 300 верст, причем две трети этого числа приходилось на протяжение от 300 до 600 верст (Петербург-Москва), а на все остальные расстояния приходилось лишь около 2% пассажиров. При этом 88% всех классных пассажиров ездило в III классе, около 7% - во II классе, а I классе – менее 1,5%.[cx]
Пассажирские вагоны, особенно высших классов, утилизировались неудовлетворительно – в среднем занималось менее 36% числа предложенных мест.
Основной причиной медленного развития перевозок пассажиров (и притом на коротких протяжениях), а также постепенного понижения и без того незначительных размеров среднего проезда и средней выручки была конструкция общего пассажирского тарифа, при котором пассажир платил за поездку по одинаковой ставке вне зависимости от расстояния пробега.
Между тем масштабы России и потребности ее модернизации настоятельно диктовали необходимость облегчения условий перевозок пассажиров на средних и дальних расстояниях. В основе реформы пассажирского движения лежала идея удешевления стоимости проезда с целью привлечения максимально возможного числа клиентов. Как и другие тарифные реформы С.Ю. Витте, она строилась на системе дифференциального тарифа, при котором стоимость проезда постепенно относительно понижалась по мере увеличения расстояния. Статистика показывала, что при старом тарифе даже на расстояниях от 200 до 300 верст начиналось сильное падение числа пассажиров, и было решено удешевить проезд уже на этих пробегах.
Понижение ставок начиналось со 160-ти верст. Новый тариф было решено построить так, чтобы на протяжении 600 верст (Петербург – Москва) снизить его до уровня старого тарифа Николаевской железной дороги, который действовал до 1873 г. и для III класса равнялся 6 руб., а на дальнейших расстояниях, начиная с 1000 верст, достичь понижения действовавшего тарифа примерно в два раза.[cxi] Особенность нового тарифа состояла также и в том, что теперь государственный сбор, установленный в едином размере 15% для всех трех классов, включался в провозные платы.
Одной из задач реформы было увеличение использования вагонов II класса, «от которого публика в известной степени уже отвыкла», поэтому тариф II класса был заметно снижен и стал более разумно соотноситься с тарифом III класса. К тому же это облегчало расчеты с пассажирами в тех нередких случаях, когда во время пути они переходили из вагонов низшего класса в вагоны более высокого класса.
До реформы соотношение провозных плат III, II и I класса выражалось, как 1:1,95:2,6, а по новому тарифу оно составляло 1:1,5:2,5. Масштаб произведенного понижения цен можно оценить по данным таблицы 57.
Таблица 57. Размеры понижения провозных плат по новому тарифу в сравнении с прежним (%).
Пробег,верст | III класс | II класс | I класс |
500 | 28 | 45 | 31 |
1000 | 41 | 55 | 44 |
2000 | 52 | 66 | 57 |
3000 | 61 | 70 | 62 |
Источник: Министерство финансов. 1802-1902. Спб., 1902. ч.2. C.571
Важно отметить, что если раньше для двух первых классов цена детского билета составляла половину взрослого билета, то с этого времени – четверть, причем для всех трех классов. О тарифе IV класса я скажу чуть позже.
Новый общий тариф был введен с 1 декабря 1894 г., и таблица 63 показывает, что уже в 1895 г. среднее динамическое расстояние проезда по русским железным дорогам увеличилось со 105 до 158 верст, т.е. в полтора раза!
Однако реформа на этом не закончилась. Хотя на расстоянии до 160 верст ставка общего пассажирского тарифа осталась без изменения, было решено оживить сообщение не только губернских, но и многих уездных городов с их окрестностями. Поэтому с начала 1895 г. были установлены особые пониженные пригородные тарифы (трех классов): разовые, обратные, абонементные (например, на 10, 15, 20 поездок), месячные, сезонные (на 4 месяца), годовые. Эти пригородные тарифы рассматривались как своего рода корректив к общему пассажирскому тарифу, размер которого считался все же недостаточно пониженным на коротких расстояниях. Ездить по ним было дешевле, чем по общему тарифу – по разовым и обратным билетам – на 25-40%, по месячным билетам – на 44-75%, по сезонным – на 51-80%, а по годовым – на 72-86%.
В 1896 г. стоимость разовых билетов III класса стала равна 1 коп. с пассажира и версты, и это понизило почти на 30% цену билета в сравнении с общим тарифом (в 1899 г. – 37%). Одновременно учащиеся могли покупать сезонные, месячные и годовые билеты за 50% платы. К концу 1901 г. пригородные тарифы действовали в районе 82 городов[cxii]. О развитии пригородного сообщения можно судить по данным таблицы 61, фиксирующим огромный его рост. Если брать за точку отсчета 1897 г., то общее число поездок выросло к 1913 г. в 2,7 раза, а с 1896 г. – в 4,6 раза. Реально это свидетельствует, конечно, не только о росте числа дачников, но и об облегчении передвижения десятков тысяч крестьян, работавших в близлежащих городах.
Из сказанного, в частности, следует, что в таблицах 58 и 59 в данные о числе поездок за 1894 г. включены и сведения о пригородном проезде. Таким образом, сведения за этот год могут быть точкой отсчета для суждений об эффективности новаций только, если мы суммируем поездки по общему и пригородному тарифу, начиная с 1895 г., как это сделано в таблице 58.
Таблица 58. Число поездок по общему и пригородному тарифам в 1894-1913 гг. (тыс.).
Число поездок | Доля каждого класса в общем итоге (%) | |||||||||
Г о д ы | I класса | II класса | III класса | IV класса | ВСЕГО | I класса | II класса | III класса | IV класса | ВСЕГО |
1894 | 449 | 2648 | 36880 | 2489 | 42466 | 1,06 | 6,2 | 86,8 | 5,9 | 100 |
1895 | 654 | 4323 | 38452 | 2782 | 46211 | 1,42 | 9,4 | 83,2 | 6,0 | 100 |
1896 | 989 | 5066 | 42423 | 3004 | 51482 | 1,92 | 9,8 | 82,4 | 5,8 | 100 |
1897 | 843 | 6219 | 49114 | 3486 | 59662 | 1,41 | 10,4 | 82,3 | 5,8 | 100 |
1898 | 892 | 7045 | 55501 | 4076 | 67514 | 1,32 | 10,4 | 82,2 | 6,0 | 100 |
1899 | 1053 | 8166 | 62207 | 4278 | 75704 | 1,39 | 10,8 | 82,2 | 5,7 | 100 |
1900 | 1155 | 8842 | 66765 | 4368 | 81130 | 1,42 | 10,9 | 82,3 | 5,4 | 100 |
1901 | 1262 | 10020 | 72968 | 5825 | 90075 | 1,40 | 11,1 | 81,0 | 6,5 | 100 |
1902 | 1205 | 10416 | 77600 | 6042 | 95263 | 1,26 | 10,9 | 81,5 | 6,3 | 100 |
1903 | 1246 | 10901 | 81891 | 7102 | 101140 | 1,23 | 10,8 | 81,0 | 7,0 | 100 |
1904 | 1172 | 10845 | 82808 | 7726 | 102551 | 1,14 | 10,6 | 80,7 | 7,5 | 100 |
1905 | 1029 | 10209 | 76567 | 7561 | 95366 | 1,08 | 10,7 | 80,3 | 7,9 | 100 |
1906 | 1059 | 11136 | 84736 | 8625 | 105556 | 1,00 | 10,5 | 80,3 | 8,2 | 100 |
1907 | 1145 | 12092 | 92815 | 11475 | 117527 | 0,97 | 10,3 | 79,0 | 9,8 | 100 |
1908 | 974 | 11364 | 98143 | 16000 | 126481 | 0,77 | 9,0 | 77,6 | 12,7 | 100 |
1909 | 732 | 9606 | 105562 | 20577 | 136477 | 0,54 | 7,0 | 77,3 | 15,1 | 100 |
1910 | 840 | 11507 | 115135 | 25893 | 153375 | 0,55 | 7,5 | 75,1 | 16,9 | 100 |
1911 | 1043 | 14536 | 125743 | 32139 | 173461 | 0,60 | 8,4 | 72,5 | 18,5 | 100 |
1912 | 1153 | 16589 | 135366 | 36979 | 190087 | 0,61 | 8,7 | 71,2 | 19,5 | 100 |
1913 | 1223 | 18778 | 148150 | 44540 | 212691 | 0,58 | 8,8 | 69,7 | 20,9 | 100 |
Источник: "Сводная статистика перевозок по русским железным дорогам" за 1913 г. вып.52, СПб., 1915. С.4.
Таблица 59. Количество поездок взрослых пассажиров I, II, III и IV класса по общему тарифу за 1894-1913 гг. (тыс.)
Число поездок | Доля каждого класса в общем итоге (%) | |||||||||
Г о д ы | I класса | II класса | III класса | IV класса | ВСЕГО | I класса | II класса | III класса | IV класса | ВСЕГО |
1894 | 449 | 2648 | 36880 | 2489 | 42466 | 1,1 | 6,2 | 86,8 | 5,9 | 100 |
1895 | 488 | 3373 | 32295 | 2782 | 38938 | 1,3 | 8,7 | 82,9 | 7,1 | 100 |
1896 | 461 | 3233 | 28554 | 3004 | 35252 | 1,3 | 9,2 | 81,0 | 8,5 | 100 |
1897 | 444 | 3046 | 25671 | 3486 | 32647 | 1,4 | 9,3 | 78,6 | 10,7 | 100 |
1898 | 492 | 3453 | 28228 | 4076 | 36249 | 1,4 | 9,5 | 77,9 | 11,2 | 100 |
1899 | 565 | 3881 | 31388 | 4278 | 40112 | 1,4 | 9,7 | 78,3 | 10,7 | 100 |
1900 | 572 | 4126 | 32893 | 4368 | 41959 | 1,4 | 9,8 | 78,4 | 10,4 | 100 |
1901 | 587 | 4267 | 34364 | 5656 | 44874 | 1,3 | 9,5 | 76,6 | 12,6 | 100 |
1902 | 584 | 4516 | 37132 | 5915 | 48147 | 1,2 | 9,4 | 77,1 | 12,3 | 100 |
1903 | 606 | 4936 | 40105 | 7102 | 52749 | 1,1 | 9,4 | 76,0 | 13,5 | 100 |
1904 | 569 | 4927 | 41160 | 7726 | 54382 | 1,0 | 9,1 | 75,7 | 14,2 | 100 |
1905 | 508 | 4831 | 39844 | 7561 | 52744 | 1,0 | 9,2 | 75,5 | 14,3 | 100 |
1906 | 523 | 5424 | 45459 | 8625 | 60031 | 0,9 | 9,0 | 75,7 | 14,4 | 100 |
1907 | 577 | 5963 | 50387 | 11475 | 68402 | 0,8 | 8,7 | 73,7 | 16,8 | 100 |
1908 | 552 | 5823 | 55539 | 16000 | 77914 | 0,7 | 7,5 | 71,3 | 20,5 | 100 |
1909 | 504 | 5647 | 65405 | 20577 | 92133 | 0,5 | 6,1 | 71,0 | 22,3 | 100 |
1910 | 563 | 6487 | 70296 | 25893 | 103239 | 0,5 | 6,3 | 68,1 | 25,1 | 100 |
1911 | 682 | 7836 | 75075 | 32139 | 115732 | 0,6 | 6,8 | 64,9 | 27,8 | 100 |
1912 | 735 | 8603 | 79827 | 36979 | 126144 | 0,6 | 6,8 | 63,3 | 29,3 | 100 |
1913 | 758 | 9296 | 85596 | 44540 | 140190 | 0,5 | 6,6 | 61,1 | 31,8 | 100 |
Источник: "Сводная статистика перевозок по русским железным дорогам" за 1913 г. вып.52, СПб., 1915. С.3
Таблица 60. Выручка от перевозки взрослых пассажиров I, II, III и IV классов по общему тарифу за 1894-1913 гг. (тыс.руб.)
Выручка от перевозки взрослых пассажиров | Доля каждого класса в общем итоге (%) | |||||||||
Год | I класса | II класса | III класса | IV класса | ВСЕГО | I класса | II класса | III класса | IV класса | ВСЕГО |
1894 | 3565 | 9580 | 43317 | 3811 | 60273 | 5,9 | 15,9 | 71,9 | 6,3 | 100 |
1895 | 3877 | 11753 | 43049 | 2697 | 61376 | 6,3 | 19,1 | 70,1 | 4,4 | 100 |
1896 | 4145 | 11982 | 41862 | 2829 | 60818 | 6,8 | 19,7 | 68,8 | 4,7 | 100 |
1897 | 4726 | 12778 | 39786 | 3095 | 60385 | 7,8 | 21,2 | 65,9 | 5,1 | 100 |
1898 | 4898 | 14522 | 45224 | 3500 | 68144 | 7,2 | 21,3 | 66,4 | 5,1 | 100 |
1899 | 5507 | 16603 | 50224 | 3852 | 76186 | 7,2 | 21,8 | 65,9 | 5,1 | 100 |
1900 | 5570 | 17945 | 54051 | 3649 | 81215 | 6,9 | 22,1 | 66,6 | 4,5 | 100 |
1901 | 5536 | 18857 | 55683 | 4150 | 84226 | 6,6 | 22,4 | 66,1 | 4,9 | 100 |
1902 | 5708 | 19961 | 58400 | 4513 | 88582 | 6,4 | 22,5 | 65,9 | 5,1 | 100 |
1903 | 5818 | 21656 | 62834 | 5406 | 95714 | 6,1 | 22,6 | 65,6 | 5,6 | 100 |
1904 | 5445 | 21652 | 63199 | 5175 | 95471 | 5,7 | 22,7 | 66,2 | 5,4 | 100 |
1905 | 4864 | 21256 | 61883 | 5745 | 93748 | 5,2 | 22,7 | 66,0 | 6,1 | 100 |
1906 | 5121 | 24098 | 68320 | 6873 | 104412 | 4,9 | 23,1 | 65,4 | 6,6 | 100 |
1907 | 5795 | 26594 | 71690 | 9027 | 113106 | 5,1 | 23,5 | 63,4 | 8,0 | 100 |
1908 | 6153 | 28468 | 80780 | 12755 | 128156 | 4,8 | 22,2 | 63,0 | 10,0 | 100 |
1909 | 6044 | 29176 | 94395 | 15215 | 144830 | 4,2 | 20,1 | 65,2 | 10,5 | 100 |
1910 | 5707 | 28759 | 102723 | 17976 | 155165 | 3,7 | 18,5 | 66,2 | 11,6 | 100 |
1911 | 6973 | 33254 | 106823 | 21870 | 168920 | 4,1 | 19,7 | 63,2 | 12,9 | 100 |
1912 | 7560 | 36086 | 111514 | 23966 | 179126 | 4,2 | 20,1 | 62,3 | 13,4 | 100 |
1913 | 7852 | 38192 | 120670 | 28601 | 195315 | 4,0 | 19,6 | 61,8 | 14,6 | 100 |
Источник: "Сводная статистика перевозок по русским железным дорогам" за 1913 г. вып.52, СПб., 1915. С.7
Таблица 61. Количество поездок взрослых пассажиров I, II и III класса по пригородным тарифам за 1894-1913 гг. (тыс.)
Число поездок | Доля каждого класса (%) | |||||||
Год | I класс | II класс | III класс | ВСЕГО | I класс | II класс | III класс | ВСЕГО |
1894 | ПОЕЗДОК ПО ПРИГОРОДНЫМ ТАРИФАМ НЕ БЫЛО | |||||||
1895 | 166 | 949 | 6157 | 7272 | 2,3 | 13,1 | 84,7 | 100 |
1896 | 228 | 1834 | 13869 | 15931 | 1,4 | 11,5 | 87,1 | 100 |
1897 | 398 | 3173 | 23443 | 27014 | 1,5 | 11,7 | 86,8 | 100 |
1898 | 400 | 3591 | 27273 | 31264 | 1,3 | 11,5 | 87,2 | 100 |
1899 | 488 | 4284 | 30820 | 35592 | 1,4 | 12,0 | 86,6 | 100 |
1900 | 583 | 4716 | 33872 | 39171 | 1,5 | 12,0 | 86,5 | 100 |
1901 | 675 | 5753 | 38604 | 45032 | 1,5 | 12,8 | 85,7 | 100 |
1902 | 621 | 5900 | 40468 | 46989 | 1,3 | 12,6 | 86,1 | 100 |
1903 | 640 | 5965 | 41786 | 48391 | 1,3 | 12,3 | 86,4 | 100 |
1904 | 604 | 5918 | 41647 | 48169 | 1,3 | 12,3 | 86,5 | 100 |
1905 | 520 | 5378 | 36723 | 42621 | 1,2 | 12,6 | 86,2 | 100 |
1906 | 535 | 5712 | 39278 | 45525 | 1,2 | 12,5 | 86,3 | 100 |
1907 | 568 | 6129 | 42428 | 49125 | 1,2 | 12,5 | 86,4 | 100 |
1908 | 422 | 5541 | 42604 | 48567 | 0,9 | 11,4 | 87,7 | 100 |
1909 | 228 | 3959 | 40157 | 44344 | 0,5 | 8,9 | 90,6 | 100 |
1910 | 277 | 5020 | 44839 | 50136 | 0,6 | 10,0 | 89,4 | 100 |
1911 | 361 | 6700 | 50668 | 57729 | 0,6 | 11,6 | 87,8 | 100 |
1912 | 418 | 7986 | 55539 | 63943 | 0,7 | 12,5 | 86,9 | 100 |
1913 | 465 | 9482 | 62554 | 72501 | 0,6 | 13,1 | 86,3 | 100 |
Источник: "Сводная статистика перевозок по русским железным дорогам" за 1913 г. вып.52, СПб., 1915. С.3
Представление о социальной ориентированности тарифной политики правительства будет неполным без учета того, что в 1893 г. был издан специальный закон о льготных перевозках, следствием которого стало появление целого ряда льготных тарифов пассажирского и смешанного движения, и для грузовой транспортировки. В их числе:
- тариф 1894 г., по которому Российский Красный Крест стал бесплатно перевозить медицинский персонал, санитарные отряды и медикаменты, которые он отправлял для борьбы с неурожаями, эпидемиями и помощи пострадавшим;
- тариф 1895 г. для учащихся при поездках на экскурсии и в санатории;
- тариф 1896 г. для слепых и больных глазами;
- тариф 1897 г. для перевозки пожарных команд и обозов;
- тариф 1898 г. для переселенцев, ходоков и их клади, по которому они получили право проезда по детскому билету III класса;
- тариф 1900 г. для летучих глазных отрядов;
- тариф 1901 г. для больных и слабосильных воспитанников учебных заведений и для детей, призреваемых благотворительными заведениями;
- тариф 1901 г. для лиц, укушенных бешеными животными, душевнобольных и больных проказой;
- тариф 1894 г. для съездов и выставок;
- тариф 1899 г. на перевозку строительных и других материалов для строительства или ремонта церквей;
- тариф 1901 г. на перевозку картин, принадлежащих различным русским обществам и товариществам художников, и целый ряд других тарифов. [cxiii]
1 января 1899 г. было открыто правильное движение на всем протяжении от Челябинска до Иркутска, и на Сибирскую железную дорогу было распространено действие общих пассажирских тарифов. Тут были уже совсем другие расстояния, чем те, из которых исходили при введении тарифа 1894 г., и рассчитанные тогда платы не могли покрыть эксплуатационные расходы железных дорог. Поэтому тариф был разумно скорректирован.[cxiv]
Введенные в 1894 г. общие тарифы просуществовали без существенных изменений до 1904 г., когда было решено в виду неблагоприятного финансового положения железных дорог (пассажирские перевозки, по расчету МФ, были убыточными) несколько повысить выручку железных дорог «без существенного обременения пассажиров»[cxv].
В 1904 г. были пересмотрены пригородные тарифы казенных железных дорог. Во многом это произошло потому, что тогда, как и сейчас, пригородные поезда (с пересадками) оказалось возможным использовать как альтернативу поездам дальнего следования – пригородный тариф одного города на какой-либо станции встречался с пригородным же тарифом другого города, и их сумма была меньше нормального общего тарифа между этими двумя городами. Это касалось, например, сообщения Петербурга с Тверью и Псковом, Харькова с Полтавой, Вильны с Минском и т.д. Понятно, что дороги такое положение не устраивало. Были изменены все пригородные сообщения, кроме тех, которые действительно помогали расселению горожан на круглый год или на летнее дачное время (в этих случаях тариф остался прежним). В остальных же сообщениях пригородный тариф был или отменен или повышен. Сделано это было, однако, достаточно осторожно – цены билетов выросли не более чем на 20-30 коп. с пассажира III класса. Мера эта введена в действие с 1 января 1905 г.[cxvi], и поэтому по данным таблицы 60 сложно судить о ее эффективности. Во всяком случае, в 1907 г. число пассажиров пригородных поездов превысило уровень 1904 г.
В 1903 г. по почину Особого Совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности, возглавлявшегося С.Ю. Витте началось рассмотрение вопроса о пассажирском тарифе IV класса для рабочих, который использовался на всех казенных дорогах и на большинстве частных, однако, с большими ограничениями. Его применение его в значительной степени зависели от усмотрения отдельных дорог, почему им и пользовалось сравнительно небольшое число пассажиров. Преобладающая ставка для этого тарифа была 0,75 коп. с пассажира и версты, причем государственный сбор не взимался.
Условия применения тарифа IV класса, как в отношении выдаваемых на проезд документов, так и в отношении количественного состава партий рабочих (сельскохозяйственных и фабрично-заводских) сильно различались. Считается, что по нему ездили рабочие, главным образом партиями не менее 40 человек, по накладным. Единичные же билеты IV класса выдавались только на тех дорогах, где имелись специальные рабочие поезда, или же регулярно ставились вагоны для рабочих в постоянные товарные (малой скорости), товарно- пассажирские и даже в почтовые поезда (Юго-Западные ж.д.). Вагоны могли быть простыми товарными, или специально оборудованными товарными, и даже вагонами III класса.
Местные сельскохозяйственные комитеты, занимавшиеся проблемой упорядочения отхожих промыслов, считали, что тариф IV класса слишком высок для бюджета рабочих, отправлявшихся на заработки. Поэтому рабочие-отходники нередко были вынуждены отказываться от поездок по железной дороге и совершать далекие переходы пешком.
При составлении проекта тарифа IV класса Департамент железнодорожных дел, исходя из реальной статистики движения и фактических перевозок рабочих по поясам пробега, хотел установить такую схему, которая не давала бы железным дорогам ни убытка, ни особой выгоды. Для IV класса была спроектирована поясная тарифная схема, аналогичная строю действующего тарифа I-III классов. Соотношение между тарифами теперь выглядело так: IV:III:II:I как 0,5:1:1,5:2,5. При этом из платы I, II, и III классов дороги по-прежнему обязаны были отчислять в казну государственный сбор в 15%; плата же по тарифу IV класса полностью поступала в доход железных дорог, так как пассажиры IV класса государственным сбором не облагались. Дети в возрасте до пяти лет следовали при пассажирах IV класса бесплатно, за детей от 5 до 10 лет платилась четверть цены взрослого билета, после 10 лет покупался полный билет. Новый тариф 4 класса вступил в действие с 15 марта 1904 г.[cxvii]
Пересмотр тарифов I-III классов тянулся несколько лет. Введенный с 1 Июля 1908 г. новый пассажирский тариф повышал платы для пассажиров всех трех классов. При этом для пассажиров III кл.. повышение было относительно умеренным, достигавшим на расстояниях до 1555 верст около 40 коп. и не превышавшим 1 рубля на более дальних пробегах. Соотношение же между стоимостью билетов каждого из высших классов стало теперь таким: вместо 1:1,5:2,5, было установлено 1:1,75:3 – соответственно для III-го, II-го и I классов.
Опыт применения новых тарифов вскоре показал, что по отношению к пассажирам III класса принятое повышение цены билетов оказалось целесообразным, а высокая стоимость билетов высших классов сократила количество пассажиров I и II класса, часть которых, безусловно, из I-го класса перешла во II-й, а из II-го в III-й.
Департамент железнодорожных дел отреагировал оперативно, и с 1 Июля 1910 г. вернулась прежняя пропорция между отдельными классами – 1:1,5:2,5. Результаты перемен применительно к отдельным городам Империи можно видеть в таблице 62, а сопоставление ее данных с таблицей 60 позволяет оценить эту ситуацию в целом.
Таблица 62. Стоимость пассажирских билетов от станции Москва-Николаевская по тарифам 1894, 1908 и 1910 гг. (руб).
1907 | 1908 | 1910 | |||||||||
До станций | верст | I класса | II класса | III класса | I класса | II класса | III класса | IV класса | I класс | II класс | III класс |
Петербург | 610 | 15,00 | 9,00 | 6,00 | 19,20 | 11,20 | 6,40 | 3,20 | 16,00 | 9,60 | 6,40 |
Одесса | 1409 | 26,00 | 15,60 | 10,40 | 32,40 | 18,90 | 10,80 | 5,40 | 27,00 | 16,20 | 10,80 |
Киев | 795 | 18,00 | 10,80 | 7,20 | 22,80 | 13,30 | 7,60 | 3,80 | 19,00 | 11,40 | 7,60 |
Ниж.Новгород | 410 | 11,50 | 6,90 | 4,60 | 15,00 | 8,75 | 5,00 | 2,50 | 12,50 | 7,50 | 5,00 |
Саратов | 784 | 18,00 | 10,80 | 7,20 | 22,80 | 13,30 | 7,60 | 3,80 | 19,00 | 11,40 | 7,60 |
Екатеринослав | 1019 | 22,50 | 13,50 | 9,00 | 26,40 | 15,40 | 8,80 | 4,40 | 22,00 | 13,20 | 8,80 |
Харьков | 722 | 17,00 | 10,20 | 6,80 | 21,60 | 12,60 | 7,20 | 3,60 | 18,00 | 10,80 | 7,20 |
Самара | 997 | 21,00 | 12,60 | 8,40 | 26,40 | 15,40 | 8,80 | 4,40 | 22,00 | 13,20 | 8,80 |
Ростов | 1132 | 22,50 | 13,50 | 9,00 | 28,20 | 16,45 | 9,40 | 4,70 | 23,50 | 14,10 | 9,40 |
Варшава | 1205 | 23,50 | 14,10 | 9,40 | 29,40 | 17,15 | 9,80 | 4,90 | 24,50 | 14,70 | 9,80 |
Вильно | 893 | 19,50 | 11,70 | 7,80 | 24,60 | 14,35 | 8,20 | 4,10 | 20,50 | 12,30 | 8,20 |
Рига | 861 | 19,00 | 11,40 | 7,60 | 24,00 | 14,00 | 8,00 | 4,00 | 20,00 | 12,00 | 8,00 |
Владикавказ | 1791 | 30,00 | 18,00 | 12,00 | 37,80 | 22,05 | 12,60 | 6,30 | 31,50 | 18,90 | 12,60 |
Владимир | 177 | 6,13 | 3,68 | 2,45 | 7,71 | 4,50 | 2,57 | 1,29 | 6,43 | 3,86 | 2,57 |
Коканд | 3443 | 49,00 | 29,40 | 19,60 | 61,80 | 36,05 | 20,60 | 10,30 | 51,50 | 30,90 | 20,60 |
Тамбов | 435 | 12,00 | 7,20 | 4,80 | 15,60 | 9,10 | 5,20 | 2,60 | 13,00 | 7,80 | 5,20 |
Источник: Настольная справочная книга пассажира по перевозкам пассажиров, багажа и грузов с пассажирскими и товарными поездами. СПб., 1907; То же, СПб., 1910; То же, СПб., 1913
Новый тариф был введен с 1 июля 1908 г., отменен с 1 июля 1910 г., и, соответственно, действие перемен в чистом виде проявилось в 1909 и 1911 гг.
Как можно видеть, в 1907 г. выручка от проезда пассажиров I класса составила 5795 тыс.руб., в 1909 г. – 6044 тыс.руб., а в 1911 г. – 6973 тыс.руб (таблица 60). В 1907 г. билет I класса из Москвы до Петербурга стоил 15,00 руб., в 1909 г. – 19,2 руб., в 1911 г. – 16 руб. (таблица 62). Следовательно, в 1907 г. по этому маршруту в I классе могли проехать 386 тыс. условных пассажиров, в 1909 г. – 314,8 тыс. (почти на 20% меньше), а в 1911 г. – 435,8 тыс. Аналогичные расчеты для пассажиров II класса дают такие цифры — 2954 тыс. билетов в 1907 г., 2605 тыс. в 1909 г. и 3464 тыс. в 1911 г.
В этом сюжете привлекательна не только быстрая реакция правительства, но и то, что ее основе лежала забота о пассажирах – ведь число поездок I-III классов увеличивалось, равно, как и суммарная выручка от них (таблицы 59 и 60). Но Департамент железнодорожных дел видел перспективу, и нашел приемлемый компромисс, понизив стоимость билетов I-II классов, устранив психологический дискомфорт, столь знакомый многим из нас по личному опыту передвижений, и сделав для десятков тысяч людей поездки более комфортными.
В какой мере изменилась картина пассажирского движения за предвоенное 20-летие?
Таблицы 58, 59 и 61 показывают, что в целом жители России стали ездить намного больше В 1894 г. при 120 млн. жителей страны приходилось 42,5 млн. поездок (в сумме по общему и пригородным тарифам), в 1897 г. при 126,4 млн.чел. – 59,7 млн.поездок, а в 1913 г. при 173 млн.чел. – 212,7 млн.поездок. Другими словами, в 1894 г. одну поездку по железной дороге совершали 2,8 жителя, в 1897 г. – 2,1 жителя, а в 1913 г. – 0,8 жителя России, или, что то же самое, в 1894 г. одна поездка приходилась на 0,35 жителя, в 1897 г. –на 0,47, в 1913 г. – на 1,23 жителя.
Таблица 64 говорит о том, что люди стали ездить не только больше, но и дальше.
Однако количественно по-прежнему доминировали переезды на относительно короткие расстояния, но уже не из-за дороговизны билетов, как это было до 1895 г. Полагаю, что это показатель интенсификации жизни России, «насыщения деятельностью» наших огромных пространств. В пореформенное время благодаря железным дорогам страна осваивалась не только «вширь», но, прежде всего, «вглубь». Модернизация Витте-Столыпина очень серьезно содействовала этим процессам. Достаточно вспомнить, например, как преобразило Юг Империи освоение Донецко-Криворожского бассейна, ставшего ядром отечественной индустрии. В течение двух десятилетий на территории полутора десятков уездов, в степи, по которой буквально еще вчера бегали сайгаки, появилось множество новых населенных пунктов, сотни больших, средних и малых предприятий, давших прямо и опосредованно заработок миллионам людей в Новороссии и соседних губерниях и изменивших их жизнь.
Поэтому статистика пассажирского движения на относительно коротких расстояниях, безусловно, одно из свидетельств растущей интенсивности жизни России в конце XIX - начале XX вв. Конечно, здесь, как и всегда, важен и интересен региональный аспект проблемы, но это дело будущих исследований.
Что касается дальних поездок, то из таблицы 63 следует, что средние динамические для I и II классов заметно выше, чем для III класса. То есть, дальность путешествия и его удобство коррелировали довольно сильно.
Таблица 63. Среднее динамическое расстояние (версты) и средняя динамическая плата за проезд (руб.) по общему тарифу за 1894-1913 гг.
Среднее динамическое расстояние | Средняя динамическая плата за проезд | |||||||||
Г о д ы | I класса | II класса | III класса | IV класса | ВСЕГО | I класса | II класса | III класса | IV класса | Вообще |
1894 | 223 | 139 | 84 | н/с | 105 | 6,69 | 3,13 | 1,05 | н/с | 1,24 |
1895 | 340 | 214 | 121 | 136 | 158 | 8,07 | 3,49 | 1,37 | 1,01 | 1,62 |
1896 | 379 | 245 | 134 | 129 | 147 | 8,99 | 3,71 | 1,47 | 0,94 | 1,72 |
1897 | 426 | 283 | 149 | 122 | 162 | 10,63 | 4,19 | 1,55 | 0,89 | 1,85 |
1898 | 426 | 286 | 151 | 117 | 164 | 9,96 | 4,21 | 1,60 | 0,86 | 1,88 |
1899 | 417 | 295 | 151 | 123 | 166 | 9,75 | 4,28 | 1,60 | 0,90 | 1,90 |
1900 | 421 | 301 | 157 | 115 | 170 | 9,74 | 4,35 | 1,64 | 0,84 | 1,94 |
1901 | 406 | 308 | 156 | 100 | 167 | 9,43 | 4,42 | 1,62 | 0,73 | 1,88 |
1902 | 425 | 310 | 152 | 106 | 165 | 9,77 | 4,42 | 1,57 | 0,76 | 1,84 |
1903 | 414 | 307 | 151 | 106 | 163 | 9,61 | 4,39 | 1,57 | 0,76 | 1,81 |
1904 | 411 | 308 | 148 | 112 | 160 | 9,58 | 4,39 | 1,54 | 0,67 | 1,76 |
1905 | 409 | 308 | 151 | 134 | 165 | 9,57 | 4,40 | 1,55 | 0,76 | 1,78 |
1906 | 423 | 314 | 146 | 144 | 163 | 9,78 | 4,44 | 1,50 | 0,80 | 1,74 |
1907 | 437 | 316 | 138 | 145 | 156 | 10,05 | 4,46 | 1,42 | 0,79 | 1,65 |
1908 | 430 | 310 | 137 | 151 | 155 | 11,15 | 4,89 | 1,45 | 0,80 | 2,03 |
1909 | 408 | 292 | 130 | 133 | 142 | 11,99 | 5,17 | 1,44 | 0,74 | 1,57 |
1910 | 415 | 292 | 130 | 117 | 139 | 10,14 | 4,43 | 1,46 | 0,69 | 1,50 |
1911 | 421 | 278 | 126 | 113 | 135 | 10,22 | 4,24 | 1,42 | 0,68 | 1,45 |
1912 | 423 | 272 | 124 | 107 | 131 | 10,29 | 4,19 | 1,40 | 0,65 | 1,42 |
1913 | 427 | 266 | 125 | 129 | 129 | 10,36 | 4,11 | 1,41 | 0,64 | 1,39 |
Источник: "Сводная статистика перевозок по русским железным дорогам" за 1913 г. вып.52, СПб., 1915. С.11.
Таблица 64. Распределение числа поездок взрослых пассажиров всех классов (тыс.) и пассажироверст (млн.), сделанных ими, по общему и пригородным тарифам в сумме по расстояниям до 100 верст, от 101-1000 и свыше 1000
Число поездок | Тыс. | Число пассажироверст | млн. | |||||
Год | до 100 | 100-1000 | св.1000 | Всего | до 100 | 100-1000 | св.1000 | Всего |
1894 | 33230 | 9002 | 234 | 42466 | 1334 | 2425 | 258 | 4017 |
1895 | 34855 | 10620 | 736 | 46211 | 1212 | 3104 | 1009 | 5325 |
1896 | 39412 | 10905 | 865 | 51182 | 1322 | 3199 | 1260 | 5781 |
1897 | 46984 | 11768 | 910 | 59662 | 1580 | 3425 | 1360 | 6365 |
1898 | 53575 | 12927 | 1012 | 67514 | 1786 | 3815 | 1558 | 7159 |
1899 | 60145 | 14415 | 1144 | 75704 | 1981 | 4259 | 1790 | 8030 |
1900 | 64315 | 15554 | 1261 | 81130 | 2091 | 4537 | 2037 | 8665 |
1901 | 72492 | 16049 | 1365 | 89906 | 2341 | 4650 | 2239 | 9230 |
1902 | 77181 | 16487 | 1468 | 95136 | 2483 | 4790 | 2440 | 9713 |
1903 | 81760 | 17954 | 1426 | 101140 | 2615 | 5136 | 2611 | 10362 |
1904 | 83260 | 17780 | 1511 | 102551 | 2609 | 5181 | 2608 | 10398 |
1905 | 77506 | 16497 | 1363 | 95366 | 2241 | 4987 | 2834 | 10062 |
1906 | 85534 | 18336 | 1686 | 105556 | 2584 | 5459 | 3155 | 11198 |
1907 | 95712 | 19968 | 1847 | 117527 | 2839 | 5957 | 3297 | 12093 |
1908 | 102981 | 21278 | 2222 | 126481 | 3056 | 6305 | 4135 | 13496 |
1909 | 110920 | 23259 | 2298 | 136477 | 3294 | 6759 | 4145 | 14198 |
1910 | 124019 | 26669 | 2687 | 153375 | 3699 | 7710 | 4150 | 15559 |
1911 | 141170 | 29777 | 2514 | 173461 | 4169 | 8497 | 4320 | 16986 |
1912 | 155725 | 31772 | 2590 | 190087 | 4537 | 8965 | 4500 | 18002 |
1913 | 174410 | 35501 | 2780 | 212691 | 5072 | 10016 | 4748 | 19836 |
Источник: "Сводная статистика перевозок по русским железным дорогам" за 1913 г. вып.52, СПб., 1915. С.9-10.
Таблица 65. То же в процентах.
Число поездок | тыс. | Число пассажироверст | млн. | |||||
Год | до 100 | 100-1000 | св.1000 | Всего | до 100 | 100-1000 | св.1000 | Всего |
1894 | 78,3 | 21,2 | 0,55 | 100 | 33,2 | 60,4 | 6,4 | 100 |
1895 | 75,4 | 23,0 | 1,59 | 100 | 22,8 | 58,3 | 18,9 | 100 |
1896 | 77,0 | 21,3 | 1,69 | 100 | 22,9 | 55,3 | 21,8 | 100 |
1897 | 78,8 | 19,7 | 1,53 | 100 | 24,8 | 53,8 | 21,4 | 100 |
1898 | 79,4 | 19,1 | 1,50 | 100 | 24,9 | 53,3 | 21,8 | 100 |
1899 | 79,4 | 19,0 | 1,51 | 100 | 24,7 | 53,0 | 22,3 | 100 |
1900 | 79,3 | 19,2 | 1,55 | 100 | 24,1 | 52,4 | 23,5 | 100 |
1901 | 80,6 | 17,9 | 1,52 | 100 | 25,4 | 50,4 | 24,3 | 100 |
1902 | 81,1 | 17,3 | 1,54 | 100 | 25,6 | 49,3 | 25,1 | 100 |
1903 | 80,8 | 17,8 | 1,41 | 100 | 25,2 | 49,6 | 25,2 | 100 |
1904 | 81,2 | 17,3 | 1,47 | 100 | 25,1 | 49,8 | 25,1 | 100 |
1905 | 81,3 | 17,3 | 1,43 | 100 | 22,3 | 49,6 | 28,2 | 100 |
1906 | 81,0 | 17,4 | 1,60 | 100 | 23,1 | 48,7 | 28,2 | 100 |
1907 | 81,4 | 17,0 | 1,57 | 100 | 23,5 | 49,3 | 27,3 | 100 |
1908 | 81,4 | 16,8 | 1,76 | 100 | 22,6 | 46,7 | 30,6 | 100 |
1909 | 81,3 | 17,0 | 1,68 | 100 | 23,2 | 47,6 | 29,2 | 100 |
1910 | 80,9 | 17,4 | 1,75 | 100 | 23,8 | 49,6 | 26,7 | 100 |
1911 | 81,4 | 17,2 | 1,45 | 100 | 24,5 | 50,0 | 25,4 | 100 |
1912 | 81,9 | 16,7 | 1,36 | 100 | 25,2 | 49,8 | 25,0 | 100 |
1913 | 82,0 | 16,7 | 1,31 | 100 | 25,6 | 50,5 | 23,9 | 100 |
Источник: "Сводная статистика перевозок по русским железным дорогам" за 1913 г. вып.52, СПб., 1915. С.9-10.
Таблицы 63-65 позволяют наглядно оценить сдвиги, происшедшие в течение рассматриваемого периода.
Нетрудно видеть, что уже в 1895 г. новый тариф, радикально снизивший плату за проезд на дальние расстояния, обеспечил прирост числа поездок протяженностью свыше 1000 верст более чем втрое в сравнении с 1894 г. – 736 тыс. против 234, и эта тенденция в дальнейшем лишь усиливалась. В 1913 г. число дальних поездок выросло в 11,9 в сравнении с 1894 г., в 3,8 в сопоставлении с 1895 г. и, как минимум, удвоилось в сравнении с началом ХХ в. Напомню, что переезды переселенцев и других льготных пассажиров в это число не входят.
Равным образом изменился и такой весомый показатель, как баланс пассажироверст. Если в 1894 г. процентное соотношение между пассажироверстами, сделанными во время поездок на расстояние до 100 верст, от 101 до 1000 и свыше 1000 верст равнялось 33,2 – 60,4 – 6,4%, то уже в 1895 г. оно составляло 22,8-58,3% - 18,9% и т.д. С 1896 г. доля «дальних» пассажироверст колебалась в пределах 21,4 – 30,6% в 1908 г., а некоторое ее снижение в годы промышленного подъема 1909-1913 гг. компенсируется количественным ростом в 1911-1913 гг.
Прогресс пассажирского движения в России в конце XIX - начале XX вв. можно проиллюстрировать следующим образом.
В 1894 г. на расстоянии до 100 верст было сделано 1334 млн., а в 1913 г. – 5072 млн. пассажироверст. Это тоже самое, как если бы в 1894 г. из Москвы до Внукова (22 вер.) доехало 60,6 млн.чел., а в 1913 г. – уже 230,5 млн.чел. Для маршрута Москва – Клин (84 вер.) аналогичные показатели составляют 15,9 и 60,4 млн.чел.
В 1894 г. на протяжении 101-1000 вер. было сделано 2452 млн., а в 1913 г. – 10016 млн. пассажироверст. Это равносильно тому, что в 1894 г. до Тамбова (435 вер.) проехало 5,6 млн.чел., а в 1913 г. – 23,0 млн.чел. Если взять маршрут Москва- Петербург (610 вер.), соответствующие цифры будут такими – 3,98 и 16,4 млн.чел.
В 1894 г. на расстоянии свыше 1000 вер. фиксируется 258 млн., а в 1913 г. – 4748 млн.пассажироверст. Это все равно, что в 1894 г. из Москвы до Одессы (1409 вер.) путешествовало 183 тыс.чел., а из Москвы до Томска I[cxviii] (3554 вер.) – 72,6 тыс.чел., а в 1913 г. соответственно 3,5 и 1,4 млн.чел.
И это – большие цифры. Россия начала передвигаться.
Средний ежегодный прирост числа всех поездок взрослых пассажиров всех классов по общему и пригородному тарифу за 1894-1913 гг. составил 7731,7 тыс., а прирост числа пройденных ими пассажироверст - 726 млн. При этом на расстояние до 100 верст в среднем ежегодно совершалось на 6442,7 поездок больше, на расстояние 101-1000 верст – на 1171 тыс. и на протяжение свыше 1000 верст – 118 тыс. Линейные тренды сделанных пассажироверст таковы: 172,8 млн. на коротких, 334,2 млн. на средних и 219 млн. – на дальних пробегах.
Статистику пассажирских перевозок, полагаю, вполне можно использовать как одну из характеристик имущественной дифференциации населения в конце XIX - начале XX вв. Средний ежегодный прирост числа поездок I класса по общему и пригородным тарифам составляет 15 тыс., II класса – 609 тыс., III класса – 5250 тыс. и IV класса – 1853 тыс.
Не имея возможности рассмотреть этот сюжет сколько-нибудь подробно, замечу все же, что богатых людей в стране было совсем не так много, как иногда думают. Показательно, что с 1901 г. и до конца 1900-х гг. число поездок по тарифу I класса падает, и лишь в предвоенные годы вновь увеличивается, не достигая, впрочем, уровня 1901 г. Это заставляет критически посмотреть на утверждения о якобы огромном разрыве между богатством и бедностью в тогдашней России. В этом смысле следует отметить, что неуклонный рост числа поездок II класса – в 7,1 раза за 20 лет! Как кажется, это показатель роста среднего класса в стране, т.е. также один из индексов модерности.
Подводя некоторые итоги, можно констатировать следующее.
У правительства России было ясное понимание, во-первых, того, что люди должны ездить по своей стране, и, во-вторых, что они должны ездить за разумную плату. Поэтому приоритетными для него были интересы пассажиров (не хотелось бы осовременивать эту тему, но – увы!). О социальной составляющей тарифной политики правительства и говорить нечего.
Таким образом, политика правительства в сфере пассажирского движения внесла весомый вклад в развитие процесса модернизации страны. Устанавливая плату за проезд, Министерство финансов действовало прежде всего из высших государственных, а не ведомственных соображений, усиливая процесс интеграции между частями Империи, которая до строительства железных дорог выглядела целостно скорее на географической карте, чем в действительности.
* * *
Все вышесказанное говорит о позитивном векторе развития благосостояния значительной – по меньшей мере – части населения страны.
Пока я рассказывал о результатах собственных изысканий.
Однако в последние годы вышел ряд очень серьезных исследований, авторы которых на совершенно других материалах приходят к аналогичным выводам.
Это, прежде всего, монография Б.Н. Миронова «Благосостояние населения и революции в имперской России» (М., 2010), первое исследование российской исторической антропометрии, а также целого ряда сюжетов, связанных с проблематикой благосостояния в целом.
В работах И.В. Поткиной (Поткина И. На Олимпе делового успеха: Никольская мануфактура Морозовых. 1817-1917. М., 2004), А.М. Маркевича и А.К. Соколова («Магнитка близ Садового кольца»: Стимулы к работе на Московском заводе «Серп и молот», 1883-2001 гг. М.: РОССПЭН, 2005), Л.И. Бородкина, Т.Я. Валетова, Ю.Б. Смирновой, И.В. Шильниковой «Не рублем единым»: трудовые стимулы рабочих-текстильщиков дореволюционной России». М., 2010.) и других на основании скрупулезного изучения архивов делается, в числе прочего, вывод о том, что реальная зарплата рабочих неуклонно росла, особенно после 1905 г.
Как нам измерить Россию.
Приведенные факты не укладываются в рамки привычного тезиса о перманентном ухудшении положения населения (крестьянства прежде всего) в пореформенное время. Вся эта информация никак не совмещается с образом страны, клонящейся к упадку, «приговоренной» к революции, обреченной на катаклизмы и т.п., а говорит ровно об обратных тенденциях.
Поскольку «негативистская» схема давно стала аксиомой, и попытки ее пересмотра воспринимаются на уровне покушений на систему Коперника, то это обстоятельство необходимо разъяснить.
Спорить с многочисленными свидетельствами кризиса уравнительно-передельной общины после 1861 г. невозможно.
Однако здесь необходимо отметить как минимум два принципиальных момента.
1. Как ясно из изложенного, у нас нет ни одного источника, который позволял бы прямо проследить динамику благосостояния не только каждого человека в отдельности (это и сейчас нелепо), но и отдельных групп населения. Однако есть источники косвенные, и мы с ними отчасти познакомились.
Люди, как известно, очень склонны к упрощениям, к простым ответам на сложные вопросы, и вполне естественно, что это относится и к попыткам понять Историю. Когда мои студенты хотят получить от меня подобные ответы, я в ответ прошу поднять руки тех, кто считает свою жизнь простой. Рук никто не поднимает. И тогда я интересуюсь, почему же они так уверены в том, что совокупная жизнь миллионов людей описывается элементарно?
Между тем традиционная историография намеренно примитивизирует палитру исторической жизни до черно-белой гаммы. Это, конечно, проявление классового подхода, ведь социализм в целом основан на принципиальном упрощении богатства жизни. В негативистской литературе обычно выдвигается постулат, корректность которого не очевидна, например, «крестьянство ведет полуголодное существование», а затем приводится какой-нибудь пример или три примера (так, в деревне Простоквашино… и т.д.), которые якобы служат подтверждением адекватности данного тезиса для всей огромной страны.
Здесь уместно напомнить что территория современной Франции – гиганта Западной Европы – равна территории четырех дореволюционных губерний: Саратовской, Самарской, Уфимской и Оренбургской. А девять губерний, в основном составляющих современную Украину, по площади превосходят современную же Испанию (на «целый» нынешний Ливан).
При этом не только каждая губерния, но нередко и отдельные уезды были целым миром со своей историей, спецификой устройства и организации жизни. Традиционная историография об этом предпочитает умалчивать, в том числе и потому, что для ее нехитрых построений куда удобнее рассматривать Россию как пространство внутри даже не МКАД, а Садового кольца.
Попробуем представить территорию Европейской России в 5 млн. кв км, равную половине части света Европа (согласно Энциклопедическому словарю, она составляет около 10 млн. кв км). Здесь в 1861 г. в 334,5 тыс.сельских поселений проживало примерно 54 млн.чел., а в 1897 г. в 591,1 тыс. сельских поселений обитало порядка 82 млн.чел.[cxix]
Понятно, что число конкретных житейских ситуаций, имевших место на пространстве от Урала до Польши, от Белого моря до Каспия и от Балтики до Черного моря приближается к бесконечности. На этих просторах всегда можно найти аргументы, для создания, так сказать, и «Севильского цирюльника», и Реквиема. То есть, здесь нетрудно обнаружить факты, которыми можно что угодно подтвердить, и что угодно опровергнуть!
Всего два примера. Первый характеризует положение крестьянства Костромской губернии: «По характеру промысловой жизни губерния может быть разделена на три района по 4 уезда в каждом: 1) северо-западный, с населением, состоящим из отхожих промышленников, 2) северо-восточный, с населением, занятым лесными промыслами и 3) южный, с фабрично-заводским населением. Наиболее удаленным от своего хозяйства является население первого района, уходящее на все летние месяцы на заработки в столицы и оставляющее хозяйство на попечение женской половины семьи; следующим идет лесной район, где население всю зиму с половины ноября по март месяц проводит в лесу, а в ближайших к рекам селениям уходит с плотами и белянами даже до половины мая, и только в третьем районе население, занятое работою на фабриках и заводах, ведет более или менее оседлую жизнь, и, хотя урывками, но может уделять часть своего времени на ведение земледельческого хозяйства»[cxx].
Второй касается крестьян Васильковского уезда Киевской губернии: «Земледелие составляет почти исключительное занятие крестьянского населения. Южная половина уезда относится к району культуры сахарной свекловицы. Там сосредоточены 6 свеклосахарно-песочных заводов, дающих свободному местному крестьянскому населению хорошие заработки. В северной части уезда подспорьем в хозяйстве служат главным образом, заработки на разработке и возке леса в казенных дачах, заработки и службы на железной дороге, прорезывающей уезд с севера на юг с разветвлением в м. Фастове. Кроме того, развиваются отхожие промыслы. В настоящем году за 9 месяцев волостными правлениями выдано 9500 паспортов крестьянам, отправившимся на разные заработки вне пределов уезда. Кустарная промышленность если не считать гончарного производства в 2-х селениях и ткацкого в одном селении, отсутствует в уезде… В уезде кроме уездного города с 19-тысячным населением находятся еще 4 торговые местечка, из которых три – Фастов, Белая Церковь и Ракитно расположены по железной дороге... Местечко Белая Церковь имеет жителей свыше 50 тыс., местечко Фастов более 10 тыс. Ввиду удобного расположения железной дороги и торговых пунктов возможность сбыта сельскохозяйственных продуктов вполне удовлетворительна»[cxxi].
Вопрос - как можно вывести среднее взвешенное суждение о благосостоянии сотен тысяч семей проживавших на этих территориях? Какой источник может решить эту задачу – даже не в динамике, а на какие-то фиксированные даты?
Я привел 2 примера, а мог бы и 122. Только смысла нет.
Социально-экономические процессы такого масштаба, о котором мы сегодня говорим, в истории фиксируются на уровне статистической тенденции – больше или меньше. Поэтому и важны интегрированные показатели, а не иллюстрации в роде деревни Простоквашино. Они, конечно, тоже бывают необходимы, но недопустимо основывать глобальные выводы только на таких примерах.
Нечего специально доказывать, как важны для потомков мнения современников, но надо ясно понимать, что не всегда они «в одну цену». Статистика не расскажет о том, как воздействовали на окружающих своим магнетизмом Петр I или Наполеон, это может сделать только очевидец. Однако очевидцы могут иметь совсем разные мнения относительно того, улучшилось или ухудшилось материальное положение крестьян после 1861 г., например, или о причинах нарастания неурожаев, а также и о проблеме глобального потепления. Часто это обычная иллюстрация к сюжету о стакане воды, который то ли наполовину пуст, то ли наполовину полон. Так устроены люди.
Б.Н. Миронов в своей последней работе анализирует материалы Комиссии Валуева[5], которая в 1872-1873 гг. провела массовый опрос о положении крестьянства после реформы. Все эксперты (среди них, например, были Д.И. Менделеев, будущий министр, а тогда губернатор Н.С. Абаза) высказывали суждения о той конкретной местности, которая была им знакома. Повышение благосостояния после 1861 г. фиксировали 63,2% респондентов, 28,9% отметили его понижение и 7,9% не заметили изменений. При этом иногда одни и те же люди указывали на неоднозначность изменений. «Подводя итоги, Комиссия 1872 г.отметила географию сдвигов: в северо-западных, юго-западных и южных черноземных губерниях быт и хозяйство крестьян «значительно улучшились», в малороссийских губерниях «скорее заметно направление к улучшению», в центральных нечерноземных губерниях «быт крестьян не улучшился или улучшился мало, хозяйство же или осталось на прежнем состоянии или значительно ухудшилось» Из 73 человек, прямо ответивших на вопрос о причинах упадка крестьянского хозяйства и понижение благосостояния там, где это произошло, 42,5% указали на семейные разделы, 17,8% - на общину, 13,7% - на круговую поруку, 13,7% - на пьянство, 6,8% - на безначалие, 5,5% - на низкий уровень агротехники ввиду недостатка скота, истощения почв и т.п.»[cxxii].
Важно следующее замечание Миронова: «Противоречивость изменений, происходивших в первое десятилетие после отмены крепостничества, замечалась в губерниях, в разных уездах одной губернии, в отдельных селениях одного уезда и волости и даже в пределах одного селения вследствие начавшегося расслоения крестьянства. «В Полтавской губернии крестьяне получили лучшую землю в надел; вместе с тем многие отказались от надела и получили одни усадьбы. Те и другие крестьяне резко отличаются по своему благосостоянию: крестьяне с наделом положительно богатеют, хозяйство у них идет хорошо. Это доказывается тем, что они увеличивают скотоводство, нанимают земли не из копны, а за деньги в больших имениях. Недоимок не бывает, пьянство уменьшается, а не увеличивается. Совершенно другое положение тех крестьян, которые остались с усадьбами: они ничего не имеют, и между ними развилось сильное пьянство, хозяйства у них нет никакого»[cxxiii].
Полагаю, эта информация, в числе прочего, хорошо иллюстрирует сугубую сложность анализируемых процессов и, соответственно, ограниченность сферы использования единичных примеров вне более широкого контекста. И заодно демонстрирует, насколько легковесны однозначные и притом как бы усредненные суждения, которые делаются по поводу такой глобальной проблемы как проблема потребления населения самой многолюдной страны Европы (и одновременно – самой большой страны мира).
Я писал уже, что средние цифры для России весьма напоминают грузовик, полученный из суммы паровоза и велосипеда, деленной пополам. В этом смысле мне нравится такой пример. В 1917 г. 52% крестьянских хозяйств не имели плугов, «обрабатывая землю сохами и косулями и т.п.»[cxxiv]. Этот факт, безусловно, в известной степени показателен. Действительно, если определять уровень развития, например, плужной обработки земли, исходя из того, что в Архангельской губернии, согласно Переписи сельхозмашин и орудий 1910 г., на 100 орудий подъема почвы приходилось 0,2 железного плуга, а в Ставропольской – 99,4, то средняя величина и составит примерно 50%. Однако этим в принципе игнорируется то обстоятельство, что в Архангельской губернии на каждые 500 сох, рал, косуль приходился всего 1 железный плуг, а в Ставропольской губернии их было в 497 раз больше.[cxxv]
Россия слишком большая страна, чтобы всегда продуктивно описываться средними арифметическими.
Между тем народники, для удобства пропаганды изобрели фикцию под названием «русский крестьянин», абстракцию такой заоблачной высоты, что впору надевать кислородную маску. Это чересчур сложно сочиненное среднее арифметическое вполне отражало классовое, т.е. упрощенное восприятие окружающего мира этой публикой. Фикция включает в себя, условно говоря, архангельского помора, подворника из западных губерний, крестьянина из Новороссии и Поволжья и т.д.(иногда вплоть до абхазского деда Ф.А. Искандера).
За ним, однако, маячит фигура центрально-черноземного общинника из Курской, к примеру, губернии, вобравшего в себя «все лучшее из худшего», – все отборные негативные характеристики положения каждого из перечисленных «персонажей», но не имеющего притом ничего из того позитивного, что было присуще им. Со временем эта фикция как бы материализовалась и легла в основу «пессимистического» взгляда на пореформенную Россию.
Едва ли не главное, что характеризует эту фикцию - пресловутые душевые показатели потребления хлеба, которые получаются в результате деления заниженного урожая на число жителей, которые затем сопоставляются с аналогичными показателями стран Запада, из чего следует, что Россия была страной дистрофиков, а вовсе не мировой державой. К тому же полуодетых дистрофиков, если привлекать сведения о душевом потреблении хлопчатобумажных тканей, например. Какие претензии к карте мира могло выдвигать ее правительство с такими стартовыми характеристиками – мне лично непонятно.
Мне также неизвестно, задумывались ли авторы, приводящие в своих работах сравнительные данные душевого потребления хлеба, о проблеме сопоставимости этих сведений, о том, одинаковой ли была методика подобных подсчетов в разных странах, или же они попросту некритически заимствовали материалы из соответствующей литературы.
Сопоставимость расчетов как бы подразумевается сама собой, но так ли это на деле? Для меня очевидно, что данный сюжет требует обстоятельного изучения. И пока мы не знаем, как собирались аналогичные сведения о подушевом потреблении чего угодно в Англии, Германии, в Австро-Венгрии и т.д., какая методика лежала там в основе статистических обследований, подобные сравнения нельзя считать корректными. Это все основы профессии.
О том же говорит и разнообразие мнений о нормах потребления (а также о размерах минимального прожиточного надела), содержащиеся в работе В.Г. Тюкавкина. В частности, он приводит данные А.А.Кауфмана «о реальном личном потреблении хлеба на питание в начале ХХ в., которое составляло: в США – 7,2 пуда, в Англии – 9,4; во Франции – 12,3; в Германии – 14,2 и в России – 12 пудов на человека в год»[cxxvi].
Нормы эти, по крайней мере, для России достаточно реальны, если исходить из того, что согласно Временным правилам 1900 г., вступившим в силу 1 января 1901 г., размер продовольственной ссуды не должен превышать 1 пуда зерна в месяц на взрослого человека и полупуда – на детей в возрасте до 5 лет.[cxxvii]
Тут есть нюанс. Сравнение душевых показателей потребления хлеба не такой уж бесспорный критерий, как кажется на первый взгляд, еще и потому, что исходит из тезиса об идентичности структуры питания жителей разных стран, а это неверно. В.Г. Тюкавкин, сообщая сведения Кауфмана, затем тонко замечает: «Невольно вспоминаются записки одного из крупных немецких разведчиков кануна Первой Мировой войны о том, что самым тяжелым бременем в его работе в Англии было ограничение в потреблении хлеба, чтобы не выделяться из окружающей среды»[cxxviii]. При этом общемировая тенденция была такой – по мере роста благосостояния населения происходит постепенное вытеснение муки овощами, мясом и молочными продуктами. Процесс это длительный, и хотя в России он уже начался, но в разных регионах шел, понятно, по-разному.
Еще один популярный пример. Несмотря на то, что Россия имела вторую по протяженности длину железных дорог в мире, на единицу пространства в Европейской России рельсовых путей было в 11 раз меньше, чем в Германии и в 7 раз меньше, чем в Австро-Венгрии и т.п.[cxxix] Это так. Однако нельзя при этом не заметить, что площадь Германии составляла 10,4%, а Австро-Венгрии – 13,2% площади Европейской России, т.е. первая по размерам территории уступала последней в 9,6 раз, а вторая – в 7,6 раз. С учетом этого обстоятельства отставание России в протяженности рельсовой сети на единицу площади не выглядит уж таким безнадежным.
Показательно, что в 1913 г. в губерниях Архангельской, Олонецкой, Вологодской, Пермской и Вятской (примерно треть территории Европейской России) на площади в 1638910,5 кв верст, в полтора раза (1,52) превышавшей суммарную площадь Германии и Австро-Венгрии, проживало порядка 11 млн. чел., т.е. примерно в 10-11 раз меньше, чем в указанных странах вместе взятых. Вопрос – нужна ли была на русском Севере такая же разветвленная железнодорожная сеть, как в центре Европы, несколько иначе насыщенном человеческой деятельностью?
Я не оспариваю пользы такого рода сопоставлений в принципе, но хочу заметить, что они имеют ограниченную эффективную сферу применения.
Граница сравнений – здравый смысл. Бездумные сопоставления правды не открывают, а восприятие портят.
В этом плане и душевые сравнения опять-таки не работают так однозначно, как кажется адептам нищей России, в силу некорректности. Повсюду в развитых странах Запада во второй половине XIX в. уже произошла модернизация, а агротехнологическая революция была в разгаре. Россия в этом отношении очень мало продвинулась со времени своего средневековья, которое отнюдь не закончилось 19 февраля 1861 г., и эта революция там начнется только со Столыпинской аграрной реформой. Можно, конечно, сравнивать результаты, условно говоря, профессиональных спортсменов и юниоров, но мне не кажется это методологически правильным? А Россия – мировая держава с точки зрения военной мощи, в других отношениях была еще «юниором», что абсолютно естественно. К сожалению, ей не довелось вырасти…
2. Свидетельства современников негативного характера необходимо скорректировать с учетом, так сказать, семантической «инфляции». Презентизм, т.е. проецирование (перенесение) нашего сегодняшнего понимания тех или иных явлений, терминов и т.д. на прошлое, здесь особенно опасен.
Практика показывает, что и в наши дни есть люди, которые искренне не понимают, что одни и те же слова с течением времени могут обретать иной смысл, менять семантику. Между тем жители Российской Империи пореформенной эпохи, т.е. не самые далекие наши предки, в понятия «голод», «голодовка», вкладывали не совсем тот смысл, который вкладываем мы сейчас. Наши современные представления вытекают из исторического опыта советской эпохи, а он, как мы знаем, был принципиально иным и неизмеримо более трагичным. Сказанное равным образом относится к таким выражениям, как «бедствие», «нужда», «непосильные платежи» и другим подобным оборотам этого ряда. Если постоянно не иметь этого в виду, то об объективном изучении истории можно забыть. Смею Вас уверить, что учет этого обстоятельства весьма сильно снизит накал праведного обличительного пафоса, который сотрясает экраны телевизоров и в наши дни (подробнее я скажу об этом позже).
То есть, «пессимистические» факты не столь однозначны, как того хотелось бы традиционной историографии, и к тому же они вырваны из контекста эпохи.
Но даже и с учетом вышесказанного, оспаривать их (факты), повторюсь, невозможно.
В рамках привычного черно-белого подхода противоречия между «позитивным» и «негативным» массивами данных примирить нельзя – тут может быть правильно либо одно, либо другое.
Однако на деле верны оба комплекса свидетельств, просто жизнь была несравненно богаче, чем ее описывали пристрастные и/или политически ангажированные (вольно или невольно – не суть!) современники.
Указанные противоречия оказываются большей частью мнимыми, стоит только понять, что нельзя смешивать проблему положения крестьянского хозяйства в пореформенной уравнительно-передельной общине с проблемой народного благосостояния.
(подобно тому, как в наши дни нельзя путать реальные доходы множества людей и те суммы, за которые они расписываются в ведомостях зарплаты). Проблемы эти, разумеется, отчасти перекрывают друг друга, но лишь отчасти, поскольку далеко не идентичны. Например, крестьянин мог мало обращать внимания на свое хозяйство, но при этом неплохо зарабатывать.
Данное обстоятельство представляется настолько очевидным и даже банальным, что, казалось бы, нет смысла говорить о нем специально. Между тем, как это ни странно на первый взгляд, в историографии подобная дифференциация отчетливо не проводится, это смешение де-факто происходит сплошь и рядом, да мы часто и не задумываемся о возможности такого взгляда на жизнь деревни!
Сам по себе отход крестьянина от своего надела на заработки традиционной историографией воспринимается как нечто аномальное, как доказательство его тяжелого материального положения. Это как если бы Робинзон начал распахивать соседний остров, не будучи в состоянии прокормиться на том, куда его определила судьба. Такова сила народнической традиции, идущей еще с дореволюционных времен. Однако, «в решениях какого съезда КПСС», как мы говаривали в «застойные» времена, сказано, что крестьянин не может выходить за родную околицу?
Положение крестьянского хозяйства определялось доходами крестьян от ведения собственного хозяйства, т.е. количеством сельскохозяйственных продуктов, получаемых со своего надела (отсюда вытекает одна из классических претензий русской интеллигенции к правительству – тезис о несоответствии площади крестьянских наделов размерам платежей, – как будто крестьяне давали обязательство жить только тем, что произведут в своем хозяйстве!).
Второй же показатель складывался из всей суммы доходов населения, и применительно к крестьянству он равен сумме доходов от надела и вненадельных заработков (полностью учесть которые едва ли возможно).
Динамика уровня благосостояния населения отражается в интегрированных показателях, характеризующих развитие сельскохозяйственного и промышленного производства, в статистике перевозок народнохозяйственных и потребительских грузов, статистике внешней торговли, статистике акцизных поступлений, статистике движения вкладов в сберегательных кассах, динамике роста зарплаты рабочих, статистике развития кооперации и т.д. Особо хотелось бы выделить новейшее исследование Б.Н. Мироновым данных антропометрии – и не только![cxxx]. Разумеется, огромное значение имеют здесь и нарративные источники.
И – взятые в комплексе – они неоспоримо говорят о позитивной динамике потребления населения Российской империи, что вполне естественно.
В конце концов надо понимать, что экономическая модернизация, индустриализация проходили не в вакууме, что население страны получало деньги за то, что участвовало в строительстве железных дорог, предприятий, в городском строительстве и т.д., за работу в сфере услуг, за производство товаров, как сельскохозяйственных, так и промышленных, и что одновременно оно покупало эти товары!
У нас же в учебниках позитивная динамика роста сельскохозяйственного и промышленного производства во второй половине XIX – начале ХХ вв., создание в течение жизни одного поколения второй по протяженности сети железных дорог в мире, превращение еще вчера крепостнической России в одну из развитых стран мира накануне Первой Мировой войны и многое другое существуют в одном параграфе независимо от людей, создающих и потребляющих это национальное богатство, которые в соседнем параграфе живут отдельной и все более грустной жизнью. Кажется, не времена «Великого перелома» и форсированной индустриализации обсуждаются! Вот тогда действительно рост показателей (притом фальшивый, как со временем выяснилось) шел за счет многих миллионов людских жизней в прямом и переносном смысле!
Здесь крайне важно подчеркнуть, что старый тезис о том, что модернизация проводилась за счет крестьян, современной историографией отвергается[cxxxi]
Поэтому на естественный вопрос – может ли обеднение немалой, хотя отнюдь не преобладающей, части крестьянских хозяйств происходить на фоне индустриализации и фиксируемого массовыми источниками роста благосостояния населения в целом, хотя и относительно небольшого, но вполне очевидного, следует ответ – может.
Может – если мы перестанем считать, что это благосостояние определяется только тем, что крестьяне получают от своей земли, воображая себе пореформенное российское крестьянство как бы коллективным Робинзоном (исходя из уровня агротехники – века примерно XVII-го), который не может уйти со своего «острова»-надела, т.е. живущим в отрыве от происходивших в стране громадных перемен.[6]
Между тем буквально со школьной скамьи мы приучены ровно к противоположному взгляду, поскольку невольно являемся заложниками до сих пор неизжитой в общественном сознании натурально-хозяйственной концепции развития народного хозяйства – едва ли не главного источника народнической трактовки аграрного вопроса, а также и основного источника указанных противоречий[7].
Согласно этой теории крестьяне должны жить только от дохода со своего надела, площадь которого «уже точно предопределяет размеры дохода». Отсюда следует, что площадь крестьянского землевладения должна расти в том же темпе, что и численность населения деревни. А поскольку этого не происходило, то именно из натурально - хозяйственной концепции вытекало массовое убеждение, что главной причиной кризисного состояния российской деревни является малоземелье.[cxxxii]
Естественный вопрос – а почему крестьяне были обязаны довольствоваться только тем, что им дает надельная земля?
Короткий ответ – потому что таков был один из результатов усвоения социализма в России – в контексте данной лекции едва ли может считаться удовлетворительным. В наши дни уже непросто, особенно неисторикам, понять извилистый ход мысли тысяч адептов этой теории.
Ответ более внятный подразумевает характеристику некоторых постулатов русского народнического социализма.
Необходимо хотя бы отчасти вникнуть в систему осмысления окружающего мира народниками, поскольку именно она породила негативистский подход к пореформенной истории России, который в модифицированном виде процветает и сегодня.
В силу этого я попробую прояснить сказанное.
Социализм в России: национальная идея или парафраз крепостничества?
Нам сейчас на лекции о жизненном уровне населения в конце XIX - начале XX вв. невозможно разбирать происхождение теории «общинного социализма» в деталях.
Замечу только, что роль славянофилов и барона А. Гакстгаузена в этом процессе куда больше, чем принято считать, а Герцена – несколько меньше. Неисторики об этом знают мало, поскольку советской историографии была нужна не правдивая, а правильная родословная русского социализма.
Утопический социализм в России беспрепятственно распространялся с 1830-х гг., причем не только среди представителей интеллектуальной элиты, но и в разночинных кругах населения.
Ф.М. Достоевский, вспоминая – в контексте нечаевщины – собственный опыт приобщения к социализму, объясняет, как воспринимался социализм в России 1840-х гг. и почему он привлекал людей: «Монстров» и «мошенников» между нами, петрашевцами, не было ни одного (из стоявших ли на эшафоте, или из тех, которые остались нетронутыми, — это всё равно). Не думаю, чтобы кто-нибудь стал опровергать это заявление мое. Что были из нас люди образованные — против этого… не будут спорить.
Но бороться с известным циклом идей и понятий, тогда сильно укоренившихся в юном обществе, из нас, без сомнения, еще мало кто мог.
Мы заражены были идеями тогдашнего теоретического социализма. Политического социализма тогда еще не существовало в Европе, и европейские коноводы социалистов даже отвергали его.
…Без сомнения, из всего этого (то есть из нетерпения голодных людей, разжигаемых теориями будущего блаженства) произошел впоследствии социализм политический, сущность которого, несмотря на все возвещаемые цели, покамест состоит лишь в желании повсеместного грабежа всех собственников классами неимущими, а затем «будь что будет». (Ибо по-настоящему ничего еще не решено, чем будущее общество заменится, а решено лишь только, чтоб настоящее провалилось, — и вот пока вся формула политического социализма.)
Но тогда понималось дело еще в самом розовом и райско-нравственном свете.
Действительно правда, что зарождавшийся социализм сравнивался тогда, даже некоторыми из коноводов его, с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего, сообразно веку и цивилизации.
Все эти тогдашние новые идеи нам в Петербурге ужасно нравились, казались в высшей степени святыми и нравственными и, главное, общечеловеческими, будущим законом всего без исключения человечества.
Мы еще задолго до парижской революции 48 года были охвачены обаятельным влиянием этих идей. Я уже в 46 году был посвящен во всю правду этого грядущего «обновленного мира» и во всю святость будущего коммунистического общества еще Белинским.
Все эти убеждения о безнравственности самых оснований (христианских) современного общества, о безнравственности религии, семейства; о безнравственности права собственности; все эти идеи об уничтожении национальностей во имя всеобщего братства людей, о презрении к отечеству как к тормозу во всеобщем развитии, и проч. и проч. — всё это были такие влияния, которых мы преодолеть не могли и которые захватывали, напротив, наши сердца и умы во имя какого-то великодушия.
Во всяком случае тема казалась величавою и стоявшей далеко выше уровня тогдашних господствовавших понятий — а это-то и соблазняло.
Те из нас, то есть не то что из одних петрашевцев, а вообще из всех тогда зараженных, но которые отвергли впоследствии весь этот мечтательный бред радикально, весь этот мрак и ужас, готовимый человечеству в виде обновления и воскресения его, — те из нас тогда еще не знали причин болезни своей, а потому и не могли еще с нею бороться»[cxxxiii].
В комментариях данный текст не нуждается. Неудивительно, что круг людей, в разной степени сочувствовавших этим идеям, далеко не исчерпывался петрашевцами. Ведь поначалу понятие «социализм» не имело сегодняшних коннотаций. Оно отнюдь не подразумевало национализации собственности, обобществления фабрик и заводов, командно-административной системы и т.д. И в теории определенно не предполагало возможность появления таких социалистов, как Ленин, Сталин, Троцкий, Мао и Пол Пот. Хотя в реальной жизни уже встречались Белинский и Бакунин, а чуть позже – Нечаев и Ткачев.
Речь шла о том, что окружающий мир ужасен, и человечество нуждается в другой жизни, справедливой, без эксплуатации и ужасов раннего капитализма. Но кто же знал, что он ранний? В.М. Вильчек как-то великолепно сказал, что заря капитализма была такой мрачной, что Маркс ее принял за закат.
Революции 1848-1849 гг. продемонстрировали, что сказки социалистов-утопистов отнюдь не так безобидны, как долго всем казалось.
Однако Герцен, который в недобрый для России час был выпущен заграницу, итогами этих революций, как написано в любой книжке, оказался смертельно разочарован и от этого изобрел «общинный социализм» (М.Малиа убедительно доказывает, что и здесь не все так просто).
Этому «разочарованию Герцена» в истории русского революционного движения и общественной мысли «в сопоставимых ценах» придается не меньшее значение, чем в истории Великих географических открытий – плаваниям Колумба и Магеллана, вместе взятым. Во всяком случае, пафоса при его описании тратится никак не меньше.
Судьбоносные теории рождаются по-разному. Это я к тому, что теория, в конечном счете искалечившая историю России, – таково мое твердое убеждение – а попутно и неисчислимое множество судеб во всем мире, родилась не в результате просветления личности масштаба Франциска Ассизского, Лютера или протопопа Аввакума. Принято считать, что она – результат всего-то «разочарования» ну очень свободолюбивого и взбалмошного русского барина, грезившего о материализации «мечтательного бреда» и обманутого в своих ожиданиях, человека в своем роде яркого и литературно одаренного, но не более того, и уж никак не годящегося на роль апостола. Как мне кажется, этот факт, наряду с тем, что крестьяне Петрашевского сожгли построенный им для них фаланстер, также может быть одним из эпиграфов к судьбе социализма в России.
Поскольку Герцен уже к 1848 г. стал законченным анархистом, то его идеалом была свободная федерация самоуправляющихся общин, «коммун» и т.п. Только она могла разрешить главное, по его мнению, противоречие из существующих – между личностью и обществом. Как и большинство социалистов, он пытался убедить человечество, начиная с себя, в том, что в коллективе возможно свободное гармоничное развитие личности (отцу явно следовало в свое время отдать его в кадетский корпус!). И поэтому Герцен хотел не трансформации, а ликвидации государства в принципе – как явления мироздания.
Он совершенно справедливо пришел к выводу о том, что «умирающей», «пережившей себя» Европе такого «дивного нового мира» не построить. В частности, потому, что, по его мнению, она – эпицентр мировой буржуазности и мещанства, которые в придуманной им новой жизни не предусмотрены.
Европейцы, слишком привязанные к своему прошлому, в принципе не могут спасти мир от этой беды, поскольку даже пролетарии (не говоря о буржуазии) сами являются мещанами. Другими словами, вместо того, чтобы 25 часов в сутки думать о вечном и высоком, о преображении человечества в отсутствие государства, они всего лишь хотят завтра жить лучше с точки зрения материальной, чем живут сегодня, а о счастье человечества думают только на митингах. В глазах весьма состоятельного джентльмена А.И. Герцена, в жизни не державшего в руках ничего тяжелее охотничьего ружья и саквояжа, это было пошло и низко.
Пережив это тяжелейшее, невыразимое разочарование (считается, что он был близок к суициду, но это нужно исследовать тщательнее), он вспомнил об идеях славянофилов и Гакстгаузена и решил, что они правы, утверждая, что в русской уравнительно-передельной общине уже воплощены те идеалы эгалитаризма, демократии и пр., о водворении которых в обществе грезят социалисты Запада. То, что для Европы является лишь мечтой – отношения равенства между людьми – писал он, «для нас уже действительный факт, с которого мы начинаем; угнетенные императорским самодержавием, мы идем навстречу социализму, как древние германцы, поклонявшиеся Тору или Одину, шли навстречу христианству».
Поскольку от светлого будущего – от социализма – человечеству не уйти, то, по Герцену, именно синтез западных социалистических идей с русским общинным миром обеспечит победу социализма и оживит дряхлеющую западную цивилизацию.
Европу своей «молодой кровью» обновит Россия – таков отныне его вердикт (Маркс не раз со вкусом издевался над этими мечтами).
Конечно, Запад придумал социализм, но ему не дано его воплотить в жизнь без России, которая «станет Иисусом для европейского Моисея и введет человечество и землю обетованную, которую пожилому пророку было позволено видеть только издалека»[cxxxiv].
Таким образом, Герцен решил, что ни тяжелейшая русская история, ни века крепостного права не отразились на душевных качествах народа, в силу чего только «в русском народе скрыта потенция новой, лучшей, не мещанской, не буржуазной жизни». Он «видит эти потенции в русском мужике, в сером мужицком тулупе, в крестьянской общине. В русском крестьянском мире скрыта возможность гармонического сочетания принципа личности и принципа общинности, социальности»[cxxxv]. Воистину – Руссо живее всех живых!
Эти неотразимые аргументы позволили ему сделать вывод, что русская уравнительно-передельная община спасет мир – на меньшее, как водится, он согласен не был.
Именно Россия, по Герцену, призвана «сыграть роль зачинщика и вождя в социальном перевороте; порукою в этом была ему необремененность русской психики, ее варварская свежесть—и глубоко коренящееся в русском народе сознание его права на землю, этот как бы врожденный социализм.
... Он был убежден, что движение пойдет от нивы, от деревни, и что децентрализация будет первым признаком нашего переворота; на этом и основывалась его уверенность в том, что у нас не будет места французскому террору—явлению чисто городскому—да еще на том, что французам приходилось на место окрепнувшего веками воздвигать совершенно новое, тогда как наш переворот будет не чем иным, как сознательным возвращением к исконным народным началам, к провозглашению земли неотъемлемой cтихией. Но наш мужицкий переворот должен зажечь всю Европу, и конец современному миру наступит тогда, когда русский крестьянин перекликнется с западным пролетарием-рабочим, и они поймут, что у них собственно одно дело»[cxxxvi].
Такое вот «слабое звено» в цепи всемирного мещанства.
Такие вот мечты о мировой революции в XIX в., которую миру принесет Россия, – при живом Марксе и задолго до рождения Ленина.
Такая вот запланированная победа гуманизма «черного передела» над ужасами гильотины…
Есть ли смысл комментировать утопии? Ведь здравомыслие и прагматизм жанром волшебной сказки отнюдь не предусмотрены. Вот только, когда целые поколения рождаются, чтобы сделать былью сказку, придуманную когда-то безответственными идеалистами, случаются трагические повороты мировой истории.
Однако стоит, полагаю, привести мнение Бакунина по поводу общинных восторгов Герцена и Огарева: «Вы все готовы простить, пожалуй, готовы поддерживать все, если не прямо, так косвенно, лишь бы оставалось неприкосновенным ваша мистическая святая святых – великорусская община, от которой вы мистически ждете спасения не только для великорусского народа, но и для всех славянских земель, для Европы, для мира. Вы запнулись за русскую избу, которая сама запнулась, да так и стоит века в китайской неподвижности со своим правом на землю.
Почему эта община, от которой вы ожидаете таких чудес в будущем, в продолжение десяти веков прошедшего существования не произвела из себя ничего, кроме самого гнусного рабства?
Гнусная гнилость и совершенное бесправие патриархальных обычаев, бесправие лица перед миром и всеподавляющая тягость этого мира, убивающая всякую возможность индивидуальной инициативы, отсутствие права не только юридического, но простой справедливости в решениях того же мира и жестокая бесцеремонность его отношений к каждому бессильному и небогатому члену, его систематичная притеснительность к тем членам, в которых проявляются притязания на малейшую самостоятельность, и готовность продать всякое право и всякую правду за ведро водки – вот, во всецелости ее настоящего характера, великорусская община»[cxxxvii].
А вот как С.Н. Булгаков оценил общинные конструкции Герцена: «Что противопоставлял Герцен европейскому мещанству, которое его так глубоко оскорбляло, и почему он считал Россию призванною осуществить идеи Запада? Ответ поражает своей несообразностью, своим несоответствием вопросу, и в этом опять сказывается вся ограниченность мировоззрения Герцена: потому, что в России сохранилась всеми правдами и неправдами поземельная община и признание в ней права всех на землю (как известно, признание довольно проблематическое).
Таким образом, огромная нравственная проблема, мировой вопрос в полном смысле слова, вопрос о возможности настоящей, т. е. не мещанской, цивилизации унижается, вульгаризуется таким до детскости наивным и до мещанства материалистическим ответом. В этом фатальном несоответствии вопроса и ответа, размаха и удара есть что-то поистине трагическое...
Герцен снова и со всей силою ударяется головой о границы своего позитивного миросозерцания, которое слишком тесно для его запросов… Герцен — это Прометей, прикованный или, вернее, сам себя приковавший к бесплодной скале позитивизма, и каждый умственный его полет, смутное влечение в запредельные сферы только более дает чувствовать цепи здравого смысла, посредством которого Герцен хотел решать все вопросы быта. Философия Герцена ниже его личности, умственный мещанин, резонер здравого смысла, душит Прометея, постоянно палимого тем внутренним огнем, который был похищен им с неба.
В этом несоответствии мировоззрения духовным запросам личности, которая не может, однако, преодолеть его изнутри, и состоит душевная драма Герцена»[cxxxviii].
Здесь все сказано правильно. Позволю, однако, ремарку. «Душевная драма» Герцена состоит, на мой взгляд, все же в том, что этот «Прометей» «похищенный с неба» «огонь» в конечном счете зажег под крематорием. И, кажется, успел это осознать, познакомившись с Чернышевским и Нечаевым.
Был ли он искренен? Сложный вопрос. Многие из знавших его лично, сомневались в этом. Было во всей этой затее с «общинным социализмом» нечто, отдающее интеллектуальной ноздревщиной вкупе с хлестаковщиной. Как показывает Малиа, ему крайне важно было утвердить себя в качестве Большого революционера в политэмигрантском «Интернационале», и наличие в России якобы зародыша социализма в виде общины как бы повышало его статус. Он и сам касается этой темы в «Былом и Думах».
Так, Б.Н. Чичерин пишет: «Как утопающий хватается за соломинку, он принялся возвеличивать русскую общину, в котором усматривал смутный зародыш какого-то социалистического будущего, тем самым сближался с славянофилами; но сам он ей не верил и в откровенные минуты признавался, что кидает пыль в глаза своим европейским друзьям»[cxxxix]. В.И. Герье сообщает такой факт: «Интересен в этом отношении рассказ, переданный мне очевидцем. В самом начале 60-х годов у Герцена, в Ницце, собрались однажды корифеи тогдашнего революционного движения—Маццини, Орсини и др. Речь зашла о социализме, о его надеждах и видах на будущее заграницей. Герцен с своей стороны указал на то, что и Россия может примкнуть к этому движению, в ней уже есть готовые организации—это ее сельские общины. — «Lа russie а la соmmunе". И сказав это, он обернулся к своему соотечественнику со словами: «Им все можно говорить, они ничего не знают о России». Эти слова и пренебрежительное выражение лица, которым они сопровождались, показывают, что Герцен относился довольно скептично к своему парадоксу.
Но в России парадоксу верили и социалистические вожделения в русском обществе немало способствовали культу общины»[cxl].
Основав Вольную типографию, он внезапно действительно стал (до 1863 г.) чрезвычайно значимой фигурой в жизни России и, как известно, использовал свое исключительное положение во вред собственной стране.
Современник вспоминал позже: «К концу 1856 года, когда успокоились все волнения коронации, небо стало хмуриться и воздух стал грязниться... Это было начало, зародыш той эпохи, — увы! — долголетней и смутной, которая столько горя принесла России наравне со столькими благими намерениями. Началась совсем новая политическая жизнь. Забыт был Николай I, забыты были святые страды Севастополя, все принялось жить и сосредоточивалось около чего-то нового. Это новое, смешно вспомнить, был Герцен...
Явился новый страх — Герцен; явилась новая служебная совесть — Герцен; явился новый идеал — Герцен. Герцен основал эпоху обличения. Это обличение стало болезнью времени … Едва мы выходили из училища, то начинали слышать разговоры о Герцене; в военно-учебных заведениях… Герцена брошюры читались, сваливаясь с неба, и я помню при встрече с юнкерами-сверстниками разговоры о том, что у них классы делятся на герценистов и антигерценистов… во всех министерствах забили тревогу; везде явились корреспонденты Герцена из министерства… знали, что Герцен имеет читателей в Зимнем дворце»[cxli].
Разумеется, явное идейное размежевание внутри общества, начавшееся фактически с самого начала нового царствования, от Герцена не зависело, но его деятельность очень серьезно укрупнила масштабы этого процесса. Во многом его стараниями понятия «критика»/«обличение» и «передовое мышление» в пореформенной России вплоть до отречения Николая II стали синонимами. Адекватно воспринимать значение совершающихся колоссальных преобразований Александра II и лояльно к ним относиться означало быть не «передовым». Правительство было модно поносить, обвинять в неискренности и с нетерпением ждать, когда оно проявит свою истинную крепостническую сущность.
В большой мере публицистика Герцена способствовала тому, что негативные оценки прошлого по инерции переносились на новые, еще неокрепшие тенденции развития общества, нуждающиеся в дружной поддержке, в заботе здоровой части этого общества, а не в превентивной (по принципу «все, что исходит от правительства – априори плохо») и часто несправедливой критике.
«Герценский террор», как и неслыханное ослабление цензурного режима, с одной стороны, в большой степени инициировал пропаганду Чернышевского, Добролюбова, Писарева и Ко, и, соответственно, резкую радикализацию части «революционной демократии» еще до 19 февраля 1861 г. С другой стороны, он провоцировал и значительный рост оппозиционных настроений внутри дворянства, в массе недовольного грядущей отменой крепостного права и поэтому приветствовавшего «обличение» правительства, откуда бы оно не исходило, пусть даже от социалиста Герцена. Здесь «критика слева» смыкалась с «критикой справа».
У меня нет возможности подробно говорить о причинах эпидемического распространения социализма в пореформенной России, в котором Герцен сыграл ключевую роль. Однако следует, полагаю, заметить следующее.
Во время больших исторических переломов людям особенно необходимо то, что сейчас не вполне точно именуют «национальной идеей», т.е. понимание важности и ценности смысла своей жизни в контексте настоящего и будущего своей страны.
Для здоровой части общества такой идеей стало участие в обновлении России, по своей воле начатом императором Александром II, (притом, что большая часть общества, выпущенного императором «на волю», психологически оказалась к этому не слишком готова – она, конечно, была одновременно растеряна и взбудоражена – разумеется, по разным причинам; тут уместна аналогия с «перестройкой»).
Великие реформы создали в стране принципиально новую ситуацию, позволяя России взять капитальный реванш у Истории, и множество русских людей не на словах, а на деле поддержали Александра II в этом намерении. Иначе преобразования не прошли бы так спокойно и уверенно (напомню, что в те же годы шла Гражданская война в США, унесшая свыше полумиллиона жизней!).
Однако для немалого числа образованных людей, не только разночинцев, но и дворян, «национальной идеей» стал социализм.
«Просто» строить Новую Россию, в которой начался переход к общегражданскому строю, им было скучно и неинтересно. Хотелось чего-то необычайного, неведомого (здесь также уместна аналогия с перестройкой). Общечеловеческие ценности для этих людей были слишком обыденны, они отдавали мещанством, как его понимал Герцен, и априори проигрывали теории, сулившей райское будущее, будь она хоть трижды надуманной, однако красивой, романтичной и т.п.
Очень важно отметить, что для подавляющего большинства умевших читать жителей страны путь Европы, путь «капиталистический», «мещанский», был априори неприемлем. Социализм в России в немалой степени и был популярен от того, что у нас еще при Николае I слишком сильно впечатлились западной критикой капитализма (уже А.С. Пушкин сострадал не своим крепостным, а рабочим условных господ «Смита» и «Джаксона»), а затем революциями 1848-1849 гг. В силу этого либерализм, породивший «мир капитала», был загодя скомпрометирован в глазах людей, имевших о нем чуть большее представление, чем об истоках Амазонки. Да и велики ли были в насквозь крепостнической стране резервы для либерализма?
При этом малообразованное, несамостоятельное в интеллектуальном плане русское общество не имело опыта верификации чужих учений – чужих не потому только, что были изобретены не в Воронеже или Брянске, но и потому, что они исходили из условий иной, чужой жизни, которых русские люди не знали и не понимали, но почему-то думали, что выводы, сделанные из них, всегда имеют к ним отношение.
Теперь можно задать очень непростой вопрос о том, почему пропаганда Герцена имела такой успех? Мои ответы располагаются не по степени значимости (и, конечно, не исчерпывают сюжета).
Во-первых, Сен-Симон и др. мечтали сделать совершенным чужой мир, а Герцену удалось создать в полном смысле слова «завлекательную», к тому же патриотически ориентированную конструкцию, обещающую преобразовать Россию. О мере ее реалистичности никто не думал.
Во-вторых, Герцен-обличитель самодержавия и Герцен-социалист для многих были неразделимы. Поскольку правдивость его критики режима Николая I сомнений не вызывала (и даже в Зимнем дворце), то это заодно как бы сообщало ореол достоверности и его «нелепым социалистическим статьям» (Б.Н. Чичерин) и во многом обеспечило успех его писаниям, которые воспринимались тем охотнее, что имели все признаки запретного плода.
В-третьих, очень многое, полагаю, объясняет следующая мысль В. А. Маклакова: «Одному самодержавию казалось под силу «освободить с землею крестьян», избежав пугачевщины.
Но после осуществления Великих Реформ, в рамках обновленного строя, сама практика жизни должна была естественно вести к завершению всего, что тогда было начато; на это и надеялись лучшие люди этого времени.
Но жизнь не развивается прямолинейно.
Радикальные реформы всегда опасный момент: когда они начинаются, от них требуют большего, чем они могут дать. Сдержанное ранее нетерпение пробивается бурно наружу.
Когда преемник самого законченного из самодержцев Николая I начал эру Реформ, накопленное против порядков его отца озлобление развязало внизу революционные настроения и дерзания.
Александр II заплатил своей жизнью не за свои ошибки и колебания, а за политику своего отца. В этом заключается справедливость безличной истории. Ничто в мире не пропадает бесследно»[cxlii].
Полагаю, рассуждения В.А. Маклакова безжалостно точны.
Наличие социалистической программы канализировало это озлобление, поскольку она указывала недовольным людям «правильное» направление, давала «четкие» ориентиры и пр. Теперь было понятно, к чему должен стремиться «каждый честный человек». Сразу стали ясны очень важные для молодых людей вещи – ради чего стоит и нужно жить и кого необходимо спасать. Жить надо ради свержения самодержавия, а спасать – крестьянство, «ограбленное» в 1861 г. Социализм действительно стал настоящим оружием.
Б.Н. Чичерин писал, что именно «агитация и пропаганда» Герцена «подействовала на целое поколение как гибельная, противуестественная привычка, привитая к молодому организму, еще не успевшему сложиться и окрепнуть»[8].
И тот факт, что новые кумиры, на становление взглядов которых Герцен сильно повлиял, – Н.Г. Чернышевский и Н.А. Добролюбов – вскоре будут фактически издеваться над ним, ничего не меняет. «Нам не дано предугадать…». Дело было сделано, он выпустил джинна из бутылки, и вирус начал распространяться беспрепятственно.
Очевидно, что какая-то аудитория у Герцена была по определению (недовольные есть всегда и везде), притом же знакомая с социализмом – социалистическая литература с 1830-х гг. свободно стояла в книжных лавках, выписывалась и т.д. (стоило запрещать «Медного всадника»?!). Николай I не смог, да и не мог отгородиться от остального мира. Мощный натиск социальных низов повсюду в Европе не мог оставить равнодушными людей и в России, потому что неправды и несправедливости тут было как минимум не меньше.
Если богатый помещик Б.Н. Чичерин, родившийся в 1828 г., так активно приветствовал социализм в конце 1840-х гг., то что говорить о тех 20-летних, кому система Николая I гарантировала лишь прозябание на социальных задворках?
Люди, чувствующие эту неправду, не верили правительству и до реформы. Они были твердо убеждены, что этот мир «мертвых душ» улучшить нельзя, его можно только сломать, уничтожить и построить что-то новое, что они сочтут идеально-справедливым. Поэтому реформы Александра II были им априори неинтересны.
При первой же возможности эти люди были готовы выступить (и выступили) против Власти, которая к тому же по тривиальному недомыслию не пресекала разрушительную пропаганду в печати. Появление этой силы не то, чтобы прошло незамеченным, скорее ему не придали значения из снобизма. Правительство долго не понимало, откуда исходит главная опасность, и давало чернышевским и писаревым возможность беспрепятственной агитации, считая, что угрожает ему сопротивление дворянства. Такая позиция Власти понятна, она исходила из исторического опыта. А это был новый вызов.
Среди интеллигентов были и дворяне и разночинцы, что внятно говорит о размытости наших социальных критериев, опять-таки идущей от народнической традиции.
Особо следует остановиться на том печальном обстоятельстве, что русский социализм – это парафраз крепостничества.
Социализм стал формой компенсации крепостнического сознания умеющих читать русских людей.
Деспотический режим формирует у подданных вне зависимости от социального статуса и материального положения сознание, которое я склонен назвать крепостническим. Такое миросозерцание не представляет окружающий мир как мир, где «люди подчиняются лишь закону, перед которым равны все сословия и где для человека естественно чувство собственного достоинства» (С.Р. Воронцов). Носители подобного сознания осмысляют действительность в дихотомии безоговорочное «господство/ подчинение», «рабовладелец/раб», «начальник/подчиненные» и т.п. Они непременно должны кем-то управлять, руководить, командовать. Достоевский гениально раскрыл это в понятии шигалевщины.
Поэтому социализм удивительно комфортно укладывался в такие коренные особенности психологии и мышления российского дворянства, не говоря о разночинцах, как крайне низкий уровень правосознания, восприятие низших классов в качестве, цитируя С.Ю. Витте, чего-то среднего между людьми и скотом, как «полудетей», «которых следует опекать», которыми нужно руководить и т.д.
Когда-то я написал книжку о некоторых из лучших русских людей конца XVIII-первой половины XIX вв., центральными персонажами которой являются генералы А.П. Ермолов и граф М.С. Воронцов, которые, несмотря на дружбу и большое взаимное уважение, символизировали два типа восприятия русским дворянством всех проблем эпохи.[cxliii] Не вдаваясь в детали, приведу выдержку: «Такой несколько ироничный, насмешливый подход (к солдатам – М.Д.) очень характерен для Ермолова, и не только для него. Этот подход нисколько не противоречит искреннему восхищению русским солдатом, его личными и боевыми качествами, чему есть множество свидетельств. Однако Ермолов не склонен закрывать глаза на то, что такой уровень культурного развития, на каком стоит русский солдат, предполагает отличную от западной дисциплинарную практику. Ермолов относится к солдату иногда как старший брат, иногда как отец, иногда как бабушка – иногда с одобрением, иногда с восхищением, иногда с умилением, иногда с уважением, но никогда не закрывая глаза на некоторую, по его мнению, недоразвитость что ли, требующую особого подхода. Понятно, что таково же и мнение его о русском народе вообще, и именно тут во многом коренится его взгляд (тогда негативный – М.Д.) на преобразования в России»[cxliv]. А Воронцов относился к солдату как к равному, как к человеку, имеющему такое же достоинство человека, что и генерал граф М.С. Воронцов, хотя они и носили разные мундиры. Поэтому, в частности, в 1820 г. Ермолов, как и подавляющее большинство дворян, был против освобождения крестьян, а Воронцов был главным участником созданного братьями Тургеневыми «Общества» для уничтожения крепостного права. М.С. Воронцов и еще один герой этой книги – П.Д. Киселев – со своими взглядами были почти в полном одиночестве не только среди имперской элиты, и среди дворянства вообще.
Когда я писал эту книгу, то, разумеется, не очень понимал идейную и духовную связь эпохи 1812 года с пореформенным временем именно в этом аспекте. Однако та давняя работа оказалась актуальнее, чем мне казалось.
Над этим стоит как минимум задуматься; позже я вернусь к этому сюжету.
После 1855 г. на авансцену выступила оппозиция принципиально другого свойства – разночинская, провозвестником которой во многом был Белинский, а глашатаями стали, прежде всего, Чернышевский и Ко. Разночинцев категорически не устраивала перспектива, уготованная им системой Николая I, сулившей большинству из них в лучшем случае получение низших классов Табели о рангах.
Эти «новые русские» были куда менее культурными и образованными, чем поколение западников и славянофилов. Тем не менее, будущее было за ними, потому что, по словам Головина, «ничего нет опаснее для общества, как туманные мечтания о каком-то земном рае, где бы ни искали его прототипа, в сомнительном прошлом или в неосуществимом будущем. Оппозиция, не умеющая формулировать своих желаний (т.е. либералы 40-х годов – М.Д.), неминуемо обречена стать жертвой тех людей, у которых желания эти идут всего дальше, т.е. прямо требуют ниспровержения всего существующего… Когда севастопольский погром привел само правительство к убеждению, что надо приступить к коренным преобразованиям и с этой целью освободить общество от печати молчания, оказалось сразу, что за спиной фрондирующего дворянства с его отчасти маниловскими грезами успело вырасти нечто совсем иное, более определенно-реальное в своих требованиях – сложился с поразительной быстротой образованный разночинец, так называемый «интеллигент», успевший пройти через школу, но не усвоивший себе заодно со знанием и культуру.
Этот интеллигент выступил на сцену очень решительно, сразу выбрасывая за борт не только все существующее, но и проекты его реформировать, и все дворянско- оппозиционное направление 40-х годов. Ему надо было совершенно иного, чего не имелось вовсе ни в прошлом, ни в настоящем России, не отмены только крепостного права и невозможных судебных порядков, не реформы административного строя, с введением в него местного представительства, а полного непосредственного демократизма с фактическим господством людей, проведших известное число лет на школьной скамье»[cxlv].
Под «полным непосредственным демократизмом» Головин имеет в виду радикальное расширение доступа во властные структуры этих «новых русских», т.е. интеллигентов-разночинцев. Им действительно были не нужны никакие улучшения Старой России, их не устроили бы никакие преобразования, в том числе и трижды Великие. Им требовалась «кормовая территория», своего рода мандаринат, в которой они заняли бы место нынешней элиты.
А социализм был самым подходящим средством достижения их целей, что не отменяет, понятно, наличия «идеалистической» составляющей в деятельности множества конкретных людей; данные сюжеты многократно обсуждались в литературе.
Вот что писал об этом Ф.М. Достоевский М.Н.Каткову 25 апреля 1866, вскоре после покушения Каракозова на Александра II: «Учение (т.е. идея социалистов – М.Д.) «встряхнуть все за четыре угла скатерти», чтоб, по крайней мере, была tabula rasa для действия – корней не требует. Все нигилисты суть социалисты. Социализм (а особенно в русской переделке) – именно требует отрезания всех связей. Ведь они совершенно уверены, что на tabula rasa они тотчас выстроят рай. Фурье ведь был же уверен, что стоит построить одну фаланстеру, и весь мир тотчас же покроется фаланстерами: это его слова. А наш Чернышевский говаривал, что стоит ему четверть часа с народом поговорить, и он тотчас же убедит его обратиться в социализм.
У наших же, у русских бедненьких беззащитных мальчиков и девочек, есть еще свой вечно пребывающий основной пункт, на котором еще долго будет зиждиться социализм, а именно: энтузиазм к добру и чистота их сердец. Мошенников и пакостников между ними бездна. Но все эти гимназистики, студентики, которых я так много видал, так чисто, так беззаветно обратились в нигилизм во имя чести, правды и истинной пользы! Ведь они совершенно беззащитны против этих нелепостей и принимают их как совершенство. Здравая наука, разумеется, все искоренит. Но когда еще она будет? Сколько жертв поглотит социализм до того времени? И, наконец: здравая наука, хоть и укоренится, не так скоро истребит плевела, потому что здравая наука – все еще только наука, а не непосредственный вид гражданской и общественной деятельности. А ведь бедняжки убеждены, что нигилизм – дает им самое полное проявление их гражданской и общественной деятельности и свободы»[cxlvi].
При определенных условиях вывернуть сознание молодежи наизнанку было несложно во все времена. Сколько тысяч «русских бедненьких беззащитных мальчиков и девочек» с их «энтузиазм к добру» и с «чистотой их сердец» было навсегда искалечено человеконенавистнической пропагандой Герцена, Чернышевского, Писарева и их последышей!
Что принесли светила отечественного нигилизма в наш мир, можно понять из характеристики Н.А. Бердяевым предтечи этих людей, Белинского, который, по его мнению, «может быть первый выразил тип революционной интеллигенции и в конце своей жизни формулировал основные принципы ее миросозерцания, которые потом развивались в 60-е и 70- годы… По душевной своей структуре он имел в себе типически интеллигентские черты, он был нетерпимым фанатиком, склонен к сектантству, беззаветно увлечен идеями, постоянно вырабатывал в себе мировоззрение не из потребности чистого знания, а для обоснования своих стремлений к лучшему, более справедливому социальному строю…
Белинский проникается, пo eгo coбcтвeнным cлoвaм, Mapaтoвcкoй любoвью к чeлoвeчecтвy. «Cтpaшный я чeлoвeк, пишeт Бeлинcкий, кoгдa в мoю гoлoвy зaбивaeтcя кaкaя-нибyдь миcтичecкaя нeлeпocть». Taкoв вooбщe pyccкий чeлoвeк, в eгo гoлoвy чacтo «зaбивaeтcя кaкaя-нибyдь миcтичecкaя нeлeпocть»…Oчeнь зaмeчaтeльны эти cлoвa Бeлинcкaгo.
Из сострадания к людям Белинский гoтoв пpoпoвeдывaть тиpaнcтвo и жecтoкocть. Kpoвь нeoбxoдимa. Для тoгo, чтoбы ocчacтливить бoльшyю чacть чeлoвeчecтвa, мoжнo cнecти гoлoвy xoтя бы coтням тыcяч. Бeлинcкий пpeдшecтвeнник бoльшeвиcтcкoй мopaли. Он гoвopит, чтo люди тaк глyпы, чтo иx нacильнo нyжнo веcти к cчacтью. Бeлинcкий пpизнaeтcя, чтo, бyдь oн цapeм, он был бы тиpaнoм вo имя cпpaвeдливocти. Oн cклoнeн к диктатуре. Oн вepит, чтo нacтaнeт вpeмя, кoгдa нe бyдeт бoгaтыx, нe бyдeт и бeдныx»[cxlvii].
Как все это похоже на Нечаева, Ткачева, Ленина, Сталина, Троцкого - далее по списку….
В этом мировоззрении интеллигенции поразительно оправдание «тиранства и жестокости» состраданием к людям, этот уродливый симбиоз деспотизма и классовой якобы справедливости, понимаемой как тривиальная уравниловка. И одновременно – феноменальная по наглости уверенность в своем праве решать за миллионы людей, как они должны жить.
С этого времени изуверская идея оправдания самого гнусного насилия мифической справедливостью, грядущим земным раем и т.п. навсегда прописывается в головах множества наших соотечественников. Как говорилось, в силу подобной логики, например, покушения на царя вплоть до его убийства 1 марта 1881 г., не говоря о терроре в отношении менее значительных лиц, обретают характер чуть ли не обыденного явления, морально-этическая оправданность которого настолько очевидна, что даже не обсуждается. И до сих пор эта извращенная логика жива – к сожалению, это не требует доказательств.
Конечно, не может быть случайностью, что в стране, которая еще только собиралась расстаться с одной формой массового принуждения, т.е. одряхлевшим вотчинно-крепостным государством, такую популярность приобрела идея более совершенной и современной формы такого принуждения – социализма, декорированная «мечтами о будущем блаженстве». Герцен при всей логической и иной уязвимости своих построений был прав в том, что переход от одного варианта крепостного права к другому России было, конечно, проще сделать, чем Западу.
Об истинной свободе эти люди не думали, поскольку просто не понимали, что это такое, – тоже влияние крепостничества.
Другими словами, желания царя освободить своих подданных недостаточно – нужно, чтобы они и сами хотели стать свободными. А предлог, под которым им хочется остаться в крепостнической системе ценностей, не очень важен. Наша история убедительно показывает это.
Тут большая работа для науки психологии.
Не зря же Герцен, обосновывая тезис о том, что у России не меньше шансов на социализм, чем у Запада и, как всегда, противореча самому себе, говорил, главное ее преимущество состоит в наличии общины, поскольку для «обеспечения социализма дух коллективизма важнее, чем свобода личности»[cxlviii].
При этом число приверженцев нового учения вовсе не ограничивалось теми, кого в советское время считали народниками. Мое поколение ведь учили, что есть народники хорошие, т.е. революционные (лучшие из них - террористы) и наивные недотепы, т.е. либеральные. Отдельной строкой проходили консерваторы (крепостники, охранители) и «пошлые либералы», чем и исчерпывалась идейная палитра пореформенного общества до той поры, покуда занавес не открылся, и на сцену не выступил носитель конечной истины – марксизм. Это, однако, большое упрощение.
Н.А. Бердяев писал: «У нас было народничество левое и правое, славянофильское и западническое, религиозное и атеистическое. Славянофилы и Герцен, Достоевский и Бакунин, Л.Толстой и революционеры 70-х годов - одинаково народники, хотя и по разному. Народничество есть прежде всего вера в русский народ, под народом же нужно понимать трудящийся простой народ, главным образом крестьянство. Народ не есть нация. Русские народники всех оттенков верили, что в народе хранится тайна истинной жизни, скрытая от господствующих культурных классов…Религиозное народничество (славянофилы, Достоевский, Толстой) верили, что в народе скрыта религиозная правда, народничество же безрелигиозное и часто антирелигиозное (Герцен, Бакунин, народники-социалисты 70-х годов) верило, что в нем скрыта социальная правда»[cxlix].
Дальнейшее изложение не будет понятно без осознания следующей мысли: «С удивлением приходится убедиться в том, что, за исключением отдельных голосов, не имевших непосредственного решающего значения, политики самых различных взглядов, от крайних реакционеров до самых ярых революционеров, как ученые и писатели разных направлений и руководимые разными, а часто прямо противоположными соображениями, все восторженно относились к идее какого-то особого русского национального крестьянского права.
Так называемое народничество нельзя представлять, как узкую партийную революционную догму; это было весьма широкое и могучее духовное течение, которое только у экстремистов приобретало революционную заостренность. Обычно считают, и вполне обоснованно, что одна из причин революции — это разрыв между правительством, интеллигенцией и народом. Но нельзя забывать, что аграрная идеология российской интеллигенции, известная как народничество в широком смысле этого слова, на самом деле была просто несколько отполированным вариантом крестьянского правового мировоззрения, в какой-то мере связанного с правительственными мероприятиями и основанного на тексте закона. Таким образом, как раз по тому вопросу, неудачное решение которого свалило и разрушило Россию, правительство, общество и народ были вполне едины»[cl].
Нарисованная Зайцевым картина – отправная точка для понимания идейного развития пореформенной России. Без нее не понять до конца ни эпидемического распространения социализма в стране, ни того важнейшего факта, что многочисленные партии, включая правых, имели во многом общий фундамент. Даже марксисты, посмеивавшиеся над народниками, как «неправильными» социалистами, как минимум, в отрочестве были народниками и, подобно им, верили в самобытность исторического пути России и разделяли их мессианизм.
Как же могло сложиться такое странное и в полном смысле роковое единство, обрушившее Российскую Империю?
Для ответа на это важнейший вопрос исключительно важны мысли Н.П. Макарова, одного из крупнейших русских экономистов ХХ в.
В 1918 г. он написал небольшой, но очень емкий очерк под названием «Социально-этические корни в русской постановке аграрного вопроса», в котором ретроспективно осмыслил не успевшие еще остыть следы «черного передела», к которому полвека явно и неявно призывал недалекий коллективный «разум» русской интеллигенции.
В этой работе Макаров, в частности, объясняет то «религиозное поэтизирование земли», то «настоящее «религиозно-земельное» настроение россиян», без которого многое в только что происшедших в России событиях останется непонятным. В этом настроении «слишком много переживаний русской интеллигенции; это очень и очень типичные настроения, с которыми в России подходили, да и сейчас подходят к земельному вопросу».
Вот текст Макарова:
«Многие из тех мыслей и чаяний в области идейных аграрных построений, которые мы встречаем в русской литературе последних десятилетий, имеют свои глубокие корни в старых, старых мыслях и думах лучших русских людей... Вновь пришедшему человеку многое из современной аграрной идеологии будет непонятно, если он новый человек перед лицом русской общественной мысли.
И не только поиски старых дум по аграрному вопросу здесь нужны, но еще больше нужны поиски из области общих социально-этических настроений и рассуждений.
Так… в лице славянофилов и западников мы имеем тот богатый кладезь, из которого долго и щедро русская идеология удовлетворяла свою духовную жажду. В психологическом романтизме славянофилов скрываются основы наших идеальных настроений; в реализме западников скрывается тяжесть «идейного материализма»; и отсюда как из клубка распутывается нить и ведет, ведет нас по закулисам и дебрям русских аграрных, идейных исканий. Не задаваясь целью дать систематический и полный обзор вопроса, мы все же попытаемся заглянуть в некоторые сокровенные уголки этой истории мыслей и чувств русской аграрной проблемы.
В полагании особых путей нашей русской истории как в едином фокусе выявлялась и конкретная историческая оценка славянофилами этих путей и положительные этические взгляды этих славных русских людей. Славное трио Киреевского, Хомякова и К. Аксакова дало свою и индивидуально-этическую и социально-этическую философию; ею они окрасили свою социологическую концепцию; отсюда те этические квасцы, бродильная сила которых обладает поражающе длительным действием.
Отвращение и ненависть к «гниющей Европе», протест и социально-этическая боязнь «пролетариатства», органическая ненависть «восточного» человека к жестокому римскому праву с его защищенной частной собственностью, с его экономическим либерализмом как естественным логическим выводом для экономической политики; идеализация прошлого натурального патриархального строя; вера во всемирно-историческое значение православия; квалификация русского народа как самого христианского народа; квалификация поэтому и русской истории как идеальной, этически особо ценной истории; как много во всем этом скрытой идеологической силы для последующих социальных настроений…
И этому противостояли холодные западники, объяснявшие, но не любившие прошлое; почитавшие роль христианства большой социальной силой, но в прошлом и без любви к этой силе; холодным спокойным взором глядевшие на Западную Европу и чуждо твердившие: учиться нам у нее надо… Нет, здесь был чистый холодный поток, в нем не было ни русской задумчивости, ни русской мечты, здесь не было романтизма – и не сюда уходили главные корни последующих русских социально-идеологических настроений.
«Народ это крестьянин», - говорили славянофилы, - «не по числу, а как единственный носитель русской народности».
Разве недостаточно этой мысли и формы, чтобы создать «народолюбство» и «народничество» интеллигенции?
И заглядывая в этот манящий идейный омут, развертывая этот бесконечно смутно сплетенный клубок, они хранили в понятии «народ» дорогие, ценные элементы.
Личность христиански-самоотрекающаяся от своих прав, смиряющаяся и добровольно входящая в общину; близость христианской общины к земельной общине, почти тождественность их; близость земельного общинного равнения христианскому этическому принципу; «любовность» славянская, могущая у некоторых славянофилов сочетаться даже с круговой порукой как возможным внешним проявлением «христианской любовности» (Хомяков), славянство и община как два выражения одного и того же духа, личность, не подавляемая в общине, но лишь не терпящаяся в своем «бунте» (К.Аксаков) и т.д. и т.д.
Разве из всего этого можно было русской интеллигенции не захватить особого этического отношения к общине?
Разве не здесь лежат идейные корни нашей любви к общине, которая делает то, что «социальный вопрос в России невозможен», которая как принцип социального «самоотречения» (Ю.Самарин) есть начало доброе, но в то же время и анархистическое – в противоположность государству, началу злому в силу его принудительного принципа.
Важно во всем этом и то, что первоначально община была рассмотрена славянофилами именно с этической стороны, а не с социологической, исторической или экономической; этическая оценка подчинила себе всякое иное рассмотрение.
От этого романтического «манящего омута», как мы увидим сейчас, пошли дальнейшие большие, дорогие русской интеллигенции мысли и чувства.
У славянофилов не было социализма, но ведь их «христианская община» (она же и крестьянская община) отдавала каким-то анархическим христианским коммунизмом. Отрицать же анархичность русской народнической идеологии, так же как и некоторый уклон по временам к примитивному коммунизму едва ли можно…
Переход к социализму от славянофильства был не труден при этих условиях; и ведь недаром Герцена как первого обоснователя русского народнического социализма Овсянико-Куликовский называет «социалистическим славянофилом». Во всем синтезе западничества со славянофильством у Герцена все же гораздо более сильные и яркие краски – краски славянофильства.
Разве не то же славянофильское отвращение к западноевропейскому капитализму; разве у Герцена ненависть к буржуазии и собственности как к «мещанству» не есть лишь новая формулировка старых оценок славянофилов; боязнь «пролетариатства» и у социалиста Герцена есть боязнь славянофильская: «западноевропейский пролетариат – его идеалы там же, где идеалы мещанства».
И Герцен верит в возможность для России немещанского пути развития; прошлое русского народа – темно; настоящее – ужасно; но на будущее у него есть права и эти «права» обосновываются тем, что у народа есть община.
Уже в 1859 г. Герцен точно формулирует те требования, которые завладели далее душою и сердцем русской интеллигенции: право каждого на землю, общинное владение, мирское управление.
Здесь в историко-философской этике Герцена, в его исторической концепции, при которой у России есть своя историческая миссия в мире, здесь разгадка того, почему так крепки идейные устои русского народничества.
Жизнь отзвучала свою песню, прошедший хор жизни удаляется все дальше и дальше, а народническое сердце, полное трепетного романтизма, мечтательно повторяет: «право каждого на землю», «право каждого на землю»…
Глядишь и не знаешь, мечта ли это о будущем или тоска об ушедшем реальном прошлом.
Так вот где корни этического обоснования русского народничества.
И если уже Герцена захватила щемящая боль сомнения, если уже он сознавал, что возможность «особых путей» для России «тает с каждым днем», то осталось все же богатое чувство, богатое стремление, хотя и в разладе с мрачным «сущим» земли...
Реформа 1861 г. не разрешила «народного вопроса»; она лишь еще больнее развернула мрачную картину настоящего; лишь еще ярче оттенила разорванность этических стремлений от мрака современности.
И тот самый Чернышевский, который так много сделал по дальнейшему укреплению этического народнического идеализма, он же отдал много сил и внимания изучению современности…
Европа не истощила своих сил, она идет к социализму, говорит Чернышевский, ей помощи нашей не нужно»; но и это все не вытравило у Чернышевского этических корней славянофильства; особый путь для истории России возможен и состоит он в возможности миновать западноевропейские стадии исторического развития.
Анализируя вопросы производства и распределения, Чернышевский становится целиком на сторону примата распределения (в статьях об общине и собственности на землю) и проводит в связи с этим глубокое различие между понятиями «народа» и «нации»…
Отдавая этически руководящее главенство распределению, Чернышевский и к общине подходит с этим же мерилом; ее ценность он видит в ее распределительно-справедливом начале; в ней и он видит панацею от «пролетариатства», в ней и он видит «возможный центр кристаллизации для будущего социалистического строя»…
Высказываясь поэтому за уничтожение всякой частной собственности на землю и за национализацию, он делал это в виде последовательного вывода из своего этического требования. В этом примате этически-уравнительного мотива, который крепким лейтмотивом пронизывает все, в этом примате этики мы имеем глубокие корни современной постановки аграрной проблемы; бросить на службу этической идее все – вот страстное, властное требование, вот чем так сильны и завлекательны были писания Чернышевского.
Не раз можно задаваться вопросом: почему такую большую роль в истории русской общественной мысли играл Чернышевский – и каждый раз будет один ответ: в примате у него этика, этичность постановки его вопроса. Не там где-то в отдаленном будущем, которое субъективно не мыслится реально, будет торжество социальной этики, а здесь вот у этой земли, с которой только снимут права частной собственности. В этом вся сила власти этих мыслей»[cli].
Такую поэму нельзя перебивать.
Я не имею возможности подробно комментировать этот потрясающий текст, который, впрочем, и не требует пространных пояснений. Он, конечно, крайне важен для понимания природы народничества, поскольку прямо указывает на то, чем пренебрегает традиционная историография.
Что же, «особые пути нашей русской истории» плюс «отвращение и ненависть к «гниющей Европе» – вполне актуальный для нашей страны набор интеллектуальных ценностей!
Историческая концепция Герцена, «при которой у России есть своя историческая миссия в мире», это, замечу, концепция, походя отметающая во имя своих бредовых идей всю русскую историю: «Мы свободны от прошедшего, потому что наше прошедшее пусто, бедно, узко. Невозможно любить такие вещи, как московский царизм или петербургский империализм»[clii]. Большой патриот, что и говорить. А «историческая миссия» России в данной трактовке, напомню – это продемонстрировать мещанскому человечеству, как надо жить без мещанства, – так, как живут в крепостнической уравнительно-передельной общине!
Макаров в нетрадиционном ракурсе показывает, что построения славянофилов оказали сильнейшее влияние не только на русский народнический социализм, а также и на идейное развитие пореформенной общественной мысли вообще. Слишком многое в них льстило национальному самолюбию, и каждый при желании мог найти там что-то привлекательное для себя.
Ведь идеализировать «прошлый натуральный патриархальный строй» (т.е., ту же общину, продукт крепостного права!) и ненавидеть «жестокое римское право с его защищенной частной собственностью, с его экономическим либерализмом» могли как люди верующие, так и атеисты, как люди с прекрасным образованием, так и самодовольные недоучки, как те, кто считал историю России «идеальной, этически особо ценной историей», так и те, кто находил в ней только крепостнические «гнусности», «германскую татарщину» и мечтал начать ее (историю) заново. В действительности так и происходило. Те или иные идеи славянофилов, в повседневной жизни сильно диффузировавшие с социализмом, разделял не весь образованный класс, однако весьма значительная и в некоторых своих сегментах влиятельная его часть, включая последних императоров. С.Ю. Витте, например, признается, что в начале 1890-х гг. в крестьянском вопросе, т.е. по отношению к общине, находился под влиянием славянофилов.
При этом нетрудно видеть, что отнюдь не реалистичность этих идей обеспечила их популярность.
Оценим вербальный ряд: «богатый кладезь, из которого долго и щедро русская идеология удовлетворяла свою духовную жажду», «чистый холодный поток, в нем не было ни русской задумчивости, ни русской мечты, здесь не было романтизма», «романтический «манящий омут», «народническое сердце, полное трепетного романтизма, мечтательно повторяет: «право каждого на землю», «богатое чувство, богатое стремление, хотя и в разладе с мрачным «сущим» земли».
Нужно ли доказывать, насколько такие конструкции, в которых романтизм и «красивость» ценятся выше степени адекватности, всегда оторваны от окружающей действительности – «сделайте мне красиво!». А насколько успешны попытки склеить виртуальность и реальность – более чем убедительно доказывает российский ХХ век.
«Реформа 1861 г. не разрешила «народного вопроса»; она лишь еще больнее развернула мрачную картину настоящего; лишь еще ярче оттенила разорванность этических стремлений от мрака современности» – лучше было бы 23 миллионам крестьян не становиться свободными и гнуть спину на барщине или зарабатывать для дяди-помещика оброк!
Общечеловеческие ценности для таких построений, повторюсь, слишком скучны. Зачем российскому народу полнота гражданских прав? Зачем ему частная собственность на землю? Ведь Герцен и Чернышевский вслед за славянофилами объявили, что она ему чужда, мы не собственники, мы не мещане, мы очень духовные! Впрочем, русская интеллигенция как продукт крепостничества вообще удивительно равнодушно относилась к проблеме права, а особенно – к чужим правам – ведь для многих ее представителей «право на землю» стояло выше «права на жизнь», что ярко продемонстрировал народовольческий террор.
Текст Н.П. Макарова, в частности, показывает, как далеко уходят в своем радикализме ученики, не только образованные хуже учителей, но и не так тонко чувствующие. Все личные сложности и бесконечные метания Герцена были забыты – никаких прав личности у народников мы не встретим. Только «право на землю» – парафраз «права на труд», парижского лозунга 1848 г., введенного в «интеллектуальный» оборот Герценом.
В высшей степени характерно при этом, что на 27 страниц брошюры Н.П. Макарова, посвященной восприятию русской интеллигенцией аграрного вопроса, прилагательное «этический» встречается 66 раз и еще 12 раз употребляется слово «этика».
Интересная этическая система, в которой нет места достоинству личности. Только «уравнительная справедливость»!
«Бросить на службу этической идее все – вот страстное, властное требование, вот чем так сильны и завлекательны были писания Чернышевского
А суть «этической идеи» – не в том, чтобы раскрепостить и развивать производительные силы народа, не в том, чтобы научить его, как можно эффективнее работать и соответственно жить лучше, чтобы открыть ему богатство мировой культуры.
Нет, смысл этой идеи другой. Во-первых, оставить навсегда сначала 60, затем 80 и, наконец, сто и более миллионов людей в казарме, именуемой общиной. Во-вторых, подбросить им пару десятин помещичьей землицы и считать «себя любимых» благодетелями, а крестьян облагодетельствованными. В-третьих, заставить их делить поровну свое скудное состояние, которое в силу общинных порядков не могло не быть таковым, и, наконец, решить за них, что они теперь счастливы и объявить свою миссию исполненной, а этическую идею реализованной.
В Европе, условно говоря, хотя бы было что делить. А что было делить в России, только начавшей модернизацию? Впрочем, как мы сейчас увидим, народникам и нужна была только та крестьянская Россия, которая описана в «Богучаровском бунте».
Жизнь глазами народников, или Как нам придумать Россию – 1.
Основные постулаты народничества объяснить не слишком сложно. Однако не хочу лишать читателей удовольствия ознакомиться с их изложением в книге К.Ф. Головина «Мужик без прогресса или прогресс без мужика?» (М., 1895), в которой они оцениваются в контексте реальных перемен в жизни и быте пореформенного крестьянства.
Головин – человек компетентный и часто язвительный. Его не всегда академическая, но притом точная по смыслу манера изложения, помогает лучше понять то, что иногда сложно увидеть за обычными описаниями данных сюжетов в учебниках, где стилистика определяется жанром и объемом текста. В этом я убедился на практике, поскольку не один год использую предлагаемый материал на занятиях. Притом же мнение современника в данном случае имеет, безусловно, больший вес, чем критика народничества постфактум из начала ХХI века.
«До последнего времени в экономических взглядах нашего передового лагеря господствовало трогательное единодушие. Мужик как представитель нашего рабочего класса был предметом неизменной симпатии, и мужицкое хозяйство, которому, в противоположность частному, присваивалось название народного, признавалось единственно нормальным, исключительно заслуживающим внимания и помощи со стороны государства. Наряду с ним, частное землевладение признавалось только как нечто терпимое, как промах русской истории, который не замедлит, конечно, исчезнуть под двойным воздействием хлебного кризиса и здравых экономических воззрений.
Когда правительство являлось на помощь личному землевладению, раздавались сетования по поводу таких печальных ошибок правящих сфер, среди которых не успело еще окрепнуть убеждение, что единственный законный владелец земли тот, кто ее возделывает сам, и что в России один мужик, и притом мужик-общинник, имеет экономическую будущность. Все это приправлялось рассуждениями о тлетворном влиянии капитализма, призрак которого будто бы показывается уже и над русским горизонтом, и все учение затем освещалось великим авторитетом Карла Маркса. Тема эта разрабатывалась в нашей литературе на все лады и с большою роскошью статистических цифр. В защиту ее вооружался и великий и малый, от руководящего философа передовой школы г-на Михайловского, вплоть до философов вольнопрактикующих, как гг. Южаков и В. В., мысль которых обыкновенно, как северное небо, подернута туманом. При этом о настоящем, заправском рабочем, то есть о рабочем на фабрике или хотя бы в ремесленном заведении, говорилось довольно мало. Благодаря своей относительной малочисленности, он не выступал перед читателем конкретно, и отвлеченные разглагольствования об экономической эволюции и о гнетущей роли капитала на практике сводились обыкновенно к аграрному вопросу, то есть к праву мужика на землю. В России как в государстве земледельческом по преимуществу, рабочий вопрос естественным образом должен сводиться к вопросу о поземельных отношениях. Так думали, или, по крайней мере, выражались все, по-видимому, даже не подозревая, как односторонне они разрабатывают, идеи своего немецкого учителя. Один только исследователь, г-н Николай-он, которого у нас величают основателем «русского марксизма» представляет собою некоторое исключение… Но этот одинокий голос все-таки мог войти в общий хор, не нарушая его стройности.
А между тем, как раз тут и обнаружился неожиданный раскол.
Когда наши передовые экономисты носились с мечтою о поголовном наделении землей и великорусскую общину представляли себе как прототип будущего устройства, они, думая глядеть вперед, на самом деле смотрели назад.
То, в чем мерещилось им осуществление коренной социальной реформы, было лишь остатком пережитого строя. Провозвестники социальной реформы будущего большей частью не замечают, что идеалы их на половину только принадлежат к области красивых воздушных замков, между тем как другая их половина позаимствована из воспоминаний о золотом веке, действительном или мнимом.
У любого из них, даже у Карла Маркса можно отыскать сожаления о том прошедшем времени, когда рабочий производил только на себя, и все потребляли лишь собственные произведения—бок о бок с широкими надеждами на будущий расцвет общего благополучия, когда земля и капитал будут принадлежать целому народу, или, что тоже,—никому в особенности.
И господа эти как будто и не примечают, что за непримиримое противоречие между этими мировоззрениями,— между социальным устройством диких обитателей островов Тихого океана и всеобщею каторжною тюрьмой, какою будет идеальное государство будущего. Немудрено, что не догадались об этом противоречии и наши народники, большою прозорливостью не отличающиеся.
Но скрытое недоразумение в области мысли всегда рано или поздно выходит наружу.
Много лет нас уверяли единодушно, что в крестьянском хозяйстве—весь залог будущего процветания России, хотя само оно не только не процветает, но разоряется, благодаря малоземелью и непосильному гнету налогов, с хищничеством кулаков в придачу. Некоторые исследователи прибавляли к этому перечню зол еще экономическую политику государства, искусственно развивающую крупное фабричное производство на счет мелкого кустарного — производство для вывоза, а не для местного потребления.
Устраните все это, и медовые реки потекут опять, как текли они некогда — вероятно, при Василии Темном. Русская земелька вся подчинится благодетельному общинному строю и, навек закабаленная трехполью, не будет знать других орудий, кроме сохи-ковырялки и деревянной бороны, уже знакомых ей и до призвания Варягов. Русский мужичок будет есть кашу с собственной нивы, одеваться в тулупы с собственных овец и в посконные рубахи, сотканные дома. Словом, водворится навек царство благополучия, равенства и — добавлю от себя — нищеты и застоя.
Но на этой идеализации застоя и были пойманы гг. народники.
Нашлись люди, тоже очень передовые (П.Б. Струве и Г.В. Плеханов – М.Д.), которым это увековечение допотопной старины не пришлось по вкусу. Они задались вопросом, не обуславливается ли всероссийская бедность как раз тем, что народное производство недостаточно быстро применяется к новым условиям всемирного обмена»[cliii], - так в 1895 г. Головин описывал пришествие русского марксизма на авансцену идейной жизни России.
Как можно видеть, умным людям задолго до «построения социализма в одной отдельно взятой стране», до торжества командно-административной системы и ГУЛАГа было понятно, что «идеальное государство будущего» непременно будет «всеобщею каторжною тюрьмой». Достаточно было внимательно прочесть Родбертуса, Лассаля и Марксом.
Кстати, о «передовых экономистах». Преобладающая их часть могла считаться экономистами только в пронизанном народническим восприятием русском обществе. Некоторые из них имели специальное образование (так и хочется добавить – «как бы имели»!), преподавали в ВУЗах, были «властителями дум» и безусловными авторитетами для множества людей в стране, прежде всего потому, что держались «социализма кафедры». Это о них пишет С.Ю. Витте, упоминая в числе сторонников уравнительно-передельной общины «благонамеренных теоретиков, усмотревших в общине практическое применение последнего слова экономической доктрины — теории социализма» (к этому мнению я еще вернусь позже). Его мнение о них таково: «Последние меня больше всего удивляли, так как если когда-либо и восторжествует «коллективизм», то, конечно, он восторжествует совершенно в других формах, нежели он имел место при диком или полудиком состоянии общественности. Ученый-экономист, который может не понимать, что община мало сходна с предлагаемым современным или возможным будущим коллективным владением землею, мне напоминает садовника, который смешивает лесную дикую грушу с прекрасною дулею, выхоленною в культурнейшем современном саду… Между тем социализм залез уже давно в наши университеты»[cliv].
Другие были дилетантами чистой воды, но с поразительной отвагой невежества писали на «экономические» темы в меру своего разумения. Мандатом служило знакомство с литературой соответствующего спектра, прежде всего с Марксом. Степень их компетентности была примерно той же, что и у множества «экспертов» в современном интернете, с аналогичной же свободой волеизъявления. Существенная разница была в том, что они безраздельно царили в самых престижных СМИ, прежде всего в толстых журналах, и имели широчайшую – с учетом уровня грамотности – аудиторию. Важно было только не выбиваться из общей народнической струи. Популярны были и те, и другие «экономисты», и университетское образование тут не решало ничего, потому что «оба хуже».
Однако продолжим.
Вот каков был взгляд народников на окружающий мир и место России в нем: «Основное положение народничества, проходящее красною нитью через всю его литературу, сводится к тому, что продукт труда должен во всей целости принадлежать рабочему... Что, стало быть, лишь такое социальное устройство рационально и законно, при котором никто своей работы не уступает другому за определенную плату.
Это отрицание заработка, иногда высказанное прямо, иногда проглядывающее лишь между строк, составляет главную суть учения наших передовых экономистов и приближает их к немецким социал-демократам. Некогда—утверждают они—все народы прошли через этот экономический строй, и лишь путем обезземеления известной части населения сделалось возможным производство с помощью наемных рабочих, то есть производство капиталистическое, как земледельческое, так и промышленное.
Таким образом, возникновение крупной личной собственности было необходимым условием для создания пролетариата. На этом пути Запад с Америкой включительно ушел несравненно дальше России, и нам следует ревниво оберегать, как дорогую национальную особенность, неприкосновенность крестьянского общинного землевладения. Если у нас община устояла в такое время, когда в Европе она давно исчезла бесследно, мы должны это приписать особому духу русского народа, в котором общинные — «альтруистические инстинкты развивались особенно сильно. Таким образом, общинное землепользование—не только определенная стадия экономического развития, но и специальный продукт великорусской ветви славянского племени.
Учение это, как видит читатель, не чуждо некоторого мистического сентиментализма: если одною стороной оно примыкает к немецкой социал-демократии, то другой оно сродни славянофильству. В этом его отличительная черта, всего более обеспечившая ему популярность. Само собою разумеется, что как скоро начало земельного уравнения, господствующее на большей части русской территории, — не результат фискальных мер и не простой остаток первобытного строя, а экономическая особенность русского быта, — оно может рассчитывать на долговечность.
Если затем признается, что в более или менее отдаленном будущем все производство в совокупности должно сделаться народным, и артель как высшая форма труда призвана заменить самостоятельное ведение хозяйства, то было бы вполне безрассудным жертвовать такою формою земельного устройства, как сельский мир, в котором будущая организация содержится уже как бы в ячейке»[clv].
Вот из такого теоретического богатства и вытекало требование к крестьянам – жить только на доходы со своей земли и ни на кого не работать, потому, что наемный труд есть особо утонченная форма эксплуатации и издевательства над трудовым народом. Какое отношение это имело ко вчерашним (или даже позавчерашним) крепостным крестьянам, чьих предков до невесть какого колена выгоняли на барщину, или отправляли зарабатывать барину оброк, отрывая от семьи, продавали, как продают коров и овец, проигрывали в карты, не говоря о прочем, непонятно не только мне сегодня, но и было непонятно множеству людей уже в то время.
Огромную роль, кстати, в популяризации этого постулата сыграла двухтомная книга кн. А. Васильчикова: «Землевладение и земледелие в России и в других европейских государствах» (1876), своего рода «наш ответ пангерманистам» (подробнее см. примечание [clvi])
Комментировать сказанное нет смысла. Некоторые из присутствующих, думаю, еще со школы помнят лироэпический зачин марксистского видения мирового исторического процесса – когда-то люди-де не были отчуждены от орудий производства, от средств производства и т.п. и якобы жили в гармонии с окружающим миром. Затем появилась (невесть откуда) отвратительная частная собственность и все пошло неправильно – началась эксплуатация человека человеком. Поэтому лишь социализм, а лучше коммунизм, при котором частной собственности не будет, т.к средства производства будут обобществлены, выведет человечество к светлому будущему, вернув его на новом «витке спирали» в «золотой век».
Особого внимания здесь заслуживает один из главных постулатов славянофильства, а затем и народничества – уравнительно-передельная община – «не результат фискальных мер и не простой остаток первобытного строя, а экономическая особенность русского быта», в силу чего, по Герцену, она является «эмбрионом» нового строя. Дело в том, что еще в 1856 г. Б. Н. Чичерин доказал, что это не так и что переделы земли – прежде всего следствие введения подушной подати Петром I. Однако народникам это было абсолютно неважно. Истина их не интересовала. Им не нужно было подтверждение их идей, они уже твердо решили, что есть истина.
Головин продолжает:
«Нельзя этому учению отказать в стройности. Оно патриотично, так как восхваляет творчество народного духа. Гуманно, так как стремится к достижению полной равноправности. И в то же время консервативно, так как держится на почве существующего порядка. Чего же, казалось бы, лучше?
К сожалению, в нем есть две слабые стороны. Во-первых, оно склонно от победного тона переходить к жалобному, и то и дело оплакивает упадок того самого крестьянского хозяйства, которому якобы принадлежит будущее. Конечно, в этом виноваты посторонние причины — тягость обложения, земельная теснота, невнимание к крестьянским нуждам со стороны правительства, хищничество кулаков, конкуренция фабрик, постройка железных дорог, убивших извоз, распространение кредита и т.д. и т.д.
Как бы то ни было, постепенный ход развития страны, по-видимому, не идет в пользу так называемому народному экономическому строю. В числе упомянутых невзгод есть, правда, такие, которые можно приписать внешнему гнету. Но этого уже никак нельзя сказать о таких явлениях, как распространено железнодорожной сети и банкового кредита.
И если эти признаки экономического роста оказывают губительное действие на старинный уклад народной жизни, это служит лишь доказательством его несовместимости с естественным ходом прогресса. Приверженцы нашей экономической старины готовы с похвальною последовательностью отказаться от прогресса, как скоро он нарушает равновесие народного быта, стойкое только благодаря своей неподвижности. Не трудно в произведениях гг. народников отыскать места, где они оплакивают постройку железных дорог, как пагубный дар буржуазной цивилизации, сманившей мужицкий хлеб из родных гумен на всемирный рынок. У Глеба Успенского — главного представителя народничества в беллетристике,—есть любопытная тирада… где сожаление о погибающей старине распространяется и на лучинушку, выгнанную из мужицкой избы пагубной конкуренцией керосина. Дальше этого в консерватизме уже идти нельзя.
Другая слабая сторона учения — его историческая часть.
Если русское поземельное устройство нам дорого именно как продукт родной старины, если прежнее народное благосостояние в настоящее время пошатнулось, то, значит, этого благосостояния надо искать в прошлом. Но в каком же именно прошлом? Во временах крепостного права и окружных управлений? Тогда действительно не давали крестьянам нищать и заботились о пополнении зерном сельских магазинов, потому что помещику невыгодно было давать разоряться своим крепостным, а чиновник министерства государственных имуществ отвечал пред начальством за податную исправность вверенного ему округа. Такое благосостояние немногим отличается от положения домашних животных, которым владелец ведь тоже не дает голодать. Едва ли, однако, самый ярый народник станет искать идеала народного благополучия в быте четвероногих обитателей конюшен и скотных дворов. Неравенства между крестьянами, или, как любят у нас выражаться, имущественной дифференциации, тоже было в те времена гораздо меньше, чем теперь. Опека, защищавшая мужика от разорения, не давала ему и обогащаться.
Что ж? Такого имущественного равенства пожелать русскому народу, которое покупается ценою отсутствия свободы труда и передвижения? И в настоящее время паспортная система и власть мирa над своими членами ставит этой свободе достаточные преграды. Но теперь все-таки исправному мужику куда как легче прежнего подняться над средним уровнем; и, хотя самый этот уровень, быть может, понизился, зато число возвысившихся над ним отдельных домохозяев возросло несомненно.
Что ж, и это мы станем оплакивать? А, стало быть, оплакивать заодно и реформу 19 февраля? Впрочем, не одни наши народники, но и западные наши плакальщики о прошлом благополучии хорошенько не знают, с чем сравнивать теперешнее зло, где искать Эдема самостоятельного народного труда. Куда бы мы ни обращали взгляд, мы в прошлом везде находим крепостное право и патримониальную власть. А еще дальше, во времена классической древности, находим рабство…»[clvii].
Здесь К.Ф. Головин точно отмечает неявную тоску по крепостному праву, которая вполне отчетливо просматривается во всех разговорах о горькой судьбе пореформенного крестьянства. Народники как будто и не замечают, что 19 февраля 1861 г. крестьяне обрели благо свободного труда! И не замечают прежде всего потому, что им не нужно, чтобы крестьяне имели это право.
К.Ф. Головин продолжает: «Ни в области земледелия, ни в обрабатывающей промышленности, эпоха, предшествующая нашей, качественно от нее не отличалась в своем экономическом строе. Совершенная неправда, будто тогда на Западе и у нас земля не только исключительно, но хотя бы в очень значительном размере принадлежала земледельцу, а промышленник, работая дома, сохранял за собой весь произведенный им товар. Неправда также, будто земледелие и ремесленное производство в то время обходились без наемных рабочих. С точки зрения развития батрачества, средневековое производство отличается от нашего лишь более ограниченным распространением заработной платы. В земледелии это обусловливалось крепостным правом, в промышленности тесными рамками большинства производств, в свою очередь зависящими от ограниченности сбыта.
Где же искать пресловутого золотого века? Или надо углубляться в то далекое время, когда наши предки жили свободно, но дико, одевались в звериные шкуры и умыкали невест?
На самом деле, идеальная эпоха, когда вся земля принадлежала народу и не было иного производства, кроме домашнего,—эта эпоха принадлежит к области мифов. Ни московская, ни удельная Русь, ни западный феодализм, ни древний Рим, ни даже германцы времен Цезаря и Тацита не знали этого порядка. В той или другой форме, в виде рабства, колоната или крепостной зависимости, земледелец должен был отдавать господину либо часть своего продукта, либо часть своего труда.
«Народу», то есть, попросту всякому первому встречному, земля принадлежала тогда лишь, когда она не принадлежала никому, то есть когда она составляла предмет свободной заимки.
А что касается пресловутой обеспеченности народного благосостояния, о ней свидетельствуют многочисленные голодовки, известиями о которых так богаты наши летописи. Были эти голодовки, впрочем, не у нас одних. На Западе они исчезли лишь с 20-х годов текущего века[9], как раз благодаря большей легкости обмена. У нас, как доказал это 1891 год, они возможны и поныне.
Но ведь и нам в ту злополучную годину столь проклинаемые железные дороги оказали немалую услугу, позволив хотя несколько облегчить народное бедствие. Трудно себе и представить, какими последствиями сказался бы недород 1891 года, если бы железных дорог у нас не было, и Россия, стало быть, не вступила бы еще в злополучную эру капитализма.
То, что на самом деле оплакивают гг. народники и что, по крайней мере на всем пространстве Европы, миновало безвозвратно, это— экономическое явление, совершенно напрасно приравниваемое к так называемому народному строю, именно—натуральное хозяйство»[clviii].
Подобно тому, как неверно «передовые» экономисты уравнивают натуральное хозяйство с «народной формой производства», так же неправильно они отождествляют товарно-денежное хозяйство, пишет Головин, «с так называемым капитализмом: я говорю «так называемым», потому что о капитализме эти господа имеют, по-видимому, довольно смутное понятие. Им представляется как-то, что производство, рассчитанное для вывоза на рынок, непременно должно сопровождаться ограблением народной массы в пользу более ловкого и более зажиточного меньшинства. Самый мотив производства на продажу, по их мнению, не может быть иным, как эгоистический расчет кулака-эксплуататора, зараженного тлетворным влиянием капитала и отрекшегося от каких то народно-бытовых, якобы общественных, инстинктов. Ниже я буду иметь случай привести несколько примеров, каковы эти инстинкты на самом деле»[clix].
Затем автор задается вопросом, что же такого произошло за треть века после 1861 г., чтобы уничтожить господство натурального хозяйства и можно ли квалифицировать произошедший переворот «излюбленным термином» - «капитализм»?
«Случилось, главным образом, вот что. Часть крестьянского населения, при крепостном праве состоявшая на барщине и потому не отбывавшая никаких денежных повинностей, с переходом на оброк, была вынуждена добывать средства для уплаты новых, денежных повинностей, сперва помещику, а потом, с переходом на выкуп, казне.
Понятно, что в быте этих крестьян произошел крутой переворот. Прежде они отдавали помещику не деньги, а труд, а потому весь хлеб, собранный с их полей мог поступать на домашнее потребление. Все, или почти все, прочие свои нужды они удовлетворяли самодельщиной— шерстью и шкурами своих овец, полотном от своего льна, сукном собственного изделия и т.д. Теперь надо было часть всего этого отвезти на рынок, чтобы расплатиться с владельцем и казною, а если на это не хватало продуктов,— отдавать за плату часть своего труда.
В глазах гг. народников, в одном этом уже заключается шаг назад в экономической самостоятельности хозяина. Сбывая на сторону хлеб, лен или пеньку, прежний крестьянин — барщинник, сокращал размеры своего потребления, а отыскивая себе заработок, становился экономически несвободным, так как, известное дело, всякая работа за плату есть ничто иное, как утонченная форма рабства.
При этом упускают из виду одно лишь: до реформы, прежний барщинник отдавал, и притом бесплатно, не ту только часть своего труда, которую отдавать считал нужным, а все, что требовал владелец. Стало быть, в наемной работе для этого крестьянина не могло быть ничего нового и, в особенности, постыдного. В тоже время, деньгами вырученными за сырье, крестьянин не только рассчитывался с помещиком и казною, но и мог приобретать товары, которых дома не производилось, — бумажные изделия, обувь, керосин и т. д. И в самом деле, экономический поворот очень заметно сказался в изменении условий домашнего быта: лапти заменились сапогами, лучинушка керосиновой лампой, пестрядинная рубаха ситцевой. Конечно, во всем этом гг. народники усматривают великие бедствия, они готовы даже оплакивать исчезновение лучинушки, которая им, вероятно, кажется очень гигиеническим и, главное дело, безопасным способом освещения домов. Но уж это дело их личного вкуса»[clx].
Однако на барщине состояло немногим более половины крепостных, т.е. 30% всего сельского населения. Произошла ли коренная перемена в жизни остальных 70%? И оброчные помещичьи, и государственные крестьяне исстари несли денежные повинности, а потому натуральное хозяйство в строгом смысле не вели и до реформы. И до 1861 г. они и тогда были что-то из произведенного в своем хозяйстве реализовывать на рынке, но, главное, продавать свой труд, т.е. заниматься промыслами, домашними и отхожими.
Как квалифицировать эти промыслы – как самостоятельное или же как капиталистическое производство? «А отхожие промыслы всякого рода в больших городах и на речных пристанях? Заработки извозчиков, дворников, лодочников, переносчиков тяжестей и т. д.? Что представляют они из себя—наемную или самостоятельную форму труда? И можно ли, стало быть, говорить - о нарождении у нас капитализма, как чего-то совершенно нового? Наемного труда у нас до реформы в самом деле не было в помещичьих хозяйствах—не было по той причине, что в этих хозяйствах имелся труд крепостной. О нем, что ли, сожалеют гг. народники?
Относительно громадного большинства нашего рабочего сельского населения можно, таким образом, говорить лишь о количественном, а не о качественном изменении в формах труда. Расширилось лишь то, что было и прежде—заработки на стороне и продажа своих продуктов. И это расширение было вызвано, главным образом, двумя крупными факторами—постройкою сети железных дорог и оживлением торговли в крупных центрах. Первое подняло в гору цену сырья на месте и в тоже время все дальше вводило вглубь страны продукты фабричного производства. Второе расширяло спрос на рабочие руки внеземледельческих занятий.
И вот явилось у крестьянина разом три стимула, чтобы везти на рынок и свое зерно и самого себя. И за свою работу и за свой, товар он мог получить более прежнего денег, и явилась у него вдобавок приманка накупить чужого товару, прежде ему недоступного. А если ко всему прибавить великую искусительницу водку едва ли не более всего остального толкавшую мужика на рынок, незачем уже будет доискиваться иных причин, отчего за последующую четверть века у нас так усилился обмен, отчего так возрос вывоз нашего сырья, и сельское население все в большем числе, на время или даже навсегда, покидает свои деревни, чтобы искать счастья на стороне».
То, что «это усиленное внутреннее кровообращение, это ускоренное передвижение людей и товаров должно было расшатать и крестьянскую семью и крестьянами мир, ослабить подчинение младших главе семьи и внести имущественное неравенство в однообразную массу крестьянского населения,— это, конечно, бесспорно. Бесспорно и то, что в этом процессе не все обошлось гладко, и не только значительная часть крестьян осталась позади, но была выброшена за борт и значительная часть помещиков. Образование фактического сельского пролетариата среди наделенных землею крестьян, пролетариата безлошадных и бесхозяйственных дворов,—было неизбежным последствием большей свободы передвижения, которому помогло и другое обстоятельство, слишком часто у нас упускаемое из виду—значительный рост населения.
Если усиленный обмен и возрастающая роль денег в крестьянском хозяйстве внесли в это хозяйство более риска и, вследствие того, одних обогатили, а других пустили по миру, то прирост населения создал тесноту на крестьянской земли, путем разделов все размножал малоземельные, нищенские дворы». Однако нельзя, пишет К.Ф. Головин, «утверждать, будто обеднела вся крестьянская масса»[clxi].
На мой взгляд, этот беспристрастный анализ делает намного понятнее пореформенное развитие нашей страны.
«Партия здравого смысла» против народников, или Как нам придумать Россию-2
Люди, которые, подобно Головину, воспринимали жизнь в рамках здравого смысла, а не через призму утопий, хорошо осознавали, что поступательное развитие России и ее будущее как мировой державы полностью зависит от того, будет ли использован весь потенциал Великих реформ.
Поэтому их очень тревожило, что движение России вперед реально тормозилось идеологической трактовкой сугубо хозяйственных проблем, что тысячи людей вместо того, чтобы работать на благо своей страны, по соображениям дурно понятого «национального романтизма» были готовы обречь ее на застой и отсталость, лишь бы соблюдалось пресловутая справедливость, понимаемая как уравнение крестьян в бедности.
Ведь народническая и иная публицистика отнюдь не была изолирована от правительственных сфер и работала не в вакууме. Она была реальным фактором воздействия на правительство. Достаточно сказать, что она существенно повлияла на так называемые контрреформы Александра III в аграрной сфере, о чем подробнее я скажу позже.
Понятно, что вопрос о будущем крестьянства имел огромное значение для судеб страны, и представители отдельных общественных групп давали на него разные ответы.
В сущности, было два подхода к этой ключевой проблеме, содержание которых весьма ясно определил А.С. Ермолов: «Одни считают условия России и свойства нашего крестьянина столь своеобразными, столь отличными от того, что когда-либо существовало и существует в других странах, что никакие западноевропейские примеры, никакие уроки истории к нам не подходят, и мы должны идти своим самобытным, нигде не изведанным путем, хотя бы для этого пришлось начинать с разрушения и того сравнительно невысокого уровня культуры, которого нам удалось уже достигнуть.
Мы якобы призваны сказать свое новое слово, явиться пионерами нового строя общественной жизни – за нами, увлеченные нашим примером, уже в хвосте последуют и другие страны света, которые связаны своим прошлым и не могут так легко с ним порвать, тогда как мы должны, очертя голову, ринуться вперед в неизвестное, но заманчивое будущее.
Другие, и я в том числе, стремятся доказать, напротив того, что многое из того, что составляет в настоящее время наше горе, является результатом отнюдь не нашей самобытности, а только нашей косности и отсутствия у нас знаний, - даже убеждения в его необходимости прежде всего.
Никаких новых путей мы не проложим, никаким новым словом мира не удивим, - удивляем мы его только нашим настоящим сумбуром – а должны примириться с тою мыслью, что нам надо идти вперед обычным путем, давно уже нашими западноевропейскими соседями пройденным и на котором мы едва ли не на несколько столетий от них отстали. Иначе мы рискуем забрести в такие дебри, выход из которых будет еще труднее, чем из настоящего положения, и сопряжен с еще большими жертвами и потерями.
На верный же путь мы станем лишь в том случае, если будем считаться с фактами, не закрывая перед ними глаза потому только, что они с тою или другою теориею не мирятся, и признаем существование таких законов экономической жизни, которые столько же незыблемы и непреложны, как и законы природы»[clxii].
А.С. Ермолов, безусловно, обладал государственным взглядом на вещи и соответствующей проницательностью – в ХХ веке Россия забрела в такие в дебри, что выбраться оттуда не может и сегодня, а масштаб жертв и потерь никому не мог привидеться ни в каком кошмаре!
Ермолова и его единомышленников можно условно назвать реалистами или «партией здравого смысла». Того самого здравого смысла, которого так не хватало в ее массовом политизированном безумии русской интеллигенции, активно готовившей свое коллективное самоубийство. В конце XIX - начале XX вв. в их число входили С.Ю. Витте, Воскресенский, А.С.Ермолов, К.Ф. Головин, В.И. Гурко, П.П. Дюшен, А.П. Никольский, П.А. Столыпин, Б.Н. Чичерин и другие компетентные непартийные люди, находившиеся в безусловном меньшинстве. В своих оценках ситуации они исходили из объективного анализа ситуации, а не из утопических конструкций, в которых не оставалось места России как великой и прогрессирующей державе, что для них было неприемлемо.
Они, в частности, были убеждены, что правительство должно отказаться от политики искусственной поддержки сословно-тяглового строя, уравнительно-передельной общины и должно дать возможность деревне развиваться естественно, свободно, и вне зависимости от идеологических установок, по которым община – зародыш никем не невиданного социального строя. Они не считали нормальным, что в государстве существуют «две породы граждан: одна — пользующаяся полной свободой, обладающая правом недвижимой и движимой собственности и правом устраивать свое хозяйство по своему усмотрению, а другая—считающаяся неспособной владеть частной собственностью, прикрепленная к земле или к известному строю жизни, лишенная полной свободы передвижения и находящаяся под правительственной опекой»[clxiii].
А ответ народников и других сторонников «общинного» мессианства относительно будущего крестьян был таков – Россия должна оставаться аграрной страной, зарождающийся пролетариат вместе с капитализмом нужно подавить в зародыше. Решение аграрного вопроса сводится к тому, «чтобы упрочить крестьянское землевладение (т.е. искусственно поддержать общину, что и было сделано «контрреформами Александра III» – М.Д.) и помочь его расширению в уровень с потребностями (растущего) населения в земле».
В основе мер, предлагаемых ими лежали «две главные идеи: быт земледельческого населения следует устроить так, чтобы оно могло обходиться без постороннего заработка, и народное сельское хозяйство должно быть рассчитано не для вывоза, а для потребления дома. Нужды нет, что при этих условиях Россия не только никогда не достигнет крупного промышленного развития, но что и земледелие останется у русского народа на довольно низком уровне; и к тому же, по мере расширения обрабатываемой площади, продукты ее будут постепенно дешеветь. Цель производства не барыш, за которым гонится только капиталистически эгоизм, а лишь обеспечение народа от нужды.
Пусть урожаи будут низки, пусть русское производство сохранит свое теперешнее однообразие, и у русского мужика не окажется свободных денег,—лишь бы он был сыт и твердо сохранился у него старинный общинный уклад,— об остальном заботиться незачем. И если нам приходится выбирать между экономическим прогрессом и свободою народа от растлевающего влияния капитализма и наемного труда, мы лучше откажемся от мишурных успехов, купленных дорогой ценою народного порабощения»[clxiv].
Надеюсь, что теперь содержание термина «натурально- хозяйственная концепция» стало яснее. Кстати говоря, изобретенный народниками тезис о «голодном экспорте» есть не что иное, как распространением этой на масштабы России[clxv].
Напомню, что все эти идеи высказывались народниками после франко-прусской войны 1870 г., после того, как соревнование наций перешло на новый, неизвестный доселе человечеству уровень, определяемый технологиями индустриальной эпохи!
Замечу, что в это самое время Япония, самобытность которой как-то и обсуждать неловко, Япония, униженная Западом в середине XIX в. куда острее, чем Россия Крымской войной, тоже была поставлена перед необходимостью изменения многовекового модуса вивенди. И осознав это, она весьма быстро «завела» настоящий капитализм, парламент, создавала ультрасовременные армию и флот и готовилась занять то место в мире, которое полагала своим. Она некоторым образом повторяла то, что делал когда-то Петр Великий, но с необходимыми поправками на историческую «девиацию».
По многоступенчатому европоцентристскому высокомерию апологеты особого пути и знать не хотели о том, что происходило в Японии! Зато они решили за крестьян, что им чуждо чувство частной собственности и что община – адекватное воплощение крестьянских представлений о совершенстве и т.п., как будто у крестьян, как у них, романтические мечты могли преобладать над здравым смыслом.
В каком мире жили эти люди? Какого будущего они хотели своей стране? Впрочем, Россия их, как известно, волновала факультативно.
Даже не хочется думать, какую оценку на экзамене по истмату или (не дай, Бог!) по научному коммунизму получили бы идеологи народников не то, что у моих преподавателей на Истфаке МГУ, но даже у куда более либерального в этом смысле Ф.Энгельса!
Вообще обо всем этом можно и нужно говорить много и долго, в том числе и потому, что влияние народничества на русский марксизм, а значит, и на всех нас, неоспоримо. Долгосрочное воздействие данных взглядов до сих пор во многом не преодолено, и в массовом сознании они сказываются во всей остроте, чего мы часто и не осознаем. Однако такой возможности сейчас нет. Скажу только, что удивительный примитивизм осмысления окружающей действительности, крещендо нарастающий вокруг нас последние сто лет, родился, как можно видеть, задолго до 1917 г.
Совершенно понятно, что в рамках натурально-хозяйственной концепции, тривиально изолирующей крестьянское хозяйство от процесса модернизации Империи, вненадельные заработки крестьян и приобщение их к рынку выступают не как проявление естественного стремления людей соответствовать требованиям жизни, в частности, увеличить свой бюджет, а как доказательство ненормальности крестьянской жизни, ее упадка и т.д.
Интеллигенция, разумеется, видела перемены, происходившие в стране, однако не желала понять их истинного смысла, поскольку они разрушали утопию. Народники не хотели, да и не умели примирить желаемое с действительностью. Россия и в начале ХХ в. для них была не прежде всего аграрной, а только аграрной страной. Признаки развития капитализма, которого они – при движении к своей модели социализма – мечтали избежать как дурной наследственности, воспринимались ими как случайное нарушение нормы, как досадная «неправильность», которую еще можно исправить.
Между тем реальная Россия не желала умещаться в рамки натурально - хозяйственной концепции. На фоне происходивших перемен многие тысячи крестьян по самым разным причинам начали постепенно отходить от сельского хозяйства. Этот долгий процесс, давно описанный в литературе, имел множество вариантов и градаций – вплоть до того, что сельское хозяйство переставало быть для части крестьян Началом и Концом существования – и они начинали другую жизнь.
Показательный пример. В 1896-1916 гг. имперским лидером по числу переселенцев была Полтавская губерния, из которой в Азиатскую Россию уехало 374 тыс. чел. Затем шли Екатеринославская, Харьковская, Курская, Воронежская, Могилевская и Киевская, каждая из которых дала от 198 до 234 тыс. переселенцев.
А вот в центральных нечерноземных губерниях и соседних с ними ситуация была иной. Сопоставление данных о переселениях из этого региона в Азиатскую Россию с динамикой потребления сельхозмашин и орудий приводит к весьма важным выводам. Эти губернии, с одной стороны, дают совершенно ничтожное число переселенцев – Петербургская, Новгородская, Тверская, Московская, Владимирская, Ярославская губернии в сумме за 1896–1916 гг. дали 13,7 (!) тысяч переселенцев, при этом Московская – 500 человек, а Ярославская – 100. Относительно невелики и показатели Калужской (26 тыс.), Псковской (25 тыс.), Вологодской (16 тыс.), Костромской (10,8 тыс.) и Нижегородской (10,5 тыс.). Из всех этих 11-ти губерний за Урал уехало ровно в два раза меньше крестьян, чем из одной только Воронежской (102 тыс. против 204 тыс.)[clxvi]. С другой стороны, эти же губернии были аутсайдерами (кроме Московской, но здесь особый случай) по объемам железнодорожного получения усовершенствованных сельхозмашин и орудий, в отличие, скажем, от той же Воронежской, в которой постоянно увеличивалось потребление агротехники.
О чем это говорит? Надо полагать, что если жители этого региона не хотели начинать новую крестьянскую жизнь за Уралом, то не с сельским хозяйством связывали они свои расчеты на будущее. Для сотен тысяч крестьян этих губерний земледельческий труд по тем или иным причинам уже либо перестал быть стержнем жизни и основным источником доходов, либо вовсе потерял свою привлекательность. Это совершенно естественный, закономерный процесс, который имел место повсюду в мире. Разумеется, это никоим образом не касалось всехкрестьян Нечерноземья и не означало, что сельское хозяйство не имело там никаких перспектив – аграрная реформа Столыпина наглядно показала это.[clxvii]
Совершенно иное положение фиксируется в сельском хозяйстве Новороссийских губерний и соседних с ними Харьковской, Воронежской, Полтавской, которые дают основное число переселенцев и одновременно являются главными потребителями сельхозмашин и орудий. Очевидно, что здесь происходит глобальный переворот в сельском хозяйстве – переселенцы освобождают место для нового рывка вперед тем, кто остается, а сами превратят Сибирь в новый и важный сельскохозяйственный регион.[clxviii]
Эти картины у всех были перед глазами. Вокруг воистину кипела и бурлила новая жизнь, однако ракурс ее видения и оценки оппозицией оставался неизменным: малоземелье, недоимки, голодный экспорт, нищета, задавленность и т.д.
Пессимизм лавинообразно нарастал по мере роста числа газет и журналов, где противники правительства в принципе не имели конкуренции и соревновались только друг с другом в описании народных бедствий. Страдания крестьянства – истинные или мнимые – были предметом весьма однообразных по форме, содержанию и мотивации описаний, весьма часто имевших явно спекулятивный характер и различавшихся только степенью нарочитости трагизма. Притом это относится не только к ситуации настоящего голода – 1891 г. и других лет сильных неурожаев – так вообще трактовалась повседневная жизнь миллионов русских крестьян после 1861 г.
В данном контексте нельзя обойти вниманием заметку А.Павлова «Ошибка доктора Шингарева» с подзаголовком «Деревня, которой он предрек гибель сто лет назад, умирает только сейчас», опубликованную хотя и в неакадемическом, но, тем не менее, уважаемом издании – «Общей газете» (ныне, увы, прекратившем свое существование). Она заслуживает того, чтобы привести ее полностью: «В 1901 г. земский врач Шингарев выпустил брошюру «Вымирающая деревня», которая потрясла либеральную Россию. С цифрами и фактами в руках он предсказал скорый конец воронежской деревеньке Ново-Животинное. Земский врач стал знаменитостью – молодой вождь мирового пролетариата Владимир Ленин не раз цитировал выкладки из его брошюры. А деревенька, видевшая войны и революции, несмотря на предсказание, пока еще жива.
В 30-е годы в Ново-Животинное приехал писатель-коммунист Поль Вайян Кутюрье, чтобы лично убедиться, как хорошо живут советские крестьяне в некогда вымирающей деревне. Деревеньке не дала пропасть советская власть – таков был его вывод. И этот нехитрый постулат с тех пор эксплуатируется в школьных учебниках истории.
Однако в советские и постсоветские времена сгинули тысячи деревень, городов и поселков. Почему же уцелело Ново-Животинное?
Объяснить феномен его живучести помогла сотрудница здешнего музея Елена Виноградова. У нее чудом сохранились расчеты Шингарева. И по ним выходит, что деревня просто не могла сгинуть в суровые времена самодержавия. Ну, например, за те 10 лет, что земский врач вел наблюдения над деревенькой, в ней умерло 304 человека, а родилось 322. То есть 18 душ россиян оказались в положительном осадке. Шингарев говорит о скудной пище, которая должна повлечь биологическую смерть крестьян, а мы с Еленой Виноградовой посчитали, что в день на душу населения крестьяне съедали 724,8 грамма хлеба, была в рационе картошка – 245 граммов, семья могла позволить себе яйца, мясо, молоко, а уж пшена в сутки приходилось … 4 кг на брата.[10]
В наших подсчетах участвовали работницы сельсовета. В столе у местного счетовода случайно остались «перестроечные фантики» – талоны на питание, так вот по тем талонам населению причиталось пшена … 1 кг на едока, мяса – менее килограмма. В месяц, конечно. Это значительно меньше того, что могли себе позволить «вымирающие» животиновцы.
Любопытно, как оценил бы эти новые цифры кадет и впоследствии министр Временного правительства, сделавший карьеру на обличении самодержавия господин Шингарев?
Кстати, в Ново-Животинове в последние три года родилось 22 человека, умерло – 45. Вот где она – вымирающая деревня!…
Очевидно, общество оказалось не готовым к переменам, которые столь поспешно стало декларировать и бездарно внедрять. И главный наш бич не столько социальные беды, сколько демагогия, липовые отчеты и постулаты, сочиняемые в карьерных целях, – как в веке минувшем, так и в столетии нынешнем. На них делаются имена и судьбы, а люди, ради которых все это замышляется, живут сами по себе по принципу: не до жиру, быть бы живу» [clxix].
Эта заметка вполне может быть своего рода развернутым эпиграфом ко всей народнической (и не только) литературе по данному комплексу проблем.
Изображать народные страдания – было верным способом если и не сделать себе имя, как это произошло с Шингаревым[11], то приобрести хотя бы какую-нибудь известность среди «народолюбивой интеллигенции». Многие ученые заигрывали с общественным мнением. Специалист, пытавшийся взглянуть на жизнь деревни объективно, рисковал, как минимум, репутацией и аудиторией. А.С. Ермолов в написанной по горячим – в прямом и переносном смысле – следам аграрной революции 1905-1906 г. книге «Наш земельный вопрос» говорит, например, что в «вопросе о крестьянском малоземелье… многие видят теперь главную причину крестьянской бедности, корень претерпеваемых крестьянами, а следовательно, и всей страною бед. Большинство писавших по этому вопросу, в особенности в последнее время, в последние, можно сказать, дни, выдает это за факт непреложный, всякое сомнение в котором не допускается, и грозит жестокой травлей или бойкотом тому, кто решится его высказать»[clxx].
Куда более выигрышным был такой примерно подход: «Мы видели в первых лекциях этого курса, как плохо живется русскому крестьянину. Но если крестьянину нет возможности прожить на своем наделе; если он жадно набрасывается на всякую землю, какую только можно купить или заарендовать; если он постепенно нищает, переходит от полуголодного существования, от постоянного недоедания к полной голодовке, от нужды уходит на заработки, этим окончательно расстраивая свое хозяйство, или бежит без оглядки на «новые места»; если он в конце концов бросает землю и уходит в город на фабрику – то ведь это все может происходить от разных причин» [clxxi].
Сомневаюсь, что такой компетентный специалист, как А.А. Кауфман, вполне искренне мечтал о том, чтобы Россия и в ХХ в. оставалась аграрной страной, негативно воспринимал переселения, индустриализацию и урбанизацию. Действительно ли его так ужасал совершенно естественный для всего мира процесс оттока лишних рабочих рук из деревни «в город и на фабрику», а главное, – верил ли он сам в непосредственный переход крестьян «от постоянного недоедания к полной голодовке»?
Но таковы были правила игры, в которую он взялся тогда играть.
Прослеживая эволюцию народнической мысли, упоминавшийся уже Н.П. Макаров констатирует, что реформа 19 февраля 1861 г. и «хождения в народ» интеллигенции, принявшие в 1870-х гг. «эпидемический характер» превратили аграрный вопрос «в вопрос политический; все партии оппозиции, строго говоря, в той или иной мере не мыслили вопроса о «земле» без вопроса о «воле»; но очень скоро произошло обратное—для «воли» потребовалась «земля. Поэтому все историческое обоснование аграрного вопроса, в особенности в лице идеи о малоземелье, попало в неразрывную связь с лучшими политическими переживаниями русского общества»[clxxii].
Замечу на полях, что в ходе реализации этих самых «лучших политических переживаний», сводившихся к уничтожению исторической власти в России, еще до 1905 г. были убиты десятки ни в чем неповинных людей, в том числе и император, по своей воле освободивший 23 миллиона крепостных крестьян и давший стране возможность новой и лучшей жизни. Кстати, в числе прочего, разрешивший этому «обществу» открыто проповедовать свои «лучшие переживания».
. «Не признавать малоземелья представлялось равносильным признанию справедливости существовавших и политического строя и социальных отношений. В своем месте мы еще увидим, как "оплакивали" и почти хоронили крестьянское хозяйство в основной русской экономической литературе; и этот плач тоже был одним из идейных средств борьбы со старым режимом. Говорить о прогрессе было довольно трудно; разрешалось это таким экономистам, как напр. В. В., Н. Каблуков и т. п., которых не могли заподозрить в защите правительства и существовавших социальных отношений; но и то Н. А. Каблуков писал, что нужно удивляться, как при таких условиях крестьянское хозяйство еще живет...»[clxxiii].
В конечном счете, продолжает Макаров, «условия политической и социальной жизни выдвинули крестьянский вопрос как один из вопросов социально-политической борьбы; это придало крестьянскому вопросу особую важность и интерес, но это и взяло его во власть соответствующей его постановки, сводящейся к установлению обнищания, разложения деревни в области познавания реальности жизни и к требованию земли в области программных построений»[clxxiv].
То есть, Макаров прямо говорит о предвзятости, о необъективности тогдашних описаний крестьянской жизни, от которых требовалось «установление обнищания, разложения деревни», чем и занималась земская статистика.
В глазах оппозиции любое «интеллектуальное» шулерство оправдывалось будущей Гармонией. Однако настоящая Гармония не терпит вранья. Пристрастный статистик – это понятно, но пристрастная статистика – это плохо. Хотя, что и говорить, весьма комфортно «познавать реальности жизни», т.е. проводить статистические обследования, когда заранее знаешь, что надо «устанавливать»! А с цифрами, не будучи профессионалом, спорить и в голову не приходит! Да и кто обращал тогда внимание на немногочисленных критиков земской статистики?
Об ангажированной неискренности, о дву(три?)смысленности позиции народников Н.П. Макаров пишет и в другой работе: «Деревня не умирает, деревня не отупела совсем—говорили они в идейной борьбе с марксистами, не переставая твердить обратное в идейной борьбе с правительством. Деревня не разлагается, капитализм ее не затрагивает—и этому обоснованием являлись многие, многие томы земских статистических исследований крестьянского хозяйства. «Капиталист» не остается в деревне—он уходит из нее, говорили одни; другие разжигали ненависть к капиталисту—кулаку, укрепляя и углубляя старую ненависть старых народников; так создавалось представление о каких то "обрывках" капитализма в деревне; сами отрицали его, но сами и боялись его»[clxxv].
Возникающее впечатление о том, что «многие, многие томы земских статистических исследований крестьянского хозяйства» могли обосновать все, что душе угодно, притом в довольно широком диапазоне вполне справедливо. Не случайно, П.П. Дюшен постоянно уличал земскую статистику в некорректности и подтасовках. Да что там – это же со вкусом делал и В.И. Ленин, доказывавший успешное развитие капитализма в России!
Примечательно мнение того же Кауфмана, который, обсуждая в своем учебнике проблему предвзятости исследователя в статистике, приводит показательный пример: «Предвзятость может проявиться и в тех инструкциях, которые содержат разъяснения по вопросам программы или указания относительно приемов исчисления, равно как и при словесном инструктировании и практическом обучении регистрирующего персонала. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить программы земских статистических исследований, во главе которых стояли представители народнического или наоборот—марксистского течения, или те статистические сборники, в которых воплотились результаты этих исследований.
По свидетельству одного из виднейших представителей первого из названных течений, Н. Н. Черненкова, влияние на земскую статистику народнических представлений об упадке крестьянского хозяйства, как об одностороннем процессе разорения и «отслоения» значительной части хозяйств, идущего на пользу только «кулакам», сказалось, между прочим, в том чрезвычайном внимании, с которым ею изучались и регистрировались именно «упадочные» хозяйства разных категорий... Полная группировка хозяйств по их размерам и типам обращала на себя уже меньшее внимание, а еще меньшее внимание уделялось высшим группам хозяйств, которые в печатных изданиях нередко показывались слишком огульно (напр.,—даже «с 2 и более лошадьми») и более детальному изучению почти не подвергались; в частности, применение наемного труда в крестьянском хозяйстве, имеющее особенную важность для тех же высших групп, оставалось как бы в тени. Наоборот, марксистские представления об эволюции крестьянского хозяйства как о двустороннем процессе расслоения, а вместе с тем—о растущем и долженствующем расти с течением времени значении индустрии, побуждали земских статистиков-марксистов обращать особое, с одной стороны, внимание на промысловые заработки крестьян, в особенности же на участие их в крупной промышленности и в жизни больших городов, а с другой—на все симптомы совершающейся внутри самой деревни капиталистической дифференциации»[clxxvi].
Сказанное не значит, разумеется, что 100% показаний земской статистики неверны буквально. Отнюдь. Есть работы, авторы которых исходили из искреннего желания понять, что есть или было на самом деле, а это и есть главный признак настоящего исследования (и стимул, его создающий).
Корректность исследователя при сборе информации, при обращении со статистическим материалом чрезвычайно важна. Например, А.В. Чаянов, анализировавший со своими сотрудниками бюджеты питания во время Мировой войны, писал, что, хотя «русская экономическая литература сравнительно богата бюджетными исследованиями… к сожалению, из этого значительного количества исследований большая часть не может удовлетворить современным требованиям. Огромная часть их построена на чрезвычайно ограниченном объеме наблюдения, часто не превышающем десятка хозяйств, благодаря чему бюджетные величины, получаемые в результате их разработки не могут претендовать на высокую точность и достоверность. Многие построены на матерьяле, собранном явно несовершенными методами» [clxxvii].
Неспециалистам (а таково большинство людей, которое совершенно не обязано разбираться во всем на свете) не легко понять это, поскольку они чаще всего исходят из идеи априорной порядочности автора. Однако любой профессионал, читая чужой текст, по источникам, которые используются в работе, по самой манере обращения с цифрами легко понимает уровень компетентности и самоуважения автора, потому что он всегда может поймать его за руку и спросить – а почему ты, милый, вот эти данные берешь, а вот эти игнорируешь, а почему ты не даешь масштаб цифр и т.д.
Что касается «корифеев» народничества, то компетентные современники упрекали их не только в предвзятости и намеренном искажении фактов, но даже попросту в элементарном неумении пользоваться статистическими материалами, неважно, относилось ли это к сельскому хозяйству или к фабричной промышленности.
Вот что пишет на этот счет М.И. Туган-Барановский: «Еще не так давно в нашей прогрессивной печати господствовали самые странные теории относительно характера нашего промышленного развития. Так, целый ряд писателей – гг. В.В., Николай-он, Карышев, Каблуков и др. – отстаивали с большим жаром поразительное положение, будто число фабричных рабочих в России по отношению ко всему населению (г. Каблуков утверждал, что и абсолютно) падает. По обыкновению, припутали Маркса и приписали ему чудовищный закон, по которому рост промышленности сопровождается уменьшением доли населения, занятого промышленным трудом (причем, однако, забывали указать, какие доли населения растут на счет этой падающей доли промышленных рабочих). В первом издании «Русской фабрики» я должен был отвести немало места опровержению этого вполне самобытного тезиса. Я указал (и, надеюсь, доказал), что в основании его лежит целый ряд статистических ошибок. Г. В.В. сравнивал за разные годы данные, относившиеся к различным группам фабричных рабочих. Гг. Николай-он и Карышев сравнивали с числом фабричных рабочих за новейшие годы данные, выражавшие за прошлые годы число фабричных рабочих плюс горнозаводские плюс кустари. Но всех превзошел г.Каблуков, поместивший на стр.12 своей книги «Об условиях развития крестьянского хозяйства» две цифры фабричных рабочих в 1865 г., расходившиеся более чем на 100 процентов, и не заметивший противоречивости этих цифр. Дальше идти было некуда.
Быть может, по этой причине после появления книги г.Каблукова полемика по данному вопросу затихла, и главный автор означенного тезиса, г.В.В. в весьма недвусмысленных выражениях отказался от него в «Сыне Отечества» и признал ошибку Николай-она»[clxxviii].
Туган-Барановский говорит далее, что работа Николая-она «Очерки нашего пореформенного общественного хозяйства» «долгое время считалась у нас образцом статистического искусства и знания. Но позднейшая критика обнаружила, что статистика г.-она, несмотря на свой более научный вид, столь же неудачна, как и статистика г. В.В. Отличительной чертой статистических построений обоих этих авторов… является крайне некритическое отношение к статистическим источникам, к которым они прибегают, соединенное с весьма небрежным пользованием этими источниками. Оба они не только верят любой цифре, помещенной в официальных изданиях, как бы ни была очевидна несостоятельность этой цифры, но сплошь и рядом не вникают в имеющиеся в этих самых источниках разъяснения относительно того, что именно изображают эти цифры. Поэтому они нередко сравнивают абсолютно несравнимое. Получаются фантастические построения, дошедшие до своего апогея в трудах профессоров Карышева и Каблукова»[clxxix] (это тот самый Каблуков, которому общественное мнение чуть ли не единственному только и разрешало иногда говорить о «прогрессе» крестьянского хозяйства, потому что его «не могли заподозрить в защите правительства и существовавших социальных отношений»).
А.С. Ермолов как бы встраивает сказанное Туган-Барановским в более широкий контекст эпохи: «Многие из выдвигаемых ныне теорий, из проектируемых для разрешения или урегулирования земельного вопроса мер грешат, прежде всего, недостаточно сознательным отношением к действительным условиям русской жизни, не сообразуются с истинным положением России вообще и сельского ее населения в частности, с разнообразным характером отдельных местностей; все подводится под один шаблон, в основу которого кладется та или другая теория, являющаяся иногда плодом чисто предвзятой идеи, но не опирающаяся на твердые факты.
Часто все строится на статистических данных, на средних арифметических выводах из цифр, которые либо сами по себе представляются сомнительными, либо только маскируют истину, благодаря произвольным их обобщениям, за которыми жизнь с ее разнообразными проявлениями и запросами совершенно исчезает.
И часто возникают споры, идет горячая полемика между приверженцами разных теорий именно из-за этих цифр, более, нежели из-за существа дела и вопрос вместо разъяснения еще более затемняется и запутывается»[clxxx].
Статистика, если она беспристрастна, – очень серьезная вещь. Иногда настолько серьезная, что руководители переписи населения 1937 г. были репрессированы – Сталину была нужна другая численность населения СССР.
Матрица характеристики бедственного положения отечественной деревни включала стандартный набор претензий к правительству – малоземелье, «непосильные платежи», вытекающие из них недоимки и «голодный экспорт» и т.п. Общую тональность этих описаний Н.П. Макаров охарактеризовал так: «Нищета, забитость, вымирание, психическое притупление – вот как (очень ошибочно) народническая мысль все чаще начинала характеризовать русскую деревню. Это было даже нужно – так как казалось, что, говоря о нищете деревни, люди борются с ненавистным политическим строем; это было тупое оружие русской интеллигенции в ее руках против правительства. Почти преступно-официальным считалось и не разрешалось экономически-оптимистично смотреть на русскую деревню. Разговор о «прогрессивных течениях» русской деревни звучал каким-то диссонансом в этом настроении; «надо удивляться, что оно живет и сохраняется при таких условиях» почти в этих словах писалось тогда о крестьянском хозяйстве»[clxxxi]. Трудно яснее сказать об идеологизированности и предвзятости «передовой» русской экономической мысли.
Макаров на начальном этапе своей творческой биографии и сам, безусловно, находившийся под влиянием народничества, так объяснил, какой импульс двигал им при написании монографии «Крестьянское хозяйство и его эволюция»: «Мне хотелось заглянуть на закономерность в жизни хозяйства, и я стал изучать закономерность его эволюции.
Мне хотелось,—когда, изучая закономерность эволюции крестьянского хозяйства, я стал познавать действительность,— присоединить свой голос к тем, которые говорили, что крестьянское хозяйство не только может прогрессировать, но и действительно прогрессирует.
Мне хотелось быть в стороне от тех идеологов крестьянского хозяйства, которые, заботясь о нем, плакали над ним; уйти от тех, которые свою социалистически-этическую точку пытались выдать как социально-психическую характеристику трудового крестьянства; но хотелось уйти и от тех, которые бичевали психологию крестьянского хозяйства как психологию ограниченности, твердолобости «мелкого хозяйчика» и т. п. В психологии хозяина-самостоятельного pаботника и организатора есть много этически-ценного, бодрого, красивого; нельзя строить новую жизнь, ненавидя само строительство жизни; я видел в жизни, что есть в крестьянстве здоровая творческая, неноющая психология организатора - творца; необходимо заразиться ею для успешного понимания и изучения этого хозяйства»[clxxxii]...
Здесь очень внятно определено содержание феномена, который, расширяя мысль Макарова, с полным правом можно назвать «плачущей», а лучше – «ноющей историографией» российской деревни. Большая часть смысла и почти весь пафос этой литературы состоял в доказательстве безотрадного и беспросветного существования российского крестьянства, которое, впрочем, сохраняло шансы на светлое будущее в виде уравнительно- передельной общины, «ячейки» социализма. Именно от представителей этого направления в первую очередь хотел уйти Макаров, поскольку они десятилетиями «свою социалистически-этическую точку пытались выдать, как социально-психическую характеристику трудового крестьянства», то есть, попросту говоря, приписывали крестьянам свои социалистические взгляды и негодующе удивлялись, когда не находили их.
А начался этот «интеллектуальный» подлог после «хождения в народ»: «Мы раньше были «пропагандистами» и «развивали народ», прививая ему «высшие идеи». Новая идея состояла в открытии, которое впоследствии развивалось в «Основах народничества» Каблица (Юзова), но гораздо лучше изложена в программе кружка Натансона, да отчасти вошла и в программу «Народной воли». Решено было, что народ русский имеет уже те самые идеи, которые интеллигенция считает передовыми, т.е. он, народ, отрицает частную собственность на землю, склонен к ассоциации, к федерализму общинному и областному. Учить его было нечему, нечему и самим учиться. Требовалось только помочь народу в организации сил и в задаче сбросить гнет правительства, которое держит его в порабощении»[clxxxiii]. Кстати, «народничеством» знаток вопроса, Л.А. Тихомиров, называет именно эту идею.
Невозможно без чувства изумления (в сочетании с другими весьма понятными чувствами) читать комментарии «народолюбивых» земских статистиков и народнических теоретиков типа В.В. и Кочаровского, осуждающие «эгоизм», отсутствие альтруизма у крестьян, не желающих, видите ли, делиться и меняться своей унавоженной землей с «голяками». Когда крестьянин, «хорошо обработавший свою полосу и удобривший ее получает при переделе тощую, бывшую в пользовании слабого, по несчастью или лености, однообщественника», - пишет П.П. Дюшен, то «литературные защитники общины восхищаются этими фактами, видя в них проявление «альтруизма» общины, т.е. альтруизм определяется ими как принудительная нравственность!»[clxxxiv].
Показательно мнение об этом А.А. Риттиха, видного деятеля Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности 1902-1904 гг., в будущем – последнего имперского министра земледелия. В известной работе «Зависимость крестьян от общины и мира» (Спб., 1903), основанной на данных земской статистики, он отмечает, что «лица, вынесшие на себе тяжелый труд собирания и обработки материала… руководились теми взглядами на общину, которые установились под сложным влиянием описанных выше течений в науке и общественном сознании (т.е. социалистических – М.Д.). Работая с твердо сложившимися убеждениями, основанными, главным образом, на доктрине экономического материализма, исследователи стремились видеть в добытых ими фактах подтверждение этих убеждений.
Поэтому, например, стремление общинников к устойчивому владению без поравнения признавалось «регрессивным явлением», в этом усматривался «слепой эгоизм большинства». Сокращение сроков передела и усиление жеребьевок считалось «результатом прогрессивной эволюции общинной идеи».
Из факта отнятия переделом хорошо обработанной полосы и замены ее совершенно истощенной делается вывод о хозяйственной пользе такого обмена, ибо на выпаханную землю будет вывезен скопленный богатеем навоз, и, следовательно, такая полоса, бывшая прежде у бедного хозяина, «теперь очень кстати попала к зажиточному».
Неудовлетворительное хозяйство общинников, хотя и признается, но объясняется малоземельем, тяжестью податей и «совокупностью разных случайностей» и т. д..
Этот субъективный элемент, который и не скрывается, вызывал обвинения, что выводы прямо противоречат сообщаемым сведениям»[clxxxv].
Далее Риттих не без иронии замечает: «Интересно кстати отметить, каково отношение земского обследования к этим крайне распространенным и притом бьющим в глаза по своему очевидному вреду для сельскохозяйственной культуры уравнительным порядкам». Когда крестьян спрашивают, что препятствует удобрению земли, то они «нередко» отвечают, что одна из причин – «переделы и переверстки земли, связанные с общинным землевладением… Но, по мнению статистиков, это «указание следует принимать с большою осторожностью». На самом же деле, считают статистики, «потребность в удобрении не сделалась настоятельной, и крестьяне еще не убедились в пользе этой хозяйственной операции».
Однако, продолжает Риттих, зафиксировано множество фактов, когда крестьяне из-за «начавшихся переделов или в виду поднявшихся толков о переделе» прекращали удобрять землю, уже, видимо, убедившись в пользе этой хозяйственной операции. Многие общины, «сознающие уже эту пользу, производят жеребьевки реже или вовсе их отменяют, начинают удлинять срок переделов, прекращают верстание удобряемых нив».
Но эти явления свидетельствуют, что идея уравнения приносится в жертву хозяйственной пользе… По-видимому, идеалы социалистические не вяжутся с поступательным движением сельскохозяйственной культуры.
За всем тем земские исследователи относятся весьма отрицательно к тем крестьянам, которые, защищаясь от отобрания у них «сподобленных» полос, противятся переделу. Наряду с определением их самими же крестьянами как «стоющие», «сильные» хозяева, «земляки», они квалифицируются грубо-эгоистическими членами общества, чуждыми этических, альтруистических и социальных мотивов, представителями поддонков полукультурных слоев или просто именуются кулаками, мироедами, коштанами, глотками, в лучшем случае—«зажиточными и притом жадными» крестьянами, богатеями и т.д.»[clxxxvi].
Так в общественном сознании жителей России закреплялся и надолго закрепился негативный, отталкивающий образ «кулака». У крестьян, как мы видим, на этот счет было свое мнение, они уважали их как настоящих тружеников, но внимание публики фиксировалось на оценках земских статистиков, поскольку она совпадала с «мейнстримом».
Заключительным аккордом здесь мне кажется убийственная характеристика Н.П. Макаровым восприятия российской интеллигенцией слоя «трудовых хозяйств»: «Его или не замечали, когда усиленно «вообще оплакивали», «разоряющуюся деревню», или замечали, но сердито тыкали в него «ненавистным» словом «буржуазия», с социальным умилением в сердце подходя к деревенским низам, к действительно полуразвалившейся части деревни.
Сколько нездорового социального чувства во всем этом; как сильна социальная извращенность в этом чувстве внутренней этической враждебности по отношению к здоровому крестьянскому хозяйству и матерински болезненной любви к полуразвалившемуся хозяйству!
Это такая же извращенность, как если бы мы к здоровым физически и духовно людям относились враждебно за их здоровье, а к больным относились бы наоборот «любовно». Это не значит, что надо забросить больные хозяйства – нет, для них должно быть сделано все, что может быть сделано, чтобы дать им выход в ту или иную сторону; но это означает, что здоровое хозяйство должно нас радовать, если угодно даже вызывать хозяйственно-этические и эстетические переживания»[clxxxvii].
Вышедшие на сцену в 1890-х гг. русские марксисты были плотью от плоти этого общества, общества с извращенными этическими принципами, в котором культивировались «нездоровые», а на самом деле – дикие социальные чувства»! Общества, в котором нормальное, «здоровое» крестьянское хозяйство воспринималось враждебно, а отбросы деревни – с «социальным умилением» и «матерински болезненной любовью». Сначала будущие социал-демократы впитывали народническую этику и уже потом присягали Марксу.
Конечно, исходя из его теории, они относились к крестьянству иначе, чем «старые» народники 70-80-х гг. и эсеры, то есть, мягко говоря, без «любви». Но они также клеймили земледельцев за желание получать за свой труд достойное вознаграждение, за стремление жить лучше. Это именно социал-демократы, в полном соответствии с позицией Маркса, ненавидевшего крестьян именно за отсутствие социалистических идеалов, «бичевали психологию крестьянского хозяйства как психологию ограниченности, твердолобости «мелкого хозяйчика». Кто не слышал в советской школе о «двойственной природе крестьянства»? С одной стороны, они труженики, и в этом-де близки к соли земли, к пролетариату, а, с другой, они – на свою беду – собственники! А ведь могли бы за людей сойти!!!
Эту ненависть и презрение своего учителя к деревне большевики унаследовали в максимальном объеме – и именно крестьянство «Великим переломом» оплатило «Большой скачок» и другие достижения советской власти. О «союзе пролетариата и беднейшего крестьянства», о комбедах нечего и говорить. «Социального умиления» тут было с лихвой.
Однако в том, что в 1929 г. немалая часть жителей СССР психологически была вполне готова к «уничтожению кулачества как класса» (легко представить, как должна была пленять множество оболваненных пропагандой людей, особенно молодых, стилистическая «окончательность», завершенность этой людоедской формулировки!) была большая «заслуга» народнической пропаганды, десятилетиями вколачивавших в общество воистину извращенные – до абсурда – догматы.
Да, мировоззрение русской интеллигенции в каких-то основополагающих моментах остается непостижимым. Зашоренность, ограниченность ее мировосприятия изумляет. О какой объективности, о каком рациональном взгляде на мир тут можно вести речь?
Кому и почему на Руси жить не хорошо: истинные причины упадка деревни.
Вместе с тем, еще раз повторю, что невозможно игнорировать множество свидетельств растущего обеднения части крестьян, появления сельского пролетариата, несмотря на все заклинания о том, что община якобы предохраняет страну от пролетаризации.
Однако проблема не в том, чтобы констатировать наличие фактов трудной жизни части земледельцев, а в том, чтобы постараться понять, почему это происходило.
Крестьяне видели причину трудностей в нехватке земли, и в рамках своей логики (а откуда у них могла взяться другая?!) были правы – ведь для ведения экстенсивного средневекового хозяйства, которое не слишком изменилось со времен Киевской Руси, земли к концу XIX - началу XX вв. действительно стало не хватать, ибо население росло со скоростью 1,5% в год.
В схожей ситуации на Западе при помощи государства началась интенсификация сельского хозяйства, основанная на агрономическом просвещении земледельцев, обеспечившая процветание западноевропейского крестьянства. А в России образованные люди этой проблемы в массе не понимали или не хотели понимать и очень много рассуждали о малоземелье.
А.С. Ермолов писал: «Что собственно следует разуметь под малоземельем? Мне пришлось на своем веку изъездить всю Россию (кроме самых северных губерний) и значительную часть Сибири. Оказалось, что нет такой местности в России – кроме разве северных губерний – где не приходилось бы выслушивать жалобы на малоземелье, на земельное утеснение». В Европейской России наблюдается крайнее разнообразие площади наделов – от 0,25 дес. на ревизскую душу до 15 дес. на душу государственных крестьян. При этом «особой разницы в благосостоянии крестьян, размеры землепользования коих столь различны, за исключением только действительно бедственного положения тех из них, которые сидят на даровом нищенском наделе – во многих случаях констатировать нельзя, а напротив, иногда крестьяне на меньших наделах живут зажиточнее, нежели в селениях многоземельных»[clxxxviii].
При этом представители «партии здравого смысла» постоянно говорили о том, что, во-первых, дополнительное наделение землей никак нельзя осуществить в планируемых крестьянами и оппозицией размерах и что следствием прирезки будет, во-вторых, перенос архаичных приемов земледелия на вновь полученные земли, а это в итоге лишь понизит общую урожайность в стране.
В России конца XIX - начала XX вв. создалась абсурдная на любой непредвзятый взгляд ситуация. В стране с элитным черноземом собирались самые низкие урожаи. При этом в Германии свыше 50% крестьян имели наделы менее 5 га и преуспевали, а в России – средний надел составлял свыше 10 дес.(11 га) и крестьяне жили несравненно хуже.
Проблема заключалась не в количестве земли (и уж, конечно, не в климате), а качестве и условиях ее обработки, которые в огромной степени определялись наличием общины, которая была реальным тормозом сельскохозяйственного прогресса
То, что этого не понимали многие крестьяне, неудивительно, поскольку они жили, условно говоря, в своем XVII в. (многие, однако, – понимали). А вот поведение очень многих образованных российских людей, обличителей малоземелья, не просто удивительно – оно, скорее, позорно. Из корыстных политических соображений они будили самые низменные чувства крестьян и потакали им, натравливая на помещиков, превратив малоземелье в козырную карту в борьбе с Властью, в игре на (sic!) будущее страны.
Даже кадеты, которые по характерному российскому недоразумению считаются либералами, как будто не желали видеть абсолютно очевидные, банальные, по сути, вещи: «Принципиальное противопоста(но)вление и непонимание условий и экономического значения интенсификации сельского хозяйства, соединяемое с боязнью, что так хотят «замолчать» земельный вопрос или так могут его «замолчать», типично для настроений русского общества, как в широких его партийных и непартийных кругах, так и в экономической литературе. Известный редактор сборника по «Аграрному вопросу»… И. Петрункевич в предисловии к этому сборнику почти официально формулирует эту позицию. «Если бы урожайность была доведена до нормы западноевропейских стран», то тогда надо бы интенсификацию соединить с общей реорганизацией хозяйства; но это путь «медленный» и «обусловленный», а здесь приходится разрешать определенный социальный вопрос, формулируемый, как малоземелье. Естественно и то, что немало нареканий встречали по своему адресу А. И. Чупров и А. А. Кауфман, писавшие о возможности и нужности интенсификации»[clxxxix].
Как здесь не вспомнить язвительное замечание Б.Д. Бруцкуса о том, что, «русская интеллигенция даже и элементарную мысль о том, что, в конце концов, ведь земля не размножается… считает какой-то реакционной ересью».
Конечно, все это кажется абсурдом, но, право, все отчасти становится на свои места, если осознать, что IQ большинства этих людей отнюдь не следует преувеличивать. Мы как-то не придаем значения мысли, проходящей рефреном у современников, начиная с Ф.М. Достоевского, о том, что интеллектуальный уровень оппозиции, начиная с Чернышевского, резко понизился. Герцен все же не был образованщиной.
Оппозиция всегда фиксировала внимание на внешних факторах жизни крестьянства – малоземелье, платежах, т.е. искала «виновных» вне крестьянства.
Разумеется, это было не случайно. Напомню, что общий подход русской интеллигенции к окружающему миру вытекал из руссоизма и пресловутого оптимизма рационалистов XVII-XVIII в. То есть, оппозиция была уверена, что мир прекрасен, а человечество – не ошибка, но достижение Эволюции. Никакие ужасы Французской революции, никакой якобинский террор не поколебали этой благоглупости (ее и сейчас разделяют миллионы тех, кого не убедил в обратном весь ХХ век вкупе с началом XXI-го).
Исчерпывающую характеристику этих взглядов дал, как известно. C.Л.Франк: «Современный социальный оптимист, подобно Руссо, убежден, что все бедствия и несовершенства человеческой жизни проистекают из ошибок или злобы отдельных людей или классов. Природные условия для человеческого счастья, в сущности, всегда налицо; нужно устранить только несправедливость насильников или непонятную глупость насилуемого большинства, чтобы основать царство земного рая. Таким образом, социальный оптимизм опирается на механико- рационалистическую теорию счастья.
Проблема человеческого счастья есть с этой точки зрения проблема внешнего устроения общества; а так как счастье обеспечивается материальными благами, то это есть проблема распределения. Стоит отнять эти блага у несправедливо владеющего ими меньшинства и навсегда лишить его возможности овладевать ими, чтобы обеспечить человеческое благополучие. Таков несложный, но могущественный ход мысли, который соединяет нигилистический морализм с религией социализма»[cxc].
Другими словами, если людям плохо, то причины этого нужно искать не внутри них самих, а во внешних условиях их жизни. Например, если крестьяне живут плохо, то это происходит не потому, что они мало и притом неправильно работают, а потому что у них мало земли, они задавлены налогами и т.п. Стоит лишь отобрать землю у помещиков и казны – их сразу настанет страна Муравия.
Поэтому оппозиция не могла ответить на очень простые вопросы. Если причина ухудшения положения крестьян в малоземелье, то почему там, где наделы меньше и качество земли хуже, крестьяне живут лучше, чем в черноземных губерниях с большими наделами?
Почему не страдают от неурожая помещики и немцы-колонисты? Почему на землях помещиков всегда выше урожайность?
Оппозиция выдумала себе русский народ и его историю, как иногда выдумывают возлюбленных. Вчерашний крепостной крестьянин представал у нее своего рода идеальной личностью. Он как бы априори обладал максимальным трудолюбием, усердием, владел всем богатством агрономических знаний и арсеналом соответствующих навыков и не имел при этом вредных привычек, мешающих его пуританскому быту и рационально организованному производственному процессу. К тому же он якобы был альтруистом, что было чрезвычайно важно для социалистического будущего, которое она ему готовила. И только антинародная политика царизма не давала этому воплощению человеческих совершенств возможности реализовать такой выдающийся потенциал.
На деле, понятно, все было несколько иначе, и это неудивительно после четырех веков, прожитых крестьянами в вотчинно-крепостническом государстве, из которых два века пришлись на крепостное право
Что имеется в виду?
Представители «партии здравого смысла» воспринимали народ реально, т.е. со всеми его достоинствами и недостатками, и уж определенно трактовали не в качестве объекта любви и поклонения – все они ходили в церковь и были чужды «человекобОжеству». Поэтому они концентрируются на внутренних факторах жизни деревни и дружно говорят о том, что крестьянский труд определенно недостаточен, что земледельцы могли бы работать куда больше и куда лучше, а значит – и лучше жить.
Точкой отсчета при рассмотрении этого сюжета может быть следующая информация: «Документы говорят даже о семи вспашках, включая предпосевные. В XIV в. в Англии, как и в Нормандии, уже шла речь о трех вспашках – весной, осенью и зимой. В 1328 г. в Артуа земля, предназначенная под пшеницу, «хорошо обрабатывается с четырьмя ораньями (вспашками), одной зимой и тремя летом». В Чехии в имениях Черниных в 1648 г. было правилом пахать четырежды или трижды, смотря по тому, под пшеницу или под рожь предназначается земля. Запомним слова одного савойского землевладельца, сказанные в 1771 г.: «В иных местах мы изнуряем себя бесконечной пахотой и пашем до четырех или пяти раз ради одного урожая пшеницы, зачастую весьма среднего»[cxci].
Для России второй половины XIX в. эти сведения – как Останкинская телебашня, построенная тогда же рядом с башней Сухаревской.
Жалобы на качество труда в дореформенную эпоху кажутся естественными. Но, казалось бы, после 1861 г., когда они стали работать на себя, отношение крестьян труду должно было бы измениться, однако на деле это происходило далеко не всегда.
Почему?
Как известно, в общем виде положение крестьянского хозяйства[12] определялось тремя системами полеводства: трехпольной навозной системой в Нечерноземье, трехпольем без удобрения на черноземе и переложной системой в Новороссии и степях Поволжья. Из этих систем, пишет К.Ф. Головин, «две — навозная трехпольная и переложная, могут иметь свою правильную, вполне рациональную организацию, сберегающую производительные силы почвы. Условия ее для трехпольного хозяйства заключаются в правильном соотношении между пашнями и теми угодьями, откуда добываются кормовые средства; или точнее, в получении возможно большого количества сена с непахотных земель. Для переложной системы такая же правильность будет достигнута, если посевы хлебов не изнурительны для пашни и устроены с некоторым плодосменом. Незачем, кажется, и говорить читателю, что ни в промышленной, ни в степной полосе эти условия крестьянами не соблюдаются… Трехпольное черноземное хозяйство…в своем чистом виде полного отсутствия удобрения, как оно практикуется в губерниях Симбирской, Саратовской, отчасти Нижегородской, Пензенской, Воронежской, Тамбовской и Харьковской …не что иное, как полное отрицание всякой рациональной культуры. В этих местностях до сих пор преобладает бросание удобрения в овраги, по крайней мере у тех крестьян, у которых нет земель купленных или арендуемых на долгий срок»[cxcii].
Головин, как и другие непартийные авторы, постоянно говорит о нежелании крестьян тратить силы на улучшение условий своего земледелия и резюмирует: «Коренная причина отсутствия успехов в земледелии у великорусских крестьян заключается очевидно в старании выбрать из почвы как можно больше хлебных продуктов без соответствующей возделки и достаточного удобрения. Не будь этой причины, даже при самых первобытных орудиях и при исключительно зерновой трехпольной системе, с крестьянских наделов могли бы получаться сносные урожаи, как получались они в большинстве помещичьих хозяйств крепостного времени….
Но как объяснить эту повальную расточительность в обращении со своими наделами?...
Если мы теперь спросим у себя, нет ли какой-нибудь общей черты у подмеченных нами разнородных явлений, мы без труда найдем, что все они свидетельствуют о полном отсутствий заботливости, рассчитанной на более или менее продолжительный срок.
Крестьяне, в огромном большинстве случаев, не производят вовсе таких улучшений, которые стоили бы даже не денежных затрат, а простого физического труда, если только результат этого труда получится не тотчас. Этим нежеланием пускать свой труд, если можно так выразиться, в долгий оборот и объясняется отсутствие работ для осушения лугов, для расчистки зарослей и самое равнодушие крестьяне к правильному удобрению почвы и к тщательной ее обработке. Во всех этих приемах виден не прочный хозяин, уверенный, что от него не ускользнут плоды его заботливости, а хозяин мимолетный, хозяин на скорую руку, рассчитывающий лишь вырвать жалкую прибыль у своей жалкой земли».
Нетрудно, считает Головин, «отыскать связь между этими свойствами крестьянского хозяйства и общинным землевладением. Обусловленная им поземельная неустойчивость и отнимает у временного владельца охоту к всякой затрате, барыш с которой заставляет себя ждать, а таковы почти все затраты по земледелию»[cxciii].
Современный исследователь О.Г. Вронский пишет: «Волна уравнительных переделов, прокатившаяся по Центрально-Земледельческому району в середине 80-х гг. XIX в., нарушившая видимую поземельную стабильность общинного землевладения, резко активизировавшая уравнительные тенденции в общине бывших государственных крестьян, потеснившая общину ревизских душ общиной наличных душ у крестьян бывших помещичьих, не выполнила задачи «земельного поравнения», не продвинула общину по пути к всеобщему равенству. Негативные же последствия возвращения переделов как массового явления в общину земледельческого центра страны были весьма серьезными: несколько лет борьбы за передел, ожидание передела привели к ухудшению обработки земли, к сокращению ее удобрения, неумело произведенные переделы потребовали ежегодных «поправок» в виде свалок-навалок и переверсток, принципиальная возможность передела дамокловым мечом висела даже над беспередельными общинами. В предельно жесткой форме охарактеризовал ситуацию поземельной нестабильности рубежа 80-90 гг. XIX в. А.Ермолов, впрямую связав ее с беспомощностью русского крестьянского хозяйства перед лицом неурожая и голода 1891-1892 гг… Публикация книги А.С.Ермолова буквально скандализировала русское образованное общество своей яркой антиобщинной направленностью, плохо согласующейся с общим духом "народного самодержавия" Александра III»[cxciv].
В упомянутой работе А.С. Ермолов, в частности, писал: «Низкий уровень крестьянского хозяйства и малая производительность земель, находящихся в руках крестьян, объясняются целым рядом самых разнообразных причин. На первом плане между ними следует поставить те условия, на которых крестьяне владеют землею.
Не касаясь пока вопроса о самых основах общинного землевладения, нельзя, однако, не сказать, что та полная неопределенность в условиях пользования землею, которая существует ныне, особенно в пределах черноземной полосы, в значительной степени тормозит развитие у крестьян земледелия. Главную роль тут играют переделы, которые повторяются в неопределенные сроки, по усмотрению сельского схода, ставя крестьян в полную неуверенность относительно продолжительности пользования ими данными участками земли.
Участок, сегодня крестьянином удобренный, может быть завтра у него отобран, конечно, без всякого вознаграждения за сделанные затраты. Что владение землею на праве неполной собственности само по себе не может служить препятствием к развитию земледелия — доказательством тому служит пример многих западноевропейских государств и даже наших прибалтийских губерний, где весьма распространено фермерское хозяйство, при котором фермер-временный арендатор земли вовсе не останавливается перед усовершенствованием земледелия и перед улучшением и удобрением не принадлежащего ему участка»[cxcv].
Напомню – Ермолов постоянно подчеркивает тот факт, что больше всего продовольственных ассигнований правительство направляло в общинные великорусские губернии. Его правоту в оценке влияния общины на уровень задолженности крестьян подтверждает и анализ географии недоимок, проведенный в этой работе.
Проблема неурожаев обогащается новыми нюансами, если мы вернемся к тем упомянутым выше простым вопросам, на которые нельзя ответить в рамках народнической логики.
Во-первых, почему сборы на помещичьих землях практически всегда, и в пору недорода также, были значительно выше, чем на надельных?
Так, описывая неурожай 1897 г., А.С.Ермолов пишет: «В этом году, как и во всех предшествовавших и во всех последовавших неурожайных годах, было отмечено, что урожаи на владельческих землях были выше, чем на крестьянских. Лучшее удобрение, лучшая обработка и лучшие семена были тому причиной… В 1897 году разница между урожайностью крестьянских и владельческих земель сказалась особенно резко…Особенно подчеркиваю этот факт потому, что, как известно, в новейшее время, когда явилась теория принудительного отчуждения земель у частных владельцев в пользу крестьян, некоторые последователи этой теории стали отрицать разницу в урожайности помещичьих земель и крестьянских, доказывая, что и техника земледелия у большинства частных владельцев почти ничем не отличается от крестьянской. Другие доказывали, что если некоторая ничтожная разница и есть, то она объясняется тем, что помещики взяли себе при освобождении лучшие земли, а крестьянам отвели худшие. Но едва ли такое объяснение нужно и опровергать. Иногда, стоит только проехать по меже, отделяющей помещичью землю от крестьянской, чтобы на глаз заметить резкую разницу в состоянии хлебов на той и другой, тогда как разницы в качестве почвы по ту и другую сторону межи, очевидно, быть не может»[cxcvi].
Характеристика неурожая 1906 г. завершается обращением к этой же теме: «Повсеместно почти замечалась большая разница в урожайности на полях помещичьих и крестьянских, даже при равных условиях расположения, почвы и погоды. Это свидетельствует о том, что неурожай зависел не только «от Бога», но и от разницы в обработке полей, в уходе за землею, в своевременности работ. Во многих местах на помещичьих землях рожь дала, по меньшей мере, вдвое, а местами и втрое более, нежели на крестьянских…
В некоторых местах, в районе пострадавших от неурожая губерний, был сделан подсчет, что если бы на крестьянских полях урожаи были только равны помещичьим, то и в 1906 году голода бы не было, крестьяне прокормились бы своим хлебом и правительству не пришлось бы затрачивать, с весьма малою надеждою на возврат выданных ссуд, колоссальные суммы на воспособление пострадавшему от неурожая населению».[cxcvii]
Во время неурожая 1908 г. ситуация повторилась вновь: «Поразительную разницу, также значительно большую, нежели обычно, дали урожаи на помещичьих и крестьянских надельных землях… даже в самых неурожайных уездах, Царицынском и Камышинском, частновладельческие земли дали больше крестьянских на 12,5-18% (по ржи – МД). Еще большая разница замечается тут в некоторых уездах в отношении овса… десятина частновладельческой (земли) при посеве 7 пудов дала 27,3 пуда, т.е. больше, чем вчетверо против крестьянской земли. Это подтверждает много раз сказанное мною выше, что если бы крестьяне на своих землях получали столько же, сколько дают земли частновладельческие, то и при недороде, постигающем вследствие неблагоприятных метеорологических условий и те, и другие, все же они собирали бы достаточно, чтобы прокормиться, не было бы ни голодовок, ни необходимости кормежки на казенный счет.
…За немногими единичными исключениями… урожай был везде на частновладельческих землях выше, нежели на крестьянских, но разница эта особенно ощутительна в губерниях с общинным землевладением и с плодородною почвою, т.е. там, где землевладелец (так в док. – М.Д.) на своей земле не хозяин, потому что она в любое время может быть у него отнята и передана другому, и где крестьяне все свои надежды возлагают на Божью волю, – Бог захочет, так и на камушке родится хлеб»[cxcviii].
К слову, урожайной статистикой ЦСК МВД не учитывался тот факт, что огромные площади частновладельческих земель арендовались крестьянами. Между тем это автоматически понижало урожайность на этих землях. То есть, сборы на землях, где вели хозяйство сами помещики, в действительности были еще выше.
Второй вопрос. Почему находившиеся в абсолютно одинаковых с точки зрения почвы и климата хозяйства немцев-колонистов в несравненно меньшей степени испытывали воздействие неурожая? Вот, что пишет об этом Ермолов: «Следует заметить еще, что у немецких колонистов, которых немало в приволжских губерниях, земли обрабатываются гораздо лучше, и урожаи на них приближаются к помещичьим. То же было и в 1906 году, и потому к правительственной или посторонней благотворительной помощи они почти не прибегали. В отношении же беднейших своих сочленов, действительно нуждающихся, у колонистов получила широкое развитие взаимная самопомощь, которая у русских крестьян, как известно, отсутствует совершенно, несмотря на общинное начало, которое, по мнению поборников общины, должно было способствовать ее развитию»[cxcix].
Наконец, почему в период неурожая равно страдают и мало- и многоземельные хозяйства?
«Не оправдалось», – продолжает Ермолов – « в 1906 году также и очень распространенное теперь мнение, что все бедствия сельского населения являются последствием крестьянского малоземелья. Именно, оказалось, что степень нужды населения не находилась ни в какой зависимости от размеров крестьянского землевладения. В числе пострадавших и требовавших правительственной помощи фигурировали одинаково крестьяне и с малыми и с большими наделами, которые в некоторых уездах Самарской губернии доходят иногда до 50 дес. на двор, а у башкир в Уфимской губернии есть наделы и в 100 дес. Правда, что башкиры из этой площади обрабатывают, и то кое-как, лишь самую незначительную часть, а остальное либо сдают в аренду русским, либо и совсем оставляют лежать втуне. И у этих-то широко обеспеченных инородцев всего более, как известно, развивалась цинга, и нужда у них была всего острее».[cc]
То есть, и в оценке данной проблемы, важнейшей для построений оппозиции, мы не видим с ее стороны реалистичного подхода к окружающему миру.
Один из мудрейших людей эпохи, Б.Н. Чичерин, так характеризует эти сюжеты в своих воспоминаниях: «Благосостояние крестьян, которое временно поднялось в первые годы после освобождения, затем пошло под гору. Причины были частью внешние, частью внутренние. К первым принадлежали плохие урожая и уменьшение зимних заработков вследствие построения железных дорог. В прежнее время крестьяне нашей местности возили хлеб в Моршанск не только из окрестностей, но даже из дальней Романовки Балашовского уезда. Это давало им деньги и возможность держать порядочное количество лошадей. С проведением железных дорог эта статья дохода значительно сократилась. Зимою дела почти не было.
Тем сильнее действовали важнейшие внутренние причины: обеднение, семейные разделы, разорительное пьянство и неумение держать деньги в руках. Против разделов помощи не было никакой. Когда бабы ссорятся, братьям волею или неволею приходится расставаться, хотя это и ведет к нищете, а с освобождением сила баб возросла. Меткая русская пословица говорит: «семь топоров идут вместе, а две прялки врозь».
Кабак составляет, может быть, еще худшее зло. Против существования его в Карауле (родовое имение Чичериных в Тамбовской губернии – М.Д.) мы долго ратовали и наконец успели убедить крестьян его закрыть. Деньги, которые они получали от кабатчика за разрешение взять патент, очевидно восполнялись с избытком из собственных их карманов. Прекратились, по крайней мере, безобразные мирские сходки около кабака, при которых обыкновенно пьянство продолжалось в течение трех дней.
Но кто может помешать крестьянину, когда у него есть лишний грош, пропить его на соседнем базаре? Какое влияние это имеет на благосостояние крестьян, я мог видеть из следующего случая. Однажды, в плохой год, приходит ко мне старик, который был в числе перевозчиков на пароме, и приносит сто рублей, с просьбою положить их в банк на имя сына. Я это исполнил. На следующий год, который был еще хуже, он приносит опять сто рублей, все мелкою серебряною монетою, с просьбою положить их на имя внука. Я удивился. «Скажи мне, пожалуйста,— спросил я,— как это у тебя столько денег, когда в нынешнем году даже зажиточные крестьяне нуждаются?» — «Ах, Борис Николаевич,— отвечал он,—ведь я в кабак не хожу, а в кабаке, вы знаете, рубль пропьешь, а десять потеряешь». Этот пример был для меня поучителен. А сколько я видал крестьян, пропивших хорошее состояние и даже погибших при переездах в пьяном виде.
Но у мужика деньги уходят не на одно вино; он просто не умеет их беречь. Века крепостного состояния, в соединении с размашистостью русской натуры, привели его к тому, что у него, так же как у барина, они уходят сквозь пальцы. Вследствие этого зачастую встречаем примеры, что крестьянин приносит деньги на сохранение, или сам купит что-нибудь ненужное, говоря, что иначе у него деньги уйдут. Привычки к сбережениям у него нет, а где эта привычка не укоренилась, там благосостояние неизбежно понижается. Народонаселение растет, земли на всех становится меньше, притом она выпахивается, а капитал, который должен восполнить этот недостаток, не увеличивается; что же из этого может выйти, кроме общего обеднения? Это мы и видим на глазах.
Социал-демократы вопят о малости надела, придумывают благодетельные банки, на которые возлагается противная всякому финансовому расчету обязанность давать капитал неимущим, но закрывают глаза на истинные причины бедствия, и главное, считают неприкосновенною святынею то коренное зло, которое влечет за собою общее обеднение,— общинное землевладение.
Пока крестьянин не привык думать, что он сам должен устраивать свою судьбу и судьбу своих детей, никаких путных экономических привычек у него не может образоваться. Крепким сельским сословием, способным служить источником обогащения для себя и для страны, может быть только сословие личных собственников или арендаторов-капиталистов, а никак не общинных владельцев.
Положение 19 февраля не могло решить этого вопроса; нельзя было разом произвести дна коренных переворота в судьбе сельского состояния. Но оно открыло путь личному землевладению, предоставив каждому крестьянину право выкупать свой участок. Задача последующего законодательства состояла в том, чтобы довершить начатое и закрепить наделы за существующими семьями, воспретив переделы на новые души. Только этим способом можно было утвердить в крестьянском сословии понятие о собственности, составляющее основание всякого гражданского быта.
Но ничего подобного не было сделано. Не только все предоставлено на произвол судьбы, но в последнее время произошел даже шаг назад: личный выкуп стеснен. Мудрено ли, что у крестьян все понятия о праве перепутываются, а проистекающие из чувства собственности экономические привычки не могут развиться?»[cci].
Ясно, что если в первой части этого фрагмента он описывает своих крестьян-соседей, то во второй – говорит о всех земледельцах вообще.
С.Ю. Витте в известном письме Николаю II 1898 г. так определил место обсуждаемых проблем с точки зрения государственных интересов страны: «Крымская война открыла глаза наиболее зрячим: они осознали, что Россия не может быть сильна при режиме, покоящемся на рабстве. Ваш великий дед самодержавным мечом разрубил гордиев узел. Он выкупил душу и тело своего народа у их владельцев. Этот беспримерный акт создал того колосса, который ныне находится в Ваших самодержавных руках.
Россия преобразовалась, она удесятерила свои силы, свой ум и свои познания… Теперь нужно двигаться…Император Александр II выкупил душу и тело крестьян, Он сделал их свободными от помещичьей власти, но не сделал их свободными сынами Отечества, не устроил их быта на началах прочной закономерности…
Ваше Величество имеете 130 млн. подданных. Из них едва ли много более половины живут, а остальные прозябают. Наш бюджет до освобождения крестьян был 350 млн. руб., освобождение дало возможность довести его до 1400 млн. руб. Но уже теперь тяжесть обложения дает себя чувствовать. Между тем бюджет Франции при 38 млн. жителей составляет 1260 млн. руб.; бюджет Австрии при народонаселении в 43 млн. составляет 1100 млн. руб. Если бы благосостояние наших плательщиков было равносильно благосостоянию плательщиков Франции, то наш бюджет мог бы достигнуть 4200 млн. руб. вместо 1400 млн. руб., а сравнительно с Австрией мог бы достигнуть 3300 вместо 1400 млн. руб. Почему же у нас такая налогоспособность? Главным образом от неустройства крестьян.
Каждый человек по природе своей ищет лучшего. Это отличает человека от животного. На этом качестве человека основывается развитие благосостояния и благоустройства общества и государства. Но для того, чтобы в человеке развился сказанный импульс, необходимо поставить его в соответствующую обстановку. У раба этот инстинкт гаснет. Раб, сознавая, что улучшение его и бытия его ближних неосуществимо, каменеет. Свобода воскрешает в нем человека. Но недостаточно освободить его от рабовладетеля – необходимо еще освободить его от рабства произволу, дать ему законность, а следовательно, и сознание законности, и просветить его. Необходимо… сделать из него «person'y», ибо он теперь «пoлypersona». Все сие не сделано или почти не сделано.
Крестьянин находится в рабстве произвола. Закон не очертил точно его права и обязанности. Его благосостояние зависит не только от усмотрения высших представителей местной власти, но иногда от людей самой сомнительной нравственности. Им начальствуют, и он видит начальство и в земском, и в исправнике, и в становом, и в уряднике, и в фельдшере, и в старшине, и в волостном писаре, и в учителе, и, наконец, в каждом «барине». Он находится в положительном рабстве у схода, у его горланов. Не только его благосостояние зависит от усмотрения этих лиц, но от них зависит его личность. Существует сомнение, следует ли оградить крестьян от розог или нет? Можно различно решать этот вопрос. Я думаю, что розги как нормальное средство оскорбляет Бога в человеке…Но если еще розги необходимы, то они должны даваться закономерно. Крестьян же секут по усмотрению — и кого же? Например, по решению волостных судов — темных коллегий, иногда руководимых отребьем крестьянства. Любопытно, что если губернатор высечет крестьянина (чего я не одобряю), то его судит Сенат, а если крестьянина выдерут по каверзе волостного суда, то это так и быть надлежит. Крестьянин – раб своих односельчан и сельского управления.
Крестьянина наделили землею. Но крестьянин не владеет этою землею на совершенно определенном праве, точно ограниченном законом. При общинном землевладении крестьянин не может даже знать, какая земля его. Теперь живет второе поколение после освобождения. Права наследства были предоставлены господству смутного обычая, а посему теперешние крестьяне пользуются землею не по законно определенному праву, а по обычаю, а иногда и усмотрению… .
Крестьянство освобождено от рабовладетелей, но находится в рабстве произвола, беззаконности и невежества. В таком положении оно теряет стимул закономерно добиваться улучшения своего благосостояния. У него парализуется жизненный нерв прогресса. Оно обезоруживается, делается апатичным, бездеятельным, что порождает всякие пороки. Поэтому нельзя помочь горю одинокими, хотя и крупными, мерами материального характера. Нужно прежде всего поднять дух крестьянства, сделать из них действительно свободных и верноподданных сынов Ваших. Государство при настоящем положении крестьянства не может мощно идти вперед, не может в будущем иметь то мировое значение, которое ему предуказано природою вещей, а может быть, и судьбою.
От сказанного неустройства проистекают все те явления, которые, как надоедливые болячки, постоянно дают себя чувствовать. То вдруг является голод. К нему приковывается все внимание. Все шумят. Тратят огромные деньги на голодающих или прошедших (так в док. – М.Д.) голодающих и воображают, что делают дело. Эти современные голодающие только вяще приучаются быть голодающими в будущем.
То подымается вопрос о земельном кризисе. Странный кризис, когда всюду цена на землю растет!..
А собственно говоря, ядро вопроса совсем не в земельном кризисе… а в крестьянском неустройстве, в крестьянском оскудении. Там, где овцам плохо, плохо и овцеводам… Призвание и развитие России требуют все новых и новых расходов; расходы эти по народонаселению малы, но они непосильны не по ее бедности, а по неустройству…
Наконец, крестьянское неустройство какая радость для всех явных и скрытых врагов самодержавия: здесь благодатное поле для их действия. Наши журналы, газеты, подпольные листки злонамеренно и благодушно смакуют эту тему.
Одним словом, государь, крестьянский вопрос, по моему глубочайшему убеждению, является ныне первостепенным вопросом жизни России. Его необходимо упорядочить»[ccii].
Так выглядела рассматриваемая проблематика, если ее перевести с убогого уровня тогдашней оппозиции на уровень государственных интересов.
Письмо Витте осталось без ответа. Царь, как и другие защитники общины, в своем вымышленном, сконструированном мире тоже забыл о времени, в котором живет.
А между тем эпоха ребром поставила вопрос – может ли соответствовать вызовам времени страна, претендующая на ведущие роли в мировой политике и в то же время находящаяся в состоянии, описанном Витте? Можно ли конкурировать с Австро-Венгрией на Балканах, с Англией и Германией на Ближнем и Среднем Востоке, а с Японией на Дальнем, отвергая то, что обеспечило – в широком смысле – их процветание?
Можно ли претендовать на одну из ведущих ролей в мировой политике, имея такой багаж, как едва ли не самый отсталый в Европе аграрный сектор, в котором занято 80% населения, в подавляющем большинстве еще живущего словно бы в средневековье, только начавшуюся всерьез крупную современную промышленность, и не имея при этом даже всеобщего начального обучения, не говоря еще о многом другом, что давно стало банальностью для держав-конкурентов? Большинство образованных людей, в том числе и в Зимнем дворце, к несчастью, обо всем этом просто не задумывалось.
Правота «реалистов» стала очевидной после 9 ноября 1906 г. Изменения в трудовой этике, изменение отношения крестьян к труду фиксируется сразу же с началом Столыпинской аграрной реформы, с началом хозяйствования крестьян на своей земле. И это неудивительно. Кому придет в голову, условно говоря, делать евроремонт в общежитии?
Пока я в оперировал мнениями помещиков об уравнительно-передельной общине.
Однако в «партию здравого смысла» входили и крестьяне. Вот как видит аграрную ситуацию в России в 1915 г. удивительный человек, русский крестьянский писатель-самородок. C.Т. Семенов: «Что разрушающаяся теперь русская деревенская община учреждение в достаточной степени уродливое — для всякого искреннего человека, практически испытавшего все свойства общинной жизни в деревне, истина несомненная.
Это вовсе не свободная организация сознательно соединившихся людей, а в далеком прошлом, условиями природных особенностей, потом подневольного положения и других отживших обстоятельств — сбитая в кучу темная трудовая масса.
Когда пришло время реформы, эта подозрительная община была превращена в сельское общество и оставлена в таком виде, главным образом, для удобства сношения с «свободными сельскими обывателями» административных органов управления и контор крупных помещичьих экономий. Перед администрацией, земством и другими учреждениями общинный крестьянин, хотя освобожденный от власти помещика, все-таки не был признан за достойную внимания единицу, а был только одной спицей в колесе. Он многого не мог сделать, как самостоятельная личность. И только, как член общества, пользовался некоторыми услугами властей, земства и т. п. Такое пренебрежение к личности, конечно, подавляло энергию этой личности, глушило инициативу и способствовало притуплению развития самостоятельности действий в границах деревенской жизни. Особенно, если эта деятельность была направлена на какие-нибудь изменения привычного порядка.
Темная масса, тугая на соображения, никогда легко не поддавалась на какое-нибудь новое предложение хозяйственного нововведения. Она всегда противодействовала, когда предлагалось что-нибудь непривычное.
Кто не знает, с каким трудом прививалось земское развитие грамотности, переход от трехполья к четырехполью, полевое травосеяние, заведение лучших семян. Зато с необычной легкостью этот же деревенский мир шел навстречу тем, кто мазал его по губам в виде угощения ведеркой водки,—отчего в общине до сих пор процветают мироеды и кулаки, за гроши пользующееся мирскими угодьями, которые никому особенно не были дороги.
Поэтому живые люди деревни никогда особенно не испытывали особо пламенных чувств к родной им общине. Все действительное значение ее было гораздо понятнее им, чем далеко стоящим от нее представителям образованных классов.
Даже те из деревенских людей, которые поняли почему к общине так тяготеют интеллигенты— все-таки не могли дорожить общиной, так как видели, что сбитые в ней люди никогда не могут единодушно и правильно усвоить стремление к лучшему будущему, и эта часто и очень многочисленная масса не представляла собою никакой силы, способной на какое-нибудь целесообразное и планомерное дело...
Это и доказали памятные девятьсот пятый и шестой годы...
Конечно, в общине было кое-что и ценное. Взаимопомощь членов ее в трудных случаях жизни; наделение своих членов благом землепользования. Но когда возникло в общине критическое отношение, то и эти прекрасные преимущества оказались только кажущимися. Взаимопомощь является следствием сознания выгод живущих по соседству людей, поэтому люди в каких условиях к земле ни находись,—всегда устроят для себя то, что им будет выгодно.
Благо же землепользования, сохранившееся для членов общества, за последнее время совсем сошло на нет. Haceлeние общин настолько увеличилось, что паев земли, необходимых для поддержания человеческого существования, стало далеко недостаточно. Надел раздробился до таких размеров, что пользование им представляет в общине очень сомнительную выгоду. В будущем этот надел стал бы дробиться еще мельче, так как увеличение общинных земель нигде не имело места. И качественно общинные земли падали с каждым годом: выводились леса, замшились многие луга, заросли торфом еще вырытые при крепостном праве пруды, углубились овраги и т. п.
Крестьянское землевладение после освобождения крестьян значительно увеличилось, но это увеличение шло на других началах. Покупали землю обществами, товариществами, но только в подворное единоличное владение. Для общин же с обязательностью поравнения земли, с возможностью скидки и навалки душ, никто никогда земли не покупал. Да и странно было бы в наше время, когда к земле составилось совсем другое отношение, приобретать землю и не определить размера и количества ее постоянного владения? Это возможно только с угодьем, приобретенным даровым захватом и предназначенным для хищнического пользования. При культурной же связи с землей необходима ясность и определенность прав работающего на ней. Иначе на земле нельзя вести интенсивного хозяйства.
В общине невозможен в настоящей степени прогресс общей жизни, а еще более хозяйственный. Общему прогрессу мешает деревенская улица, с ее обычаями, поверьями, мелочными интересами, захватывающая своим влиянием живую душу с молодых пор, а хозяйственному развитию препятствует неопределенность владения землей, мелкополосица, зависимость от мира условий посева и обработки.
Эти условия упорно мешают подняться урожаю на крестьянских полях даже до соседних частновладельческих урожаев. Крестьяне уже давно поняли это и стали глядеть на землю не как на главную основу своего существования, а как на подсобное.
Главным средством к жизни для крестьян стал служить отход, ремесло, заработок на стороне; только при возможности этого многие и устраивают свое благополучие. Те же, которые этой возможности не имеют, а таких очень много в деревенском быту —представляют собою самых несчастных людей. У них вечная недохватка, нужда, темнота, озлобление, грязь. И жизнь их самих и их семей представляет постоянное бедствие. Они робки, пассивны, большею частью пьющие. Видеть таких обитателей деревни можно только скрепя сердце. И до такого состояния они доведены в большинстве случаев тем, что их благополучие зависит от одной земли, а эта земля находится под опекою общины, мешающей вырастить два колоса там, где родится один.
В наше время крестьянину, чтобы жить более человеческой жизнью, необходимо увеличение продуктивности его земледельческого труда. Создались и вошли в обиход его жизни такие потребности, отказаться от которых прямо невозможно. Вытесняется все домодельное и заменяется предметами механического производства. На это больше нужно денег, а где же их взять…Необходимо предпринять что-нибудь такое, чтобы земля лучше оплачивала положенный на нее труд.
…Старинная пастьба скота все лето целым стадом,—такое же уродливое явление, как и многие стороны общинного землепользования. Заведено это тоже с незапамятных времен, тогда, когда земли было много и она ничего не стоила. Когда же земля стала иметь высокую ценность, она может быть распахана и включена в севооборот, где она принесет в пять раз больше, чем она дает в виде кочковатого сухого луга или покрытой гнилыми пнями пустоши,— признание неизбежности и ненарушимости пастбища для скота является только вредящим хозяину недомыслием…
Скот в деревенском стаде не улучшается, а ухудшается, xopoшие экземпляры его быстро идут к вырождению. Есть ли на Западе, где содержание скота ведется другим порядком, коровы «тасканской» породы? Конечно, нет. Возможен ли подбор лучших пород при размножении скота? Тоже нет, так как в стаде пасутся всякие быки, и коровы покрываются ими вне желания и выбора хозяев.
А поголовная гибель скота от эпидемий? А повреждения их от столкновений? А недостаток корма и воды в летние месяцы, не замечаемые хозяевами, когда корова часто навсегда теряет способность давать все молоко? Все это является прямым следствием такого отжившего способа летнего содержания скота и все это необходимо должно быть устранено, если мы серьезно думаем о хозяйственном прогрессе среди крестьянства.
Как ни утверждает г. Черненков (упоминавшийся выше земский статистик, кадет, критик Семенова как сторонника Столыпинской аграрной реформы – М.Д.), что прогресс хозяйства возможен и в общине, новые хозяева, наверное, немало ломали над этим свои головы и все-таки этой возможности не нашли. Получить от земли как можно больше, и притом не истощая почвы, а улучшая ее, — возможно только, когда установится правильное интенсивное хозяйство. А чтобы завести и содержать такое хозяйство, необходимо сбить все полосы в одно место и освободить севооборот от всякого влияния мира.
Эти кардинальные условия разумного хозяйства и побуждают крестьян, желающих лучше хозяйствовать на земле, расстаться с любезной г.г. интеллигентам общиной и выходить на отруба и хутора. Конечно, полевое травосеяние большой плюс, оно внесло громадное облегчение крестьянству при добыче корма, оно способствует, где сеется лен, лучшему урожаю льна, оно может помочь крестьянину установить более доходное скотоводство, а дальше что?
Есть ли возможность малоземельным, размер надела у которых не дает возможности кормиться от зернового хозяйства, — завести такое хозяйствование, которое все-таки обеспечивало им существование? На Нормандских островах, например, в Дании и в других углах Европы множество семей прекрасно живут на таких кусках земли, как две, три десятины. И у нас, конечно, это возможно, если завести не зерновое, а огородное, ягодное, садовое или пчелиное хозяйство, только, разумеется, не в общине с ее чересполосицей, пастьбой скота и т.п.
Итак, правильное достижение культурно-хозяйственных идеалов в общине невозможно.
Но в общине есть преимущества, которые трудно достижимы в отдельных хозяйствах. Общиною легче вырыть пруд, запрудить плотину, поддержать дорогу и т. п. Но ведь это только и нужно тогда, когда живет вместе большое скопище людей. А когда такого скопища нет, то ничего этого и не нужно. Содержание дороги можно возложить на земство. Воды можно будет достать из колодцев. Да не так трудно вырыть и отдельный прудец. Говорят, что это будет новая забота и пугают этими заботами. Но эти трудности не так уж велики, и если хозяин, преодолев их, достигнет некоторых удобств—он только обогатит местность.
Еще противники выделов ставят пугало в виде того, что хуторянину будет невозможно образование: с хутора далеко ходить в школу. В южных губерниях, где селения в несколько сот домов и поля отстоят на десять верст, конечно, выходом на хутор крестьянская семья значительно отделяется и от школы, и от церкви. Но и при таких условиях —черт не так страшен, как его малюют, — затруднение легко устраняется устройством общежития при школах для дальних учеников.
Что же касается нашей центральной полосы, где наделы очень невелики и деревни часты, то высказываемые народными печальниками такого рода опасения всегда были смешны.
Как будто выделяющиеся удаляется куда-то на полюс? Да, ведь они выделяются самое большое на край поля, и если он отодвинется от школы ближайшей к их деревне, то придвинется к другой. А так как большею частью выделяются не в одиночку, а по несколько семей и живут они на участках в 7—10—15 десятин, то их дворы могут быть очень недалеко друг от дружки. Для таких хуторян даже и не нужно общежитие. Они также, как и в деревне, смогут складом по очереди возить ребят в школу…
Крестьянам с инициативой бросается обвинение в том, что они, уходя из общества, подчиняются эгоистическим стремлениям. Оставаясь в обществе, они своим стремлением вперед невольно толкали бы вперед и менее подвижную массу деревни, и добившись бы какого-нибудь нововведения, сделали бы это сразу обязательным для всей массы. Теперь же, уходя из общества, такие крестьяне теряют эту возможность благотворного воздействия на других...
Это утверждение страдает еще большею натяжкою, чем все другие опасения расстройства хозяйственности крестьян. Да куда же уйдет выделяющийся крестьянин? Ведь, отруб-то или хутор он вырежет из своего поля? Отрубники обыкновенно и жить-то остаются в деревне. И вот, заведя хозяйство по-новому, добившись лучших результатов на своей надельной земле, он не словом, а живым примером покажет возможность лучшего результата своего труда.
И тогда население гораздо легче может понять выгоду более разумного хозяйствования, и если за что примется, то примется не под насильственным давлением, а сознательно, по доброй воле...
Противники нового закона в пламенном стремлении хотя как-нибудь обесценить его, всюду с злорадством подчеркивают то обстоятельство, что выделившиеся на отруба и хутора не ушли далеко от общинников и в хозяйстве, и в жизни. В хозяйственных приемах они большею частью держатся того, чего они держались в общине: было травосеяние, они вводят травосеяние, а если травосеяния не было, они вводят трехполье. А в жизни у них та же нужда, такие же избы и дворы, та же грязь и тараканы...
В своем рвении они (противники Столыпинской аграрной реформы – М.Д.) даже не хотят заметить, если попадается что-нибудь лучшее, а если не заметить этого нельзя, то они стараются объяснить такое лучшее не следствием новых условий жизни, а какими-нибудь побочными причинами.
Мне, пишущему эти строки, приходилось наблюдать выделившихся больше всего в своей местности (Волоколамский уезд Московской губернии – М.Д.). И несмотря на то, что благополучие от земледельческого хозяйства, в особенности в нашей стороне, создается не сразу, достичь обычного подъема возможно только долгими годами, тем более, что новое хозяйство пошло у нас в совершенно новой форме и на запольных менее урожайных землях,—и было бы даже странно, если бы это благополучие явилось немедленно; но я все-таки скажу, что оценка новых хозяйств, делаемая противниками нового закона,— грубо несправедлива.
На известных мне выделах, особенно отрубах, чувствуется очень заметный рост. благополучия. Прежде всего, на выделенном хозяйстве нужно меньше обязательных рабочих рук. Bcе работы могут вестись исподволь. Подъяр слагается к осени, сев весною возможно произвести раньше, раньше вывезти и запахать навоз. Ни в чем не может быть спешки, «страды», как в миру. Такой порядок работы на небольшой доли даже дает возможность не держать лишней лошади, которая иногда ложится на хозяйство большим бременем... Это неправду говорят, что хуторянин вынужден больше работать и ему невыгодно будет отпускать детей в школу. Напротив, на выделе не только легче отпустить детей в школу, но получается возможность обходиться в поле без женщин, чего в миру, во время покоса или жнива, совсем нельзя.
Но допустим даже, что в большинстве случаев выделенные хозяйства не дали никаких результатов, поверим не своим глазам и соображениям, а сообщению из разных мест единодушных с образованным обществом газетных корреспондентов о плохом состоянии выделенных хозяйств.
И все-таки от выделов будет лучше.
Лучше тем, что они дают труженику землю свободную и на такой земле есть возможность проявить всю ту хозяйственную самодеятельность, на которую только человек и способен. При свободной земле могут беспрепятственно развиваться те творческие задатки человека, которыми богат и русский крестьянин и которым гнет мирского большинства не давал хода. Все это так очевидно, но все это так, как будто бы, непонятно образованным представителям русского общества..
Сознавать это очень горько.
Враждебность образованного класса к живому деревенскому элементу несомненно принесет свои плоды. Представители русского образованного общества, или русская интеллигенция всегда была дружна с народом; На русском народе лежит немалый неоплаченный долг перед русской интеллигенцией, всегда напряженно боровшейся за его лучшее будущее. Она всегда поддерживала с народом живую связь, и теперь эта связь как будто обрывается.
Представители народа пошли по своему пути, а интеллигенция остановилась. Она не одобряет шага самостоятельного, сделанного народом, и отказывается помогать ему, как прежде, своими знаниями, руководством, а готова даже вставлять палки в колеса.
Для народа такое отношение к нему интеллигенции очень опасно. Когда же, как не теперь крестьянству нужна просвещенная помощь интеллигенции? В особенности она нужна, будет после окончания войны, когда у нас усиленным ходом должно пойти устройство хозяйственной жизни, ее твердые и всесторонние знания разве не послужили бы на пользу при этом устройстве?
Да кроме того, одна неотдаляемая близость к народу, принявшему новый закон о землеустройства, доказала бы, что дружелюбное отношение интеллигенции к народу есть благородное, бескорыстное чувство, вытекающее из широты… высших свойств, а не союз из определенных расчетов, когда народ нужен только как орудие для политической борьбы, и когда он отстраняется от такого рода борьбы, то становится нисколько не интересен»[cciii].
Этот текст – настоящий обвинительный акт, притом составленный «юристом» высокой квалификации. Он позволяет увидеть ситуацию в деревне не со стороны врагов российской исторической власти, а со стороны самостоятельно и глубоко думающих крестьян. Он делает понятнее также и не слишком скрываемое извращенное желание интеллигенции , чтобы крестьяне бедствовали – им должно быть плохо, они просто обязаны жить скверно, голодно, иначе всей жизни «народолюбцев», их «романтическим» надеждам и т.п. грозит крушение. За что же они тогда жизнь на алтарь положили? Зачем же тогда монашеский орден создали (Франк), отказывались (якобы) от простых человеческих радостей?
Нельзя при этом не видеть, насколько близки взгляды крестьянина Волоколамского уезда Московской губернии С.Т. Семенова и Министра финансов Империи С.Ю. Витте. Близки в главном – в желании раскрепостить личностный потенциал крестьянства! О том, что мнение Семенова отнюдь не было уникальным свидетельствуют выступления крестьян в Государственной Думе при обсуждении указа 9 ноября 1906 г.[cciv]
«Партия здравого смысла» справедливо считала, что интересы государства не могут быть соблюдены без соблюдения интересов личности крестьян, без пробуждения в них чувства человеческого достоинства, задавленного общиной, без того, чтобы земледельцы ощутили себя самостоятельными, свободными людьми, которые сами могут решать, как им жить, и от которых что-то зависит в этом мире.
А вот «народолюбцы» личности в крестьянах как раз и не видели, а видели объект попечения, заботы и руководства. Но чем «попечение» земского начальника отличается от «заботы» земца-либерала или «руководства» самоотверженного эсера? Здесь российская деревня в любом варианте является кормовой территорией!
«Реалисты» хотели, чтобы 100 миллионов крестьян перестали рассматриваться как объект для воплощения бредовых идей о том, что, насилуя человеческую природу (а социализм есть именно насилие над нею), можно добиться всеобщего счастья.
Да и счастье ли это? Ведь поклонники общины – как водится, не спросясь – решили за крестьян коренной вопрос Бытия: хлебом ли единым жив человек? А что думали на этот счет крестьяне?
Напомню, что Николай II на письмо С.Ю. Витте не ответил. Общину он ценил не меньше оппозиции, хотя и по другим причинам, – не зря его учителем был Победоносцев.
Община как «национальный проект» и цена «народолюбия».
И вот теперь настало время прояснить очень важные вещи, и понять, почему император столь важном вопросе, который прямо касался 80% его подданных, от которых и зависели судьбы страны, был на одной стороне с теми, кто мечтал его уничтожить.
Вспомним, как С.Ю.Витте очерчивает круг «защитников общины» на рубеже веков таким образом: «благонамеренные и почтенные «старьевщики», поклонники старых форм, потому что они стары, полицейские администраторы, полицейские пастухи, которые почитали более удобным возиться со стадами, нежели с отдельными единицами, разрушители, поддерживающие все то, что легко привести в колебание, и, наконец, благонамеренные теоретики, усмотревшие в общине практическое применение последнего слова экономической доктрины — теории социализма»[ccv]. Данное определение, не претендующее на научность, является, тем не менее, абсолютно верным, и в нем - большая часть ответа.
Злейшие враги могут и любить одну женщину, и болеть за одну футбольную команду. Это естественно, и лишь характеризует причудливость жизни.
Но если сугубо враждебные друг другу общественные силы, прямо нацеленные на уничтожение друг друга, солидарно ратуют за сохранение одного и того же института, играющего в жизни государства огромную роль, то здесь не просто недоразумение. Это значит, что в данном институте есть нечто, что привлекает, что устраивает все стороны.
Чем же так импонировала община фантасмагорическому составу ее защитников?
Тем, что она была основана на принуждении миллионов людей к сохранению отсталой минималистской схемы общежития, за века русской истории превратившейся в неотъемлемый элемент «пейзажа» жизни. А это давало широчайшие возможности для управления этими людьми.
С некоторым упрощением можно утверждать следующее. Целью народников был социализм в России, главной задачей их на этом пути – уничтожение «ненавистного режима». Община для них имела «великое социальное значение», будучи «зародышем» нового социального строя и т.п. А российский народ должен был играть здесь роль объекта в громадном социалистическом эксперименте. Понятно, насколько удобна была для этого уравнительно-передельная община.
Для правительственного лагеря, для «охранителей» община была оплотом существующего строя и одновременно удобным органом правительственной власти, и с этим, в частности, во многом связано усиление патерналистских тенденций с 1880-х гг.
Кроме того, за общину ратовали и те, кто считался умеренными либералами и выступал за «правовой порядок».
Литература в основном ограничивается лишь констатацией указанного «странного сближения».
Между тем сближение было совсем не странным.
Если отвлечься от риторики и левых, и правых, и «либералов», то в основе их действий лежало, безусловно, тривиальное стремление так или иначе управлять 100 миллионами крестьян. Только первые требовали, чтобы в роли управляющего выступала «народолюбивая интеллигенция», вторые – земские начальники-чиновники МВД, а третьи – земство.
И – по большому счету – конкурировали они прежде всего за мандаринат, за кормовую площадь, каковой им представлялась русская деревня – неважно под какими лозунгами! Ведь «говорить не стоит денег»!
Поэтому пресловутые контрреформы в аграрной сфере во многом были реализацией требований левых, вполне совпадавших с точкой зрения тех, кто принимал решения в правительстве. Так или иначе, но Власть провела почти все меры по поддержанию общинного строя, т.е. расшатавшихся крепостных порядков, о которых много лет твердила народническая – и не только! - интеллигенция – фактическую отмену 165 ст. Положения, удлинение срока выкупа, ограничение семейных разделов, ограничение свободы передвижения крестьян и др. Эти меры принудительного, крепостного, в сущности, порядка тормозили естественный процесс перехода русской деревни к новому строю жизни.
Важный нюанс. «Охранители» хотя бы думали о стране, как они это понимали. Левые же и «либералы» мечтали о богадельне на 1/6 часть земной суши, в которой они были бы важными людьми.
П.П.Дюшен, не считавший нужным скрывать своего «глубокого отвращения к тюрьме, в которой сидит русский народ», т.е. к общине, охарактеризовал этот феномен российской жизни едва ли не исчерпывающим образом: «Защищают крепостную общину и консервативнейшие органы печати и самые либеральные.
Для охранительной печати наше общинное землевладение и связанные с ним общинные порядки ценны, как живые остатки крепостного времени. Идеалы нашей охранительной печати несомненно принадлежат к этому пережитому нами, во многих отношениях мрачному, времени. Защищать консервативные элементы общества и государства— весьма почтенное занятие; но в данном случае защита крепостной общины играет прямо в руку самых ярых врагов не только русского, но всякого государственного порядка.
Труднее себе объяснить симпатии к общине со стороны либеральной печати. Если та ее часть, которая придерживается идеалов коллективистов, защищает крепостную общину во имя нового социального начала, то так называемая "умеренная" либеральная печать всегда выставляла на своем знамени требование "правового порядка"; но что есть общего между правовым порядком и анархией нашей деревни?
Что есть общего между правом, свободой и нарушениями имущественных, семейных и личных прав крестьян в нашей деревне?
Подобное отношение нашего интеллигентного общества к крестьянской общине объясняется двумя причинами. Во-первых, по нашему, хозяев, мнению, интеллигентное общество («город», как выражался покойный А. Н. Энгельгардт) весьма мало знакомо с бытом деревни и предается иллюзиям, не имеющим никакой почвы в действительности. Это одинаково относится как к самым охранительным, так и к самым либеральным органам печати.
Крепостная община, несомненно, была органом вотчинной власти, но в настоящее время этот орган находится в стадии естественного умирания и его оживить нельзя ничем — так же, как нельзя восстановить пережитый период крепостного права.
Нельзя обратить нашу крепостную общину и в социальную ячейку будущего социального порядка.
Крепостная община имеет, конечно, одну общую черту с социализмом— принуждение, но это еще не резон. Крепостная община основана на понятии о тягле, и если она принуждает крестьян производить переделы, то посредством переверстки имеет в виду уравнять повинность и вообще платежи. Социализм же желает основать принудительное уравнение имущества граждан на мнимом праве каждого члена общины получить соответствующий его потребностям надел. Ученые социалисты верят, что крепостная община способна к такой эволюции; однако внимательный читатель нашего исследования вероятно уже убедился в противном.
Во-вторых, причина сочувствия нашего интеллигентного общества к крепостной общине заключается в традициях крепостного права и основанных на нем воззрениях на крестьянский народ, которые мы впитали в себя с молоком матери. Это - положительно так. И охранительная печать, и либеральные ее органы только и хлопочут об установлении опеки над крестьянами.
…Все охранительные меры нашего правительства, несомненно имевшие характер опеки над крестьянским землевладением и хозяйством, были приветствованы полным одобрением, как со стороны самых консервативных, так и самых либеральных органов печати.
Когда правительство отменяло 165 ст. Пол. о выкупе, узаконило неотчуждаемость крестьянских наделов, рассрочку выкупных платежей и проч., ни один орган наших либералов даже слова не выронил о правах крестьян. Защищая постоянно реформы великого царствования Государя Александра II, либеральная печать ответила на явное уклонение от принципов, установленных первой и самой грандиозной реформой освободительной эпохи, или молчанием, или даже прямым сочувствием.
Это странное явление только тем и объясняется, что мы так привыкли смотреть на крестьянский народ как на объект нашей просвещенной опеки, что никак не можем освоиться с иным взглядом»[ccvi].
Все сказанное прекрасно понимали и крестьяне. Когда С.Т. Семенова, осмелившегося в 1914 г. вопреки мнению «всего русского образованного общества», «всех его передовых политических направлений», утверждать, что «лучшие силы деревенского мира тянут к формам единоличного труда и отдают явное предпочтение таким формам перед общинными», на него набросились «народолюбцы» с обвинениями в «сознательном искажении жизненной правды», в «реакционном направлении», в предвзятости, в незнании деревни (!!!) и т.п., подтверждая это «целым рядом выдержек из газетных cooбщений и из ответов на анкеты статистиков и своими собственными рассуждениями»[ccvii]. Типологически нападки такого рода многим хорошо знакомы по советским временам.
Однако Семенов был «опытный человек», цитируя В.Б. Шкловского, и полемику умел вести на весьма высоком уровне. Он отвечал так: «А между тем, односторонностью понимания деревенского мира страдают, главным образом, народные благожелатели из образованных классов. Как ни благожелательно они настроены к трудовому народу, но очевидно (что) этот народ представляется им все-таки ничем иным, как только объектом заботливого попечения о его судьбе, и они не считают возможным, чтобы этот народ мог выйти на широкий и свободный жизненный путь без их просвещенного руководства.
А руководство массами может быть легко осуществлено только тогда, когда для этих масс будут сохранены такие формы жизни, которые держали бы эти массы в большой готовой толпе.
Крестьянская община и есть такая форма.
Переход к лучшему будущему (т.е. социализму, в терминологии «благожелателей» - М.Д.) неизбежен. И вот, для подготовки к такому переходу деревенский нераздельный мир облегчит возможность сорганизовать из народных масс нужные силы, а по окончании борьбы при установлении нового строя не нужно будет придумывать новых форм трудовой жизни, а нужно воспользоваться готовыми старыми ячейками, имеющими в себе зачатки социалистического порядка пользования благами природы и взаимных отношений
И возлагая на деревенскую общину такие прекрасные надежды и лелея эти надежды десятки лет, представители образованного класса, конечно, не могут спокойно относиться к тому, что в самых недрах народной жизни зародился и вырос на сельскую общину совершенно иной взгляд.
Они легко позволяют себе обвинить представителя крестьянского мира, разошедшегося с ними в отношении к общине,—в излишне эгоистических наклонностях, в стремлении к «буржуазному благополучию, и готовы поставить его на одну доску с деревенскими кулаками, расхищающими мирское достояние—землю.
Кидают такие обвинения сторонникам новых земельных порядков представители образованного класса с большой легкостью.
И это тем более удивительно, что вся наша интеллигенция кровно страдает от всякого деспотизма и насилия. Она стонала от гнета бюрократического правительственного режима, она боролась за свободу в школе, она была защитницей угнетенных политически окраинных народностей, она добивается свободы и самостоятельности неравной в правах по закону русской женщине.
Везде интеллигенция проповедует свободу, а вот когда начинающее думать крестьянство, может быть, заразившееся от этой же интеллигенции стремлением к свободе и самостоятельности, потянулось к избавлению себя в хозяйственном распорядке и в общем положении от душившей их опеки темного, невежественного и в силу своего невежества неспособного к разумной общественности большинства мира, — эта же интеллигенция запротестовала против такого самоосвобождения, и объявила им свою немилость»[ccviii].
Сказано сильно и точно. Семенов с легкостью диагностирует крепостнические мотивы интеллигенции, желающей сохранить «деревенский нераздельный мир» как средство держать «массы в большой готовой толпе», воспользоваться им сначала в борьбе за власть (для того она и натравливала крестьян на помещиков), а потом – «при установлении нового строя», в котором интеллигенция будет блюсти распределительную справедливость, использовать его как «готовую старую ячейку, имеющую в себе зачатки социалистического порядка».
Повторю, что для тысяч грамотных жителей России социализм стал формой компенсации крепостнического сознания. Это сознание были лишь слегка трансформировано, закамуфлировано либо красивыми сказками об утопии, либо охранительными декларациями об устоях отечественной самобытности.
В социализме как и во всяком учении есть два слоя – декорации и суть. Суть социализма – принуждение и насилие над человеческой природой, которые декорировались весьма привлекательными на слух фантазиями о светлом будущем человечества, – практически совпадала по форме и по содержанию – с крепостным правом, стержнем которого была уравнительно-передельная община.
Иначе и не могло быть – люди, выросшие в атмосфере патерналистского режима, были способны мыслить только в категориях патернализма (исключения, конечно, случались). Свидетельств тому множество. Стоит открыть любой том «Трудов местных комитетов о нуждах сельскохозяйственной промышленности», или материалы Особого Совещания по крестьянскому делу – везде мы видим одно и то же стремление интеллигенции все регламентировать и все контролировать.
Такие желания рефлекторного характера очень понятны для людей, воспитанных в обществе, в котором отсутствовало то, что П.П.Дюшен называл «чувством и идеей правомерности»[ccix], о чем прекрасно написал, в частности, Б.Кистяковский в «Вехах».
Но это еще не все.
Слова о том, что для охранителей община была оплотом существующего строя и одновременно удобным органом административной власти, – это правда, но это не вся правда.
Сейчас я скажу страшную для историков КПСС вещь. Как и на Западе, где после 1848 г. был уже разный социализм – так и в России был социализм народнический, марксистский, был и земский, но был и бюрократический. Такая вот палитра. Поэтому я ввожу термин «социализм департамента» – по аналогии с термином «социализм кафедры».
Мы пока недостаточно осознаем степень распространения социалистических идей в российском пореформенном обществе. Круг их приверженцев отнюдь не ограничивался теми, с кем мы традиционно их связываем. Соответственно, мы не понимаем, насколько сильно политика правительства в конце XIX - начале XX вв. была пронизана социалистическими идеями. Те, кто бегал по Невскому на демонстрациях в начале 1860-х гг., к середине 1870-х гг. были уже не последними людьми в правительственных канцеляриях, и получили возможность влиять на материализацию излюбленных идей юности.
Так ли уж чужды были социалистические идеи российской бюрократии? Вовсе нет. Это противоречило бы духу времени. К.Ф. Головин, описывая эволюцию социализма после 1848 г. говорит: «Образовался целый ряд мирных, не революционных социализмов - католический, попросту христианский, государственный, и даже консервативный, и целая школа экономистов, все растущая в численности, отбросила, как негодный, самый принцип экономической свободы, требуя законодательного вмешательства для обширной области гражданских сделок, обнимающей собою все виды личного найма, биржевую спекуляцию и образование акционерных обществ и товариществ на вере…
Таким образом, одно из коренных начал либерального движения XVIII века—экономическая свобода, стремление довести до минимума воздействие государства на частную жизнь, было выброшено за борт, как нечто совершенно противоречащее основной цели всякого общественного союза —доставить его членам возможно большую степень благосостояния.
… И за весьма немногими исключениями… все выдающиеся экономисты с начала 70-х годов в большей или меньшей степени либо признают необходимость государственного вмешательства, и в законодательном и в административном смысле… либо силятся воздействовать на общество, помимо законодательного понуждения, дабы возбудить в нем сознание в необходимости имущественной охраны слабого и общественной солидарности, как обязательного нравственного принципа. Замечательно, что в этом течении сходились люди, вышедшие из самых разнообразных точек умственного горизонта— консерваторы клерикалы, государственные абсолютисты и сторонники либерализма»[ccx].
Полагаю, что социализм (разумеется, в варианте Бисмарка, а не Маркса и тем более не Ленина) не слишком тайно исповедовался и российской бюрократией, о чем, разумеется, и народники и остальная оппозиция ревниво не упоминали. О советской историографии и говорить нечего
Бисмарковский вариант социализма, адаптированный к российской специфике, был во многом чрезвычайно привлекателен для тогдашней бюрократии, поскольку открывал принципиально новые возможности для усиления своей роли в стране.
В 1894 г. К.Ф. Головин писал: «ученые, даже просто чиновники, занятые социальным вопросом и более или менее носящие казенное клеймо, обнаруживают сильные поползновения к урезыванию поземельных прав. Наиболее опасные враги землевладения насчитываются не среди революционеров, а в числе таких деятелей, которых прикрывает очевидная благонамеренность, их верность государственному началу.
В самом деле, нередко приходится выслушивать из очень чиновных уст, что целью аграрной политики должна быть национализация поземельной собственности. Лица, облеченные властью, с легким сердцем высказывают такие чисто социалистические взгляды, потому что поглощение личной собственности государством им кажется одним из пунктов той современной нам политической программы, которая поставила себе задачей усиление государственного вмешательства.
Мы недавно видели любопытный пример такого неуважения к поземельной собственности. С тех пор, как у нас был поднят вопрос о влиянии выкупной операции на крестьянское землевладение, в официальных сферах неоднократно высказывалось мнение, что выкупные платежи не должны вовсе подлежать погашению, а что их, напротив, следует обратить в постоянный налог, превращая таким образом крестьянские наделы в государственную собственность.
В истории нашего крестьянского землевладения такая мера была бы не новостью. Крестьянские земли в Новгородской области, составлявшие частную собственность крестьян, были, как известно, обращены в казенные и в силу того обложены податью, существующей и поныне. Правда, такое бесцеремонное обращение с частными землями практиковалось главным образом относительно так называемых мелких, черных людишек, но едва ли от того оно перестает быть вопиющим посягательством, и трудно надеяться, чтобы при существовании такого взгляда на поземельные права крестьян, уважение к поземельной собственности в их среде особенно быстро окрепло.
Впрочем, в нашем чиновном мире едва ли трудно будет отыскать людей, расположенных к распространению такого рода политике и в более крупной собственности и сожалеющих о том времени, когда в Московском государстве за службу жаловали землею, но за это эту землю и отбирали по усмотрению. На такой почве охотники до уфимского чернозема легко сходятся с борцами за идею национализации земли»[ccxi].
Не одну диссертацию, полагаю, следует написать, чтобы раскрыть следующие слова В.И.Гурко, автора указа 9 ноября 1906 г.: «С этого дня (17 октября 1905 г. – М.Д.) мы стали на тот путь, по которому шли все государства Западной Европы. Тот государственный социализм, которым в течение долгого периода проникнуты были многие начинания нашей законодательной власти, а в еще большей степени многие из принимаемых правительством мер в порядке управления, должен уступить место предоставлению широкого простора самодеятельности и предприимчивости отдельных лиц.
Мы должны отказаться ныне от мысли равномерно поднять благосостояние всей массы населения, но зато обязаны облегчить отдельным лицам возможность развить все свои природные способности и тем увеличить свои материальные достатка. Если мы когда-нибудь и вернемся на путь коллективизма, то, несомненно, лишь теми же способами, которыми со временем, несомненно, станут на этот путь народы Западной Европы, а именно после высокого культурного развития преобладающего большинства всего населения. Такое развитие само собою приведет к организации сообществ на кооперативных началах»[ccxii].
Не надо быть В.О. Ключевским или А.Е. Пресняковым, чтобы понять, что под «политикой «государственного социализма» имеется в виду аграрная политика Александра III и Николая II, то, что называется патерналистскими контрреформами.
Данная мысль кажется неожиданной лишь на первый взгляд.
С.Ю. Витте писал: «В последней половине прошлого столетия явился социализм во всех его видах и формах, который делает довольно видные успехи в ближайшие десятилетия. Несомненно, что эта эволюция в сознании многих миллионов людей приносит положительную пользу, так как она заставляет правительства и общества обращать более внимания на нужды народных масс. Бисмарк явил явное тому доказательство»[ccxiii]. Замечу, что пионером здесь выступила Англия, Бисмарк на этом поле дебютировал позже, но масштабнее в том смысле, что во многом парализовал революционный социализм на родине Лассаля и Маркса, отсутствовавший в Англии.
При введении рабочего законодательства Победоносцев упрекал С.Ю. Витте в социалистических начинаниях. А чего стоит брошенное С.Ю. Витте замечание о том, что «после проклятого 1 марта реакция окончательно взяла верх» и «община сделалась излюбленным объектом Министерства внутренних дел по полицейским соображениям, прикрываемым литературою славянофилов и социалистов»[ccxiv].
А что такое контрреформы как не попытка сохранить равенство крестьян в общине? Но ведь об этом мечтали и Герцен с Чернышевским!
И чего лучше было для Власти вырвать из рук этих социалистов и балаболок- либералов их же знамя, и реально показать крестьянам, кто о них заботится по-настоящему. Вспомним продовольственную помощь!
Об этом можно еще много говорить, но, надеюсь, основная мысль ясна.
Общественность и Власть не слышали тех, кто доказывал необходимость раскрепостить силы крестьянства, скованные искусственно поддерживаемой правительством уравнительно-передельной общиной. Однако полную справедливость выводов членов «партии здравого смысла» доказала Столыпинская аграрная реформа, традиционная точка зрения о «провале» которой убедительно опровергнута в последние годы, хотя большинству наших соотечественников это неизвестно. Не было ни «краха», «ни провала». Преобразования П.А. Столыпина только в сфере внутринадельного землеустройства вовлекли в свою орбиту 6,2 млн. крестьянских дворов. Они успешно развивались, несмотря на шквал оголтелой критики в свой адрес, начав для сотен тысяч крестьянских семей новую и явно не худшую жизнь, а для страны в целом — новый период ее истории.[ccxv] И произошло это в первую очередь потому, что крестьяне почувствовали себя хозяевами на своей земле. Соответственно начала меняться вековая трудовая этика, отношение крестьян к земле и своему труду.
Суммируем вышесказанное. Ракурсы видения, осознания и изображения интеллигенцией отечественной деревни никак не могут считаться объективными. В рамках описанного выше подхода оппозиции к проблеме благосостояния об установлении истины речь вообще не идет, поскольку исследование положения крестьян здесь – элемент политической борьбы «передовой» общественности с «ненавистным режимом».
В силу этого создаваемые оппозицией картины российской пореформенной действительности не могут считаться объективными.
Из этого следует не то, в жизни крестьянства не было «негатива», а то, что кроме «негатива» оппозиционеры не видели и не хотели видеть ничего.
Таким было отношение русской интеллигенции к окружающему миру вообще. В сущности, все вышесказанное – хорошая иллюстрация трагической мысли Н.А. Бердяева, осознание которой многое объясняет в нашем ХХ веке: «Марксистские победы над народничеством не привели к глубокому кризису природы русской интеллигенции, она осталась староверческой и народнической и в европейском одеянии марксизма… Интеллигенцию не интересует вопрос, истинна или ложна, например, теория знания Маха, ее интересует лишь то, благоприятна или нет эта теория идее социализма, послужит ли она благу и интересам пролетариата; ее интересует не то, возможна ли метафизика и существуют ли метафизические истины, а то лишь, не повредит ли метафизика интересам народа, не отвлечет ли от борьбы с самодержавием и от служения пролетариату.
Интеллигенция готова принять на веру всякую философию под тем условием, чтобы она санкционировала ее социальные идеалы, и без критики отвергнет всякую, самую глубокую и истинную философию, если она будет заподозрена в неблагоприятном или просто критическом отношении к этим традиционным настроениям и идеалам… Общественный утилитаризм в оценках всего, поклонение «народу» — то крестьянству, то пролетариату, — все это остается моральным догматом большей части интеллигенции. Она начала даже Канта читать потому только, что критический марксизм обещал на Канте обосновать социалистический идеал. Потом принялась даже за с трудом перевариваемого Авенариуса, так как отвлеченнейшая, «чистейшая» философия Авенариуса без его ведома и без его вины представилась вдруг философией социал-демократов «большевиков».
…С русской интеллигенцией в силу исторического ее положения случилось вот какого рода несчастье: любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, почти что уничтожила интерес к истине.
А философия есть школа любви к истине, прежде всего к истине. Интеллигенция не могла бескорыстно отнестись к философии, потому что корыстно относилась к самой истине, требовала от истины, чтобы она стала орудием общественного переворота, народного благополучия, людского счастья.
Она шла на соблазн великого инквизитора, который требовал отказа от истины во имя счастья людей.
Основное моральное суждение интеллигенции укладывается в формулу: да сгинет истина, если от гибели ее народу будет лучше житься, если люди будут счастливее, долой истину, если она стоит на пути заветного клича «долой самодержавие».
Оказалось, что ложно направленное человеколюбие убивает боголюбие, так как любовь к истине, как и к красоте, как и ко всякой абсолютной ценности, есть выражение любви к Божеству. Человеколюбие это было ложным, так как не было основано на настоящем уважении к человеку, к равному и родному по Единому Отцу; оно было, с одной стороны, состраданием и жалостью к человеку из «народа», а с другой стороны, превращалось в человекопоклонство и народопоклонство.
Подлинная же любовь к людям есть любовь не против истины и Бога, а в истине и в Боге, не жалость, отрицающая достоинство человека, а признание родного Божьего образа в каждом человеке»[ccxvi].
Так называемая любовь русской интеллигенции к народу выражалась не в стремлении раздвинуть горизонты жизни крестьян, раскрепостить их силы, дать им возможность почувствовать свободу приложения своих сил в полном объеме, приобщить их к образованию, к культуре, к другой – в широком смысле – жизни и т.д. «Народолюбие» проявлялось в том, что эти люди в утвердительном смысле решили за крестьян ключевую дилемму Бытия – «хлебом ли единым жив человек?» - протестуя не против сохранения модуса крестьянской жизни, основанного на принуждении, а против того, что этот модус, по их мнению, недостаточно обеспечен в сравнении со временем крепостного права, т.е. полного рабства крестьян. Оно выражалась в упорном желании увековечить принудительные рамки уравнительно-передельной общины.
Все социалисты (идейные и стихийные) считали, что народу нужна не свобода, а прожиточный минимум. С их благословения с 1870-х гг. правительственные органы явно взяли курс на сохранение и расширение временных ограничений правового статуса крестьян, на превращение их в постоянные. Русскую интеллигенцию устраивало то, что жизнь и быт крестьян вообще во многом были выведены из сферы действия общегражданских законов. Это показывает, как она ценила свободу – правда, чужую, не свою! Крепостное сознание наших «народолюбцев» тут лезет изо всех дыр.
Нетрудно также видеть, что знаменитая своим цинизмом мысль Ленина – нравственно то, что служит интересам пролетариата, – не просто витала в воздухе до 1917 г. Для русской интеллигенции, вне зависимости от партийной маркировки, подобный подход был само собой разумеющимся и неотъемлемым элементом осмысления окружающего мира. Это, конечно, не было случайным. Ведь интеллигенцию не десантировали с летающих тарелок: «В этом своеобразном отношении к философии сказалась, конечно, вся наша малокультурность, примитивная недифференцированность, слабое сознание безусловной ценности истины и ошибка морального суждения»[ccxvii].
Это пример коллективного помешательства, поучительный для истории.
Так или иначе оппозиция сумела закрепить свое видение пореформенной России вообще и российской деревни, в частности, в массовом сознании, поскольку безраздельно господствовала в литературе и публицистике. Это видение, повторю, было полностью унаследовано, расширено и дополнено советской историографией, призванной легитимизировать переворот 25 октября 1917 г., ужасы Гражданской войны и «обычную» советскую жизнь. Именно так утвердилась довлеющая над нами до сих пор парадигма – революция есть логическое завершение изъянов пореформенной жизни России.
Этот фальшивый взгляд благополучно дожил до наших дней, капитально деформируя восприятие отечественной истории миллионами людей.
О настоящем голоде и голодном экспорте.
В заключение вернемся к теме семантической «инфляции» терминов. Тут есть как минимум два аспекта.
С одной стороны, как говорилось, без учета этого сюжета нечего и думать о понимании истории как таковой.
С другой стороны, в нашем конкретном случае она является частью намного более масштабной проблемы, актуализировавшейся в последние годы, и с этого мы и начнем.
Современное идейное противостояние в нашем обществе вылилось, в числе прочего, в сравнение, а часто – в противопоставление Российской империи и СССР.
Притом же постсоветская Россия, безусловно, проигрывает «застойной», поздней советской власти (той, которую иногда именуют «Сталин light») по целому ряду очень важных характеристик. Однако это вовсе не повод идеализировать последнюю.
Во-первых, постсоветская Россия, несмотря на видимые различия, вытекает из СССР так же естественно, как река из озера, и надо очень мало понимать в истории, чтобы этого не видеть. Во-вторых, то, что происходит в нашей стране последние 20 лет, наглядно демонстрирует, в частности, какого качества человеческий материал создавался советской властью. Просто то, что с нами происходит сейчас – еще одно доказательство ошибочности старой мысли о том, что «хуже быть не может». Увы, предела падению человечества нет, и «хуже» - в отличие от «лучше» - может быть всегда.
Старым и новым коммунистам необходимо выдать советскую власть за логическое завершение предшествовавшей истории России. Это чистой воды сознательная манипуляция общественным сознанием, и без того во многом потерявшим ориентировку, как это случается с самолетами. К сожалению, вся постсоветская история, как и пореформенная, подтверждает истинность мысли С.М. Соловьева – тюрьма не готовит людей для свободы.
Нынешнее манипулирование общественным сознанием капитально облегчается воистину неандертальским невежеством многих наших современников относительно собственной истории, особенно тех, кто учился в эпоху развала школьной системы. Не в последнюю очередь это касается именно пореформенного периода.
Я преподаю историю с 1980 г., и, подобно большинству коллег, могу написать трактат о процессе нарастающего гуманитарного (и не только) одичания населения нашей страны. Когда-то мы, наивные экзаменаторы, составляли в РГГУ «Зеленую книгу» из ляпов абитуриентов 1990-х гг. Теперь многие из них были бы, наверное, красными дипломниками…
Реалии советского времени адептами «Отца всех народов, кроме репрессированных», механически переносятся на пореформенное эпоху. Забавно, но даже те, кто по возможному только в постсоветское время недоразумению, претендуют на то, чтобы считаться профессиональными историками, не понимают различий в положении должностных лиц до и после 1917 г.
Дореволюционный министр торговли и промышленности не отвечал за объем выпуска стали и сельхозмашин, как министр земледелия не отвечал за размеры урожайности и валовых сборов – да и как они могли отвечать при тогдашних отношениях собственности? Это в СССР, где мало того, что «кадры решали все», так еще и земля была собственностью государства (какой милый эвфемизм – «колхозно-кооперативная форма собственности»!), а крестьяне – крепостными государства, за урожайность отвечали все по цепочке от председателей колхозов до секретаря ЦК по сельскому хозяйству через секретарей райкомов и обкомов. Потому как «плановое хозяйство»! Сверху тебе спустили план, выполнишь – поощряют, не справишься - накажут. А «Рязанское дело»?
Когда сопоставляют Империю и СССР, то иногда имперская власть представляется чуть более смягченным вариантом советского режима. Куда чаще, однако, советскую власть стараются трактовать как спасительницу 150-ти миллионов жителей Империи от нищеты, голодания и полуколониального прозябания и т.п. – в полном соответствии с «Кратким курсом истории ВКП(б)».
Стремление это понятное, но уж больно бесстыжее. Мы ведь никогда не узнаем, что на этот счет думают десятки миллионов людей, погибших после 1917 г., а также их неродившиеся дети, внуки, правнуки и праправнуки, с которыми мы все могли бы быть знакомы лично. Кстати, по независимым подсчетам демографов, не будь 1917 г., к середине ХХ в. население России (имперской или республиканской) равнялось бы минимум 350-ти, а то и 400 млн.чел.
К тому же идея «преемственности» не выдерживает элементарной критики. Никто, понятно, не спорит с тем, что каждый данный момент истории любой страны вытекает из предыдущего, но вовсе не так примитивно, как полагают адепты «светлого будущего». Поэтому когда не то, что в интернете, а на ЦТ всерьез сравнивают террор и голод в имперской России и в СССР – это не просто наглое вранье, это – высшая степень бесстыдства и самого натурального кощунства!
Мои слова в основном предназначены тем, кто родился в 1980-1990-х гг., а не тем «экспертам» моего возраста, которые на голубом глазу «вешают лапшу» по курсу истории КПСС Пономарева в СМИ и на телевидении аудитории, которая в силу недостатка знаний объективно не в состоянии поймать их за руку. Впрочем, у этой возрастной публики есть и прилежные ученики – это явно говорит о наличии спроса на такие фальсификации.
Однако История – не ток-шоу, и здесь модный фокус со всенародным якобы голосованием не проходит.
Смею уверить слушателей, что все прегрешения царизма, были весьма подробно описаны и расписаны в обычных советских школьных учебниках, найти которые и сейчас не очень сложно. И о миллионах, умерших от голода при царизме, Вы не найдете там ни слова, хотя советская власть была очень заинтересована в обличении самодержавия.
Видимо, сейчас кто-то в этом заинтересован еще больше.
Так вот, «надо обладать очень медным лбом или очень крупным невежеством, чтобы смешивать два такие разнородные … понятия» (К.Ф. Головин)[ccxviii], как пореформенную абсолютную монархию и тоталитарный режим с мощнейшим репрессивным аппаратом, с «Большим террором» (не говоря о «среднем» и «малом»), с ГУЛАГом и т.д., о которых в советских учебниках не было ни слова.
О чем тут говорить?
Трем последним Романовым до Политбюро было «как до Луны», как Людовику XIV, гордо заявлявшему, что «государство – это Я», до его младшего современника – Петра I. «Король-солнце», как говорится, просто «мелко плавал» в сравнении с Петром Алексеевичем. Попробовал бы он построить не то, что Петербург, но даже Таганрог или флот в Воронеже (условные), выкопать пару каналов петровскими методами! Бастилию тогда разломали бы намного раньше!
Александр II, конечно, нарушил в ходе реформы 1861 г. отношения собственности, как они были установлены Жалованной грамотой дворянству Екатерины II, и заставил помещиков продать крестьянам землю. Но сделано это было в высших интересах страны, для того, чтобы не выпускать крестьян в новую жизнь нищими. Ведь поначалу планировалось безземельное освобождение. И наделение крепостных землей у нас 150 лет именуется «грабительской реформой»!
Большевики же походя обокрали всю страну – они просто отменили собственность на землю – в принципе – исходя из якобы «интересов пролетариата и беднейшего крестьянства».
Давайте с самого начала – «Декрет о земле» упразднил частную собственность на землю, естественно, без всякой компенсации. Это была команда «фас» не только в отношении помещичьего землевладения, стихийная экспроприация которого началась еще до 25 октября 1917 г.
Часто ли мы задумываемся над тем, что наряду с помещиками лишились права собственности на землю и миллионы крестьян? Разумеется, де-юре собственниками были не все крестьяне, как и сейчас еще не все собственники своих квартир. Но де-факто они ими были, даже если оставались в общине – ведь государство постановило, что с 1 января 1907 выкупная операция закончилась. Таким образом, стоило только крестьянину подать соответствующее заявление, и он получал документы собственности, хотя бы личной крестьянской.
В итоге усилия трех поколений сотен – в сумме – миллионов крестьян по выкупу своих земель пошли прахом, так же, как и тех крестьян, кто за 55 лет после 1861 г. купил миллионы десятин помещичьей и государственной земли, выплачивая за нее сотни миллионов рублей, не говоря о столыпинских хуторянах. Эти люди уже хорошо понимали, что такое частная собственность!
Оказывается, можно было полвека пить водку и ничего не делать, а потом поучаствовать в «черном переделе»!
Люди, к сожалению, по природе – мародеры, и крестьянам бросили кость в виде возможности пограбить помещиков. Уверен, что многие задумались о Возмездии, когда через 12 лет грянул «Великий перелом», коллективизация, и землю у них отобрали в «колхозно-кооперативную собственность». Дальше нужно пояснять?
В связи с этим нельзя также не вспомнить миллионы килокалорий праведного обличительного пафоса, израсходованного на тему «насилия» в ходе аграрной реформы Столыпина. Однако не прошло и семи лет после убийства Петра Аркадьевича, как Россия узнала, что такое настоящее насилие.
Можно, конечно, сказать, что у каждого времени свои представления обо всем, в том числе и о насилии. Конечно, немногие до 1914 г. могли представить, что возможен «Декрет о земле» и его реализация, система заложничества, комбеды, продотряды и другие компоненты Кошмара, в котором оказалась страна после 25 октября 1917 г.
Однако в данном случае это не вполне верно, поскольку с лицемерием у русской интеллигенции все было в порядке задолго до революции. Журнал «Освобождение», из которого выросла либеральная якобы партия кадетов, в редакционной статье объявлял: «Мы не принадлежим к числу людей, из лицемерия или недомыслия клеймящих событие 1-го марта (убийство Александра II – Б.М.) и позорящих его виновников. Мы не боимся открыто сказать то, что втайне известно всей искренней и мыслящей России, а именно, что деятели 1-го марта принадлежат в лучшим русским людям»[ccxix]. Красный террор, напомню, кадеты не осуждали. А неуклюжие и часто бесплодные попытки отдельных земских начальников «надавить» на сход и получить благоприятный приговор трактовались «народолюбивой» интеллигенцией как «насилие».
Такие вот двойные стандарты – людей убивать можно, а настаивать на том, чтобы крестьянин, решивший выйти из общины, получил разрешение соседей, - нельзя, это насилие.
Вообще с фарисейскими поношениями П.А. Столыпина, которые в еще большем масштабе развернулись в советское время и продолжаются по сей день, по уровню двуличия немногое может сравниться. Я уже писал о том, что, строго говоря, нужно обладать весьма чувствительной гражданской совестью, чтобы после «Великого перелома», «Большого террора» и других ужасов советского ХХ века упрекать Столыпинскую реформу в насилии. Особенно умиляет, когда такие упреки раздаются со стороны членов той партии, которая попросту устроила коллективизацию! Горестные стенания о «разрушении общины» особо впечатляют на фоне станиц на «черных досках»
Вообще, уровень «разрухи в головах» (М.А. Булгаков) наших сограждан зашкалил так давно и прочно, что для ее измерения нужно изобретать особый прибор.
А теперь о «трудностях перевода» одной эпохи на «язык» другой. Их проще всего пояснить понятным всем примером. Предположим, мы говорим любимому человеку «люблю», интересуемся степенью взаимности, и если слышим то же слово в ответ, то успокаиваемся. Однако всегда ли наш партнер вкладывает в эти пять букв точно тот же смысл, то же душевное богатство, ту же широту грядущей перспективы (или отсутствие таковой) и т.д., что и мы? Весьма часто это не так.
Мысль о том, что дореволюционное представление о голоде не очень совпадает с моим, у меня возникла в 1983 г., когда я занимался сахарной промышленностью, одной из ведущих по капиталам и по стоимости производимой продукции в Империи. До революции порядка 70-75% сахара потреблялось в виде рафинада, остальное приходилось на песок, который потребляли горожане, те, кого в источниках называли «средним классом потребителей» (крестьяне считали песок неэкономичным продуктом – сыплется). Обычная разница в цене между песком и рафинадом составляла примерно рубль за пуд с тенденцией к уменьшению этой разницы. Притом, что, как говорилось, в 1906-1914 гг. цены рафинада в среднем снижались 18 на коп/пуд ежегодно.
В 1909 г. в очередной раз распалось картельное соглашение рафинёров, то есть производителей рафинада, которые не смогли договориться о квотах производства. После этого каждый заводчик произвел рафинада столько, сколько мог и хотел. За 1909-1910 операционный год, когда не было нормировки, выработка рафинада выросла на 17% (!)в сравнении с 1908-1909 г. и превысила, как говорят сейчас, психологический максимум в 50 млн.пуд., а потребление - на 10%. Цены, понятно, значительно снизились. В то же время в стране стала ощущаться нехватка песка, во-первых, из-за неурожая свекловицы, а, во-вторых, потому, что рафинеры внепланово изъяли с рынка более 7 млн.пуд. песка.
Сложилась парадоксальная ситуация. С одной стороны, в ряде городов «нельзя было найти какого-нибудь вагона песка», а с другой, рынок был буквально завален рафинадом, который дешевел с каждый днем. В № 30 еженедельного «Вестника сахарной промышленности» появилась, например, такая телеграмма из Варшавы от 22 июля 1910 г.: «На истекшей неделе на нашем рынке замечался давно не бывалый факт при продаже сахара для местного потребления. Здешние потребители, видя, что песок крупного и среднего кристалла сравнялся в цене с кусковым сахаром, стали покупать разные дешевые сорта последнего и толочь таковой на песок (для варки варенья – М.Д.)… Тенденция с кусковым сахаром несколько лучше по вышеуказанной причине и спрос довольно хорош».
И вот эта ситуация в тогдашней прессе совершенно серьезно именовалась «сахарным голодом»!!!
Я, понятно, не хочу сопоставлять этот слегка водевильный для нас эпизод с трагедией 1891 г. (отмечу компетентное мнение Б.Н. Миронова о том, что бОльшую часть жертв этого катаклизма выкосила холера, которую не умели тогда лечить). Однако он заставляет задуматься о многом. Нельзя не отметить здесь также определенную бедность русского языка в описании такого сегмента действительности как «голод». Английский язык, например, дает куда большую дифференциацию данного понятия.
В те же годы я узнал, что если цена пуда железа вырастала, положим, на 0,2 коп/пуд, то в стране немедленно начинался «металлический» голод. То есть, в предвоенной России это слово было дежурным обозначением малейшего нарушения ценового статус-кво в сторону удорожания. Позже, я думаю, очень многие журналисты осознали, что не нужно было некоторые слова употреблять всуе, а то ведь мысли и слова имеют тенденцию к материализации.
Сказанное позволяет утверждать, что представления людей конца XIX - начала XX вв. о голоде и сопряженных с ним бедствиях народа весьма отличается от наших современных, воспитанных на историческом опыте советской эпохи.
Этот опыт, напомню, включает миллионы голодных смертей во время Гражданской войны, голод 1921 г., унесший свыше 5 миллионов жизней, 7-8 миллионов жертв голода 1932-1933, миллион умерших в голодные 1946-1947 гг. О многих и долгих годах полуголодного существования наших ближайших родственников и говорить не приходится.
Всегда нужно иметь представление о мере вещей, в истории особенно.
У каждой эпохи свой порог страданий. Тем людям, о тяжелой жизни которых на рубеже веков трубило «передовое общество» и которые доживут до 1917 г., еще только предстояло узнать, каков будет российский ХХ век, что, увы, не делает их страдания в начале этого века ненастоящими. Однако, анализируя неурожаи и голод в пореформенное время, мы должны иметь ясное понимание того, что самые страшные испытания в русской Истории были еще впереди.
После 1917 г., когда дореволюционные представления о том, что такое голод, к несчастью, серьезно изменились.
Для нас принципиально важно уяснить, как менялась реакция Власти на эти вызовы. Царский режим тратил в отдельные годы, например, в 1891 г. на продовольственную помощь суммы, сопоставимые с расходами на оборону страны, он кормил, точнее «прокармливал» миллионы людей, число которых в сумме превышало население некоторых западноевропейских стран, он открывал тысячи столовых и пунктов медицинской помощи, он предоставлял возможность нуждающимся заработать себе на пропитание, он выдавал хлеб и деньги в ссуду, а затем прощал долги, и т.д., притом же его альтруизм прямо воспитывал социальное иждивенчество.
Истерики русской интеллигенции по поводу «народных бедствий» и вины правительства в огромной степени были популистской демагогией даже и по представлениям того времени. У насквозь лицемерной интеллигенции с двойными стандартами, как говорилось, проблем не возникало.
Имперское правительство тратило сотни миллионов рублей на продовольственную помощь, в то время как они могли быть потрачены на многое другое, что было куда полезнее социального иждивенчества – на оборону, например, на открытие столь нужных стране военных училищ, на всеобщее начальное образование, на новые железные дороги, да мало ли на что!
А подходы Советской власти, «Власти рабочих и крестьян», как она себя именовала, к рассматриваемой проблематике наглядно характеризует следующая информация
Сталин, разгромив оппозицию внутри ВКП (б), использовал идеи «левых», т.е. троцкистов, о том, что «первоначальное социалистическое накопление», необходимое для создания социалистической индустрии, следует получить «за счет внутренней колонии – крестьянства» (Преображенский). В этом – основная причина коллективизации и ее гигантских жертв.
«Великий перелом» и форсированная индустриализация, как говорилось уже, сопровождались самым настоящим голодным экспортом, безо всяких кавычек и извращения элементарных понятий, которые детям объясняют в дошкольном возрасте. Власть насильственно отбирала у крестьян сельскохозяйственные продукты, а затем, пользуясь тем, что внешняя торговля была ее и только ее монополией, продавала награбленное заграницей. На эти деньги советское правительство покупало оборудование целых заводов, флагманов пятилетки, оплачивало стоившие миллионы долларов услуги Альберта Кана, «архитектора индустриализации», приглашало в СССР иностранных специалистов, обучало на эти деньги сотни советских инженеров за рубежом и т.д. Страшные события 1932-1933 гг., унесшие от 7 до 8 миллионов жизней, – пример, насколько мне известно, не имеющий аналогов в мировой истории.
Здесь есть принципиально важный момент. Статистика не подтверждает мнения, что именно экспорт хлеба был особенно важен для закупок импортной техники. Максимальная выручка за вывоз хлеба – 883 млн.руб. – была получена в 1930 г. В том же году выручка за экспорт нефтепродуктов и лесоматериалов составила 1430 млн.руб. Еще почти 500 млн.руб. дали пушнина и лен. Затем мировые цены на зерно упали, и суммарный его вывоз в 1932-1933 гг. принес лишь 389 млн.руб., а лесоматериалов и нефтепродуктов – почти по 700 млн.руб. Вывоз пушнины в 1933 г. по стоимости превысил вывоз хлеба.
Заслуживает внимания следующий комментарий этой ситуации: «Подобные факты заставляют еще раз подумать над тем, как Сталин, Молотов, Каганович и другие политики изыскивали средства на нужды индустриализации. В 1926 г. генсек убеждал партию и народ, что нравы помещичье- буржуазной России («Сами недоедим, а вывозить будем») ушли в прошлое. Он и позднее регулярно говорил о преимущества социалистической индустриализации, связанных, в частности, с неуклонным ростом благосостояния рабочих, всех трудящихся. Какая же катастрофа заставила его изменить мнение в годы пятилетки, особенно в 1932-1933 г.? Неуемное желание поддерживать провозглашенные темпы? Но выручка за хлеб уже не могла ничего изменить, а сохранение зерна внутри страны в тот трагический час спасло бы жизнь многим нашим людям.
Напрашивается и другая тяжелая мысль. Зерно изымалось у крестьянства по баснословно низкой цене, а увеличение экспорта нефтепродуктов и других видов прибыльной продукции требовало иных расходов и усилий. Вот и шли по линии наименьшего сопротивления. А ведь понимали, что это преступление, и скрывали его тщательно. Ни в одной из газет того времени о голоде не было сказано ни одной строчки»[ccxx]
В меньшем масштабе ситуация 1932-1933 гг. повторилась во время голода 1946-1947 гг., унесшего жизни миллиона человек как минимум, когда 2,5 млн.тонн хлеба ушло в страны будущей «социалистической демократии».
Вот что об этом пишет В.Е. Зима: «Засуха 1946 г. в зерновых районах России, Украины, Молдавии привела к тому, что в целом по стране собрали 4,6 ц зерна с гектара, т.е. меньше чем в 1944-1945 гг. В создавшейся обстановке правительство использовало засуху для применения жестких мер продразверстки, заставив колхозы и совхозы сдать государству 52% урожая, т.е. больше чем в годы войны. Государственные поставки зерна составили в 1946 г. 17,5 млн. т, что было на 2,5 млн. т ниже уровня 1945 г. и в два раза меньше чем в 1940 г. Собранного количества зерновых с учетом имевшихся запасов и резервов было достаточно для обеспечения всего населения страны.
Решив максимально сохранить накопленное, правительство избрало иной путь. Осенью того же года сняли с карточного снабжения 28 млн. рабочих и членов их семей, живших в сельской местности. Всего в конце 1946 г., включая колхозников, не было обеспечено хлебом более 100 млн. человек. Практически миллионы людей не были защищены от голода, свирепствовавшего с ноября 1946 г. по август 1947 г. в областях Черноземной полосы, Средней и Нижней Волги, Южного Урала, Западной Сибири, Украины и в соседних с ней областях Белоруссии, Молдавии…
Обезлюдевшему, разоренному селу был не по силам завышенный план весеннего сева 1946 г., завершившегося к тому же с большим опозданием; осенью низкий урожай зерновых не смогли убрать в срок. Поступление зерна на рынок в 1947 г. по сравнению с 1946 г. сократилось в 1,7 раза. В результате хлеба выпекали в 3 раза меньше, чем в довоенном 1940 г…
Вслед за сокращением поступлений хлеба на внутренний рынок в сентябре 1946 г. были повышены в 2-2,5 раза, розничные цены на хлеб и другие продовольственные, а заодно и на промышленные товары, распределявшиеся по карточкам.
С помощью карточной системы огромную массу сельских жителей, составлявших 65% общей численности населения, изолировали от государственной торговли. Председателям колхозов и секретарям сельсоветов запрещалось выдавать справки и документы людям для поездки в города с целью покупки продовольствия… Такая политика продразверстки, примененная к колхозам и совхозам, дала возможность государству собрать достаточное количество продовольствия для нормированного снабжения населения городов и обеспечить пополнение резервов, но тем самым она обрекла на массовый голод жителей деревни. На страницах газет тех лет писали о трудностях и путях их преодоления, о том, что "без серьезных жертв невозможно ликвидировать тяжелое наследие войны". Сообщалось о засухе, но ни слова о голоде.
Непризнание факта голода в стране позволяло правительству пренебрегать организацией необходимой продовольственной помощи населению…
Глава тогдашнего правительства Украины Хрущев в своих воспоминаниях пишет, что сообщал Сталину о голоде и людоедстве зимой 1947 г., но ответом был лишь гнев вождя: "Мягкотелость! Вас обманывают, нарочно докладывают о таком, чтобы разжалобить и заставить израсходовать резервы"[ccxxi].
Это искреннее, жуткое потрясение верного ленинца, 1-го секретаря КП(б) Украины Н.С. Хрущева дорогого стоит. Легко представить, чего ему, имевшему к 1946 г. ясное представление о характере Сталина, стоил этот звонок!
Более того, Сталин отказался от продовольственной помощи, которую СССР продолжал получать, хотя после войны и в меньшем размере, по линии Советского общества Красного Креста и Красного Полумесяца (СОКК и КП). Когда на Западе стало известно о начавшемся в 1946 г. массовом голоде, то в течение 1946/47 г. американский Красный Крест, в основном благотворительная организация Рашен Релиф (США), направила в СССР грузов на 31 млн. долларов. Это была самая крупная помощь, направленная в СССР во время голода. Кроме того, «под предлогом помощи жертвам войны (иначе советская сторона подарки не принимала) поступили сотни тысяч посылок из Аргентины, Дании, Ирана, Швейцарии, Швеции и др…
Советское правительство с подозрением относилось к послевоенной помощи и искало предлог для отказа, что не раз и делалось.
Направленные в СССР по линии обществ Красного Креста грузы распределял Совмин СССР. Поскольку помощь часто обезличивалась и передавалась по другим адресам, а жертвователи не получали вразумительных ответов об ее участи, то за границей распространились слухи, что посылаемые в СССР подарки расхищаются.В мае 1947 г. безадресные поступления подарков по линии Красного Креста прекратились и направлялись только грузы целевого назначения.
Тому немало способствовало мнение советского руководства о нецелесообразности организации сбора средств в пользу СССР, что могло бы быть использовано Западом "для демагогической пропаганды". Министерство иностранных дел рекомендовало исполкому СОКК и КП под благовидным предлогом отказаться от предлагаемой помощи.
Советское правительство продемонстрировало Западу, что СССР способен сам оказывать помощь тем, кто в ней нуждается. В ответ на просьбы со стороны Болгарии, Румынии, Польши, Чехословакии в эти и другие страны в 1946-1947 гг. из Советского Союза было отправлено 2,5 млн. т зерна.
Иначе говоря, руководство страны сознательно пошло на голод, сохранив, а осенью 1947 г. на 80-90% пополнив запасы зерна. Таким же методом производились накопления других продуктов питания и промтоваров к предстоявшим 16 декабря 1947 г. отмене карточной системы и денежной реформе»[ccxxii].
У нас есть возможность конкретизировать ситуацию вокруг голода на Украине и обращения Хрущева Сталину: «В 1946 г. в год сильнейшей засухи, украинские колхозники должны были сдать государству 400 млн.пуд. (7,2 млн.тонн) зерна. Эта цифра, как и большинство других плановых заданий, произвольно была установлена и никак не соотносилась с действительными возможностями украинского сельского хозяйства. Отчаявшиеся крестьяне слали письма украинскому правительству в Киев и союзному в Москву, умоляя прийти им на помощь и спасти от голодной смерти. Хрущев, который был в то время первым секретарем ЦК КП(б)У после долгих и мучительных колебаний (он опасался быть обвиненным в саботаже и потерять свое место) все же послал письмо Сталину, в котором просил разрешить временно ввести карточную систему и сохранить продовольствие для снабжения сельскохозяйственного населения. Сталин в ответной телеграмме грубо отверг просьбу украинского правительства. Теперь украинских крестьян ожидали голод и смерть. Народ начал умирать тысячами. Появились случаи каннибализма. Хрущев приводит в своих мемуарах письмо к нему секретаря Одесского областного комитета партии А.И.Кириченко, посетившего в зиму 1946-1947 года один из колхозов. Вот, что он сообщал: «Я увидел ужасную сцену. Женщина положила трупик своего собственного ребенка на стол и разрезала его на куски. Она безумолчно говорила, когда это делала: «Мы уже съели Манечку. Теперь мы засолим Ваничку. Это поддержит нас некоторое время». Можете Вы себе это представить? Женщина сошла с ума на почве голода и разрубила собственных детей на куски!». Голод бушевал на Украине.
Однако Сталин и его ближайшие помощники не желали считаться с фактами. На Украину был послан беспощадный Каганович в качестве первого секретаря ЦК КП(б)У, а Хрущев временно впал в немилость, был перемещен на пост Председателя Совнаркома Украины. Но никакие перемещения не могли спасти положения: голод продолжался, и он унес около миллиона человеческих жизней»[ccxxiii].
И при этом миллионы тонн зерна, напомню, вывозились в страны будущей народной демократии. А что творилось в 1932-1933 гг., когда распухшие от голода люди стали привычной частью привокзальных пейзажей, а через порты и таможни на экспорт шел поток продовольствия?
До каких же глубин цинизма нужно опуститься, чтобы после этого десятилетиями твердить о «голодном экспорте», о «проклятом царизме», а в наши дни – и о «миллионах православных душ», якобы умерших от голода при П.А. Столыпине?!
Воистину – сон разума…
* * *
Прежде чем подводить итоги, необходимо проговорить еще одну важную вещь.
На протяжении 160 страниц данного текста я ни слова не сказал о реальных промахах Власти. И может создаться неверное впечатление, что у интеллигенции не было справедливых поводов для недовольства и даже возмущения. Конечно, были, и немало.
Однако я, несомненно, выступаю как защитник исторической власти Российской империи. Слишком долго эпоха рассматривалась и оценивалась только с точки зрения тех, кто намеревался эту власть уничтожить, не желая идти ни какие компромиссы. На тему «Долой самодержавие!» в вариантах, изложенных выше, написана библиотека в тысячи томов. О том же, что эта Власть – при всех своих исторически обусловленных недостатках – делала для народа и для страны, и каковы были перспективы страны – в лучшем случае сотни страниц. Поэтому баланс, полагаю, требует исправления.
Прежде всего, хочу обратить внимание на то, что целый ряд важнейших явлений эпохи Александра II представляется труднообъяснимым, если хотя бы ненадолго отвлечься от привычной со школы их трактовки.
По своему масштабу Великие реформы были явлением беспрецедентным в европейской истории, и при этом они были проведены мирно, без революционных и иных потрясений. Это само по себе – лучшее свидетельство адекватности преобразований потребностям жизни. Напомню, что в те же годы в США освобождение черных рабов вызвало Гражданскую войну, унесшую жизни более чем полумилллиона человек.
Казалось бы, Власть, решившаяся на преобразования, которые дали новую и неизмеримо более свободную жизнь многомиллионному населению громадной страны, избавив ее от позора крепостничества, которые должны были позволить России взять масштабный Реванш у Истории, - эта Власть должна и обязательно будет пользоваться поддержкой своих подданных.
Однако на деле вышло ровно наоборот. Общество, которое, как считается, «задыхалось» под «прессом» николаевского режима и которому Александр II дал возможность дышать полной грудью, не только осталось этим недовольно, но в большой своей части встало на путь систематической оппозиции, поддерживая тем самым рост экстремизма в стране. Реформы сопровождались формированием самого радикального в тогдашнем мире революционного движения, а завершилась эпоха Великих реформ варварским убийством Царя-Освободителя.
Традиционный ответ о «грабительской реформе» как первопричине этих трагических событий абсолютно несостоятелен и никак не объясняет происшедшее, поскольку рост оппозиционных настроений и радикализма начался до 19 февраля 1861 г. и лишь достиг первого пика в начале 1860-х гг. При этом очевидна объективная невозможность понять за несколько лет, прошедших после освобождения, насколько изменилось положение крестьян и в какую сторону.
Но даже если принять тот взгляд, что реформа ухудшила экономическое положение крестьян, значит ли это, что им было бы лучше оставаться в крепостном состоянии?
На каком основании горстка – относительно 60-миллионного населения Империи – молодых людей, не выражающих ничьих интересов, кроме собственных (в чем они убедятся в 1870-х гг.), считает возможным ставить себе задачу свержения исторической Власти, насчитывающей тысячу лет, и призывать к уничтожению императорской семьи, чиновников и дворянства, а в какой-то момент от призывов перейдет к действиям?
Неясно также, почему эти люди называют себя «передовой» интеллигенцией, и какие критерии определяют принадлежность человека к этой категории людей, умеющих читать. Входит ли в их число, например, согласие на гибель невинных, если это может помочь уничтожить семью Александра II? Является ли доказательством прогрессивности мышления одобрение убийства десятков ни в чем не повинных людей, хотя бы и состоящих на государственной службе, а затем и самого императора?
Вместе с тем совершенно очевидно, что русская интеллигенция при всей извращенности ее позиции, а, возможно, именно в силу оной, – явление не случайное в нашей истории.
Не могу не привести мыслей на этот счет Б.Н. Чичерина:
«В то время, как мы были заняты своею работою (реализацией Великих реформ – М.Д.), в России росло движение, которое должно было иметь роковое влияние на ее судьбу.
Нигилизм от пропаганды перешел в действие.
Ревнители произвола приписывают его развитие преобразованиям Александра II и связанному с ними ослаблению правительственной власти.
Предыдущее изложение показывает, что еще до преобразований в 1861 году нигилизм был в полном разгаре. Гнет николаевского царствования накопил горючие материалы; брожение, вызванное Крымскою войною, дало им новую силу.
Внезапное облегчение тяжести, последовавшее в новое царствование, обнаружило только то, что таилось внутри. Долго сдавленное общество, выпущенное на свежий воздух, шаталось, как человек, вышедший из многолетней тюрьмы и впервые увидевший свет божий.
Бродячие элементы всплывали наверх и увлекали умы, в особенности молодежи. В то время уже издавались прокламации, взывавшие к истреблению всех высших слоев общества. Чернышевский держал в своих руках все нити этого движения, организуя и поджигая своих единомышленников.
Последовавшие затем великие реформы могли удовлетворить и привязать к правительству разумных людей; но социал-демократам, мечтавшим о разрушении всего общественного строя, они казались ничтожеством. Ссылка Чернышевского и Михайлова произвела только временную остановку; затеянное ими дело продолжалось. В Швейцарии образовался притон русских революционеров, которые, при удобстве сообщений, могли посылать своих эмиссаров, куда хотели, В самой России сложилась подпольная организация, которая везде имела свои разветвления. Выстрел Каракозова обличил их замыслы.
Наступила реакции, но реакция, не руководимая государственным смыслом, не опирающаяся на разумные элементы общества, а чисто полицейская, и притом бестолковая. Начались произвольные аресты массами, одиночное тюремное заключение без суда, административные ссылки, которые еще более озлобляли свои жертвы и разносили пропаганду но самым отдаленным краям России. Нигилисты представлялись мучениками своих убеждений...
Выстрел Веры Засулич послужил сигналом к целому ряду политических преступлений. Сначала пошли убийства в провинции, затем сам шеф жандармов Мезенцев был убит среди белого дня на улицах Петербурга… Наконец, последовал ряд покушений на жизнь государя: взрыв железнодорожного пути, учиненный Гартманом, взрыв Зимнего дворца…
Благодушного монарха, совершившего величайшие дела, заслужившего беспредельную благодарность всех русских людей, любящих свое отечество, травили как дикого зверя»[ccxxiv].
«Казалось, вся энергия, к которой способен русский человек, сосредоточилась в этом скопище для дела чистого безумия. Подобно тому, как сумасшедший проявляет иногда изумительную хитрость в достижении своих бессмысленных целей, русские нигилисты как будто направили весь свой ум и всю свою волю на то, чтобы сбить Россию с правильного пути, водворить в ней полный хаос и тем самым, в конце концов, вызвать самую суровую реакцию.
Одно время потерявшее голову правительство думало обратиться к содействию общества. Призванный к власти Лорис-Меликов хотел успокоить умы либеральными уступками. Печать вздохнула свободнее; множество ссыльных были возвращены. Изготовлен был даже проект созыва выборных лиц для совещания по законодательным вопросам.
Но безумные нигилисты не дали совершиться этому делу.
Убийство царя положило конец всяким либеральным начинаниям.
С невыразимым чувством скорби и стыда вспоминает русский человек об этом страшном событии. Государь, даровавший свободу многим миллионам своих подданных, впервые внесший в Россию неведомые ей дотоле начала права и закона, совершивший в короткое время величайшие преобразования, о каких повествует всемирная история, пал, злодейски растерзанный убийцами, вышедшими из недр облагодетельствованного им народа. В этом выразились не только вся умственная тупость, но и все то нравственное безобразие, которыми отличался русский нигилизм. Это безобразие клеймил еще Герцен в женевской эмиграции, в выражениях, не поддающихся печати; оно вполне выразилось в процессе Нечаева. Убийство царя раскрыло всю его глубину.
Только при отсутствии всякого нравственного чувства можно выставлять нигилистов людьми, стремившимися к идеалу; это было не более как отребье русского общества.
Однако Россия не может снять с себя нравственной ответственности за дело, совершенное собственными ее сынами. Мы все до некоторой степени солидарны с теми явлениями, который происходить среди нас.
Злодеяние 1-го марта обнаружило всю ту бездну зла, которое накопилась в русском обществе.
Если легкость, с которою совершились и усвоились великие преобразования Александра II, показывали в нем присутствие здоровых элементов, способных идти по пути просвещения и прогресса, то нигилистическое движение раскрыло те гнилые соки, которые, вскормленные и сдавленные предшествующим гнетом, обратились во внутренние нарывы, заразившие весь организм. Россия должна была понести за это кару; она явилась в виде реакции. Безумие принесло свои плоды… оно сообщило движению попятный ход.
Реакция, всегда и везде, составляет неизбежное последствие появления на сцену крайних элементов; это — общий исторический закон»[ccxxv].
Из сказанного ясно, что корень зла был в самом русском обществе, в наследстве крепостничества, накопленном не только за царствование Николая I, но и за всю предшествующую историю.
Проще говоря, в качестве человеческого материала, которое рождало крепостническое общество.
Итак, в условиях задачи было дано: во-первых, Власть, обладающая исторически сложившимися навыками и умениями, и не имеющая никакого опыта свободного правления, т.е. не в жанре «тащить и не пущать».
Во-вторых, общество, задавленное веками, а особенно 30-летним предшествующим гнетом, и также не представляющее жизни вне указанного жанра.
Веками оно было приучено или трепетать или повелевать, или бояться, или видеть страх, (иногда вперемешку с холопским подобострастным восхищением) в глазах других. Поэтому, когда ему разрешили не бояться, оно растерялось. И набросилось на того, кого боялось раньше, т.е. на Власть.
В нравственном смысле это общество было холопским, оно не могло адекватно воспринимать шаг Власти к себе навстречу. Для того, чтобы оценить протянутую тебе вчерашним «недругом» руку и пожать ее, надо обладать известным минимумом душевного благородства, а его-то и не было. Были века холопства, а значит, стремление унизить тех, кто тебя унижал вчера и позавчера. Разин, Пугачев и дворцовые перевороты – из этой серии. Равно как расстрелы и «брезенты» для офицеров в 1917 году.
В идейном плане это общество было не самостоятельно и жило отраженным «Светом с Запада», воспринимая новые идеи, как очередную истину в последней инстанции (при всей ненависти к Западу). В 1820-1830-е гг. все «отморозки» всех стран получили страшное универсальное оружие – социализм вкупе с материализмом и атеизмом. Это оружие становится адекватной формой для сведения счетов с любой Властью за века унижения. Форма, в которой эти счеты сводятся, зависят от меры культуры общества и меры предшествующего унижения.
В России культуры было очень мало, а памяти об унижениях очень много. При этом 85% населения страны составляли безгласные пока крестьяне. Так что все действие разворачивалось внутри 10-15% грамотного населения.
Здоровая часть общества приветствовала реформы Александра II, начав Историю России с чистого листа. А остальные просто не поняли, что можно начать жить заново, ими двигало озлобление, и радикалы удовлетворяли их потаенным чувствам. В теории можно было, конечно, благодушно продолжать реформы и после выстрела Каракозова, делая вид, что ничего не случилось. Но как это можно представить на практике?
Напомню уже приводившуюся выше мысль В.А. Маклакова о том, что «Александр II заплатил своей жизнью не за свои ошибки и колебания, а за политику своего отца… Когда преемник самого законченного из самодержцев Николая I начал эру Реформ, накопленное против порядков его отца озлобление развязало внизу революционные настроения и дерзания»[ccxxvi].
Со временем события уже обрели свою внутреннюю логику, и тут мира быть не могло. Следствием этого стала совершенно абсурдная ситуация, имевшая, насколько мне известно, место только у нас.
После 19 февраля 1861 г. Россия начала очень непростой путь от вековой деспотии к общегражданскому обществу, начала свой путь модернизации. Повсюду в мире образованный класс был двигателем этого процесса. Его представители – носители знаний и умений, носители Квалификации выступали едва ли не важнейшим фактором поступательного развития. И только у нас большая часть интеллектуальной «элиты» не только не участвовала в процессе преобразования своей страны, но, напротив, была куда более страшным ее противником, чем все страны «Тройственного союза» вместе взятые. В частности, потому что те были чужие, а эти – как бы свои. Именно как бы.
Когда-то Л.Я.Гинзбург, мудрый младший современник рассматриваемой эпохи, заметила следующее: ««Многие большие люди русской культуры не хотели революции, осуждали революцию. Но несогласие с существующим было опытом всей русской культуры. Все мыслящие были против, так или иначе, – и славянофилы, и Достоевский, и Владимир Соловьев… Русский интеллигент находил комплекс несогласия в себе готовым, вместе с первыми проблесками сознания, как непреложную данность и ценность. Потом уже речь шла о том, как совместить это с другими ценностями, даже противоположными…
Интеллигенция как группа в деле освобождения народа имела свой групповой стимул – социальной активизации или даже реальной власти. Но каждый в отдельности субъективно совершал этический акт, приобщаясь к делу обделенного брата. Вернем долг, обделенному нами брату! – который, может быть, уничтожит нас с нашей культурой вместе» [ccxxvii].
Конфликт с государством, развязанный интеллигенцией, имел сложнейшую партитуру и трагический финал – для всех.
Государство и интеллигенцией боролись за народ, который до поры был безгласным и не сказал своего слова.
Политика правительства демонстрировала народу, кто действительно думает о его интересах.
Интеллигенция (и не только явно социалистическая) натравливала народ на помещиков, потакая самым низменным чувствам крестьянства и думая, что так ей удастся свалить правительство.
Во время революция 1905-1906 гг., которая была прямым следствием «несчастной войны» (С.Ю. Витте) и, понятно, агитации, крестьяне ясно продемонстрировали, чего они хотят – земли.
Однако Власть оказалась не так слаба, как бы того хотелось интеллигенции, и отвергла «шариковский» вариант решения аграрного вопроса – взять все, да и поделить – который доминировал в умах не только крестьян, но и множества людей, как бы обремененных дипломами о высшем образовании (и каком!!!)
Она предложила свой вариант решения вопроса о земле – тот, который соответствовал не представлениям крестьян о справедливости, родившимся в средние века, а стандартам современного общества начала ХХ в., претендующего на ведущие позиции в мировой политике.
Она позволила крестьянам стать собственниками своей земли и попробовать другую жизнь. И она не сомневалась в том, что крестьяне вполне способны воспринять и оценить эту идею, что они не то стадо, которое интеллигенция мечтает погнать на, условно говоря, социалистический водопой.
Об этом варианте разрешения аграрного вопроса много лет говорили представители «партии здравого смысла», но их правота подтвердилась только сейчас.
Интеллигенция могла бесноваться по отработанным за десятилетия трафаретам и считать себя важной и «народолюбивой», пока не заговорил этот самый народ.
А он – заговорил, и интеллигенция услышала от него совсем не то, о чем мечтала.
Крестьяне поддержали реформу П.А. Столыпина. Да, разумеется, не сразу и не все, и было бы очень странно, случись наоборот. Это только в мечтах о светлом будущем на сон грядущий или за кружкой пива (в европейской «социал-демократической пивной» - был у русских социалистов такой вариант «шоковой терапии») предполагается, что люди меняются на следующий день после выхода декретов.
Но – по официальным данным, с момента открытия Землеустроительных комиссий до 1 января 1916 г. в них поступили ходатайства о землеустройстве от 6174457 домохозяев-крестьян, живших в 222902 земельных единицах, т.е. примерно от половины всего числа крестьянских дворов (около 12 млн.дворов, по оценке правительства). Из этого количества в отношении 3831269 дворов, или 62,1%, была «закончена подготовка», т.е. произведены обследования на местах и предварительные работы; для 2868528, или 46,4% выполнены землеустроительные работы в натуре, и в отношении 2360504, или 38,2% произведенные в натуре работы получили юридическое завершение. По отношению к результатам подготовки исполненные работы составили 74,9% а окончательно оформленные – 61,6%, а соотношение между исполненными в натуре и утвержденными проектами выразилось 82,2%. Подготовительные работы были закончены на территории в 374,7 тыс.кв км. (34,3 млн.дес.), а это на «целую» Черногорию больше современной Германии. И все это – формально – за 9 полевых сезонов, из которых лишь немногие могут считаться нормальными!
Принципиально важно, что в 1907-1911 гг. было подано 2633,5 тыс. ходатайств, а в 1912-1915 гг. – 3540,9 тыс., т.е. на 34, 5% больше (несмотря на войну!). Это само по себе снимает вопрос о том, насколько верен с детства знакомый постулат о «крахе» Столыпинской реформы после 1911 г.[ccxxviii].
В.Г. Тюкавкин доказал, что расхожая версия о провале преобразований П.А. Столыпина, выдвинутая В.И.Лениным и развивавшаяся традиционной советской историографией, основывалась на обычной манипуляции с цифрами, банально, но действенно рассчитанной на незнакомство читателей с реалиями описываемого явления, в данном случае – Столыпинской аграрной реформы. Типичный, как мы уже знаем, прием для оппозиционной публицистики, успешно переживший 1917 г.
Тюкавкин пишет: «Рассмотрение выходов из общины в комплексе с итогами землеустройства показывает, что не было «краха» реформы. Было замедление выходов из общины после 1910 г., которое Ленин и назвал «крахом», но с 1911 г. резко возросло землеустройство, так как по закону от 29 мая 1911 г. о землеустройстве крестьянину не нужно было предварительно проходить процедуру получения разрешения на выход из общины, не нужно было «укреплять» землю – документы о землеустройстве его двора давали ему право на личное частное владение его участком. Лишь война помешала провести землеустройство всех 6174,5 тыс.дворов, подавших заявления, что составляло более половины всех дворов крестьян Европейской России, или 67% общинных хозяйств»[ccxxix].
Так крестьяне начали доказывать «теорему Столыпина» – суть которой в том, что российский народ – это не фантастическая химера, изобретенная недоучками- народниками. Это десятки миллионов нормальных, живых людей, имеющих право на куда более достойную жизнь, нежели на прозябание в социалистической казарме, уготованной для них теми, кто полвека решал за них, каким должно быть их будущее.
Об этом писал С.Т. Семенов, об это же говорили крестьяне – депутаты III Думы, об этом думали миллионы тех, кто принял реформу П.А. Столыпина.
Так стал реальностью путь, открытый Великими реформами, задержанный противостоянием правительства и интеллигенции и продолженный модернизацией Витте-Столыпина, путь общегражданского общества, постепенного приобщения 120 миллионов крестьян к естественной для людей жизни. Потому что говорить о том, что та или иная форма крепостного права естественна для народа России, который якобы жить без него не может – значит нагло врать.
И только неудача в тотальной войне привела к тому, что Россия прошла после 1917 г. ту трагическую дорогу, которую прошла.
Вина в этом русской интеллигенции огромна.
Но это она десятилетиями мечтала о «крушении самодержавия», для оправдания чего и создала ту глубоко пессимистическую картину окружающей действительности, которую мы знаем, картину намеренно искаженную, часто просто недостоверную, чтобы не сказать – лживую.
Фактически – «Реквием» по Живому.
Эта картина до сих пор существует и продолжает искажать восприятие миллионами наших соотечественников Истории своей страны.
Нельзя с этим мириться. У нас именами террористов до сих пор называются улицы.
Потому что настоящее, которое вытекает из такого прошлого, не может иметь Будущего.
Примечания
* Включая перевозки внутри Одесского железнодорожного узла.
[1] Только с 1894 года имеются данные о перевозках всех товаров
[2] «Общий итог этих сумм дает цифру в 488.145.000 р., но к этой цифре надо добавить еще 15000.000 р., отпущенных в 1901 и 1902 г.г. на покупку хлеба для различных пострадавших от неурожая губерний, и которые я по отдельным губерниям разнести не могу; кроме того, такая же примерно сумма израсходована в 1891— 1892 годах на Анненковские общественные работы, тоже по губерниям не распределенная; в этот счет не входит и сумма, отпущенная в 1898 и 1899 годах на снабжение населения лошадьми. С добавлением этих расходов общий итог далеко превысит полмиллиарда рублей» (Ермолов, 1909, т.2: С.9.)
[3] Все хлеба и отруби.
[4] Все хлеба, отруби, а также семена и жмыхи.
[5] Высочайше учрежденная Комиссия для исследования нынешнего положения сельского хозяйства и сельской производительности в России под председательством министра внутренних дел П.А.Валуева
[6] Б.Д. Бруцкус писал, что «это объяснение было недостаточно даже и в 70-х гг., когда оно было формулировано; уже тогда крестьяне хозяйничали ведь не только на надельной земле, а еще на приарендованной. Тем более оно несостоятельно сейчас, когда «открылись широкие возможности для интенсивирования крестьянского хозяйства, когда» крестьяне Юго-Запада и в «большой части черноземной полосы живет в значительной мере работой в чужих хозяйствах, когда население имеет разнообразные промыслы – местные и отхожие, и когда имеются целые районы промышленной полосы, в которых большинство сельского населения состоит из женщин и детей, остающихся на месте лишь потому, что в наших неблагоустроенных городах жить дорого и нездорово» [6]. [6] Бруцкус Б.Д. К современному положению аграрного вопроса Пг., 1917. С. 7.
[7] По существу, в рамках аграрнойпроблематики оборот «традиционный(е) подход(ы)» в преобладающей части обусловлен натурально-хозяйственной концепцией.
[8] Пока я не могу объяснить, почему эта мысль дословно встречается в письме Ю.Ф. Самарина Герцену (см.Нольде…)
[9] В конце 1840-х гг. в Ирландии был смертный голод.
[10] Эти 4 кг у меня лично вызывают желание поучаствовать в вычислениях.
[11] Лучше бы он этого не делал. А.И. Шингарев был зверски убит «революционным» караулом 7 января 1918 г. в тюремной больнице вместе с другим видным кадетом Ф.Ф. Кокошкиным.
[12] Речь идет о каждой из трех полос (34 губернии), на которые распространялось действие Великороссийского Положения.
[i] Давыдов М.А. Очерки аграрной истории России в конце XIX - начале XX вв. М., 2003. С.211-212
[ii] Кауфман А.А. Теория и методы статистики. М., 1916. С.255.
[iii] Там же. C.257
[iv] Деятельность правительственной агрономической организации при Саратовской губернской землеустроительной комиссии в 1912 году. Саратов, 1913: 71-72.
[v] Головин К.Ф. Разрешен ли крестьянский вопрос? // Русское обозрение 1894 г. № С.211-212
[vi] Головин К.Ф. Мужик без прогресса или прогресс без мужика? СПб.,1895 С. 70.
[vii] Производство, потребление и перевозки хлебов России в 1909-1913 гг. СПб., 1916. С. X.
[viii] Давыдов М.А. Всероссийский рынок в конце XIX - начале XX вв. и железнодорожная статистика. СПб., Алетейа, 2010. С.68-73, 231-233.
[ix] Позволю напомнить авторитетное мнение П.Грегори, справедливо считающего, что «основной предмет обсуждения» дореволюционной сельскохозяйственной статистики – «это так называемые «исправления Иванцова», которые использовались Госпланом в середине 1920-х гг. для того, чтобы скорректировать цифровые данные Центрального статистического комитета, повысив их на 19%. Можно себе представить, что столь значительная корректировка данных создает большую разницу в оценках выпуска и рынков продукции» Есть увеличивающая поправка в 10%, сам Грегори обосновывает цифру в 7%. Грегори, Пол. Экономический рост Российской империи (конец XIX –начало ХХ в.). Новые подсчеты и оценки. М., 2003. С.111.
[x] Точка зрения о том, что превышение дает хлеб урожая предыдущего года не выдерживает критики. Хранить такие количества хлеба, как показывает П.И. Лященко, было негде. Амбары в России были, а вот элеваторы только начинали строиться
[xi] Давыдов М.А. Всероссийский рынок… С.162-172
[xii] Возможно к ним следует добавить и Таврическую губернию, но это предмет дальнейшего исследования (к портам губернии очень много подвозили гужем).
[xiii] Выбор 1906 г. как рубежной даты вызван следующими соображениями. Полагаю, реальное начало аграрной реформы П.А. Столыпина следует отсчитывать не с указа 9 ноября 1906 г., а с указов 4 марта о создании Землеустроительных комиссий, 10 марта о переселении крестьян и других. Основание для этого видится в радикальном росте перевозок сельхозмашин и орудий в Сибирь в 1906 г. в сравнении с 1905 г., которое стало результатом осмысления заинтересованными лицами правительственного законодательства. Если 1905 г. Сибирь и Дальний Восток получили 758 тыс.пуд. сельхозмашин, то в 1906 г. – 1697 тыс.пуд., в 1907 г. – 2948 тыс.пуд. (по другому варианту подсчета 2114 и 3147 тыс.пуд.), что составило соответственно 6,6%, 13,9 и 20,4% общероссийских итогов (Давыдов М.А. Всероссийский рынок… С. С.566, 567, 571.). Данные железнодорожной статистики позволяют думать, что пример сельхозтехники – не единственный в этом смысле, хотя данный тезис, безусловно, требует дальнейшего исследования.
[xiv] Там же. C.50-59, 204-224.
[xv] Ермолов А.С. Наши неурожаи и продовольственный вопрос СПббю, 1909. Т.1. С. 104–105.
[xvi] Там же. С. 136–139.
[xvii] Там же. С. 139–140.
[xviii] Там же, т.1. С. 56-7. Здесь и далее: курсив в приводимых цитатах принадлежит авторам, выделение жирным шрифтом мне – М.Д.
[xix] Там же. С.96-97.
[xx] Россия. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Л., 1991. С.205.
[xxi] Отчет по продовольственной кампании 1910-1911 гг. Управления сельской продовольственной частью МВД. Спб., 1912. С.107-108
[xxii] Там же. С.134-136.
[xxiii] Там же. С.142-143.
[xxiv] Там же. С.143.
[xxv] Отчет по продовольственной кампании 1910-1911 гг. … С.109,110.
[xxvi] Там же. С.142-174.
[xxvii] Там же. С.176.
[xxviii] Там же. С.176-177
[xxix] Из архива С.Ю.Витте. Воспоминания. Том 1. Рассказы в стенографической записи. книга 2. Спб., 2003. С.538.
[xxx] Новейшая история Отечества. ХХ век. Учебник для вузов в двух томах. Под редакцией А.Ф.Киселева и Э.М.Щагина. том.1. М.1998. C.30-33
[xxxi] Мельников Р.М. Крейсер Варяг Л., Судостроение 1983 г. С.22 стр.
[xxxii] Ермолов А.С. Наши неурожаи… Том 1. С.230-266.
[xxxiii] Там же. С.266-267.
[xxxiv] Там же. С.267-268.
[xxxv] Там же. С. 269-273.
[xxxvi] Отчет по продовольственной кампании 1908-1909 гг. СПб., 1910. С.150.
[xxxvii] Там же, т.2. C.6.
[xxxviii] Там же.
[xxxix] Там же. C.9
[xl] См. напр. Ермолов А.С. Неурожай и народное бедствие. Спб. 1891. С.79-178. Гурко В.И. Устои народного хозяйства. СПб., 1902. С.1-19.
[xli] Кофод А.А. Крестьянские хутора на надельной земле. СПб. 1905.
[xlii] Ермолов А.С. Наши неурожаи …т.2. С.32-33.
[xliii] Головин К. Сельская община в литературе и действительности. Спб., 1887. С. 148-149
[xliv] Ермолов А.С. Наши неурожаи … т.1. 408–414.
[xlv] Там же. C. 414–415.
[xlvi] Там же.
[xlvii] Там же. C. 416.
[xlviii] Ермолов А.С. Отчет о деятельности Центрального Комитета по оказанию врачебно-продовольственной помощи населению пострадавших от неурожая 1906 года губерний. СПб., 1908. С.75-77
[xlix] Ермолов А.С. Наши неурожаи … т.1. С.412-414.
[l] Там же. C.411-412.
[li] Отчет по продовольственной кампании 1911-1912 гг. СПбб., 1913. книга 1. С.580.
[lii] Там же. C.584, 586-587
[liii] Там же. C.587-588
[liv] Там же. C.588-590
[lv] Там же. C.590-591
[lvi] Там же. C. 416–417.
[lvii] Там же. С. 417-418, 421.
[lviii] Мельников, Р.М. Крейсер Варяг Л., 1983. С.22
[lix] История СССР с древнейших времен до наших дней. М., 1968. Т. VI. С.523
[lx] Шацилло К.Ф. Русский империализм и развитие флота. М. 1968. С.44.
[lxi] Продовольственная кампания 1906-1907 гг. по данным материалов МВД. Спб., 1908. том 1. C.344-345.
[lxii] Ермолов А.С. Наши неурожаи… Т. I. С. 423.
[lxiii] Продовольственная кампания… С.346
[lxiv] Там же. C.584-585.
[lxv] Там же, С.587.
[lxvi] Там же. C.329-341
[lxvii] Там же. Т. I. С. 425.
[lxviii] Там же. С. 427–428.
[lxix] Губернии—Владимирская, Воронежская, Вятская, Казанская, Калужская, Костромская, Нижегородская, Оренбургская. Орловская, Пензенская, Рязанская. Самарская, Саратовская, Симбирская, Таврическая, 'Тамбовская, Тульская, Уфимская, и Область войска Донского
[lxx] Губернии—Вологодская, Волынская, Киевская, Курская, Могилевская, Пермская, Полтавская, Тверская, Херсонская, Черниговская и Ярославская
[lxxi] Губернии – Владимирская, Калужская, Костромская, Могилевская, Полтавская, Смоленская, Тверская, Харьковская, Черниговская, Ярославская и область войска Донского
[lxxii] Министерство финансов. 1802-1902. СПб., 1902. Т.2. C.264-265
[lxxiii] Миронов Б.Н. Благосостояние населения и революции в имперской России. М., 2010. 324-325 и др.
[lxxiv] Петров Ю.А. Налоги и налогоплательщики в России начала ХХ в. // Экономическая история. Ежегодник 2002 М., 2003; Шацилло М.К. Эволюция налоговой системы России в XIX в. // Экономическая история. Ежегодник 2002 М., 2003; Захаров В.Н., Петров Ю.А., Шацилло М.К. История налогов в России: IX-начало ХХ в. М., 2006.
[lxxv] Россия. Энциклопедический словарь. Л., 1991. С.199
[lxxvi] Там же. C..201
[lxxvii] Там же.
[lxxviii] Давыдов М.А. Всероссийский рынок… С.254-304
[lxxix] Степанов В.Л. Н.Х. Бунге. Судьба реформатора. М., 1998. С.129
[lxxx] Там же. C.129-130.
[lxxxi] Ежегодник МФ. Выпуск 1915 года. Пг., 1915. С.124
[lxxxii] См. раздел «Родит ли Бог на камушке»? – Природно-климатические условия и сельское хозяйство» в моей монографии «Всероссийский рынок в конце XIX - начале XX вв. и железнодорожная статистика». С.310-341.
[lxxxiii] П.Д. (Дюшен П.П.) Интеллигенция и крестьянство. М., 1904 С.127-128.
[lxxxiv] Давыдов М.А. Всероссийский рынок... С.686-812; Давыдов М.А. Статистика землеустройства в ходе Столыпинской аграрной реформы. (1907-1915 гг.)// Российская история. 2011. № 1.
[lxxxv] Давыдов М.А. Монополия и конкуренция в сахарной промышленности России начала ХХ в. М., 1986. С.7, 16. Автореферат канд.дисс.
[lxxxvi] Миронов Б.Н. Благосостояние населения … С.557, 662
[lxxxvii] Ермолов Сельскохозяйственные этюды. Киев, 1892. С.15
[lxxxviii] Там же. C.63-64.
[lxxxix] Ермолов А.С. Наши неурожаи… т.2. С. 148-150.
[xc] Там же, том 1. С.306-309.
[xci] Юрьевский. Возрождение деревни. Пг., 1914. С.88-91.
[xcii] Выбор 1906 г. как рубежной даты вызван следующими соображениями. Полагаю, реальное начало аграрной реформы П.А. Столыпина следует отсчитывать не с указа 9 ноября 1906 г., а со своего рода подготовительных указов 4 марта о создании Землеустроительных комиссий, 10 марта о переселении крестьян и других. Основание для этого видится в радикальном росте перевозок сельхозмашин и орудий в Сибирь 1906 г. в сравнении с 1905 г., которое стало результатом осмысления заинтересованными лицами правительственного законодательства. Если 1905 г. Сибирь и Дальний Восток получили 758 тыс.пуд. сельхозмашин, то в 1906 г. – 1697 тыс.пуд., в 1907 г. – 2948 тыс.пуд. (по другому варианту подсчета 2114 и 3147 тыс.пуд.), что составило соответственно 6,6%, 13,9 и 20,4% общероссийских итогов (Давыдов М.А. Всероссийский рынок… С. С.566, 567, 571.). Данные железнодорожной статистики позволяют думать, что пример сельхозтехники – не единственный в этом смысле, хотя данный тезис, безусловно, требует дальнейшего исследования.
[xciii] Давыдов М.А. Всероссийский рынок… С.486-491.
[xciv] Там же. C. 524-525.
[xcv] История СССР с древнейших времен до наших дней. М., 1968, т.V.. C.134,311
[xcvi] Лященко П.И. История народного хозяйства СССР. М., 1948 т.2. C.132-133
[xcvii] История СССР с древнейших времен до наших дней том. 5, М., 1968 С.135, 314
[xcviii] Миронов Б.Н. Благосостояние населения ….С.598
[xcix] Чичерин Б.Н. Курс государственной науки. М., 1898. Том III. С.246.
[c] Чичерин Б.Н. Собственность и государство. СПб., 2005, 526
[ci] Павлов Д.Б., Петров С.А. Полковник Акаши и освободительное движение в России (1904-1905 гг.)// История СССР. 1990, №6; Куяла Антти. Японский Генштаб и вопрос о согласованных анти правительственных действиях в Российской империи. 1904-1905. // Русский сборник. Исследования по русской истории. Том.Х. М., 2011.
[cii] Энциклопедический словарь Гранат, том 20, стлб. 10.
[ciii] Курукин И.В.Бирон. М.2006. С.227-228.
[civ] Витте С.Ю. Принципы железнодорожных тарифов по перевозке грузов. Собрание сочинений и документальных материалов. М., 2002. Том 1, книга первая. С.109-383.
[cv] Давыдов М.А. Всероссийский рынок… С.80-142
[cvi] Краткий очерк о деятельности тарифных учреждений и Департамента железнодорожных дел за 1889-1913 гг. Спб., 1914. С.72.
[cvii] Там же.
[cviii] По вопросу об изменении действующего пассажирского тарифа. СПб., 1907. С.1-4
[cix] Там же. C.4-5
[cx] Там же. C.5
[cxi] Там же. C.7-8
[cxii] Министерство финансов. 1802-1902. Спб., 1902. ч.2. C.571
[cxiii] Там же. C.576
[cxiv] По вопросу об изменении … С.14-16
[cxv] Краткий очерк о деятельности … С…73-74
[cxvi] По вопросу об изменении ..с 18-19
[cxvii] Там же. C.3-4, 12-13, 16-18
[cxviii] Гипотетически, поскольку в 1894 г. линию еще не построили.
[cxix] Миронов Б.Н. Социальная история России периода Империи (XVIII-начало ХХ в.) СПб., 2003. том 1. C.291
[cxx] Землеустройство в Костромской губернии. 1907-1912 гг. Издание Костромской губернской землеустроительной комиссии. С.5.
[cxxi] ЦГИА Украины ф.442, оп.709, д.482., ч.2, л.60
[cxxii] Миронов Б.Н. Благосостояние населения… С.549-553.
[cxxiii] Миронов Б.Н. Благосостояние населения… С.555.
[cxxiv] История СССР с древнейших времен до наших дней. Первая серия. Т. VI. М., 1968. С. 299.
[cxxv] Давыдов М.А. Всероссийский рынок…С.523
[cxxvi] В.Г.Тюкавкин. Великорусское крестьянство и Столыпинская аграрная реформа М., 2001. с.65-70.
[cxxvii] Ермолов А.С. Наши неурожаи… Том 1. С.225.
[cxxviii] Тюкавкин В.Г. Великорусское крестьянство… С.67
[cxxix] История СССР с древнейших времен. Первая серия тома I-VI. М., 1968. Т.VI. C.576
[cxxx] Миронов Б.Н. Благосостояние населения и революции в имперской России. М., 2010.
[cxxxi] См., в частности, Корелин А.П. Ключевые проблемы социально-экономической истории пореформенной России // Индустриальное наследие. Сборник материалов международной конференции. Саранск, 2005. С.66
[cxxxii] Бруцкус Б.Д. К современному положению аграрного вопроса. Пг., 1917. 6-7.
[cxxxiii] Достоевский Ф.М. Дневник. Статьи. Записные книжки. М., т.1. 1845-1875. С.409-411
[cxxxiv] Малиа Мартин. Александр Герцен и происхождение русского социализма. 1812-1855. М., 2010. C.419.
[cxxxv] Бердяев Н.А.. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С.29-30
[cxxxvi] Гершензон О.М. Социально-политические взгляда Герцена М. 1906. С.13-14
[cxxxvii] Ермолов А.С.Наш земельный вопрос. М., 1906. С.282-283.
[cxxxviii] Булгаков С.Н. Душевная драма Герцена. Киев, 1905 г. С.42-43
[cxxxix] Чичерин Б.Н. Воспоминания. М.2010. Т.1. С.391
[cxl] Герье В.И. Второе раскрепощение. М., 1911. С.8
[cxli] Мещерский В.П. Воспоминания. М., 2001. Захаров. С. 39-40
[cxlii] Маклаков Василий. Воспоминания. 1880-1917 М., 2006. С.255.
[cxliii] Давыдов М.А. Оппозиция Его Величества. М., 2005. Зебра-Е. Это третье многострадальное издание, в аннотации которого А.П. Ермолов назван А.П. Ермолаевым, в котором сбиты сноски, не говоря о нумерации страниц.
[cxliv] Там же. C.282-283
[cxlv] Головин К.Ф..Вне партий. Опыт политической психологии. СПб., 1905. С.289-290
[cxlvi] Достоевский Ф.М. Собр.соч. в 15-ти томах. Спб., 1996. Т.15, .15. C.282-283.
[cxlvii] Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма….С.31, 34-35
[cxlviii] Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В.Г. Революционная традиция в России. 1783-1883 гг. М., 1986. С.156
[cxlix] Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма… С.48
[cl] Цит. по: Леонтович В.В. История либерализма в России. 1762-1914. Париж. 1980. С.202-203
[cli] Макаров Н.П. Социально-этические корни в русской постановке аграрного вопроса. Харьков, 1918. С.3-10
[clii] Герцен А.И. Полное собрание сочинений и писем. Том 6. C.280
[cliii] Головин К.Ф. Мужик без прогресса или прогресс без мужика? СПб., 1895. С.5-6
[cliv] Витте С.Ю. Из архива С.Ю.Витте. Воспоминания. Том 2. Рукописные заметки. Петербург 2003. С.40-41.
[clv] Головин К.Ф. Мужик без прогресса … С.9-11
[clvi] Вот как Б.Н. Чичерин комментирует позицию автора: «Кн. Васильчиков обрушивается на наемный труд, утверждая, что его никак нельзя признать не только вполне, но и просто вольным. Человек, который нанимается работать на хозяина, говорит кн. Васильчиков, «вступает с ним в такие отношения, который лишают его известной, большей или меньшей, части продуктов и доходов, извлекаемых его личным трудом, именно той части, которую берет себе по уговору сам хозяин, и вместе с тем отнимают у него и некоторую часть его свободной деятельности, ставя его в зависимость от хозяина – собственника».
Кн. Васильчиков уверяет даже, что «положение человека, отдающего всю свою рабочую силу другому лицу в его распоряжение, остается таковым же подвластным при переходе из крепостного состояния в свободное, если он должен постоянно или большую часть года работать не на себя, а на другого, на хозяина по найму». Вследствие этого, кн. Васильчиков повторяет, что выражение «вольнонаемный труд» заключает в себе прекословие.
Эти доводы разом переносят нас в область социальных утопий. Известно, что социалисты смотрят на вольнонаемный труд как на продолжение крепостного состояния и вследствие того требуют организации труда, которая избавила бы рабочих от этой зависимости.
Напротив, экономисты и вместе с ними все люди, руководствующиеся простым здравым смыслом и общепринятыми понятиями, не видят в выражении вольнонаемный труд никакого «прекословия». Они признают, что там, где отношения определяются свободным и постоянно возобновляющимся договором, не может быть речи о крепостном состоянии. Они видят в вольнонаемном труде естественное и необходимое последствие экономических законов, в силу которых люди принуждены работать не только на себя, но и друг на друга, притом не даром, а с определяемым по договору вознаграждением.
Которое из этих двух воззрений истинно?
В этом, кажется, невозможно сомневаться. Сказать, что положение человека, нанимающегося на работу «остается таковым же подвластным при переходе из крепостного состояния в свободное», это—такое гигантское преувеличение, которое едва ли даже нужно опровергать.
В одном случае, человек действительно подчинен чужой власти и волею или неволею обязан работать на другого; в другом случае, он волен вступать или не вступать в договор, поставить те или другие условия, отойти, когда ему заблагорассудится. Власти хозяин над работником не имеет никакой; споры между ними разрешаются судом. Единственная зависимость вольнонаемного работника от хозяина состоит в том, что он должен исполнить ту работу, которую он обязался поставить; но это такого рода зависимость, которая установляется всяким договором. Подрядчик, работающий у себя дома, своим материалом и своими орудиями, состоит в точно такой же зависимости от лица, с которым он вступил в договор. Добровольные обязательства не нарушают человеческой свободы, а напротив, служат ее проявлением. Человек не создан для одинокой жизни.
Такая полная независимость, о какой мечтает кн. Васильчиков, существует только между животными. Где есть общение—там есть и зависимость, и зависимость эта взаимная. Если работник зависит от хозяина, то и хозяин зависит от работников. Стачки рабочих в Англии доказывают, что хозяева далеко не всегда могут налагать на последних свои условия, и что но всяком случае подвластных отношений тут нет.
Утверждать же, как делает кн. Васильчиков, что нанимаясь работать на хозяина, работник «вступает с ним в такие отношения, которые лишают его известной, большей или меньшей, части продуктов и доходов, извлекаемых его личным трудом»-, это опять одно из тех социалистических положений, которыми могут щеголять Карл Маркс и его последователи, но который не находят себе места в науке.
Чтобы принять его, надобно признать, что труд рабочего—единственный фактор экономического производства, что земля, капитал, труд хозяина ничего не значат. Тогда мы несомненно придем к убеждению, что хозяин, получая барыш, обирает рабочего.
Если же мы признаем, как и следует, что и хозяин по справедливости должен получить вознаграждение, то мы должны будем сказать, что именно это вознаграждение и есть та часть, которую берет себе по уговору сам хозяин, ибо в нормальном положении, при свободных экономических отношениях, оно не может определиться ничем иным, кроме уговора.
Эта часть может быть больше или меньше; это зависит от предложения и требования, от количества рабочих рук, и капитала,—одним словом, от экономических условий, весьма хорошо известных и в науке и в практике, но в разбор которых кн. Васильчиков отнюдь не думает входить. В доказательство ненормальности наемной работы, он просто утверждает, вместе с социалистами, что хозяин, договариваясь с рабочим, лишает его известной части продуктов и доходов, извлекаемых его личных трудом». Герье В.И., Чичерин Б.Н. Русский дилеттантизм и общинное землевладение. М., 1878. С.42-45
[clvii] Головин К.Ф. Мужик без прогресса …С.11-14
[clviii] Там же. C.16-19.
[clix] Там же. C.25-26
[clx] Там же. C.29-31
[clxi] Там же. C.31-34
[clxii] Ермолов А.С. Наш земельный вопрос. Спб. 1906. С.II-IV
[clxiii] П.Д. (Дюшен П.П.) Наша деревня. М., 1900. С.131-132.
[clxiv] Головин К.Ф. Мужик без общины… С.34-36
[clxv] Давыдов М.А. Всероссийский рынок …. С.360
[clxvi] Сельское хозяйство России в ХХ веке. М. 1923. С.30-53.
[clxvii] Давыдов М.А. Всероссийский рынок…С. 753-779; Давыдов М.А. Статистика землеустройства в ходе Столыпинской аграрной реформы (1907-1915) // Российская история, 2011. C.56-73.
[clxviii] Давыдов М.А. Всероссийский рынок…546-584.
[clxix] Общая газета. № 47 (433), 22–28 ноября 2001 г.
[clxx] А.С.Ермолов Наш земельный вопрос СПб., 1906 С.3-5 и др.
[clxxi] Кауфман А.А. Аграрный вопрос в России. М., 1918. С. 135.
[clxxii] Макаров Н.П. Крестьянское хозяйство и его эволюция. М., 1920. С.8.
[clxxiii] Там же. C.8-9
[clxxiv] Там же. C.9-10.
[clxxv] Макаров Н. Социально-этические корни… С.17.
[clxxvi] Кауфман А.А. Теория и методы статистики. М., 1916. С.277
[clxxvii] Материалы по вопросам разработки общего плана продовольствия населения. Вып. 1. М., 1916. С. 10
[clxxviii] Туган-Барановский М.И. Русская фабрика в прошлом и настоящем. 1937 С.295-296
[clxxix] Там же. C.436
[clxxx] Ермолов А.С. Наш земельный вопрос. Спб. 1906. С.II-IV
[clxxxi] Макаров Н. Социально-этические корни … С. 16.
[clxxxii] Макаров Н.П. Крестьянское хозяйство …С.V-VI
[clxxxiii] Тихомиров Л.А. Воспоминания. М., 2003. C.122
[clxxxiv] П.Д.(Дюшен П.П.) Русская интеллигенция и крестьянство. Критический анализ трудов местных Комитетов о нуждах сельскохозяйственной промышленности. М. 1904. С.26-27.
[clxxxv] Риттих А.А. Зависимость крестьян от общины. СПб., 1903. С.48-49
[clxxxvi] Там же. C.90-91
[clxxxvii] Макаров Н. Социально-этические корни… С.24–25,
[clxxxviii] А.С.Ермолов Наш земельный вопрос … С.3-5 и др.
[clxxxix] Макаров Н.П. Крестьянское хозяйство…С.9.
[cxc] Франк С.Л. Этика нигилизма // Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991. C. 168-169
[cxci] Бродель Фернан. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв. том.1 Структуры повседневности. М., 2006. С.91
[cxcii] Головин К.Ф. Сельская община в литературе и действительности. СПб., 1887. С.134-135
[cxciii] Там же. C.140-141, 144-145
[cxciv] Вронский О.Г. Крестьянская община на рубеже XIX-ХХ вв.; структура управления, поземельные отношения, правопорядок. Тула, 1999. С.85-86
[cxcv] Ермолов А.С. Неурожай и народное бедствие. Спб., 1892. С.102-103.
[cxcvi] Ермолов А.С. Наши неурожаи …Том 1 С.145-146.
[cxcvii] Там же. C.317-318.
[cxcviii] Там же. C.578-579.
[cxcix] Там же. C.318-319.
[cc] Там же. C.319.
[cci] Чичерин Б.Н. Воспоминания. Т.II. М., 2010. С.235-237
[ccii] Витте С.Ю. Из Архива С.Ю.Витте. Воспоминания. Том 1. Рассказы в стенографической записи. Книга 2. С-Петербург 2003 С.537-538, 540-541.
[cciii] Семенов С.Т. Крестьянское переустройство. М.. 1915. С. 74-86.
[cciv] Герье В.И. Второе раскрепощение. М., 1911. С.15-30
[ccv] Витте С.Ю.Из архива С.Ю.Витте. Воспоминания. Том 2. Рукописные заметки. Петербург. 2003. С.40
[ccvi] П.Д. (Дюшен П.П.) Наша деревня…С.282-284.
[ccvii] Семенов С.Т. Крестьянское переустройство… С.72-73.
[ccviii] Там же. C.73-74.
[ccix] П.Д. Русская интеллигенция и крестьянство…. С.291.
[ccx] Головин К.Ф. Вне партий… С.133-134
[ccxi] К.Ф. Головин Социализм как положительное учение. СПб. 1894. С.186-187.
[ccxii] [ccxii] Гурко В.И. Отрывочные мысли по аграрному вопросу. СПб. 1906 г. С.38-39.
[ccxiii] Витте С.Ю. Из архива С.Ю.Витте. Воспоминания. Том 2. Рукописные заметки. Петербург 2003. С.39-41.
[ccxiv] Витте С.Ю. Из архива С.Ю.Витте. Воспоминания. Том 2… С.42.
[ccxv] Давыдов М.А. Всероссийский рынок…С. 513-812; Давыдов М.А. Статистика землеустройства в ходе Столыпинской аграрной реформы (1907-1915) // Российская история, 2011. C.56-73.
[ccxvi] Бердяев Н.А. Философская истина и интеллигентская правда //Вехи. М., 1991. С.28-31
[ccxvii] Бердяев Н.А. Философская истина и интеллигентская правда// Вехи.. С.28-29
[ccxviii] Головин К.Ф. Мужик без общины … С.216-217.
[ccxix] Цит. По Миронов Б.Н. Благосостояние населения… С.600-601.
[ccxx] Наше Отечество. Опыт политической истории. М., 1991. Т.2. C.270-271
[ccxxi] Зима В.Е. Тупики аграрной политики (1945-1953) //СССР и холодная война. М., 1995. С.142-150.
[ccxxii] Там же. С.150-152
[ccxxiii] Геллер.М., Некрич А. История России. 1917-1995. В 4-х томах. М.1996. Том 2. С.25 (517)-26(518).
[ccxxiv] Чичерин Б.Н. Воспоминания том 2. С.268, 272
[ccxxv] Чичерин Б.Н. Россия накануне ХХ в. Берлин, 1901. с.25-28
[ccxxvi] Маклаков Василий. Воспоминания. М., 2006. С.255.
[ccxxvii] Гинзбург Лидия. Человек за письменным столом. М., 1989. С. 296–299.
[ccxxviii] Всероссийский рынок…. + Российская история 2011
[ccxxix] Там же. C.125.