Издательство «Манн, Иванов и Фербер» представляет книгу Теодора Зельдина «Интимная история человечества» (перевод Ирины Матвеевой).
У самых сокровенных чувств есть история, и она не менее важна, чем история культуры, — так считает английский историк и философ Теодор Зельдин. В интимной жизни каждого человека отражается весь мир, и наоборот. Как менялись на протяжении веков сами люди и их отношение друг к другу? Любовь, сексуальное притяжение, ненависть, сострадание, одиночество — в этой книге рассказывается, как эти и другие чувства создали нашу реальность.
Предлагаем прочитать фрагмент книги.
Как любопытство стало ключом к свободе
«Какая честь — иметь возможность говорить о себе», — произносит шестидесятисемилетняя Морисетт, бывшая владелица автомастерской. Но говорит она о том, насколько интересны ей другие. Вспоминая своего дедушку-парижанина, работавшего извозчиком, она уверена, что его жизнь была полна удивительных приключений: что может быть интереснее, чем встречать незнакомцев и доставлять их в самые немыслимые места? Когда она рассказывает об отце, торговце электрическими лампочками, открывшем в 1919 году один из первых магазинов по продаже запчастей для автомобилей, она называет его пионером. Он умер, когда ей было чуть больше двадцати. Она бросила писать диссертацию по философии и возглавила его фирму. Увеличив ее вдвое и добавив автомастерскую, она, возможно, стала одной из первых женщин-автомехаников.
Любопытство всегда было ее главным источником вдохновения. Однако после сорока лет в бизнесе ей начало приедаться ежедневно удовлетворять потребности клиентов. Когда она заметила, что сотрудники предлагают ей попробовать что-то новое — хотя раньше всегда именно она убеждала их в необходимости изменений и неоднократно меняла оформление витрины магазина, — она поняла, что уже не пионер. Обнаружив, что ее некогда верные клиенты покинули ее из-за нескольких лишних франков, которые они экономили, покупая запчасть в супермаркете, она начала просыпаться по утрам с мыслью: «Черт, снова на работу». Так она поняла, что какой-то этап в ее жизни закончился.
Тогда она продала фирму и в шестьдесят три года начала жизнь заново. «Выйдя на пенсию — ненавижу это слово, — человек остается совсем один в собственном пузыре. Мой был мне мал, потому что мне все интересно, я как коллекционер бабочек. Я создана для коммерции, потому что я общительная. Да, мои дни иногда были долгими, но никогда не были скучными; я всегда чему-то училась. Мне было приятно общаться с клиентами. Если бы в моей юности была профориентация, я бы никогда не занялась философией, хотя не жалею об этом, ибо она расширила мой кругозор. Мне хотелось попробовать свои силы во всех профессиях, все узнать. Магазин был моей жизнью только в течение дня. Я так и не научилась готовить, никогда не тратила время на покупки, у меня всегда была помощница по хозяйству, я всегда выходила куда-нибудь вечером. Я люблю праздновать, есть, делать что-то руками, но люблю и умственную деятельность, мне интересны религия и психология».
Теперь она заменила работу несколькими разными друзьями. Ее самая старшая подруга — парикмахер. Она начинала почти с нуля и постепенно построила бизнес — самый большой и модный салон в городе: «Она была настоящей начальницей». Морисетт восхищалась ею за то, что она была ее полной противоположностью, всегда прекрасно одетой и накрашенной: «Когда я ношу шарф, он просто прикрывает мне шею, а у нее он похож на облако, удивительно шикарное. Для меня она олицетворяла женственность, что меня и привлекает, а я представляла для нее серьезность и уравновешенность». С этой подругой Морисетт объездила весь мир, включая Китай, Японию, Шри-Ланку и США. Собственная страна ее не интересует, потому что в путешествии она стремится уйти от привычного, испытать изумление, а это непростая задача, когда «из-за телевидения у нас все меньше поводов удивляться».
Но недавно парикмахер тоже вышла на пенсию и стала другим человеком, уже не умной, общительной светской женщиной, а затворницей, не желающей выходить на улицу. Морисетт не может понять почему, ведь сама она стала общительнее прежнего.
Одна группа ее друзей предназначена для развлечений, походов в рестораны и поездок в Бельгию, а другая — для серьезных разговоров на серьезные темы с регулярными встречами для обсуждения книг, в данный момент — Тейяра де Шардена*. «Я участвую в духовных поисках, хотя приступами тревоги не страдаю». Она была воспитана в католицизме, но поверхностно, религия служила лишь поводом для общения. Но теперь, когда времени у нее и больше, и меньше одновременно, она задумывается о вечном. «Я не готова к смерти — хотя и не боюсь ее, — потому что я еще не закончила расти, не завершила поиски Бога, не перестала открывать для себя людей. Я не сестра милосердия, но я люблю людей, до известных пределов; они возбуждают мое любопытство».
Означает ли ее удовольствие от знакомства с новыми людьми, когда она занимается благотворительностью, что на самом деле она делает это из эгоистических побуждений? Иногда ее беспокоит это, а иногда то, как обеспечить себе комфортную жизнь в мире, где так много бедных. Но она старается обратить свое любопытство на пользу окружающим. Она вернулась в университет, чтобы изучать «морфопсихологию» — науку о том, что собой представляют люди. Это позволяет ей встречаться с более молодыми студентами, озабоченными проблемами в семье и безработицей. Она помогает в библиотеке для слепых и с удовольствием общается с посетителями. В другие дни она работает волонтером на вокзале, помогая обездоленным, которые приходят туда погреться. Однако самая интересная ее работа — в публичном доме: «Я ничего о них не знала, обращала на них не больше внимания, чем на бродячих собак на улице. Но когда я случайно обнаружила этот дом, мне стало очень интересно, как женщина становится проституткой, оказывается в двусмысленном положении. Я ухаживаю за двумя из них и узнала, как родители выгоняют своих детей, когда голодных ртов слишком много, понимая, что в конечном счете они окажутся в борделях. Я отношусь к этим проституткам по-человечески, не осуждаю их. Одна из них сказала мне: “У тебя глаза смеются, и мне это помогает”. Это потому, что я осознаю, что счастлива. У многих есть причины быть счастливыми, но они не знают об этом».
По словам Морисетт, волонтерская работа изменила ее внешность. «У меня суровое лицо, но теперь я улыбаюсь на улице. Раньше, когда у меня была автомастерская, я улыбалась, но это была маска лавочника, любезничающего с покупателями. Когда я улыбаюсь сейчас, это не маска. Скорее, я надеваю маску, когда не улыбаюсь, представляя себя в своей эгоистичной маске перед теми, кто всегда знал меня такой, — было бы слишком сложно измениться, мир коммерции эгоистичен. Из своего прошлого я жалею только об упущенном: я проходила мимо того, что должно было вызвать во мне бурю эмоций, и не замечала. Пытаюсь исправляться».
Все друзья Морисетт — вдовы, старые девы или разведенные. Она тоже никогда не была замужем. «Иногда я думаю о своей второй половинке, которую так и не встретила». Но ни один мужчина никогда не был способен заставить ее расцвести. «Мне нравится встречаться с мужчинами, но я не люблю слишком зависеть от них и никогда не влюблялась страстно. Излишне говорить, что я не девственница и не мученица». Некоторые из ее друзей были бы шокированы, если бы услышали, что ей бы хотелось быть мужчиной, хотя она счастлива быть женщиной. Причина в том, что ей хотелось бы знать, что думают мужчины, что, например, они чувствуют, когда занимаются любовью. Их поведение она считает невероятным, эмоции — странными: как могли нацисты казнить людей, играя Моцарта? Мужчины тоже часто бывают трусами: «У них не хватает смелости бросить жену, хотя они предпочли бы жить с другой женщиной». Иногда она размышляет о том, как бы повела себя, если бы была замужем и муж стал бы дурно с ней обращаться: «Я имею в виду не то, что он изменял бы мне — как бы неприятно это ни было, — а что он бы меня обманывал морально, использовал бы меня, мешал бы иметь свое мнение. Я спрашиваю себя, могла бы я стать убийцей, могла бы убить его, уничтожила бы я человека, который пытается уничтожить меня, мешает мне жить». По ее словам, женщинам гораздо труднее вести полноценную жизнь, поскольку общество устроено для мужчин, а женщинам нужно больше силы воли.
Ее не тревожат ни одиночество, ни сожаление об отсутствии детей, ведь ее ребенком была автомастерская. В своем доме постройки XVII века она наслаждается обществом всех тех, кто когда-то здесь жил и так или иначе живет до сих пор. Ее воспоминания не столько ее собственные, сколько воспоминания других людей. Она не рассматривает по вечерам семейные фотографии, потому что они кажутся ей холодными; при этом она не думает о прошлом. Вместо этого каждую ночь перед сном она около двух часов читает книги о путешествиях, биографии, книги по истории, психологии, помогающие ей формировать новые связи с неведомым ей миром. «У каждого из нас много граней, но проявляются лишь некоторые из них. Когда я буду умирать, я скажу: где другие мои грани?»
Жизнь все больше становится похожей на магазин, куда можно зайти «просто посмотреть», примерить одежду, которая там развешена, даже если у вас нет денег. Актеры бóльшую часть времени именно это и делают, для себя и своей аудитории пробуют, каково это — быть кем-то другим, и обнаруживают, что внутри них есть частичка этого другого. Каждый в какой-то степени актер, но мало кому выпадает возможность сыграть много ролей. Профессиональными актерами больше всего восхищаются там, где ценится свобода, ведь актерское мастерство — это инструмент освобождения, позволяющий людям осознать, что они не в заточении внутри себя, а могут понимать других и быть поняты ими.
Шарлотта Кэди пока еще только старлетка, известная благодаря ролям в фильмах Бертрана Тавернье. Ранее она получила более широкую известность как ведущая детского шоу на французском телевидении. Она хочет еще больше славы, потому что это единственный способ иметь более широкий выбор ролей. Но какую роль она способна сыграть?
Пока что мир знает ее в основном как жизнерадостную, счастливую девушку. «Я сама создала этот образ. Я притворилась свеженькой, здоровой во всех отношениях, без каких-то проблем. Но внутри меня была тревога». Ее детство и правда было в целом счастливым, если не считать того, что она была окружена чем-то вроде забора из колючей проволоки. Ее отец был алжирцем, врачом, получившим образование во Франции. Он решил поселиться в Лионе и женился на француженке, студентке медицинского факультета, а во время жестокой войны за независимость Алжира был вынужден скрываться в течение девяти месяцев, как раз в период, когда родилась Шарлотта. В школе дети не любили тех, кто отличался от других. «Я лгала, притворялась, что я турчанка, а не алжирка, потому что у меня бабушка была русско-турецкого происхождения. Я боялась, что меня разоблачат. Я сильно переживала из-за антиарабских разговоров тех, кто думал, что я на их стороне». Даже семья ее матери не желала принять брак дочери с арабом. Но для актрисы, разумеется, сочетать в себе разные национальности — это преимущество.
Ей пришлось бороться за право быть актрисой. В детстве ее любимыми играми были переодевание и подражание, но в респектабельном мире провинциального среднего класса сказать, что ты хочешь зарабатывать себе на жизнь игрой на сцене, было почти то же самое, что заявить о стремлении стать проституткой. Учителя считали, что ей следует стать математиком, но она все свое свободное время проводила за чтением актерских биографий, какие могла найти. Итак, в ней уже жили две личности. Чтобы понять, кем еще она могла бы быть или что еще есть внутри нее, она заявила, что хочет учиться в Париже.
Любой большой город — это гигантский театр, куда провинциалы приезжают в масках и пробуют себя в новых ролях. Париж добился особенного успеха, потому что всегда стимулировал своих жителей к тому, чтобы они придумывали новые роли. Как писали в 1874 году в «Большом словаре Ларусса», его «высокая культура» — продукт «непрерывного скрещивания и смешения»; но сегодня только каждый четвертый его житель родился здесь. Поскольку сестра Шарлотты работала чиновником в Сенате, она могла жить у нее. Это было прилично, и родители согласились.
В Париже она училась не только в университете (овладев русским, немецким и английским языками), но и в школе актерского мастерства и в итоге получила образование в области рекламы, театра и телевидения. «Я до сих пор не знаю, насколько я одарена, буду ли я средней актрисой или выдающейся. Я не узнаю, пока не приобрету опыт. Я чувствую, что у меня все есть внутри, но не только от меня зависит, смогу ли я это вытащить. Мне нужно, чтобы меня узнавали. А это отчасти дело случая». И правда, свою первую работу она получила случайно: пришла на прослушивание за компанию с подругой, и режиссер выбрал ее, хотя она сидела сзади и не участвовала в конкурсе. «У меня все всегда происходит случайно».
Она не только вела двойную жизнь в студенчестве, но и в отношении с мужчинами играла роль одновременно и мужа, и жены. Первым мужчиной, с которым она жила, был актер. Он не мог вынести ее успех, в то время как его собственная карьера не клеилась. Он сказал, что они должны делить доходы, а это означало ее заработок, поровну. Она согласилась, при условии, что он будет усерднее стараться найти работу, но он все больше привыкал зависеть от нее, как будто это естественно, что работает только она. Он тратил ее деньги не стесняясь, покупал всевозможные предметы роскоши, пользуясь ее кредитными картами и опустошая ее банковские счета. «Тогда у меня открылись глаза, и я разлюбила его». Когда она заявила: «Я ухожу, я тебя не люблю», он пригрозил покончить жизнь самоубийством. Он встал на парапет на шестом этаже и стоял там, пока она не пообещала не бросать его.
И только после того, как она уехала на три месяца по работе, у нее наконец хватило сил уйти от него. «Он сказал, что не может жить без меня, и схватил меня за горло. Я закричала. К счастью, люди услышали и прибежали мне на помощь». Теперь, четыре года спустя, он изменился. «Я всегда говорила ему, что пока мы вместе, он никогда ничего не будет делать и что наша разлука пойдет ему на пользу. Ему пришлось бороться за себя, и это сработало».
Второго возлюбленного она выбирала более тщательно: это был студент-медик, из другого города, принадлежавший к другому миру. «Я не хотела окунаться с головой в обычную семейную жизнь». Но он был полон решимости показать ей ее место, заставить ее быть женой, для которой работа — это случайность: «Он не мог понять, что я страстно люблю свою работу. Мы были на разных волнах».
Ежедневное появление на телевидении, приветствия людей на улицах, статьи о ней в газетах — по ее словам, она не зазналась от всего этого, а стала мудрее. Ее партнерша по программе, Эммануэль Батай (которая позже тоже снялась в фильме Тавернье «Эти глупости»), стала ее ближайшей подругой. Их отношения — это «эквивалент любви, такой же сильной, как в паре, но без секса, что заставляет меня думать, что отношения с мужчиной должны быть чем-то большим, чем просто секс». Эммануэль — полная проти- воположность Шарлотте: ее бросили родители, у нее было тяжелое детство, брак закончился разводом, она была пессимисткой, убежденной в том, что она некрасива и неинтересна. Она видела сквозь внешнюю веселость Шарлотты, ее румяное девичье лицо, — робость и тревогу: «Я сорву с тебя маску», — сказала она. В ответ Шарлотта помогает Эммануэль бороться с переменами настроения. «Мы очень близки, как сестры». Шарлотта — религиозная католичка, но под влиянием Эммануэль ее религия тоже стала двойной.
Эммануэль одновременно буддистка и католичка. Шарлотта с детства убеждена, что у нее была прошлая жизнь. Читая книги по истории, она будто вспоминала об уже пережитом. В частности, она считает, что была куртизанкой при дворе Людовика XIV. «Если Моцарт оказался способен сочинять в пять лет, в нем наверняка жила душа кого-то другого… Еще ребенком я думала, что в прошлой жизни могла быть мухой, потому что наверняка быть мухой ужасно». Она черпает вдохновение как актриса не из одной только своей жизни. Значит ли это, что ее судьба предрешена? «Мы приходим в этот мир с определенной целью, у нас есть миссия, мы наделены качествами, которые можно развивать».
Она суеверна. С готовностью соглашается, что это так, хотя предпочитает считать это «развитой интуицией», добавляя: «Я искренне верю в ясновидение». Много лет назад ясновидящая сделала ей предсказание, и оно сбылось. Совсем недавно другой человек удивил ее, рассказав о подробностях ее личной жизни, о которых никто не знал: «Я убеждена, что они видят то, чего мы не можем понять». Предсказание заключалось в том, что мужчина ее жизни будет намного старше ее. Бертран Тавернье старше Шарлотты на двадцать лет, и именно с ним она теперь живет.
У Тавернье почти нет фильмов, где он не бурчал бы в адрес католической церкви. Когда она говорила с ним о своей вере, он молча слушал. Обычно он ждал снаружи, когда она заходила в церковь помолиться, но однажды после смерти отца он зажег свечу и помолился рядом с ней. Он был очень близок с отцом — это одна из тем, которые они не обсуждают. Но у них нормальные отношения, потому что Шарлотта считает себя равной Тавернье, хотя он гораздо известнее. Некоторые предполагают, что она, должно быть, ищет отца или что он обязательно раздавит ее. Но это не так.
Она вовсе не чувствует себя раздавленной «просто потому, что я малоизвестная актриса; я часто сильнее его, я чувствую себя сильной там, где он слаб». Она дает ему то, чего ему не хватает, его сдержанность уравновешивается ее открытостью. Он говорит, что в огромном долгу перед ней. «Поскольку мы равны, в наших отношениях есть баланс». Ни одна из женщин, с которыми он общался после развода с Коло О’Хаган, не могла смириться с тем, что он знаменит. Он беспокоился, что их отношения пострадают, если Шарлотта согласится на трехмесячный контракт с передвижной театральной труппой, но она была полна решимости строить карьеру самостоятельно. Они звонили друг другу каждый день. Разлука заставила их оценить то, чего им не хватало. «Если вы проживаете две отдельные жизни, у вас вдвое больше того, что можно рассказать друг другу».
Актеры не могут жаловаться, что они слишком сложны; они обязаны быть сложными, чтобы работало их воображение. «Быть актрисой, — говорит Шарлотта Кади, — значит черпать энергию из многообразия жизни». Она противопоставляет себя старшей сестре, занимающей важную должность и блестяще рассуждающей о проблемах правительства, но ее уверенность исчезает, когда разговор заходит о частной жизни, о которой она почти ничего сказать не может. Мир чиновников пытается отделиться высоким забором от мира сокровенных чувств. Принять законы о том, какие у людей должны быть свободы, — это одно. А понять, что значит быть свободным, — нечто совсем другое.
Самым успешным средством от страха было любопытство, но не просто обычное любопытство. Интерес к работе, к нескольким хобби, к небольшому кругу людей оставляет во Вселенной слишком много черных дыр.
Каждый раз, когда рождается ребенок, появляется новый маяк, излучающий любопытство, и мир снова кажется интересным. В прошлом году на Земле появилось 78 миллионов новых маяков, но сколько из них погаснет через два, три или четыре десятилетия?
В прошлом очень немногие люди реализовывали проявленный в детстве потенциал. Совсем немного было и тех, чья эффективность хотя бы в какойто значительной части соответствовала их способностям. Они всегда надевали шоры и возводили вокруг себя заборы, чтобы сдерживать любопытство. Людям, желающим утвердиться в своей самостоятельности, всегда приходилось преодолевать препятствия на пути своего любопытства. Если возможность интересоваться чем-то — одно из условий свободы, то ясно, что свобода — это не просто сорванный с дерева плод. Первым препятствием на пути к любопытству была традиция, согласно которой оно считалось опасным. Мифология полна наказаний от богов, настигавших тех, кто хотел знать слишком много. И в Библии сказано: «Многие знания — многие печали» (Экклезиаст 1:18). Даже веселый космополит-бунтарь, которого современная ему Европа выбрала своим героем, и враг всякого догматизма и войн Эразм Роттердамский (1466–1536) настаивал, что любопытство следует разрешить только элите и что нельзя позволять заразить им «женщин-болтушек».
Первую декларацию прав любопытства составил Рене Декарт (1596–1650), весьма тревожный человек, постоянно переезжавший в поисках душевного покоя из города в город, из страны в страну, но также питавший глубокую привязанность к удовольствию валяться в постели, получив от школьных учителей из-за хрупкого здоровья уникальную привилегию вставать поздно. Эту привычку он сохранил на всю жизнь, считал постель лучшим местом для размышлений, и это подвигло его сделать мышление самой сутью человеческого бытия. Он сделал историческое (и еретическое) заявление, что любопытство присуще всем людям, что ничто не может его предотвратить и оно неизбежно возрастает вместе со знанием. Мишель Монтень (1533–1592) объяснял, как использовать любопытство в повседневной жизни, призывая своих читателей исследовать «тайну обычных вещей» и не бояться «заразы неведомого воздуха» во время путешествий. Томас Гоббс (1588–1679) добавлял: любопытство — это «похоть ума», чье отличие от «яростной плотской похоти» в том, что чем больше человек ей потакает, тем больше она его захватывает.
Однако большинство людей по-прежнему опасались любопытства. В конце XIX века даже в США «чистое любопытство» в форме собственно научных исследований считалось ненужной роскошью, и бизнесмены редко были готовы спонсировать что-то помимо прикладной науки, полезной для масс: остальное было лишь «праздным любопытством». Даже в 1950 е годы американские женщины не стремились выходить замуж за ученых-исследователей не только потому, что те не думали о деньгах, но и потому, что они не были «обычными парнями» с такими же вкусами и интересами, как у всех.
История паука показывает, что любопытство еще далеко от победы. Паук — одно из немногих существ, появившихся 250 миллионов лет назад и сохранившихся в неизменном виде. Но, хоть люди и не смогли за столько времени привыкнуть к его шести глазам и восьми ногам, им до сих пор неинтересно, почему они так устроены. Они сделали все, чтобы не проявлять любопытства.
Поначалу они предпочитали поклоняться пауку: у африканцев и инков паук был богом, создателем звезд, посредником между смертными и богами. Индейцы проявили изобретательность и сделали его символом свободы, поскольку это единственное существо, способное лазить вверх по собственным нитям. В Сибири, Вьетнаме и Колумбии он уносит мертвые души на небеса. Однако еврейские пророки выступили против него: Иов считал его паутину слишком хрупкой, а Исайе не нравился его яд. В XV веке презрение переросло в панику, когда при виде паука итальянцы впадали в истерику. С тех пор бóльшая часть человечества просто не желает знать, чем занимаются пауки и насколько они необходимы для выживания людей, борьбы с вредителями. А их роль недооценена. Даже в приверженных свободе США 70 процентов женщин так и не избавились от арахнофобии.
Все могло бы быть по-другому, если бы паук был одомашнен, как пчела, а ведь это почти произошло. Один француз сплел из его шелка носки и перчатки, другой (изобретатель искусственных инкубаторов Реомюр) начал разводить пауков, но бросил, поскольку это было слишком дорого, а их нетерпимость друг к другу требовала содержания каждого в отдельной клетке. Самка паука действительно умеет жить без самцов, поскольку может хранить сперму до полутора лет и поэтому, как правило, съедает самца, как только он выполнит свою задачу. Но это не вызвало особой заинтересованности ни у мужчин, ни у женщин. Реомюр жил в то время, когда насекомые (хотя пауков считают насекомыми ошибочно) считались недостойными упоминания в энциклопедии, такого мнения был даже либеральный Дидро. На помощь пауку пришел Виктор Гюго, но из великодушия, а не из любопытства: «Я люблю пауков и крапиву, — сказал он, — потому что их все ненавидят».
Чтобы дать волю любознательности по отношению к животным, людям необходимо было избавиться от всех пугающих мифов о них, остановить войну, которую они вели против них с начала времен, и прежде всего перестать думать, что все живое существует ради блага человека и только его. Это означало перестать считать себя интереснее всего остального. Только тогда могла зародиться идея о том, что человек не должен жестоко обращаться с животными. Несмотря на всю жестокость детей, их роль в создании этой идеи, как и роль тех, кто не забывает свое детство, была чрезвычайно велика и незаслуженно не отмечена: исследование отношения парижан к крысам показало, что их боятся 80 процентов взрослых и всего 6 процентов детей. Так что, возможно, пришло время проявить больше любопытства к любопытству.
* Пьер Тейяр де Шарден (1881–1955) — французский философ, теолог, антрополог. Автор теории ноосферы. — Прим. ред.