19 марта 2024, вторник, 08:07
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

18 февраля 2005, 22:35

Илья Хржановский: «Это были звуки ада».

Фильм Ильи Хржановского «Четыре» по сценарию Владимира Сорокина, его дебют в полнометражном формате, стал обладателем самого внушительного «тигра» - основной награды Роттердамского кинофестиваля. Премьера фильма состоялась в московском Доме кино. Снимался фильм долго и еще какое-то время тихо томился под спудом Минкульта, которое фильм профинансировало, а потом испугалось  выпустить его в прокат. Звезд в фильме нет, кроме Сергея Шнурова, сыгравшего там одну из главных ролей.Зато есть сестры-стриптизерши и много пьяных бабушек из деревни под Арзамасом-16. В российский прокат фильм все же выходит: победа в Роттердаме и собвыходит в апреле. Но уже сегодня он стал объектом бурных дебатов среди профессионалов и зрителей. Разговор с Ильей Хржановским ведет Алена Карась.

 

Илья, насколько это необычная ситуация, что после второго показа в Роттердаме были раскуплены билеты на все шесть сеансов вперед?

Обычно на фестивалях с каждым показом продажи падают. Здесь с каждым показом они росли. Теперь фильм выходит в 27 кинотеатрах Голландии. Он куплен многими странами для показов.

 Вы успевали следить за фестивальным контекстом?

В Роттердаме я не видел ничего. У нас был очень жесткий график интервью, переговоров по поводу следующих показов. Там было множество круглых столов. Вообще, фестиваль устроен невероятно свободно по атмосфере, притом, что это один из самых больших фестивалей мира: две с половиной тысяч гостей, десятки программ, все крупнейшие продюсеры, рынок новых кинопроектов.

Это фестиваль арт-хаузный?

Это независимый кинофестиваль, который, кажется, даже не входит в официальную классификацию – «А» или «Б». Но он невероятно влиятелен, потому что открывает новые имена. Это менее коммерциализованное мероприятие, чем все другие.

Почему фильм все еще не вышел у нас на экраны?

Мы должны были выйти в феврале, но в связи с замедлением получения разрешения на прокат фильм выйдет только в апреле.

С чем, на ваш взгляд, связана эта ситуация с задержкой выпуска фильма в прокат?

Для меня это область абсолютной загадки: как логика запрещения, так и логика разрешения. Но я это расцениваю как некую ошибку и взаимное недопонимание. Хочется верить, что это не тенденция. Хотя формально, действительно было запрещение.

В Роттердаме ваш фильм восприняли как кино про современную Россию или как-то иначе?

Никакая картина не может на вас действовать, если вы не понимаете, что это не только, скажем, про Африку, но и про вас.  И я очень благодарен Минкульту, что они увидели это. С нами в Роттердаме был начальник управления кинематографии господин  Лазорук. Сейчас Федеральное агентство по кинематографии рекомендует фильм для многих международных фестивалей: это означает, что к фильму относятся не как к политическому, но как к художественному продукту. И такая же реакция у западных зрителей.

Самый дискуссионный фрагмент вашего фильма связан с квазидокументальной сценой из «деревенской жизни», где бабушки делают кукол из хлебных мякишей и занимаются чуть ли не свальным грехом.  Насколько документален этот пласт повествования?

Мы снимали эту часть в огромной деревне, где живет больше тысячи человек, а не пять бабушек, как у нас. Деревня находится под Арзамасом-16. С другой стороны – Мордовия, где расположены зоны. С третей стороны – святые места Саров и Дивеево, с четвертой – родина Стеньки Разина и имение Карамзина. Это такая же игровая ситуация, как и в остальном фильме.  Весь фильм снимался летом, а в кадре - ранняя весна. На улице - плюс 25, а бедные бабушки в зимних тулупах. Какое уж тут документальное кино!

Некоторые критики  вам инкриминируют спаивание бабушек и доведение их до свинского состояния  в целях очернительства. Что вы с бабушками сделали?

В деревне трудно вести себя иначе, чем это в ней принято. Напиваясь, наши бабушки иногда раздевались. Они предложили сделать это в фильме и спросили: «Можно?». Я сказал: «Да, конечно». За время работы мы перешли с ними к приятельским отношениям: ведь фильм снимался неимоверно долго, так что я подружился с ними. 

«Четыре» представляет довольно темный лик нашей жизни. Вы не думали о том, что фильм может попасть в опасную зону «патриотической» критики?

Я не снимал картину про «образ России». Я снимал картину про людей, которые живут в определенной ситуации. И деревню я снимал как то место, где люди более открыты в своих светлых и черных проявлениях, чем в городе. В городе я никогда не узнаю, как ты плачешь, злишься, моешь руки, если не проведу с тобой много времени. Город огромный, люди общаются в нем на уровне «Как дела? – ОК!» В деревне тебе расскажут, как дела. Это другой тип отношений. И именно он меня интересовал. Люди стандартизируются, теряют лицо. Они все более зависимы от внешних условий жизни.

Роттердамское жюри дало емкую, изысканную  формулировку того, за что ими отмечен фильм. На мой взгляд, она   прекрасно представляет высокий уровень роттердамской экспертизы: "опустошительный кошмар, который вводит нас в неясное состояние между ложью и правдой. Илья Хржановский продемонстрировал большую смелость в выборе сюжета и показе распада общества, которое само себя пожирает… В особенности нам понравилось его радикальное отношение к женщинам в эпизодах, посвященных молодым проституткам и традиционным бабушкам". Как вы можете прокомментировать это?

Как достоинство картины  они отметили это мерцание между правдой и ложью. То, про что мы сделали кино, является глубинной проблемой во всем европейском мире, а не только в России.

Испытываешь сильный эстетический шок, когда видишь в фильме  старух, тискающих друг друга за обвислые груди. Но и история про мякиши, которые они делают своими беззубыми ртами, чтобы потом набивать ими куклы, шокирует не меньше. Вокруг этой части фильма и разгорелся целый спор, именно она, кажется, разделила зрителей на тех, кто «за» и кто «против». В чем для вас смысл этого мифа о  куклах?

Это история про потерю лица. Про живое и неживое. Эти вещи, тем более, когда получаешь их на неожиданном уровне, больно задевают всех, не только русских. Надеюсь, что именно так фильм в Роттердаме и восприняли.

Было ли неожиданностью для вас, что фильм, профинансированный Минкультом, им же поначалу не был допущен к показу?

Я этого совершенно не ожидал. Нам была предъявлена формальная претензия, что фильм не соответствует заявленному метражу. Далее, было сказано, что с точки зрения художественной логики такой хронометраж не убедителен. Но для подобных заявлений необходима экспертиза, коей не являются чиновники Минкульта. Всю эту историю с задержкой проката я воспринимаю как недопонимание, как внезапно возникшие страхи. Поначалу, видимо, решили, что я сделал высказывание идеологического характера. Но когда стало ясно, что это не так – решение было отменено, и фильм рекомендован к показам не только в отечественном прокате, но и на ряде фестивалей – в Ханты-Мансийске, на «Днях российской культуры» в Болонье...

В фильме  тематизированы боль, война, распад.

Это опасность, которая существует во всем мире - то, как живого человека превращают в массу, затем – в живое мясо, отправляемое на войну. Замороженное мясо – один из главных мотивов фильма. Но мы же не только мясо. Мы  - что-то еще...

Кажется, что это в большей степени наши родные страхи.

Какие же родные! Половина американских фильмов про то, что человека случайно могут взять и перемолоть. Конечно, я снимаю про то, что знаю. Я много ездил по деревням и до фильма, и специально для него. Я хорошо знаю, как выглядит русская деревня сегодня. И именно поэтому я вырезал очень много жесткого материала. Например, привезли мы продюсера Елену Яцуру на натуру. Ее как боярыню Морозову посадили в сани и повезли. Белый снег, возчик, и собачки за ними. И вдруг из какого-то двора выбегает еще одна собачка, побольше, и тогда возчик останавливается, достает топор, и ту, второю собачку разрубает пополам. У Яцуры – шок, а возчик говорит, улыбаясь и вытирая топор: «Не бойтесь, милая, со мной с вами ничего не случится». И поехал дальше. Это довольно жесткая система жизни, другой тип общения.
Я мог рассказать гораздо более страшные истории про деревенскую жизнь. Только не считал это нужным, не хотел в эту сторону идти. Но глупо, простите, осуждать Гойю, у которого в некоторых картинах есть старые женщины с голой грудью. Или задайте вопрос: «А не оскорбил ли жизнь художник Босх?» Это другой тип авторского зрения, его можно принимать или нет, он может быть более или менее совершенен, более или менее востребован временем.

История с деревней является внутренней оппозицией обезличенному городу? Вы для этого отправили сюжет в деревню?

Нет, чтобы найти не противоположный, а другой тип жизни, эмоциональных реакций, отношений. Другой тип социума. Почему там живут одни бабушки? Потому что мужики все вымерли или и от пьянства померли. И Марат, который продает куклы, - ему эта жизнь тоже невыносима. Он потому и вешается. Но в деревне другая степень откровенности: в городе врут, а в деревне не врут. Там все еще знают, что слово материально. Можно в это верить, можно нет, но слово имеет силу. С этого, собственно, и начинается фильм – с истории про клонирование, которую сочиняет один из героев. Все трое, собравшиеся случайно в ночном баре, понимают, что каждый из них врет. Но при этом каждый готов верить в ложь, которую предлагает другой. И наши сестры, кто они – фантастические клоны или близнецы? Правда или нет, что на рынке торгуют мясом 1969 года? Но правда, что годами замороженное мясо существует и продается. И собаки, которые так визжат, существуют. И они еще больше зависят от обстоятельств, чем люди. Про это фильм? Или про что-то, чему  еще нет имени, что вообще - не назвать. 

Что вы собираетесь снимать дальше?

У меня есть три разных проекта. Один – это современная версия «Шагреневой кожи» Бальзака. История про то, что человек не может прожить два варианта жизни: одну – стремительную, насыщенную, но короткую, а другую – очень осторожную, но долгую.
Другой проект – про академика Ландау по мотивам потрясающей  книги его жены Коры.
Еще один проект по мотивам «Райского сада» Хемингуэя, романа, который он писал всю жизнь. Это автобиографическая история про то, как герой с молодой женой едет в чудесное путешествие по побережью Франции и Испании, они любят друг друга, вкусно едят, пьют. И вдруг все начинает рушиться. Как написал мудрый Хемингуэй,  «это роман о безмятежном счастье, которое мы неизбежно теряем».

То есть, вы уходите от современности?

Эти проблемы не сегодняшние, просто они сегодня обострены. То, что мы не можем, не умеем быть счастливыми, что счастье превращается в кошмар – одна из главных историй человечества.

У вас есть рецепт спасения?

Рецепта нет, но мне кажется, что важно поставить вопрос, на секунду притормозить какие-то разрушительные события. Когда Анатолий Эфрос сделал свой выдающийся спектакль «Дальше тишина», многие говорили: это спектакль, после которого хочется позвонить родителям. Это не значит, что все переменилось в этих отношениях. Но то, что одним звонком стало больше – важно. Важно, если спектакль или фильм на секунду дал это почувствовать. Мы все время промахиваем важное – так комфортнее. А на самом деле, это промахивание – гарантия глубинного, чудовищного дискомфорта, который нарастает с каждой минутой.

Но если беречь себя, жить расчетливо и сдержанно, максимально охранять себя от внутренних и внешних взрывов …

… перестанешь быть человеком...

... зато оградишь свою жизнь от катастрофы…

…именно таким образом ты ее в катастрофу и превратишь. Не затрачивая ничего, можно опустошиться. Единственный в нашем фильме, в ком происходят страшные метания, кто раздираем невероятными вопросами, и, кто, тем не менее, выживает – это Марина.

Все темы, вокруг которых бродит ваше сознание, связаны ...

… со страхом. С ощущением невероятного страха за себя и за близких мне людей. Страха, что мы перестаем чувствовать. Эмоции испытываем, а чувства – нет. Я про себя говорю. И вот это ощущение ужаса от себя самого…

Мне кажется, что это чувство очень связано с вашим поколением.

Безусловно, и чем дальше, тем больше. Но вот мы говорили о «Шагреневой коже». Эта вещь написана полтора столетия назад!  И там  - тот же ужас.

С такими мыслями вам, вероятно, следует окончить жизнь в какой-нибудь забытой африканской деревне (если такая еще найдется к тому времени), и там предаваться первозданной невинности чувств.

Я очень люблю жизнь во всех ее проявлениях и приключениях. Я  учился в Германии и мог там снимать фильмы. Но вернулся я абсолютно осознанно. Там все эти процессы страшнее: они сами чувствуют, как зомбизируются. Но мы пока что чувствуем это намного острее.

У вас в фильме совершенно невероятный звук. Нечеловеческий. Как вы пришли к нему?

Я однажды шел по Никольской и увидел машину, которая откачивает воду из асфальта. Это были звуки ада.


 

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.