28 марта 2024, четверг, 18:35
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

28 сентября 2005, 09:41

Альтернатива воссоединению с Европой – китайское иго

Публикация “Полит.ру” трех глав из выходящей в издательстве ОГИ трилогии известного политолога и специалиста по истории российской философии Александра Янова "Россия и Европа. 1462-1921" вызвала ожесточенную дискуссию среди наших читателей (см.: Введение к первой книге, первую главу и Заключение). Эта дискуссия стала продолжением спора о соотношении пути России с дорогой “западной цивилизации”, или, иначе, проблема “европейскости” России. Мы публикуем беседу с Александром Яновым главного редактора “Полит.ру” Виталия Лейбина, который попытался разобраться в основаниях концепции политолога и возможности ее инструментального использования для строительства современной России. “Полит.ру” планирует продолжить дискуссию.

Почему России так уж необходимо самоопределиться по поводу Европы и своей европейской традиции?

Прежде всего потому, что никак иначе России, похоже, не вырваться из заколдованного круга повторяющихся национальных катастроф, вызванных как её “выпадениями” из Европы, так и возвращениями в неё. Тем более, что темп колебаний этого исторического маятника нарастает буквально на наших глазах.

Вот смотрите. Полтора столетия прошло между первым её “выпадением” в XVI веке и возвращением в XVIII. История говорит нам, что и то, и другое одинаково воспринималось современниками как национальная катастрофа. Да и мудрено ли, если за каждый из взмахов этого рокового маятника страна расплатилась жизнью каждого десятого? Но то ли еще предстояло ей в будущем! В прошлом веке уже вдвое меньше времени понадобилось этому страшному маятнику, чтобы одним взмахом сокрушить “белую” империю царей, а вторым “красную” империю генсеков. Две катастрофы в одном столетии! Подумайте, переживет ли Россия еще один взмах своего маятника?

Я понимаю, что для “журналистского”, если можно так выразиться, взгляда на судьбу своей страны все эти рассуждения о маятниках и катастрофах выглядят в высшей степени странно. Взгляд этот замыкается сегодня на 2008 год: уйдет Путин, не уйдет Путин, если уйдет, то как и кто будет его преемником? Этим изо дня в день живет элита страны. У историка, однако, взгляд другой. И задаёт он поэтому совсем другие вопросы. Не о том, уйдет ли в 2008 г. Путин, но о том, не ожидает ли Россию в XXI веке еще один взмах её исторического маятника, а стало быть, еще одна национальная катастрофа? Спрашивает он об этом потому, что 1917 и 1991 годы столь же для него реальны, как для журналиста 2008 г. – и он знает, как это страшно. Впрочем, опубликованные вами главы из первой книги моей трилогии объяснят это читателю лучше, чем я могу в интервью.

Возвращаясь, однако, к вашему вопросу, скажу, что, попытавшись в своей трилогии разобраться в природе русского маятника, я пришел к результату скорее нетривиальному. Оказалось, что политическая культура России изначально и необратимо двойственна. Обе основополагающие её традиции – европейская (договорная) и евразийская (патерналистская) – одинаково древние и легитимные. Но враждуют они между собою не на жизнь, а на смерть.Потому, что первая способна к политической модернизации (иначе говоря, требует гарантий от произвола власти), а вторая основана на этом произволе.

Причем, в отличие от Европы, где либеральная традиция оказалась сильнее своей соперницы и сумела её маргинализовать, в России обе равны по силе – и ни одна из них не может самостоятельно оттеснить с исторической авансцены другую. Вот почему только воссоединение с Европой, со “второй матерью нашей”, по выражению Достоевского, способно принципиально изменить этот чреватый повторяющимися катастрофами баланс между двумя непримиримыми традициями. Короче, покуда Россия не самоопределится по отношению к Европе -- и своей европейской традиции, – она никогда не избавится от угрозы новой национальной катастрофы.

В каком смысле вы говорите о Европе? Что под этим подразумеваете? Что за образование?

Я очень подробно объяснил это во вводной главе книги. Вкратце, когда я спросил у своих оппонентов, есть ли у нас гарантии, что и через 10-15 лет мы сможем так же свободно обсуждать в Москве политическое будущее страны, они признались, что гарантий нет. В Европе между тем такой вопрос и в голову никому не придет. Что-что, а гарантии от произвола власти Европа своим гражданам обеспечила. И будет обеспечивать и через 10, и через 20, и через 50 лет.

Если забыть на минуту обо всей сложной институциональной аранжировке политической модернизации – о разделении властей, о национальном представительстве, об уважении к правам меньшинства, которое завтра может оказаться у власти, – мы увидим, что именно к гарантиям от произвола всё дело в конце концов и сводится. К этому, собственно, и устремлен был вектор европейской цивилизации, начиная со Средних веков. Для того, между прочим, и понадобилось Европе освободиться от имперских вожделений.

Т.е. это указание не на тип цивилизации, а на специальные отношения гражданина и государства. Значит, кое-что в Европе – это не Европа?

Я не совсем понял, о чем вы говорите.

Итальянский фашизм, немецкий нацизм…

Вот это как раз и связано с имперскими вожделениями. Оказалось, что еще в первой половине ХХ века Европа не была от них свободна. Иначе говоря, политическая модернизация не была завершена. Сейчас -- другое дело. А в принципе, вы, конечно, правы: такая сложная система, как Европа, хрупка и уязвима – как все сложные системы. И к ней очень подходят строки Гёте: “Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой”. Вспомните хоть стотысячные демонстрации во главе с президентом страны против антисемитизма в такой на вид расслабленной и сибаритской Франции.

Да, фашизм, нацизм – это была агрессия против Европы. Важно лишь помнить, что коренилась она в неизжитых еще со времен Наполеона традициях империи и “особнячества”, как называл это Владимир Сергееевич Соловьев, когда одна держава могла еще противопоставить себя всем остальным. Да, европейские страны не смогли тогда устоять против этой агрессии – кроме мужественной Англии. Это было. И еще множество жутких событий было в европейской истории – до того, как она сумела, если хотите, обрести свой исторический смысл. Но сейчас, последние полстолетия, в которые мы живем, Европа его обрела. Можно сказать,что она всегда несла его в себе. Только добиться этого было непросто. Но поскольку уже добились, то по какой, собственно, причине России не воспользоваться результатами этой многовековой борьбы?

Хотелось бы все-таки уточнить: если ваше рабочее понятие “Европы” - это культура гарантий прав граждан, то это не совсем то, что Европа в смысле цивилизации.

Повторю: гарантии от произвола власти – и есть смысл европейской цивилизации. Она шла к этому с самого начала, со Средних веков. Magna Charta в 1215 году в Англии – это не случайное явление, потому что в том же XIII веке аналогичные документы были приняты и в Дании, и в Венгрии, и в Швеции. Потом, конечно, было непросто их отстоять, сохранить, развить, но, несмотря на все откаты, Европа никогда не сворачивала с этого пути. И Россия начинала точно так же: первая конституционная попытка у нас была предпринята в 1550 году.

То, что я называю русской Magna Charta, – это Судебник 1550 года. Конечно, в России это появилось с опозданием – там в XIII веке, здесь - в XVI. Это разница на 2,5 столетия монгольского ига, которое затормозило русскую историю. Но ясно, что она тоже шла по этому пути. И в этом заключался смысл великой реформы 1550-х, когда вводились местное самоуправление и суд присяжных -- вместо “кормленщиков”, своего рода официальных разбойников, кормившихся за счет населения.

Ведь и тогда можно было действовать иначе. Например, заменить “кормленщиков” воеводской администрацией, как впоследствии и случилось. Но, тем не менее, тогдашнее реформистское правительство пошло по европейскому пути. Почему? Разве это не требует объяснения? Я имею в виду, почему Россия и Европа так долго, начиная с Киевско-Новгородской Руси, шли в одном и том же направлении? Конечно, в московский период это происходило лишь на протяжении одного Европейского столетия, как я его называю, от 1480-х до 1560-х, а Европа наращивала свой либеральный потенциал на протяжении многих столетий -- пусть со срывами, с откатами, но наращивала.

То есть различие между Россией и большой европейской цивилизацией в том, что европейская цивилизация в меньшей степени обладала той двойственностью, которая так присуща России?

Конечно, европейским странам тоже присуща патерналистско-либеральная двойственность, но – и это главное – дело в Европе никогда не доходило до того, чтобы какая бы то ни было из стран отказалась от своей европейской идентичности. Такого в истории Европы не было. Ни в одном государстве: ни в православном, как Греция, ни в католическом, как Польша, ни в протестантском, как Швеция. Даже в момент самых жестоких религиозных войн ни с одной страной не случилось того, что случилось с Россией. Ни одна из них не “выпадала” из Европы, не противопоставляла себя ей, не запрещала астрономию или геометрию, потому что они “богомерзкие”, не полагала землю четырехугольной – после Коперника, Кеплера и Галилея -- и не воображала себя единственной в мире правоверной цивилизацией. Такого в европейской истории не было.

Еще до эпохи Просвещения возникла мечта о Европейской конфедерации, на которой и основывал впоследствии свою утопию о постоянном мире Иммануил Кант. А Россию исключили из этой “конфедерации” еще в 1570-м году в Штеттине в связи с Ливонской войной. Тогда Россия напала на Европу в момент, когда та находилась под атакой мусульманской сверхдержавы. В ту пору Оттоманская империя была для Европы чем-то вроде нацистской Германии, угрожавшей самому её существованию. А Иван IV как раз тогда и предложил султану союз против Европы. И в этот момент напасть на нее сзади было, согласитесь, не самым лояльным предприятием. В связи с этим Россия и была исключена из “Европейской конфедерации”.

Вы сознательно совмещаете вопрос о культурном самоопределении и вопрос о политическом решении? Теоретически же можно быть европейской страной и не быть частью никакой специальной конфедерации. В современном мире понятно, что значит политически присоединиться к Европе – вступить в Евросоюз.

В этом случае прекрасно подходит старая формула Эдуарда Бернштейна. Был такой в конце XIX века ревизионист германской социал-демократии. Чтобы обострить постановку вопроса, он сказал: “Движение все – конечная цель ничто”. Проблема заключается в движении, в том, чтобы начать жить и работать по программе воссоединения с Европой. Для этого, конечно, нужно политическое решение.

Вот две главные предпосылки такой программы. Во-первых, России следовало бы перестать воображать себя чем-то вроде Московии XVII века, т.е. некой отдельной от Европы “цивилизацией”, идущей своим особым путем, и с ей одной присущими моральными и политическими ценностями. Эти ценности, между прочим, включали тогда не только самодержавную диктатуру, но и массовое порабощение соотечественников. Вот что писал об этих ценностях проницательный очевидец (Юрий Крижанич): “Люди наши косны разумом, ленивы и нерасторопны... Мы не способны ни к каким благородным замыслам, никаких государственных или иных мудрых разговоров вести не можем, по сравнению с политичными народами полунемы и в науках несведущи и, что хуже всего, весь народ пьянствует от мала до велика”. А ведь ни одному серьезному историку не придёт в голову усомниться в том, что Крижанич был одним из самых великих патриотов России (некоторые даже считали его русским националистом).

Короче, всем московитским аргументам об “историческом одиночестве России” и о её “мессианском величии и призвании” не место в программе воссоединения с Европой.

Во-вторых, России пора бы перестать держать камень за пазухой в общении с европейскими партнерами. Я имею в виду, конечно, сверхдержавный реванш. И это уже, в отличие от первой предпосылки, не исключительный домен имперских националистов, которых Михаил Ходорковский почему-то называет “левыми” и кому пророчит победу. Реванш пронизывает сознание большинства российской элиты, включая, конечно, не только героев Ходорковского, но и тех, кто его посадил.

Так, во всяком случае, считает Г.О. Павловский, формулируя идею реванша: “Мы должны сознавать, что в предстоящие годы, по крайней мере до конца президентского срока Путина и, вероятно, до конца президенства его немедленных преемников, приоритетом внешней политики России будет оставаться её трансформация в мировую державу XXI века или, если хотите, возвращение ей статуса мировой державы XXI века”. Заметьте, не одной из великих держав Европы, как Англия, Франция или Германия, но “мировой державы”, как США. С таким “приоритетом” нечего и думать о воссоединении с Европой.

Уточните, Америка входит Европу гарантий, не выпадает из нее?

Америка такое же ответвление европейской цивилизации, одно из ее крыльев, как и Россия.

И ей тоже не нужно фантазировать и представлять себя мировой державой?

Америка, как и Россия, - Европа по происхождению. Но в сегодняшнем раскладе глобальных сил она впервые оказалась на сверхдержавном Олимпе, где Европа уже побывала, тщету и ужас которого поняла и прах его с ног своих отряхнула. В этом смысле сегодняшняя Америка – не Европа. Просто она еще не знает то, что знает Европа, – чем такие эскапады кончаются.

Вы видите это хотя бы на примере иракской войны. Европа была против этой войны, а Америка - за. Это, конечно, подростковая, бушистская Америка, но та, какая есть. Европа секулярна и в ней немыслима дискуссия о том, нельзя ли отменить отделение церкви от государства, а в Америке эта идея имеет много влиятельных сторонников. И теория Дарвина подвергается в Америке яростным нападкам со стороны протестантских фундаменталистов. И проблема запрещения абортов практически расколола страну. Все это, как, впрочем, и стремление к миродержавности, в Европе немыслимо.

А насколько этот поворот в Европе – отказ от реваншизма и от империи – является историческим завершением долгого исторического пути, а не политически вынужденным шагом? Германия была оккупирована, Франция пережила оккупацию, Англия была истощена войной… Не был ли отказ от имперской судьбы вынужденным? Кто вышел из войны с наименьшими потерями и с наибольшими приобретениями, тот и стал новой империей.

Сверхдержавность имеет кочевую, я бы сказал - номадическую природу. Она, если хотите, путешествует. В Новое время она начала свое путешествие в наполеоновской Франции, потом ее оставила, хотя Франция после этого страдала жутко, и это была фантомная тоска по утраченному величию, которая и сегодня еще сказывается. В результате через 40 лет после Наполеона она поставила у руля еще одного, “маленького”, как назвал его Виктор Гюго, Наполеона III, в тщетной надежде вернуть себе это утраченное величие. Сверхдержавность, однако, уже перекочевала тогда в Россию Николая I. И поэтому закончился для Франции её фантомный наполеоновский комплекс, как я его называю, ровно тем же, чем кончилась эпопея большого Наполеона, т.е. еще одним военным разгромом, новой оккупацией и прочими ужасами.

К тому времени, впрочем, сверхдержавность уже перекочевала из России в Германию. Сегодня она добралась до Америки.

Но вы спрашиваете, не вынужден ли был отказ Европы от сверхдержавности. И да, и нет. Потому что сверхдержавность всегда уходит к сильнейшему. Важно, однако, не только то, что Европа признала военное превосходство Америки. Важно, что она, в отличие от России, изжила свой фантомный наполеоновский комплекс. Важно, что ни одна из её великих держав больше не хочет взвалить на свои плечи статус державы мировой и, стало быть, ответственность за судьбу мира. Короче, она навсегда излечилась от этого опаснейшего недуга. Выздоровела. И России не мешало бы поучиться у нее, как это делается. Еще и для этого нужно ей воссоединение с Европой. Тем более, что Европа ей, как я уже говорил, не чужая. Она – внутри России.

В техническо-политическом смысле воссоединиться? Т.е. вступить в Евросоюз?

В принципе, конечно. Я думаю, Европа сегодня на распутье, потому что сейчас нацелилась к ней присоединиться Турция, и в этом случае Россия может ей понадобиться как противовес Турции и вообще мусульманскому влиянию. Думаю также, что Европа должна будет превратиться не в федерацию, как об этом мечтали до сих пор, а в конфедерацию. По-видимому, в XXI веке произойдет с ней именно это.

В этом смысле должно быть в конечном счете политическое воссоединение: Россия просто вернется туда, откуда её попросили в XVI веке. Тогда была Христианская конфедерация, а сейчас будет Европейская. Имея в виду такую перспективу, России, право, ни к чему затевать геополитические игры с Китаем. Тем более, что, как назвал их один из московских аналитиков, Пионтковский, это игры кролика с питоном.

Похоже, что Китай вырастает в новую сверхдержаву. Иначе говоря, к концу XXI столетия сверхдержавность может перекочевать в Китай. И это было бы куда хуже для мира, нежели гегемония Америки. Впрочем, покуда всё это лишь гадания, мы говорим только о тенденции. И о том, что в свете китайских притязаний очень уж напоминают эти геополитические – и военные – игры предложение союза турецкому султану, сделанное в свое время Иваном IV. И потому еще так нелепы эти игры, что Китай, в отличие от Европы, ни при каких обстоятельствах не поможет России ни освободиться от произвола власти, ни избавиться от фантомного наполеоновского комплекса. Ему решительно всё равно, какого цвета кролик, которого он намерен раньше или позже проглотить.

Вы не могли бы прояснить, почему политическая интрига с Китаем - это плохо, а интрига с Европой - хорошо? Чем плохая, по вашим словам, “сверхдержавность” отличается от просто сильной игры на мировой арене?

“Я - самая великая, я единственная правоверная, моя идеология – это закон для всех, я диктую миру свои условия игры” – вот смысл сверхдержавности. Вы видите, что Америка – сверхдержава, в этом нет никакого сомнения. Но диктовать свои правила игры ей весьма затруднительно: политическая модернизация мешает, контроль общества над государством мешает, избиратели путаются под ногами. Вся эта бушистская истерия показала на деле, что для Америки диктовать условия миру практически невозможно. Европа как была, так и осталась несогласной с попытками навязать ей бушистские правила игры. Никто не может диктовать Европе. Это не означает, однако, что она не принимает участия в мировой политике – и в Иране, и в Ираке, и в Северной Корее, и в Африке. Но принимать участие в мировой политике и пытаться диктовать свои условия остальному миру – это существенная, согласитесь, разница. И не об интриге с Европой говорю я, но о воссоединении с ней.

Я вернусь к предыдущей части нашего разговора, где вы говорили, что Россия предала Европу перед лицом такого врага, как Османская империя. Возникает вопрос, из какой точки вы смотрите на мировую историю. Если смотреть из России, то оказывается, что Европа с регулярностью вторгалась в нашу страну.

Ровно с такой же регулярностью, с какой Россия вторгалась в Европу. Во время, о котором я говорю, в XVI веке, когда Россия впервые попыталась захватить Прибалтику (а если верить письмам царя Ивана к Курбскому, то “и всю Германию”) – тогда она и впрямь предала Европу. Если вы имеете в виду XIX век, когда Наполеон вторгся в Россию, то это было следствием тогдашней французской сверхдержавности. Франция хотела диктовать всем правила игры, за что и расплатилась разгромом, оккупацией, унижением, контрибуцией. Чем всегда и кончаются сверхдержавные игры. А Россия в XIX веке вторглась в Валахию, в Молдавию, в Венгрию и вдобавок еще захватила Финляндию и Польшу.

Если вы говорите о конце XVII века, когда Петр напал на Швецию, а Карл XII в ответ напал на Россию, а заодно и на Польшу, то это была обычная в ту пору игра равных. Тут никакого предательства и ничего особенного, с той точки зрения, о которой вы говорите, не было. Тогда о чем вы говорите?

Ну, хорошо, возьмем начало XVII века, когда поляки оккупировали Москву. Тогда они действительно загубили великолепную конституцию Михаила Салтыкова, которая могла, по мнению классиков нашей историографии В.О. Ключевского и Б.Н. Чичерина, изменить весь ход русской истории. Во всяком случае, освободить страну из самодержавной клетки, куда заключила её революция Ивана IV. Тогда была такая возможность – и поляки в этом бесспорно виноваты. Им предлагали принца Владислава сделать русским царем, но с тем чтобы руки у него были связаны либеральной конституцией. Однако Сигизмунду, королю Польши, этого тогда показалось мало – он хотел Россию подчинить. В результате поляков вообще вышибли из России.

Но и Россия ведь в долгу не осталась. На протяжении почти полутора столетий она оккупировала Польшу при царях и потом еще полвека держала её в неволе. Так что расплачивалась Польша за ошибку своего алчного короля столетиями. Еще более страшный счет могли бы предъявить Европе немцы. Вся Тридцатилетняя война с 1618 до 1648 гг. шла на территории Германии. В неё многократно вторгались и французские, и шведские, и польские армии. Страна была разорена до такой степени, что в Нюрнберге люди ели людей. Но что из этого следует, кроме того, что европейская история была ничуть не менее жестокой, чем любая другая?

Но в какой мере корень проблемы исторически сложных отношений с европейскими странами кроется в самоопределении России, а в какой мере – в позиции Европы, которая не признает за нами европейскость? Некоторые политики в современной Польше, в Америке не признают Россию Европой. Да и вступать ей в ЕС никто не предлагал.

Конечно, но ведь и Польше, и Венгрии, и Чехии тоже не предлагали. Они этого добивались, они видели в этом свою цель. А Турции кто предлагает? Но она на протяжении десятилетий настойчиво добивается своей цели. Почему мы должны ждать приглашения от кого-то? Мы должны следовать своим интересам. Наш интерес в том, как я уже говорил, чтобы раз и навсегда освободиться от исторического маятника, столетиями преследующего страну, а также от фантомного наполеоновского комплекса. И, конечно, от произвола власти. Воссоединение с Европой всё это нам обещает. Так разве не мы должны на нём настаивать? Вспомните хотя бы, как упорно добивался этого в свое время Петр. И правда ведь, если доктор поставит вам диагноз и скажет: "Чтобы выздороветь, вы должны поехать на такой-то курорт", - разве вы ему возразите, что вас туда не приглашают?

А касательно того, что кто-то не признаёт нас Европой, то это уж забота наших историков доказать обратное. Трудная задача, как я знаю по собственному опыту. Требуется опровергнуть то, что я называю “Правящим стереотипом мировой историографии”. Но в принципе, ничего невыполнимого в этой задаче нет.

Единственная проблема в том, что наша официальная историография занимается делом прямо противоположным, т.е. настойчиво доказывает, что Россия – не Европа. Возьмите хоть недавний огромный том “История человечества, т. VIII. Россия”, выпущенный Институтом российской истории Академии наук. Основная идея тома: Россия - цивилизация евразийская. Так чего ждать от поляков или американцев? Им ведь только и остается, что повторять за нашими экспертами, столь охотно отрекающимися от отечественной европейской традиции вольных дружинников, откровенно предпочитая ей традицию евразийскую, холопскую.

Откуда мы сейчас знаем, что проект объединенной Европы будет нам стратегически выгоден, и в Европе опять не произойдет чего-нибудь ужасного?

Мы этого не знаем, и, более того, мне непонятно, зачем нам это знать. Мы видим вектор развития европейской цивилизации за много столетий. Мы знаем, что все эти столетия Россия “жила своим умом”, как сказал бы Виталий Найшуль. И что же? Избавил её “свой ум” от повторявшихся национальных катастроф? Принес ей гарантии от произвола власти? Или освободил её от по-прежнему тяготеющей над нею неопределенности будущего? Отсюда ведь и все мучительные сегодняшние гадания о том, что будет со страной в 2008 году.

И вот представляется ей возможность коллективного решения всех своих проблем. А она начинает настаивать на своем “особнячестве”. На том, чтобы продолжать жить своим умом. Тем самым, что не сумел на протяжении столетий решить её жестоких проблем. Больше того, начинает вопрошать, а не произойдет ли вдруг с европейским коллективом что-нибудь ужасное? И действительно ли представляет он самую высокую степень созревания человечества? Это Гегель когда-то объявил Пруссию воплощением абсолютной идеи, что стало историческим анекдотом. Я не знаю, является ли современная Европа воплощением абсолютной идеи, я не знаю, существует ли вообще абсолютная идея и мне, честно говоря, не до неё. Это совершенно из другой, метафизической области. А мы говорим об области культурно-политической. Зачем нам примешивать сюда метафизику?

Незачем, согласен. Есть же простое соображение о ценности суверенитета. Все давно, ровно как и сейчас, знали, что европейская цивилизация лидирует в мире. Это знали, например, и немецкие евреи в начале ХХ века, считая Берлин чуть ли не новым Иерусалимом. Тогда Европа уже, казалось, достигла своего смысла и вершины развития. Катастрофа, которая случилась потом, была дополнительным стимулом к тому, чтобы создать государство Израиль, получить суверенитет, и не стремиться политически объединиться с Европой или еще с кем-нибудь. Вы предлагаете России расстаться с частью суверенитета и напрашиваться в Европу. Но откуда известно, что мы не будем коллективно втянуты в какую-нибудь общую беду, какие уже не раз случались?

Это правильный вопрос. Я не него отвечу словами одного из самых замечательных эмигрантских писателей Владимира Вейдле: “Мы должны быть готовы не только примкнуть к Европе – мы должны быть готовы разделить ее судьбу”.

Суверенитет был у России на протяжении веков, начиная с Ивана III. И что же, уберег он ее от всех катастроф, которые ей пришлось пережить? Я не понимаю, где тут логика. Европа первой пришла к тому, что каждый должен поступиться частью своего суверенитета -- во имя общего дела, во имя общей безопасности. И добилась результата, стала “Европой гарантий”. Россия при полном своем суверенитете не добилась. Так разумно ли для неё противопоставлять Европе результаты своего неудачного опыта?

Конечно, в первой половине ХХ века, когда Европа была еще в плену у своего собственного “особнячества”, когда она еще кипела имперскими вожделениями, втянувшими её в кровопролитные гражданские войны, я первый посоветовал бы России держаться подальше от европейского котла. Этой теме, собственно, и посвящена заключительная книга моей трилогии. Но мы-то говорим сейчас о Европе, которая уже на протяжении двух поколений демонстрирует, что излечилась от страшных недугов, которыми продолжает страдать Россия.

Да, она – и это было очень в духе той старой, “больной” Европы – тоже побывала на сверхдержавном Олимпе. Причем дважды – при Николае I и при Сталине. Но ведь в обоих случаях закончилось это одним и тем же – историческим тупиком. Так почему не учиться хоть на собственном горьком опыте?

Вы уже несколько раз говорили, в чем суть российских левых. А как устроены наши либералы? Они-то готовы к продуктивному европейскому самоопределению?

В том-то и беда, что нет. Вот смотрите. У Петра, допустим, был очень ясный выбор: либо московитская четырехугольная земля, либо нормальная цивилизация. У декабристов то же самое: в России крепостное право, в России самодержавие как гарант этого крепостного права, и пока мы от них не избавимся, мы не станем нормальной европейской страной. Вот этой ясности исторического выбора нет у современных либералов. Они его просто не видят. А жаль. У них было бы больше аргументов и возможностей действовать, если бы они знали, что европейская традиция столь же легитимная и столь же древняя в России, как и холопская, на которой настаивают “левые” (включая Институт российской истории). Проблема тут, как ни странно, та же, перед которой стоял в начале XVIII века Петр. Я имею в виду просвещение российской элиты. В первую очередь, либеральной.

Я в своей трилогии попытался показать происхождение двух традиций, которые раздирают сегодняшнюю Россию. Они появились еще на заре русской государственности, в “сумерках” Киевско-Новгородской Руси. Княжеские домены управлялись тогда холопами. Отношение государя-воителя к ним и к кабальным людям, пахавшим его домен, было, естественно, патерналистским. Но с другой стороны, у него были и вольные дружинники, были бояре-советники, от которых зависела его военная и политическая сила. Если князь вел себя с ними, как с холопами, то срабатывал древнейший обычай “свободного отъезда”. Дружинники “отъезжали” – и князь с деспотическими замашками погибал. Короче говоря, конкурентоспособность их государя служила вольным дружинникам самой верной гарантией от княжеского произвола. Договор с князем был вполне надежным, почище золотого, обеспечением их независимости и достоинства. Отсюда – договорная традиция России. Другими словами, то же, что лежит в основе европейской цивилизации, – договор. Конституция это ведь тоже договор -- между государством и обществом.

Так возникли в России две её непримиримые традиции. Разумеется, формы, в которых проявлялась их смертельная вражда, менялись со временем самым неожиданным образом. И все-таки на каждом предстоявшем стране историческом перекрестке приходилось российским либералам выбирать именно между этими двумя традициями. Терпеть в России крестьянское рабство, например, или драться до конца за его отмену – в такой форме возникла перед ними еще при Екатерине старинная вражда традиций. Целое столетие после этого сопротивлялась крестьянской свободе реакционная помещичья элита. И если в конце концов либералы победили, то лишь потому, что ясно осознали свой выбор.

Но разве не то же самое произошло в начале ХХ века с отменой сакрального для реакционных монархистов самодержавия? И в конце века с сокрушением империи? Так или иначе, между 1861и 1991 гг. все три институциональные опоры евразийской традиции, установленные в XVI веке в ходе самодержавной революции Грозного царя, прекратили свое существование. Осталась последняя опора -- сверхдержавная греза о “першем государствовании”, как называлась она при Иване IV (сейчас она называется статусом мировой державы), основанная на всё том же старинном евразийском “особнячестве” России.

Конечно, греза эта давно уже материализовалась в мощном движении имперского национализма, которое столь же отчаянно сопротивляется отмене “особнячества”, как сопротивлялись реакционные помещики отмене своего священного права владеть крепостными душами. Конечно, помещики тоже клялись, что борются за интересы самих крестьян, которые безнадежно осиротеют, лишившись своих благодетелей. И, конечно, сегодняшним имперским националистам так же, как тем помещикам, нужно самодержавие, нужен произвол власти. Кто же иначе гарантирует им сохранение “особнячества”?

Вот этой решающей связи между произволом власти и “особнячеством” не поняли сегодняшние либералы. Утратили декабристскую ясность исторического выбора. Не видят даже самого простого – того, что для России действительная альтернатива воссоединению с Европой лишь одна – новое монгольское иго. Разве что на этот раз называться оно будет китайским. Вспомните “панмонголизм”, предсказанный еще в конце XIX века тем же Владимиром Сергеевичем Соловьевым, моим учителем.

Может ли исторический материал о европейских корнях России быть использован при строительстве современных общественно-политических институтов России? У нас же есть проблема с импортом западных институтов, можно ли вырастить свои?

Бесспорно. Нужно лишь, чтобы кто-нибудь догадался, наконец, издать сборник всех российских конституций, начиная с 1550 года. Я говорю о документах 1610, 1730, 1810, 1906 годов. С помощью этих текстов – памятников отечественного опыта либеральной борьбы за сокрушение евразийского “старого порядка” -- и следовало бы корректировать любой институциональный “импорт”.

См. также:

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.