28 марта 2024, четверг, 20:39
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

01 июля 2005, 11:39

Беломорканал: литература и пропаганда в сталинское время

Новое Литературное Обозрение

Откуда взялся Беломорканал? Кому и как пришла в голову эта идея? Была ли советская пропаганда обязана своими успехами многочисленным писателям, которых привлекли к освещению в печати этой масштабной стройки? Финансовый кризис, различимый уже в 1930 году, придал Сталину уверенности, что от проекта постройки канала ни в коем случае нельзя отказываться. И он же подтолкнул вождя к мысли, что идеальным выходом из сложного положения может стать труд заключенных.

Статья опубликована в журнале "Новое литературное обозрение" (2005. № 71).

В России и сегодня популярен сорт папирос, носящий название «Беломорканал». Он напоминает о гигантском техническом проекте раннего сталинизма — о Беломорско-Балтийском канале, который по длине превзошел Панамский и Суэцкий каналы и был прорыт в рекордно короткие сроки, за двадцать месяцев: блестящее свершение из героической эпохи первых пятилеток [1].

Такова версия советских властей. Однако после солженицынского «Архипелага ГУЛАГ» ясно, что героический эпос о Беломорско-Балтийском канале есть миф — он базируется на пропагандистской лжи, продолжающей жить в торговой марке папирос. Российский художник П.А. Белов (1929-1988) написал на эту тему картину. Она называется «Беломорканал» и датирована 1985 годом [2]. Посреди скудного ландшафта из грязной зелени и колючей проволоки лежит — шокирующе выделяясь своим цветом и очертаниями — пустая пачка папирос «Беломорканал», характерно раскрашенная голубым, белым и розовым. Пачка эта чудовищных размеров и служит бараком: оторванный угол — вход, куда вливается бесконечная очередь безликих арестантов.

Беломорканал ныне ассоциируется, и впрямь, не с блеском героического свершения, а с огромным концентрационным лагерем — Белбалтлагом [3]. Число находившихся в нем, по официальным данным, превышало 100 000 человек [4]. В значительной части это были уголовники, но также и большое число политических заключенных. По меркам правового государства это были невиновные люди, прежде всего крестьяне, так называемые кулаки, в ходе коллективизации лишенные своих хозяйств и загнанные в рабочие лагеря. Кроме лиц духовного звания и прочих «классовых врагов», среди политических заключенных находились также представители дореволюционной интеллигенции — главным образом инженеры и экономисты, которых, начиная с «Шахтинского дела» 1928 года, приговаривали по ложным обвинениям в саботаже как вредителей (по ассоциации с насекомыми-вредителями). Условия жизни Белбалтлага были нечеловеческими: в климатических условиях Приполярья, на голодном пайке, заключенные обязаны были выполнять чрезвычайно высокие нормы выработки. Число жертв, по оценке одного историка в 1990 году, составляет около 50 000 [5].

В своей картине П.А. Белов противопоставляет ужасам Беломорканала безразличие повседневности. Этим он вкладывает свою лепту в антисталинское просвещение периода перестройки и продолжает дело, начатое Солженицыным и другими. С тех пор в России о преступлениях сталинского времени написано много. Предлагаемая здесь читателю работа посвящена истории культуры сталинского времени. В центре внимания находится Беломорканал как предмет пропаганды; особое внимание уделяется роли, предписанной литературе и писателям. Ниже станет видно, насколько успешной была литературная пропаганда, связанная с Беломорканалом. При каких предпосылках она могла вызвать такой резонанс? И что в свое время побудило писателей к участию в ней?

 

Предыстория

В истории советских концентрационных лагерей [6] 1929 год знаменует начало нового этапа: массовые репрессии против русского крестьянства, противящегося коллективизации, приводят к резкому увеличению числа заключенных. Порядки, с самого начала царившие в советских лагерях, не могли более замалчиваться. Некоторым заключенным удался побег за границу, и с конца 1920-х годов в Западной Европе и Америке стали достоянием гласности многочисленные сообщения об условиях в советских лагерях [7]. Влиятельные голоса призывали к бойкоту экспортных товаров, производившихся заключенными.

Советское правительство встревожено и реагирует газетной кампанией. 4 января 1931 года на второй странице «Правды» появляется полемически окрашенная заметка на эту тему, на протяжении следующих недель и месяцев сходные материалы множатся, пока в конце концов газетные страницы изо дня в день не переполняются опровержениями и «спонтанными протестами населения». Главный тезис все тот же: существование принудительных работ в Советском Союзе отрицается — некий «антисоветский фронт» якобы занят распространением «грязной клеветы» и «гнусных басен о «принудительном труде» в СССР» [8].

Поворотным пунктом этой кампании является речь Молотова (председателя Совета Народных Комиссаров СССР с 1930 года) от 8 марта 1931 года. Теперь стратегия полного отрицания отменена. Если Молотов и далее отрицает существование принудительного труда в Советском Союзе, то это касается лишь экспортных отраслей экономики. В других секторах народного хозяйства, действительно, труд заключенных применяется: скажем, при строительстве дорог и железнодорожных линий. Тон речи самоуверен: «Мы делали это раньше, делаем теперь и будем делать впредь. Это выгодно для общества. Это полезно для преступников, ибо приучает к труду и делает их полезными членами общества». Лагерную жизнь Молотов обрисовывает в радужных тонах: «К позору капитализма многие и многие тысячи безработных позавидуют сейчас условиям труда и жизни заключенных в наших северных районах». Представителей международного пролетариата приглашают убедиться в этом собственными глазами [9]. Еще до выступления Молотова в лагерях, намеченных для посещения иностранных наблюдателей, начались лихорадочные приготовления [10]. Наблюдатели осматривают лагеря, советская пресса сообщает об их положительной реакции [11].

В своей речи Молотов перечисляет те строительные проекты, где действительно использовался труд заключенных. Среди прочего читаем: «Особое значение имеет развертывающееся теперь в Карелии строительство Балтийско-Беломорского канала». Насколько мне известно, это первое публичное упоминание этого проекта. Повсеместно повторяется, что он восходит к «инициативе тов. Сталина» 1930 года [12]. Заседание Политбюро 5 мая 1930 года утверждает проект [13], 18 февраля следующего года он ратифицируется Советом труда и обороны (СТО); через две недели Молотов держит свою речь. Фактическое начало работ, примыкающих к фазе планирования и изысканий на местности, приходится на ноябрь 1931 года. 20 июня 1933 года — двадцать месяцев спустя — канал принимается в эксплуатацию.

Решение о применении принудительных работ при строительстве Беломорканала было принято рано; на это указывает заметка Сталина, сделанная на уже упомянутом заседании Политбюро от 5 мая 1930 года [14]. Причины такого решения распознать несложно. В 1920-е годы в Советском Союзе царила безработица [15]. Политика форсированной индустриализации первого пятилетнего плана изменила положение дел, и уже к 1930 году рабочей силы стало не хватать. В этой ситуации концентрационные лагеря с их стремительно возросшим числом заключенных были напрашивающимся выходом.

Особое значение имели соображения финансового характера. Режим страдает от недостатка валюты, и это положение к началу 1930-х годов еще более обостряется. Мировой экономический кризис не оставляет в стороне и Советский Союз [16]. Другую важную роль играют внутриполитические причины, прежде всего коллективизация сельского хозяйства: к ее последствиям принадлежит не только катастрофический голод зимы 1932-1933 годов, но и резкий спад объема экспорта. Торговый баланс ухудшается, все большие сложности возникают с оплатой импортных товаров, необходимых для индустриализации. Ситуация еще более ухудшается к концу 1932 года, когда подходит срок выплаты ряда краткосрочных иностранных кредитов.

Планирование Беломорканала нужно рассматривать в этом контексте. Ввиду финансового кризиса, различимого уже в 1930 году, от гигантского проекта могли бы отказаться. Об этом шла речь [17]; но тому препятствовали, как кажется, не только политэкономические, но и военные соображения [18]. Во всяком случае, 9 июля 1930 года Сталин пишет в письме Молотову, что экономить нужно, где только возможно, но отказаться от проекта было бы «преступлением» [19]. На заседании СТО 18 февраля 1931 года было решено, по причинам высокой стоимости, отказаться от первоначального плана и заново разработать проект [20]. В этой связи применение труда заключенных казалось легким выходом: их работа была дешева и могла заменить машины, которые в противном случае пришлось бы импортировать. В официальной истории строительства канала читаем: «Основными творческими факторами, определившими оригинальность идей проекта, были темп и дешевизна». Лозунг звучал так: «<...> ни копейки валюты» [21]. Экономили также на строительных материалах, таких, как железо и бетон. Их не хватало, и они должны были заменяться деревом, землей, торфом и др. Сложность заключалась и в тратах на аппарат охраны. И здесь пришлось экономить. С гордостью отмечается, что в Белбалтлаге введена система самонадзора: таким способом в огромном концентрационном лагере число работников ОГПУ было ограничено до 37 человек [22].

В сравнении с другими стройками пятилетки историческое значение Беломорканала заключается в том, что здесь впервые была применена рабочая сила исключительно заключенных [23]. В ноябре 1931 года проект Беломорканала был передан в ведение ОГПУ и исполняющего обязанности его руководителя Г.Г. Ягоды [24]. Отныне служба госбезопасности стала играть ключевую роль в масштабном экономическом эксперименте: принудительный труд был с размахом опробован как производственный фактор; кроме того, требовалось показать миру, что Советский Союз может собственными силами осуществить индустриализацию, не прибегая к импорту с Запада, причем в рекордные сроки. Здесь отчетливо проступает то стремление побить все рекорды, перекрыть все достижения и закидать шапками, которое отличает советскую политику тех лет.

При всей победной пропаганде, о которой еще пойдет речь, этот эксперимент, как кажется, не полностью удовлетворил режим: необходимость работ по ремонту и расширению встала уже при открытии канала, и для посвященных не было секретом, что русло канала оказалось слишком мелким и мало подходило для военных судов [25]. Концепция строительства канала Москва-Волга, к которому приступили еще до завершения Беломорканала, была иной. Вновь массовым образом применялся труд заключенных — этот принцип доказал свою перспективность, — но на машинах здесь уже не экономили [26]. Также уже не заходила речь о рекордных сроках: хотя канал Москва-Волга (длиной 128 километров) был наполовину короче Беломорканала, его строительство длилось вдвое дольше, с 1932 по 1937 год [27].

 

Перековка

Если не раньше, то со времени постройки Беломорканала труд заключенных определенно стал тем экономическим фактором, который должны были учитывать будущие пятилетние планы. Изменение пропагандистской стратегии стало потому неминуемым; начало ей кладет в своей речи Молотов. Отрекаться от существования труда заключенных становилось со временем все труднее, да и незачем — подобная практика существовала и в других странах, например chain gangs в США. Лучше было переходить в наступление: можно было попытаться наполнить эту безрадостную тему позитивным содержанием и поставить ее в самый фокус новой пропагандистской кампании. Применение принудительных работ, которое обосновывалось прежде всего экономической необходимостью и которое на практике не принимало в расчет жизнь и здоровье заключенных, нужно было привести в соответствие с человеколюбивыми идеями революционной традиции и восславить как новое завоевание советского гуманизма.

Главной идеей этой новой пропагандистской кампании стало перевоспитание заключенных посредством продуктивного труда. В речи Молотова эта идея выражается лишь мельком. Потом воцаряется долгое молчание, так что у советской общественности, несмотря на эту речь, могло сложиться впечатление, что проект Беломорканала сначала держался в тайне [28]. Лишь в ноябре 1932 года, через год после начала строительных работ, «Правда» сообщила о «переделке людей» на Беломорканале [29]. Тем пока дело и ограничилось; в полную силу кампания заработала лишь поздним летом 1933 года по случаю открытия канала.

В течение прошедших веков в юридической практике западных стран применялось трудовое воспитание заключенных. В советской России этот метод также был известен [30]. Чтобы осуществить революционный разрыв со скверным прошлым, нужно было переосмыслить прежние формы наказаний. В новой республике практике царской юстиции не было места. Заключенный должен теперь не подвергаться наказанию, а совершенствоваться. Работать он должен был из воспитательных целей; экономические аспекты — второстепенны.

Западноевропейские идеи при перенесении в революционную Россию приобретают особый смысл. Цель перевоспитания усматривалась здесь не только в социальном переориентировании преступника: речь шла о создании Нового Человека, в котором нуждалось новое — социалистическое — общество. Своей убедительностью эта утопическая идея не в последнюю очередь обязана религиозной традиции, в которой она коренится [31]. В России 1920-1930-х годов она была широко распространена и неутомимо пропагандировалась и вне юридической сферы, в литературе и в быту [32]: перевоспитаны должны были быть не только заключенные, но и все население, поскольку оно в своих, еще дореволюционных воззрениях и привычках оставалось позади прогрессивного сознания партийной элиты.

Идея перевоспитания как основы гуманной системы уголовного права вначале переживает в молодом советском государстве период бурного расцвета. Однако вместо постепенного отмирания, как это ожидалось по букве официального марксизма, преступность в новом обществе резко растет. Идеалы прогрессивного судопроизводства дискредитируют себя, и в конце 1920-х годов советские правоведы отходят от принципа перевоспитания и требуют ужесточения репрессий. Прежние идеалы объявляются буржуазной ересью [33]. Этому соответствует ухудшение политического климата, наступившее с 1928 года, с концом периода нэпа. В атмосфере возобновившейся гражданской войны требуется уже не просто арест, но физическое уничтожение «врагов режима». Несколько лет подряд газеты почти ежедневно сообщают о расстрелах. Эти настроения обостряются на показательных процессах против инженеров и хозяйственников из дореволюционной интеллигенции. Перед зданием, в котором проходил процесс так называемой Промпартии, вечером 25 ноября 1930 года можно было наблюдать шествие полумиллиона человек, скандировавших кровожадные лозунги; надписи на транспарантах призывали к немедленному расстрелу «вредителей» и «классовых врагов» [34].

Все это образует фон, на котором идея перевоспитания вновь вызывается к жизни, на сей раз пропагандистской кампанией, связанной со строительством Беломорканала: враги пролетариата должны теперь не уничтожаться, а участвовать в социалистическом труде, превращаясь в Нового Человека. Вопреки реальным обстоятельствам, царившим в советских лагерях, это были не только слова [35]: кажется, что государственная верхушка еще испытывала в то время потребность обосновать массовое применение труда заключенных не только перед заграницей и советской общественностью, но и перед самой собой, причем граница между ложью и самовнушением была расплывчатой. Соответственно противоречивым был лагерный быт: с одной стороны, произвол и эксплуатация, о которых пишет Солженицын, с другой — усилия по педагогическому воздействию на заключенных, предпринимавшиеся лагерным руководством, с тем чтобы поднять их образовательный уровень и переменить их отношение к советскому государству. Как бы абсурдны и мучительны для заключенных ни были такие усилия, они все-таки предпринимались. В Белбалтлаге существовали многочисленные культурные учреждения — музей, театр, симфонический оркестр, лагерная газета. Она носила программное название «Перековка» [36]: ее задачей было перевоспитать заключенных Белбалтлага в лояльных советских граждан.

«Перековка» — ключевое слово в пропагандистской кампании, развернувшейся вокруг Белбалтлага. Насильственного характера метафоризм следовал идеалу «большевистской суровости» и вбирал в себя распространенные представления о «человеческом сырье» и «человеческом материале» как предмете революционной переделки [37]. Но оно обещало также до-срочное освобождение. 5 августа 1933 года «Правда» торжественно сообщает об открытии канала. На первой странице узнаем, что по этому поводу 500 заключенных освобождены и восстановлены в гражданских правах; что прежде уже освобождены досрочно 12 484 заключенных; что 59 516 заключенным сокращены сроки заключения. (Одним из досрочно освобожденных был Д.С. Лихачев, позднее известный исследователь Древней Руси [38].)

Все это отвечало ослаблению напряженности политической атмосферы. После голодной зимы 1932/33 года теперь, летом 1933-го, можно было рассчитывать на хороший урожай: время кризиса и насильственного передела было, как можно было верить тогда, преодолено. В то же самое время политическое руководство завершает свой конфликт с «левой оппозицией» — Каменев, Зиновьев и другие признают свои ошибки и вновь принимаются в партию [39]: казалось, наступало время примирения и надежды. Советская политика получила некритическое отражение и в западной печати. Показательна в этой связи статья на первой странице «Нью-Йорк Таймс» от 5 августа 1933 года. Ее автором был Уолтер Дьюранти. В качестве иностранного корреспондента «Таймс» он выступал за дипломатическое признание Советского Союза Соединенными Штатами [40]. В своих сообщениях он пытается возможно более позитивно представить положение дел в Советском Союзе. В терминологии статья воспроизводит пропагандистские интенции советского правительства. Амнистия на Беломорканале комментируется здесь следующим образом: «В первую очередь она обозначает ослабление той классовой войны, которая сопровождала индустриализацию, и той ожесточенной борьбы за коллективизацию, которая велась в деревнях против кулаков и других врагов. Во-вторых, она показывает последствия хорошего урожая и чувство, что враги более не столь опасны. В конце концов, она является перед всей страной как оливковая ветвь «раскаявшемуся грешнику» — подтверждение, что советская власть может быть как беспощадной, так и мягкой».

 

Поездка писателей и книга о Беломорканале

1. Торжественное открытие Беломорканала состоялось 2 августа 1933 года — через полгода после досрочного завершения первого пятилетнего плана и в преддверии XVII партийного съезда, «съезда победителей», в январе 1934 года. Руководящие работники ОГПУ и целый ряд заключенных получают ордена, сообщается об уже упомянутых помилованиях. Канал должен носить имя вождя: «Беломорско-Балтийский канал имени тов. Сталина» [41].

К прославлению Беломорканала и к превознесению «перековки» должна была приложить усилия также и литература. Пользовавшийся всемирной известностью как писатель и представитель прогрессивного гуманизма Максим Горький уже в 1929 году совершил поездку по лагерям Соловецких островов, чтобы расследовать «слухи» о тамошних порядках; свои благоприятные впечатления он описал в путевом очерке «Соловки», чем полемизировал с международной эмигрантской прессой [42]. Однако в случае с концлагерем на Беломорканале свидетельство одного-единственного автора, как бы знаменит он ни был, казалось все же недостаточным. Вскоре после своего избрания председателем Оргкомитета, которому была поручена подготовка создания будущего Союза писателей, Горький сносится с ОГПУ и организует экскурсию на Беломорканал [43]. Она длится шесть дней, начиная с 17 августа 1933 года; в ней принимают участие не менее 120 писателей (и деятелей искусства) из различных республик Советского Союза — русские, украинцы, евреи, узбеки, карелы и др. В прессе это событие находит надлежащий отклик [44].

Такие предприятия сами по себе не были чем-то необычным — «писательские бригады» разных сортов посещали стройки первой пятилетки, чтобы получить материал для своего литературного труда из первых рук [45]. В данном случае предприятие, однако, кажется восходящим к личному приказу Сталина [46]. Привлекает внимание большое количество участников, среди которых целый ряд знаменитостей. Сам Горький не принимает участия в экскурсии [47], едут Алексей Толстой, Всеволод Иванов, Михаил Зощенко, Борис Пильняк, Леонид Леонов, Валентин Катаев, Виктор Шкловский, Мариэтта Шагинян, Вера Инбер, Ильф и Петров и др.

Однако здесь на сцену выходит нечто гораздо более значительное, чем привычная писательская бригада: имя ей «многонациональная советская литература». Учрежденная новым государством, она призвана, при всеобщем внимании, восхититься его новым триумфом и свидетельствовать о нем. В газетных интервью участники рассказывают, как они хотят использовать свои впечатления от экскурсии в литературной работе [48]. Позже печать сообщает, что об открытии канала были написаны «сотни очерков и газетных статей» [49].

Одно из этих изданий особенно бросается в глаза: это толстый, богато оформленный том об истории строительства Беломорканала, который уже многократно цитировался в этой статье [50]. Книга вышла в издаваемой Горьким серии «История фабрик и заводов». Здесь выявляется историческое сознание сталинского времени: с новым советским государством начинается новая эпоха мировой истории. Правда, внутренний и внешний классовый враг все еще оказывает ожесточенное сопротивление — силы внутренней и мировой контрреволюции еще далеко не подавлены. При таких обстоятельствах каждое достижение народного хозяйства, каждый успех пятилетки приобретает значение столь же всемирно-исторического масштаба: они вносят свой вклад в консолидацию нового государства и изменяют соотношение сил в международной классовой борьбе. С этой точки зрения Днепрогэс, Сталинградский тракторный завод, Магнитогорский металлургический комбинат и Беломорканал — это этапы на пути обмирщенной истории спасения, в конце которой стоит мировая революция.

Этому значению Беломорканала и пытаются соответствовать авторы монографии, во славу Сталина и к пользе потомства. Книга была заказана в день открытия канала уже названным декретом правительства [51]. Временной промежуток между событием и его историографическим отражением должен был быть сокращен до минимума. Нужно было опередить будущих историков: история Беломорканала должна была быть написана сейчас — авторами, находившимися под влиянием сегодняшних властителей. Как и сам канал, книга о нем создавалась под знаком героического труда. Через каких-то полгода после экскурсии она вышла в свет. Труды из серии «История фабрик и заводов» обыкновенно составлялись коллективно, руководство осуществляла литературная редакция, авторами значились рабочие и инженеры соответствующих предприятий [52]. Так обстоит дело с книгами о Сталинградском тракторном заводе и Московском метрополитене [53]. Книга о Беломорканале была написана коллективом из 36 писателей. Однако в этом случае речь шла не о начинающих авторах и любителях, а о профессиональных писателях, среди которых были такие известные фигуры, как уже названные А. Толстой, Вс. Иванов, М. Зощенко и, не в последнюю очередь, М. Горький. Из художников в проекте участвовал ранний конструктивист А. Родченко. По официальному поручению он провел на канале несколько месяцев. Ему принадлежит большая часть фотографий, иллюстрирующих книгу [54].

История строительства Беломорканала вышла в свет дважды [55] — роскошное издание ин-кварто и ин-октаво, также богато оформленное и насчитывающее больше 600 страниц. Обложки обоих изданий украшает тисненый медальон с профилем Сталина. В этом пышном оформлении книга представляет собой больше чем печатное издание: она становится имеющим самостоятельное значение объектом, как творение скульптуры или зодчества. Она представляется памятником во славу Беломорканала, который, в свою очередь, также есть памятник во славу молодого Советского Союза и Сталина. Тем самым книга о Беломорканале является памятником памятника; история строительства Беломорканала имеет свою историю строительства, которая рассказана в завершающей главе Горьким. В этой абсурдной повторяемости выражается потребность режима в престиже.

Книга о Беломорканале посвящена XVII партийному съезду. Торжественно провозглашается готовность «советских писателей» «служить делу большевизма и бороться своими литературными произведениями за дело Ленина-Сталина, за построение бесклассового социалистического общества» [56]. Выход книги в свет является событием, давно и серьезно подготовляемым в прессе, — и здесь видна ее роль как «памятника». Первые сообщения появились уже во время экскурсии писателей [57]. Наконец 20 января 1934 года появляется роскошное издание [58], и 29 января «Правда» на первой странице печатает фотографию, на которой два делегата партийного съезда представляют публике экземпляр книги.

Впечатление нужно было произвести не только на советскую, но и на зарубежную публику. В следующем году в Америке выходит в свет перевод, который в 1977 году по неизвестным соображениям переиздается в виде репринта [59]. Кроме того, существует британское издание [60]. Перевод, использованный в обоих изданиях, был изготовлен в Москве [61] Амабель Вильямс-Эллис (род. 1894), английской социалисткой, в 1934 году выступившей на Первом съезде советских писателей с хвалебной речью во славу Советского Союза [62]. В предисловии она старается донести до своей публики точку зрения советских органов. В Америке времен депрессии она могла особенно рассчитывать на благожелательность: в 1930-е годы, «красное десятилетие», многие в США сочувствовали Советскому Союзу и принципу плановой экономики как «разумной альтернативе анархии рынка» [63].

2. Англоязычная версия книги о Беломорканале сильно сокращена. Действительно, в оригинале есть длинноты, в особенности во второй половине, хоть иллюстрации и разнообразят текст. При всем внимании к техническим аспектам своего предмета авторы стремятся к приятному изложению. Они используют такие литературные формы, как несобственно-прямая речь, присутствуют и юмористические эпизоды. В качестве хронологической оси берется история строительства со своими кризисами и взлетами.

Приводятся истории жизни работников ОГПУ и заключенных. Увлекательное изображение событий стройки таким образом соединяется с обаянием личного и индивидуального, причем биографии заключенных содержат много экзотики.

Очевидны были притязания и на художественность. Д. Мирский, после своего возвращения из эмиграции принявший участие в экскурсии и создании книги, упоминает о ней в статье в английском сборнике 1934 года о «Тенденциях современного романа» [64]. В этой перспективе история Беломорстроя оказывается новаторским вкладом молодой советской литературы в развитие европейского романа. Так, в качестве новаторских элементов выступают следующие признаки: отсутствие индивидуального героя и привычной фабулы; вставные элементы текста, такие, как фотографии и статистические диаграммы; такие изобразительные формы, как свидетельства очевидцев, автобиографии и интервью.

Книга фигурирует как «роман» также в многочисленных публикациях об истории возникновения этого труда. Один из таких авторов — Г. Гаузнер, бывший участник литературного авангарда. Понятие романа содержит для него смысл, направленный против привычной литературной практики тех лет: книга о Беломорканале должна не просто быть набором «очерков», но представлять из себя «цельный роман», «с завязкой, развязкой и сквозным действием» [65]. Понятие «монтажа», постоянно используемое в этой связи, относится, таким образом, не к стилистической и композиционной фактуре произведения, но к его возникновению. Как явствует из рассказа Гаузнера о том, как писалась книга о Беломорканале, отдельные тексты различных ее авторов должны были быть составлены таким образом, чтобы возникло ощущение монолитного единства. Возможность мультиперспективного построения, которая при таком разнообразии привлеченных писателей прежде всего приходит на ум, отвергалась с порога: уже на уровне формальной организации материала нужно было противостоять представлению, будто на тему Беломорканала возможны различные точки зрения — во времена Сталина единство было не только художественной нормой.

В эстетическом отношении монтажный характер книги выражается лишь там, где речь идет о вставных документах — официальных записках, свидетельствах очевидцев и др. Границы же авторских текстов должны были исчезнуть; требовалось блюсти «единство» книги, ее «монтажный» характер не должен был становиться видимым, главным было «целое книги», «цельное повествование» [66]. Правда, этот принцип проводился непоследовательно. Так, 12-я глава — «История одной перековки» — содержит биографию международного жулика и авантюриста; но стилистически эта глава отличается от других глав книги — она обозначена как индивидуальный рассказ Михаила Зощенко. Как сообщает Виктор Шкловский, во время работы над книгой понятие «монтажа» не осталось неоспоренным среди авторов [67]. Сам он не считает желательным скрывать монтажный характер изображения и подчеркивает, что искусство вовсе не стремится к незаметности [68]. Этим Шкловский отстаивает точку зрения, которой он, теоретик формалистского движения и приверженец литературного авангарда, придерживался и прежде. Как и прежде, «ощутимость формы» является для него специфическим признаком художественного текста. Идеал же цельности и неброской гладкости, защищаемый Гаузнером и другими, напротив, ориентирован на литературную традицию и идеал «органического» произведения искусства. Так, один писатель критикует в печати книгу о Беломорканале, упрекая ее в недостатке «органичности» [69]. Подобно Гаузнеру и другим, он следует тенденции, которая под знаком традиции была обращена против авангарда и которая нашла свое официальное выражение в положениях социалистического реализма.

При всех разногласиях, касающихся формальных аспектов книги, ясно, что мы имеем дело в первую очередь не с искусством, а с пропагандой. Своей документальной основой книга о Беломорканале претендует на значимость так называемой «литературы факта» [70]. Но впечатление проверяемости и верности фактам, которое она пытается создать, покоится на иллюзии. В этом смысле книга о Беломорканале вполне соответствует поэтике социалистического реализма: наряду с требованиями истины и близости к жизни, которые выдвигались основоположниками этой официальной доктрины, результатом являлось не «отражение» реальности, а отвлечение от нее читателя, становившегося невосприимчивым к опыту [71].

Книга о Беломорканале вносит свою лепту в тот всеохватывающий мнимый мир, который характерен для культуры сталинского времени. Вслед за Солженицыным историки-эмигранты описали ее следующим образом: «гнуснейшая книга в истории литературы, воспевание концентрационного лагеря» [72]. Столь же гнусны, однако, и многие другие произведения советской литературы, к примеру восхваляющие колхозную жизнь в то время, когда голод 1932-1933 годов уносил жизни миллионов жертв. Таким образом, книга о Беломорканале теряет свою скандальную уникальность, на которой настаивают Солженицын и другие. В качестве произведения социалистического реализма она соответствует фактам лишь в единичных пунктах — в общем же она ориентирована не на реальность, а на официальные представления о ней в духе вышеупомянутой молотовской речи. Дальнейшие представления этого рода исходят от С. Фирина, начальника Белбалтлага. Вместе с М. Горьким и Л. Авербахом, прежним лидером «пролетарского» литературного движения (РАПП), он значится как редактор книги. Перед началом экскурсии на Беломорканал в московском Доме писателей он прочел участникам продолжительный доклад вводного характера [73]. Фирин также постоянно сопровождал писателей во время путешествия и многократно имел возможность предлагать им официальную интерпретацию вещей. Усилия такого рода должны были быть тем более успешными, чем меньше времени для собственных наблюдений оставалось в распоряжении писателей во время шестидневной экскурсии.

Итак, книга о Беломорканале рассказывает о героической работе и успешном перевоспитании. Последняя тема непрестанно предстает перед глазами читателей во вставных биографиях заключенных. Нужно было покорить двух врагов. Одним врагом была природа русского Севера, стоявшая на пути грандиозного строительного проекта. Вторым врагом было дореволюционное прошлое, каким оно продолжало жить в сознании заключенных. Победа над этим прошлым изображается также аллегорически, строительство канала становится символом революционной переделки. Вместе с карельскими деревнями, уходящими под воду после установки плотины, скрывается Старый Мир [74]. Возникновение Нового Мира связывается с триумфальным началом весны незадолго до завершения строительных работ [75].

Так же как в других текстах этого времени, не умолкает военная метафорика; по лестной аналогии с красноармейцами работающие заключенные именуются «каналоармейцами». Жизнь на Беломорканале трудна, работа тяжела, погода сурова. Есть и бесхозяйственность. Но заключенные здоровы и накормлены — им живется бесконечно лучше, чем заключенным буржуазных тюрем Германии, Америки и других стран; эти ужасы наглядно представляются в целом ряде фотографий. Не так в Белбалтлаге: здесь вдумчивая лагерная педагогика ОГПУ достигает, после начального сопротивления, лучших успехов, и в конце концов заключенные работают с самоотверженностью. За отдельными исключениями, они отреклись от своего прошлого и идентифицируют себя с целями cоветского государства: это Новые Люди, речь все чаще заходит о «перерождении» [76].

3. Горький указал на «огромное значение» этой книги; сходно высказываются другие авторы, которые пишут о процессе создания книги [77]. В первую очередь, конечно, эти оценки касаются пропагандистской задачи: прославления стройки и «перековки». Кроме того, существует и литератур-нополитический аспект. Как уже было указано, Горький в заключительной главе самой книги рассказывает историю ее возникновения; подобные рассуждения находим у других авторов. В одном очерке о работе над книгой о Беломорканале говорится, что книга пишется в атмосфере коллективной солидарности. Авторы включаются в «единый план», утвержденный «политредакцией тома» [78]; имеются в виду редакторы Горький, Авербах и — как представитель ОГПУ — Фирин. В другой такой статье читаем: после возвращения с экскурсии «мы составили план книги <...> По плану была разделена работа: каждый автор получил на руки план всей книги с точным определением своей задачи, куда именно, на каком материале, в какой сюжетной связи должны быть напечатаны его куски» [79]. Все это соединяется с острой критикой традиционного индивидуализма писательского труда: экскурсия на Беломорканал — часть борьбы «против литературщины» [80]; книга о перевоспитании заключенных служит также перевоспитанию авторов — речь идет о «новом типе писателя, активном строителе социализма» [81]. Как уже упомянуто выше, коллективно написанные труды уже существовали в советской литературе. Все же совместная работа писателей поощряется как «новый опыт»: речь идет о «первом примере тесного и боевого литературного содружества»; авторский коллектив, как указывается в другой публикации, — «первый литературный колхоз СССР» [82].

Литературное дело приравнивается к коллективному сельскому хозяйству, частная собственность должна быть отменена также в области духовных ценностей. Здесь выражается радикализм той «пролетарской культурной революции», которая началась в 1928 году [83] — одновременно с преследованием инженеров и хозяйственников из дореволюционной интеллигенции и ввиду столь же радикальных перемен, которые предстояли с реализацией первого пятилетнего плана и коллективизацией сельского хозяйства. Отмена литературной частной собственности должна была создать равенство: в книге о Беломорканале список авторов выстроен в алфавитном порядке, с Горьким на двенадцатом месте. Правда, 23 июня 1931 года Сталин уже полемически выступил в одной своей речи против ««левацкой» уравниловки»; в последующие годы это приведет к общему возвращению иерархии и авторитетов [84]. Итак, в этом отношении книга о Беломорканале уже не была на высоте своего времени. Требование равенства предъявлялось не только единичным авторам, но и писательской профессии в целом: писатель был таким же трудящимся, как и все прочие; принципиально не следовало отличать писательство от других видов производства. Как форма социалистического созидания оно включалось в военную дисциплину пятилетнего плана: при работе над книгой о Беломорканале авторы распределились по «бригадам»; так же как «каналоармейцы», о работе которых они пишут, писатели мобилизуются для «ураганного штурма», если своевременное выполнение плана оказывается под угрозой [85].

Само по себе это уравнение литературы и производства не было новым — уже многие годы оно входило в корпус официальных воззрений на литературу [86]. Однако среди авторов книги были не только коммунисты твердых убеждений, которым такого рода представления должны были казаться само собою разумеющимися: как раз самые известные среди них принадлежали к «попутчикам» — авторам, не имевшим партийного билета и, при всех симпатиях к режиму, старавшимся сохранять от него определенную дистанцию. Их противниками были «пролетарские» ревнители из РАППа. Как носители культурной революции эти авторы с 1920-х годов при поддержке партии добились почти полного господства над литературой, которое было разрушено лишь 23 апреля 1932 года — декретом Центрального Исполнительного Комитета (ЦИК) о литературных группировках. Менее чем за год до этого, 23 июня 1931 года, в своей речи Сталин не только провозгласил конец уравниловки, но и взял под свою защиту инженеров и хозяйственников из дореволюционной интеллигенции [87]. Подобную защиту получили с 23 апреля 1932 года и «попутчики»: отныне они становились равноправными членами сообщества советских авторов; дискриминационное различие между пролетарскими и непролетарскими писателями было отменено [88].

Все это проясняет мотивы поездки на Беломорканал и появления книги. Оба события были разыграны публично: это было подтверждение официальной литературной политики и демонстрация новообретенного единства советских писателей [89]. Годом раньше нечто подобное уже пытались предпринять — осенью 1932 года, на Первом пленуме Оргкомитета по основанию Союза писателей СССР. Там еще не удалось избежать трений. В несколько меньшем размере это относится также и ко Второму пленуму Оргкомитета (февраль 1933 года) [90]. За это время удалось продвинуться еще на шаг. Участник поездки по Беломорканалу следующим образом передает это в своих воспоминаниях: «Исполнилась мечта Горького, настойчиво призывавшего собрать писателей под одной крышей и убедить в необходимости единства» [91].

Коллективное создание книги о Беломорканале должно было продемонстрировать это единство — один автор подчеркивает связь между ней и декретом от 23 апреля 1932 года о литературных группировках [92]. Писатели показывают, что они желают отныне быть впряженными в одну упряжку и в качестве советских писателей служить государству, так значится в посвящении к книге о Беломорканале (см. выше). Понятие «советского» (или «социалистического») должно быть воспринято в качестве противовеса «пролетарскому» — риторика классовой борьбы заменяется риторикой народного сообщества; в посвящении к книге говорится о «бесклассовом» обществе. Так же как заключенные на Беломорканале, писатели участвуют в социалистическом строительстве, и так же как заключенные, они принадлежат к обществу советских тружеников. Общий порыв к долгожданному единству и примирению сказывается и здесь.

Именно в этой перспективе становится яснее, почему — как сообщалось читателям — писатели на обратном пути с Беломорканала пели веселые песни [93]; на одной фотографии видим группу писателей с гитарами [94]. Во время путешествия некоторые из них издавали нечто вроде юмористической стенгазеты со стихами и карикатурами; на одном из этих рисунков видим добродушную улыбку начальника лагеря Фирина [95]. В целом царило легкое и праздничное, подогретое алкоголем настроение. Фирин проявлял себя гостеприимным хозяином, упреждавшим всякое желание гостей. Угощение было роскошным: для отъезжающих на Беломорканал в одном из парадных залов ленинградской гостиницы «Астория» была устроена праздничная трапеза; список блюд на ней не знал конца. Впечатление от пиршества было тем большим, что оно происходило в голодный 1933 год [96].

Обед в «Астории» был дружеской вечеринкой, происходящей под знаком новообретенного единства. Следовало также привести писателей в необходимое для их панегирической задачи состояние. В конце концов, нужно было дать им ощутить вкус привилегий, которых мог ожидать в будущем лояльный советский автор. Вспомним картину П.П. Кончаловского 1940-1941 годов под названием «А.Н. Толстой в гостях у художника». Прежний «попутчик», Толстой, после смерти Горького считался маршалом советской литературы. Картина показывает упитанного писателя анфас в деревенском («народном») интерьере, с салфеткой за воротом и поднятым бокалом в руке; на богато накрытом столе видим большой кусок ветчины, жареную курицу, красную рыбу с лимоном, помидоры, белый и черный хлеб, красное вино и красивый графин a la russe с водкой или настойкой [97] (в последнем мотиве опять сказывается «народность» обстановки [98]).

Вступительный взнос, который требовался при вхождении в привилегированный круг советских авторов, был, однако, высок: слепое повиновение государственному руководству, в данном случае прославление концентрационного лагеря на Беломорканале. Глядя на веселое настроение, царившее во время экскурсии, можно, однако, предположить, что писатели не отдавали себе отчета в моральном значении своих действий. Это относится особенно к бывшим «попутчикам». С их точки зрения, жертва, которую требовалось принести, заключалась прежде всего в отказе от той художнической автономии, которая была давно потеряна и без того — многие из них и прежде участвовали в литературных бригадах [99]. Все же необходимость подчиниться дисциплине квазииндустриального плана могла восприниматься как неприятная. Редактор тома Горький считает себя лишний раз обязанным публично пожаловаться: не все авторы участвовали в общем труде с нужной серьезностью; в то время как участие в этом чрезвычайно важном предприятии — для них «большая честь» [100].

 

Погодин и его комедия о Беломорканале

1. Среди участников поездки был Николай Погодин (1900-1962), журналист «Правды» и драматург. Пьесы об индустриальных стройках первой пятилетки принесли ему раннюю известность. В списке авторов книги о Беломорканале его имя отсутствует, но уже до начала поездки он пишет своей жене: «…Мне поручено написать кинопьесу или литературный сценарий на материале Беломорского канала... Дали мне день на раздумье. Подумал. А почему не поработать» [101].

Михаил Булгаков отклонил сходное предложение [102]; он не принял также участия в экскурсии. Но по происхождению и образу мыслей Булгаков стоял особняком от нового общества, Погодин же был обязан этому обществу всем. Для него было естественным вновь поставить свое перо ему на службу. Шла ли речь при этом о Сталинградском тракторном заводе, как в его первой комедии «Темп» (премьера 1930 года), или о колхозной жизни, как в пьесе «После бала», также комедии (премьера 1934 года), или же о концентрационном лагере на Беломорканале — для Погодина это не составляло большого различия. Как можно предположить из его письма, Погодин был далек от того, чтобы возмутиться предложением или усомниться в нем; к тому же он мог рассчитывать на хорошую оплату [103]. Он реагирует, однако, без энтузиазма — для него это было повседневным заказом. Погодин принимается за работу и пишет не только киносценарий «Заключенные», но и пьесу «Аристократы» [104]. Он вновь избирает жанр комедии, соответствуя тем самым тенденции к легкому и светлому, выражающейся в советском театре 1930-х годов [105] (ср. позже известное высказывание Сталина «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселей» из его речи перед стахановцами 17 ноября 1935 года).

Итак, в пропагандистскую кампанию вокруг Беломорканала был включен и театр. Это было не случайно. Во время первых пятилеток драма считалась особо подходящим литературным жанром для пробуждения массового энтузиазма. Сталин сам высказался на эту тему [106]: к началу 1930-х годов драма стояла на вершине официальной жанровой иерархии. Тем злободневнее становилась комедия Погодина. И его труд отнюдь не был единственным в своем роде. Один современник говорит о «добром десятке» пьес, написанных о Беломорканале [107]. От самого Погодина слышим другую цифру: цензурное учреждение по театрам (Репертком) сообщило ему, что на тему Беломорканала поступило «до двухсот пьес» [108]. По-видимому, авторы этих пьес были участниками прошедшего в эти годы драматического конкурса, для которого было написано в общей сложности 1200 текстов [109]. Можно предположить, что авторы этих произведений принадлежали к массовому призыву рабочих и колхозников, мобилизованных в рамках культурной революции с конца 1920-х годов РАППом для активного участия в литературной жизни [110].

Среди пьес, написанных на тему Беломорканала, комедия Погодина была одной из немногих, дошедших до стадии постановки. И она была, с большим отрывом, самой успешной [111]. Премьера состоялась 30 декабря 1934 года в Реалистическом театре в Москве. Режиссером был Н.П. Охлопков. Его инсценировка описывается как «радостная» и «легкая»; сам Охлопков говорит о «спектакле-карнавале» [112]. У критиков его постановка находит самое широкое признание: по воспоминаниям бывшего директора Реалистического театра, это был «великолепный, блестящий спектакль, завоевавший шумный и заслуженный успех, единодушно признанный наиболее интересным и ярким спектаклем сезона <...> Это была победа! Полная, настоящая, безусловная» [113]. Вторую постановку пьесы осуществил в московском Вахтанговском театре режиссер Б. Захава [114]. Премьера состоялась 24 мая 1935 года. Среди зрителей находится Елена Булгакова, жена Михаила Булгакова. В своем дневнике она характеризует пьесу как «гимн ГПУ» [115]. По ее словам, кроме военных, среди публики находились многочисленные работники госбезопасности. В ложах видим: Л. Кагановича, члена Политбюро, близкого Сталину, Г. Ягоду, прежнего заместителя начальника ОГПУ и главу Беломорско-Балтийского проекта, ныне народного комиссара новообразованного учреждения НКВД; наконец, С. Фирина, вступившего в должность начальника лагеря на канале Москва-Волга.

В 1936 году Москва и Ленинград состязаются друг с другом в различных инсценировках комедии, не говоря уже о постановках в провинции [116]. Но в воздухе уже витало новое изменение политической ситуации. Вторая волна террора стояла на пороге, и советское руководство вновь почувствовало необходимость изменить свою пропагандистскую стратегию. Сотни тысяч арестованных — уже не «кулаки» или иные «классовые враги», а члены партии, павшие жертвой чистки. При таких обстоятельствах лагерная тема становится неподходящей [117], то же самое относится к пропаганде «перековки» с ее обещанием примирения и надежды.

По-видимому, в эти годы книга о Беломорканале изымается из обращения [118], сценическая карьера лагерной комедии Погодина также завершается [119]. Но лишь до поры. В 1956 году, после ХХ съезда партии и секретной речи Хрущева о преступлениях Сталина (затем зачитанной на бесчисленных партийных собраниях), в Советском Союзе возникает ностальгия по предполагаемой непорочности первых послереволюционных лет — по тем годам, когда социализм был еще свободен от «культа личности» и других «искажений». В пылу этих настроений вспомнили советские пьесы 1920-х и начала 1930-х годов [120]. Вместе с такими — различными — авторами, как Н. Эрдман, В. Маяковский, В. Вишневский и В. Киршон, заново чествуется и Погодин, среди прочего благодаря своим «Аристократам» [121]. Инициатором этого выступил не кто иной, как Бертольт Брехт [122], в мае 1955 года, за год до своей смерти, находившийся в Москве по поводу вручения ему Ленинской премии мира. В первоначальной постановке Охлопкова пьеса появляется в сезон 1956/57 года в репертуаре московского Театра им. Маяковского и удерживается там в течение нескольких лет [123].

Комедия Погодина имела успех также у зарубежной аудитории. На международных театральных фестивалях 1935, 1936 и 1937 годов, проходивших в Москве, она вызывала аплодисменты иностранных зрителей [124]. Известны переводы пьесы на английский [125] и итальянский [126] языки; упоминаются переводы на китайский, чешский и норвежский. Пьеса шла в Париже, Лондоне и Осло [127]. После войны она появляется также на немецком языке [128].

2. Комедия Погодина — примечательный пример сталинской пропаганды [129]. В тематическом аспекте она представляет собой не более чем вариацию тем и идей, уже давно известных публике. Сходство с коллективной историей строительства Беломорканала простирается вплоть до мелочей сюжета. Привлекательность пьесы лежала в способе, каким преподносился уже известный материал.

Писатель отдает себе отчет в границах, поставленных его продукции не только в идеологическом, но и формальном смысле. Его ранние пьесы выказывают близость к поэтике авангарда [130]. Это еще ощущается в «Аристократах». Пьеса членится не только на акты (четыре), но и на «эпизоды», общим числом 24. Возникает быстрая череда композиционных единиц, которая напоминает технику фильма [131]. Этим подчеркивается актуальность темы; чувствуется не переводящий дыхания ритм первой пятилетки [132] (ср. название первой погодинской пьесы, «Темп»). Этот эффект усиливается частой сменой мест действия и сюжетным построением, склонным к скачкообразности и эллипсису.

В общем, однако, Погодин избегает модернистских излишеств, которые шокировали бы цензоров и смутили зрителей. Так же как в истории строительства Беломорканала, в «Аристократах» поэтика авангарда существует лишь в виде остаточных элементов. Значительно более повлияла на пьесу та склонность к литературной традиции, особенно к классицизму XVIII века, которая столь характерна для социалистического реализма [133]. Пьеса имеет начало, середину и конец; несмотря на скачкообразные переходы, фабуле легко следовать. То композиционное единство, которое создавало «романный» характер книги о Беломорканале, подчеркивается здесь контрастом и повторением. Комедия, как и следует ожидать, завершается счастливым концом. В ней действуют 48 персонажей; есть массовые сцены. Все же Погодин использует центральную фигуру, которая возвышается над своим окружением и развитие которой он тщательно мотивирует, заботясь о правдоподобии. Дидактическая направленность пьесы часто выражается в форме сентенций; между добром и злом прочерчена отчетливая граница. При всем том пьеса имеет развлекательный характер и соответствует горацианскому принципу docere aut delectare.

В противоположность некоторым своим коллегам Погодин знает, что сцена не самое подходящее место для того, чтобы вдаваться в технические тонкости процесса производства [134]. В его пьесе история строительства канала присутствует лишь в качестве фона, на котором совершается развитие персонажей. В центре пьесы стоят уголовники — убийцы, воры и проститутки. Они презирают работу, они «аристократы» пьесы. Один из них — герой-индивидуалист, авантюрная фигура с говорящим именем Костя-капитан, написанная в традиции благородного разбойника: клише призвано апеллировать к известному и смягчить шок, который могло вызвать появление убийц и проституток на сцене; той же цели служит плутовской комизм. Эффектный контраст воровскому миру образуют «вредители» из до-революционной интеллигенции. Один из них, инженер Боткин, — настоящий аристократ с элегантными манерами. Обе группы вводятся как закоснелые враги советской власти. Главный интерес пьесы состоит в том, как они в конце концов становятся лояльными советскими гражданами. В начале обе группы враждебно противостоят друг другу. В счастливом финале они объединяются в содружество. Трудно не заметить идеологического смысла этой картины: мы видим бесклассовое общество под знаменем социалистического труда.

Таким счастливым финалом мы обязаны энтузиазму социалистического строительства, который охватывает заключенных против их воли. Вдумчивая педагогика ОГПУ вновь играет большую роль. Самый высокопоставленный из работников ОГПУ предстает как воплощение советской власти вообще — он не имеет имени, а фигурирует лишь как «начальник». Он, «советский генерал» с «тремя ромбами» в петлицах [135], не жалеет времени на хлопоты с перевоспитанием: в многочасовых разговорах он направляет уголовницу Соню на путь истинный. Тот же эпизод встречаем в докладе Погодина на Первом съезде советских писателей, при дословном повторении соответствующего диалога. В своем докладе Погодин рассказывает о поездке на Беломорканал, в центре рассказа стоит начальник лагеря С. Фирин. «Начальник» в пьесе намекает таким образом на реальное лицо, которое имеет при этом все причины чувствовать себя польщенным [136]. Подобные ссылки на реальность возможны и у других персонажей: зрителям должно стать ясным, насколько близка к действительности эта комедия о лагерной жизни.

Той же цели служит языковая дифференциация диалога в соответствии с социальным статусом персонажей. В общей сложности этот прием, однако, менее характерен для пьесы, чем стремление к эффекту [137]. Особенно красочно изображение уголовного мира. Именно ему пьеса обязана большой частью своей занимательности. Публика может вволю повеселиться над экзотическим блатным языком персонажей, поразиться виртуозностью карманного мошенничества, почувствовать озноб от жестокости. На сцене учат мастерству смертельного удара; истекая кровью, главный герой увечит себя. Когда «начальник» спрашивает уголовницу Соню, убивала ли она, звучит ее «открытый и ясный» ответ: «Конечно, да» [138]. Писатель не скупится и на эротические мотивы: за картежным столом уголовники ставят на карту женщину; позже Косте-капитану удается под покровом ночи пробраться в женский барак. При всем том пьеса в высшей степени сентиментальна; можно было бы назвать ее социалистической мелодрамой. Любовная история между Костей-капитаном и мещаночкой-заключенной рушится из-за социальных предрассудков. В пьесе проливается много слез — в закоснелых врагах советского общества таким образом выявляется здоровое ядро. Когда один из «вредителей» глядит на фотографию своей матери, его охватывает боль: «Увижу ли я тебя, моя бедная мать! (Заплакал)» [139]. Заключительная сцена особенно чувствительна. Убийца Соня борется с обуревающими ее чувствами и не может говорить. Костя-капитан прерывает свою речь, чтоб утереть слезы. Преступник Алеша читает собственные стихи. Они трогательны своей безыскусностью: его прежняя жизнь кажется ему «черной ночью», «страшным сном», теперь он «снова рожден», «от радости слезы текут» [140].

 

«Без ощущения тяжести на душе»?

Подобное искусство не на всякий вкус. Однако один американский исследователь подчеркивает «реализм» пьесы, констатируя «достаточную степень психологического правдоподобия» [141]. А в свое время лондонская газета «Таймс» указывала на эстетические качества погодинской комедии: несмотря на «грубую пропаганду», пьеса остается «сильной и захватывающей» [142]. Можно предположить, что «грубая пропаганда» также не мешала советской публике, с таким удовольствием смотревшей «Аристократов». Она уже научилась наслаждаться постановкой независимо от идеологического содержания пьесы [143].

Правда, остается неизвестным, насколько распространено было такое ориентированное на форму восприятие, а также в какой степени оно было типично. То, что британский рецензент и Е. Булгакова воспринимают как «грубую пропаганду», было ожидаемым и поучительным подтверждением давно известных фактов для других людей. И именно они составляли зрительскую массу, которую Погодин своей пьесой поразил в самое сердце: не стоящие особняком одиночки, а лояльные советские граждане — не в последнюю очередь тот слой выдвиженцев, присутствовавших вместе с Е. Булгаковой на премьере пьесы. Как уже упоминалось, это был социальный тип, который воплощал сам Погодин: происходивший из низших слоев, переживший тяжелую юность, он лишь после революции получил возможность раскрыть свои возможности и подняться по ступенькам социальной лестницы [144].

Советскому театру 1930-х годов в целом приходилось рассчитывать на новый тип публики — публики, чьи притязания и ожидания Погодин учел не только в идеологическом, но и эстетическом аспекте: его склонность к эффекту и штампу имеет общественно-историческое измерение. Эта новая публика заняла место того дореволюционного образованного сословия, которое восхищалось сдержанностью и нюансами сценического искусства Чехова. Советская публика 1930-х годов была иного рода. Она состояла не только из тех высокопоставленных функционеров, офицеров и чинов НКВД, о которых сообщает Е. Булгакова, но и из рабочих и солдат, которым был отныне открыт доступ к культуре, прежде апроприированной другими слоями общества [145].

В 1934 и 1935 годах эта новая публика еще могла думать, что стоит на стороне победителя. Она могла быть в плену представления, будто «меч революции» угрожает лишь неприятелям: вредителям, кулакам, другим классовым врагам. Тот, кто верно следовал линии партии и избегал контактов с политической оппозицией, мог чувствовать себя в безопасности: время не знающего разбора террора, который разразится во второй поло-вине 1936 года, еще не пришло. Такой публике Погодину не нужно было объяснять, по каким причинам оба священника из его пьесы были приговорены к исправительным работам: было вполне достаточным просто объявить их в списке действующих лиц «изуверами». Эта публика была также готова принять сильно приукрашенное воспроизведение жизни концентрационного лагеря и задавить в себе все сомнения, которые могли возникнуть из информации, полученной из устных источников.

Mutatis mutandis публика пьесы Погодина находилась в том же положении, что прежде писатели-посетители Беломорканала: там писатели были такой же публикой, там также требовалось уверовать в постановку. И если зритель в принципе был готов к этому, все происходило без особых сложностей: декорации Беломорканала были выстроены с не меньшей тщательностью, чем декорации Реалистического театра. Кроме того, поездка писателей состоялась лишь после открытия канала — то есть во время, когда масса заключенных уже была переброшена с Беломорканала на строительство канала Москва-Волга.

Об успешном «втирании очков» экскурсантам много позже пишет актриса Тамара Иванова, сопровождавшая своего мужа, Всеволода Иванова, во время путешествия по Беломорканалу. В газетной статье 1989 года она вспоминает: «Показывали для меня лично и тогда явные «потемкинские деревни». Я не могла удержаться и спрашивала и Всеволода, и Михала Михалыча Зощенко: неужели вы не видите, что выступления перед вами «перековавшихся» уголовников — театральное представление, а коттеджи в палисадниках, с посыпанными чистым песком дорожками, с цветами на клумбах, лишь театральные декорации? Они мне искренне отвечали (оба верили в возможность так называемой «перековки»), что для перевоспитания человека его прежде всего надо поместить в очень хорошую обстановку, совсем не похожую на ту, из которой он попал в преступный мир. — А среди уголовников были, несомненно, талантливейшие актеры. Они такие пламенные речи перед нами произносили, такими настоящими, по системе Станиславского, слезами заливались! И пусть это покажется невероятным, но и Всеволод и Михал Михалыч им верили. А самое главное, хотели верить!» [146]

Слезы уже известны нам по пьесе Погодина. Другое сходство касается состава заключенных. У Погодина крестьяне были лишь побочными персонажами. Здесь о них вообще не упоминается — Т. Иванова говорит лишь об уголовниках: для участников экскурсии это было более безобидным. В конечном счете она приходит к следующему суждению: участники экскурсии были «политически слепы» или «наивны», но не «подлы» или «трусливы» [147]. Т. Иванова стремится защитить своего мужа, себя и свое поколение. Поэтому ее воспоминания стоит читать с долей скепсиса. Действительно, ее воспоминания передают, как мы увидим позже, несколько упрощенное представление; в существенной части они, однако, подтверждаются другими свидетелями.

Один из них уже многократно цитировался: Александр Авдеенко. Как и Погодин, он всем был обязан советскому режиму. Для молодого писателя рабочего происхождения (род. 1908), только что опубликовавшего свое первое произведение, приглашение Горького участвовать в экскурсии с такими знаменитостями, как Алексей Толстой, было радостным сюрпризом — это и впрямь была «большая честь».

Авдеенко также сообщает о посыпанных песком дорожках и цветниках [148]. В беседах писателей с заключенными прозвучал, однако, и диссонанс. Один из заключенных был узнан экскурсантами — это был поэт Сергей Алымов. Посреди разговора с бывшими коллегами он чувствует себя не в состоянии выдержать свою роль и разражается рыданиями. Вездесущий начальник лагеря Фирин и тут оказывается рядом. Один из присутствующих литераторов просит его походатайствовать о сокращении срока заключения Алымова. Ответ звучит так: «Уже скостили. Скоро Алымов вернется в Москву» [149]. Алымова действительно освободили и даже предоставили ему возможность участвовать в создании истории строительства канала — в списке авторов находим его имя.

Как сообщает Авдеенко, во время поездки произошло еще несколько инцидентов. На обратном пути Валентин Катаев жалуется Фирину, что экскурсия получилась такой короткой: за несколько дней трудно составить верное представление о канале. Ему тотчас же предоставляют возможность возвратиться и провести еще некоторое время на канале. (Эта задержка не помешала Катаеву позднее принять участие в работе над книгой.) Еще до своей жалобы он упрямствовал в вопросах: были ли при строительстве погибшие, где они похоронены? [150] При сходных обстоятельствах неудовольствие не только Фирина, но и прочих писателей вызывает Мирский: в веселом и миролюбивом настроении, царившем во время экскурсии, такие вопросы воспринимались как бестактность. Мирский высказывает сомнение в официальном образе Беломорканала также в личном разговоре с Авдеенко. Молодой Авдеенко неприятно удивлен и чувствует себя неловко [151].

Через год Авдеенко на несколько месяцев командируется на канал Москва-Волга. Ягода, руководитель НКВД, лично вникает в дело и приказывает писателю во время пребывания на канале носить униформу офицера госбезопасности. Как уясняет себе Авдеенко, форма должна была помешать ему вступать в непосредственный контакт с заключенными. Ему удается, однако, преодолеть этот заслон; под впечатлением своих разговоров с заключенными он начинает сомневаться в официальной версии состояния дел. Это не ускользает от внимания начальника лагеря Фирина, и он разгневанно отсылает его домой [152]. Как выясняется, этот эпизод позже приведет к «отлучению» (так называются воспоминания Авдеенко).

Что касается поездки писателей по Беломорканалу, то Авдеенко не оставляет сомнения в том, что «втирание очков» посетителям, включая его самого, было успешным, несмотря на все инциденты. Дальнейшее свидетельство такого рода исходит от Константина Симонова. В воспоминаниях, которые он продиктовал в 1979 году и которые были опубликованы позже, во время перестройки, среди прочего Симонов рассказывает о своей юности. Пропаганда Беломорканала произвела на него такое сильное впечатление, что он пишет о нем поэму. Он пытается ее опубликовать, но качество поэмы оказывается ниже уровня даже того времени. Без награды за труды молодой поэт, однако, не остается: ему предоставляется командировка на Беломорканал, где он получает возможность в течение месяца собирать впечатления из первых рук.

Так же как и участники экскурсии, молодой Симонов посетил канал лишь после его открытия, и как и Т. Ивановой, ему удалось увидеть только уголовников, к тому же приговоренных к кратким срокам заключения. Как он сообщает позже, его общее впечатление было положительным: «Допускаю, что я был поглощен своим, поэмой, стихами, вообще был еще, как говорится, молод и глуп, но из этой странной, на нынешний взгляд, лагерной командировки я вернулся без ощущения тяжести на душе» [153].

Такая формулировка могла бы прозвучать и из уст Авдеенко. Но как обстояло дело с ощущениями Катаева или Мирского? И что происходило в душе Алымова, когда он вместе с другими авторами работал над официальной историей Белбалтлага? А Шкловский? Он знал, что одним из заключенных Белбалтлага был его брат, филолог Владимир Шкловский. По словам дочери, Шкловский согласился войти в авторский коллектив только потому, что хотел спасти жизнь брата [154]. Он и выказывает особое рвение: как видно по оглавлению книги, Шкловский принял участие в большем количестве глав, чем кто-либо из авторов [155]. Впрочем, и без брата он имел достаточные основания искать снисхождения начальства: позиция Шкловского, бывшего эсера, эмигранта, одного из вождей формальной школы, была особенно уязвима [156]. Что же касается его брата, то в 1933 году он был действительно освобожден, однако в 1937 году вновь арестован и вскоре расстрелян [157].

Как можно заключить, Шкловский, Алымов, а также некоторые другие писатели участвовали в пропагандистской кампании под внешним давлением, вопреки собственному убеждению. В континууме психологических возможностей, о многообразии которого можно лишь догадываться, это был, однако, лишь крайний случай. В большинстве случаев границы между ложью, самообманом, нежеланием знать и наивной верой с трудом различимы. В завершение предоставим слово еще двоим посетителям канала: бывшим «попутчикам», писателям Вере Инбер и Михаилу Пришвину.

В 1960-х годах В. Инбер публикует выдержки из своих дневников и рабочих тетрадей. К тому времени, после ХХ партийного съезда и антисталинской речи Хрущева, а также после легальной публикации «Одного дня Ивана Денисовича» Солженицына, писательница еще не чувствует необходимости опустить из отобранного для печати дневниковую запись о своем участии в коллективной поездке на Беломорканал. В этой записи, воспроизводимой ею безо всяких комментариев, она не выражает ни тени сомнения в официальной версии — она поражается каналу как созидательному подвигу и находит лагерную газету «Перековка» «необычайно интересной» [158].

Дневник М. Пришвина был опубликован посмертно [159]. Писатель не принимал участия в экскурсии, но посетил канал за месяц до нее [160]. О преследовании «кулаков» и прочих ужасах еще в 1930 году он высказывается критически [161]. Однако в его дневниковых записях о Беломорканале дистанции почти уже не чувствуется [162] (в уже упомянутом отчете о Втором пленуме Оргкомитета Пришвин вместе с А. Белым, Б. Пильняком и другими был назван одним из «правых» писателей, перешедших на сторону советской власти [163]). В последующие годы Беломорканал становится одной из главных тем пришвинского творчества; в своем романе «Осударева дорога» он излагает историю канала именно так, как это от него ожидалось, причем в качестве формальной вариации он избирает точку зрения мальчика.

Этот роман, однако, дался писателю нелегко: многие годы он борется с материалом. Эта борьба находит выражение в дневнике, особенно в пространной записи от 21 марта 1948 года. Отчего роман затянулся на столько лет? В своем ближайшем окружении Пришвин слышит предположения, что трудности при письме обосновываются принципиально, что речь идет о порочности в самом замысле романа. Пришвин явно обеспокоен, чувствуется, с каким напряжением он убеждает себя: «гадость» можно найти везде, не только у канала: «гораздо труднее найти хорошее. Не порочность в основе моей работы, но здоровье и добро, а долго писалось, потому что трудно было справиться с мерзостью» и т.д. и т.п. [164]

С точки зрения перевоспитавшегося писателя, ужасы Беломорканала остались очевидными. Но эти ужасы не должны стать предметом его изображения. Как становится ясным из формулировок Пришвина, критерием для него служит не доктрина социалистического реализма, а более старое учение о произведении искусства как воплощении красоты и добра — пусть и не правды.

Данная статья была впервые опубликована на немецком языке в: Zeitschrift fur Slavische Philologie. № 55 (1995/1996). Р. 53-98. С тех пор появились некоторые новые работы на тему Беломорканала: Gunther 1996; Ruder 1998; Wolf (в печати). Перевод с нем. Михаила Шульмана под ред. автора

 

Примечания

[1] Во время моей работы над этой статьей сотрудники Международного историкопросветительского, правозащитного и благотворительного общества «Мемориал» великодушно снабдили меня информацией и материалами.

[2] См. цветную репродукцию в журнале «Огонек» (28.07.1988).

[3] См. здесь и в дальнейшем прежде всего: Чухин 1990 (автор работал в советских архивах) и собрание документов: ГУЛАГ 1992. См. также: Dallin, Nicolaevsky 1947, 212, и далее; Солженицын 1974, II, 69-119; Геллер 1974, 134-151. Термин «концентрационный лагерь» соответствует языковому узусу советских учреждений и является по происхождению эвфемизмом. Лишь с 1933 года, по мере того как в сферу внимания мировой общественности стали попадать немецкие концлагеря, от этого обозначения стали отступать (Barton 1959, 41 (сноска); Геллер 1974, 5, 43 и далее).

[4] См. сделанное попутно высказывание начальника лагеря С. Фирина в праздничной речи по поводу открытия Беломорканала — Фирин 1934, 11-54, здесь 11. Столь же походя это число упоминается в официальной истории строительства Беломорканала — Беломорканал 1934, 548; в остальном здесь речь идет лишь о «десятках тысяч» (Там же, 182). Представитель «Мемориала» С.В. Кривенко передал мне следующие данные: число заключенных достигло своего пика в декабре 1932 года (107 900), как средние показатели на 1932 и 1933 годы называются 99 095 и 84 504 человек.

[5] См.: Чухин 1990, 219 и 205. В литературе прежних лет число колебалось между 250 000 и 700 000 — см.: Bartels 1995, 35f.; Солженицын (Солженицын 1974, II, 101) пишет о 250 000 жертв; только в первую зиму (1931-1932), «как говорят», погибли 100 000 заключенных (Там же, 98). О методологии данного вопроса см. критические замечания: Getty 1985.

[6] Ср.: Dallin, Nicolaevsky 1947; Barton 1959; Swianiewicz 1965; Солженицын 1974; Геллер 1974, 5 и далее; Jakobson 1993.

[7] См.: Dallin, Nicolaevsky 1947, 217-230.

[8] Правда. 20.01.1931. С. 1 (передовая статья), с. 2; Правда. 09.02. С. 1 (передовая статья); Правда. 17.02. С. 2; Правда. 18.02. С. 2, и т.д. и т.д.

[9] Правда. 11.03.1931. С. 1 и далее. Последняя цитата приведена также в: Dallin, Nicolaevsky 1947, 223.

[10] Dallin, Nicolaevsky 1947, 222 идалее; Jakobson 1993, 126f.

[11] Jakobson 1993, 109, 122f. О подоплеке таких посещений см.: Lyons 1934, 366f., и Chamberlin 1934, 364f.

[12] См., например, декрет Совета Народных Комиссаров от 02.08.1933 г. по случаю открытия канала (Правда. 05.08.1933. С. 1) или: Фирин 1934, 14 и далее. Здесь приводятся также данные по истории стройки; см. также: БСЭ 1950, 461.

[13] В переводе на английский в: Stalin’s Letters 1995, 212 (сноска).

[14] Тамже (сноска).

[15] Nove 1978, 195-199; Kuromiya 1988, 201-212 («From Mass Unemployment to Labor Shortages»).

[16] См.: Dohan 1976; советская точка зрения представлена в: Касьяненко 1972, 155 и далее.

[17] См. рукописный ответ Молотова на заметку Сталина от 05.05.1930 г. (Stalin’s Letters 1995, 212).

[18] Чухин 1990, 20 и далее.

[19] Stalin’sLetters 1995, 212.

[20] Беломорканал 1934, 124.

[21] Там же, 126, 177.

[22] Там же, 182.

[23] Когда это было решено, неизвестно. Возможно, на заседании СТО 18.02.1931 г. Во всяком случае, решение было принято после заседания Политбюро 05.05.1930 г., так как в уже цитированной заметке по поводу этого заседания Сталин выражает лишь намерение опереться «главным образом» на ГПУ (то есть на рабочую силу заключенных), и то лишь применительно к северной части канала (Stalin’s Letters 1995, 212).

[24] Правда. 29.06.1933. С. 3 («Рапорт ОГПУ»).

[25] Солженицын 1974, II, 100 и далее; Bartels 1995, 48 и далее. См. также: Чухин 1990, 18 — по свидетельствам очевидцев, Сталин во время поездки по каналунедовольно сказал: «…мелкий и узкий».

[26] См. здесь свидетельство очевидца: Авдеенко 1989 (№ 3. С. 64).

[27] БСЭ 1938, стлб. 404-415.

[28] Авдеенко 1989 (№ 3. С. 17) и далее. Ср.: Чухин 1990, 21; по его мнению, тайна, которой был якобы окружен проект, объяснялась причинами военного характера; действительно, многочисленные документы по начальной фазе строительства канала носят пометки «секретно» или «совершенно секретно» (ГУЛАГ 1992, 6, 7, 11, 12 и т.д.).

[29] Вторая часть статьи Н. Крэка «Соединение морей. Переделка людей» (Правда. 05.11.1932. С. 3).

[30] См. прежде всего: Dallin, Nicolaevsky 1947, 149 и далее. Также: Солженицын 1974, II, 103 и далее; Паперный 1985, 154-169 (глава «Добро-зло»), и Jakobson 1993.

[31] Об идейно-исторических предпосылках см.: Kuenzlen 1994; см. также: Sinjavskij 1989, 163-219 (глава «Der neue Mensch»). См. также: Gunther 1996.

[32] Clark 1984, 192f.

[33] Dallin, Nicolaevsky 1947, 201 идалее.

[34] Lyons 1934, 362-369 («Rasstrel!») и 370-380 («Death to Wreckers!»).

[35] Чухин 1990, 173 и далее; автор особенно подчеркивает успехи кампании по борьбе с неграмотностью. Другого мнения придерживается Солженицын (Солженицын 1974, II, 85): главной задачей Белбалтлага, по его мнению, было искоренение врагов режима; ср. также: Barton 1959, 42. Возможно, это истолкование объясняет те условия жизни, которые с 1937 года царили в советских лагерях, особенно на золотых приисках Колымы. Рассматривая начало 1930-х годов и Беломорканал, необходимо, однако, подчеркнуть, что высокая смертность среди заключенных скорее принималась в расчет, нежели планировалась лагерным руководством. В официальной закрытой переписке многократно критикуются плохие условия жизни лагеря: из-за них страдает продуктивность труда (ГУЛАГ 1992, 59 и далее, 65 и далее, и т.д.).

[36] Репродукцию титульного листа находим в книге: Беломорканал 1934, 479. Другие термины этого рода: «переделка», «переварка», «переплавка», см., например: Фирин 1934, 6, 12. Солженицын (Солженицын 1974, II, 85) предполагает, что понятие «перековки» уже с 1930 года возникло в соловецких лагерях. Действительно, одно из отделений лагеря называлось «Перековка» (Чухин 1990, 47); в качестве исторического фона ср. также воспоминания Шаламова (Шаламов 1990а, 20 и далее). 17-томный Академический словарь предлагает пример из стихотворения Маяковского «Стих как бы шофера» (1929): «Товарищи, и в быту необходимо взяться за перековку человеческого материала» (Словарь 1959, IX, стлб. 663). Однако в 1933 году другой автор еще считает нужным снабдить это слово комментарием. Речь идет о «новой породе людей», которая «была перевоспитана («перекована», как говорили на строительстве ББВП [Беломорско-Балтийский водный путь ] и как уже начинают говорить на строительстве Волга-Москва) <...>». (Литературная газета. 29.08.1933. С. 1: «На трассе социалистического творчества»). Как кажется, истинная карьера слова «перековка» как пропагандистского лозунга началась лишь с кампании, связанной с Беломорканалом.

[37] Ср.: Солженицын 1974, II, 84 и далее, 103; ср. также цитату из Маяковского в предыдущем примечании.

[38] Лихачев 1993, 44.

[39] Tucker 1992, 238-247 («The Reconciliation Line»), здесь 244.

[40] См.: Duranty 1934. Критику его деятельности см. в: Lyons 1934, 651 (указатель), и 1941, 409 (указатель).

[41] Правда. 05.08.1933. С. 1.

[42] Горький 1974, 202-236, здесь 230 и далее; см.: Dallin, Nicolaevsky 1947, 189; Солженицын 1974, II, 60 и далее; Геллер 1974, 84-95 («М. Горький и лагерь»).

[43] См. здесь и в дальнейшем: Солженицын 1974, II, 78 и далее, и Geller 1974, 133 и далее; также: Флейшман 1984, 135 и далее. Особенно ценным источником по этой экскурсии являются уже цитировавшиеся воспоминания А. Авдеенко (Авдеенко 1989. № 3. С. 8-23); указанием на них я обязан Г. Фрейдину. Свои чрезвычайно конкретные и подробные воспоминания Авдеенко записал в 1956-1988 годах, явно с помощью тех записок и дневников, о которых он упоминает. Впечатление аутентичности лишь немного нарушается легкой беллетризацией («дословно» приведенные диалоги); ср.: Bartels 1995, 57 и далее.

[44] См. в особенности: Литературная газета. 29.08.1933.

[45] Borland 1950, 43-48 («Observation Trips and Visits»).

[46] Авдеенко 1989 (№ 3).

[47] См.: Bartels 1995, 70; имена участников можно найти в современной прессе и у Авдеенко (Авдеенко 1989. № 3. С. 9 и далее).

[48] Литературная газета. 29.08.1933. С. 3 («Творческие заявки писателей»).

[49] Там же. 23.10.1933. С. 2.

[50] Беломорканал 1934. См.: Солженицын 1974, II, 78 и далее; Геллер 1974, 133 идалее; Bartels 1995; Guski 1995, 200-219.

[51] Правда. 05.08.1933. С. 1 («О награждении орденами <…>», третий раздел).

[52] См. программную статью Горького в «Правде» (07.09.1931. С. 2: «История фабрик и заводов»); как тема будущей монографии в ней называется и Беломорканал.

[53] Люди 1933; История 1935.

[54] Bartels 1995, 78 и далее; Wolf (в печати).

[55] Балухатый 1936, 407. Издание ин-октаво печаталось частью в Москве, частью в Ленинграде; существуют небольшие различия. Мои ссылки, если не указано иначе, даются по московскому изданию. Издание ин-кварто было напечатано тиражом в 10 000 экз., ин-октаво — по меньшей мере в 30 000; первоначально планировался тираж от 150 до 200 тысяч (Литературная газета. 17.08.1933. С. 4: «Писатели и Беломорстрой»); стали ли эти цифры реальностью, неизвестно. Цена издания ин-кварто не указана. Можно предположить, что оно было пред-назначено не для продажи, а, к примеру, как подарок по официальным поводам. Издание ин-октаво стоило 9 рублей 50 копеек. Это было крупной суммой: средний заработок рабочего составлял в это время от 100 до 200 рублей (см.: Chamberlin 1934, 110).

[56] Беломорканал 1934, без указ. с.

[57] См., например: Литературная газета. 17.08.1933. С. 4 («Писатели и Беломорстрой»).

[58] Издание ин-октаво вышло в свет лишь 15 апреля — Беломорканал 1934, 8 (ленинградское издание).

[59] Belomor 1935.

[60] White Sea Canal 1935. Ср.: The Times Literary Supplement. 14.12.1935. P. 851, где это издание удостаивается одобрительной рецензии.

[61] Belomor 1935, 11.

[62] Съезд 1934, 333-335; ср.: Bartels 1995, 101.

[63] Lyons 1941; ср. также: Fischer 1941, 189 и далее.

[64] Mirskij 1934, 118 и далее.

[65] История 1934, 109-114, здесь 110 и далее; см. также статью Н. Юргина (Там же, 118-120).

[66] Там же, 110.

[67] Там же, 114-117.

[68] Там же, 116 и далее.

[69] Там же, 119 (Юргин).

[70] См.: Dohrn 1987, 57; Bartels 1995, 107 и далее.

[71] Ср. формулировку, данную: Guski 1994, 41. См. также: Clark 1981, 36-45; Gunther 1984, 25-32 («Widerspiegelung»).

[72] Heller, Nekrich 1981, I, 260.

[73] Авдеенко 1989 (№ 3. С. 10 и далее).

[74] Беломорканал 1934, 284 и далее.

[75] Там же, 455 и далее.

[76] Там же, 14, 18, 187 и т.д.

[77] Летопись 1960, 333; ср. также: Литературная газета. 17.10.1933. С. 4 («О сборнике Беломорстроя»).

[78] Литературная газета. 23.11.1933. С. 3 («Писатели работают над книгой о Беломорско-Балтийском водном пути»).

[79] Там же. 23.12.1933. С. 4 (Л. Авербах и др. «Книга о Беломорстрое»; ср. здесь и далее также уже цитировавшиеся высказывания Гаузнера и Шкловского в: История 1934, 109-114, и 114-117.

[80] Литературная газета. 05.09.1933. С. 4 («Выводы из поездки писателей на ББВП» [Беломорско-Балтийский водный путь]).

[81] Там же. 29.08.1933. С. 1 (передовая статья «На трассе социалистического творчества»), 3 и далее; см. также: Там же. 23.12.1933. С. 4 (Л. Авербах и др. «Книга о Беломорстрое»).

[82] Там же; Mirskij 1934, 119; История 1934, 113, 117.

[83] Fitzpatrick 1984; литературные аспекты см.: Borland 1950; Clark 1984.

[84] «Новая обстановка — новые задачи хозяйственного строительства» (Сталин 1952, XIII, 55-60, здесь 56 и далее); ср.: Левин 1984, 61 и далее; Clark 1984, 200 и далее.

[85] История 1934, 111, 113.

[86] Borland 1950, 67-74 («Collective Writing»).

[87] Сталин 1952, XIII, 69-73.

[88] См.: Brown 1953, 200-222; Gunther 1984, 12; Kemp-Welch 1991, 132 и далее.

[89] См.: Флейшман 1984, 24.

[90] См. отчет, который пишет Сталину и Политбюро И.М. Гронский, председатель Оргкомитета (предшественник Горького в этой должности) в: Литературный фронт 1994, 9-12.

[91] Авдеенко 1989 (№ 3. C. 13); См. также: Флейшман 1984, 135, который видит в осуществлении экскурсии успех Горького: в июле Горький еще публично сетует на пассивность писателей и их незаинтересованность Беломорканалом.

[92] История 1934, 117 (Л. Савин).

[93] Здесь и далее вновь: Авдеенко 1989 (№ 3, 11 и далее).

[94] История 1934, 112.

[95] Литературная газета. 29.08.1933. С. 4.

[96] Авдеенко 1989 (№ 3. C. 11).

[97] Репродукцию можно найти в: Agitation 1994, 166.

[98] О «народности» как норме социалистического реализма см.: Gunther 1984, 47-54 («Volkstumlichkeit»).

[99] Borland 1950, 43-48.

[100] Литературная газета. 17.10.1933. С. 4 («О сборнике Беломорстроя»); см.: Bartels 1995, 74 и 76, где приводится еще одна жалоба этого рода. Ср. также сообщение Гаузнера в «Истории» (1934, 109 и далее): на первое обсуждение будущей книги собрались лишь восемь писателей; в продолжение работы, однако, коллектив «все больше разрастается».

[101] Оригинал мне не был доступен. Цитирую по: Погодин 1972, 492 (письмо от 23 июня 1933 г., без указания места).

[102] См. запись от 08.12.1933 в дневнике жены Булгакова (Булгакова 1990, 47).

[103] Brown 1953, 93: существовала многоступенчатая шкала оплаты литературных произведений; высший гонорарный разряд назначался за работы на актуальные производственные темы.

[104] Погодин 1960, 85-171. Это последняя редакция. К истории текста см.: Андреева 1957, 200 и далее. Сценарий к фильму можно найти в: Драматургия кино 1933-1934, 151-229. Режиссером был Е. Червяков; фильм шел с 1936 года. Копия из библиотеки Бохумского университета была любезно предоставлена мне К. Аймермахером.

[105] Геллер 1974, 152; ср. также: Сахновский-Панкеев 1966, 15.

[106] Kemp-Welch 1991, 128-131, здесь 129. Местами дословный парафраз сталинского выражения находим во вступительном реферате Гронского к Первому пленуму Оргкомитета осенью 1932 года (Советская литература 1933, 5-11, здесь 10). Второй пленум Оргкомитета (февраль 1933) весь прошел под знаком драмы, см. уже цитировавшийся отчет Гронского в: Литературный фронт 1994, 10.

[107] Театр и драматургия. 1935. № 4. С. 3-4, здесь 3 (О. Литовский. «Больше внимания советской пьесе, советской тематике»).

[108] Смена. 1945. № 1. С. 11 и далее, здесь 11 (Н. Погодин. Драматические начинания).

[109] Театр и драматургия. 1934. № 4. С. 1-5 (передовая статья «Конкурс на лучшую пьесу»). Конкурс был объявлен советским правительством 18.02.1933 года, сроком на восемь месяцев. Срок этот был, видимо, продлен — лишь 30.03.1934 года «Литературная газета» сообщает общее число поступивших рукописей.

[110] Borland 1950, 56-62 («Shock Workers of the Pen»).

[111] Геллер 1974, 151 и далее.

[112] История 1968, 64.

[113] Нежный И. «Аристократы» Погодина в Реалистическом театре // Слово 1968, 74-82, здесь 77. См. также комментарий к: Погодин 1960, 483. Называются 35 опубликованных рецензий на «Аристократов» (Зайцев 1958, 321 и далее). Из многочисленных более поздних пьес Погодина лишь драма о Ленине «Человек с ружьем» (1937) привлекла к себе большее внимание. Фильм «Заключенные» удостоился лишь шести рецензий (Там же, 322 и далее).

[114] Сравнение обоих инсценировок находим в: Андреева 1957, 189 и далее; История 1968, 64 и далее.

[115] Булгакова 1990, 99; Чудакова (Чудакова 1988, 420) цитирует в этой связи дальнейшее высказывание Е. Булгаковой, которое мне не удалось найти на указанной странице дневника: что пьеса была принята публикой «с большим восторгом». Следует отметить, что Е. Булгакова редактировала записи своего дневника в 1960-е годы, думая о возможной их публикации.

[116] История 1968, 62 и далее. Одна из этих инсценировок была осуществлена С.Н. Вороновым; воронежский Большой советский театр объявляет о выходе пьесы в сезон 1935/36 года (Погодин 1935).

[117] Dallin, Nicolaevsky 1947, 253 и далее.

[118] Солженицын 1974, II, 79; Геллер 1974, 151 (сноска). Оба автора не дают ссылок на источник информации; хотелось бы, однако, получить доступ к дальнейшим сведениям.

[119] См.: Геллер 1974, 151 (сноска); Фейхтвангер (Фейхтвангер 1937, 35) еще в конце 1936 — начале 1937 года мог видеть пьесу и в том, и в другом исполнении.

[120] См.: Смирнова 1957, 52.

[121] См. статью анонимного автора «Московские премьеры» (Там же, 159-162, здесь 160); ср.: Геллер 1974, 151.

[122] Это сообщает Н. Охлопков, режиссер Реалистического театра и постановки «Аристократов» (Слово 1968, 68-70, здесь 70).

[123] Ср., напротив: Геллер 1974, 151 (сноска): по его мнению, восстановленная пьеса лишь «на очень короткий срок» находилась в репертуаре театра. Охлопков, однако, в своих воспоминаниях о скончавшемся в 1962 году Погодине говорит, что пьеса идет «теперь» в Театре им. Маяковского (Слово 1968, 70) — итак, пьеса должна была находиться в репертуаре по меньшей мере шесть лет. Сходную информацию находим у К. Федина. В некрологе Погодину он пишет, что «Аристократы» принадлежат к тем немногим произведениям о Беломорканале, которые не устарели и «не сходят с театральных подмостков» (Там же, 7).

[124] Там же, 81 (И. Нежный).

[125] Pogodin 1937.

[126] Pogodin 1944. За указание благодарю Ф. Мальковати.

[127] Зайцев 1958, 122.

[128] Мне известны два издания — Pogodin 1959 и Pogodin 1967. Первое из них представляет собой «рукопись, не предназначенную к продаже», изготовленную для постановки спектакля в ГДР. На титульном листе находим указание на «инсценировку Театра им. Маяковского. Москва. Сезон 1956/57 гг.». В KLL (1974, V, 1168) упомянут еще один берлинский перевод 1946 года; ср. также: Kasack 1976, 300.

[129] О моральной проблематике пьесы см.: Yershov 1957, 166-169, и Геллер 1974, 151-157 («“Аристократы” — комедия о концлагере»). Американский автор (Segel 1979, 266 и далее) интересуется, напротив, главным образом эстетическими аспектами пьесы. В советских работах о Погодине и его «Аристократах» критическое осознание темы и ее представления выражается поздно и с большой осторожностью (Холодов 1967, 118). Некоторые исследователи игнорируют пьесу (Сахновский-Панкеев 1963, 371 и далее; Никулина 1978, 156 и далее, 175 и далее). Но в 1972 году пьеса снова перепечатывается, в рамках собрания сочинений (Погодин 1972, 372-412). Комментарий к ней сдержан (Там же, 492), в комментариях к изданию 1960 года еще можем читать, что Погодин своей комедией «воспевает гуманизм нашего строя, нашей партии» (Погодин 1960, 483); сходно выражаются исследователи из ГДР (Geschichte 1973, 487 и далее). Что касается художественной формы «Аристократов», то в советских работах доминирует перспектива социалистического реализма; ценностным критерием выступает идеал безвременного «мастерства»; ср.: Андреева 1957; Зайцев 1958, 107-126. Рудницкий (1961), однако, обращает внимание также на элементы литературного модернизма у Погодина.

[130] Рудницкий 1961.

[131] Зайцев 1958, 123.

[132] Там же, 302.

[133] Sinjavskij 1960, 71-95.

[134] Зайцев 1958, 8, 33 и далее.

[135] Погодин 1960, 109, 112. Обозначение «советский генерал» в данном диалоге имеет иронический оттенок: военные звания дореволюционного времени были отменены и восстановлены лишь в 1935 году (Tucker 1992, 327).

[136] Съезд 1934, 385-394 («Содоклад Н.Ф. Погодина о драматургии»), здесь 386. Тот же прием находим в пьесе Погодина «Мой друг»: за анонимным образом «руководящей личности» скрывается народный комиссар тяжелой промышленности Г.К. Орджоникидзе; см.: Зайцев 1958, 82.

[137] Гурвич 1936, 67 и далее. Исследователь высказывается в пользу правдоподобия против «безостановочной погони за эффектом» (73). Ср., однако, доклад, с которым в феврале 1933 года перед Вторым пленумом Оргкомитета выступил А.В. Луначарский. Театр полностью подчинен здесь идее действенности; ключевое выражение — «театральная эффектность» («Социалистический реализм», сокращенная редакция доклада «Пути и задачи советской драматургии» в: Советские драматурги 1967, 22-41, здесь 31 и далее).

[138] Погодин 1960, 110.139 Там же, 111.

[139] Там же.

[140] Там же, 170.

[141] Segel 1979, 270.

[142] The Times Literary Supplement. 30.10.1937. P. 799. Рецензия относится к антологии «Four Soviet Plays» (1937), в которой кроме «Аристократов» и двух пьес других авторов вышла в свет «Оптимистическая трагедия» В. Вишневского. Приведенная похвала относится к обоим пьесам.

[143] Елагин 1952, 98, 132.

[144] См.: Погодин 1959; Зайцев 1958, 6 и далее.

[145] Lyons 1934, 64, о новой публике: «Балет и опера, эта цитадель снобизма во всех странах, достались массам. Рабочие и работницы толпами устремлялись не только на танцплощадки и в кино, но и в изысканнейшие театры. <...> Описание работницы в платке, горничной или швеи, удобно устроившейся в царской ложе Большого театра, стало расхожим местом любого путевого очерка о Советском Союзе». Ср. также: Елагин 1952, 82. Из вводного реферата Гронского на Первом пленуме Оргкомитета узнаем, что профсоюзы бронировали для своих членов те или иные театры на 30 или 40 дней (Советская литература 1933, 11).

[146] Иванова 1989, 6.

[147] Там же. Критику этого мнения см. в: Голованова 1994, 314 и далее.

[148] Авдеенко 1989 (№ 3. С. 15).

[149] Там же, 16 и далее.

[150] Там же, 20.

[151] Там же, 17 и далее.

[152] Там же, 55 и далее.

[153] Симонов 1988 (№ 3. С. 20).

[154] См.: Dohrn 1987, 55-58 («S?klovskijs Teilnahme am Kollektivprojekt “Wei?meer-kanalbau”»), здесь 57. Высказывание было сделано в частной встрече со Шкловским и его дочерью В. Шкловской осенью 1982 года. См. также: Галушкин 1991, 77.

[155] Bartels 1995, 82.

[156] Галушкин 1991, 77.

[157] Степанова, Устинов 2001, 29-36, здесь 29. Этим указанием я обязан А. Дмитриеву.

[158] Инбер 1967, 18 (запись от 24.08.1933).

[159] См. рецензию М. Злобиной под содержательным заголовком «…И остаться самим собой?» в: Новый мир. 1990. № 8. С. 248-251.

[160] Пришвин 1990, 204.

[161] Там же, 162 и далее.

[162] Там же, 204, 205, 254 и далее.

[163] Литературный фронт 1994, 9.

[164] Пришвин 1990, 379.

 

Литература

Андреева 1957 — Андреева С.И. О пьесе Н. Погодина «Аристократы» // Ученые записки Ленинградского государственного университета. 1957. № 230. Серия филологических наук. Вып. 32. С. 187-202.

Авдеенко 1989 — Авдеенко А. Отлучение // Знамя. 1989. № 3. С. 5-73. № 4. С. 78-133. Балухатый 1936 — Балухатый С. Литературная работа М. Горького. Список первопечатных текстов и авторизованных изданий, 1892-1934. М.; Л., 1936. Беломорканал 1934 — Беломорско-Балтийский канал имени Сталина. История строительства. [М]., 1934.

БСЭ 1938 — Большая советская энциклопедия. Т. 40. М., 1938.

БСЭ 1950 — Большая советская энциклопедия. Т. 4. Б.м., 1950.

Булгакова 1990 — Дневник Е. Булгаковой. М., 1990.

Галушкин 1991 — Галушкин А. Четыре письма Виктора Шкловского // Странник. 1991. Вып. 2. С. 75-80.

Геллер 1974 — Геллер М. Концентрационный мир и советская литература. Лондон, 1974.

Голованова 1994 — Голованова Е. Когда не дают быть писателем // Лицо и маска Михаила Зощенко. М., 1994. С. 311-318.

Горький 1974 — Горький М. Полн. собр. соч. Т. 20 М., 1974.

ГУЛАГ 1992 — ГУЛАГ в Карелии. Сборник документов и материалов. Петрозаводск, 1992.

Гурвич 1936 — Гурвич А. Три драматурга. Погодин, Олеша, Киршон. М., 1936.

Драматургия кино 1933-1934 — Драматургия кино. М., 1933-1934.

Елагин 1952 — Елагин Ю. Укрощение искусств. Нью-Йорк, 1952.

Зайцев 1958 — Зайцев Н. Николай Федорович Погодин. Л.; М., 1958.

Инбер 1967 — Инбер В. Страницы дней перебирая… (Из дневников и записных книжек). М., 1967; второе издание — М., 1977. Иванова 1989 — Иванова Т. Еще о «наследстве», о «долге» и «праве». Был ли Всеволод Иванов «ждановцем»? // Книжное обозрение. 1989. № 34 (25 августа). С. 6.

История 1934 — История заводов. Сборник. № 3/4 (11/12). Б.м., 1934.

История 1935 — История метро Москвы. Рассказы строителей метро. М., 1935.

История 1968 — История советского драматического театра. Т. 4. М., 1968.

Касьяненко 1972 — Касьяненко В.И. Завоевание экономической независимости СССР. М., 1972.

Летопись 1960 — Летопись жизни и творчества А.М. Горького. Т. 4. М., 1960.

Литературный фронт 1994 — Литературный фронт. История политической цензуры 1932-1946 гг. Сборник документов. М., 1994. Лихачев 1993 — Лихачев Д.С. Соловки. Записки // Лихачев Д.С. Статьи ранних лет. Тверь, 1993. С. 31-44.

Люди 1933 — Люди Сталинградского тракторного. М., 1933.

Никулина 1978 — Никулина Е.А. Драматургия //
Ершов Л.Ф., Никулина Е.А., Филиппов Г.В. Русская советская литература 30-х годов. М., 1978. С. 150-224. Паперный 1985 — Паперный В. Культура «два». Анн-Арбор, 1985. Погодин 1935 — Погодин Н. Аристократы. Воронеж, 1935.

Погодин 1936 — Погодин Н. Увлечение, знание, изобретательство // Советские дра-матурги 1967, 128-139.

Погодин 1959 — Погодин Н. (Стукалов-Погодин Николай Федорович). Автобиографическая заметка // Советские писатели. Автобиографии в двух томах. Т. 2. М., 1959. С. 221-228.

Погодин 1960 — Погодин Н. Аристократы // Погодин Н. Собрание драматических произведений: В 5 т. Т. 3. М., 1960. С. 85-171.

Погодин 1972 — Погодин Н. Собр. соч.: В 4 т. Т. 1. М., 1972.

Пришвин 1990 — Пришвин М.М. Дневники. М., 1990.

Рудницкий 1961 — Рудницкий К. Н. Погодин // Рудницкий К. Портреты драматургов. М., 1961. С. 297-398.

Сахновский-Панкеев 1963 — Сахновский-Панкеев В.А. Драматургия 1930-1934 гг. // Очерки истории русской советской драматургии. Т. 1. М.; Л., 1963. С. 359-392.

Сахновский-Панкеев 1966 — Сахновский-Панкеев В.А. Драматургия 1934-1941 гг. // Там же. Т. 2. М.; Л., 1966. С. 5-58.

Симонов 1988 — Симонов К. Глазами человека моего поколения // Знамя. 1988. № 3. С. 3-66. № 4. С. 49-121. № 5. С. 69-96.

Словарь 1959 — Словарь современного русского литературного языка. Т. 9. М.; Л., 1959.

Слово 1968 — Слово о Погодине. Воспоминания. М., 1968.

Смирнова 1957 — Смирнова В. В потоке возобновлений // Театр. 1957. № 1. С. 51-56.

Солженицын 1974 — Солженицын А. Архипелаг ГУЛАГ. Опыт художественного исследования. Т. 1-3. Париж, 1974.

Советская литература 1933 — Советская литература на новом этапе. Стенограмма Первого пленума Оргкомитета Союза советских писателей (29 октября — 3 ноября 1932 г.). М., 1933.

Советские драматурги 1967 — Советские драматурги о своем творчестве. М., 1967.

Сталин 1952 — Сталин И.В. Соч. Т. XIII. M., 1952.

Старков 1990 — Старков А. Михаил Зощенко. Судьба писателя. М., 1990.

Степанова, Устинов 2001 — Степанова Л.Г, Устинов Д.В. О судьбе Владимира Борисовича Шкловского (два письма Виктора Шкловского В.Ф. Шишмареву) // Материалы конференции, посвященной 110-летию со дня рождения академика В.М. Жирмунского. СПб., 2001.

Съезд 1934 — Первый всесоюзный съезд советских писателей. Стенографический отчет. М., 1990 (репринт издания — М., 1934).

Указатель 1995 — Библиографический указатель изданий общества «Мемориал» (1988-1995). М., 1995.

Фейхтвангер 1937 — Фейхтвангер Л. Москва 1937. М., 1937.

Флейшман 1984 — Флейшман Л. Борис Пастернак в тридцатые годы. Иерусалим, 1984.

Фирин 1934 — Фирин С. Итоги Беломорстроя. М., 1934.

Холодов 1967 — Холодов Е. Пьесы и годы. Драматургия Николая Погодина. М., 1967.

Чухин 1990 — Чухин И. Каналоармейцы. История строительства Беломорканала в документах, цифрах, фактах, фотографиях, свидетельствах участников и очевидцев. Петрозаводск, 1990.

Чудакова 1988 — Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988.

Шаламов 1990а — Шаламов В. Вишера. Антироман // Шаламов В. Вишера. Бутырская тюрьма. Перчатка, или КР-2. М., 1990.

Шаламов 1990б — Шаламов В. Воскрешение лиственницы. Т. 1, 2. М., 1990.

Agitation 1994 — Agitation zum Gluck. Sowjetische Kunst der Stalinzeit. Ausstel-lungskatalog. Bremen, 1994.

Bartels 1995 — Bartels J. Das Kollektivbuch «Belomorkanal» als Beispiel fur die Instru-mentalisierung der Literatur im kulturellen Proze?der 30er Jahre. Masch. schr. Ma-gisterarbeit. Bochum, 1995.

Barton 1959 — Barton P. L’institution concentrationnaire en Russie (1930-1957). Paris, 1959.

Belomor 1935 — Belomor. An Account of the Construction of the New Canal between the White Sea and the Baltic Sea. N.Y., 1935; reprint — Westport, Conn., 1977.

Borland 1950 — Borland H. Soviet Literary Theory and Practice during the First Five-Year Plan 1928-1932. N.Y., 1950.

Brown 1953 — Brown E.J. The Proletarian Episode in Russian Literature 1928-1932. N.Y., 1953.

Chamberlin 1934 — Chamberlin W.H. Russia’s Iron Age. Boston, 1934.

Clark 1981 — Clark K. The Soviet Novel. History as Ritual. Chicago; L., 1981.

Clark 1984 — Clark K. Little Heroes and Big Deeds: Literature Responds to the First Five Year-Plan // Cultural Revolution 1984, 189-206.

Cultural Revolution 1984 — Cultural Revolution in Russia / Ed. S. Fitzpatrick. Bloomington, 1984.

Dallin, Nicolaevsky 1947 — Dallin D.J., Nicolaevsky B.J. Forced Labor in Soviet Russia. New Haven, 1947.

Dohan 1976 — Dohan M.R. The Economic Origins of Soviet Autarky 1927/28-1934 // Slavic Review 35 (1976). Р. 603-635.

Dohrn 1987 — Dohrn V. Die Literaturfabrik. Die fruhe autobiographische Prosa

V.B. S?klovskijs. Ein Versuch zur Bewaltigung der Krise der Avantgarde. Munchen, 1987. Duranty 1934 — Duranty W. Duranty Reports Russia. N.Y., 1934. Fischer 1941 — Fischer L. Men and Politics. An Autobiography. N.Y., 1941. Fitzpatrick 1984 — Fitzpatrick S. Editor’s Introduction // Cultural Revolution 1984. Р. 1-7. Four Soviet Plays 1937 — Four Soviet Plays / Ed. Ben Blake. L., 1937. Р. 177-304. Getty 1985 — Getty J.А. Bibliographic Essay // Getty J.А. Origins of the Great Purges.

Cambridge etc., 1985. Р. 211-220. Geschichte 1973 — Geschichte der russischen Sowjetliteratur. 1917-1941 / Hrgb.

H. Junger. Berlin, 1973.

Gunther 1984 — Gunther H. Die Verstaatlichung der Literatur: Entstehung und Funk-tionsweise des sozialistisch-realistischen Kanons in der sowjetischen Literatur der 30er Jahre. Stuttgart, 1984.

Gunther 1996 — Gunther H. Der Bau des Wei?meerkanals als Laboratorium des neuen Menschen // Bucher haben ihre Geschichte / Hrgb. P. Josting, J. Wirrer. Hildesheim etc., 1996. S. 62-68.

Guski 1994 — Guski A. Sozialistischer Realismus und russische Avantgarde im his-torischen Kontext // Die literarische Moderne in Europa. Bd. II: Formationen der literarischen Avantgarde. Opladen, 1994. S. 40-52.

Guski 1995 — Guski A. Literatur und Arbeit. Produktionsskizze und Produktionsroman im Ru?land des 1. Funfjahrplans (1928-1932). Wiesbaden, 1995.

Heller, Nekrich 1981 — Heller M., Nekrich A. Geschichte der Sowjetunion. Bd. I-II. Konigstein/Ts., 1981.

Jakobson 1993 — Jakobson M. Origins of the Gulag. The Soviet Prison Camp System 1917-1934. Lexington/Kentucky, 1993.

Kasack 1976 — Kasack W. Lexikon der russischen Literatur ab 1917. Stuttgart, 1976. Kemp-Welch 1991 — Kemp-Welch A. Stalin and the Literary Intelligentsia, 1928-1939. Houndmills etc., 1991.

KLL 1974 — Kindlers Literatur Lexikon. Bd. 4. Munchen, 1974.

Kuenzlen 1994 — Kuenzlen G. Der Neue Mensch. Zur sakularen Religionsgeschichte der

Moderne. Munchen, 1994.

Kuromiya 1988 — Kuromiya H. Stalin’s Industrial Revolution. Politics and Workers 1928-1932. Cambridge etc., 1988.

Levin 1984 — Levin M. Society, State, and Ideology during the First Five Year Plan // Cultural Revolution 1984. Р. 41-77.

Lyons 1934 — Lyons E. Assignment in Utopia. N.Y., 1934.

Lyons 1941 — Lyons E. The Red Decade. The Stalinist Penetration of America. Indianapolis; New York, 1941. Mirskij 1934 — Mirskij D.S. Russia // Tendencies of the Modern Novel / Ed. H. Walpole. L., 1934. Р. 101-119.

Nove 1978 — Nove A. An Economic History of the U.S.S.R. Harmondsworth etc., 1978.

Pogodin 1937 — Pogodin N. Aristocrats. A Comedy in Four Acts / Transl. A. Wixley // Four Soviet Plays 1937. Р. 177-304.

Pogodin 1944 — Pogodin N. Gli aristocratici // Ribalta Sovietica. Raccolta di teatro contemporaneo / Ed. E. Macorini. Trad. G. Kraiskj. Roma, 1944.

Pogodin 1959 — Pogodin N. Aristokraten. Komodie in 3 Akten / Ubers. E. Dieckmann. Berlin, 1959.

Pogodin 1967 — Pogodin N. Aristokraten // Sowjetische Dramen / Hrgb. Ch. Ru.z?ic?ka. Ubers. E. Dieckmann. Berlin, 1967. S. 257-351.

Ruder 1998 — Ruder Cynthia A. Making History for Stalin: The Story of the Belomor Canal. Gainesville, 1998.

Segel 1979 — Segel H.B. Twentieth-Century Russian Drama: From Gorky to the Present. N.Y., 1979.

Sinjavskij 1960 — Tertz A. [Pseud.]. On Socialist Realism. N. Y., 1960.

Sinjavskij 1989 — Sinjawskij A. Der Traum vom neuen Menschen oder Die Sowjetzivilisation. Frankfurt/M., 1989.

Stalin’s Letters 1995 — Stalin’s Letters to Molotov 1925-1936 / Ed. L.T. Lih, O.V. Naumov, O.V. Khlevniuk. New Haven; L., 1995.

Swianiewicz 1965 — Swianiewicz S. Forced Labour and Economic Development. An Enquiry into the Experience of Soviet Industrialization. L. etc., 1965.

Tucker 1992 — Tucker R.C. Stalin in Power. The Revolution from Above 1928-1941. N.Y.; L., 1992.

White Sea Canal 1935 — The White Sea Canal. Being an Account of the Construction of the New Canal between the White Sea and the Baltic Sea <...> L., 1935.

Wolf (впечати) — Wolf E. Belomorstroi: The Visual Economy of Forced Labor // The Russian Visual Documents Reader / Ed. V. Kivelson, J. Neuberger (forthcoming).

Yershov 1957 — Yershov P. Comedy in the Soviet Theater. L., 1957.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.