Адрес: https://polit.ru/article/2005/08/01/kavkaz/


01 августа 2005, 08:16

Надвигающаяся угроза

Летом этого года Московский Центр Карнеги распространил аналитическую записку “Разрастающаяся угроза: пришло время изменить политику в отношении Чечни” (1). Авторы этого материала – известные западные политологи Фиона Хилл, Анатоль Левин и Томас да Ваал. Английский оригинал записки увидел свет еще в марте и с тех пор активно обсуждается как экспертами, специалистами по Кавказу, так и западными политиками и дипломатами.

Авторы фактически констатируют превращение всего Северного Кавказа в кризисную зону и очаг террористической угрозы не только для России, но и для Запада. При этом они указывают на то, что ответственность за это несут не только российские власти с их “неадекватной” политикой в регионе, в первую очередь в Чечне, но и развитые демократические государства – страны Евросоюза и США, до сих пор подходившие к проблеме без должной ответственности. С точки зрения экспертов Центра Карнеги, основная ошибка Запада состояла в том, что он фокусировался исключительно на гуманитарном аспекте вопроса и ограничивался лишь критикой действий российских властей в Чечне. А такая позиция не могла не вызывать неприятия у Российской Федерации и сводила на нет возможности серьезного, вдумчивого диалога.

Таким образом, авторы призывают западные демократические государства отойти от прежнего подхода и, не закрывая глаза на нарушения прав человека в Чечне, в то же время взять за основу целый ряд положений. А именно: признать неоспоримость суверенитета РФ над Чеченской Республикой; выразить поддержку целям РФ в этом конфликте, включая сохранение территориальной целостности и необходимость борьбы с терроризмом; признать общее улучшение ситуации в Чечне в последние несколько лет; признать потенциал проводимой федеральным центром в республике политики “чеченизации конфликта”. Западу предлагается построить сотрудничество с Россией на основе такого приоритета, как совместное “восстановление Чечни… вкупе с борьбой против исламского экстремизма”.

Особый регион России

Нельзя не согласиться с авторами аналитической записки в том, что на сегодняшний день кризисом охвачена не только Чеченская Республика, но и весь Северный Кавказ.

Ситуация на Северном Кавказе для современной России совершенно особенная. Общество здесь еще в большой степени сохраняет родовую структуру, а власть и бизнес – клановую. Социальная трансформация и ломка традиционного общества, через которые прошла Россия при советской власти, повлияли на народы Северного Кавказа в несравненно меньшей степени, чем где бы то ни было еще на территории бывшей РСФСР. Сегодня Северный Кавказ единственное место в стране, где наблюдается демографический рост. Численность населения только основных национальностей Северного Кавказа (аварцы, даргинцы, ингуши, карачаевцы, лезгины, осетины, чеченцы) выросла в среднем в 1,5 раза на фоне демографического спада в России в целом (2). При этом именно национальные республики Северного Кавказа являются стабильными реципиентами федерального бюджета, причем 5 из них входят в число 7 самых бедных субъектов федерации, получая до 90% своего бюджета из федерального центра. В этих регионах очень высок уровень теневой экономики (например, в Дагестане, по разным подсчетам, от 50 до 70% работающего населения заняты в теневом секторе). Безработица достигает 70–75% трудоспособного населения. Клановая структура власти приводит к феноменальной даже по российским меркам коррупции, а патриархальный уклад тормозит социальное развитие.

Внутри российской элиты существует раздражение оттого, что плохо управляемые, дотационные регионы имеют, будучи национальными республиками, больше прав, чем обычные российские области, и нередко навязывают свои требования федеральному центру, ссылаясь на сложную ситуацию на местах. Одновременно население “большой” России негативно воспринимает приезжих с Северного Кавказа, мигранты из этого региона становятся объектом ксенофобии и дискриминации, в них видят незваных пришельцев и потенциальных захватчиков. Таким образом, миграция внутри страны, являющаяся одним из эффективных способов решения проблемы безработицы и снятия напряженности в перенаселенных регионах, оказывается для жителей северокавказских республик затруднена.

Средний российский житель уже не вполне воспринимает Северный Кавказ как часть своего государства и не интересуется событиями, там происходящими. Например, согласно недавнему исследованию Фонда “Общественное мнение”, интерес к драматическим событиям, происходящим в Англии, у россиян заметно выше, чем к происходящему в северокавказском регионе: если об июльской серии терактов в Лондоне к моменту соцопроса не знали только 8% респондентов, то о последних на момент соцопроса крупных терактах в Дагестане даже не слышали 29% граждан, причем 58% респондентов признавались, что за событиями в республике вообще не следят.

По сути, Северный Кавказ и остальная Россия живут как бы в разных эпохах. Современная Россия представляет собой посттрадиционное индустриальное общество, болезненно переживающее распад коммунистической империи, испытывающее демографический спад и одновременно страдающее мигрантофобией. Северный Кавказ – это, напротив, многочисленное, быстро растущее и активное население, которое не находит адекватного приложения своим силам. Местное общество до сих пор в значительной степени зажато в рамки традиционного уклада, но за последние десятилетия этот уклад подвергся серьезной эрозии и не способен более гасить социальные противоречия. Над населением стоит коррумпированная клановая власть, паразитирующая на дотациях из федерального центра, не имеющая потенциала для необходимых глубоких преобразований и сопротивляющаяся реформам. Все это напоминает, выражаясь марксистским языком, классическую “революционную ситуацию”. Только для Северного Кавказа актуальна не коммунистическая революция, а усиление роли радикального политического ислама и экстремистов, практикующих терроризм.

Политика федерального центра

При Борисе Ельцине отношения федерального центра с регионами строились по принципу “возьмите суверенитета столько, сколько сможете проглотить”. Советская “национальная” номенклатура в большинстве своем в регионах Северного Кавказа (за исключением Чечни) смогла остаться у власти и удерживала в этих регионах относительную стабильность. В обмен на формальную лояльность федеральный центр перечислял в эти субъекты федерации дотации и закрывал глаза на коррумпированную и клановую “внутреннюю политику” региональных властей.

Но в последние годы этот шаткий status quo начал сыпаться, как карточный домик. Чеченский конфликт перестал быть локальным – бесконтрольное насилие не может долгое время удерживаться в границах одного субъекта федерации – и все в большей степени распространяется на соседние республики, усугубляя положение местных жителей и, соответственно, усиливая и без того высокую социальную напряженность. Распространение “антитеррористических практик” силовиков (зачистки, неизбирательные задержания и т.д.) и применение предельно жестких силовых методов к подозреваемым в причастности к незаконным вооруженным формированиям – все это в совокупности приводит к дальнейшему росту террористической угрозы и увеличению числа приверженцев радикального политического ислама.

По всему Северному Кавказу усиливается социальная напряженность. Местные элиты, заинтересованные не в развитии регионов, а в удержании своей власти и в консервации ситуации, больше не в состоянии контролировать массы недовольного населения. А недовольство то и дело взрывается протестными выступлениями и кровавыми столкновениями.

В Дагестане нарастает межэтническая напряженность. Аварцы (самый многочисленный народ), недовольные тем, что власть в республике сосредоточена в руках даргинцев, к которым принадлежит бессменно возглавляющий Дагестан уже 15 лет Магомедали Магомедов, собираются на многотысячные митинги. Кроме того, в “просочившемся” в прессу докладе о ситуации в Дагестане Полномочного представителя Президента РФ в ЮФО Дмитрия Козака говорится: “Чеченцы-акинцы, некогда депортированные, теперь “на ножах” с аварским и лакским населением. Некое движение “Садвал” требует “воссоединения лезгинского народа в пределах его компактного расселения в РФ и Азербайджанской Республике”… Одновременно рост влияния религиозных общин, в особенности на уровне местного самоуправления, уже в среднесрочной перспективе (10—15 лет) может привести к появлению своеобразных “шариатских анклавов” в горных районах республики”.

В Карачаево-Черкесии растущая напряженность тоже выплескивается в кризисные ситуации. Так, достаточно обычный для современной России конфликт на почве бизнеса (за контроль над цементным заводом) привел не только к убийству семерых человек, но и к массовым митингам протеста (так как за каждым бизнесменом стоит его клан), причем митингующие несколько раз врывались в здание администрации республики и даже захватывали его.

В последнее время федеральный центр, озаботившийся при президенте Путине построением “вертикали власти” и повышением управляемости, пытается навести порядок во взрывоопасном регионе… и сталкивается со своей полной беспомощностью. Налицо отсутствие как стратегического видения ситуации, так и действенных рычагов управления. Сегодня охваченные паникой представители власти понемногу начинают признаваться в своей беспомощности. Тот же Дмитрий Козак в своих докладах о ситуации в Южном федеральном округе и Республике Дагестан определил ситуацию как “приближающуюся к критическому уровню”. А заместитель главы Администрации президента Владислав Сурков, выступая перед Ассоциацией среднего бизнеса “Деловая Россия”, предложил метафору “подземного пожара”, предельно точно характеризующую ситуацию в регионе.

Но и на фоне тлеющего изнутри и уже вспыхивающего языками пламени Северного Кавказа продолжает выделяться Чеченская Республика, ситуация в которой абсолютно беспрецедентна – как с точки зрения уровня насилия, хаоса, террористической угрозы и коррупции, так и с точки зрения политики федерального центра. Ведь если в других регионах Кремль фактически игнорировал ситуацию, пока не столкнулся с очевидными признаками глубочайшего, опасного кризиса, то в Чечне, на первый взгляд, происходило обратное.

Чечня

В отличие от остальных республик Северного Кавказа, в Чечне в начале 1990-х старая элита не смогла удержать ситуацию под контролем. К власти пришли молодые националисты, которые заявили, что будут добиваться независимости республики. Это вынуждало российские власти к активной политике, к принятию каких-то решений. Однако после того, как вице-президент А.Руцкой осенью 1991 г. не смог быстро стабилизировать ситуацию (уже тогда впервые возникла угроза военного столкновения), федеральный центр предпочел закрывать глаза на происходящее в регионе, временно предоставив республику самой себе. Уже этот первый опыт отношений новой Чечни и новой российской власти задал будущую их матрицу.

При режиме Дудаева выстроенный в советское время и слабо укорененный административный порядок стал стремительно разрушаться, все большее влияние приобретали военизированные группировки – “официальные” и криминальные. Республика выпала из российского правового поля. При этом экономически Чечня не могла выжить в отрыве от России, но ее взаимоотношения с “большой землей” стали криминальными и извращенными.

С каждым годом становилось все более очевидно, что сосуществование в таком формате невозможно. Ситуация требовала взвешенной, скурпулезной работы, поиска приемлемых путей реинтеграции Чечни в Россию. Президент самопровозглашенной республики Дудаев проявлял определенную готовность к диалогу, но оставался очень трудным партнером, и в ельцинской администрации возобладали сторонники силового подхода, окрыленные “успехом” октября 1993 года. В тот самый момент, когда Россия стояла на перепутье, мучительно освобождаясь от имперского прошлого, вместо того чтобы искать новые подходы и решения, власть автоматически выбрала традиционный имперский же метод военного подавления, который во многом предопределил политическую трансформацию современной России в сторону авторитаризма. Не добившись в ходе первой чеченской войны победы над боевиками и впервые столкнувшись с террористическими атаками, ельцинский режим, мечущийся между своими демократическими устремлениями и авторитарными рефлексами, в условиях свободы СМИ и относительно конкурентных выборов 1996 года испугался необратимой имиджевой потери и пошел на Хасавюртовские соглашения. Эти соглашения откладывали решение основного политического вопроса – статуса Чечни – и при этом совершенно не решали всех остальных проблем региона.

В период между войнами бюджетные средства из федерального центра продолжали перечисляться в республику, но сепаратисты не создали дееспособных государственных институтов, а повседневное сосуществование Чечни с Россией стало за три года квази-независимости не менее, а даже более болезненным, чем при Дудаеве, в первую очередь, из-за продолжающегося роста криминальности и неостановимой волны похищений гражданских и должностных лиц.

В результате осенью 1999 года, после вторжения Басаева в Дагестан и взрывов жилых домов в Москве и Волгодонске, федеральная власть, во главе которой уже де-факто стоял готовящийся к выборам Владимир Путин, решила покончить с “очагом криминальной и террористической угрозы”. Центр опять сделал силовой рывок и после затяжного кровопролития сегодня оказывается все в том же тупике.

В качестве метода урегулирования ситуации федеральный центр, кроме чисто военных мер, избрал так называемую чеченизацию конфликта.

Были выпестованы лояльные вооруженные формирования – “кадыровцы”, “ямадаевцы” и т.д., – в большой степени состоящие из бывших боевиков. В условиях массового насилия и отсутствия элементарной безопасности были проведены референдум по Конституции ЧР, закреплявший за республикой статус субъекта РФ, и марионеточные выборы Президента Чечни, “легитимировавшие” власть федерального назначенца, бывшего сепаратистского муфтия Ахмада Кадырова. Убийство Президента Кадырова в мае 2004 года, то, что в президентском кресле он продержался всего семь месяцев, непрекращающиеся теракты и диверсии боевиков в Чечне и за ее пределами не убедили федеральный центр в несостоятельности избранной политики.

Более того, эксперты Центра Карнеги также считают, что в сложившихся условиях чеченизация является пусть относительным, но успехом Кремля. Они отмечают, что “никакого быстрого, одноразового решения чеченского конфликта… полагающего конец насилию, в принципе не существует. Очень многие боевики, возможно большинство из них, а также устроители террористических актов в России продолжат – по идеологическим либо личным причинам – свои операции, не взирая ни на какое соглашение…”, и призывают Запад принять это как данность и “согласиться с тем, что провозглашенная президентом Путиным стратегия “чеченизации” и постепенное восстановление полной автономии чеченской республики могли бы стать основой будущего сотрудничества между западными правительствами и Москвой”.

Такой подход является глубоко ошибочным. И дело не только в том, что нынешний чеченский президент Алу Алханов так же, как и его предшественник, Ахмад Кадыров, не был выбран на честных и свободных выборах. И не только в том, что в Чечне продолжаются грубые и массовые нарушения прав человека. Основная проблема и угроза может быть сформулирована следующим образом – сегодня, после пресловутой чеченизации, ситуация в республике не более управляема и не менее криминальна, чем была в девяностые годы. Истинными хозяевами республики на сегодняшний день являются “узаконенные” вооруженные формирования. “Кадыровцы”, по сути, - те же боевики. Только, в отличие от прежних времен, они клянутся в верности Президенту РФ. Таким образом, творящийся в республике абсолютный беспредел – похищения людей, торговля живыми и трупами, незаконные тюрьмы, пытки, всего не перечислить – происходит под официальным прикрытием. Местные силовые структуры и истинный хозяин республики - первый вице-премьер Рамзан Кадыров - являются креатурой Кремля, поэтому за все их действия Кремль не может не нести прямой ответственности. В то же время Кремль их совершенно не контролирует.

В данном случае очень показательна ситуация, сложившаяся вокруг инцидента в станице Бороздиновская Шелковского района Чечни, из которой большинство жителей, аварцев по национальности, совершили массовый исход в соседний Дагестан. Произошло это после того, как в ходе зачистки, проведенной местными силовыми структурами, один из их односельчан погиб, а 11 человек бесследно исчезли. Появление бороздиновских беженцев в Дагестане превратило в общем-то типичную для Чечни силовую операцию в чрезвычайное происшествие общероссийского масштаба, и федеральный центр искренне хотел урегулирования ситуации, но оказался фактически бессилен даже на уровне проведения расследования. Как заявили недавно корреспонденту Интернет-СМИ "Кавказский узел" в Главной военной прокуратуре (ГВП), "есть данные, что 11 похищенных жителей станицы Бороздиновская содержались некоторое время в частной тюрьме Рамзана Кадырова в Центрое… Однако проверить информацию мы не можем – нас просто не пускают в село. Там своя власть, и федеральные структуры не имеют там никакой решающей силы". А сотрудник УФСБ, переведенный в Москву из Чечни, признался тому же “Кавказскому узлу”, что "федеральные власти почти потеряли свое влияние на большей части территории республики… Мы не контролируем ни юг Чечни, ни север, ни равнины, ни горы! Мы вообще ничего не контролируем, кроме Грозного и Ханкалы… Сейчас реальная власть принадлежит Рамзану Кадырову и его присным. Они контролируют в республике все - от вывоза нефти до похищения людей" (3).

Сотрудники различных государственных структур от Министерства иностранных дел до Администрации Президента также выражали подобные взгляды в частных разговорах с авторами статьи. Так, совсем недавно, на конференции ОБСЕ по правам человека и терроризму, один из официальных представителей РФ, который предпочел оставаться анонимным, доверительно пожаловался за чашкой чая: “Это ужас, что творится с этой чеченизацией. Кадыровцы, ямадаевцы – просто отморозки. Те же боевики. Делают, что хотят. Убивают, насилуют. Все себе прикарманили. Даже думать страшно, во что это может вылиться. У нас это все более или менее понимают. Но приходится мириться. Ведь центр уже ничего не может. Они там все контролируют. И знаете, сколько у них оружия?! Ну да, мы сами им его и дали. Так это давно было. И они были нам нужны. А теперь уже что поделаешь?”

Сложившаяся матрица российско-чеченских отношений сводится к жестким силовым операциям, иллюзорному политическому процессу и отсутствию реального контроля со стороны центра. В ходе проигранной первой чеченской войны Москвой было создано просуществовавшее недолго, опиравшееся на армию марионеточное правительство Завгаева. А сегодня властью обладают не административные структуры и аппарат президента Алханова, которые ничего не решают, а военные формирования Рамзана Кадырова.

Нынешняя ситуация, несмотря на поверхностную стабилизацию, чревата самыми страшными и непредсказуемыми последствиями. Формальная лояльность “кадыровцев” не обеспечивает их подчинения, большая часть постоянно закачиваемых в республику денег разворовывается, сохраняется и расползается на близлежащие регионы атмосфера насилия, безнаказанности и криминала – фактически, налицо все тот же неуправляемый криминальный анклав, но не с “чужими” сепаратистами - Дудаевым или Масхадовым - во главе, а в качестве вотчины новоявленного Героя России Рамзана Кадырова. Кадыров и ему подобные – т.е. новая чеченская элита – действуют как отъявленные полевые командиры, они объективно не заинтересованы в подлинной нормализации положения в республике – кому тогда будут нужны несколько тысяч вооруженных мужчин, привыкших к привилегированному положению вооруженных людей в условиях бесправия и безнаказанности. При этом ситуация на Северном Кавказе в целом сегодня значительно хуже, чем 10 лет назад, и сама по себе чревата социальными и террористическими взрывами.

Использование силовых методов и втягивание в затяжной вооруженный конфликт в Чечне имели самое пагубное влияние на внутриполитическую ситуацию в России. Напуганное рейдом боевиков за пределы Чечни и терактами, население выдало власти и армии карт-бланш на применение самых жестких мер для стабилизации ситуации, включая ограничение прав и свобод граждан. Война в Чечне во многом обусловила реставрацию советских, имперских авторитарных форм организации управления в РФ. Нынешняя трансформация России во многом определяется политикой, избранной в отношении Чечни.

В течение пятнадцати лет Чечня являлась источником дестабилизации на Северном Кавказе, таковым она остается и сегодня. Ситуация в республике демонстрирует бесперспективность военно-политических методов Кремля. Однако в арсенале федеральных властей нет других инструментов, кроме силовых акций и бесконтрольного попустительства местным элитам. С таким набором средств невозможно противостоять системному кризису, охватившему северо-кавказский регион. Российские власти уже начинают это понимать, но действенных решений у них нет.

Что делать?

Нельзя не согласиться с экспертами Карнеги в том, что сводить чеченскую проблему к осуждению России за сам факт применения силы или нарушение гуманитарных норм – однобокий и нерезультативный подход со стороны Запада. Но признать позитивный характер нынешней политики российских властей и содействовать ее продолжению, в том числе финансово, – также безответственно, бесперспективно и чревато самыми тяжелыми последствиями для Северного Кавказа, России и всего сообщества демократических государств. Запад понимает важность диалога с Россией и пытается его вести. Но, принимая и легитимируя чеченизацию, игнорируя реальное положение вещей, он оказывается таким же заложником чеченского хаоса, как и российские власти.

В ситуации, когда отказаться от диалога нельзя, – единственный выход для западных государств – отстаивать собственный формат дискуссии, не принимая российскую официальную парадигму.

Совершенно необходимым на сегодняшний день видится широкий диалог между Россией и Западом по ситуации на Северном Кавказе, в рамках которого обсуждалась бы не только российская политика в регионе, но и вся совокупность факторов, включая экономические проблемы, распространение радикального политического ислама, рост террористической угрозы и пути максимально безболезненной социальной трансформации. Россия, безусловно, нуждается в помощи – причем сегодня не столько в финансовой, сколько в сфере выработки правильной политики и поддержки этой политики международным сообществом.

Очертить реальные контуры оптимальной политики в рамках статьи невозможно. Единственное, что совершенно очевидно – это необходимость комплекса мер, направленных на интеграцию Северного Кавказа в Россию, в первую очередь, поощрение внутренней миграции, масштабные программы в сфере образования и культуры. Необходимо добиться того, чтобы экономическое благополучие и социальная укорененность северо-кавказских народов были сравнимы, например, с положением татар или башкир.

Разрешение проблем Северного Кавказа нужно не одной России. Оно нужно и западным странам, причем не только чтобы Россия была стабильным государством и развивалась в сторону демократии.

Тупиковая ситуация и непрекращающееся безнаказанное насилие в Чечне способствуют “джихадизации” сепаратистского движения и, соответственно, росту угрозы безопасности для Запада, в первую очередь, для Европы. Кроме того, в общемировом контексте проблема Северного Кавказа по отношению к остальной России – это проблема третьего мира по отношению к развитым странам. Если в России на относительно локальном пространстве можно будет найти формы для интеграции сообществ, переживающих разложение традиционного уклада и резкий демографический рост, снижения роли радикальных идеологических течений и активности террористических группировок – это, как ничто другое, будет способствовать решению самых острых проблем сегодняшнего мира.

Примечания

1Брифинг Московского Центра Карнеги. – Т. 7. Вып. 6-7. – М., 2005 г. - Июнь-июль.

2 Об итогах всероссийской переписи населения 2002 года // http://www.perepis2002.ru/index.html?id=7

3Похищенных жителей Бороздиновской видели в тюрьме вице-премьера Чечни Кадырова в Центрое // http://www.kavkaz.memo.ru/newstext/news/id/833540.html.

См. также :