Мой внук рисует. Большим пальцем правой руки, не оборачиваясь, он небрежно указывает за спину, где на стене висят мои рисунки.
- Ну, я рисую лучше, чем этот, – говорит он вальяжно. Под “этим” имеюсь в виду я.
- Но у него композиция, – пытается слабо возразить жена.
- Нет, композиция у меня лучше.
- Но у него форма.
- И форма у меня лучше, – безапелляционно заявляет он.
- У него, у него…, - жена уж и не знает, какой выдвинуть убедительный аргумент, - у него техника…
Тут глаза у внука наполняются слезами, он уходит в соседнюю комнату, и оттуда слышно:
- Ты меня оскорбила! – вот так.
Собственно, сделав определенные поправки на возраст, можно констатировать, что в данном эпизоде с удивительной точностью воспроизведен тип самосознания художника совсем еще недавних времен. Когда еще существовали гении. Тип и система взаимоотношения гения с гением. Удивительное и вдохновляющее было время. В компании нельзя было быть не гением, так как середины не существовало. Быть не гением - значило сразу же обратиться в говно.
Помню, как-то необыкновенно рано для гениев и художников, совсем еще поутру, ко мне заявился один из знакомых. Был он удручен до чрезвычайности.
- Все, уезжаю из Москвы, к себе, – а был он родом из какого-то небольшого городка, достаточно удаленного от столицы.
- Что так? – подивился я, протирая глаза. Еще несколько часов назад на ночной попойке подобное не планировалось, даже в голову не могло придти. Ведь тогда уехать из Москвы – все равно, что пропасть в небытие.
- Да вот, этот, - он не называет имени, но, как и в случае с моим внуком, сразу было ясно, кого он имеет в виду, - сказал, что я не гений, а говно.
Вот так, только что был гений, а через минуту – черт-те что. И нет, чтобы в ответ обозвать тем же, как зачастую и случалось. Нет, в данном случае, видимо, были разные весовые категории гениальности, позволявшие одному отправить другого на самый низ художественной иерархии.
Все это я излагаю просто по той причине, что ныне не существует подобной штатной единицы – гений. Ну, возможно, по старой атавистической привычке кого-то и обзовут: “гением”. Но нет такого утвержденного и осмысленного самосознания в деятелях искусства. Как и нет уже той высокой, исполненной сложностей и противоречий (как описывалось выше) системы высоких отношений гения с гением. Нынче - отношения раскрученного с менее раскрученным. И раскрученным, по сути, может стать всякий. А вот раньше гением – увы. В своей среде этого звания было ни купить, ни продвинуть спонсорами, ни нанять негров для написания достойных текстов и картин. Только, разве, заслужить это звание по дружбе. Такое бывало.
Опять-таки, возвращаясь к своему моделепорождающему внуку, припомню, как объяснял ему, что же такое – гений.
- Гений, или даймон (демон), по древним понятиям, - назидательно говорил я, - тот, кто сидит на плече, или стоит за спиной и подсказывает, как следует поступать.
С тех пор в нашей семье гением стал тот, кто стоит за спиной. Прямо хоть поминутно оглядывайся. Да вот, к счастью, в наше время гениев-то – раз, два, и обчелся. И опять-таки, я имею в виду не степень одаренности, а способ определения себя в культурной жизни и самоощущения.
По сему поводу, под конец, припомню случай из жизни одного из последних “гениев” (и в нашем, и в любом другом смысле) российско-советской эпохи – Иосифа Александровича Бродского. В один из своих приездов в Британию, в неком тамошнем университете (не припомню точно, каком) стоял он в очереди в университетской же столовке вместе с поэтом Оденом. Иосиф Александрович стал вслух возмущаться, что вот, мол, гений (он имел в виду, конечно, Одена, но и себя немножко), а стоит в очереди среди обычных серых (ну, не то что бы уж совсем быдла), но ничем не примечательных профессоров.
- Да? – обернулся один из них, за чьей спиной они как раз и стояли. – Гений? Очень интересно, – и отвернулся. И все это без какой-либо иронии. Простое искреннее любопытство.
Вот и выходит, что в наше время гений – именно и есть тот, кто стоит в очереди за спиной. А уж за чьей – сами вычисляйте в каждом отдельном конкретном случае.
