Адрес: https://polit.ru/article/2005/12/13/kuvaldin/


13 декабря 2005, 06:00

Зачем договариваются с оппозицией

Журнал «Свободная мысль-XXI»

 

На рубеже 1980-1990-х годов в Польше, подобно многим социалистическим странам того времени, произошла смена государственного строя. На пост президента, ранее занимаемый коммунистом Войцехом Ярузельским и покинутый им добровольно, пришел лидер оппозиции Лех Валенса. Подобный ход событий, очевидным образом, резко отличается от аналогичных процессов в Румынии, Чехословакии и СССР на рубеже десятилетий. "Полит.ру" публикует исследование Станислава Кувалдина "Зачем договариваются с оппозицией", в котором автор пытается проанализировать ход событий, приведший Польшу к подобному решению проблемы смены государственного строя, и дать ответ на вопрос, является ли налаживание диалога с оппозицией действительно необходимым для любого режима и к чему этот диалог может привести. "Для кого-то ход событий в Польше во второй половине 1980-х годов — образец того, как можно добровольно расстаться с властью, используя механизмы предварительных договоренностей и демократических выборов. Однако так же справедливо на примере этих событий говорить и о том, что любое игнорирование оппозиции даже в условиях авторитарного режима имеет свои пределы", - утверждает автор исследования. Статья опубликована в журнале "Свободная мысль - XXI" (2005. № 11).

15 лет назад в Польше сменился государственный строй. Страну возглавил видный оппозиционер, лидер профсоюза «Солидарность» Лех Валенса. За несколько месяцев до этого прежний глава государства Войцех Ярузельский объявил о своем намерении покинуть пост президента Республики Польша. С тех пор, как 19 июля 1989 года он был избран на этот пост, страна успела поменять название: с 31 декабря того же 1989-го Польская Республика перестала быть Народной. Также, незначительно по форме, но существенно по содержанию изменился и герб страны. Польскому белому орлу, который оставался государственным гербом и в эпоху коммунистического правления, возвращалась королевская корона. После прихода к власти коммунистов монарший венец решено было во избежание различных недопониманий с герба удалить, однако из-за того, что в геральдике корона часто трактуется как символ государственной независимости, орел без короны стал символом подчиненности Польши СССР. Впрочем, все это — лишь самые незначительные признаки перемен, инициированных польским коммунистическим руководством во главе с Ярузельским, тех перемен, которые в итоге привели к потере Польской объединенной рабочей партией власти. Последним актом этих перемен и стал добровольный уход Войцеха Ярузельского с поста президента.

Стоит отметить, что и сам этот уход также не выпадал из общего стиля перемен, происходивших в Польше. Заявление о намерении сократить срок полномочий было направлено Ярузельским Маршаллу Сейма 19 сентября 1990 года. В заявлении говорилось о том, что глава государства готов покинуть свой пост, но только после проведения всенародных президентских выборов (сам Ярузельский был избран польским парламентом). Выборы были проведены 9 декабря 1990-го. То есть все совершилось плавно, постепенно, без видимых конфликтов. Лишь в иннаугурационной речи Лех Валенса провозгласил в Польше Третью Республику (или Речь Посполитую, как это принято переводить в польском случае), фактически вычеркнув период существования Польской Народной Республики, а значит и время правления Ярузельского из истории польской государственности (под Первой Республикой подразумевается историческая Речь Посполитая, а под Второй — межвоенная Польша).

То, каким образом в Польше конца 1980-х — начала 1990-х поменялась власть, действительно выделяет ее из общего ряда социалистических стран Восточной Европы. События не были похожи на румынские или на тихую сдачу власти под влиянием общественного протеста, как это произошло в 1989 году в Чехословакии. Сравнение с советской «перестройкой» тоже не совсем оправдано — прежде всего, из-за несходства условий, при которых начались перемены в СССР и в Польше. В Советском Союзе на момент начала «перестройки» отсутствовали структурированная оппозиция коммунистическому строю, независимые от государства влиятельные институты, подобные Католической церкви в Польше и т. п. Несколько утрируя характер политических процессов, происходивших в Польше во второй половине 1980-х, можно сказать, что там коммунистический режим рухнул в процессе живого диалога с оппозиционной частью общества, причем, судя по всему, никто из участников этого диалога не предвидел подобный результат (по крайней мере, не считал возможным, что он будет достигнут так быстро).

Чтобы понять, почему в Польше все произошло именно так, нужно учесть самые разные факторы, причем взятые в отдельности, они не объясняют почти ничего. Впрочем, можно вспомнить избитую фразу Л. Н. Толстого, «каждая несчастная семья несчастлива по-своему». К 1980-м годам практически все соцстраны Восточной Европы были такими несчастными семьями. Правда в Польше особые подходы к тому, что в прежние годы было принято называть «социалистическим строительством», стали проявляться намного раньше 1980-х.

Уже в 1956 году Владислав Гомулка, пришедший к власти в результате кризиса и рабочих волнений, добился более свободных, чем это было установлено в сталинскую эпоху, отношений с СССР и позволил себе существенное отступление от советского канона. Прежде всего, в Польше остановили принудительную коллективизацию и распустили многие уже созданные коллективные хозяйства. Шаг этот, впрочем, оказался отчасти вынужденным — польское крестьянство особенно резко выступало против колхозов, так как гораздо лучше, чем крестьяне других восточноевропейских государств, было осведомлено об особенностях советской коллективизации и, в частности, о голоде 1930-х годов на Украине. С 1956 года было фактически прекращено и преследование Католической церкви — шаг, во многом также продиктованный необходимостью признать объективное положение вещей. Позиции церкви в польском обществе всегда были очень сильны, и сознательно провоцировать конфликт во имя догмата построения безрелигиозного общества Гомулка не желал. Впрочем процесс установления стабильных отношений с церковью оказался не таким простым, в 1960-е годы в этих отношениях наблюдался заметный спад, и окончательные формы «мирного сосуществования» были выработаны лишь в начале 1970-х. На протяжении всей социалистической истории Польши наряду с правящей ПОРП в стране допускалось существование других политических партий — Объединенной крестьянской и Демократической. Разумеется, ни о какой полноценной многопартийной системе речи не шло — обе партии считались «союзницами» ПОРП, заведомо признавали ее статус «руководящей и направляющей» силы и серьезно влиять на политику в стране не могли. Тем не менее, их существование придавало еще большее своеобразие польской государственной системе.

Стабильной эту систему, однако, назвать трудно. Одной из отличительных черт польского социализма было регулярное возникновение острых социальных конфликтов, принимавших формы забастовок и уличных протестов. Помимо кризиса 1956 года, значительными событиями стали студенческие волнения 1968-го, а также крупные забастовки 1970-го и 1976 годов.

События 1970 года, когда после решения правительства о повышении цен на основные продовольственные товары, забастовали судоверфи Гданьска и Гдыни, к которым затем присоединились многие другие предприятия городов Балтийского побережья, стали одним из ключевых моментов послевоенной истории Польши. Именно они привели к власти новое партийное руководство и заставили существенно изменить экономическую политику. Эдвард Герек, сменивший Владислава Гомулку на посту Первого секретаря ЦК ПОРП, взял курс на повышение материального благосостояния населения — в стране росли зарплаты, на Западе в крупных объемах закупались товары широкого потребления и новые технологии. В некотором смысле курс Герека напоминал экономическую политику, проводившуюся в те же годы СССР, с похожим эффектом — деньги редко вкладывались в производство и в основном «проедались». Однако у Советского Союза для такого «проедания» имелись свободные нефтедоллары, у Польши же таковых не было, деньги необходимо было приобретать на рынке внешних заимствований, то есть в виде кредитов. Теоретически предполагалось, что на средства кредитов будут приобретены технологии, которые позволят производить конкурентоспособные и востребованные на рынке товары, но к грамотным стратегическим инвестициям социалистическая экономика оказалось неспособной. Стать «сборочным цехом» Европы и занять то вакантное место, которое вскоре застолбили за собой страны Восточной Азии, Польше не удалось.

Это привело к тому, что к середине 1970-х обремененная долгами экономика Польши уже не могла обеспечить тот уровень потребления, который был задан в первые годы проведения нового курса. Сгладить ситуацию попытались путем повышения внутренних потребительских цен. Однако это решение, принятое в июне 1976 года, привело к взрыву недовольства и волнениям на многих крупных предприятиях, в том числе на заводе «Урсус» под Варшавой. Принимавшие участие в забастовках рабочие были в массовом порядке уволены, но решение пришлось отменить.

Это событие послужило толчком к запуску крайне важного процесса. Оппозиционно настроенным представителям интеллигенции пришло в голову взять на себя отстаивание интересов уволенных рабочих. До сих пор рабочие протесты и антикоммунистические настроения в среде интеллигенции редко пересекались. Однако, начиная с создания Комитета защиты рабочих — КОР (1976), занявшегося материальной помощью и юридической защитой уволенных работников, антикоммунистическая оппозиция сделала успешный шаг по встраиванию в рабочее движение. Несмотря на то, что практически все уволенные довольно быстро были восстановлены на работе, КОР своего существования не прекратил. Он дополнил свое наименование, прибавив к старому «Комитет социальной самозащиты» (КОС-КОР), и перешел в режим постоянной деятельности, помогая рабочим отстаивать свои права на предприятиях, создавать неофициальные профессиональные союзы и т. п. Признанными лидерами в этой работе являлись Яцек Куронь и Адам Михник, исключенные из ПОРП в 1960-е годы за «ревизионистские» взгляды и ставшие одним из узнаваемых символов оппозиции ПОРП.

Чем объяснить складывание в Польше подобного союза интеллигенции и рабочих, как, впрочем, и вообще феномен польского оппозиционного рабочего движения — сказать сложно. Четкого ответа у историков нет. Возможно, сыграла роль религиозность, и соответственно неоднозначное отношение к власти многих польских рабочих, возможно — постепенное выравнивание материальных доходов рабочих и интеллигенции, определившее схожие претензии к системе. Так или иначе, но после появления структурированной оппозиции, имевшей опору в рабочей среде, в условиях нарастания вала проблем в экономике взрыв был неизбежен.

Он произошел в 1980 году. И поводом к развернувшимся событиям вновь стало решение правительства о повышении цен. На этот раз, однако, масштаб общественных протестов превысил все прежние рамки. Начиная с июля, по стране одна за другой прокатились волны забастовок. Первые из них оказались кратковременными, но и по ним можно было судить, что рабочие организованы и неофициальная профсоюзная активность предыдущих лет вывела протесты на качественно новый уровень. К середине августа на Балтийском побережье забастовки приняли всеобщий характер. Именно тогда взошла звезда Леха Валенсы, сумевшего организовать на Судоверфи имени Ленина в Гданьске действительно эффективную профсоюзную структуру и оказавшегося ярким харизматическим лидером. Первоначально требования забастовщиков носили чисто экономический характер — повышение зарплат, улучшение снабжения и прочее. Однако после того, как забастовочные комитеты приняли предложенную организационную и интеллектуальную помощь представителей КОС-КОРа, они стали требовать свободы слова, регистрации неофициальных профсоюзов, права на ведение печатной агитации, освобождения политических заключенных. Забастовки превратились в инструмент эффективного давления на власть. Вскоре было объявлено о создании общенационального профсоюза «Солидарность». Оппозиция в Польше стала фактически открытой, неплохо организованной силой, опирающейся на мощное рабочее движение.

К такой ситуации власть оказалась совершенно не готова, что обычно вызывает реакцию двух типов: либо немедленно ликвидировать оппозицию силой, либо попытаться договориться. Ответ на всеобщую забастовку танками таил в себе риск начала непредсказуемого конфликта. Поэтому коммунистическая элита выбрала второй вариант. Уже в августе правительство вступило с забастовочными комитетами в переговоры, которые завершились подписанием компромиссных соглашений. В сентябре Эдвард Герек был смещен с поста Первого секретаря, его место занял Станислав Каня, заявивший, что приоритетом является обеспечение «крепкой связи власти с обществом». Когда 17 сентября 1980 года было объявлено об утверждении устава независимого профсоюза «Солидарность», власти не стали чинить этой организации видимых препятствий. Профсоюз был официально зарегистрирован Варшавским воеводским судом 10 ноября.

«Солидарность» принято воспринимать как некую единую силу с четкими антикоммунистическими позициями. Отчасти в этом виновата советская и польская официальная пропаганда, отчасти мифологемы самих функционеров и советников «Солидарности», пришедших к власти на волне антикоммунизма. Как бы то ни было, на момент возникновения идеологический профиль профсоюза был весьма туманным. В 1980 году в профсоюз вступили многие члены ЦК ПОРП, не говоря уже о рядовых коммунистах. «Солидарность» стала могучим игроком на польском государственном поле, однако понять, в какие игры он намерен играть, было сложно. В том числе и членам самой «Солидарности». Что также сбивало ориентиры у партийного руководства, не очень хорошо представлявшего, как себя теперь вести.

Надежды на то, что профсоюз станет более или менее верным союзником властей, силой, с которой можно будет сотрудничать и вообще — что все так или иначе «рассосется», не оправдались. Взрыв 1980 года стал возможен именно потому, что отчуждение между обществом и властью оказалось слишком глубоким. С учетом уже существовавших оппозиционных структур, для которых рабочая среда и проблемы рабочих уже много лет не были terra incognita и члены которых быстро получили статус «советников» «Солидарности», оформление профсоюза как силы, противостоящей власти и не желающей иметь с ней ничего общего, было практически предрешено. Стоит заметить, впрочем, что этот факт вовсе не обеспечивал «идейного единства» «Солидарности». «Советники» придерживались самых разных убеждений, часть их была социалистами, другие — деятелями католического движения, третьи — националистами, и каждый старался повести «Солидарность» за собой.

Профсоюз довольно быстро взял курс на резкое вмешательство в политическую жизнь — в частности, региональные отделения «Солидарности» требовали сменить не устраивавшие их воеводские власти. При этом профсоюз не оставлял в стороне и экономические требования повышения зарплаты или введения пятидневной рабочей недели. Власти не были готовы к конфронтации и практически во всех случаях шли на уступки. Об экономических и политических последствиях думать не приходилось.

За развитием ситуации в Польше, разумеется, следили в Москве. Следили с нескрываемой тревогой — в ЦК КПСС была образована специальная комиссия по положению в Польше. Возглавил ее Михаил Суслов. Это само по себе было знаком серьезного отношения к проблеме. Суслов был одной из наиболее влиятельных фигур в высшем советском руководстве и, пожалуй, один из немногих в позднебрежневском Политбюро сохранял ясный ум и способность трезво оценивать новые и не слишком привычные события.

Именно эта нервная обстановка и выдвинула на первые роли Войцеха Ярузельского, до начала кризиса занимавшего должность министра обороны. 11 февраля 1981 года он был назначен Председателем Совета министров ПНР с сохранением поста главы оборонного ведомства. Назначение премьер-министром генерала означало, что польское руководство пытается переломить ситуацию, взять ее в свои руки. Это своеобразное «послание» было адресовано и советскому руководству: в Варшаве не сидят сложа руки, и польскому обществу — как напоминание о том, что дальнейшая дестабилизация обстановки может привести к принятию жестких мер. Впрочем, напоминание это было очень деликатным: на первых порах Ярузельский пытался найти компромисс с «Солидарностью». Он попросил, в частности, объявить 90-дневный мораторий на забастовки, выступил с программой проведения определенных реформ, а также образовал внутри правительства специальный комитет по урегулированию вопросов со всеми профсоюзами, который возглавил Мечислав Раковский, имевший репутацию партийного либерала. Ярузельский искренне старался найти выход из ситуации, исходя из новой реальности — существования независимого от государственных и партийных структур общепольского профсоюза.

Поначалу «Солидарность» приняла условия Ярузельского. Однако довольно быстро мораторий был сорван. События вновь начали развиваться по конфронтационному вектору. Тактику «Солидарности» можно охарактеризовать как достаточно гибкое сочетание наступления на власть и умения в определенный момент остановиться, не переходя условной «красной линии». Деятели профсоюза добивались смены власти в воеводствах, были хозяевами положения на производстве, их возможности по организации массовых акций протеста были практически безграничны. Тем не менее, руководство «Солидарности» находилось в постоянном контакте с правительством и партийным руководством. Лех Валенса проявил талант не только к организации, но и к прекращению забастовок тогда, когда это было необходимо (нужно говорить именно о таланте, поскольку рабочие массы Польши вовсе не были послушной и легко управляемой машиной в руках профсоюза).

Посредническую роль в переговорах между властями и «Солидарностью» достаточно быстро заняла Католическая церковь. Однозначно определить ее место в происходящих процессах довольно сложно. Очевидно, что сочувствие церкви было на стороне антикоммунистических сил, однако при этом ее представители находили в себе силы занимать трезвую позицию и не допускать, чтобы обстановка в Польше лишилась всякой управляемости. Авторитет церкви был признан властями, поскольку любой посредник в ситуации развивающегося противостояния с профсоюзом был крайне необходим. Однако в целом ход этого противостояния показывал, что госаппарат его не выдерживает. Тактика «Солидарности», получившая в дальнейшем название «самоограничивающейся революции», приводила его в ступор. Власти шли на соглашения, соглашения срывались, со стороны властей следовали заявление о «недопустимости», после чего представители профсоюза проявляли «понимание», обстановка стабилизировалась, заключались новые соглашения с новыми уступками со стороны властей. Этот цикл воспроизводился снова и снова.

Впрочем, успех тактики «Солидарности» в определенном смысле был призрачным, ибо неочевиден был тот стратегический результат, к которому она могла бы привести: в начале 1980-х представить себе «выламывание» Польши из «социалистического лагеря» и тем более из системы Варшавского договора было почти невозможно. Это понимали и представители «Солидарности», однако в еще большей степени это учитывало руководство ПНР, до которого постоянно доводились соответствующие сигналы из СССР.

В апреле в Варшаву приехал Суслов, чтобы донести до «польских товарищей» позицию советского руководства: в Польше возрождается «контрреволюция», партию берут за горло, и она должна ответить. Единственное, чего добивается враг — слабости в партийных рядах, поэтому нельзя идти ни на какие идеологические компромиссы, следует очиститься от оппортунистов, объединить здоровые силы и дать жесткий бой противникам. Суслов подчеркнул, что в Москве видят старания «польских товарищей», но видят и то, что они ни к чему не ведут, а потому призвал действовать решительнее, иначе Советский Союз просто не сможет остаться в стороне. Послание было более чем прозрачное, угроза тоже. Незадолго до этого подобную мысль доводил до польского руководства и председатель КГБ Юрий Андропов. Подчеркивая, что СССР не желает вмешиваться в процессы, происходящие в Польше, он ясно дал понять, что когда ситуация перейдет определенную черту, у него не останется выбора. Это означало, что перед польским руководством фактически поставили песочные часы.

Довольно сложно сказать, насколько эти «часы» отражали реальные намерения советского руководства. Георгий Шахназаров, работавший в «Комиссии Суслова», утверждал, что Суслов лично говорил о том, что СССР придется согласиться на любые перемены в Польше (включая и приход к власти антикоммунистических сил), кроме выхода страны из Варшавского договора. Плотно увязнувшему в Афганистане Советскому Союзу менее всего нужны были армейские операции в Европе — даже если ситуацию в Польше удалось бы взять под контроль, международные последствия были бы катастрофическими. К 1980-м годам СССР превратился в колосса на глиняных ногах, крайне не свободного в своих внешнеполитических действиях.

Впрочем, стоит напомнить, что увязшая в долгах Польша находилась в еще более драматической зависимости от западных кредиторов. При этом беспрерывные забастовки, особенно на шахтах (уголь был одной из важных статей экспорта), постепенно погружали экономику в хаос, а значит средств на выплаты оставалось все меньше и меньше. При этом руководство ПНР понимало, что в случае принятия карательных мер против «Солидарности», рассчитывать на отсрочку по долгам не приходится. Впрочем, перспектива ввода советских танков казалась еще более реальной угрозой. Зажатое в тиски польское руководство пошло на введение военного положения.

О том, что государственный и партийный аппарат в поисках выхода из тупика не исключает и жестких решений, стало ясно после того, как в октябре 1981 года на IV пленуме ЦК ПОРП Войцех Ярузельский сменил Станислава Каню на посту Первого секретаря ЦК, сохранив за собой должности Председателя Совета министров и министра обороны. Верховная власть в Польше концентрировалась в руках генерала. Этот же пленум потребовал от членов ПОРП либо покинуть «Солидарность», либо выйти из партии. Таким образом, польское руководство давало знать, что определилось в своей позиции и готовится к любому исходу конфронтации.

Впрочем, стоит учитывать и то, что Войцех Ярузельский не принадлежал к лагерю «твердолобых» коммунистов (или «бетону», как его было принято называть на польском политическом жаргоне тех лет). Генерал проводил свою прежнюю линию: старался говорить не от лица партии, а от имени государства и его интересов, общих для всех граждан. В тех условиях это была, возможно, единственная непроигрышная для властей позиция. Ярузельский ассоциировался, прежде всего, с армией — государственным институтом, к которому общество испытывало наибольшее доверие. «Солидарность» также не была чужда «общенациональной» риторики, и Ярузельский мог говорить со сторонниками профсоюза на одном языке, используя аргументы, имеющие для них ценность. Именно это в конечном итоге обеспечило эффективность мероприятий правительства. Согласно логике борьбы, «Солидарность» в своей «самоограничивающейся революции» вступила в период, когда «ограничители» действовали слабо — успех привел к радикализации настроений, это означало выдвижение все более непримиримых требований и проведение новых и новых забастовок. Общество же, уставшее от состояния перманентного кризиса, уже далеко не единодушно поддерживало линию на конфронтацию. В этих условиях аргументы о необходимости единения во имя государственных интересов, прекращение дестабилизации во имя предотвращения непоправимых последствий (прежде всего — советского вторжения) ложились на благодатную почву. Измотанное противостоянием общество, похоже, было готово принять любой исход конфронтации, который прекратил бы состояние двоевластия и обеспечил базу для стабильности. Все зависело от того, кто первым переведет ситуацию в эффектный эндшпиль. Это ответственное решение принял Войцех Ярузельский.

Военное положение в Польше можно считать образцом четкой и продуманной государственной акции. Впрочем, этот пример свидетельствует и о том, что «чудесных» решений, принимаемых экспромтом и способных «вдруг» вывести ситуацию из тяжелого кризиса, скорее всего, не бывает.

Операция, проведенная силовыми структурами, была безупречной именно потому, что к ней основательно подготовились. В министерстве обороны и МВД подробно разрабатывали правовую и исполнительную документацию. Как показывает практика, наличие любого закона без разработанных нормативных актов превращает его в пустышку. Поэтому было четко определено, как именно должны работать государственные организации, что будет разрешено, а что запрещено. Было принято решение об изоляции и интернировании всех потенциально опасных лиц, составлен их подробный список, определены места интернирования. Каждый принимавший участие в операции четко знал свой маневр, и потому проведена она была почти безукоризненно.

Продуман был каждый шаг. Помимо «Солидарности» были распущены абсолютно все профсоюзы и общественные организации (остались действовать лишь признанные до 1980 года политические партии, в том числе и ПОРП). Помимо оппозиционеров были интернированы также члены прежнего партийного руководства, в том числе Эдвард Герек. Обществу пытались продемонстрировать, что речь идет, прежде всего, о защите государства, а не идеологии. Самих интернированных сначала отправили в тюрьмы (в дальнейшем для них были отведены специальные помещения), однако двери их камер были открыты, они могли свободно общаться друг с другом. Так или иначе, Ярузельский постарался представить операцию не как подавление мятежа и возвращение к прежним порядкам, а как вывод ситуации на новый уровень. Возможно, именно поэтому общество фактически молча (за исключением нескольких эксцессов) примирилось с действиями властей.

После введения военного положения власть не прекратила диалога с обществом. Патриотическое движение национального возрождения (ПДНВ, в польской аббревиатуре PRON), формально созданное в 1982 году ПОРП и союзными партиями, но не связанное с коммунистической идеологией, стало пробным камнем для этого диалога. Председателем движения был католический писатель и участник Варшавского восстания Ян Добрачиньский, что само по себе было показателем желания власти добиться доверия и понимания оппозиционно настроенной части общества. В 1986 году возник так называемый Консультационный совет при главе Государственного совета (то есть непосредственно при Ярузельском), в состав которого вошли авторитетные представители польской интеллигенции, не отождествляемые с официальной властью (впрочем, в подавляющем большинстве не связанные и с оппозицией). Этот орган должен был служить дополнительным каналом связи между властной элитой и обществом.

Отметим, что создание подобных структур стало особой тактикой команды Ярузельского с самого начала введения военного положения. Так еще до появления Консультационного совета были сформированы Консультационный экономический совет при Совете министров и Экономический совет при сейме. Подобная система получила в западных исследованиях название «консультационной демократии». Не прекращались контакты власти и с Католической церковью. Можно сказать, что для продолжения диалога Ярузельский сознательно не обрубал концы. Это позволило польскому историку Анджею Пачковскому назвать меры военного положения и последующую политику властей «самоограничивающимся террором» по аналогии с тактикой «самоограничивающейся революции». Можно искать разные причины такого поведения властей. В какой-то степени они были, безусловно, напуганы событиями 1980—1981 годов, сыграла роль и необходимость учитывать мнение Запада. Сразу после введения военного положения США наложили на Польшу экономические санкции, что, учитывая острую проблему задолженности, еще больше усугубило положение.

Разумеется, границы диалога с обществом были обозначены достаточно твердо. ПОРП вовсе не собиралась уступать власть. Стабилизация, достигнутая с введением военного положения, в целом была воспринята польским обществом позитивно. На протяжении первой половины 1980-х социологические исследования показывали рост или, по крайней мере, сохранение доверия граждан к государственной власти и ПОРП на достаточно высоком уровне при постоянном снижении поддержки оппозиции[1]. Необходимо заметить, что эти социологические исследования вряд ли стоит считать «заказными» — кризис научил польские власти серьезно относиться к социологическим данным и проявлять заинтересованность в их объективности (Центр изучения общественного мнения, основанный в 1982 году, был независимой структурой, часто весьма критически оценивавшей ситуацию в Польше). Возможно, подобное положение вещей позволило бы власти мало-помалу полностью овладеть ситуацией, устранить последствия кризиса и в принципе забыть о существовании оппозиции. Перспектива постепенной маргинализации оппозиционных структур к середине 1980-х годов казалась вполне реальной.

Впрочем политический успех польских властей мог оказаться устойчивым лишь в том случае, если бы имел прочную экономическую базу. Здесь же говорить о серьезных достижениях не приходилось. В 1985 году Войцех Ярузельский покинул пост Председателя Совета министров, и правительство возглавил профессиональный экономист Збигнев Месснер — власти стремились показать, что пришло время вплотную приступить к решению экономических вопросов. Месснер действительно провел в жизнь ряд нововведений, связанных с управлением экономикой. Но все это было лишь приближением к реформам. Стоит учитывать, что любая стабилизация приводит к усилению консервативных тенденций. Выражением этих тенденций стал X съезд ПОРП (1986): это важнейшее политическое мероприятие было выдержано в традиционном для коммунистических съездов духе без каких-либо намеков на возможность политических перемен. Ежи Урбан, долгие годы занимавший должность пресс-секретаря правительства и являвшийся достаточно заметной фигурой в польской политической жизни тех лет, вспоминал, что реформаторское крыло во главе с Ярузельским в середине 1980-х фактически «висело в воздухе», не имея поддержки собственного аппарата.

Проведение любых реформ, особенно экономических, желательно было начинать, обезопасив себя от возможных политических и социальных рисков, определявшихся сохранением организационных структур оппозиции. Подтверждением того, что политическое руководство ПНР осознавало эту угрозу, могут служить слова Ярузельского на одном из заседаний секретариата ЦК ПОРП осенью 1986 года. Говоря о текущем моменте, он отмечал: «Взрывоопасным пунктом будет экономика… некоторое время мы вынуждены будем испытывать угрозу общественного неодобрения». Не могло не беспокоить Польшу и ее внешнеполитическое положение. Проблема долгов давала Западу мощный рычаг воздействия на страну, экономические санкции со стороны США и некоторых других стран усугубляли ситуацию.

Вот в каком положении находилось руководство ПНР, когда решилось на весьма нетривиальный политический шаг, который, как оказалось впоследствии, и заложил основу для начала системного диалога с оппозиционными структурами, кончившегося крахом коммунистического строя.

В сентябре 1986 года в Польше была проведена амнистия всех содержавшихся в местах лишения свободы политических (или «некриминальных», как они назывались официально) заключенных. Это решение было весьма «нестандартным» для восточноевропейских авторитарных режимов (чьим базовым характеристикам, несмотря на все отличия, вполне соответствовала и политическая система ПНР). Заметим, что причин, которые могли бы заставить власти спешно делать реверансы в сторону оппозиции, на тот момент не было: ни общественные настроения, ни оппозиция не представляли для нее тогда непосредственной опасности. В связи с этим особенно интересно то, что идея проведения политической амнистии была впервые сформулирована и обоснована неформальной структурой, не имеющей отношения к государственному и партийному аппарату. Важную роль в принятии этого решения сыграл доклад так называемой «группы трех» — рабочего органа, созданного по инициативе Войцеха Ярузельского. В группу входили член ЦК ПОРП Станислав Чосек, руководитель польской разведки и контрразведки генерал Владислав Пожога и пресс-секретарь правительства Ежи Урбан. Четких полномочий у этого органа не было, его задачей являлась подготовка различных предложений по вопросам государственной политики непосредственно для Ярузельского. В каком-то смысле это был аналитический центр и политтехнологический институт одновременно (то, что подобную работу выполняли всего три нестандартно мыслящих человека, может заставить задуматься об эффективности подобных структур). Первое собрание группы состоялось в начале 1986 года, итогом его работы стал доклад, в котором обосновывалось необходимость амнистии. Согласно воспоминаниям Урбана, аргументация была примерно следующей: освобождение политических заключенных лишит оппозицию важного лозунга — борьбы за свободу политических узников, оно должно улучшить отношения с Западом и помочь добиться отмены экономических санкций.

Через несколько дней после проведения амнистии группа деятелей польской оппозиции обратилась к Рональду Рейгану с открытым письмом об отмене санкций против ПНР; был учрежден Временный Совет профсоюза «Солидарность», который почти полностью состоял из освобожденных политзаключенных. Характерно, что в функции Совета определенно не входила профсоюзная деятельность. Оппозиция восприняла амнистию, как выход из тупика, в котором ощущала себя в середине 1980-х, и практически просила власти вступить с нею в диалог. Власти же, добившись своих политических целей, открыто проигнорировали активность оппозиции. «Мы отдавали себе отчет, — пишет Урбан, — что освобождение заключенных только для того, чтобы затем посадить их снова, не имеет смысла. Речь шла вообще об отказе от тюрьмы как средства политической борьбы. Этим предложением… мы вызвали далеко идущие политические последствия — признание de facto оппозиции и ее деятельности»[2]. Этот фактор рано или поздно должен был сыграть свою роль.

Его черед пришел после проведения 29 ноября 1987 года общенационального референдума по вопросу экономической и политической реформы. Это был второй референдум за всю историю ПНР — первый состоялся в 1946 году. Власти стремились обезопасить себя от риска дестабилизации обстановки при проведении экономических преобразований. Поддержка населением предложений властей позволила бы на какое-то время надежно выключить оппозицию из игры. Гражданам задавались два вопроса: 1) «Выступаешь ли ты за полную реализацию представленной сейму программы радикального оздоровления экономики, предполагающей значительное улучшение жизни, зная о том, что для этого потребуется 2—3-х летний период быстрых перемен?» и 2) «Высказываешься ли ты за польскую модель глубокой демократизации политической жизни, целью которой является повышение роли органов самоуправления, расширение прав граждан и увеличение степени их участия в управлении государством?» Первостепенное значение имел ответ на первый вопрос. Второй, судя по всему, задавался из тактических соображений.

Согласно закону о референдуме, незадолго до этого принятому сеймом, его результаты считались положительными в случае, если на вопросы ответит «да» более 50 процентов имеющих право голоса граждан страны. 29 ноября 1987 года на участки для голосования пришли 67,3 процента имеющих избирательное право. На первый вопрос положительно ответили 66,04 процента, что составляло лишь 44,28 процента имеющих избирательное право, а на второй — 69,03 процента, соответственно только 46,29 процента от общего числа обладающих правом голоса. Референдум, таким образом, по оценкам самих властей, закончился для них неудачей.

В одном из интервью Ярузельский сказал: «Референдум, к сожалению, не принес позитивного результата. По моему убеждению, это был момент, если не переломный, то очень важный с политической, общественной и психологической точек зрения»[3]. Министр иностранных дел и член Политбюро ЦК ПОРП М. Ожеховский пошел в своих оценках еще дальше, подчеркивая, что «после референдума начинаются метания, попытки обмануть время, попытки продержаться, которые должны были закончиться катастрофой»[4]. Впервые с начала 1980-х власть почувствовала себя публично битой. Возможно, поражение и не было катастрофическим. Однако в критические моменты именно психологическая, субъективная оценка собственного положения участниками политического процесса может сыграть очень важную, если не ключевую роль. Субъективно же власть ощущала, что не обладает необходимой поддержкой, а значит, в случае начала реформ, рискует встретиться с общественным неудовольствием. Предстояли новые поиски защиты от рисков, и поскольку общественное недовольство могла оседлать оппозиция, логика подсказывала, что договариваться придется с ней.

Стоит оценить всю сложность такого шага для польских властей. Сложность не только психологическую и политическую. Ведь речь шла о вступлении в отношения с силами, которые юридически не существовали. Для этих переговоров надо было найти достойный повод и политическую площадку. Именно здесь и сыграла свою роль продуманность политики Ярузельского, сохранившей подобные площадки.

Первый сигнал прозвучал со страниц прессы. В 1988 году в ежемесячном журнале «Конфронтация» появилось обширное интервью с одним из видных деятелей оппозиции Брониславом Геремеком. Изложив точку зрения оппозиции на ситуацию в Польше, он предложил властям заключить «антикризисный пакт», под которым подразумевалась поддержка властей взамен на легализацию «Солидарности» (точнее, речь шла о «профсоюзном плюрализме», но что именно имеется в виду, сомнений не вызывало). «Конфронтация» — легальный политический журнал, специально посвященный проблемам противостояния в обществе, отражал официальную позицию польских властей, и до сих пор интервью с оппозиционерами там не помещались. Таким образом, была использована возможность для прощупывания настроений в оппозиционной среде и формального обозначения начала диалога.

Некоторое время, впрочем, диалог казался монологом. Власти не решались открыто ответить на предложения оппозиции, которая вскоре напомнила о себе по-другому. Весной и летом 1988 года по Польше прокатились две волны забастовок.

Объективно весенние забастовки сложно признать серьезным фактором воздействия на власти. Протесты охватили весьма небольшое количество предприятий (быдгощское предприятие городского транспорта, гданьская судоверфь, металлургические комбинаты в Новой Гуте и Сталевой воле и некоторые другие). Они были непродолжительны и выдвигали в основном экономические требования. По признанию Леха Валенсы, «Солидарность» к ним отношения не имела. В августе забастовки были уже гораздо более масштабными, а влияние оппозиции — более серьезным. Политические требования (в том числе о возвращении «Солидарности») выдвигались почти повсеместно. Впрочем, забастовочная волна в итоге постепенно утихла сама собой.

В контексте предыдущих событий это был очень грозный сигнал. Оппозиция, в феврале приглашавшая власти к диалогу, продемонстрировала свои возможности. Забастовок, учитывая память о 1980 годе, в верхах боялись как огня. А впереди были планы экономических реформ, без которых положение могло только ухудшиться, а значит, вырисовывались вполне реальные перспективы новой забастовочной волны. Переговоры с оппозицией еще не были неизбежными, но их перспектива находилась уже отнюдь не только в теоретической плоскости.

Так или иначе, забастовки стали поводом для начала устойчивого взаимодействия между представителями власти и оппозиции. Обмен мнениями происходил через известного деятеля оппозиции А. Стельмаховского, постоянный контакт с которым поддерживал член Политбюро ЦК ПОРП Ю. Чирек. 24 августа Ю. Чиреку была передана составленная А. Стельмаховским и Б. Геремеком записка, содержащая представления оппозиции о возможных переговорах[5]. Отдельно предлагалось обсудить проблемы профсоюзов, вопросы общественно-политического плюрализма и «антикризисного пакта» (именно по этой схемы спорные вопросы будут рассматриваться на заседаниях «круглого стола» в 1989 году).

Кроме того, власти вновь решили использовать в качестве надежного медиатора церковь. Феномен такой структуры, как польская Католическая церковь — оппозиционная коммунистическим властям, но поддерживающая с ними рабочие отношения, сочувствующая оппозиции, но принимающая в расчет существующий порядок вещей и при этом имеющая громадный моральный авторитет, — также был важным фактором в завязывающемся диалоге.

25 августа Лех Валенса через официальную печать обратился к властям с предложением о начале переговоров. 27 августа министр внутренних дел Чеслав Кищак ответил ему согласием. 31 августа состоялась встреча Валенсы и Кищака на городской вилле МВД в Варшаве на улице Заврат. Итогом переговоров стало совместное решение о проведении «круглого стола».

Однако само по себе начало переговоров приводит к мгновенному разрешению всех проблем только в сказках или в том случае, если они являются просто ширмой, а договорились обо всем заранее. Власти и оппозиция согласились с тем, что нуждаются друг в друге и вполне могут выиграть от компромисса, но еще не определили, на какие уступки готовы пойти. Собственно, не было ясно даже то, что будет означать «признание оппозиции». Правительство готово было пойти на политическое признание оппозиционных движений, однако представители оппозиции настаивали, прежде всего, на легализации «Солидарности», о чем власти решительно не хотели слышать. Ситуация может показаться парадоксальной: власти настаивали на участии оппозиции в политической деятельности, тогда как оппозиция отказывалась от этого ради деятельности профсоюзной. Однако следует учитывать, что власть преследовала совершенно определенную цель: снижение рисков возникновения общественного недовольства после начала экономических преобразований. Именно поэтому воссоздание «Солидарности», отсылавшей к ужасному для властей опыту 1980—1981 годов, казалось неприемлемым условием. Для оппозиции же «Солидарность» являлась достижением, отказаться от которого было невозможно. Кроме того, деятели оппозиции хорошо умели работать с таким инструментом, как профсоюз, и считали, что именно он будет главным рычагом их влияния. Помимо легализации «Солидарности», принципиальным являлся временный характер любых возможных соглашений, конечной же целью провозглашалось проведение в Польше полностью свободных выборов. С последним принципом власть спорить не собиралась, по вопросам же «профсоюзного плюрализма» неизменно проявляла твердость.

Неизвестно, чем бы закончилась эта дискуссия, если бы в дело не вмешался случай. В переговорах о «Солидарности» заинтересованной стороной были не только власть и оппозиционные структуры, но также официально признанное Всепольское соглашение профессиональных союзов. (ВСПС). Эта структура заменила ликвидированные после введения военного положения профсоюзы — как официальные, так и неофициальные. Разумеется, она была вполне лояльна властям, но, тем не менее, степень ее независимости был гораздо выше, чем у официальных профсоюзов. Когда обсуждение «профсоюзного плюрализма» стало набирать обороты, руководитель ВСПС Альфред Медович официально предложил Леху Валенсе открытые телевизионные дебаты по данному вопросу. Валенса с готовностью принял вызов.

По словам Ежи Урбана, «хотите верьте — хотите нет, но Медович предложил эту дискуссию…. без согласования с кем бы то ни было»[6]. Профсоюзному лидеру устроили разнос на заседании ЦК ПОРП и предложили найти уважительную причину для отказа от дискуссии. Особенно настаивал на этом Урбан, который как человек, работавший со СМИ, прекрасно понимал значение телевидения. Однако напрямую запрещать дискуссию не стали. В итоге Валенса совершенно неожиданно получил доступ на телевидение.

Дискуссия состоялась 30 ноября 1988 года и закончилась сокрушительным поражением Медовича. Валенса, которого согласно официальной позиции было принято считать «частным лицом», в мгновение ока перестал быть таковым. Он выступил с абсолютно разумной, далеко не экстремистской программой от имени «Солидарности». А что такое эффект первого яркого появления на телевидении, особенно на телевидении, проникнутом официозом, известно и из позднесоветской истории. После этого вопрос легализации «Солидарности» уже твердо встал в повестку дня.

Начало переговоров, подобных «круглому столу», — то есть таких, на которых нужно договориться о том, «как теперь жить», требует выработки некоей предварительной конструкции: сколько человек будет участвовать в переговорах, по каким вопросам будет вестись дискуссия, как будут согласовываться и утверждаться решения. Иначе переговоры неизбежно превратятся во всеобщую говорильню обо всем и ни о чем. Это требовало предварительных встреч, которые проводились узким кругом представителей власти и оппозиции при участии иерархов Католической церкви. Главным куратором переговоров со стороны властей был министр внутренних дел Чеслав Кищак, и большинство этих встреч проходили на загородном объекте МВД в дачном поселке Магдаленка. Поскольку эти встречи походили в закрытом режиме, Магдаленке суждено было стать нарицательным словом. Бывшие партийные деятели сумели неплохо устроиться в посткоммунистической Польше, и существует распространенное мнение о том, что в Магдаленке произошел «сговор элит».

Так или иначе, но к началу 1989 года формула «Круглого стола» была определена и одобрена как властями, так и оппозиционными кругами, объединенными вокруг Валенсы. 6 февраля он начал свою работу во дворце Наместника (нынешней резиденции президента Республики Польша). Переговоры велись тремя рабочими отделами (или «столиками», как их называли в польской прессе): по вопросам политической реформы, профсоюзного плюрализма, а также экономической реформы и социальных отношений. Официально участниками «Круглого стола» значились 56 человек, при этом они представляли не только ПОРП и оппозицию. Еще во время подготовки к переговорам ПОРП заявила о создании «коалиции», то есть о выступлении единым фронтом с «союзными партиями» — Объединенной крестьянской и Демократической. Это стало одной из основ будущей формулы компромисса, заключенного в ходе заседаний «Круглого стола». В переговорах также принимали участие представители ВСПС, организаций светских католиков, Католической церкви (в качестве наблюдателей), а также «независимые авторитеты».

Дальнейшую судьбу Польши определили договоренности по политическому и профсоюзному вопросам (экономический «столик» тоже выработал обширный документ, оказавшийся нереализованным, поскольку очень скоро экономическое развитие страны пошло по гораздо более жесткому сценарию). Вкратце суть заключенных соглашений можно свести к следующему:

  • «Солидарность» признавалась в качестве независимого профсоюза. При этом была разрешена немедленная регистрация ее руководящей структуры (до этого закон требовал предварительного оформления первичных ячеек и региональных объединений);
  • оппозиция принимала участие в выборах, однако 65 процентов мест в Сейме резервировалось за ПОРП и союзными ей Объединенной крестьянской и Демократической партиями. Полностью свободные выборы проводились во вновь учрежденную высшую палату парламента — Сенат;
  • в Польше вводился пост президента, который очевидно удерживался за коммунистами;
  • оппозиция обязывалась не призывать к забастовкам и поддерживать правительственный курс на реформы;
  • изложенный порядок вещей принимался в качестве компромисса на 4 года, после чего должны были последовать полностью свободные выборы в парламент.

Общие параметры этих соглашений родились не на «Круглом столе» и обсуждались с оппозицией заранее. Стоит заметить, что переговоры неоднократно оказывались в тупике, искать выход из которого приходилось, как правило, в ходе встреч с участием Чеслава Кищака и Леха Валенсы, а также узкого круга доверенных лиц с обеих сторон. Некоторые склонны усматривать в этом дополнительное доказательство «сговора элит». Однако эта ситуация отражает скорее чисто организационную сложность принятия нестандартных компромиссных решений в ходе подобных многосторонних переговоров.

Достигнутый компромисс, казалось бы, не представлял для власти никакой серьезной угрозы. Срок «переходного периода» ограничивался четырьмя годами. И сохранили бы оппозиционные деятели, включенные в повседневную политическую жизнь, былую популярность через четыре года — большой вопрос. Во всяком случае, в ближайшее время руководство ПОРП могло об этом не думать. В конце апреля решением варшавского воеводского суда были вновь зарегистрированы рабочий и крестьянский профсоюз «Солидарности». Оставалось только одно — провести парламентские выборы и начать жизнь в новых условиях. Однако именно здесь властную элиту ПНР ожидала катастрофа.

Неизвестно почему, но руководители ПОРП были убеждены в своем успехе. О том, как они представляли себе будущие выборы, можно судить по приводимому в воспоминаниях Мечислава Раковского документу, принятому Политбюро: «Стратегической задачей партии является включение оппозиции на базе соглашений “Круглого стола” в проведение совместной предвыборной кампании… Это должно означать вхождение местных партийных организаций в соглашения со структурами оппозиции, опирающиеся на общность интересов, для проведения совместных предвыборных действий. Среди прочего это может выражаться в совместной организации кампании и совместной поддержке кандидатов, представлении совместной позиции по программным вопросам и т. д.»[7] То есть партийные функционеры, похоже, не представляли себе, что такое проведение предвыборной кампании, и относилось к происходящему, как к традиционной агитационной программе, в которую нужно вмонтировать оппозицию. Отчасти это можно объяснить тем, что на «Круглом столе» было принято решение провести «неконфронтационные выборы». Однако столь красноречивая цитата, скорее, свидетельствует о том, что партия просто не была готова к борьбе. Ярузельский уже 18 апреля на заседании Политбюро проявлял обеспокоенность тем, что в партии нет ни чувства угрозы, ни духа борьбы. В конце апреля он высказывал уже более серьезные опасения по поводу того, что предвыборная ситуация складывается крайне невыгодно для партии, несущей на себе груз четырех десятилетий власти. Но эти трезвые и, как кажется сегодня, очевидные суждения были явным исключением. В частности, отвечавший за организационную часть кампании Зигмунт Чарасты, по свидетельству Раковского, «был уверен, что победа на выборах — у нас в кармане, и беспокоился, что оппозиция получит слишком скудное представительство в Сейме и Сенате»[8].

Многие представители власти исходили из того, что за кандидатов Коалиции (то есть ПОРП, вместе с ОКП и ДП) должны проголосовать как за гарантов стабильности. «Мы известны. Известно, что от нас можно ожидать»,[9] — говорил Зигмунт Рыковски, исполнявший обязанности пресс-секретаря правительства. Рыковскому, видимо, не приходила в голову мысль, что эта «известность» как раз и может сыграть роковую роль в решении избирателей. Демократичность выборов решено было проявить в том, что Коалиция одновременно выставляла огромное количество кандидатов на одно место, что еще более снижало убедительность предвыборной кампании и вносило в нее дополнительную неразбериху.

В целом же стратегия предвыборной кампании Коалиции, разработанная одним из участников «Круглого стола», специалистом в области социальной психологии профессором Янушем Рейковским, была основана на усилении агитации в последнюю неделю кампании. Согласно данным социологических опросов, многие граждане «не определились» в своих пристрастиях[10]. На таких «неопределившихся», видимо, и решено было воздействовать массированной агитацией накануне выборов. Так или иначе, но первые недели кампании «агитационные орудия» властей молчали, что позволило «Солидарности», только что получившей возможность для легальной деятельности, прочно утвердиться на информационном поле.

«Солидарность» была фактически обречена на победу. Для успеха ей хватило бы просто эффекта «свежей силы» — первой антикоммунистической структуры, получившей возможность для агитационной деятельности, легального выпуска СМИ и ограниченного доступа к радио и ТВ (полчаса в неделю на телевидении и один час на радио). В сочетании же с грамотной предвыборной кампанией, в которой не было сделано никаких грубых ошибок, шансов на неудачу просто не было.

Даже учитывая все это, успех «Солидарности» на июньских выборах 1989 года выглядит ошеломляющим. Оппозиция завоевала в Сейме 160 мест из 161, по которым проводились выборы, а из 100 мест в Сенате — 99. При этом сотое место занял независимый кандидат, не представлявший ни «Солидарность», ни Коалицию. Впрочем, особым ударом для властей стало голосование по так называемому «Всепольскому списку» — отдельному списку, по которому выдвигались известные государственные и партийные деятели, его кандидаты за редким исключением не смогли набрать большинства. Для власти это был публичный и неописуемый по своим масштабам провал.

О том, что послужило этому причиной, можно долго спорить. Однако стоит учитывать один немаловажный факт: это был первый опыт проведения выборов с участием оппозиции в коммунистической стране после более чем сорока лет авторитарного правления. И именно эти выборы потом составили экспериментальный материал для выводов о поведении электората в «обществах переходного периода». Тогда же это было открытием, оказавшимся чрезвычайно горьким для власти, которой пришлось понять, что партийные структуры, созданные для функционирования в условиях авторитарной системы, неспособны быстро сгруппироваться и подготовиться к участию в свободных выборах и к столкновению с полноценным противником.

Впрочем, необходимо отметить и другой непреложный факт: результаты голосования были честно подсчитаны и немедленно признаны представителями государственной власти и ПОРП. Несмотря ни на что власти не стали прибегать к разного рода манипуляциям.

Последствия выборов стали сказываться немедленно после созыва нового Сейма. Коммунистическая власть, которая должна была представлять «правящую коалицию», была публично бита, а «Солидарность» с отвоеванным на свободных выборах меньшинством, наоборот, выглядела триумфатором, «имеющим право» определять новые условия игры. В этой ситуации произошло то, что еще недавно просто не могло прийти в голову ни власти, ни оппозиции: депутаты от «союзных» партий ОКП и ДП, которые имели значительный процент от гарантированных коалиции мест, неожиданно заявили о «самостоятельной» позиции и переметнулись в лагерь победителя. Конструкция Коалиции, прочность которой казалось чем-то само собой разумеющимся, распалась. От битой власти стало выгодней держаться подальше. А сама по себе ПОРП уже не имела в Сейме большинства.

Стоит признать, что торжествующая оппозиция, не стала немедленно отказываться от обязательств, взятых на себя за «Круглым столом», — хотя бы потому, что сама первое время не слишком представляла, что делать со свалившейся как снег на голову победой. В качестве выхода из ситуации Адам Михник предложил формулу «Ваш президент — наш премьер». После некоторых колебаний Войцех Ярузельский согласился. При подписании соглашений «Круглого стола» кандидатура Ярузельского на пост президента казалась абсолютно бесспорной, точно так же не ставилось под сомнение, что правительство возглавит представитель парламентского большинства, то есть ПОРП. Теперь президентская должность для Ярузельского стала фактически единственным пунктом соглашения, реализованным в полной мере. 19 июля 1989 года на общем заседании двух палат парламента Войцех Ярузельский был избран президентом Польши. Впрочем, представители «Солидарности» не удержались от демонстрации своего веса: голосование было сознательно проведено так, чтобы Ярузельский был утвержден большинством в один голос — закрепление высшего поста за Ярузельским, который несколько недель назад был безусловным и никем не оспариваемым лидером ПНР, было представлено как милостивый дар со стороны победителей. Необходимо отдать должное Ярузельскому, который стойко перенес разыгранное представление, а на вопрос иностранных корреспондентов, не поражает ли его победа с большинством всего в один голос, сдержанно улыбнувшись, ответил: «Меня не так легко поразить, тем более арифметикой»[11].

21 августа Войцех Ярузельский предложил в качестве кандидата на пост премьер-министра известного католического деятеля и одного из видных представителей «Солидарности» Тадеуша Мазовецкого. Представители партийного и государственного руководства решили признать изменившийся порядок вещей и сделать все, чтобы дальнейшие перемены происходили по возможности мягко и безболезненно. В целом и «Солидарность» согласилась с предложенными правилами. Пожалуй, единственным, что в итоге смогли обеспечить переговоры «Круглого стола» и все многолетние попытки команды Ярузельского наладить диалог с обществом, стало сохранение эволюционного характера перемен.

Конец 1989-го и начало 1990 года были посвящены постепенному демонтажу коммунистической системы. Правительство Тадеуша Мазовецкого взяло курс на оздоровление польской экономики и перевод ее на рыночные рельсы (именно эти реформы впервые получили название «шоковая терапия»). О договоренностях, достигнутых на «Круглом столе» по вопросам экономической реформы, когда «Солидарность» выступала от имени оппозиции и требовала различных компенсаций и социальных гарантий для населения, уже не вспоминали. Впрочем новое правительство пользовалось неизмеримо большим доверием населения, а потому могло себе позволить гораздо более жесткий курс. Руководство ПОРП, как могло, старалось оправиться от удара, однако в итоге пришло к выводу, что в прежнем организационном виде партия будущего не имеет. В январе 1990-го на своем последнем, XI съезде ПОРП заявила о самороспуске. Таким образом, одна из главных сторон, подписавших соглашения «Круглого стола», просто исчезла с политической арены.

Сам Войцех Ярузельский в этой ситуации решил действовать, исходя из признания свершившихся фактов. Он практически устранился из политической жизни, сведя свои функции к одобрению законов, разработанных Сеймом и правительством Мазовецкого. Лишь в исключительных ситуациях он позволял себе пользоваться полномочиями, предоставленными ему законом. В частности, он наложил вето на закон о земельной собственности и отчуждении недвижимости, возразив против пункта о продаже иностранцам земли, принадлежащей государству или гминам. Замечания Ярузельского были признаны справедливыми, и закон изменили в соответствии с предлагаемыми рекомендациями. Однако когда Сейм принял постановление об изъятии из польской Конституции положения о нерушимой дружбе с Советским Союзом, что в конце 1980-х казалось достаточно дерзким, Ярузельский возражать не стал, лишь предварительно поинтересовавшись, просчитаны ли лидерами «Солидарности» все выгоды и недостатки подобного шага.

Вопрос о позиции СССР по отношению к происходившим в Польше переменам действительно интересен. Во второй половине 1980-х годов не наблюдается попыток Советского Союза предупредить развитие нежелательных для советского руководства событий в Польше или поставить «польских товарищей» в известность о том, что тот или иной шаг является недопустимым. Михаил Горбачев действительно отпустил восточно-европейские страны «на волю», предоставив их лидерам возможность вести такую политику, которую они сочтут нужной.

В конце 1990 года «Солидарность» решила окончательно отказаться от всех соглашений, заключенных за «Круглым столом». Лех Валенса посчитал, что в складывающейся ситуации он имеет право претендовать на президентский пост. Вряд ли стоит обвинять «Солидарность» в вероломстве — к тому времени политические реалии Польши уже слишком далеко отошли от того положения, при которых эти соглашения имели смысл. Ярузельскому дали возможность уйти достойно. О своей добровольной отставке он заявил сам, потребовав от Сейма изменить закон о президенте и ввести общенациональные выборы главы государства. Два тура президентских выборов были проведены 25 ноября и 9 декабря. Победа досталась Леху Валенсе. После этого Польша полностью сменила государственный строй и начала движение навстречу новой исторической судьбе.

События недавней польской истории могут служить поводом для некоторых выводов. Каких именно — каждый решает сам. Для кого-то ход событий в Польше во второй половине 1980-х годов — образец того, как можно добровольно расстаться с властью, используя механизмы предварительных договоренностей и демократических выборов. Однако так же справедливо на примере этих событий говорить и о том, что любое игнорирование оппозиции даже в условиях авторитарного режима имеет свои пределы. Если режим не может решить стоящие перед страной проблемы, рано или поздно с ней придется договариваться. Причем, всего в таких переговорах предусмотреть невозможно и любое непродуманное решение может привести к самым тяжелым для режима последствиям. Впрочем, с другой стороны, стоит учитывать, что все вышесказанное имеет смысл только в том случае, если оппозиция реальна, то есть отдает себе отчет, какие ценности отстаивает, какими принципами не готова поступиться и чего именно хочет добиться на политическом поле.


[1] «Koniec epoki. Wywiady Maksymiliana Berezowskiego». Warszawa, 1991. S. 13.

[2] Ibid., S. 150.

[3] Ibid., S. 9.

[4] Ibid., S. 124.

[5] A. Dudek. Pierwsze lata III Rzeczypospolitej. Krakow, 1997. S. 16.

[6] «Jajakobyly.Spowiedz zycia Jerzego Urbana». Warszawa, [1992], S. 158.

[7] Цит. по: M. Rakowski. Jak to sie stalo. Warszawa, 1991. S. 213.

[8] M. Rakowski. Jak to sie stalo. S. 214.

[9] Цит по: A. Malkiewicz. Wybory czercowe. Warszawa, 1994. S. 31.

[10] «Jajakobyly.Spowiedz zycia Jerzego Urbana». S. 166.

[11] «Литературная газета». 26.07.1989.