Стабильность становится молохом

Мы публикуем интервью с ректором Высшей школы экономики, членом Общественной палаты РФ (председателем Комиссии по вопросам интеллектуального потенциала нации), членом коллегии Минэконмразвития, членом комиссии по вопросам совершенствования государственного управления и Совета по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека при Президенте РФ, Ярославом Кузьминовым об Общественной палате, институциональных дефицитах и больших реформах. Беседовал Виталий Лейбин.

Реакцией на какие институциональные дефициты и неустройства было создание Общественной палаты? На какие реальные функции в политической системе она может претендовать?

Был ли у нас дефицит институтов, и восполняет ли палата этот дефицит? На мой взгляд, сама по себе постановка этого вопроса имеет два варианта прочтения. Первый – формальный. У нас существует полный набор демократических институтов: судебная система, система представительной власти с двумя палатами, достаточно организованная система (со своими традициями и противовесами) исполнительной власти, наконец, система корпоративных представительств, таких, как профессиональные союзы. Речь идет не об отдельных профессиональных союзах, в о системе обобщенных корпоративных представительств, объединений для широкого диалога. Например, для предпринимателей такими союзами является РСПП, для профсоюзов – Федерация независимых профсоюзов и так далее.

И с формальной точки зрения у нас нет места Палате. И, следовательно, надо искать умысел власти, направленный на замещение какого-то из традиционных институтов. Мол, не нравится исполнительной власти представительная власть, и она хочет противопоставить ее голосу голос Общественной палаты, которую частично она сама назначила.

Но с точки зрения реальных институтов картина совсем другая. Мы видим, что за последние пять-шесть лет у нас произошла значительная трансформация реальных, а не формальных институтов. Причем я не склонен считать, что изменения формальных институтов, типа «назначаемости» губернаторов, кардинальным образом меняют неформальный рисунок российской власти.

Но - произошло изменение в ресурсном наполнении институтов, их использовании. В 90-е годы они были ареной дикого политического рынка, когда каждая из олигархических групп, реально владевших ресурсом, покупала себе нужный этаж власти или конкурентно боролась за тот или иной этаж. За нефтянку, за арбитражные суды - за что надо было, за то и боролись. Тем самым создавалась некоторая рассеянность и неопределенность власти-собственности, некая разноголосица, которую могли вполне путать с реальной демократией. А в действительности государство, пусть и кусками, контролировалось группами консолидированных частных интересов, представлявшими даже не процент, а долю процента населения России, и все это происходило в рамках формально демократических институтов.

С приходом… даже не Путина, а Примакова ситуация стала меняться. И это естественно, потому что у общества, подчеркиваю, у общества, а не только у людей, которые оказались внутри аппарата государства, есть объективная потребность в большей стабильности. Государственные институты не должны постоянно колебаться в зависимости от экономической конъюнктуры и в результате борьбы за те или иные ресурсы.

Маятник качнулся в сторону консолидации государства, ограничения и вытеснения оттуда внешних частных интересов. Эта консолидация прошла, на мой взгляд, в два этапа. Первый – года три-четыре, и это было движение, которое я оцениваю, в основном, позитивно, и последние года два я оцениваю как нарастание негативных тенденций, хотя и позитивные тоже есть. Но баланс сместился в сторону роста рисков, связанных с очень большой консолидацией в руках исполнительной власти рычагов влияния и контроля над всеми другими ветвями власти и политической жизнью.

В большинстве регионов «Единая Россия» объективно собирает больше, чем все остальные партии вместе взятые, и членов «Единой России» больше, чем всех остальных партий вместе взятых. Это свободные выборы, но исход их заранее понятен и предрешен. Та же самая ситуация с контролем над судебной властью, с контролем через парламентскоге большинство Федерального собрания. Такое сосредоточение власти – естественный откат маятника.

Но эта ситуация поставила носителей власти в ситуацию нарастающего вакуума. Любая  система с очень большой концентрацией власти всегда страдает от недостатка обратной связи. В стандартных условиях эта обратная связь обеспечивается политической борьбой, конкуренцией политических сил, конфликтом или конкуренцией влияния на представительную, исполнительную власть. А в ситуации нарастающей  консолидации возникает ситуация явного дефицита даже просто информации, необходимой для принятия решений.

Ситуация с национальными проектами и общественными организациями – хорошая иллюстрация. Ведь если власть все контролирует, то зачем ей создавать какие-то советы по национальным проектам? Есть правительство, есть Администрация Президента, отстроена вертикаль с регионами... То есть уже на уровне неявного и даже явного обсуждения (мы с вами разговариваем об этом, но и в Кремле об этом тоже разговаривают, там такое ощущение тоже есть) очевидна нарастающая, как говорят экономисты, асимметрия информации не в пользу государства, формально контролирующего все управленческие ресурсы. И асимметрия информации приводит к ухудшающемуся качеству решений. Это тоже азбука экономической теории (экономисты все пытаются объяснить, исходя из своих представлений и в своем языке, но в данном случае это как раз корректно).

Это, если хотите, ситуация устойчивого дефицита. Главный дефицит, конечно, - это дефицит информации. В обществе, чтобы оно нормально развивалось, должен существовать учет миноритарных интересов. Интересов, которые не победят при открытом голосовании. Но в эффективной системе институтов каждый общественный ресурс является ценным, соответственно, идет поиск таких ресурсов, следует диалог с носителями малых интересов, от собаководов до владельцев пивного бизнеса. Все гражданское общество представлено как раз вот этой огромной палитрой интересов. И равновесная политика, политика, которая рассчитывает на то, чтобы быть оптимальной для максимально широкого круга населения, обязана эти интересы учитывать.

Это главная причина возникновения такого института, как Общественная палата.

Можно, я в этом месте попробую уточнить? Логика обратной связи ясна. Но ведь обратные связи бывают разными, и, исходя из того, каких именно обратных связей функционально недостает, проектируется недостающий институт. И уж точно Общественная палата не спроектирована как баланс представительства интересов. Интересно, как что она спроектирована? Что это за обратная связь, какую информацию она передает?

Действительно, Общественная палата не спроектирована на основе баланса интересов. Мне кажется, что это и невозможно. По-моему, Андрей Илларионов написал, что Общественная палата - аналог корпоративного представительства в  Италии Муссолини. На мой взгляд, Общественная палата не является корпоративным представительством, потому что вот именно система корпоративного представительства завязана на балансе интересов. Вот - есть в стране булочники, значит, должны быть булочники и в Палате, есть союз барменов – он должен быть обязательно представлен сообразно количеству своих членов. Это - нормальное корпоративное представительство, кстати, не надо его связывать с фашизмом, скорее - с до-демократической организацией государства.

Палата, насколько я понимаю, имеет главную функцию – это представлять обобщенное, независимое экспертное мнение людей, которые имеют репутацию, которые не включены в системы политического или властного давления в той степени, в какой в нее включены, например, депутаты Государственной Думы. Они не связаны партийной дисциплиной и объективно поставлены в такие условия, чтобы достаточно резко формулировать принципиальные вещи.

Смысл формирования такого института – это, конечно, некая дополнительная экспертиза людей, заказчиком которых выступает не непосредственно власть, не непосредственно партии, а сами люди, исходя из своей позиции и репутации. То есть это некий клубный тип экспертизы, если хотите. Ведь в огромной степени все эксперты у нас обслуживают людей, которые им платят. И это опасность любой экспертизы в любых странах. А смысл Общественной палаты в том, чтобы создать постоянную экспертизу клубного типа, диалогового типа.

Есть прослойка мыслящих и активных людей в комиссиях Общественной палаты, которые формулируют отношение к законопроектам, определенную инициативу в области гражданского строительства, обращаясь ко всем ветвям власти и рассчитывая в огромной степени на публичный резонанс. Эффективно Общественная палата будет работать в тех секторах, где собрались люди, имеющие публичную репутацию, желающие ее развить и боящиеся ее потерять. В тех секторах, где собрать таких людей не удалось, думаю, что деятельность ее не будет сильно заметна.

Появился еще один аспект деятельности Общественной палаты, который имеет шанс проявиться, шанс стать значимым. Это то, что Общественная палата может послужить неким консолидатором разных общественных инициатив и организаций. Они ведь обычно плохо знают друг друга, они разорваны.

Обычно общественные объединения вступают в конфликт или в конструктивный диалог с властью, и чтобы их не игнорировали чиновники в регионах, они должны иметь некоторый инструмент. Один инструмент – это забастовки, пикеты, а другой инструмент – это апелляция к власти более высокого уровня или к общественному мнению в достаточных масштабах. Федеральная общественная палата способна сыграть очень большую роль для формирования дополнительных возможностей для локальных общественных движений.

Я думаю, что федеральная власть будет союзником федеральной Общественной палаты в «разборках» с региональным уровнем власти. Такого рода ситуация, - я не уверен, что она планировалась - уже сейчас начинает проявляться. Мне кажется, что здесь есть значительное совпадение интересов центральной власти и общественных организаций: центральная власть просто лишена возможности видеть, что делается на местах, а власть на местах обычно при всех невзгодах кивает на власть федеральную.

Я занимаюсь, помимо реформы образования, административной реформой, в частности, системой регламентов, и это, кстати, тоже асимметричный ответ центральной власти на информационный дефицит. В ее интересах резко ограничить зону административного усмотрения чиновника, сделать ее проверяемой. В том числе сделать ее проверяемой для клиентов государства и с их помощью построить более эффективную бюрократию внизу.

У меня с Евгением Ясиным был по этому поводу спор, он говорил, что не нужно заниматься регламентами, что чиновники и так нас замучили, а если им еще и регламент дать в руки... Но на мой взгляд, чиновники нас окончательно замучают, в случае если они смогут делать все, что угодно, и никто не будет знать, что они делают. Как только мы формализуем их действия, сделаем их действия прозрачными для обиженных клиентов, мы получаем не просто укрепление центральной власти, мы получаем значительное оживление общественной активности на местах.  Жалобщик на чиновника получит в руки оружие.

Интересна фиксация про региональные конфликты. Действительно, побочным продуктом партийной централизации явилось то, что у центра не стало публичных ресурсов выстраивания альтернативной позиции на местах, а конфликты общественников с местными властями поэтому могут быть особенно полезными.

Есть издержки насильственной консолидации – ну, кто возражает против партийной дисциплины, а партия ведь одна! Ситуация может либо направить нас по мексиканскому сценарию, чего сильно не хотелось бы, либо мы будем формировать те элементы, которые способны будут, не обостряя ситуацию до крайности, не мешая поступательному развитию экономики и поступательному распространению культуры, формировать самодеятельность населения в тех секторах, которые населению понятны.

Трагедия наших традиционных правозащитных организаций в том, что они отображают интересы, которые сами по себе никогда не будут поняты основной массой населения. То есть они всегда будут отвергнуты населением на пару с властью. Объективно от многократных повторений такого рода ситуаций и возникает обращенность на Запад, ведь диалог и поиск поддержки внутри страны почти не работает.

Реальное гражданское общество, реальные гражданские интересы в России выглядят, в общем, гораздо менее благородно, чем «Мемориал» или «Московская Хельсинская группа». Это не защита прав человека вообще или тем более чужого человека. Это защита исключительно своих собственных прав: даже в вопросе, можно ли выгуливать собаку на площадке или нет, возникает конфликт, но абсолютно реальный конфликт. Вокруг него, как в ситуации обманутых пайщиков, очень быстро консолидируются люди, они учатся защищать свои права, которые им понятны.

Да, люди не готовы воевать «за того парня». Но и что? Во-первых, готовность воевать «за того парня» не сильно развита и в западных странах, которые мы очень часто рассматриваем как средоточие всех добродетелей. Там правозащитные организации развиты, может быть, не на порядок, но в раза в три-четыре больше, чем у нас. Но и там организациям, связанным с защитой чужих интересов, например, с помощью голодающим Африки, удается вовлекать максимум один-два процента населения. Толща гражданской жизни образована людьми, которые всегда боролись за свои, понятные себе интересы. И только эти люди могут совершать общественные движения, направленные на исправление курса страны. Мы никогда не увидим успешной политики, которая бы не ориентировалась на базовые интересы граждан.

Смысл нашей сегодняшней деятельности в том, чтобы пробудить, консолидировать такие интересы, научить людей видеть свой интерес, его отстаивать. Тогда же сможет выделиться еще и группа волонтеров, которые распространят свой интерес и «на того парня». Но сейчас беда в том, что пока люди чаще всего не умеют бороться вообще, не умеют организовываться, не умеют быть услышанными, не умеют влиять. Значит, надо попытаться вовлечь их в какие-то понятные формы деятельности. Это пока не экология, но уже, скажем, защита собственных имущественных или образовательных прав.

Когда припирает, люди начинают очень быстро собираться и бороться. И здесь возникает развилка. С союзниками во власти или принципиально против власти? Я считаю, что это – пока возможно - надо делать с властью, потому что если это делать принципиально против власти, то та, естественно, будет давить, у нее ведь есть инстинкт самосохранения. Если это не делать принципиально против власти, если искать союзников на разных этажах власти, то у нас будет гораздо больше шансов, что ростки гражданского общества, гражданской активности разовьются быстрее, на порядок быстрее, чем при бунтовщически-отказническом варианте поведения активистов гражданского общества.

Вот, если хотите, идеология моего отношения к тому, что сейчас происходит в общественной сфере.

В начале разговора вы сказали о том, что реальные институты в России ослаблены. Как можно оценить то, насколько сильным институтом потенциально может стать Общественная палата? Верное ли у меня сложилось впечатление, что многие уже опасаются ее чрезмерной силы? Исполнительная власть боялась слишком сильной фронды, и было введено в ее состав достаточное количество людей, которые в любом случае будут абсолютно лояльны. А с другой стороны, многие правозащитные организации тоже боятся слишком сильного усиления Общественной палаты, потому что опасаются монополии на право говорить от имени общества. А я бы больше всех боялся на месте Государственной Думы, потому что если вдруг в результате общественной экспертизы будет качественно исправлен какой-либо очень важный закон, это будет фактическое замещение функций законодателя…

Посмотрим. Это нельзя сказать заранее. Я буду бороться за то, чтобы она была сильным институтом, я уже сказал, что есть основания для того, что такие надежды небеспочвенны. Вы совершенно правы в отношении боязни Общественной палаты и правильно охарактеризовали и первое, и во второе, и в третье. Исполнительная власть, конечно, не хотела дать голос для консолидированной оппозиции, Палата будет в лучшем случае публично поправлять, не отказываясь от лояльности в целом. Палата, безусловно, будет демонстрировать лояльность президенту, а вот  лояльность правительству, партии «Единая Россия» не гарантирована. И эти пределы достаточно широки для того, чтобы достаточно свободно действовать, невзирая на те предосторожности, которые предприняла исполнительная власть.

По поводу старых правозащитников. Они относятся к Общественной палате лучше, чем некоторые члены Государственной Думы, это совершенно точно. Здесь определенную роль сыграла позиция членов Палаты по поводу законопроекта об НКО. Классические правозащитные организации, безусловно, обладают высокой репутацией, и я думаю, что в Палате есть значительная часть людей, которая хочет наладить с ними диалог, я лично буду стараться это делать. Больше того, в стране есть еще один инструмент - это Совет при Президенте по развитию гражданского общества, где правозащитники представлены в большей степени. Я вхожу и в него тоже, как и некоторые другие члены Палаты, и мы будем  стараться и в рамках официального взаимодействия этих организаций строить площадку для расширения диалога.

По поводу Государственной Думы. В целом позиция Государственной Думы сейчас очень понятная. Эта позиция в основном выражена «Единой Россией», которая хочет сформировать некоторый новый процесс работы, привлекая Общественную палату на ранних стадиях отработки законов. Это может позволить уйти от случаев публичной дискредитации Государственной Думы, как это могло бы случиться, если бы Палата вмешивалась только на поздних стадиях, как это получилось с законом об НПО. Считаю, что здесь есть пространство для взаимодействия. Я думаю, что в силу несколько неряшливого характера нашего законотворческого процесса все равно будет минимум пять-семь конфликтов в год, а этого за глаза достаточно, чтобы остальные, условно говоря, сто - сто двадцать случаев конструктивного взаимодействия в законотворчестве принесли пользу.

Конечно, Государственная Дума, которая объективно является более связанной, чем Общественная палата, в выдвижении тех или иных идей, имеет только один разумный путь – это путь конструктивного взаимодействия. Любой другой путь просто ведет даже не к усилению Общественной палаты, а к дискредитации Государственной Думы.

Политический вопрос. Всем, в том числе людям во власти, понятны угрозы, связанные с концентрацией власти. Отсюда проявившееся стремление создать места, с одной стороны, в которых гарантированно не будет бунта, а с другой, где возможны мнения и поступки достаточно независимые. Реалистично ли бороться за расширение сферы политического и уменьшение сферы неэффективно-административного вообще, а не в применении только к Общественной палате, и что здесь можно делать?

Мне кажется, что здесь ограничителем выступает, как это ни парадоксально, именно настойчивое и благородное стремление нашей верховной власти следовать формальным демократическим установлениям. Отсюда как раз проблема монополизации и контроля над механизмами демократии – нужно соблюсти форму, но при этом не потерять власть. Там, где речь идет о борьбе внутри формальных демократических институтов, власть (причем власть – это не Путин В.В., это некая достаточно консолидированная корпорация людей) не будет готова на риски разноголосицы и потери контроля. Они не готовы к диалогу в Думе, они будут стараться погасить риск формирования эффективной оппозиции, что мы и видели на московских выборах.

И я власть, в общем, хорошо понимаю в данном случае. Помните, как один из авторов «Вех» Михаил Гершензон писал в 1909 году: «Благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной», и которого коллеги освистывали вплоть до 1918 года.

А вот другие площадки, площадки вне формальных институтов власти, площадки принципиально неполитические, площадки внутри профессиональных корпораций, вполне приемлемы для власти и вполне могут участвовать в государственных делах. Мы - эксперты-экономисты, мы - эксперты-медики, мы - эксперты от потребительских и гражданских обществ – такие позиции чрезвычайно продуктивны для того, чтобы что-то менять и начинать выстраивать общественную дискуссию.

Я думаю, что аллергии к диалогу вообще нет, власти терпимы к различным мнениям и дискуссиям, пока они не связаны с альтернативными группами, претендующими на формальную власть.

А следует ли бороться за то, чтобы часть административных функций перетащить в профессионально-корпоративные представительства?

Вы знаете, я очень плохо к этому отношусь. Александр Шохин правильно высказался насчет инициативы Евгения Максимовича Примакова интенсифицировать регулирующую функцию саморегулирующихся организаций (СРО). Вы знаете, СРО в нашей системе - это некая особая часть административной власти. Кроме того, в отличие от публичной власти, которая обязана соблюдать некоторую меру беспристрастности, СРО ничем внешне не ограничены. Они - фактически английские тред-юнионы в период сытости, основная функция которых - не пускать чужаков на их рынок.

Я не хочу сказать ничего плохого - это нормальные интересы людей. Но у нас, к сожалению, рынок и общественное самосознание развиты до такой степени слабо, что группа, ставшая во главе СРО, чаще всего не будет ориентироваться на общественные интересы, а будет реализовывать частные интересы, пытаться контролировать рынок. Я здесь, конечно, не говорю о тех СРО, которые имеют длительную историю и репутацию.

Шохин предложил не перемешать функции, а просто их сократить, пусть какие-то рынки вообще ничем не регулируются, их и не нужно в ряде случаев регулировать. Альтернатива этому решению – конкуренция организаций: пусть в каждой отрасли будет три-четыре гильдии, профессиональные ассоциации. Но в этом случае они начнут апеллировать к государству как к арбитру, и все воспроизведется заново.

Само по себе возрастание регулирующей функции государственной власти по отношению к экономике в истории выросло оттого, что общество хотело избавиться от локального монополизма. Если вы посмотрите на историю Голландии, Англии и пр., формирование реального рынка в реальном капитализме было связано с тем, что общество требовало, чтобы государство забрало к себе регулирование тех или иных сфер, которые были размещены по гильдиям.

Там, где регулирование связано с реализацией собственных экономических интересов, - очень опасно. Там, где это связано с реализацией, например, моральных канонов и цеховой этики, в большинстве случаев не опасно, допустимо и поощряемо.

Мне показалось очень интересным в связи с этим обсуждение в РСПП и «Деловой России» вопроса о корпоративной этике и создании квазисудебных инстанций. Может ли это быть ресурсом?

Может. Я считаю, что может. Если речь идет о квазисудебных функциях среди добровольно обращающихся к этому инструменту - безусловно, может. И я надеюсь, что это послужит к повышению эффективности работы и государственной арбитражной системы, потому что рядом с ней вырастает конкурент, и люди, которые обращаются за приобретением решений к государственной арбитражной системе, будут иметь выбор.

Хотелось бы обсудить вопрос об общественно-политических институтах и функциях, и в том числе об Общественной палате с точки зрения реформистской повестки для России, с точки зрения того, что необходимо строить и достраивать в стране. Достаточно ли имеющегося политического инструментария для решительных изменений в сферах образования, здравоохранения, науки, армии, судов? Я здесь ссылаюсь на лекцию Льва Якобсона, который утверждал, что любое реформистское действие в этих сферах приведет к чудовищному сопротивлению и в любом случае не к тем результатам, которые проектировались…

Достает ли сейчас инструментария для несделанных реформ? Несделанные реформы – это армия, образование, наука, здравоохранение, социально-экономическая система и воспроизводство интеллектуального капитала. Все остальные реформы в той или иной форме сделаны. В этих же сферах мы еще находимся в полусоветском состоянии, и, к сожалению, эффект этого очень плохой, у нас идет прогрессирующий процесс деморализации и деквалификации этих сфер.

Ресурсов направляется недостаточно, но даже если бы их тратилось больше, эффект был бы недостаточен, потому что системы неэффективны. Более того, здравоохранение и образование – это корневые части любого общества, и при таком устройстве они быстро вырождаются, там идет вырождение по всему фронту. По последним данным нашего исследования сферы образования, до 60% молодых преподавателей имеют денежные отношения со своими учениками или их семьями, то есть они могут репетиторствовать, написать за них работу или еще что-нибудь сделать за вознаграждение. Только 16% вузовских преподавателей ведут исследования.

Последние лет пять я считал, что перед нами стоит задача просто доделать то, что не было сделано Гайдаром, но сейчас это вышло на совершенно другой уровень. Это стало действительно национальной угрозой, безотносительно к разделению на демократов, государственников и так далее.

Есть ли у нынешней власти инструментарий для таких реформ? Я думаю, что нет.

Я полагаю, что та чудовищная концентрация власти, которую мы сейчас получили, имеет два сильных обратных эффекта. Первый. Усилия власти направлены во все большей степени на ее сохранение (это ведь очень затратная система - все контролировать). Любые движения, которые способны взбаламутить спокойную воду общественных настроений, воспринимаются как вызов, как угроза. Поэтому часть администрации, которая занята внутренней политикой, яростно давит все возможные попытки реформ другой части администрации. И это не потому, что в одном месте сидят либералы, а в другом месте нет. В политической части администрации, может быть, сидят еще большие либералы, но им надо постоянно следить за политической стабильностью, которая становится молохом.

В системе с меньшей степенью концентрации влияния не так страшно взбаламутить воду, можно как-то выплыть на волнах, сыграть на разных течениях: в конце концов, ты и сам не настолько устойчив. А наша устойчивость опасна тем, что ее до невозможности страшно нарушить.

И второе. Властям остро не хватает информации для реформ. Один за другим перекрываются информационные потоки. И что в этой ситуации возникает? Выступили, например, ректоры против реформы, и тут же начали возникать совершенно фантастические страхи: надо же учесть все их интересы, они, не дай Бог, студентов на улицы выведут. Я говорю: "Ребята, вы давно в какой-нибудь вуз ходили?" Вообразить себе, что какой-то ректор выведет сейчас студентов на улицу, просто невозможно, степень его взаимопонимания со студентами чаще всего равна нулю.

Система сама создает себе тактические угрозы по принципу, описанному Корнеем Чуковским: «…"Это Бяка-Закаляка кусачая, /Я сама из головы её выдумала"./ "Что ж ты бросила тетрадь,/Перестала рисовать?"//"Я её боюсь!». Мы можем смеяться над таким самозарождением угроз, но это объективная ситуация нынешних информационных заглушек.

Ситуация с монетизацией льгот была, в общем, штатной. Вышли старики на улицу - так надо было выйти к ним, обсудить конфликт. Но никто из власти не вышел, не объяснил, все это просто залили деньгами. И с этого момента наступило оцепенение.

Еще раз говорю, социальная сфера - это не проблема либерального или какого-либо иного выбора. Это проблема национальной безопасности, одинаково важная и для левых, и для правых, и для коммунистов – для кого угодно. Накопившиеся проблемы в этих сферах  – это вызов. Чем сейчас пытается отреагировать власть - нужны национальные проекты. А что такое национальный проект с их точки зрения – это сделать всем хорошо. Но так не бывает.

В какой-то момент власть подозревали в том, что под прикрытием «национальных проектов», она попытается провести реформы, и они нужны для того, чтобы заранее загладить вину перед работниками этих секторов. Но уже сейчас видно, что нацпроекты не связаны вообще ни с какими реформами. В случае здравоохранения будет просто массовое повышение зарплат для части работников, в случае образования – выделение лучших на непонятной основе и некие небольшие гранты этим лучшим. Ни одно, ни другое не бесполезно – даже просто полезно, но с реструктуризацией секторов никак не связано.

Вот вы спрашиваете, что Общественная палата может добавить в эту ситуацию. В любой реформе есть, в том числе, вопрос о ресурсном обеспечении. Здесь Минфин будет стоять насмерть, потому что понимает, что финансировать собираются неэффективные проекты. Возникает клич: в правительстве выживают только те реформаторы, которые способны проводить реформы без денег. Такие реформаторы, естественно, не находят поддержки ни у профессиональных сообществ, ни у населения. Верховная власть, глядя на все это, реформы откладывает.

Мне кажется, что роль Палаты в том, чтобы более четко и максимально публично сформулировать условие ресурсной достаточности реформ армии, образования и здравоохранения. Я называю это выводом отношений «общество – учитель», «общество – врач», «общество – офицер» на уровень эффективного контракта. Когда, с одной стороны, обеспечивается нормальная зарплата, которая позволяет профессионально работать на одном рабочем месте, без 3-4 приработков, а с другой стороны, восстанавливаются работающие механизмы профессиональной морали: все равно ведь нельзя извне проконтролировать, что в каждой больнице или аудитории делается.

Мне кажется, что связка «реформа - ресурсы» может быть артикулирована более убедительно Общественной палатой, чем это могут сделать и Государственная Дума, и люди в исполнительной власти. Мы говорили не так давно с Андреем Фурсенко о том, что это Палата действительно может сделать. Понимаете, ведь министр связан дисциплиной правительства, Комитет по образованию и науке связан партийной дисциплиной – там есть эта всеобщая связанность. Как с бирюльками - только одну вынь, и сразу все рухнет, поэтому лучше не вынимать.

А мы рядом стоим, не будучи включенными в жесткие связи и зависимости, и это может быть конструктивно. Мне кажется, что эту работу по установлению связи между реформой и ресурсами можно прописать для таких областей, как образование и здравоохранение.