Есть иностранное слово «гармония», и есть вполне русское – гармошка. Разница – не в корне, а в суффиксе; в окончании, говоря по-русски. А «окончание» по-русски – почти всегда плохо. Оно и есть окончание. То есть конец. Кранты.
Сегодня, как никогда, хочется от музыки перейти к архитектуре. Архитектура, сказал Гете, - это застывшая музыка. Застывшая – не только немая, но и недвижимая, недвижующаяся.
А что если музыка в смысле архитектуры начнет двигаться?
Музыка существует, протекает, реализуется во времени, это форма организации времени. Но это раньше так считали, в девятнадцатом веке. В двадцатом всё по-другому. Нынешние гении, говорят, превратили музыку из временного искусства в пространственное. Стравинский, по слухам, особенно постарался.
Зато архитектура, похоже, начала двигаться, «протекать во времени». Расползаться, как гармошка. Или по-другому говорят – о железнодорожных катастрофах, когда вагоны «сплющиваются в гармошку».
Гармошка тем и отличается от гармонии – понятия идеального,- что движется, вполне материально растягивается и сжимается. При этом у прохожих на виду. У Маяковского есть «Стихи о красотах архитектуры». Французской, разумеется: как упало здание в Париже, задавило рабочих, а министр протянул вдовам и сиротам руку помощи – «пухлую руку в перчатке». Постсоветская рыночная архитектура ничуть не хуже буржуазной французской. У архитектора Басманного рынка, пишут, уже второе здание падает. Перечисляются его же работы, пока стоящие на месте: перекрытия торгового центра под Манежной площадью, купол храма Христа Спасителя.
О храме нужно поговорить особо. Нынешняя реставрация восстановила отнюдь не оригинал, а какой-то сто первый, много ухудшенный вариант. У культурной Москвы (России) это сооружение было притчей во языцех – по своей безвкусице, эклектичности, неуместности. Но оригинал, исходный проект был, по всеобщему мнению, гениальным. Автором его был Александр Лаврентьевич Витберг. Относится это ко временам очень отдаленным – царствованию Александра Первого.
Подробности смотри в «Былом и думах» Герцена. Молодой Герцен был вместе с Витбергом в вятской ссылке, куда последнего отправили за фингансовые и прочие злоупотребления при строительстве храма. При этом строительство еще и не начиналось: осматривали местность (Воробьевы горы), вели разведку нужных материалов. Воровство началось еще на стадии канцелярской переписки.
Архитектор – молодой гений 25 лет, - естественно, был невиновен: невинен как младенец. Воровали министры, отцы города, митрополит Филарет присутствовал членом комиссии строения, а Витберг «дерзил», – на него и списали. То, что в конце концов построили и что ныне воспроизвел, в худшем варианте, Лужков, так же похоже на проект Витберга, как Маркс на Черненко.
Впрочем, есть такое понятие – сентиментальная ценность. Кто знает, какие сентиментальные воспоминания связаны у нынешних реставраторов с храмом Христа Спасителя? Может, они Катаева читали, который пишет, что это было любимое место свиданий московской молодежи.
Витберга и его невеселую историю вспоминать в связи с нынешними событиями вроде бы и незачем. Что общего? Во-первых, Витберг не крал, а во-вторых, нерадивых строителей нынче в Вятку не высылают.
Общее, однако, есть. И об этом говорит опять же Герцен:
«Нет ни одного искусства, которое было бы роднее мистицизму, чем зодчество; отвлеченное, геометрическое, немо-музыкальное, бесстрастное, оно живет символикой, образом, намеком. (…) Здание, храм не заключают сами в себе своей цели, как статуя или картина, поэма или симфония; здание ищет обитателя, это – очерченное, расчищенное место (…) именно в том-то и дело, чтоб содержащее так соответствовало духу, цели, жильцу, как панцирь черепахе».
Вот, оказывается, что общее: архитектура на то существует, чтобы кто-то был внутри. Хоть живой, хоть мертвый. В отношении последних бессмертный образец новой русской архитектуры – Мавзолей. Теперь эту «платоновскую идею» воспроизводят в конкретной эмпирике: Басманный рынок, водный стадион «Трансвааль».
Мавзолей же население любит, всячески противится его, как бы это точнее сказать – выселению? расселению? (этнической) чистке? просто чистке? зачистке? Никак слова не найти. Впрочем, и не надо. Как сказал поэт: «Исчезни пеной, Афродита, И слово – музыкою стань!»
То есть: играй, моя гармонь!
Девки любят гармониста.
Даже если он крокодил.