Государство, олигархи и деньги гражданского общества

Мы публикуем резюме регулярного вторничного "Открытого семинара "Полит.ру", созданного для обсуждения позиции и содержания нашего экспертного круга и сообщества. Открытый семинар 23 мая был посвящен проблеме благотворительности, нынешнему состоянию и перспективам этого явления в России. В начало обсуждения была положена статья Даниила Александрова “Системная благотворительность”. Тема обсуждения стала своего рода продолжением темы гражданского общества, поскольку именно благотворительность позволяет анализировать негосударственные и некоммерческие потоки, проекцию "гражданского общества" на действительность денег. Участники обсуждения (кроме собственно "Полит.ру") – историк и социолог (Европейский университет в Санкт-Петербурге) Даниил Александров, директор Института национальной модели экономики Виталий Найшуль, Директор Центра развития малых и средних предприятий АНХ при Правительстве Российской Федерации, научный руководитель Института социально-экономического анализа и развития предпринимательства (ИСАРП) Вячеслав Широнин, писатель Михаил Арсенин, директор центра стратегических исследований Приволжского федерального круга Сергей Градировский, один из лидеров Левого Фронта Илья Пономарев.

Некоммерческие и негосударственные деньги

Частные некоммерческие денежные потоки, как бы мы их ни обозначали – как благотворительность, саморекламу, меценатство, “социальные проекты”, принудительные выплаты в пользу общества, специфические “социальные” формы роскоши и пр. – имею  чрезвычайно существенную роль для общественного устройства. Эта роль (в терминах Даниила Александрова - “системной благотворительности”) для сфер образования, науки, решения острых социальных вопросов в США и странах Европы была огромна.

Более того, частные некоммерческие деньги являются важнейшим условием связности капиталистического общества, включенности крупного и не только крупного бизнеса в социум. Есть базовый социальный дизайн страны (дети ходят в школу, матери рожают детей, дворник убирает улицы и т.д.). И в этом социальном дизайне огромную роль играют такие потоки.

Российский некоммерческий и неналоговый денежный поток существует и может быть очень велик, хотя оценить его очень сложно. Но в этом потоке есть проблема эффективности, множество частных примеров показывает, что структура этих выплат – нездоровая. По крайней мере, задача повышения эффективной “системной благотворительности” и роста мощности потоков может быть поставлена.

Устройство потоков в России

Мотивом для благотворителя может быть вхождение в какой-либо неформальный или формальный элитарный клуб, дающий, например, возможность общаться с директором Эрмитажа или Мариинского театра. Но при этом количество лиц, купивших себе место в Академии Наук или кафедры в приличных вузах, в Москве исчисляется уже десятками. Самый безобидный случай – когда человек ни во что не вмешивается, ему просто приятно принадлежать к профессуре. Хуже, когда такие “благотворители” мнят себя настоящими учеными. Но эти случаи покупки статуса основаны на том же мотиве, что и “полезная” благотворительность. В тот же ряд можно добавить ситуации, когда богатый человек раскручивает на рынке шоу-бизнеса или в спорте свою дочь или любовницу.

Действует и иная мотивация: у людей, создавших очень крупный бизнес, всегда возникало желание потратить деньги на какую-либо социальную инженерию, потому что они исходят из идеи, что если сумели построить крупную корпорацию, то и с построением общества справятся. Происходит естественный перенос навыков и практик, которыми они обладают, на другие сферы. Этого вида деятельности в России сейчас уже практически нет по причине как рисков, так и разочарования в задаче общественной трансформации применением бизнес-навыков. Но потенциально – это продолжает быть важной сферой.

Часть денег – это та или иная форма рекламы. Пример – деятельность Романа Абрамовича на Чукотке: человек совершенно искренне вкладывался в регион, потому что ему было по кайфу себя таким образом самопозиционировать, реализовывать. Самый известный благотворитель, который себя позиционировал именно таким образом, – ЮКОС. Он вкладывал деньги в “Открытую Россию”, преследуя цели продвижения конкретных физических лиц (акционеров ЮКОСа) и самой компании как самой открытой, самой прозрачной. При этом лично у Михаила Ходорковского были и чисто благотворительные вложения, – скажем, лицей в Кораллово – но этот проект подчеркнуто не пиарился. Количество денег, которые тратятся “на душевный порыв”, в России очень велико.

Каждый из нас дает что-то нищенке в переходе, или на восстановление храма, или участвует в интернет-акциях, когда собирают деньги на операции больным детям и т.д. В этой ситуации активными жертвователями являются не представители крупного бизнеса, основные деньги – небольшие. Например, известный ресторатор дает деньги на еду для бездомных, но при этом он хочет оставить это в тайне, так как ресторан у него дорогой, и не хочется отпугивать клиентов неприятными ассоциациями.

Технологии благотворительности

В России возникают очень эффективные проекты по аккумуляции небольших частных денег на очевидно хорошие цели. Сюда относятся различные благотворительные интернет-проекты (например, помощи детям-сиротам) или акции газеты “Коммерсантъ” по помощи больным детям. Питерские журналисты пытались организовать сбор проектов, которые нуждаются в деньгах (помощь беспризорникам, больным и т.д.), чтобы лучшие публиковать в кратком описании, устраивать несколько раз в году соответствующие собрания, а дальше (поскольку люди хотят давать деньги анонимно) обеспечивать анонимный контакт.

Но следует заметить, что технологии вовлечения небольших частных денег на благотворительные цели в России развиты еще очень слабо, в сравнении с огромными западными “машинами” по сбору средств – телешоу, благотворительными концертами и пр., которые делают помощь нуждающимся делом технически простым для обывателя.

Так, на юге США есть программа “усыновления” ламантинов (это морское крупное млекопитающее). У человека есть возможность взять под свою опеку конкретное животное, посылая каждый год 200 долларов на его содержание, а его дети будут получать фотографии “своего” ламантина, они могут поехать в заповедник и увидеть его (может быть даже того самого!), гордиться тем, что он есть. Такие технологии легко перенимаются, например, почему бы не предложить нашим богатым людям опекать какого-нибудь, условно говоря, “своего” уссурийского тигра? Но в целом проблема не ограничивается технологиями и управлением благотворительными потоками.

Значимы ли мотивы для оценки благотворительности?

Проблема “плохих” мотивов и злоупотреблений благотворителей, которые доставляют хлопоты в виде советов или жестких мер по отношению к благополучателям, не является важнейшей. Это естественная ролевая конфликтная ситуация, с которой можно работать.

Так, Фонд Форда изначально создавался, чтобы уводить деньги от налогов, но прошло много лет, и мы видим, сколько этот фонд реально сделал полезного для США и других стран. Когда Рокфеллер создавал свой фонд, вся Америка воспринимала это как попытку олигарха грубо вмешаться еще и в социальную жизнь.

Была примечательная история, когда от Рокфеллера потребовали явиться в Сенат на комиссию по расследованию его “антиамериканской деятельности” (якобы его вливания в благотворительность подрывали американскую демократию). Задолго до этого, когда американский суд пытался разбить на части его компанию Standard Oil по антитрестовому законодательству, Рокфеллер позволил себе не явиться в суд. А вот здесь он был вынужден подавить свою гордость и все-таки прийти, потому что в социальную помощь Югу были вложены огромные деньги. Затем он поставил во главе фонда своего сына, что тоже вызвало волну недовольства, но ничего, обошлось – Фонд Рокфеллера с тех пор сделал много хорошего. То есть никакой “чистой благотворительности” изначально не бывает, личные интересы всегда перемешаны с общественными.

Также не стоит различать, скажем, фундаментальную науку, которая якобы никуда не приложима и поэтому нуждается в благотворительности, и прикладную науку, которая “пусть сама выживает”. Знаменитый Институт Пастера создавался как полукоммерческая организация, поскольку там производили вакцины и сыворотки, которые продавали. Но если бы не было вложений французских промышленников в создание самого института, то не было бы ни большой науки, благодаря которой знаменит институт, ни этих вакцин.

Принуждение

Страдания инвесторов Константиновского дворца, которых власти “нагнули” на “благотворительность”, тоже не являются чем-то специфически российским.

Центральное научное учреждение в Германии, Общество Кайзера Вильгельма, создавшее великую немецкую науку, похоже, тоже возникло не без определенной формы государственного принуждения. Ученые и некоторые предприниматели давно пытались создать подобное учреждение. Однако потребовалось личное вмешательство кайзера Вильгельма, устроившего прием промышленникам. Он им в изящной (или неизящной) форме объяснил, что надо финансировать немецкую науку. Что стояло за этой сценой – мы не знаем, но так или иначе, государство выступило своеобразным медиатором между учеными и предпринимателями.

Истории про государственный рэкет можно рассказывать бесконечно и про дореволюционную Россию. Например, в области медицины многое было сделано А.П. Ольденбургским, который занимался благотворительностью и создал Институт экспериментальной медицины, деньги на который давала и семья Нобелей. Естественно, в мягкой форме, но Нобели были принуждены давать деньги на российскую медицину, за что и получили почетные звания, помогавшие им вести бизнес в России. То есть все это было уже тогда, просто мы не знаем, “из какого сора” росло то хорошее, что мы наблюдаем сейчас.

А Альфред Нобель всерьез занялся этим делом, так как интересовался физиологией. Однако наши ученые, прочитав его записки, посчитали, что им неинтересен сумасшедший ученый-предприниматель со своим динамитом, и исследования они на эту тему проводить отказались. Как знать, возможно, если бы они тогда не встали на позицию строгого академизма, а нашли бы с Нобелем общий язык, Нобелевские премии могли бы быть в России, а не в Швеции.

Институциональная среда и общий язык

Проблема в том, что картины мира у благотворителей и благополучателей не совпадают, у них часто нет общего языка.

Например, человек пятнадцать лет назад ушел из академического института, а сейчас возглавляет крупную компанию – он уже говорит на другом языке, отличающемся от того, на котором говорят его бывшие коллеги. Его бывшие коллеги удивляются: “Ну почему же он нам не дает деньги? У нас есть журнал, который нужно поддержать”. Если их спросить: “А что вы сделали, чтобы его сейчас заинтересовать?”, они отвечают: “А какой смысл? Ему ведь теперь журнал все равно не интересен”. Наблюдается замкнутый круг.

Есть большое количество НКО, где работают волонтеры, у которых нет денег, но это совсем простые люди, которые порой не владеют компьютером и не умеют вести диалог с бизнесом, артикулировать свою нужду. Их не финансируют ни международные организации, ни местный бизнес, потому что эти люди не могут оторваться от своей ежедневной деятельности, а потенциальные благотворители думают, что это потому что у них свой круг, они там сами друг друга поддерживают. А на самом деле в это можно вкладывать деньги, и какие-то серьезные социальные проблемы решались бы, пусть и в малом масштабе.

Есть общества охраны природы, которые хорошо освоили способы работы с международными организациями и фондами, но при этом совершенно не могут себе представить, как они будут работать с массовыми благотворителями – у них возникает старый рефлекс из серии “Воробьянинов никогда не протягивал руки” и “Мы не хотим проституировать святое дело охраны природы”.

Как может быть устроена среда бизнеса и общества

Стандартная проблема благотворительности – бизнесмен приходит в организацию и решает, что ничего ей давать нельзя. Действие происходит, когда есть среда для контакта и доверия.

Карнеги не финансировал науку, пока не нашел одного астронома, про которого понял, что ему деньги можно дать, – а дальше все завертелось. До этого он считал, что лучше строить библиотеки, так как он их сам построит, люди сами туда будут приходить читать книги, и это ни от кого не будет зависеть.

Задача в том, чтобы создать некоторый интерфейс, благодаря которому потраченные благотворителем деньги были бы символически возвращены результатами в той сфере, в которую они были инвестированы. Никто не хочет, чтобы деньги разворовали, все боятся. Поэтому и нужны медиаторы, нужны площадки, чтобы обе стороны нашли друг друга.

В ситуации с Рокфеллером это были интеллектуалы и социальные деятели, принадлежавшие к баптистской церкви, потому что сам Рокфеллер был баптистом. Благодаря им был создан Чикагский университет, Фонд по работе на американском Юге и т.д.

В Москве перед Первой мировой войной были встречи у Рябушинских, где профессора, интеллектуалы и предприниматели пытались найти общий язык и общие правила взаимодействия. Москва была точкой развития российской общественной благотворительности, в то время как в Петербурге это затруднялось присутствием императорского двора, там как все транслировалось через чиновников (последнее во многом происходит и сейчас). Соответственно, нужно создавать такие площадки, где встречались бы обе заинтересованные стороны, чтобы они нашли общий “торговый” язык.

До революции роль медиаторов в Петербурге выполняли, например, ученые и врачи: они, с одной стороны, были связаны с какой-то социальной деятельностью, а с другой – лечили и учили людей из аристократических семей. Поскольку они принадлежали к двум мирам, то могли осуществлять это посредничество. А в Москве это было связано с тем, что значительная часть интеллигенции вышла из купечества, и там сохранилась связь, что хорошо видно по разным мемуарам. Относясь по происхождению к двум мирам, эти люди могли делать себе рекламу и славу на науке.

Очень интересно, как по примеру Общества Кайзера Вильгельма создавалось Общество Московского научного института. Ученые “продавали” предпринимателям науку так: “Великий физик Лебедев – плоть от плоти вашей (он родился в купеческой семье), но главное – посмотрите, как у него лаборатория работает! Там же все так здорово устроено, как в промышленности, почти как у вас на заводе! Надо его поддерживать”. И они сумели таким образом собрать большие деньги, успев до революции построить несколько зданий и запустить пару институтов.

Кроме людей, принадлежащих к двум мирам, была еще одна категория медиаторов. Они принадлежали к медицине или науке, и у них был некий общественный статус и публичность. Например, так была создана первая частная научная лаборатория. Петр Францевич Лесгафт был анатомом, который читал фантастически популярные публичные лекции. Однажды в аудитории оказался золотопромышленник Сибиряков, который после выступления спросил, не нужна ли Лесгафту помощь. Организовано это было замечательно: было куплено два здания, в одном из которых располагалась лаборатория, а в другом был доходный дом, в котором сдавались квартиры, на деньги от них и жила лаборатория. Возникло выдающееся научное учреждение; но если бы не было Петра Францевича, который был необычайно популярен, то этого благотворительного акта не произошло бы.

Нам нужно искать людей, которые принадлежат к разным мирам. При этом мы знаем, что люди, ушедшие из науки или преподавания в бизнес, порой не хотят вспоминать свой прежний опыт, а своих бывших коллег часто считают неудачниками. Но поиск таких людей возможен.

Плотность общественных связей

Ключевое понятие для благотворительности и для многих других важнейших общественных конструкций – это плотность социальных связей. Такой пример. Маленький американский город, начальник местной тюрьмы объясняет, почему камера в тюрьме без двери: “У нас сажают, в основном, за вождение в нетрезвом виде. И было столько попыток самоубийства - завтра в газетах выйдет сообщение о том, что всем знакомый человек (город со 100 тыс. населения) вел машину нетрезвый. Так что мы решили снять дверь”. Общество с плотными связями не нуждается в двери на тюремной камере.

В нашем обществе, в крупных городах особенно, эта плотность во многом потеряна. Но в отдельных стратах это работает. Благотворительность здорово развивается у протестантов, у мусульман и в криминальной среде. Однако то, что там считается благотворительностью, государству (прежде всего региональным властям) представляется формой угрозы – потому что это усиливает социальные позиции замкнутых сообществ.

В некоторых регионах 90% работы с наркоманами лежит на протестантах. Это эффективно, но при этом их упрекают в переписывании социальной реальности: понятно, что часто выздоровление оказывается связано с возникшей религиозностью.

Должны быть какие-то базовые принципы доверия, общественной связности. В Америке это во многом обеспечивает протестантская церковь, у нас, кстати, до революции среди московских промышленников было очень много старообрядцев.

Но атмосферу доверия между, например, учеными и предпринимателями можно создавать. В среде ученых есть люди, про которых известно, что они костьми лягут – но никогда не возьмут ни своего, ни чужого.

Старая шуба проф. Богданова

Московский профессор Анатолий Петрович Богданов всю жизнь, согласно самым разным воспоминаниям, носил одну и ту же шубу. Есть подозрение, что делал он это нарочно, – чтобы люди знали, что он бессребреник. У него была хорошая зарплата, он каждое лето ездил с семьей за границу. Но, когда он направлялся общаться с промышленниками, чтобы получать деньги на какие-то выставки, то всегда был в этой потертой шубе. Его и ученые, и купцы воспринимали как своего человека.

С ним связана замечательная история. Когда он делал этнографическую выставку, у него кончились деньги. Неожиданно к нему домой пришел один московский купец, который дал 10 тыс. ассигнациями, сказав: “Вот, я хочу помочь, вы делаете такое хорошее дело. Но я знаю, что вы – занятой человек, и не смею вас больше задерживать, распоряжайтесь, я вам доверяю”. Исследователь, который пишет об этом случае, замечает, что надо при этом помнить, что Богданов был членом Московской городской думы и отвечал за городское проектирование. А этот купец в то время занимался строительством вокзала и был крайне заинтересован в поддержке Московской городской думы. Между тем на эти деньги организовали одну выставку, другую, потом построили Политехнический музей.

И все это делали пользующиеся доверием люди, налаживавшие московскую благотворительность. При этом они ее наладили так, что когда в начале 1910-х годов из-за конфликта с Министерством большая часть московской профессуры ушла в отставку, количество благотворительных взносов в частные учебные заведения выросло в несколько раз. Дело в том, что для наиболее ярких представителей профессуры, ушедших со скандалом из Московского университета, купцы собрали деньги и открыли новые частные кафедры в коммерческих университетах. И если бы до того не было нескольких десятилетий, когда складывалась атмосфера доверия между промышленниками и профессорами, то тогда и такой реакции бы не было.

См. также

Резюме обсуждений “Открытого семинара “Полит.ру”

Данный текст содержит следы полемики, дискуссии, различных реплик, но никакая фраза или тезис в нем не могут быть однозначно соотнесены с кем-то из участников или с мнением редакции, если об этом специально не сказано. Отдельные линии, позиции и оппозиции, возможно, найдут отражение в других жанрах и формах нашей работы.