Адрес: https://polit.ru/article/2006/06/22/vov/


22 июня 2006, 10:03

Кровавая ясность

В воспоминаниях разных людей можно встретить мысль о том, что 22 июня у них как камень с души свалился – то есть было понимание, что война – это кровь и слезы, но зато многое стало как-то четче и внутренне проще: фашистская Германия – враг, страны, с которыми она воевала или воюет, – как минимум, враги нашего врага, а то и союзники. Закончилось и ложное положение коммунистов Европы, которые вынуждены были выстраивать совершенно фантастическую логику, чтобы, оставаясь патриотами своих сражающихся стран, как-то оправдывать Советский Союз (то, что с не меньшими проблемами самооправдания в не оккупированных странах сталкивались «мюнхенцы», вряд ли могло утешить).

Конечно, облегчение испытали далеко не все. Кто-то подозревал масштаб крови и слез, а кто-то нисколько не мучался от того, что приходилось считаться союзником фашистской Германии. Последних потом не слишком смущала ни фактически добровольная сдача в плен (я ни в коем случае не о тех, кто туда именно «попал»), ни посильное участие в строительстве «нового порядка» на оккупированных территориях.

Так или иначе, для большинства осознающих себя и свою страну 22 июня стало моментом, когда вне зависимости от того, каков был статус правящей партии, и от того, как звали лидера страны, нужно было объединяться для ее защиты. Это относилось не только к тем, кто жил в ней, но и к тем, кто оказался вне ее по итогам Революции и Гражданской войны. Осознанно считавшие допустимым блокироваться с фашистами все-таки составляли явное меньшинство – и у нас, и в эмиграции.

Конечно, это объединение «вопреки» не могло не сопровождаться надеждами на изменения по итогам войны. У кого-то они хотя бы отчасти сбылись, у кого-то не очень. Надеявшиеся на примирение двух Россий что-то отдаленно похожее на это получили – кто-то из вернувшихся из эмиграции остался на свободе, момент социального происхождения стал существенно менее принципиальным для формирования актуального статуса человека, государственная идеология достаточно активно сместилась с классовых позиций на национально-государственнические (точнее, правда, – на националистически-государственнические). Зато те, кто надеялся на частичное ослабление гаек, «получил свое» в виде новой волны идеологических и физических репрессий.

Взгляд на любое событие из современности с неизбежностью трансформирует его. Но пока хватает следов предшествующих взглядов (да и самого события), есть возможность эти трансформации отрефлексировать.

Начиная с известного тоста Сталина время от времени звучит что-то подобное о победе в Великой Отечественной войне «русского народа», а теперь и России. Это неправда, причем очень глубокая. Вне зависимости от отношения к тезису о формировании «новой исторической общности», Отечественную войну выиграл именно советский народ. Попытки кого-то прищучить статистическими выкладками оборачиваются исключительно против прибегающих к ним – воевали все, причем – всерьез. Воевали за свою страну, которой на тот момент был Советский Союз. И ни одна из стран, возникших на месте Союза, не имеет монопольного права на эту победу.

По-хорошему, наши государства вообще на нее прав не имеют – в отличие от самих воевавших, создававших оружие, лечивших – всех тех, кто эту победу делал своими руками и кровью (где бы они сейчас ни жили). А также их потомков.

Попытка же разделить воевавших – это продолжение линии тех, с кем мы воевали. Именно этого они добивались, и именно так – разделенно – и существовали в их армии части, образованные нашими соотечественниками, не постыдившимися такой конфигурации.

Еще одна корректировка, уже внесенная исключительно нашим временем, – это место Великой Отечественной в нашей истории XX века. Многие возмутились, когда Владимир Путин сказал о развале СССР как о крупнейшей геополитической катастрофе XX века. Возмутились, подразумевая катастрофичность 1917 г. и уж конечно – войну, которая представляется центральным событием этого века.

Важно заметить, что для нашей страны это очень новое понимание. Для многих стран Запада фашизм и борьба с ним именно в этом качестве и осознавались, но у нас вплоть до конца существования Советского Союза в качестве главного события века неизменно фигурировала именно Октябрьская революция. Великая Отечественная осмысливалась как защита ее завоеваний и освобождение человечества из нашей, единственно правильной позиции.

И только отвержение значительной частью наших сограждан итогов Октября сделало схему новейшей истории принципиально иной. Поскольку общество разделилось (группируем грубо) на приверженцев имперского «старого порядка», Февраля и Октября (не отменяющего результаты Февраля, но смещающего их достаточно радикально, чтобы называться революцией), а также – по отчасти иному основанию – на приверженцев советского «старого порядка», Перестройки / Постперестройки и «демократии», управляемой вертикалью власти (переход к которой также не отменял результатов предшествующих революционных изменений, но трансформировал их по-революционному радикально), ни одно из преобразований, приведших к такому размежеванию, не кажется могущим претендовать на объединение общества.

Отсюда и представление о центральной роли Великой Отечественной – события и правда объединяющего очень многих, хотя, конечно, тоже не всех (вспомним хотя бы ежегодно отмечающих день рождения Гитлера, не говоря уже о тех его наследниках, которые на практике реализуют стремление обеспечить расовую чистоту, – вне зависимости от отношения к фигуре главы Третьего Рейха). Объединяющее тех, кто помнит о миллионах жертв фашизма, тех, кто помнит о миллионах солдат, добившихся, чтобы этих жертв больше не было.

Важно при этом помнить, что эта попытка понимания – из нашего времени, а не из того, в котором, объявив 9 мая Днем Победы, до Хрущева старались память о ней не слишком будоражить, да и потом – после первого масштабного празднования 1965 года, когда постепенно каждый год стал превращаться в юбилейный, память о войне стала зарастать, глянцевея и бронзовея.

То есть вопрос стоит не в том, была ли Великая Отечественная (и шире – Вторая мировая) центральным событием XX века для нашей страны, а в том, станет ли она им.

Одним из препятствий к этому является то, что, вопреки итогам той войны, свои фашисты сейчас есть и во всех странах, воевавших с фашизмом, и во всех странах некогда победившего фашизма – дело не обязательно в прямых потомках тех партий: некоторые из них попытались даже цивилизоваться, дистанцировавшись от кровавого прошлого, но на их место приходят новые.

Значит ли это, что война, начавшаяся для нашей страны 65 лет назад, была напрасной? Нет, конечно. Потому что она остановила уничтожение миллионов. Потому что в абсолютном большинстве стран эти группировки маргинальны – они объект презрения и ненависти социально активного большинства, не имеющий шанса на то, чтобы прийти к власти и определять политику своих стран. Потому что хоть немного грамотным жителям этих стран, не ослепленным очередной паранойей всемирного заговора против них, очевидно, что если статус этих группировок изменится – каково бы ни было начало новой власти, конец ее предопределен. Вместе с горем и смертями сограждан.

К сожалению, еще хуже усвоены уроки Мюнхена и пакта Молотова-Риббентропа. Попытки умиротворить агрессора, который к тому же обещает ограничить свой рацион исключительно вашими врагами или не слишком принципиально значимыми друзьями, – метод в наше время ничуть не менее популярный, чем 70 лет назад. Но любая сделка с дьяволом заканчивается в его пользу. Даже если поначалу кажется, что благодаря государственной мудрости и умению противопоставить разумный прагматизм идеологизированному подходу вы выиграли удивительно много. Прагматика изменится, лепреконское золото выигрыша исчезнет, а подмоченная репутация останется – в отличие от проданных потенциальных союзников.

22 июня 1941 года, выступление Рузвельта 24 июня 1941 года с однозначной поддержкой СССР в борьбе с фашизмом, заявление Путина о поддержке США 11 сентября 2001 года – это своего рода «моменты истины», когда отбрасывается многое значимое, но вторичное, на первый же план выходят более принципиальные характеристики. Эти моменты знаменую не конец, а начало самого трудного – и потому что только по-настоящему критическая ситуация может пробиться к сущности, и потому что дальше предстоит, вопреки многим слоям вторичного взаимодействия, налаживать систему сущностного.

Результат такого взаимодействия до конца не устраивает ни одну из соединившихся в «момент истины» сторон, обязательно вызывает недовольство (даже если это настоящий результат, а не принятая за него промежуточная точка большой борьбы). Но смысл этого взаимодействия заключается именно в том, что только оно делает возможным подумать и ощутить недовольство, поскольку мыслить может только существующий.

См. также: