29 марта 2024, пятница, 09:11
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

07 сентября 2006, 09:09

Проект «Демократия»

В этом году практика российской демократии отмечает свой столетний юбилей – вместе с Первой Государственной Думой и Первой русской революцией 1905 года. История российской практической демократии драматична. После пика развития в ходе революции февраля – июня 1917 г., она была жестко свернута центральной властью военного типа уже в октябре того же 1917-го. Этот пик ее развития совпал с кризисом власти и государственного управления и, возможно, был их причиной. Годы, прошедшие с этого момента до революции 1991 года, кажутся потерянными для демократизации. Так ли это? Сколько лет российской демократии на деле? Возрожденное демократическое правление служило, прежде всего, либерализации рыночных отношений и резко ослабило социальную защищенность населения, а также суверенитет государства, нанесло значительный ущерб экономике. Эта ситуация осознана обществом как кризис власти и государства. Была ли демократизация действительно его причиной? Возможны ли параллели с кризисом 1917-го? Свертывается ли демократия в России сегодня?

Мандат доверия сегодняшнему правительству (т.е., по существу, президенту) выдан на временной, переходной основе, для решения именно антикризисных задач. Что подразумевает легитимность элементов диктатуры в способе принятия и реализации текущих решений. Западная (т.е., прежде всего, американская) пропаганда прямо обвиняет русских у власти в нарушении т.н. «стандартов демократии». Понятно, что за этим обвинениями стоит политика войны против российского государства как такового. Однако существуют ли такие стандарты в действительности? И если да, то могут ли они различаться? Иметь национальный характер? Нужна ли нам демократия, если да, то зачем, и как ее осваивать? Поможет ли в этом «импорт» демократии по существу, хотя он и создает элементы внешнего управления страной, скорее всего противоречащие нашим национальным интересам? Все эти (и другие) вопросы контекста демократии представляются значимыми для нашего исторического самоопределения, самоидентификации, для нашей дальнейшей судьбы.

В то же время их постановка сильно «геополитизированна», что не приводит ни к победе в споре с оппонентами, ни к собственно политическому (и идеологическому) успеху. Этот круг вопросов принадлежит к историческим, философским и методологическим (а также научным, насколько это возможно) основаниям политики и идеологии, а не к их непосредственному предметному содержанию, которое как раз должно быть инструментально и строиться по поводу постановки и достижения конкретных исторических целей. Ставить же цель непосредственно «прийти к демократии», «добиться демократии» – бессмысленно и означает лишь быть под чьим-то идеологическим управлением.

Идея демократии и ее проект (об этом ниже), а также их реализация появляются уже в Древней Греции (полисы), а позже – в Древнем Риме (право). Почему бы нам прямо не ориентироваться на этот источник? Чем это не «стандарты» в цивилизационном плане? С точки зрения культуры (норм, образцов) греков и римлян, «стандарты» сегодняшней европейской (и американской) демократии весьма и весьма ущербны (об этом так же ниже).

Великая Французская Революция прямо апеллировала к Риму, заимствовав даже календарь(!), чтобы декларировать степень значимости этих образцов. Поэтому критики российской действительности имеют в виду не культуру, не нормы и образцы, специально выделенные как таковые и эмансипированные от ситуаций социальной реализации. Они имеют в виду другие – свои собственные – общества, сосуществующие с нашим, их социальные нормы, имеющие прямой смысл распространения (экспансии) власти. Эти существующие актуально общества, не утратившие своей социальной преемственности (вплоть до истории и преемственности семей, родов), в отличие от культурной, провозглашают культ современности в виде прямого политического требования прямого подобия себе. Современность – настоящее время в истории, – разумеется, не представляет собой точку, как время физическое. Это протяженность, берущая начало в «прошлом настоящем» и заканчивающаяся в «будущем настоящем», т.е. в прогнозируемой инерционной траектории развития событий. (Идею настоящего в истории как основополагающую для исторического знания вообще ввел, в частности, Коллингвуд в своей «Идее истории»).

Культ современности требует модернизации, «о-современивания» всего и вся, располагая сопоставляемые сущности именно в рамках отрезка настоящего исторического времени. Устаревшее – это не историческое прошлое, с которым утрачена социальная, материальная связь. Новое – это не историческое будущее, когда изменятся законы исторического бытия, это прогнозируемое следующее состояние старого. Старое и новое в современности – это фазы существования одной и той же организованности, ее собственное, внутреннее, неисторическое, социальное время. Для осмысленной рецепции модернизационной критики (и фильтрации идеологического прикрытия внешней политической атаки) поэтому следует, прежде всего, определиться с границами нашей современности.

Современная демократия, в отличие от римской и греческой, имеет источником историческую ситуацию с революциями. Начиная с церковной революции Лютера, известной как Реформация, через Правление Государственного совета и парламента (1649 –1653 гг.) и Протекторат Оливера Кромвеля в Англии (1653 –1658 гг.), через Американскую революцию (как она называется в США), т.е. Войну за независимость (ок. 1776 г.), Великую Французскую Революцию (1789–1793 гг.), прямо продолжившую ее наполеоновскую модернизацию, французские революции 1848 и 1879 (Парижская коммуна) гг. Именно это настоящее продолжается в Российских революциях 1905, февраля 1917 и 1991 годов, бархатных революциях 1968 во Франции, Польше (Солидарность 1987 г.), и даже Сербии (2000), Грузии (2003), Украине 2004 года. Революции каждый раз уничтожали существующую власть в ситуации ее кризиса и ставили вопрос о создании новой власти. Неизбежным механизмом восстановления власти становились в большей или меньшей степени контрреволюции, реванши и реставрации, часто таким образом, что необходимость в революции появлялась вновь.

Событие революции часто ошибочно связывают с применением насилия против действующей власти. Революция – прежде всего крушение самой власти, «обнуление» той суммы согласия с авторитетами общественной коммуникации, которая, в конечном счете, и есть власть. Над нами властвует то, с чем мы согласны. Вера, предрассудки и «идолы» Френсиса Бэкона – и есть действительная стихия власти, в которой разразился современный исторический шторм в ходе освобождения философии и науки от контроля со стороны религии, в ходе десакрализации самой власти. Традиционная религия больше не контролирует веру, новая вера формируется в хаосе общественной коммуникации и ввергает власть в тот же хаос.

Новая вера не институционализирована и не оформлена с силой прежней религии, да и сами попытки создать новые религии, такие, как «светская религия» веры в коммунизм или в демократию, не доведены до сознательной постановки задачи. Так что в нашей современности мы обречены на постоянную неустойчивость веры и смену ее содержания, на перманентную революцию в той мере, в которой не решаемся сделать этот процесс философски, теологически, методологически контролируемым. Не поняв веру как изменяемое, проблематизируемое знание, знание, способное участвовать в актах самоопределения и постановки целей, мы вынуждены будем принять миф о демократии как о стихии мнения и согласиться на неизбежно манипулятивный, обманный, нечестный характер всех интеллектуальных и социальных технологий демократии. Силы, стремящиеся замаскировать интеллектуальную и социальную природу демократических механизмов смены власти и сегодня, сильнее, чем сто лет назад, когда Ленин справедливо обвинял тогдашнюю «либеральную» и «буржуазную» демократию в лживости и лицемерии.

Великая Французская Революция имеет астрологически точную дату своего осуществления. Это не момент взятия Бастилии, который и празднуется как памятная дата. И не момент казни короля. Великая Революция произошла в момент, когда Генеральные Штаты отказались работать «по сословиям» 17 июня 1789 г. и объявили себя Национальным собранием, а 20 июня, перейдя в первый попавшийся частный зал (для игры в мяч), принесли присягу сохранять форму своей работы, пока не выработают Конституцию для Франции.

Насилие и кровь здесь ни при чем. Эффективным понятием революции, позволяющим понять связь революций и демократии, является понятие революции, разработанное методологом науки Томасом Куном и известное как «научная революция». Согласно этим представлениям, отказ научного сообщества от одной парадигмы (веры) и принятие другой, более или менее сформированной, и есть революция научных представлений, власть которых в научных сообществах гораздо жестче, чем власть в обществе в целом. Кровопролитие и насилие являются социальным последствием ликвидации власти (согласия с авторитетом, действующей парадигмы) в ходе потери контроля над конфликтами, функция которого принадлежит власти. Именно избежание социальных последствий революций, их историческое обслуживание, их схематизация и технологизация являются основными функциями современной демократии. Демократия – это интеллектуальная и социальная технология проблематизации и смены оснований власти, основных предметов веры.

Каждая революция индивидуальна, персонифицирована и выражает уникальный акт самоорганизации и самоопределения общества, охваченного рамками совершенно определенного организма власти. Уничтожая (аннулируя) сложившуюся власть, общество фиксирует ее неадекватность историческим задачам. Фиксирует отставание уничтожаемой власти от процессов развития, задаваемых философией, свободной общественной мыслью, наукой, промышленностью, экономикой, возникшими «регионами будущего».

Возникает ситуация потребности (и проблема) воспроизводства власти. Война внутри общества, являющаяся следствием революции (но не самой революцией), может продолжаться очень долго и является исторической платой за революцию. Так, контрреволюция октября 1917 г. (больше известная как Великая Октябрьская социалистическая) явилась способом воссоздания власти на основе реализации радикального социального проекта и была основана на истреблении сначала всех несогласных с проектом, а впоследствии – всех, кто ему не соответствовал или потенциально мог помешать. Платой за революцию стало уничтожение целых поколений, значительного объема и качества культуры и генофонда нации. Новая власть держалась на терроре – не столько против самодержавия (монархии), сколько именно против «либеральной буржуазной демократии» и ее потенциальных сторонников, а также на вере в конкретный социальный проект.

Современная демократия является изобретением по схематизации и даже технологизации собственно акта революции как скачкообразной смены господствующих представлений, означающих и смену авторитета общественной коммуникации, т.е. власти, суммы общественного согласия, принимаемого на веру. Схема акта революции позволяет отделить его от социализации в конфликте (и в гражданском противостоянии) и осуществлять более или менее контролируемо и регулярно. С другой стороны, современная демократия является системой управления обществом временного типа, позволяющей компенсировать более или менее постоянный и сознательно организуемый в интересах развития кризис (дефицит) власти и обеспечивать снижение социальных издержек проблематизации власти и ее воспроизводства.

Отличие управления от власти здесь принципиально. Ведь управляющая система «охватывает» и контролирует управляемую общественную систему рефлексивно, а не за счет приказа. Управляемый субъект не знает о самом факте управления им, не знает о существовании управляющего. В то же время власть публична по сути, подвластный знает, кому подвластен и с чем он, собственно, соглашается как с содержанием власти. Власть также нельзя отождествлять ни с какими организационными структурами и механизмами, которые используются текущей властью для осуществления тех или иных действий. Власть может использовать любую организационную структуру (процедуру), никакая организационная структура (процедура) не может использовать власть. Поскольку власть всегда проявляется в рамках любой организации как содержание, превращая саму организацию в форму.

Современные тенденции формализации любого социального регулирования, мотивируемые и объясняемые сочетанием логики массового обслуживания, правовой идеологии и маркетинга современных электронных средств работы с информацией, создают иллюзию тотальности управленческих и организационных средств контроля. Рядового западного гражданина убеждают – государство всего лишь механизм, машина, формально обрабатывающая волеизъявления каждого гражданина по установленным правилам. Якобы чем точнее будет обработка, тем качественнее «сервис». Таким образом, факт действительной власти ускользает от наблюдения, ибо подлинная власть содержательна и, следовательно, личностна.

В действительности никакое демократическое волеизъявление невозможно без соотнесения с кем-то сформированным содержанием. Это содержание не рождается в акте самого массового волеизъявления, оно предпослано ему. В той мере, в которой современное государство не замещено системами управления и массового обслуживания и остается инструментом осуществления власти, оно является коллективным субъектом, носителем определенного исторического содержания, обладает атрибутами личности, в частности волей, виной и ответственностью. Теоретическое расщепление государства на «государство-машину» и «элиту-власть», условный перенос субъектности власти на узкие группы тех, «в чьих руках» власть, лишь затрудняет анализ, скрывая от нас исторические механизмы воспроизводства и развития власти.

Революции, таким образом, являются уникальными актами самоопределения и самоорганизации в истории и одновременно являются источниками демократии. В той мере, в которой индивидуальны революции, индивидуальна и демократия. Россия, безусловно, обладает самостоятельными источниками демократии и собственной историей демократии. Революция и вообще смена схем социальной организации, смена веры – дело добровольное. Это может сделать с самим собой только само общество, опираясь на свою историю и свой внутренний смысл, свой язык, свою культуру, свою философию, это акт самоопределения и самоорганизации. В этом суть исторического процесса. При этом происходит непредсказуемый скачок исторического времени. Извне организация развития невозможна. Извне возможны лишь антиразвитие, управляемая деградация, регресс. Поэтому равно невозможны действительный экспорт демократии и экспорт революции. За ширмой подобных действий всегда скрывается агрессия, война, конкуренция. Россия в равной степени созрела как для революций, так и для демократии.

Революции ставят проблему воспроизводства власти. Анархия – полное отрицание власти и замена ее самоорганизацией каждого отдельного индивида является, видимо, утопией. Нельзя вообще без власти. Власть (и государство) являются самоорганизацией нации для выживания в истории. Человек действует в истории, заимствуя субъектность страны. Страны и нации как носители европейской цивилизации различаются по степени развития в зависимости от того, насколько они могли ассимилировать и демократизовать собственные революционные процессы, перевести их в режим управляемого развития власти. Существенно и то, как быстро они смогли это сделать, или же они находятся в режиме непрекращающегося цикла «революция-контрреволюция», в режиме перманентной революции и гражданской войны.

Самой эффективной нацией в этом отношении стала Англия в 17-м столетии, освоившая процесс управляемой смены власти всего за одну революцию. Франция переживала революции с конца 18-го и в течение практически всего 19-го века. Россия живет в процессе перманентной революции, начиная с 1905/1917 годов и по сей день.

В период революций мы вступили позже Англии, США и Франции. Это не означает никакого «отставания». Напротив, наши революции – более продвинутые и развитые, более эффективные в историческом отношении источника. Позже в истории – всегда лучше. Революции 1905-го, февраля 1917 и 1991 года стоят в одном ряду. Все они есть шаги по пути демократизации страны. И для нас равнопреемственны. Мы должны использовать приобретения их всех. Все они должны быть схематизированы и технологизированы в наших национальных демократических процедурах воспроизводства и развития власти.

Страны – это субъекты самоопределения в истории. Они все разные. Социализм Кубы, Китая, Кореи, СССР, Швеции – самостийный и совершенно разный. Они построили его сами. Глобализация не отменяет этого факта. Мы должны были понять, что социалистическая контрреволюция – наше национальное, а не интернациональное явление. Наш социализм – только для нас, в «одной, отдельно взятой стране». Наша проблема не в том, какой именно социальный проект был реализован в России (СССР). Проект – социализм/коммунизм – был, безусловно, конкурентоспособен, прогрессивен и стал вызовом всему миру, и как вызов был принят.

Наша проблема в том, какой способ реализации мы избрали, т.е. какую власть предпочли. Наша (российская) власть использовала проект для своего воспроизводства, а не наоборот. Власть использовала вовсе не конкретное содержание проекта, а саму проектность этого содержания. Ведь мыслительная (и деятельностная) «конструкция» проекта предполагают проект пространством абсолютной власти проектировщика. Проект по методуполностью реализуемая мысль. Других субъектов, кроме проектанта, в пространстве проекта нет.

Из идеи социализма (коммунизма) никак не следовало, что ее осуществление должно быть достигнуто методом массового истребления людей, недопущения инакомыслия, организации нерефлексивной веры даже не в проект, а в коллективного проектировщика – Партию. Все это – наши собственные оригинальные национальные изобретения в области воспроизводства и развития власти. Увлеченно работая над социальным проектом, наша нация не имела ни времени, ни желания для обсуждения метода его реализации. Приказной, административный, военизированный, иерархический способ осуществления власти до сих пор является символом веры значительной части населения. Мы до сих пор искренне считаем, что несогласные с «правильным» курсом должны быть устранены, т.к. они «мешают» рационально организованной деятельности. Мы искренне верим, что «начальник» у всякого дела должен быть один, иначе наступит «бардак». Мы не верим, что современный мир деятельности построен на принципе многих неподчиненных друг другу управляющих «надстроек» над одним процессом деятельности, на гетерархии управления.

Современная демократия является ответом на революцию и ее перманентное продолжение, т.к. ставит цель не уничтожения, а сохранения противников власти, поддержания их активности и развития их позиции, т.к. за этой позицией в качестве содержания выделяется альтернативное социальное знание, а не действие по захвату власти. Демократия исторична, т.к. предписывает победителю долг реализации его представлений и социальных знаний, одновременно презюмируя их историческую ограниченность. Демократия требует от победителя установки на самоопределение и проблематизацию своих представлений в интересах целого, всей нации, а может быть – и человечества.

Демократия не является средством построения идеального общества. Это вообще не проблема. Идеальное общество может быть построено, это показал ХХ век, т.к. европейская цивилизация ресурсоизбыточна. Главной проблемой при этом являются недовольные, а главным рецептом – их уничтожение. Так что идеальные общества (самые разные) строятся с помощью тоталитарного, а не демократического режима правления. Демократия – это способ выживания конкретной нации в историческом потоке развития/эволюции европейской цивилизации, это способ быть конкурентоспособным за счет развития системы власти, которая суть форма самоорганизации и субъективации нации в истории. Гражданская война заменяется в демократии имитацией по понятию: дискуссией и борьбой в коммуникации. Демократия – это социализация проблематизации и институционализация самоопределения.

Чтобы построить демократию, не следует употреблять ее не по назначению.

При демократии каждый получает «свою», а не общую свободу. Демократия – это способ добиться права на свою деятельность, а не способ навязывать не свою деятельность другим. Общей при демократии является коммуникация, а не деятельность. Голосование – отказ от личной претензии на власть, отказное действие в пользу кого-то, а не «участие во власти». Парламент, представительство – это имитация социума, которой пользуется правительство, а не действия по доверенности. Демократия обеспечивает публичность социального знания, а не является методом решения проблем. Демократия не обеспечивает передачу власти и управления «лучшим», она обеспечивает сменяемость и конкурентность кадров власти.

Не существует рецептов демократии, не может быть и инсталляции демократии извне. Монтаж демократии и проект демократии для себя могут быть выполнены только самой нацией, это ее воля, ее самоопределение, ее мышление, нашедшее выражение в осознанных действиях власти. Это выражение национального ума.

Слабость нашей российской власти, ее интеллектуальное и цивилизационное отставание обусловлено ее отказом от сознательного поддержания и культивирования оппозиции, критикующего меньшинства, в котором власть видит прямую угрозу своему существованию вместо источника своего усиления. Это и есть истина, схема, которую должен усвоить русский ум, если хочет догнать британский. Такая оппозиция должна быть создана проектно, как способ развития и усиления нашей суверенной власти. Только такая власть сможет генерировать новое поколение управляющих и политиков, способных осуществить развитие страны. Освоение такой схемы и будет собственно подлинной демократизацией России, построением механизма воспроизводства власти и ее подлинной исторической легитимации, прекращением гражданского конфликта 1917 года и воссоединением нации.

Демократии есть куда развиваться. Современные демократические институты являются компромиссом между государством, сложившимся по модели абсолютизма, имперской власти и иерархии, и обществом, освоившим экономику, гетерархические модели управленческой деятельности, идентификационную мимикрию. Государство свои деньги не зарабатывает. Оно их отнимает силой – в виде налогов, или в виде ресурсов натурального происхождения, различных системных преимуществ (например, монополий). Всякие разговоры об экономизации государства считаются крамолой. Считается, что при экономизации государство потеряет свою суть и растворится в обществе, станет одним из его участников (членов), что недопустимо. Государство стремится оправдать свое существование через социальные выплаты, к которым стремится и на основании которых вполне феодальным образом желает владеть социально защищаемыми гражданами, эксплуатировать их зависимость и их голоса.

Удивительны также сроки, на которые реально избираются сегодня главы государств. Это, как правило, двойные, иногда тройные сроки, достойные монархов, т.е. 8 – 10 –15 лет. Оправдание странное – главы государств должны «успеть» реализовать программы (проекты) своих партий или свои собственные. В то же время о современной деятельности известно, что, с одной стороны, необходимость модернизации и пересмотра самих проектов и программ вплоть до возможного отказа от них возникает ежегодно, а с другой стороны, полная реализация требует, как правило, десятилетий. Сроки избрания предоставляют, таким образом, действующим лидерам текущие возможности произвола, а по результату избавляют от ответственности.

В этом отношении древнеримская демократия была куда эффективнее: консул избирался на год, а для антикризисных мер назначался диктатор со специальным сроком полномочий. Предложение перейти на римские стандарты в отношении сроков избрания будет встречено в штыки и потому, что покажутся непомерными расходы на само голосование, а также социальные издержки перманентной агитации. Однако разве не сталкиваемся мы сейчас сплошь и рядом с тем, что программы конкурирующих партий идентичны, что они воруют друг у друга идеи и цели, вплоть до конкретных действий? Как результат – голосование «50% на 50%». Мы можем возразить: неэффективна сама конструкция предвыборной конкуренции – в частности из-за выборных сроков.

Сомнительна конструкция партий как якобы «собственников» интеллектуального продукта – социального знания в виде проектов и программ. Перед выборами партии и лидеры кормят избирателя обещаниями, в то время как логичнее было бы смотреть на то, что они делают, а еще логичнее – участвовать в их деятельности. Разумеется, если увеличить объем контрпродуктивной предвыборной деятельности, эффект будет негативный. Проектирование и программирование общественного развития должно быть институционально отделено от политической деятельности (что, собственно стихийно и происходит) вплоть до запретительных мер, а политика и демократия должны заниматься реальным вовлечением в принятие решений и наделением реальной социальной ответственностью самих избирателей, а не маркетингом обещаний.

Кризис демократии сегодня выражается, в частности, в том, что резко сузился, по сравнению с послевоенным, суммарный электоральный базис партий. В некоторых странах – например, на родине свободы, в Голландии, – он менее одной трети всего числа избирателей. Две трети не поддерживают никакую партию и голосуют ситуативно. Имеется хроническое недоверие правительству. С другой стороны, правительства не могут реализовать большинство своих проектов. Растет число случаев классического террора – против политических лидеров. Этот кризис в равной мере распространяется и на институты права, поскольку в интересующем нас историческом отношении право как результат суда есть то же самое, что и в политике демократическое голосование, надстроенное над той же состязательной коммуникацией. Появление фигуры судьи и присяжных вместо полного набора сенаторов или конгрессменов определяется более или менее стандартным набором решений, т.к. право работает с повторяющимися, а не с новыми ситуациями.

Сегодня равным образом и на Западе, и у нас миф о «демократии» используется как ширма правительств, т.к. общественное мнение в информационно-потребительском обществе есть результат манипуляций и политтехнологий. Счастливый потребитель, голосующий за утопию (по К. Мангейму), – основной ресурс такой «демократии». Он же – т.н. «средний» класс, живущий в долг. Такая «демократия»– это способ быстро менять мнения населения в нужную сторону, в том числе и в пользу заведомо ложных конструкций. Реальный правящий класс современного общества – олигархия, те, кто обладают действительным социальным знанием, идеологией, «сто семей» каждой страны вовсе не стремятся к развитию демократии, они совершенно «законно» стремятся ей пользоваться. Манипулятивный миф о «демократии» Запада, противостоящей тоталитаризму (да и просто варварству, злу) Востока, – подарок от США, рожденный в борьбе с идеологемой «коммунизма» времен маккартизма и Холодной войны.

Россия имеет (мы имеем) все возможности участвовать в развитии демократии, т.к. подлинная демократия есть содержательный способ вовлечения масс населения в деятельностные и исторические процессы, предполагающие активность личности. Поэтому – нет никакого стандарта демократии. Подлинная демократия – открытый, развивающийся, незавершенный проект европейской цивилизации (как и коммунизм), могущий и обязанный иметь уникальные национально-исторические варианты реализации. В том числе и в плане процедурно-формальном. Поэтому правильнее в историческом плане говорить о демократизации, а не о демократии. Необходимость дальнейшей демократизации стоит равным образом и перед Россией, и перед континентальной Европой, и перед США. В своей основе она представляет собой, прежде всего, раскрытие и освоение закрытого олигархической, сословной (и государственной) тайной социального знания о действительной истории и действительном устройстве общества.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.