Венгрия-1956: Шанс победить был, но восставшим не хватило чувства реальности

Обошедшие весь мир драматические кадры уличных волнений в Будапеште вызвали аналогии с революцией 1956 года, юбилей которой отмечают сейчас венгры. Среди множества подготовленных к юбилею книг и кинофильмов особое внимание специалистов и публики вызвала выходящая одновременно на пяти языках, в том числе русском, монография известного американского историка и политолога Чарльза Гати «Обманутые ожидания. Москва, Вашингтон, Будапешт и революция 1956 года». Покинувший Венгрию молодым журналистом после подавления восстания, автор анализирует богатейшие материалы, собранные им в архивах трех стран, а также свыше 100 интервью с теми, кто имел тогда отношение к принимаемым решениям. В конце октября профессор Ч.Гати будет представлять новую работу в Москве, а пока согласился рассказать о ней нашему корреспонденту в Будапеште Борису Шестакову.

Многие поколения россиян узнавали из школьных учебников истории, что в 1956 году подстрекаемые американскими империалистами контрреволюционные элементы попытались силой реставрировать в Венгрии капитализм, но верный своим обязательствам Советский Союз оказал интернациональную помощь братскому народу. Зато в 1992 году президент Ельцин от имени россиян публично попросил прощения за подавление венгерской революции. Так что же это было на самом деле?

Безусловно, антисоветская и антикоммунистическая революция. Хотя родилась она под знаком очищения социализма, затем на поверхность выплеснулось и множество других воззрений.

Была ли это одна из первых «цветных» революций, которые в последние годы потрясли страны бывшего СССР?

Хотя и в другой форме, в других обстоятельствах – но да, по сути можно так ее назвать, тем более что главной целью революции стало завоевание независимости.

В своей книге Вы утверждаете, что трагический финал венгерского восстания не был закономерен, что он явился результатом чрезмерных иллюзий и неспособности лидеров в трех столицах адекватно оценивать происходящее.

События могли пойти путем относительной либерализации режима, как это произошло в Польше. Но совпали многие факторы. В Москве после кончины Сталина шла жестокая борьба за власть. После ХХ съезда казалось, что в ней побеждают антисталинисты. Под воздействием этой тенденции в Венгрии сформировалось реформистское направление, которое в итоге и подготовило почву для революции.

Вести об эрозии строя в Венгрии активизировали московских твердолобых и ослабили позиции Хрущева, Микояна и их единомышленников. И хотя 30 октября президиум ЦК КПСС решил не вмешиваться вооруженным путем в ход венгерских событий, вскоре ряд обстоятельств, в том числе кровавые расправы с коммунистами в Будапеште, склонили чашу весов на сторону Молотова, Кагановича и поддержавшего их после некоторых колебаний Суслова. Главным для них было наведение порядка – какого бы то ни было, но порядка. Это была первая причина, побудившая Кремль к силовому решению.

Вторым фактором стали сообщения из соседних регионов советской империи, включая даже Украину, о нарастании недовольства и возможных выступлениях в студенческой среде. Появился страх, что «венгерский вирус» распространится на весь Восточный блок и сам Советский Союз. Все это вместе и придало новые силы кремлевским ортодоксам, кардинально изменило отношение в Москве к венгерской революции.

Иначе обстояло дело в Вашингтоне. Там были налицо симпатия, моральная поддержка, но не было готовности что-то делать. А потому ничего и не делалось. Кроме, разве что, роковых попыток «Свободной Европы» поддерживать в венграх иллюзорную надежду на обретение свободы. Роковых, потому что в тот момент было бы разумнее поддержать некое компромиссное полурешение, которое удовлетворило бы законные устремления венгерского народа, но и было бы приемлемым для советской империи.

В третьей столице – Будапеште Имре Надь оказался единственно приемлемой для восставших фигурой на политической арене, но в первые дни не решался взять на себя историческую миссию и направить события в разумное и реальное русло, которое было бы приемлемым и для восставших, и для разошедшегося во мнениях советского руководства. Потом вдруг принял и поддержал все радикальные требования.

Да, я и сегодня разделяю те законные требования: безраздельная независимость, вывод советских войск. Но одно дело считать их законными, а другое дело – верить в реальность этих требований в момент, когда десталинизация еще не пустила прочные корни. В той ситуации они не могли привести к успеху, поскольку выходили далеко за рамки того, к чему была готова Москва.

Через 11 лет после Ялтинских соглашений, разделивших Европу на сферы влияния, вероятно, и Москва, и Вашингтон лишь подтвердили таким образом свою верность этим договоренностям.

Это миф, ставший задним числом символом послевоенного устройства. Я читал тексты Ялтинских соглашений, и там ничего подобного нет. К тому моменту Красная Армия заняла весомую часть континента, и США, по сути, признали, что не хотят и не могут с этим ничего сделать. Ну а потом – где раньше, где позже – Сталин разными путями привел к власти в странах, где стояли советские войска, угодные себе режимы. Но в Ялте ни открыто, ни в секретных приложениях Сталин на это никаких полномочий не получал.

Вернемся к 1956 году. Каким Вы видите режим Кадара, который установился в Венгрии на долгие десятилетия после подавления восстания?

Отвечу, хотя это выходит за рамки этой моей книги. Первые годы после подавления революции кадаровский режим был, бесспорно, жестокой диктатурой. Сотни казненных, тысячи подвергнувшихся пыткам и надолго отправленных в тюремные застенки – все это не диктовалось необходимостью, только стремлением к реваншу. Такая реакция была бы если и не оправданной, то хотя бы объяснимой сразу после октябрьской революции, когда в стране еще активно действовали кучки повстанцев. Но в 1958 году казнь Имре Надя и его окружения стала уже просто кровавым преступлением. И хотя Москва в лице Хрущева согласилась на казни, инициатива исходила от Кадара, и я не могу простить ему эту расправу. Другое дело, и я это признаю, что с 1962 года в Венгрии была установлена наиболее мягкая, по сравнению с другими, форма диктатуры.

В отличие от Советского Союза, в Венгрии если человек не боролся активно со строем, он мог жить в свое удовольствие, не ходить строем, распевая «Интернационал», и даже рассказывать анекдоты про Кадара. Сам Кадар вывернул наоборот ленинскую формулировку, заявив: кто не против нас, тот с нами. Никакого сравнения со, скажем, ГДР или Чехословакией, где за анекдот о вожде можно было схлопотать пару лет тюрьмы. Словом, это была мягкая тирания.

А какой Вам видится нынешняя Венгрия? Образно говоря, ради этого ли Вы махали саблей пять десятилетий назад? Достойна ли нынешняя политическая элита наследия, полученного от ветеранов той венгерской революции?

Очевидно, что в Венгрии, как и в других восточноевропейских странах, сейчас прервался успешно протекавший переходный период, теряется стабильность, характеризовавшая страну последние полтора десятилетия, несмотря на поляризацию политических сил. На то есть две причины.

Во-первых, новый строй не оправдал повышенных ожиданий граждан. Вторая причина – резкие различия в доходах, сопутствующие капитализму по определению, но неприемлемые для многих. Недавняя вспышка насилия в Будапеште вновь показала, что страна расколота пополам непрерывной политической борьбой.

50 лет назад повстанцы представляли себе будущее общество более единым и сплоченным, более сконцентрированным на общенациональные ценности. Хотя сегодня в Венгрии налицо серьезные политические и экономические проблемы, это не революционная ситуация. Нельзя, чтобы будущее демократии определялось уличными манифестациями. Необходимо создать фундамент общественного согласия, с которого можно было бы развернуть намеченные коренные реформы.