Адрес: https://polit.ru/article/2006/10/29/fenetre/


29 октября 2006, 10:49

Окнище в Европищу

Событие

Вышла книжка. Франческо Альгаротти "Русские путешествия" (С. Петербург, "Крига", 2006). Снабженный предисловием и комментариями перевод с итальянского языка сочинения известного просветителя 18 века о путешествии в Россию, совершенном последним в 1739 году.

В памяти культурного русского имя этого человека возникает как составная часть следующей эмблемы, и ныне и присно присутствующей в любой русскоязычной аннотации "Путешествий": это тот самый Альгаротти, которого упомянул Пушкин в своих примечаниях к "Медному всаднику":

Альгаротти где-то сказал: "Petersbourg est la fenĕtre par laquelle la Russe regarde en Europe" ("Петербург – окно, через которое Россия смотрит в Европу")

Великий поэт, как известно, прокомментировал этим примечанием строки

Природой здесь нам суждено / В Европу прорубить окно, что позволило ему разделить в какой-то мере честь авторства самой знаменитой петербургской метафоры: Петербург– окно в Европу. За прошедшие два почти века сие крылатое выражение не преминуло обрасти бородой двусмысленности – на разные лады склонялась мысль о том, что мы доныне хаживаем в Европу через окно, а не в дверь, как нормальные люди. А также – про сквозняк от незакрытых форточек и т.д.

Интрига же состоит в том, что сам Альгаротти ничего такого не писал. Вернее – писал, но не совсем так. Он вообще писал не по-французски, а по-итальянски и ключевое слово в его сентенции – не finestra (окно, эквивалент французского  fenĕtre), а gran finestrone, т.е., согласно переводчику "Путешествий" М. Г. Талалаю, "большое окнище". Этим же словом обычно называют и дверь на балкон или на галерею – говоря иначе, Альгаротти имел в виду проем, в который можно не только смотреть, но и пройти при наличии такого желания. Пушкин, по всей видимости, оригинального итальянского текста не видел. Впрочем, общий смысл метафоры (Петербург – брешь в стене, отделяющей Россию от Европы) что называется, витал в воздухе со времен возникновения города – известны достаточно близкие образы в письмах тогдашних деятелей и даже в церковном искусстве начала 18 века (свидетельство Е. В. Анисимова).

Автор

Франческо Альгаротти родился в Венеции в 1712 году и умер в Пизе в 1764. Получил хорошее образование в Риме, затем в Болонском университете, где защитил диссертацию по ньютоновской оптике. Много путешествовал по Европе – вел знакомство с Вольтером, стал членом английской Королевской академии. Обширность и разнообразие литературного наследия Альгаротти подстать пестроте его круга общения. Здесь ученые и политики, поэты и аристократы, интимные партнеры обоего пола, среди которых – наследный принц, а затем король Пруссии Фридрих II Великий. Этот монарх надолго стал покровителем итальянского просветителя, его именем подписана эпитафия на мемориальной плите, венчающей могилу Альгаротти.

Впрочем, бестселлером Альгаротти, переведенным на многие европейские языки, стал его популяризаторский труд "Ньютонизм для дам или диалоги о свете" (1737). Любви к ньютоновской теории света и цвета просветитель не изменил и в последующие годы, выпустив 15 лет спустя более строгие "Диалоги об оптике Ньютона". Стоит сказать, что подобные занятия не были тогда столь уж невинными, как это кажется сегодня. Книги с изложением учения Ньютона неоднократно запрещались в разных странах церковными властями (русский перевод "Диалогов", сделанный Антиохом Кантемиром, также зарубила цензура). Приходилось издавать их с фальшивыми выходными данными – в тех же "Диалогах" в качестве места издания указан Неаполь вместо Милана.

Книга

"Русские путешествия" обязаны своим появлением довольно-таки случайному сцеплению обстоятельств. В 1739 году гостивший в Лондоне Альгаротти принял предложение составить компанию своему приятелю лорду Балтимору – посланцу Георга II Английского на свадьбу Анны Леопольдовны, племянницы русской императрицы Анны Иоанновны. Это была та самая Анна Леопольдовна, чей годовалый сын от этого брака с герцогом Брауншвейгским – Иоанн VI – будет в 1741 году свергнут с престола бравыми лейб-кампанцами Елизаветы Петровны. Как известно, этот Иоанн Антонович томился в заключении 23 года, прежде чем был в 1764 году, уже при Екатерине II, зарублен в ходе неудачной попытки освобождения В. Мировичем. Остальные же члены "брауншвейгского семейства" – родители и сестры царя-младенца –  также маялись в северной ссылке, однако большая их часть пережила Иоанна Антоновича. Понятно, что само их существование являлось если не проблемой, то уж во всяком случае постоянным  "гвоздем в голове" Елизаветы и двух следующих за ней русских монархов. Возможно, именно по этой причине о собственно свадьбе Анны Леопольдовны – официальной цели поездки Альгаротти  - в "Русских путешествиях" нет ни слова. И это при том, что в дневниках итальянца роскошнейшая свадьба описана в подробностях. Судя по всему, Альгаротти, имевший до последних своих дней виды на сотрудничество с русским двором, не желал дразнить царицу и ее вельмож. Впрочем, Е. В. Анисимов предположил и другую причину данного умолчания – свадьба Анны Леопольдовны и Антона Ульриха Брауншвейгского была детально описана другими очевидцами, и эти описания были достаточно хорошо известны во времена Альгаротти. Возможно, итальянец просто счел, что не в состоянии сказать ничего нового на данную тему. Но мы забежали вперед.

Итак, лорд Балтимор отправился в Петербург на собственном корабле "Августа". Альгаротти сопровождал его в плавании, в Петербурге и на обратной дороге, по ходу которой и произошла судьбоносная встреча просветителя с прусским кронпринцем Фридрихом. В продолжение всего путешествия Альгоротти, как и подобает ученому, вел подробный дневник. Именно эти записки, дополненные имевшимися тогда в наличии сочинениями о России других европейцев, и стали материалом для написанных в конце 50-х годов "Русских путешествий".

Характерна композиция книги Альгаротти. "Русские путешествия" согласно тогдашней моде имитируют эпистолярность – текст как бы состоит из 12 писем, отправленных автором двум адресатам, оба из которых реальные лица и были живы в момент путешествия, однако умерли прежде даты выхода книги из печати (1760 г.).

В этих письмах Альгаротти сообщает попутно некоторые сведения о деталях поездки (вплоть до погодных условий), однако большая их часть посвящена, разумеется, нашей стране. А если точнее – тем аспектам ее жизни, которые касаются взаимодействия России с европейскими государствами. Не случайно поэтому то обстоятельство, что начинаются письма, так сказать, "на дальних подступах" к русской земле: попав в порты Восточной Европы, автор осматривается вокруг в поисках следов существования России, пытаясь оценить загодя формы и интенсивность этого ее существования. Понятно также, какие именно следы он находит – это русское присутствие на море, русская торговля, а также следы русской внешнеполитической (читай: военной) деятельности. По большему счету, эти же материи интересуют итальянца и после – уже по прибытии в Петербург. Все прочее же – вопросы внутренней российской жизни, управления, метафизические сущности – интересуют его лишь постольку, поскольку имеют влияния на тот самый внешний круг деятельности государства. Это, кстати, составляет разительный контраст с полувымышленными невротическими мемуарами маркиза де Кюстина – другого европейского бисексуала, посетившего Россию ровно сто лет спустя. Впрочем, тогда и Россия стала другой – она словно бы сама выбирает себе описателя.

Здесь стоит отдать дань высокому интеллектуальному качеству наблюдений Альгаротти – за эффектными внешними проявлениями русских трансформаций начала 18 века он в состоянии разглядеть проблемы, даже довольно глубоко спрятанные. Вот, к примеру, кусок, посвященный любимому детищу Петра – военному флоту:

Но как только я начну славить русский флот, он мне скажет (я как будто уже слышу его голос) то, что не имеет права говорить Гордон: нация, не имеющая в достаточном количестве торговых судов, не может позволить себе иметь и воен­ные корабли – из-за нехватки рук, которые могут ими управлять. Как найти моряков в стране, корабли которой можно, так сказать, пере­считать по пальцам, где существует только три пакетбота с пятью­десятью человеками на каждом: два ходят из Кронштадта в Любек, один – в Данциг; как наложить в случае необходимости эмбарго? Когда у государя есть люди, он может быстро сделать из них солдат. Землепашца, крестьянина легко выучить маршировать, переносить жару, холод и трудности, повиноваться военным приказам; но не то с мо­ряками, которые, чтобы стать таковыми, должны расти сызмальст­ва как моряки, должны встречаться с непривычными препятствиями в море, с совсем иными вещами. Один проницательный человек сказал: морской флот – это единственное, что не может сделать самый великий госу­дарь.<…> Но зачем нужны эти огромные корабли в море, таком узком, где можно плыть только по середине, в полосе шириной несколько миль? Такова была преобладающая страсть Царя – иметь корабли, причем гигантские, иметь их и строить близ себя, где это наименее удобно. Осведомленные лица полагают, что адмиралтейство и ар­сенал следовало бы расположить не в Петербурге и Кронштадте, где они сейчас, а в Ревеле. В самом деле, там – соленая вода Балтики, и корабли бы жили дольше. Лед там не стоит так долго, как в Неве, а открытое море позволило бы им выходить в лучшие периоды самых подходящих времен года и с меньшим риском. Теперь же швед­ский флот достигает открытого моря на несколько недель ранее, нежели русский, – так голландские китобойцы опережают русских, осажденных льдами в архангельском порту и на Белом море. Но существует кое-что еще, утверждают знатоки. Даже когда река и крон­штадтский фарватер освобождаются ото льда, для выхода в море нужен восточный ветер, а в этих морях почти все лето владычествуют ветры западные. Прибавьте, что корабли, построенные в Петербурге, надобно затем препровождать в Кронштадт; это небезопасно и затруднительно. Между Петербургом и Петергофом, домом отдохновения Царя на Неве, река весьма мелка – менее восьми футов воды, и здесь не приходится ждать приливов, как на реках впадающих в Океан. Следовательно, корабли принуждены переме­щаться голландским манером: с доброй парой понтонов под низом, что дело вовсе не малое.

А вот наблюдение из области русского военного строительства – сферы, в которой, наверное, ярче прочего проявились петровские реформы: каждый пехотинец, наряду с вооружением, имеет шинель, вещь необходимую для мест­ного климата. Свернув ее, они ею обматываются со спины набок, как прежде носили перевязь шпаги. При необходимости они разматывают шинель и, закутавшись в нее, спят на льду, как на печке. Похоже, подобная экипировка оказалась в новинку для образованного европейца.

Или такая, например, картинка:

Во время армейских смотров внимательнейшим образом прове­ряется выправка каждого офицера. Все детали описаны в многочисленных томах, перевозимых с Канцелярией или с Воинской коллеги­ей; с ними справляются по любому случаю. Не последнее место в армейских буднях занимают писарские обозы, которые следуют за войском; среди подчиненных главного маршала, командующего ка­валерией, и первых лиц империи писари весьма многочисленны. В общем, в этой деспотической империи подлежит описанию каждая малость. Похоже, что русские, начав писать позже других европей­ских народов, желают наверстать упущенное.

К подобной писанине с трудом привыкают иностранцы, в пер­вую очередь – военные, более привыкшие держать в руках шпагу, нежели перо. Но приходится сохранять хладнокровие. И тех, кото­рым нужно его сохранять, – немало. В армии насчитываются тысячи иностранных офицеров, преимущественно немцев. Из их массы ярко выделяются четверо: Левендаль, Кейт, Ласси и Миних; двое последних сейчас ведут победоносные русские войска. Деятельности фельдмаршала Б. Х. Миниха, кстати сказать, дана в письмах Альгаротти гораздо более взвешенная оценка, чем в большинстве современных исторических сочинений…

Без сомнения, лучшее, что есть в книге – это ее пафос. Кристально-выверенный пафос эпохи Просвещения: исполненный веры в безграничный прогресс, основанный на способности человека все понять и во всем разобраться. 

Это позитивный пафос. Его переполняет радость, что мир стал шире – семья цивилизованных народов пополнилась новым членом, благодаря чему и дальние восточные империи – Персия, Китай – становятся не столь уж дальними и недоступными пониманию. И, бог знает, может быть с годами подвергнутся преобразованиям, аналогичным русским…

Русское издание

Переводы отдельные писем, составляющие книгу, публиковались  в российской периодике начиная с середины восьмидесятых, однако целиком "Русские путешествия" выпущены на нашем языке впервые.

Собственно письма предваряет предисловие переводчика-публикатора с необходимой информацией о личности автора, истории его русского путешествия, судьбе книги и т.д. Каждое из двенадцати писем сопровождается необходимыми реальными и персональными комментариями, сделанными тем же М. Г. Талалаем.

В целом все исполнено на вполне пристойном уровне, хотя некоторых ошибок  и неточностей избежать не удалось.

Так, среди комментариев к 8 письму значится:

Большинство французских гугенотов после Нантского эдикта 1685 года, ущемившего их права, эмигрировали в Пруссию, а также в Голландию.

Знаменитый Нантский эдикт Генриха IV, изданный в 1598 году как раз гарантировал права гугенотов. В 1685 же году Людовик XIV отменил этот акт своего деда, что и вызвало упомянутую эмиграцию.

А после письма 5, в котором речь идет, в частности о фельдмаршале П. П. Ласси, написано:

В 1704 году у Бленхайма на Рейне австрийские войска под командованием князя Евгения Савойского в союзе с русскими разбили французскую армию.

Одно из важнейших сражений "Войны за Испанское Наследство" – битва при Бленхайме –действительно имело место в 1704 году. В ней имперско-английские войска под командованием герцога Мальборо и князя (лучше все же – принца) Евгения Савойского разбили французов. Но вот русские в этом сражении, да и вообще в той войне, слава богу, не участвовали вовсе. Тем более, под командованием П. П. Ласси, которого лишь в 1705 года "пожаловали майором". И все же с Евгением Савойским Ласси взаимодействовал на Рейне – однако уже в 1735 году, в ходе "Войны за Польское Наследство". Впрочем, сразиться с французами корпусу Ласси тогда тоже не довелось.

Есть погрешности и в ономастике. Так, редактору и корректору, по всей видимости, никак не дается название персидской области Мазендеран (стр. 148 и др.). Фамилия O'Gilvie в русской традиции звучит как Огилви, а не О'Джилви (стр. 92) – причем, это относится не только к петровскому фельдмаршалу, но и к ряду нынешних знаменитостей. Аналогичным образом, по-русски принято писать Аугсбург, а не Аусбург(стр. 141), Мазовия, а не Масовия (стр. 125) и т.д. Можно сделать скидку на фонетику и написание оригинального текста, но в комментариях стоит все же давать современные общепринятые формы.

Переводчик-публикатор

Случайно ли, что подарил русскому читателю "Путешествия" Альгаротти человек, чья жизненная стезя в какой-то мере напоминает таковую знаменитого итальянца. Или точнее –  является проекцией, отражением ее на современные обстоятельства. Бывший петербуржец, а ныне – житель неаполитанских окрестностей, Михаил Григорьевич Талалай приобрел известность в конце восьмидесятых как наиболее значительный специалист по петербургской топонимике. В этом качестве он консультировал группу "Спасение" и другие общественные движения, противостоявшие "бульдозерной реконструкции" исторического центра города, затеянной тогдашними властями. (Теперешним же в этом никто не противостоит – несмотря на то, что  лидер того "Спасения" Алексей Ковалев ныне заседает в городском парламенте.) После 1990 года, когда власть переменилась, Талалай стал членом городской топонимической комиссии. Именно на базе его разработок была проведена первая, самая значительная кампания по возвращению Питеру досоветских наименований.

С середины девяностых Михаил живет в Италии – сперва во Флоренции, затем на юге страны. За прошедшие годы по заказу четырех крупных, специализированных итальянских издательств его трудами переведены на русский язык десятки путеводителей по туристическим городам Италии и Европы. (Это именно те красивые книжки, продублированные на дюжине основных языков, что встречаются нам в каждом киоске в каждой туристической мекке Старого Света.)

Помимо этого, Талалай занимался изысканиями, посвященными русской эмиграции в Италии, истории православной церкви в Италии, русским кладбищам в этой стране и т.д.

Много путешествовал, впечатления от поездок стали материалом для его журналистских работ – в российских газетах и на "Радио Свобода". Защитил диссертацию в Институте Всеобщей Истории РАН, издал несколько книг, перевел на русский испанскую детскую сказку…

Можно ли такого человека назвать современным просветителем? Наверное, можно.