Лев Усыскин: Первая заслуга Петра Толстого

13 апреля 1702 года (по новому стилю) Петром Первым был подписан указ об отправке в Турецкую империю очередного посольства, третьего по счету с начала самостоятельного правления монарха. Полномочным послом на этот раз был назначен Петр Андреевич Толстой – пятидесятисемилетний, не слишком знатный и не слишком обласканный Петром, ничем себя особенно не проявивший чиновник Посольского приказа – тогдашнего МИДа России. В статусном отношении (т.е. по степени знатности и занимаемой должности) Толстой заметно уступал двум своим предшественникам: главе Посольского приказа Е.И. Украинцеву, подписавшему мирный договор с султаном 1700 года, и Д.М. Голицыну, приезжавшему в 1701 году в связи с его ратификацией. Мирный договор, как уже сказано, был к этому времени подписан и ратифицирован, граница в основном делимитирована, торговля между двумя странам шла своим чередом. Тем не менее, данное посольство претендовало на нечто большее, чем предыдущие два – ибо П.А. Толстой посылался к султану "до царского указу", т.е. бессрочно. Иначе говоря, Толстому предстояло возглавить в Турции постоянную дипломатическую миссию – первую в истории отношений двух стран. Причем согласие принимающей стороны на то, что миссия станет именно постоянной, предстояло получить уже на месте, явочным порядком.

Главной целью посольства было поддержание мира с Турцией – мира любой ценой, пусть даже (как значилось в секретных инструкциях Петра) ценой потери завоеванного в последней войне – приднепровских крепостей и выхода к Азовскому морю в Азове, а также вновь возведенной крепости Таганрог и всех кораблей воронежской постройки. Мир был нужен для… войны. Которую Петру не терпелось развязать на Севере, и за которую царь готов был заплатить обесцениванием немалых людских и материальных затрат прошедшей войны на Юге.

Второй по важности целью посольства было обеспечение русского мореплавания на Черном море. В порядке предпочтения, эти чаяния выглядели так:

1. добиться согласия на плавание русских военных кораблей в Черном море

2. если нет, то добиться аналогичного согласия для русских купеческих кораблей

3. или, по крайней мере, позволения русским купцам возить товары по морю на кораблях, принадлежащих подданным султана, а не по суше исключительно, как позволялось до того

Был еще ряд иных, второстепенных задач, из которой стоит, все-таки, выделить сбор всевозможных сведений о стране пребывания, ее обычаях, элите, морских и сухопутных силах, политической системе, настроениях населения и т.д. Обычная, по сути, разведка, и посейчас осуществляемая под любой дипломатической крышей.

Миссия подобной сложности, да еще в стране далекой, неизведанной, иноверческой, с крутыми (даже в сравнении с Россией!) нравами едва ли выглядела слишком уж привлекательной для немолодого и не слишком здорового человека. Тем не менее, он, по русскому обычаю, не стал от службы отпрашиваться – хотя едва ли предполагал тогда, что продлится его посольство долгие 12 лет, значительную часть которых придется провести в тюремных или близких к тюремным условиях. Впрочем, умереть Петру Андреевичу предстояло лишь через пятнадцать лет после триумфального возвращения из Стамбула – в холодном и сыром каменном мешке соловецкой тюрьмы, превосходящей, надо думать, в своей негостеприимности константинопольский Семибашенный Замок.

Что же это был за человек, и почему именно его послал в Турцию Петр Великий, обладавший, как известно, изумительным кадровым чутьем? Думается, что причиной тому стало уникальное сочетание трех разных, хотя и взаимосвязанных, свойств толстовской личности: рьяной воли, любознательного ума и неизводимого чувства собственной ущербности. В самом деле, Петр Андреевич происходил из того слоя московского дворянства, который, в принципе, не исключал вознесения своих представителей в верхи власти. Именно эти круги поставляли приближенных к трону в царствование Алексея Михайловича и, особенно, Федора Алексеевича. Петр Андреевич мог бы стать одним из таких баловней случая, он даже являлся родней Милославским, т.е. дому первой жены царя Алексея и, соответственно, матери царя Федора – Марии Милославской. Однако, несмотря на это, случай так и не возник толком. Сперва Милославских оттерли от трона Языковы и Лихачевы, затем наступил знаменательный август 1689 года, когда царевна Софья и вся группировка Милославских были извергнуты из власти сторонниками Петра. По счастью, волна тогдашних репрессий обошла Толстого стороной, хотя тот вроде бы замазался по полной: довольно активно выступал на стороне противников Петра во время "Хованщины", пользовался благорасположением Василия Голицына…

В 1694 году он был воеводой в довольно захолустном Устюге, где пушечной пальбой встречал Петра, направляющегося в Архангельск. Возможно, именно эта встреча укрепила Петра Андреевича в решимости добиться милости царя невзирая на подпорченную биографию – добиться, чего бы это ни стоило.

Наверное, Толстого можно считать прототипом крайне распространенного позднее, в сталинские времена, типа людей. Тех, чье самоощущение базируется на чувстве априорной вины перед властью – своего рода первородного греха, по причине неверного поступка либо "неправильного" происхождения или подвергшегося репрессиям родственника. Каждый из этих людей ощущает себя словно бы отчасти заложником. И потребность в гиперкомпенсации заставляет их порой совершать подвиги – и, совершая эти подвиги, перешагивать через любые этические препятствия. Вот, скажем, знаменитый отрывок из письма Толстого-посла, писанного в апреле 1705 года канцлеру Головину – своему непосредственному начальнику, однако явно предназначенного для царских глаз: "У меня уже было такое дело <…> молодой подьячий Тимофей, познакомившись с турками, вздумал обусурманиться; Бог мне помог об этом сведать. Я призвал его тайно и начал ему говорить, а он мне прямо объявил, что хочет обусурманиться; я его запер в своей спальне до ночи, ночью он выпил рюмку вина и скоро умер; так его Бог сохранил от такой беды!" Трудно сказать, что там произошло в действительности – как-то не верится в такое простодушие подьячего Тимофея, решившего уйти к туркам и давшего себя отравить. Позднее недругами Толстого распространялась версия о том, что несчастный Тимофей имел намерение донести в Москву о присвоении Толстым средств из посольской казны (предназначенных на взятки турецким должностным лицам, а потому не подлежащим серьезному учету). В это, впрочем, тоже верится не сильно. Однако, важнее, на наш взгляд, не то, как было на самом деле, а то, как Петр Андреевич счел нужным выставить себя в этой истории. Человеком, способным на собственноручное душегубство, "если прикажут". Петр Великий вполне оценил данную презентацию – именно Толстому в 1718 году было поручено доставить в Россию царевича Алексея, Толстой же вел над ним и его конфидентами пыточное следствие, по завершении которого на постоянной основе возглавил Тайную канцелярию: ведомство, к которому от Преображенского приказа перешли функции русской политической полиции.

Однако, одного рвения для посольской миссии было, конечно же, недостаточно. Петр Андреевич, помимо желания выслужиться любой ценой, обладал и соответствующими возможностями, ибо был не только умен ("голова, ты, голова – не была бы так умна, давно бы тебя отсек" – скажет про него позднее царь в весьма пикантной ситуации), но и достаточно образован. В 1697 году, будучи 52 лет от роду и имея внуков, Толстой в ряду прочих петровых недорослей отправился за границу "овладевать науками и приобретать навыки кораблевождения". Два года закордонного обучения прошли главным образом в Италии, где Петр Андреевич выучил местный язык (возраст!) и, наверное, все-таки, обрел какие-то навыки в морском деле – по крайней мере, в 1699 году, в ходе подготовки отправляемого морем в Стамбул посольства Е. Украинцева, царь устроил ему и другим, таким как он, своего рода практический экзамен. Впрочем, больше практическим мореплаванием Толстому заниматься не пришлось – полученных же знаний вполне хватило для ведения квалифицированного дипломатического диалога на соответствующие темы.

Помимо морских впечатлений, Толстой в Италии получал и массу иных прочих – понуждаемый собственным любопытством, он не жалел времени на изучение того, что мы сейчас называем "структурами повседневности". Причем впечатления и наблюдения аккуратно фиксировались в походном дневнике: родоначальник многочисленных Толстых-писателей сам обладал несомненным литературным даром и, кроме того, имел явную склонность к этому занятию. Что оказалось как нельзя кстати во время стамбульского посольства – помимо "статейных списков" (официального дневника-отчета) посол русского царя, в полном соответствии со своим разведзаданием, стал автором целого ряда интереснейших заметок о стране пребывания. В значительной степени они были написаны по чужим рассказам: самого посла янычары большую часть времени старались не выпускать с посольского двора. Здесь проявляется попутно и еще один талант Петра Андреевича – коммуникабельность, способность заводить полезные связи, обретать эффективных и деятельных сотрудников. Целая плеяда ярких помощников обеспечивала Толстого информацией (в том числе и конфиденциальной), а также необходимыми контактами. Без таких контактов выполнение возложенной миссии было бы просто невозможно в политическом мире Османской империи, где за время посольства Толстого сменилось два султана и с полдюжины визирей (премьер-министров), с каждым из которых приходилось практически заново начинать по-восточному неспешные переговоры. Добавим, что некоторые из стамбульских сотрудников Толстого переехали потом в Россию и оставили самостоятельный след в нашей истории: к таковым следует отнести не только Савву Рагузинского, купца и дипломата, но и того самого "арапа Петра Великого"…

Теперь скажем несколько слов о самой дипломатической миссии Толстого, о ее ходе. Началось все предельно тяжело: турки приняли крайне настороженно и, после официальной султанской аудиенции, намекнули, что русским послам пора-де уже возвращаться на родину. Мир заключен, торговля идет, о чем еще разговаривать? Ни о каком постоянном представительстве они и слышать не желали. В ответ Толстой предъявил свою повестку дня: тот самый вопрос о черноморском судоходстве, требования разрешения ряда частных коммерческих конфликтов, вопрос о гарантиях ненападения Крымского хана… Турки вынуждены были уйти в обсуждение предъявленного – и в этом обсуждении (небезрезультатном, впрочем) прошли годы. Пока, наконец, османы не привыкли к мысли, что русский посол теперь всегда рядом.

Что касается черноморского мореплавания – то здесь, встретив у турок категорический отказ, Толстой также решил действовать явочным порядком. Его стараниями из Стамбула в Азов было направлено несколько кораблей с товарами Рагузинского и дипломатическим имуществом. Наверное, успех в конце концов был бы достигнут – но не хватило времени: к 1710 году русско-турецкие отношения вновь обострились и переросли в войну. В заслугу же Толстому можно поставить то, что война началась уже после Полтавы – и практически никак не повлияла на ход боевых действий со Швецией. А ведь могло быть иначе – Россия и Турция, относившиеся друг к другу в последние годы XVIII века с крайней степенью подозрительности, не раз оказывались на грани конфликта. И именно Толстому удавалось внести успокоение – невзирая на противоборство и провокации шведской и французской дипломатии.