Несколько слов о нынешней ситуации в гуманитарных науках

«Полит.ру» публикует полную стенограмму семинара Семинара о стратегиях развития фундаментальной науки в России, прошедшего 26 декабря 2006 г. в МГУ. Его организаторами выступили ф-т биоинженерии и биоинформатики и проект Scientific.ru. Центральными проблемами, заявленными для обсуждения на семинаре, были: «Мировой уровень в науке: излишняя роскошь или ресурс развития страны? Технологии создания "точек роста": гранты? элитные центры? Как решить проблему воспроизводства научно-образовательных кадров?» На семинаре с докладами и сообщениями выступили зав. каф. Химической физики в Imperial College London, А. А. Корнышев, и авторы ряда предложений по реформированию науки в России, опубликованных в последние годы: А. В. Соболев, А. К. Казанский, Г. А. Цирлина, М. В. Фейгельман; один из основателей Scientific.ru и ведущий проекта Индекс цитирования российских ученых Б. Е. Штерн; бывший министр науки Б. Г. Салтыков; известный лингвист Р. М. Фрумкина; председатель Совета профсоюза работников РАН В. Ф. Вдовин. Семинар вел М. С. Гельфанд.

Михаил Гельфанд (МГ). Ревекка Марковна Фрумкина, единственный гуманитарий из присутствующих, доктор филологических наук. Если в естественных науках еще как-то удается придумать объективные критерии, то что делать в гуманитарных науках совсем не понятно, и Ревекка Марковна попробует это сейчас обсудить.

Ревекка Фрумкина (РФ). Я хочу сказать, что я работаю в Институте языкознания Академии наук, но в данном случае я не представляю ни этот институт, ни Академию, ни какое-либо управление, ни какой-либо фонд, ничего вообще. Кроме того. Я перешагнула барьер, потому что мне не только за 60, но даже и за 70. Однако я вполне активно функционирую, получаю от этого большое удовольствие и, судя по тому, что одни печатают, а другие читают, все в порядке. Я, честно говоря, не имею предложений и не хотела бы ваш слух утруждать ламентациями по поводу состояния вопроса, я только не знаю, в какой мере вас интересует ситуация в гуманитарных науках.

Из зала. Интересует.

РФ. Хорошо, я скажу о том.что наблюдаю как участник. Эта ситуация в каком-то смысле хороша, а в каком-то – абсолютно плачевна. Плачевна в том смысле, что как массовое явление гуманитарных наук просто нет. Если нет библиотек, если в журналах, даже исторических, печатают бог знает что, если взяткоемкость диссертаций растет невероятно, если у одного человека 30 студентов пишут курсовые работы, что просто невозможно: один человек не может одновременно обслужить 30 курсовых работ – .и это происходит на каждом шагу. А студенты, которые ходят на лекции моей бывшей ученицы , там же пьют кофе и просят, чтобы им лекцию диктовали. Вещи, которые обсуждаются, не какие-нибудь заоблачные, а вполне обыкновенные, практические, и, вообще говоря, предполагается, что люди, которые это слушают, уже более-менее все это знают, и должны получить только какую-то систематизацию. А они говорят: «Ой, простите, вы очень быстро рассказываете, мы так не можем!». Эта ситуация довольно стандартна, и это происходит в массовом порядке.

Однако есть некоторые очаги, и их довольно много, где люди либо довольствуются малым, либо имеют какие-то другие источники дохода, и есть довольно много таких людей между, скажем, 35 и 55 годами, которые делают массу интересных вещей, они ездят, печатаются, собираются, и существуют в нашем и западном пространстве одновременно. И получается, что все выглядит прилично, если смотреть с той точки зрения, что все примерно то же самое делается на Западе. Но если к этим же работам применить несколько другие мерки и подумать, что у нас была Тартусская школа, русский формализм т.д., то тогда оказывается, что все совсем не так уж красиво. Потому что Тартусская школа и русский формализм существовали параллельно и независимо от Запада, а сейчас мы имеем неплохо сделанное, и часто даже очень хорошо написанное, следование западному мейнстриму без прорывов. Где резоны?

Один состоит в том, что в гуманитарии бывает прорыв науки в целом, но практически не случается чисто индивидуальных прорывов, открытий на фоне общего запустения.. Вот был взлет в языкознании, в котором и я участвовала в силу возраста и просто потому что в это время мы все вместе начинали. Это было сказочно и иногда даже просто смешно: мы написали книжку, вполне, впрочем, обычную для того времени, которую тут же перевели на другие языки, сразу же приехали сотрудники RAND Corporation, одна из наших девочек убежала, потому что она работала в институте Келдыша и никак не могла быть сфотографированной из-за своей секретности. Такие взлеты не могут быть всегда, это может длиться семь, десять лет, оно кончается. Потом была школа семиотики, замечательная Тартусская школа, это тоже может длиться, ну, 20 лет.

Была и есть замечательная школа медиевистики. Ушли Гуревич и Бессмертный, осталось несколько, действительно, очень сильных сотрудников, у которых практически нет учеников по понятным причинам. И это опустошение происходит повсеместно. Если говорить о том, что можно сделать, я думаю, что можно и необходимо было бы восстановить библиотеки. Потому что гуманитарии без библиотеки жить не могут. Интернет дает справки, фундаментального знания он не дает. Иногда что-то можно получить, но это не систематизировано и полагаться на это нельзя.

Еще на моей памяти Ленинка выдавала докторам наук книги на абонемент на дом. И я, лежа в больнице, по доверенности получала их. Помню стандартную картину которая повторялась каждый лень: врач, проходя мимо меня, всегда останавливался и говорил: «Умираешь ведь. Ну что ты делаешь?». Попробуйте получить в Ленинке книгу, не домой, а хотя бы просто так. Оставьте требование за день и т.д. Конечно, за того, кто от этого не зависит, можно не переживать. Sapienti sat. Но зависимость от этого фантастическая. Математикам, если им нужно, могут прислать через Интернет статью, маленький оттиск и т.д. Здесь вам нужны большие тома, справочники, своды, что-нибудь, изданное в XIX веке каким-нибудь немецким университетом. Где вы это возьмете? В библиотеке. А все наши публичные библиотеки находятся в исключительно плачевном состоянии.

С моей точки зрения, возникает очень интересная смесь науки и коммерции. Примером может служить, казалось бы, вполне почтенное место, Смольный институт свободных наук и искусств. Там все замечательно, но продукция печатная, которую он производит… Я очень редко рецензировала их, потому что ненавижу писать плохие рецензии. Я имею в виду не внутренние рецензии, а те, которые появляются в журналах. Это просто неинтересно. Почему это печатают? Потому что нет ничего лучше.

Второй вопрос, на который я, безусловно, могу ответить убедительно: уехавшие не вернутся. С этим можно только примириться. Они поменяли специальности или приспособились к западным интересам, к тому, что там считается наукой или к тому, что там считается наукой о нас, там это все еще модно. Или к тому, что там считается передовым краем. Это достаточно забавно, потому что то, что в гуманитарии считается там передовым краем, у нас либо уже было, либо это не очень интересно. Дело же в том, что у нас можно по пальцам пересчитать крупных ученых, но они, действительно, невероятно высокого уровня.

У нас был один крупный византолог, и он был один. За последние годы у нас было, скажем, три крупных медиевиста, у которых у всех мировые имена, несколько крупных литературоведов, у которых тоже у каждого мировое имя.

Поезжайте в Штаты, там вам напишут большой список людей почтенных, преподающих в университетах в разных городах. Вроде бы там все обстоит куда лучше. Какие-то новые школы, направления… А потом привозят образцовую книгу Хайдена Уайта, с которой связан так называемый «лингвистический поворот» на рецензирование, для того, чтобы эту рецензию опубликовали, скажем, «Отечественные записки» (Это гуманитарный журнал с широким профилем). И вот я смотрю на него и думаю: «Где же то величие, с которым 25 лет назад был произведен такой переворот? Ну хорошо, это было давно, но ведь это было и на моей памяти, я помню, что было 25 лет назад! В чем-то же это величие должно было заключаться!»

Нет там такого ничего, это просто мода. И то, что у нас будет пиком, там будет просто модой. Мне кажется, это происходит от массовости. Вот, скажем, нынче во Франции есть несколько достойных научных институций, есть много очень интересных работ. Но я не могу сказать, что это что-то невероятное, о чем мы не могли бы и мечтать. Никаких переворотов, научных революций, никаких новых парадигм, ничего этого нет. Но есть общая культура, и она очень влияет на ту перспективу, которая открывается с этих позиций. И вот это та точка, на которой я предлагаю зацепиться.

Пусть они сейчас пишут неизвестно что или что-то очень среднее, и это все не очень интересно, но те, кто сейчас учится там, на этом вырастут, а те, кто учатся здесь, вырастут не очень понятно на чем. На нашем горьком опыте? Я не считаю этот опыт достойным подражания, разве что упрямство, упорство, готовность работать за грошовую зарплату и писать, несмотря ни на что.

МГ. Вопросы?

Из зала. У меня есть один очень простой вопрос: количество молодых исследователей достаточно для того, чтобы через 10 лет вырастить столько же научных работников, сколько есть сейчас?

РФ. Не думаю. То, что я наблюдаю, это падение уровня , причем часто совершенно катастрофическое. Ничто не мешает такому падению, вот что плохо. Нет ни репутации, ни какого-то страха разоблачения. Я оказываюсь порой в очень неприятном положении, когда ко мне приходят молодые люди, которые подают мне работу как аспирантскую, и мне приходится говорить им: «До свидания, идите домой, это вообще не работа». И самой противно, и им неприятно. Но их так учили, они к этому привыкли. Люди приезжают с периферии, и они сразу хотят чего-то, причем безо всякой подготовки.

Из зала. Имеет ли какой-нибудь смысл применять формальные критерии в гуманитарных науках?

РФ. Вы знаете, я умею это делать, но это не имеет смысла. По объективным причинам. Потому что в точных, естественных науках все-таки есть какой-то Гамбургский счет. Я уже не говорю о науках, в которых есть доказательства. В гуманитарных науках такого счета нет и не может быть, потому что нет доказательности, а есть только убедительность. Как сказал покойный М.Л. Гаспаров, есть «соисследователи и противоисследователи», а должны бы были быть научные оппоненты и поддерживающие тебя люди. И это устроено так, что всякое формальное исчисление бывает неудачным.

Огромную роль играет мода. Когда-то на почтенном сборище, уже не помню, когда и где это было, мною был сделан совершенно хулиганский доклад о том, какими бывают ссылки. Классификация ссылок. Ко всему прочему, тогда был подъем семиотики, писали что угодно и про что угодно, и ссылка могла иметь вид,, напоминающий нечто наподобие «как сказал Аверинцев, Волга впадает…» Вот этого очень много было, и это неизбежно.

Есть и такие странные феномены. Я не знаю, знакомо ли кому-то из здесь присутствующих имя Ольги Михайловны Фрейденберг. На нее тоже в свое время была очень крупная мода. Это была ленинградская исследовательница, и самое поразительное, из того, что она оставила, это мемуары. Это вещь, совершенно уникальная, они полностью так и не изданы, по крайней мере, здесь, потому что это несколько томов, которые должны быть полностью откомментированы. А издание ее собственных трудов вышло в 1976 году тщанием Н. В. Брагинской, положившей на это полжизни. Я не могу судить об этом, поскольку я не специалист, а античность – вообще очень специфическая область, но покойный М.Л. Гаспаров, который, будучи профессионалом, это все, конечно, знал, написал Брагинской ( в частном письме, но оно опубликовано), что жалеет, что Фрейденберг, будучи творческим человеком, не ваяла статуй и не писала симфоний. Потому что вот где не самом деле лежало ее призвание, а ее тексты не проходят по рангу науки.

Если я принесу текст с подобными оценками работ О.М.Фрейденберг в «Новое литературное обозрение», то одни почешут в затылке, другие скажут, что я сошла с ума, а третьи скажут, что, слава богу, что здесь нет Брагинской, а то она бы вас сию минуту задушила.

Из-за специфики науки объективные оценки в гуманитарии очень затруднены. Где –то понятно более или менее: там, где есть более или менее проработанные критерии. Но эти локусы самые неинтересные, потому что они давно проработаны, они вошли в школьные грамматики. Я, конечно, огрубляю, но примерно это так.

Из зала. Сталкивались ли вы с тем, что у нас все-таки разные критерии научной работы по сравнению, скажем, с западными литературоведами. Например, статья, которая признается научной здесь, там не признается. Или, наоборот, какая-нибудь западная статья не будет признана ученым советом и будет сказано, что это эссеистика, что это не наука. Статья по физике же всегда одинаковая.

РФ. Здесь все зависит от автора. Вот, например, Андрей Леонидович Зорин, которого я очень люблю и всегда с удовольствием читаю, все, что ни напишет, все хорошо и замечательно. Но человек, который это прочитает, может сказать: да, это очень правдоподобно, но и обратное тоже правдоподобно. И, если бы это был не Зорин, то обратное, быть может, взяло бы верх.

Из зала. И этого не признали бы как научную работу?

РФ. Это могло бы считаться претензией на научную работу, в которой нет должного научного обоснования. Убедительность – вещь весьма субъективная.