19 марта 2024, вторник, 05:40
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

25 декабря 2007, 18:33

Перехваченные письма

В издательстве ОГИ вышла книга Анатолия Вишневского "Перехваченные письма".

Перехваченные письма — это XX век глазами трех поколений семьи из старинного дворянского рода Татищевых и их окружения. Автор высвечивает две яркие фигуры артистического мира русского зарубежья — поэта Бориса Поплавского и художника Иды Карской.

Составленный из подлинных документов эпохи, роман отражает эмоциональный и духовный опыт людей, прошедших через войны, революцию, эмиграцию, политические преследования, диссидентское движение.

Книга иллюстрирована фотографиями главных персонажей

 

Глава 2
ДВОРЯНСКИЕ ГНЕЗДА

Из воспоминаний Ирины Голицыной

В ночь с 3 на 4 сентября 1923 года я была арестована и помещена в тюрьму ГПУ на Лубянке.

Дело было так. Уже за полночь раздался громкий стук в дверь с черного хода. Кто-то открыл, и вошли три или четыре сотрудника ГПУ. Даже не постучав, они вломились в нашу комнату, первую по коридору, как раз в тот момент, когда я начала раздеваться. На листочке, который один из них держал в руке, было написано мое имя. Увидав меня, они, кажется, удивились — я выглядела такой маленькой — подумали, не ошибка ли это, и стали спрашивать, сколько мне лет и нет ли в доме кого-либо другого с таким же именем. Но узнав, что мне 23 года, приказали собираться.

Тогда мне казалось, что заключение сделает из меня героиню, и я надеялась не упустить случай сказать им все, что я о них думаю. Возможность представилась мне очень скоро, во время первого допроса.

Меня спросили, как я отношусь к Советскому Союзу.

— Знать о нем ничего не желаю, пока ваше презренное правительство находится у власти, — ответила я. А на вопрос, хотела ли бы я сменить правительство, сказала, что вовсе и не считаю его правительством, а шайкой бандитов, захвативших власть.

— И что бы вы сделали с ними, будь ваша воля?

— Повесила бы многих их них на ближайшем фонаре.

— Отлично, — произнес следователь с холодной улыбкой. — Все это будет записано, и мы продолжим следствие, как и положено...

Он приказал меня увести, и я вернулась в камеру. Она была переполнена. Те, кто прибыл раньше, сидели на широкой деревянной скамье, она же ночью служила им постелью. Остальные спали на полу на своих пальто. Я тоже расположилась на полу, возле пожилой дамы, которая с большим сочувствием относилась ко мне, и пересказала ей свой разговор со следователем. Она печально покачала головой.

— Не надо было так отвечать, — сказала она. — Вам от этого будет только хуже. Они прекрасно знают, что мы о них думаем, но добавят к вашему приговору за то, что вы говорите об этом открыто.

Камера предварительного заключения была довольно жутким местом. Для того количества людей, которое в нее набилось, она была чересчур мала. Спать на полу было неудобно, дышать нечем. Кормили дважды в день. Еда состояла из так называемого супа — жижицы из картофеля с несколькими плавающими в ней листиками капусты. Еще давали кусочек черного хлеба и немного кипятку вместо чая.

Состав заключенных все время менялся — одних переводили в обычные камеры, на их место приходили другие. Вскоре перевели в обычную камеру и меня. В ней нас было только четверо, и у каждого была постель — не слишком мягкая, но все-таки постель. Ежедневно всем выдавали по двенадцать папирос. Еда была немного получше: суп не такой жидкий, и добавилось второе блюдо — каша-размазня, а иногда, ко всеобщему восторгу, картофельное пюре. Дважды в день мы могли пойти помыться, но параша — большое ведро — была в камере. Мы по очереди выносили ее каждый вечер перед сном.

Мне не пришлось долго ждать новой встречи с моим инквизитором. Было уже сильно за полночь, когда с шумом отворилась дверь и грубый голос прокричал:

— Татищева, на допрос — живо!

— Как вам понравилось ваше новое жилище? — с улыбкой спросил меня следователь. — Я хотел, чтобы вы чувствовали себя более комфортабельно, хотя, конечно, больше всего я был бы рад, если бы мог отпустить вас на свободу. Но, к сожалению, есть некоторые проблемы, и чем скорее мы их разрешим, тем будет лучше.

Я долго не могла понять, куда он ведет, но, наконец, до меня дошло. Мы решили втроем — Катя, Мара и я, — не искать работу в обычном советском учреждении, после работы в АРА это казалось нам слишком скучным. И мы попробовали поступить в одну иностранную фирму. Но когда мы пришли туда устраиваться на работу переводчиками, нас попросили представить рекомендации трех ответственных коммунистов и дали адрес одного из них. Он принял нас очень любезно, задал несколько вопросов и пообещал подписать рекомендации, если мы позвоним ему через несколько дней. В тот же вечер меня арестовали.

— Что же плохого в нашем желании поступить в учреждение, где мы можем применить наше знание иностранных языков?

— Ничего плохого, если бы только вы хотели быть полезными своей стране и своему народу, — гласил ответ. — В вашем случае, боюсь, дело обстоит совсем иначе. Вы не желали работать в советских учреждениях, куда можно без труда устроиться, а искали чего-то более возбуждающего, хотели быть в окружении иностранцев. И чтобы добиться этого, вы нашли нашего товарища, который мог бы дать вам необходимую рекомендацию, и намеревались предложить ему за это большую сумму денег и десять пуховых платков.

Я сказала, что мы никогда не давали взяток и что ни о чем подобном не было и речи.

— Ну что ж, — последовал ответ. — Раз вы упрямитесь и не признаете своей вины, я не отвечаю за последствия. Вы совершили серьезное преступление, но если вы во всем сознаетесь, что-то можно будет сделать, учитывая, что вы, вероятно, не ведали, что творите, и что вы так молоды и, я бы добавил, так наивны для своего возраста. Сейчас вам лучше вернуться в камеру и обдумать свое положение. У вас будет достаточно времени.

С тех пор меня время от времени снова приводили к следователю, он задавал те же самые вопросы, и я снова повторяла, что никогда никому не давала и не пыталась дать никаких взяток. Иногда меня допрашивал другой следователь. Он прикидывался очень вежливым, говорил, что восхищается моим поведением, что я для него — копия онегинской Татьяны. Он сожалеет, что встретил меня в таком печальном месте, а все могло бы быть иначе, встреться мы при других обстоятельствах. Я помалкивала, но из них двоих я все же предпочитала первого. Я все время настаивала на своем прежнем заявлении и добавляла, что не стану говорить заведомую ложь, чтобы такой ценой выйти на свободу.

Какое-то время спустя меня перевели в новую камеру, где находились две молоденькие девушки и пожилая дама, вдова генерала. Не успели мы привыкнуть друг к другу, как к нам принесли на носилках еще одну девушку. Она была в ужасном состоянии, кричала и стонала, у нее было чтото вроде припадка эпилепсии. Надзиратели поставили носилки на пустую кровать и, ни слова ни сказав, вышли, заперев за собою дверь. Мы собрались вокруг несчастной, которая почти не могла говорить, и пытались как-то ее успокоить.

Она ненадолго затихла, но было ясно, что ей очень плохо. Припадок мог повториться в любой момент, и мы просто не знали, как быть в этом случае. Девушки решили объявить голодовку и добиваться, чтобы ее выпустили. Я хотела присоединиться к ним, но они сказали, что я не выдержу и испорчу все дело.

Прошло несколько дней, обстановка в камере была удручающей. Я была рада, когда меня снова вызвали на допрос. Следователь поинтересовался, как мои дела и нравится ли мне в моей новой камере. Я сказала, что мне там ужасно не нравится.

— Как вы можете допускать такие нечеловеческие страдания? — спросила я.

Следователь сделался серьезным.

— Девушка не так больна, как вы думаете, — ответил он. — Она симулирует болезнь. А две другие — анархистки. — И добавил иронически: Хорошенькая компания для вас. А вы знаете, что ваша подруга Екатерина Челищева во всем призналась, и ее выпустили. Почему бы вам не сделать то же самое?

— Я не могу сознаться в том, чего я не делала, — ответила я. — И пожалуйста, не заставляйте меня лгать.

На следующий день меня отвезли в «черной Марусе» в Бутырскую тюрьму и поместили в небольшую камеру, где в тот момент находилась еще одна женщина. Когда я рассказала о себе, она пришла в очень большое волнение. «Ну, я всем буду рассказывать, что сидела в одной камере с настоящей графиней!» — воскликнула она.

Ее выпустили через несколько дней, и я осталась наедине со своими мыслями. Следователь вывел меня из равновесия, когда сказал, что Катя согласилась с идиотской ложью насчет взятки и уже была на свободе. Как она могла? И что с Марой? Она проходит через те же испытания, что и я?

Как-то в камеру зашел человек с тележкой, нагруженной книгами. Одна из них привлекла мое внимание. Она называлась «Поездка Его Императорского Величества в Беловежскую Пущу». Там были фотографии, и на одной я даже обнаружила моего дядю Киру. Утром, когда я читала, дверь камеры неожиданно отворилась (надзирательница забыла ее запереть), и в нее влетела Катя. Она шла по коридору в туалет и увидела меня через приоткрытую дверь. Какая это была неожиданность и какая радость для нас обеих.

— Катя, — воскликнула я, — мне сказали, что тебя выпустили, потому что ты согласилась с их идиотским обвинением во взятке.

Она засмеялась.

— То же самое они сказали мне о тебе.

Мы были счастливы увидеться, но поговорить не успели. Появилась надзирательница и заперла меня, сильно хлопнув дверью. А чуть позже дверь камеры снова открылась, и мне приказали собираться в дорогу. Я ломала себе голову — куда теперь?

«Черная Маруся» ждала в тюремном дворе, меня посадили туда вместе с десятком мужчин, дверь закрылась, и машина тронулась. Я не могла видеть, куда мы едем, но когда мы прибыли к месту назначения, оказалось, что мы вернулись на Лубянку, и, как всех вновь прибывающих, нас посадили в одну из ужасных предварительных камер, мне уже хорошо знакомых. Впрочем, на этот раз я оставалась там недолго и вскоре оказалась в одиночке. В первые несколько дней ничего не происходило, пока как то вечером, когда я уже собиралась спать, меня не вызвали на допрос. Мой следователь внимательно посмотрел на меня и сказал, что я выгляжу не так блестяще, как прежде.

— Мы рассмотрели вопрос о вашей взятке, — продолжал он. — Мы убедились, что вы не собирались давать деньги. Как бы вы могли это сделать, если вы не работали столько времени? И, по-видимому, вы собирались дать не десять пуховых платков, а только пять. Это значительно уменьшает тяжесть обвинения против вас. Так что если бы теперь у вас появилось желание сотрудничать с нами, я готов вернуться к вопросу о вашем освобождении.

Что я могла сказать в ответ на это дурацкое заявление? Я чувство вала, что все это было пустой тратой времени. Он наблюдал за мной очень внимательно, но я только повторила:

— Я никогда никому не давала никаких взяток — ни платков, ни денег, ничего, и я не приучена лгать.

 — Я пытался помочь вам, — вздохнул он. — Ваши родные так беспокоятся о вас, и я делаю все возможное, чтобы облегчить положение — ваше и их.

Я вернулась в свою одиночку. Проходили дни, похожие друг на друга. Лучшим из них была пятница, когда я получала небольшую весточку из дому — несколько строчек, написанных маминым почерком, и передачу: смену белья и немного еды — печенье, булочки, немного сыра.

Шла третья неделя моего одиночного заключения, когда меня вновь вызвали к следователю. Он сразу же задал вопрос, который меня озадачил.

— Кто такая мадам Сухотина и почему она так интересуется вами и делает запросы о вас?

Я, думая что это еще одна из его хитростей, сказала, что никогда не слышала этого имени. Он был удивлен и настаивал, что я должна ее знать.

— Ваша мать приходила с нею, вы наверняка ее знаете.

Тогда я сообразила, что мама нашла кого-то, кто мог нам помочь, и поняла, кто это мог быть.

— О! — воскликнула я. — Вы не совсем верно произнесли ее имя. Конечно, я знаю ее, это дочь великого писателя графа Льва Толстого.

— Да, это она, — сказал он с удовлетворением. — Она сказала, что никогда не встречалась с вами, но хорошо знает вашу семью. Мы пообещали ей выпустить вас в ближайшее время, но придется подождать еще несколько дней. Скоро Октябрьские праздники, и мы будем очень заняты. Мы высоко ценим Толстого, а такие люди, как его дочь, оказывают большую помощь в нашей борьбе во имя всего человечества. Мы стараемся помогать друг другу.

После этой небольшой проповеди я почувствовала, что близка к освобождению. И в самом деле, через несколько дней я вернулась домой. Мама была счастлива, все остальные члены нашей семьи тоже, только тетя Нина была немного сердита на меня и сказала, что я не должна была говорить там то, что я говорила. Оказывается, они все знали. Через несколько дней мы с мамой пошли к Татьяне Львовне Сухотиной, чтобы поблагодарить ее. Она тоже встретила меня неодобрительным взглядом и погрозила пальцем, давая понять, что мои откровения в ГПУ никому не принесли бы добра.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.