«Перевод – это письмо за другого человека» – аналитический портал ПОЛИТ.РУ

В этом году исполняется 60 лет Государству Израиль. Но еще до его провозглашения на земле Израиля возродилась литература на иврите – законная наследница древнееврейской словесности и не менее законная сестра современных ей литератур, открытая их опыту. Мы надеемся опубликовать цикл интервью с наиболее значительными из живущих представителей этой литературы. Кто-то из них уже претендовал на Нобеля и может его вскоре получить, кому-то предстоит для этого работать в литературе не одно десятилетие, а кому-то ничего такого не светит, что нисколько не умаляет его достоинства. Начинаем мы этот цикл беседой с одним из наиболее известных переводчиков израильской литературы, писателем Светланой Шенбрунн. Интервью взяли Линор Горалик и Станислав Львовский.

Откуда возникла потребность переводить современную израильскую литературу на русский? Как это началось?

Началось вместе с изучением иврита в 1972 году. Энтузиазм тогда был огромный, возможность покинуть пределы «тюрьмы народов» представлялась каким-то чудом, люди, изучавшие иврит в подпольных (но тогда еще почти не преследуемых) кружках в основном были молодые и способные, через несколько месяцев уже могли свободно читать довольно сложные тексты, а вот с текстами была проблема: в Москве имелось всего несколько учебников «Элеф милим», которые размножали с помощью фотокопий – процесс трудоемкий, поскольку проявлять и печатать приходилось дома. И вот, не знаю, откуда, вдруг появилась пьеса израильского автора про дом престарелых в Германии, где проживают ницулей Шоа (уцелевшие в Катастрофе). Я тут же принялась ее переводить (может, и кто-то еще). Не помню ни имени автора, ни названия, даже содержания почти не помню (как-то и потом, уже в Израиле, не возникло желания вернуться к ней), но это был мой первый перевод с иврита. Скорее всего, выкинула его перед отъездом вместе с другими бумажками, о чем нисколько не сокрушаюсь. Жалею, что выкинула все до одного отцовские письма и многие другие ценные документы. Думала только о том, как вывезти свои рукописи и рукопись моего соседа Владимира Гусарова «Мой папа убил Михоэлса», что, как ни странно, в конечном счете удалось сделать с помощью Голландского посольства – и посол, и его сотрудники были святые люди, они совершенно бескорыстно и даже в какой-то степени самоотверженно помогли нам вывезти из СССР не только наши тела, но и души. Большая часть того, что я потом опубликовала в Израиле, а затем и в России (вот невообразимый в те годы исторический кульбит!) было написано до отъезда. Разумеется, эти предотъездные страсти не имеют прямого отношения к переводам современной ивритской литературы, но что делать – в жизни все так переплетено, без одного не могло бы осуществиться и другое. Благодаря тому, что иврит я уже более-менее знала, и в силу того, что кроме как писать и переводить ничего не умею, сразу же по приезде в Израиль и начала переводить – первым переводом была повесть Амоса Оза «Поздняя любовь», опубликованная в существовавшем тогда журнале «Сион».

Переводчик, живущий в стране литературы, которой он занимается, - это совсем не то же самое, что переводчик отстраненный. Он воспринимает реалии, о которых идёт речь, не как слова, а как близкие ему объекты, требующие разъяснения. Бывает ли из-за этого ощущение невозможности "абсолютного" перевода?

"Абсолютного" перевода вообще не бывает и быть не может – переводят люди, каждый в меру своих способностей, своего понимания авторского замысла и так далее. Разумеется, переводчику, знакомому с реалиями израильской жизни, а также с Танахом и комментариями в подлиннике, легче справляться со своей задачей, чем человеку, живущему вдали от всего этого. Читая переводы людей, проживающих в России, я порой наталкиваюсь на ужасно смешные недоразумения – то переводчик начинает переводить имена собственные (ведь больших букв в иврите не существует), то, не поняв какого-то замысловатого выражения, истолковывает его по-своему - «додумывает», - а поскольку сам чувствует, что получается какая-то ерунда, начинает подгонять текст под свое неверное понимание.

Мне кажется, главное отличие современной русской литературы от ивритской (на самом деле и тут уже присутствует серьезное отличие, если в России термином «современная» как правило обозначается текущая литература, литература последних лет, то ивритская современная литература – это литература XVIII – XXI веков, иные временные масштабы) заключается в степени их связи с религиозными текстами, созданными каждым из этих народов. Русская светская литература едва ли не с самого своего зарождения взирала на православные источники с равнодушием, если не с высокомерием, как видно, усматривая в них все те же «дикость и азиатство», как и в политическом и социальном устройстве Российского государства. Из великих разве что Достоевский пытался в какой-то степени включить высказывания православных мыслителей в свои произведения, Лесков (не слишком удачно и как-то натужно), еще несколько авторов меньшего дарования, но у Пушкина, например, мы то и дело встречаем «Всевышней волею Зевеса», «Лемносский бог», «Шумит под Кесарем заветный Рубикон», «Друзья Киприды и стихов» и прочие обращения к классической древности, а цитат из сочинений отцов русской церкви не видно. Можно предположить, что читал он охотно не только Апулея, но и Цицерона. Чувствуется, что читал также и Шекспира, и Вольтера, и Байрона, и Гете. И дорогой ему Чаадаев «в Риме был бы Брут, в Афинах – Периклес», а не архимандрит в Великом Новгороде.

В ивритской литературе картина прямо-таки обратная. Я уж не говорю про Агнона, все творчество которого насквозь пропитано Танахом и Талмудом – рискну даже сказать, представляет собой художественный комментарий великих книг, – но и другие авторы, считающиеся абсолютно светскими, как рыбки в воде плавают в священных текстах, для них умастить свое сочинение явными и скрытыми цитатами из них так же естественно, как русскому писателю употребить какую-нибудь поговорку.

Недавно в издательстве «Текст» вышла в моем переводе книга Давида Гроссмана «Смотри статью ‘любовь’». Автор сравнительно молодой (1954 года рождения) и весьма далекий от религии, но в романе огромное количество цитат не только из Танаха и Талмуда, но и у многих религиозных мыслителей разных эпох – правда, цитат преднамеренно искаженных, поданных с сарказмом, но при этом рассчитанных на то, что читатель знаком с подлинниками и сумеет оценить сатиру. Передать это адекватно по-русски невозможно, в России с использованным автором материалом, надо полагать, знакомы от силы несколько десятков людей, да и те художественной литературой не интересуются. Приходится довольствоваться намеками или вводить в текст обширные пояснения, чтобы читатель все-таки не чувствовал себя в чащобе странных и бессмысленных для него выражений.

Сейчас я перевожу роман Йосефа Бар-Йосефа «Не в этом доме». Роман о любви и человеческих отношениях, но и тут героиня то и дело совершенно естественно и непринужденно употребляет выражения из священных книг. Если переводить их не мудрствуя лукаво, выйдет чрезвычайно странно и непонятно. В каждом конкретном случае приходится искать выход из положения.

О прочих трудностях на пути переводчика ивритской литературы я довольно подробно рассказала в интервью Тане Бек («Вопросы литературы», ноябрь-декабрь 2002 года), поэтому повторяться не буду.

Пишете ли вы на иврите?

Нет, не пишу, и с русского на иврит не перевожу.

Вы переводили и мертвых, и живых, - и тех, кто живет близко, и тех, кто далеко. Желательно или нежелательно общение с автором?

Для меня общение с автором весьма желательно. Можно что-то прояснить, уточнить какие-то линии сюжета, указать автору на допущенные ошибки и несоответствия (мой опыт показывает, что большинство писателей допускают всяческие неряшливости), а самое главное, разговаривая, начинаешь чувствовать человека и потом уже другими глазами читаешь написанное им. Автор всегда более сведущ в том, о чем он пишет, я могу расспросить его, так сказать, повысить уровень своей компетентности в тех или иных вопросах, иногда я чувствую, что он попросту умнее меня, сложнее как личность, и мне нужно приложить особые усилия, чтобы не упростить его и не исказить его мысль. Есть «идеальные» авторы - те, что пишут на иврите, но знают русский, во всяком случае настолько, чтобы прочесть перевод и выразить свое отношение к нему. Таким автором был, теперь уже, к сожалению, покойный, Ицхак Орен – внимательно читал мой текст, указывал на неточности и неправильно понятые места, а потом обязательно прибавлял: «Вам удалось даже лучше меня самого выразить то, что я хотел сказать!» Я, конечно, таяла от таких комплиментов.

Как для вас соотносится переводческая деятельность с собственной

писательской? Это "растет" из одного и того же ресурса - или есть

внутреннее разделение?

Есть большая разница между собственным сочинительством и переводами. Перевод – это письмо за другого человека, нужно, как я уже неоднократно говорила, влезть в его шкуру, ухватить его способ мышления, переживания, самовыражения, стать его устами, то есть начать говорить вместо него, но уже не на иврите, а на русском языке. Когда я пишу что-то свое – это я, а когда перевожу, превращаюсь в оборотня и про себя забываю. Пока перевожу, своего не пишу.

Ваша собственная проза во многом автобиографична и очень плотно привязана к историческим событиям времени. Есть впечатление, что и для перевода Вы выбираете авторов, работающих в похожем ключе. Это действительно так - или сходство просто кажущееся?

Говорят, что о чем бы человек ни писал, он пишет о себе. Даже если действие его романа происходит на Марсе и все герои зелененькие. Авторов мы, переводчики, как правило, не выбираем – нам их посылает судьба. Мне предлагают что-то перевести, я соглашаюсь или не соглашаюсь. Не соглашаюсь по двум причинам: либо вещь мне действительно не нравится или слишком уж не подходит по стилю и содержанию, либо просто нет времени. Вот сейчас Давид Гроссман предложил перевести его новый роман, а я отказалась, потому что хочу наконец написать что-то свое. По той же причине отказала еще двум авторам, даже не знакомясь с их книгами. Но был и такой случай, что согласилась перевести что-то, на мой взгляд, весьма слабое и беспомощное, потому что это был заказ-пакет: один рассказ – Иехудит Кацир – мне очень понравился, но к нему прилагалось еще два, других авторов. Ну, перевела и их, хоть и безо всякого удовольствия. Бывает, что иногда попадется на глаза что-то весьма симпатичное, что хотелось бы перевести, но никто не готов платить за перевод. Значит, не перевожу, потому что переводы – это все-таки работа ради денег. Живем-то ведь не на облаке.