В русской истории все может измениться в любой момент. История и биография – 5 часть

КОНСТАНТИН СУТЯГИН: В рубрике «Русские вопросы» мы опрашиваем умных людей про нематериальные основы жизни, на этот раз - про историю и биографию. (Начало см. здесь "История и биография. Историчность - неисторичность русского сознания" , продолжение - здесь "Историю пишут победители. Нужно ли ее изучать побежденным? История и биография - 2" здесь "Когда заканчивается Смысл – начинается История. История и биография, часть 3"  и здесь "Кто во всем виноват? История и биография - 4").

У француза путь внутрь,  к себе – идет от внешности, от наружности. Сначала придумал себе этикетку, название романа, нарисовал обложку, а потом начал его писать.
Стиль, как мотор, энергетика жизни, так что уже и не очень важно, а что за ним? Да хоть бы и ничего. Хоть бы "снаружи" – и то спасибо.
Это "снаружи" как-то и внутренности дисциплинирует. Как они обслуживают-разговаривают с посетителями магазина в конце рабочего дня!
Стильная одежда, интерьеры, кафе... «Дольнее».

Константин Сутягин. Игра в шары, холст, масло, 2006

И, например, стиль живописи... Хм. А, вот это, пожалуй, уже опасно и неприятно. Стиль –когда сразу сворачиваешь на готовую "манеру", не прикладывая к этому себя, едешь по рельсам пассажиром. (Ср. неуклюжего, неуверенного Сезанна и ловких приятных «сезаннистов»). Пассажир – вряд ли может стать хорошим художником.

Каждый раз прокладывать рельсы заново, искать путь, сверять направление, мучиться, топтаться на месте - только так.

Не умея толком сосредоточиться на «дольнем», задрав голову в «лучшее», «горнее», русский постоянно пребывает в мечтах. «Дольнее» не запоминается (русский не злопамятен, его история не сиюминутна) – и от того в русском искусстве больше радости и практически нет трагизма. В этом его чудо – если помнить наши исторические ужасы. Даже если убивают – получается не страшно, а высоко, прекрасно (ПОСМОТРЕТЬ)
Даже копеечные похороны выглядят великими (Павел Федорович Никонов, "Похороны" ПОСМОТРЕТЬ)
Быт поднимается до Бытия, до Идеи быта, а она спокойна и радостна, пусть это всего лишь старая селедка и кусок хлеба (ПОСМОТРЕТЬ)

У русских, к сожалению, совершенно не накапливается исторический опыт. То есть, может, и накапливается какими-то писателями-философами – но не передается потом по наследству.

Мы начинаем жизнь с той же ступеньки опыта, что и наши родители, не продвигаясь ни на шаг дальше – «где те глубокие борозды, проложенные в сознании еще наших предков?» (Чаадаев, приблизительно). Поколение за поколением, мы открываем одни и те же истины, и наш личный опыт никак не превращается в исторический.
...

Константин Сутягин. Отцы и дети, холст, масло, 2008

«Отцы и дети». У зрелых народов такого конфликта нет. Передавать от отца к сыну навыки, накапливая опыт – так, собственно, и складывается нация.
Только мы – топчемся на месте. Жизнь каждого нового поколения - как с чистого листа.
Европейские народы усваивают истины с рождения, а не изобретают каждый раз велосипед. И новое поколение, придя в мир, добавляет к ним еще одну ступеньку (к велосипеду – моторчик).

Потом еще одну ступеньку... (спецтормоза)
Еще что-нибудь приделают к велику: фонарик, или мягкое сиденье…
Поэтому у них так удобно. И дороги хорошие.
...
Потом новое поколение изобретет какие-нибудь особенно прочные шины…
Потом еще что-то…
Но только - бесконечен ли этот путь?
Или, в конце концов, все истины оказываются открытыми, велосипед безупречен, сверкает на солнце блестящими штучками, и остается только им пользоваться?
Не в этом ли причина того, что все народы, пройдя какой-то исторический путь, приходят в конце и к своей гибели? Велосипед давно изобретен, а кататься на нем – лень.
...
Вот они, что называется, сложившиеся народы, и, соответственно, почти закончившиеся. Осталось посовершенствоваться в удобствах, съесть что-нибудь вкусненькое…
И русские – народ незаконченный, не сложившийся, приблизительный.
Может, это и есть наше счастье, наше спасение – мы не взрослеем и никак не выучимся передавать детям свою печальную "мудрость"? Мы не накапливаем в историческом смысле опыта – и, соответственно, не можем выработать его весь, до конца, до пустоты. Исторический опыт не превращается в «схему для воспроизводства», история остается живой и непредсказуемой.
И это позволяет не стареть и как-то удивительно выживать по сравнению с другими, казалось бы, более умелыми, мудрыми народами – нам, вечным дилетантам, "Иванам-дуракам". Русскому всегда есть что открывать и о чем задумываться. Он всегда найдет над чем, как дурак, "мыслить и страдать".
Именно поэтому, сейчас, когда жизнь во всем мире запуталась, не уверенному ни в чем русскому легче. Нет инерции народов-стариков, можно снова легко все поменять.

Здесь Отвечают Олег Зайончковский, Илья Китуп, Алексей Варламов, Лев Рубинштейн, протоиерей Феликс Стацевич

 ОЛЕГ ЗАЙОНЧКОВСКИЙ, писатель (Москва)

- Представляет ли какую-то ценность биография? Какие пункты Вы отмечаете в первую очередь в чужих биографиях? Что раздражает? Нужно ли Вам знать, кто именно написал ту или иную картину (Стихотворение, рассказ, кино), когда и почему? Может ли знание биографии изменить мнение о произведении? Или же Вам достаточно самой работы? Зачем нам музеи, иллюстрирующие жизнь поэта (художника)? Добавляют они что-то его произведениям или нет?

- Контексты и прочая околохудожественная инфраструктура нужна людям с ограниченными возможностями – как авторам, так и большинству публики. Произведения с ее помощью добирают значимости, а публика получает хотя бы косвенное культурное переживание.

- Существует мнение, что русскому человеку не очень-то присуще чувство истории (как, например, немцу). Не руководимый чувством непрерывности, русский видит себя заблудившимся в мире и ему свойственна историческая беспечность, оторванный даже от родового наследия, он не принимает в расчет ничего, кроме мимолетного существования. Согласны Вы с этим утверждением или нет?

- Согласен, и мне эта историческая беспечность симпатична. Она питает нашу «энергию заблуждения», высвобождает творческое начало.

- Есть ли такое событие Истории, которое Вы переживаете как факт личной биографии, который сохраняет свою актуальность, "живет" по сию пору? Какой? Был ли для Вас, например, реально чувствителен - в историческом, переломном смысле - процесс "перестройки", или все прошло "как-то так"?

- История для меня – это сумма преданий, часть моего багажа впечатлений. Никогда особенно не интересовался знать, «как оно было на самом деле». Текущие обстоятельства я не воспринимаю, как «исторические», пока не подзабуду их и не перевру.

- Можно ли выстроить свою биографию совершенно автономно от Истории? Хотя бы от истории искусства? Например?

- Можно попробовать, но понарошку. Футуризм отрицал историю, а потом умер, и стал ее частью. Те, кто сегодня объявляет историю прекратившейся, завтра тоже будут подшиты в ее папочку.

ИЛЬЯ КИТУП, художник (Германия)

- Представляет ли какую-то ценность биография (напр. художника)? Какие пункты Вы отмечаете в своей и зачем? Что именно интересно в первую очередь в чужих биографиях? Что раздражает? Нужно ли Вам знать, кто именно написал то или иное произведение, когда и почему? Может ли знание биографии изменить мнение о нем? Или же Вам достаточно самой работы?

- Для меня биография интересного мне художника невероятно важна. Десятка недатированных репродукций не всегда достаточно, чтобы разобраться, что к чему. Важно знать, когда была сделана та или иная работа, каковы периоды творчества любимца и извивы личной биографии. То же касается любимых литераторов и музыкантов - хочется знать о них всё. Дурной характер любимца меня не раздражает - искусство важнее жизни.
Биография себя, ничтожного, мне отлично известна во всех деталях, так что свои личные недостатки я себе кое-как прощаю - а вот искусство своё сужу строго. И иногда вламываю себе по первое число - чтоб не расслабляться.

- Есть ли такое событие Истории, которое Вы переживаете как факт личной биографии, который сохраняет свою актуальность, "живет" по сию пору? Какой? Был ли для Вас, например, чувствителен - в историческом, переломном смысле - процесс "перестройки"?

- Конечно, мы с историей составляем одно неразрывное целое. Куда она, туда и мы. При Брежневе жили превесело и почти без денег. В перестройку - ещё веселее, но вдруг жизнь в один миг стала по-западному дорогой. Так до сих пор она дорогой и остаётся, никак за ней не угнаться. Уровень свобод, выписанных искусству перестройкой, стоит нести как
знамя - именно тогда искусство в обществе стало свободным. И тут же утратило свою социальную значимость, в России с тех пор поэт – не больше, чем поэт. И это правильно. Искусство - частное дело безумцев от творчества, там ему и место. Кстати, замечено, что у свободного человека искусство свободное.  Впрочем, так всегда было - и тысячу лет
назад. Важно также не забывать, что на фоне вечности наш исторический отрезок - всего лишь незначительный плевок. Но он наш, родимый - за что мы его и ценим. Другого у нас нет!

- Существует мнение, что русскому человеку не очень-то присуще чувство истории (как, например, немцу - кстати, это так?). Не руководимый чувством непрерывности, русский видит себя заблудившимся в мире и ему свойственна историческая беспечность. Оторванный даже родового наследия, он не принимает в расчет ничего, кроме мимолетного существования. Согласны Вы с этим утверждением или нет?

- Русскому чувство истории ещё как присуще - он и царя вспоминает, и идолищ языческих, и Хомякова, и отчество Виссарионыча не забыл. Русич о былом всё знает, всё помнит и всё ему интересно - лекции часами может читать. А настоящее его таково, что быть бы живу - тут не до дворцов и лимузинов. Главная задача - монетку зашибить, да и закусить, а то пить без закуски - некультурно. Какая уж тут историческая беспечность?
Капитализм - штука жестокая, как сказал один умник. Что же до немца, то он русичу - как сапог в паре. Тоже историю свою знает неплохо. Но она у него мрачноватенькая была, и вспоминать ему её стыдновато. А нам есть что вспомнить - великих свершений было немало!
   
- Можно ли выстроить свою биографию совершенно автономно от Истории в частности, от истории искусства)?

- В реальности этого категорически нельзя. Автономно биографию можно выстраивать в сумасшедшем доме - заметьте, гений там каждый второй. Домашние художники-затворники истории известны, но такие люди часто не считали себя художниками, а, скорее, выполняли некую не совсем им самим понятную миссию. Творчество некоторых из таких подвижников заслуживает высочайшей оценки. Личный подвиг - всегда подвиг. И перед ним стоит снять шляпу, учитывая наш главный отечественный бич - лень-матушку.

(Кстати у Ильи Китупа сегодня, 6 марта в 20-00 открывается выставка в галерее Paperworks, ул. Тимура Фрунзе, 11/34, подъезда 1 центра Artplay. Можно посмотреть, что он рисует и вызнать у него то, что он, возможно, недорассказал - К.С.)

АЛЕКСЕЙ ВАРЛАМОВ, писатель (Москва)

- Представляет ли какую-то ценность биография?

- Еще бы! Жизнеописание - это самый интересный вид чтения.

- Какие пункты в чужих биографиях Вы выделяете для себя в первую очередь?

- Обстоятельства рождения и смерти героя.

- Что раздражает?

- Когда авторы врут, домысливают, приписывают  того, что не было, вольно обращаются с прямой речью, беллетризируют описания - словом, работают неаккуратно.

- Нужно ли Вам знать, например, кто именно написал ту или иную картину (книгу, фильм), когда и почему?

- Очень важно. Это знание помогает мне понять замысел.

- Может ли знание биографии (истории) изменить Ваше мнение о произведении? Или же Вам достаточно самой работы?

- Да, может. И если я могу что-то узнать, я стремлюсь к этому знанию. Сам по себе текст как бы ни был прекрасен, недостаточен - важны "леса" к нему - дневниковые записи, письма, мемуары.

- Существует мнение, что русскому человеку не очень-то присуще чувство истории (как, например, немцу). Не руководимый чувством непрерывности, русский видит себя заблудившимся в мире и ему свойственна историческая беспечность, оторванный даже от родового наследия, он не принимает в расчет ничего, кроме мимолетного существования. Согласны Вы с этим утверждением или нет?

- Ни в коей мере. Мы - глубокая, повязанная своей трагической и великой историей нация. Другое дело, что в нашем историзме много бессознательного, того, что определяет наши поступки помимо нашей воли. Но наша особенность не только в долгой истории, а в огромных пространствах нашей земли, и вкупе два этих фактора - время и место, история и география образует то, что называется русским путем. И вот это чувство русского пути - самое дорогое и сокровенное, что у нас есть.

- Есть ли такое событие Истории, которое Вы переживаете как факт личной биографии, который сохраняет свою актуальность, "живет" по сию пору? Какой? Был ли для Вас, например, чувствителен - в историческом, переломном смысле - процесс "перестройки"?

- Безусловно. По крайней мере, начиная с революции семнадцатого года, то есть с того события, которые было пережито и осмысленно людьми, которых я лично знал - я имею в виду своих бабушек и дедушек - у меня существует личное восприятие истории. То, что было раньше - воспринимается более умозрительно, но вот это, известное не только по документам и учебникам - а из рассказов   лично переживших людей - мое.

А перестройка - да... Я потянулся к ней всем сердцем, всем сознанием, потому что фальшивая, уродливая коммунистическая система была мне отвратительна. Только пришедшее ей на смену оказалось немногим лучше - да и не знаю, лучше ли. Впрочем, тут надо быть реалистом и признать: чудес не бывает, иного после страшного коммунистического провала быть не могло. Вот ругают Ельцина - но откуда в стране, которой последовательно управляли Ленин, Сталин, Хрущев, Брежнев, Горбачев взялся бы кто-то иной? Мы по сию пору расхлебываем последствия большевизма (это особенно хорошо видно на примере Гайдара и Чубайса).  

- Можно ли выстроить свою биографию совершенно автономно от Истории? (В частности, от истории искусства/литературы?) Например?

Думаю, что да, и тому есть примеры. Я таких людей знал лично, и  об одном из них даже написал повесть.

(Кстати, в прошлом году Алексей Варламов за биографический роман «Алексей Толстой» получил премию «Большая книга» - по-моему, на сегодняшний день это самая главная литературная премия в России. – К.С.)

ЛЕВ РУБИНШТЕЙН, поэт (Москва)

Когда я читаю чужие биографии, я, прежде всего, обращаю внимание на стиль. Он для меня достовернее фактологической достоверности. Текст, написанный плохо, я просто не в состоянии читать.  Дальше. Человеческая биография представляется мне всегда необычайно ценной. Потому что история – это история людей в первую очередь. 

Мнение о том, что русскому человеку не присуще чувство истории, я не разделяю. Я разделю мнение о том, что таковое чувство не присуще российскому обществу в целом. Это правда. 

Вопрос о событии Истории, переживаемом мною как факт собственной биографии, вообще очень интересен, несмотря на то, что я не вполне понимаю, как на него ответить. Ну, допустим, Вторая мировая война, как драматичнейшая история моих родителей и моего старшего брата. Это для меня вполне «живая» история. 

А процесс Перестройки был для меня тем же, чем, я думаю, он был для многих – ощущением истории, творящейся прямо на твоих глазах и даже при твоем участии.  Привычный скепсис и непонятно откуда взявшаяся надежда сплелись тогда в тугой узел, где уже было трудно разобрать, где что. Но те годы я вспоминаю с благодарностью. Уже хотя бы потому, что я там был, и я это все видел, слышал, щупал и нюхал.

протоиерей ФЕЛИКС СТАЦЕВИЧ (Королев)

-  Что именно Вам интересно в чужих биографиях?

Для подавляющего большинства человеков био-графия - чёрточка на могильном памятнике. Иногда с приложением фото-. Что побуждает всматриваться в эти лица -  лики («устар. и высок.» - значится в моём словаре; дано и второе значение, тоже снабжённое пометкой «книжн.» - «внешние очертания, видимая поверхность чего-н.»)? Любопытство? Едва ли. Вот это «чего-н.» и побуждает. Эти чёрточки исполнены тайны: «жил человек». Жизнеописаний удостаиваются, как правило, «замечательные люди», но, всматриваясь в лики и замечательных и вполне незаметных, ищем того самого «маленького человека», живущего во всяком. «Ищу человека».
Думаю, что и в жизнеописании ищем того же, чего и в «художествах»: «того огня, что просиял над целым мирозданьем, и в ночь идёт…». Только, может быть, угол зрения несколько иной... И потом, не от всех же остались стихи-симфонии…
И ещё ищем опознать «своих», «сродников»…
 
Нужно ли Вам знать, кто именно нарисовал ту или иную картинку, когда и почему?

«Кто» - да: «хотелось бы всех поименно назвать…». 
«Когда» - да. «У времени в плену»… Этот плен то горек, то сладок, но, как правило, долог. И человек так или иначе вынужден обживать, обихаживать, осваивать (делать его и делать-ся ему - своим)  время: «пора вам знать, я тоже современник, / я человек эпохи Москвошвея,- / смотрите, как на мне топорщится пиджак…». А с ним и пространство
                                                                        «...вернутся
                                Твои жильцы, и время в чём попало –
                                В больших кувшинах, в синих вёдрах, в банках
                                Из-под компота - принесут…»
«Почему» - нет. Да никто и не знает – почему.  Разве что «по поводу…».

Может ли знание биографии изменить Ваше мнение о картине? Или же достаточно самой работы?
 
Какая-нибудь деталь биографии может зацепить, побудить всмотреться, тут возможны и открытия.
Бывает напротив. Прочитал некогда жизнеописание жены Чайковского, впал в сильнейшее раздражение, осыпа́л Петра Ильича всевозможными бранными словами… Но как-то застала врасплох  м у з ы к а, что-то совсем простое, что-то «само по себе», из «Детского альбома» или «Времён года» - теперь не помню, и … За несколько строк многое можно простить человеку…

- Существует мнение, что русскому человеку вообще не очень-то присуще чувство истории (как, например, немцу). Не руководимый чувством непрерывности, русский видит себя заблудившимся в мире и ему свойственна историческая беспечность. Оторванный даже родового наследия, он не принимает в расчет ничего, кроме мимолетного существования…

Боюсь обобщать всех «например, немцев», плохо знаю предмет. Одни ощущения от «уюта» их городков и автомобилей, другие – от их кино, третьи – от продуктов; четвёртые – от литературы весьма ведь разнообразной; пятые – от бытовой техники типа электродрели «Бош» или стиральной машины; шестые – от музыки: ведь и Бах, и Бетховен, Брамс, и какой-нибудь Штокхаузен всё себе «немецкие композиторы»… А есть ведь и семь, и восемь, и девять… А есть ведь ещё итальянцы, голландцы, греки, французы, «и ныне дикой тунгус, и друг степей калмык»…

Мои /опять же, только/ ощущения от русского «чувства истории»: русский человек отсчитывает историю от «в начале сотвори Бог небо и землю, земля же была безвидна и пуста…» («эти бедные селенья…»); вся грандиозная ветхозаветная история – ему своя; всякий раз в Страстную седмицу русский человек отправляется на Голгофу «вслед Его» «на позор сей»… И возвращается, «биюще перси своя»… И эту историю русский человек переживает  «здесь и сейчас»… И именно  э т а   и с т о р и я  «сквозит и тайно светит в наготе твоей смиренной»… Явны – дурацкая «телевизия»: дурацкие выборы, дурацкие новости, дурацкие «старые песни», самое их «главное» дурацкое… Тайно - Танеев, Рахманинов, Метнер, Мясковский, Свиридов… Гоголь со всеми «выходцами из «Шинели», включая Платонова, и не только его… Да и изобразительное искусство… Не знаю какой именно идеологически выверенный горний путь имел в виду один из Ваших, Костя, замечательных собеседников, и чего там на этом пути не обнаружилось, но просто «изобразительное искусство» XX века никак не исчерпывается великим уроженцем Хлыновска-Хвалынска… Какие-нибудь, например, «суровостильники» у меня не вызывают ощущения провинциалов... Впрочем, здесь можно сбиться на споры «о вкусах»… Нужно вернуться к истории.  Недосуг переписывать целиком письмо одного русского человека другому русскому человеку от 19 октября 1836 года. Вот только конец его: «ни за что на свете я не хотел бы переменить отечества, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал». Прошу не усмотреть в моих цитатах «идеологии», я вот о чём: один взгляд на историю - изнутри, хочется сказать даже «из-внутри». Это одно искусство. Изображение истории – несколько другое. Сравнения могут быть в пользу того или другого, но это опять - «о вкусах» или что-то вроде того.

А вот ещё письмо третьего русского человека – четвёртому русскому человеку (это менее известно, потому приведу большую выдержку): «Вот, дорогой Василий Васильевич, наше сходство глубочайшее, и наше расхождение, тоже глубочайшее… Ибо нет во всей России, а м.б., и на земном шаре, ничего более коренного по вкусам, по укладу, по организации души, чем костромичи, особенно заволжского района. И отсюда – органическая же нелюбовь ко всему, что бескоренно, что корни подъедает, что хочет расти не на корне, а «само по себе». Но тут-то и расхождение [наше]. Чувствуя себя в литературе «как дома», Вы говорите всё, что блеснёт в душе; а я не хочу чувствовать себя дома нигде, кроме родной, тёмной колыбели-могилы в родимой земле…

Вы говорите правду; однако не всякую правду должно говорить. Убеждение противное – это и есть то «чернышевско-писаревское» убеждение, которое под титулом «гласности» разрушает всё коренное, всё дорогое, всё мирное, которое всякую неправду, местную и случайную, спешит «возвести в перл создания», и сквозь волчьи слёзы хихикает над загрязнением мира… Все твердят о хамстве, однако не замечая, что хамство – не в личном грехе, каков бы он ни был, а в бесстыдном обнажении наготы отца… И современная литература [   ] почти вся насквозь – хамство, даже тогда, когда она говорит самую подлинную правду. Но, позвольте, я просто не хочу знать всякие гадости, которые мне предупредительно подносят. Я не хочу копаться в них, разбираться, точно ли изложены факты или неточно, кто прав и кто виноват. Никто не ставил меня судить и разбирать и – скажу цинично – я наконец не получаю за эту грязную работу жалования. Пусть её выполняют те, кто обязаны, - сыскная полиция, следователи, прокуроры и т.п., одним словом, люди, взявшиеся за это дело. А я, зная, что это дело на их обязанности, буду заниматься своими обязанностями, которых у меня столько, что и 1/100 я не могу, не имею ни времени, ни сил, выполнить добросовестно. Вообще, я хочу сидеть в своём ложе в чёрной земле и делать то, что мне дано – Богом, Родиной, Царём, обществом (однако оно отнюдь не сводится к двум десяткам адвокатов и литераторов). Всё это слишком просто, и не стоило бы об этом говорить, если бы со всех сторон не старались вытянуть всякого сидящего на своём месте из его логовища и не запутывали бы его в делах, его ничуть не касающихся. Надо же наконец отрешиться нашей интеллигенции от сознания провиденциальных обязанностей и твёрдо сказать себе, что мир и судьба истории идут и будут идти вовсе не их «декларациями», а по таинственным законам, ведомые Рукою Божией…» (из письма о.Павла Флоренского В.В. Розанову 26-30 октября 1915 года).

А ведь есть ещё письма «пятого – шестому», «седьмого, восьмого, восемнадцатому…»