29 марта 2024, пятница, 04:13
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

11 марта 2008, 09:45

«Мы западники, которые борются со здешним западничеством»

Переконфигурация российской власти и общественная дискуссия, которой этот процесс должен сопровождаться, ставит задачу своего рода инвентаризации общественно-политических позиций, присутствующих в нашем общественном поле. Слабо представленным в серьезной дискуссии остается не ортодоксально советская форма левой мысли. Речь идет не об обычном левачестве и «антибуржуазности», достаточно модных в богемно-интеллигентских кругах, но о попытке какого-то осмысления с левых позиций советского и постсоветского прошлого нашей страны, ее нынешнего состояния и перспектив дальнейшего развития. Одной из таких попыток является создание «платформы» "Что Делать?". Группа была основана летом 2003 году после акции "Новые Основания Петербурга". С этого момента коллектив "Что делать?" начал издавать одноименную газету (с августа 2003 года, на русском и английском языке). Авторы проекта определяют его как «создающий пространство взаимодействия между теорией, искусством и активизмом и направленный на политизацию этих трех типов деятельности. Свою работу платформа осуществляет через сеть коллективных инициатив в России и их взаимодействие с интернациональным контекстом». О платформе «Что делать?», левом дискурсе и современном политическом контексте мы побеседовали с членами рабочей группы "Что делать?": художником Дмитрием Виленским (Санкт-Петербург) и доцентом факультета политических наук и социологии Европейского университета в Санкт-Петербурге, доктором философии (Мичиганский университет, Страсбургский университет) Артемием Магуном. Интервью взяла Татьяна Косинова.

Откуда возникла идея издания информационного листка вашей группы?

Дмитрий Виленский: Вот уже пять лет наша газета является скорее теоретическим выпуском, издается к различным профессиональным событиям – выставкам, конференциям, фильмам. Мы постоянно ставили себе задачу активного вмешательства в активистскую среду. И это очень органично для нас – мы являемся изданием, стоящим на позициях новых недогматических левых, для нас не существует разрыва теории и практики. В тоже время для нас важен активизм «на рабочем месте», и это место для нас - ситуация производства знания, а это требует поддержания определенного уровня профессионального языка, довольно сложного для понимания широкой публики. Наше издание стремится находить творческое соединение различных дисциплин, но все-таки это, прежде всего, арт-издание, так как единственные деньги, которые находились на нашу работу, происходят из арт-мира. Можно говорить отдельно о том, почему именно в арт-мире сложилась традиция критической интердисциплинарности, где философия, эстетика, социология, политические науки могут существовать в творческом симбиозе. Это серьезный вопрос, и я постулирую: такая ситуация есть. С другой стороны, конечно же, для нас очень важно проверять это знание на практике – и не только практике создания и распространения произведений искусства, но и смотреть, как они способны взаимодействовать с активистскими политическими движениями, с пространством гражданского сопротивления в обществе.

С самого начала имеет смысл сказать, что когда мы говорим «политика», мы не подразумеваем какую-то простую администрацию власти: вот есть Путин, и он занимается политикой. Конечно, это то, что называется «реальной политикой», что влияет на нашу жизнь, на нашу субъективность, на массу вещей. Но есть другое измерение политического. И вот этим измерением политического, как неким утопическим проектом «общности», который надо продолжать мыслить хотя бы на горизонте, чтобы жизнь наша как-то развивалась, чтобы человек не терял своего высокого призвания быть свободным, - этим мы и стараемся заниматься.

И так как мы обладаем определенным ресурсом, совершенно частным (то есть в этом плане мы не являемся никакой негосударственной, неправительственной структурой, мы являемся неформальной группой граждан), у нас есть возможность печатать и есть опыт производства формы знания в виде печатного листка.

Артемий Магун: Газета, действительно, не ставила себе прямо политических целей в узком смысле, если политику понимать как какое-то управление, борьбу элит. Тем не менее, мы, конечно, занимались политикой в том смысле, что мы ставили себе задачу поменять политико-идеологический вектор российской интеллигенции.

Идеология российской интеллигенции, как и идеология любой группы, очень неоднородна, нестабильна. Но общий вид сознания интеллигенции все эти годы был либеральным в том смысле, в котором либерализм означает, с одной стороны, защиту определенных свобод, с другой стороны, - веру в то, что есть какие-то законы саморазвития общества. На Западе эти законы правильно понимают и уже реализовали, а у нас, к сожалению, нет, и к этому, мол, надо стремиться. Это вело к определенному самозамыканию интеллигенции в себе как группы, к некритическому культу Запада, и, как следствие, - к неоправданному оптимизму.

Мы пять лет ведем политику, направленную на то, чтобы на языке, понятном интеллигенции, то есть на языке теории, целостного видения общества, на языке, связанном с историей российской мысли, российской интеллигенции, но и западном тоже, - выработать новую идеологию, если хотите. В хорошем смысле - идеологию. Выработать какую-то новую платформу (очень хорошее слово – «платформа», Дима его предложил), на которой могли бы объединиться очень разные эмансипаторно ориентированные образованные люди в России. На английский мы переводим тексты не из нарциссизма, а чтобы сделать дискуссию международной. Вовлечь, опять же, эмансипаторно ориентированный класс в России в дискуссию с эмансипаторно ориентированными людьми на Западе. Не мне вам рассказывать, что эти люди, эти классы, в целом, говорят сегодня на противоположных языках. Там, где нормальный демократичный, открытый интеллектуал на Западе будет говорить про социальные блага для масс и демократизм, так же выглядящий, имеющий похожую биографию российский интеллектуал будет объяснять, что «народ темен» и что нужно, наконец-то, научиться опираться только на себя и зарабатывать деньги. При этом эти люди будут одинаковы по габитусу и по бытовым ценностям. Чтобы это преодолеть, мы, собственно, и делали двуязычную газету.

Когда-то нас учили, что газета есть «коллективный агитатор, пропагандист и организатор». Как с этим было у вас? Что было толчком?

Д.В.: Этот проект основан на микро-политике определенного сообщества. Это люди, которые знают друг друга довольно давно по каким-то дружеским, личным связям. В какой-то момент возникло ясное ощущение невыносимости профессиональной ситуации, невыносимости общей ситуации. Ты чувствуешь потенциал, у тебя есть выходы, ты понимаешь, как ты можешь развиваться, - и при этом ты понимаешь, что в данной ситуации для тебя эти возможности закрыты.

У большинства членов нашей группы был опыт жизни на Западе. Мы примерно представляем себе какие-то методы достижения автономии. О’кей, нас не хотят печатать какие-то издания – мы будем печататься сами. Более того, мы будем делать это эффективнее. Мы можем на основе своих денег, своих ресурсов делать газету, которая будет иметь больший профессиональный резонанс, политический, в сообществах, чем, если бы это делали какие-то структуры академии, структуры каких-то официальных институций. И это значило, как сказал бы марксист, взять средства производства в свои руки. Понятно, что это какие-то ограниченные возможности. Еще очень важный момент проекта газеты был в том, что в момент, когда мы начинали, стоимость вопроса печати составляла триста долларов. Я прекрасно знал, что, будучи более или менее успешным художником, могу это обеспечить либо своими деньгами, либо все скинутся, и мы все равно газету издадим. Все переговоры со спонсорами были просто смешными: «Знаете, у нас есть проект газеты. Мы ее все равно напечатаем, но если вы дадите деньги, мы будем признательны». При этом мы принципиально не печатаем рекламу. Когда люди пытались говорить: «Мы хотели бы вас поддержать, но страницу мы хотели бы зарезервировать», мы отвечали: «Это не реально. Хоть миллион – рекламы не будет».

Кому эта газета адресована? Тираж – три тысячи экземпляров – исходит из ваших финансовых возможностей или это примерная численность вашей потенциальной аудитории?

Д.В.: Я думаю, что Артем уже ответил: это газета для просвещенной публики, с которой мы пытаемся работать – не потакать ее устоявшимся вкусам, а в некотором смысле провоцировать на несвойственные ей размышления. Плюс не будет секретом сказать, что мы представляем здесь очень важную (для меня, конечно) и со времен декабристов значимую традицию русского класса, который ориентирован на просвещение, на эмансипаторные практики. Мы подразумеваем, что этот класс – интеллигенция - существует, и она производит знание вне структур власти. И мы – часть производства этого очень важного знания. С другой стороны, мы изначально позиционировали этот проект как интернациональный, для нас было очень важно сделать проект не российский, не петербургский, а показать, что происходит во всем мире. Мы находимся в определенной, очень сложной, очень конфликтной, очень интересной локальности, но мы способны ее связать с целым и, тем самым, внести свой вклад в диалог о необходимых изменениях общества, как мы их видим.

Мне показалось, что вы не очень сильно рекламируете себя. Какой ареал у вашей «автономии»?

Д.В.: Газета бесплатная, и действительно у нас есть проблемы с дистрибьюцией. По причине лимитированного ресурса мы вынуждены, ограничиваться какими-то точечным, спорадическим распространением. Но я точно могу сказать, что из сферы людей, занимающихся философией, социологией, искусством, газету знают все. Просто все в России - от Самары до Челябинска. Читают в Интернете, кому-то мы высылаем. А также анархические круги, круги активистов, круги academia – знают все. Правозащитные круги, может быть, меньше.

А.М.: Гуманитарная интеллигенция, в основном, знает газету. У нас есть дружественные издания типа «НЗ», «ХЖ», «Синего дивана» - те же авторы, газета упоминается, цитируется, участвует в крупных конференциях. Мы стараемся после каждого номера и в Петербурге, и в Москве проводить презентации. Это не такой широкий круг. Но в рамках наших сетей, а они у нас у всех большие, все-таки газету знают. А с правозащитным движением у нас вообще не было никаких связей.

Д.В.: К сожалению.

А.М.: К сожалению, да, но понятно, почему. Потому что это другая немножко идеология. Д.В.: «Что делать?» - это просто четкая маркировка, все сразу понимают, что речь идет о левом проекте. Для целого ряда академичеких людей, типа Рыклина, например, изначально было очень сильное отторжение: «Ну, левые…». А для круга «Мемориала»: «Это Гулаг!..» Когда ты пытаешься объяснить, что это новые левые, что это другие левые, не тоталитарные, демократические, что речь идет о переосмыслении идей демократии, о равенстве, очень часто диалога не получается. Люди слышат «Что делать?» - ага, Ленин, страшно. Уже страшно: он цитирует Ленина...

То есть в глазах либеральной интеллигенции вы попадали в разряд маргинальных групп?

А.М.: Я бы не сказал, что здесь дело в социальном маркировании, нет. Это были часто наши друзья и коллеги, как философ Михаил Рыклин, например. У нас в Питере, как вы знаете, среда либеральная, и наши друзья по богеме (мы, в общем-то, выросли из петербургской богемы) большей частью остаются либеральными, но считают, что мы деньги зарабатываем или что-то в этом роде.

Д.В.: Западная academia левая - вот они и выстраивают себе карьеру на Западе.

А.М.: Это любимое обвинение. Либеральная интеллигенция рассматривает нас не как социальную группу, она не принимает нашу идеологию.

Они остались на старых антикоммунистических позициях, судят не по форме, а по содержанию. Если упоминается Маркс, Ленин, коммунизм, - значит за расстрелы, за террор, за Сталина? Разве эти левые еще не поняли, что каждый человек борется только за себя, что только рынок и правовые нормы могут объединить фатально разобщенное общество, и что надо просто всем быть, наконец, опрятными, чистыми, цивилизованными и жить, по возможности, на Западе?..

Д.В.: Это удивительная глухота. У нас недавно был смешной случай. Есть такой французский философ Ален Бадью (Alain Badiou). Он приехал в Берлин выступать с лекциями в Humboldt-Universität. Был полнейший аншлаг, люди висели на люстрах, было что-то невероятное. Русский философ Михаил Рыклин и его жена Анна Альчук заявили нашим коллегам-философам Игорю Чубарову и Кети Чухров, что на этого «маоиста»-левака они принципиально не пойдут, потому что это отвратительно, ужасно. И они не пошли на две блестящих лекции Бадью. И это профессиональный русский философ, причем один из ведущих, наверное.   

Можно ли сказать, что у группы есть общая идеология?

А.М.: Есть общее, есть и различное. Общее – это верность, грубо говоря, социалистической традиции, идущей от Маркса, от Прудона, кому что нравится…

Д.В.: У нас многие часто любят цитировать знаменитое мандельштамовское: «присяга верная четвертому сословью». То есть Герцен – Огарев на Воробьевых горах… И как бы наша либеральная интеллигенция не пыталась переинтерпретировать Мандельштама, как бы ни делали из него антикоммуниста, это неправда. Мы понимаем, что все гораздо сложнее. Для нас быть левыми – это значит видеть вещи сложнее и глубже. По Негри - радость быть коммунистом, при том, что все дискредитировано… И в последних жестких спорах с либералами, когда они говорят что-то о революции, о геноциде, я говорю: «Все правильно. Но ребята, кто бросил народы Европы в Первую Мировую войну? Ленин бросил? Коммунистический Интернационал? Кто устроил бойню миллионов людей? Это сделал европейский капитализм. Кто оставил в мире кровавейшую историю колониализма, за которую нам никогда не расплатиться? Левые?».

А как быть с советским опытом? Если упрощенно пересказать западных левых, то их аргументация примерно такова: это у них там, в России чего-то не получилось, они напутали что-то с марксизмом. Но мы-то все это пережили это на собственной шкуре.

А.М.: Как раз по этому поводу и идет наша рефлексия. Как переосмыслить левый проект, учитывая, что мы-то все как раз жили при Советском Союзе, и для нас есть живой опыт вырожденной, искаженной, но реализации этого проекта?.. Именно поэтому и надо спасать и переосмысливать проект. Я писал о том, что борьба против позднего Советского Союза была борьбой очевидно левой. В первые годы Перестройки в этом смысле термин «левые» и употреблялся. А потом, совершенно ошибочно и преступно, «левыми» стали называть коммунистов и фашистов, а «правыми» - либералов, которые на самом деле были умеренными левыми в западной классификации. До сих пор тут употребляется эта местечковая терминология, которая нигде на Западе не понятна. И это очень проблематичная идеологема, которая имеет большие негативные последствия.

Так вот, сталинизм был правым проектом, как и фашизм. И в начале коммунизма, и в начале фашизма была некая левая интенция. В коммунизме она была больше, в фашизме – меньше, но была. А после этого пришли правые лидеры. Если отслеживать Сталина, то были, конечно, определенные социалистические меры, которые он реализовывал по-своему, но, в целом, с середины 1930-х годов режим становится открыто националистическим, подавляет рабочих, выстраивает правящий бюрократический класс, пусть и перетряхивая его время от времени. Жижек считает, что террор был «напоминанием о революции», памятью о родовой травме… Поэтому говорить о том, что Советский Союз был воплощением левизны – это неправильно. Хотя, конечно, это было наследие левой революции, которое было подавлено, но в каком-то виде оставалось, и Перестройка была прорывом подавленного левого бессознательного. Вирус революции ожил и взорвал здание.

Д.В.: У Артема есть очень хорошая теория, которая объясняет, что этот «вирус» прорвался через структуру Советов. Это важный момент, это то, с чего начиналась революция: «Вся власть Советам!» Перестройка началась с этого же лозунга. Собственно говоря, все собчаки, болдыревы и все остальные, - они баллотировались в Советы.

А.М.: Совершенно верно. И Советы, в которые они баллотировались, имели принципиально непарламентскую структуру. Когда они стали парламентом, тогда все кончилось.

Но все это не значит, что мы просто отбрасываем вопрос. Для нас важно осмыслить коммунистический проект как реальный проект, который, я повторяю, не был, конечно, левым по системе власти, но в нем были определенные левые достижения. Мы много пишем о специфике советского опыта и постсоветского опыта, в котором, по моей формулировке, коммунизм был реализован вопреки коммунизму. То есть в позднесоветском обществе существовал определенный низовой коммунизм. Но он существовал именно в неофициальной среде, в заброшенных зданиях, стройках, зонах, пустых улицах, в распахнутых парадных и т.д. То есть в ничейном пространстве, которое было отчуждено, но именно в силу этого было коммунальным. И именно с этим стал немедленно бороться пришедший к власти сейчас правый режим. То есть, я повторяю, естественно, это не было ни в коем случае прямой реализацией марксизма, да и других западных теорий. Но это опыт, который нужно изучать в его контаминации левого и правого, и мы должны опираться на эту традицию, которая для нас органична.

Д.В.: Ты обнаруживаешь принципиальное несогласие с Гройсом, когда он говорит, что даже в период сталинизма Советский Союз оставался «царством философии». Гройс считает, что поэтому левый проект продолжался.

А.М.: Да, с этим я не согласен. Гройс здесь занимает идеалистическую позицию. Он считает, что левизна – это философия, некий идеологический, идеократический проект. Дело обстоит именно наоборот. Если марксизм - это философия и идеология, то та, которая с самого начала указывала на то, что нужно философию и идеологию изнутри подорвать и построить какую-то антифилософию. Ирония в том, что в СССР именно эта, антиидеалистическая, антифилософская философия стала бастионом идеократии. И это как раз правая, авторитарно-«метафизическая» сторона советского опыта.

Вы марксистами стали на Западе или приехали на Запад уже марксистами?

Д.В.: Это у всех у нас, конечно, на Западе произошло.

А.М.: Безусловно, на Западе. Или от общения, от чтения текстов, как у Саши [Скидана], который долго на Западе не жил, но часто туда ездил.

У меня было своеобразное «обращение». Ты приезжаешь, пару лет являешься белой вороной, и некоторое время думаешь: может, они тут чего-то не понимают, выступая за социальные гарантии, за низовую демократию, критикуя правовое государство за лицемерие? Может, они просто не знают, что Гулаг и уравниловка – это плохо? Но при этом все люди, которые тебе нравятся по духу – левые, а те, которые не нравятся – правые. А ты приезжаешь из России с либеральными взглядами и чувствуешь какой-то шок, что-то непонятное. Потом начинаешь понимать, что ты не русского либерала здесь представляешь, а какого-то подлеца. Смотришь на себя со стороны и понимаешь: «Стоп! Что ты сейчас говоришь? Ты же говоришь подлости какие-то, благоглупости, что общество должно быть сбалансировано, что каждый сам должен добиваться успеха и побеждать в конкуренции и т.д.» То есть то, что мы вынесли из постсоветской России. Постепенно ты понимаешь, что если в постсоветской России и было что-то хорошее - а было много чего хорошего: стремление к свободе, к построению собственного государства, те же самые Советы, демократия и т.д. - это не правые, даже не либеральные, это левые идеи. То есть нужно было в сознании отсоединить одно от другого. И мы это проделали. И конечно, обращение было.

Я не скрываю – да, мы западники, мы стоим на точке зрения западной культуры и политики и считаем, что Россия – тоже в конечном счете западная страна. Но мы западники, которые борются со здешним западничеством. Местные же западники-либералы – это те, кто как и в XIX веке, никогда не бывали на Западе (или бывали, но не поняли), но очень его любят. А мы его, текущий реально существующий Запад как систему, не очень любим, потому что мы его знаем и относимся к нему изнутри, как внутренние критики. Идея Запада – это свобода, это революция. Но текущий Запад ее не репрезентирует.

Когда это с вами случилось?

А.М.: Постепенно произошло в 1997-1998.

Д.В.: У меня тоже примерно в эти годы, хотя у нас с Артемом десять лет разницы в возрасте. Наша группа – это два поколения тридцатилетних и сорокалетних.

То есть до сих пор «призрак коммунизма бродит по Европе»?

А.М.: И по Америке.

Д.В.: Я думаю, что здесь сложный момент. Для нас очень важно то, что Артем назвал «габитус». Когда я впервые попал на Запад, наверное, по взглядам я был там либертарием. Мне нравилась свобода. Я очень плохо представлял, что такое рынок, капитализм. И мои первые знакомые и друзья были не просто левые, а очень радикально левые. На повседневном уровне мы с ними очень легко находили общий язык. Мы спорили про Кубу. Но, я не знаю, Артем, имеет ли смысл это проговаривать и нужно ли это в этом диалоге, - у меня сейчас до сих пор очень много проблем с западными левыми.

А.М.: Конечно. Это очень важный момент...

Д.В.: Проблема миграции, проблема Израиля, хотя у Запада сейчас много подвижек, однако есть очень много вопросов, по которым, я считаю, мы занимаем совершенно разные, противоположные позиции с западными левыми, в то же время моя позиция не является не левой. Она очень часто пересекается с какими-то правыми элементами, в то же время подноготная совершенно другая.

А.М.: Встав на левые позиции на Западе, мы в то же время не слились с западной интеллигентской идеологией, а выработали свою. Нам стали видны либеральные, непродуманные, пассивные элементы этой идеологии, позиционирующейся как «левая».

В нашей группе есть двое американцев, у нас с ними постоянно идут споры до крови именно потому, что они занимают традиционно левую западную позицию, с которой мы не согласны. Она по многим вопросам является радикализацией критического либерализма (долой авторитарную власть, за полную свободу выборов, защитим человека от насилия государства и т.п.). Ситуация в мире критикуется в общем, апокалиптическом духе (весь мир - это лагерь и т.д.). И это ближе к правозащитной позиции здесь, разве что у наших правозащитников есть Запад в качестве инстанции, к которой можно апеллировать и которую можно идеализировать, а у тех ее - нет.

На самом Западе левая интеллигенция, как и наша интеллигенция, обычно готова критиковать правительство за все негуманное и т.д. – опять обидели тех, опять воюют там-то. Это хорошо, но не очень-то радикально – старый буржуазный пацифизм и гуманизм, который не рефлектирует собственную социальную позицию. Отсюда же доминирующий после дискредитации СССР анархизм – нельзя навязывать другим свою политическую позицию, нельзя выстраивать партию или идеологию, надо, чтобы любой протест был спонтанным, ненасильственным, «множественным». Это значит, что править обществом и отвечать за его беды будут другие, и мы полагаемся на их умеренность и толерантность.

Мы же хотим поправить эту позицию с нашей, российской, уникальной точки зрения. И это очень естественный процесс: когда ты едешь туда, то смотришь на себя с другой точки зрения, ты ее немножко меняешь, и ты понимаешь лучше собственную точку зрения, что она значит в мировом контексте. Дальше ты возвращаешься сюда или даже не возвращаешься, а просто вспоминаешь что-то, и ты понимаешь, что и та точка зрения тоже частная. И в этом роль газеты – она поэтому уникальна. Это одно из немногих, может двух-трех изданий в России, которые действительно представляют российский взгляд на мир, в универсальном смысле.

Д.В.: Для меня верность российской традиции – это непрекращающаяся борьба с рабством и властью, для которой рабство есть единственно приемлемая форма управления. Несмотря на невероятный цинизм правящего класса в России и его прозападные симпатии, все равно ты ясно видишь, что для них это как бы пьеса Вольтера, разыгрываемая крепостными актерами. Вот это максимум их представлений о свободе и просвещении. Самое ужасное и чудовищное в этой ситуации то, что они считают это нашей культурой: крепостные строят декорацию неолиберального, открытого капитализма, таджики - башню федерации, и все это в декорациях нашей разительной нищеты и репрессии любых базовых форм политической активности, где все перенесенные из глобального пространства символы выглядят совершенно иначе.

А как быть с интерпретацией, что мы сейчас сталкивается с неизжитым советским, коммунистическим наследием?

А.М.: Нет, это неверная интерпретация, с которой газета борется всеми силами. Это как раз одна из идеологем либералов, которую мы совсем не принимаем. Надо смотреть на ситуацию структурно. Мы же видим, что режим, по политэкономической своей сути, похож меньше на Советский Союз, чем на правые режимы в Латинской Америке, на Ближнем Востоке и т.д. Это режим капиталистической олигархии, связанный с определенным механизмом монополистического капитализма. Более того, он находится в той же волне, что и нынешние правые режимы в Европе. Просто они работают в уже сложившемся гражданском обществе и не могут себе так много позволить. Но по цинизму и наглости, по этосу абсолютно беззаветного технократизма эти люди – всякие блэры, саркози – и наши теперешние лидеры – это же клоны. Просто у них нет тех возможностей.

Д.В.: Есть впечатление, что они Путину просто завидуют.

А.М.: И в этом смысле ситуация в России – это эксцесс, симптом капитализма, который в центре, в центральных странах работает более гармонично и сбалансировано. Но именно они, европейцы и американцы, закрыли свой центр и эксплуатируют периферию. Поэтому в точках перелома происходят эксцессы. Ну, а уж дальше все происходит в формах национальных, - к чему привыкли, так и делаем. Этот момент есть, но он не составляет сущности феномена.

Д.В.: Мне тоже кажется, что здесь поверхность заменяет сущность. Понятное дело, что на уровне китчевого анализа, на уровне Пелевина или даже Сорокина, очень легко прописать: ой, это у нас такой гротеск, возвращение в советское. Но это совсем другое! Это принципиально другая система управления. Все построено на совершенно других принципах, нежели те, на которых был построен Советский Союз. Модели автократии, подавления публичного пространства, с одной стороны, поверхностно схожи, но принцип работы, как мне кажется, совершенно другой.

И нехватка, недостаток современной российской academia в том, что мы оказываемся неспособны это анализировать. И нет этого желания. Гораздо легче кричать: ой, мы возвращаемся в Советский Союз, Путин – это Брежнев, это застой. Это не застой, это что-то совершенно новое. Аналитических способностей проводить исследование, понимать, что, действительно происходит со страной, понимать структуру эксплуатации, управления, коррупции – этого всего нет. И нет желания.

А.М.: Эта позиция вдвойне более подлая, потому что это позиция человека, который всегда недоволен любой властью. Вот, жили в Советском Союзе – не нравилось. Сейчас, что бы мы ни делали, все равно нас переигрывают ужасные «плохиши». И поэтому единственная честная позиция интеллигента – это всех, кто там, ненавидеть. Это значит заниматься своим делом и тихо всех ругать. И поэтому удобно говорить: «Я же вас предупреждал: это опять Советский Союз. А вы думали, что это прошло? За двадцать лет никуда не ушло. Это оно и есть». Так очень удобно. Это оправдывает аполитичную или умеренно морализаторскую позицию.

На самом деле российская интеллигенция во многом ответственна за то, что происходит. Потому что интеллигенция, en masse, поддержала ельцинский авторитаризм, не сделала ставки на низовую демократию, смирилась с коррупцией («ворюга мне милей, чем кровопийца»). Потому что испугались народа.

Какой же это Советский Союз, когда это вы и устроили, этому помогли? Интеллигенция во многом помогла легитимировать тот режим, который сегодня, наконец, оборачивается против нее.

За пять лет что-то изменилось в вашей группе?

Д.В.: Динамика микрогрупп всегда деструктивна. Они вступают в какие-то клинчи и, как правило, распадаются. Для меня лично как неформального лидера группы стало очень важным моментом создать какую-то более широкую платформу. Любой конфликт в микрокомьюнити может быть подавлен за счет апелляции к более широким участникам. И где-то через два года после появления рабочей группы была создана платформа, которая включает сто пятьдесят человек. Это не эксперимент по прямой демократии – это закрытая платформа. Очень важен момент непрозрачности. Было несколько случаев, когда туда пытались подписаться какие-то очень сомнительные люди, которых я как модератор просто не допускаю. Это вполне экспертное сообщество, включающее в себя ведущих международных экспертов, таких, как Юрчак, и в тоже время много студентов, которые выражают свой интерес в чтении газеты, в обсуждении. Это mailing list, в котором люди из разных регионов мира могут свободно высказываться. Базовое требование, вернее рекомендация – владение двумя языками – сообщения идут по-английски и по-русски. Сейчас очень интересно идет разрастание платформы. В последние полгода люди вступают, вступают и вступают.

А.М.: Идет политизация. Если раньше люди колебались – вступить и все время получать какие-то постинги с дискуссией, зачем им это надо? - то сейчас настроение радикально изменилось. Далеко не все из них являются левыми, марксистами.

Д.В.: Это очень важный ресурс. Идет наращивание. Как дальше будет это развиваться? Я думаю, что в ситуации кризиса может произойти перелом и этот ресурс станет реально определять какие-то новые способы бытования.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.