Ревекка Фрумкина: Ценности вечные и не очень

Недавняя статья Симона Кордонского «Служение истине и инновационное развитие», пафос которой – среди прочего – показать немощь и ненужность «академической» науки, вызвала бы у меня недоумение, если бы я не была четверть века знакома с автором, одна из социальных ролей которого – возмутитель спокойствия. Обычно этому ему удается: только в одном из популярных ЖЖ-блогов я нашла более сотни комментариев. Значит, читали и заметили. Вот и отлично.

У меня, осмелюсь думать, тоже есть несколько социальных ролей; одна из них – напоминать о банальных истинах. Очередная банальная истина заслуживает того, чтобы напоминать о ней постоянно, а в момент «страстей по Академии» – тем более.

Итак, перехожу к банальностям. Понятно, что разные типы научной деятельности могут быть организованы кардинально разным образом. Более того – они и должны быть организованы по-разному, иначе все ресурсы – человеческие и материальные – будут тратиться впустую.

Неважно, как называется учреждение, предназначенное для сугубо исследовательской работы: важна его ориентация на тот или иной тип научной деятельности. Академия наук в российском варианте (я имею в виду то, что в просторечии именуется «Большая Академия»), как и немецкие институции, объединенные под эгидой Общества Макса Планка, были созданы как площадки для ценностно-ориентированной деятельности.

В рамках ценностно-ориентированной деятельности, впрочем, работают многие критерии, не имманентные этой деятельности как таковой – например, мода (на определенную тематику – скажем, на медиевистику); престиж задачи (список Гильберта пока не исчерпан); социальные предпочтения и мотивации (желание облагодетельствовать человечество или превзойти предшественников). Тем не менее, здесь источник задач – это удивление и любопытство, желание понять, а не стремление создать "вещь". Именно «желавшие понять» создали науку Эллады, а желавшие сделать вещь – изобрели порох и фарфор.

Изобретение – это целеориентированная деятельность. R&D, то есть исследование с целью решить определенную прикладную задачу – это не для Академии, хотя, разумеется, прикладные задачи всегда стимулируют исследовательскую мысль. Важно иное: результативность целеориентированной деятельности довольно просто оценить; можно даже делать это поэтапно.

Но что такое результативность применительно к ценностно-ориентированной деятельности? Это реализация ценностей, которые именно в качестве таковых вообще не могут быть "оценены" извне.

С точки зрения извне всякая "чистая" наука должна считаться абсолютно эзотерическим занятием: пресловутая фраза о непозволительной роскоши “удовлетворения личного любопытства за счет государства” отражает именно эту позицию, а применительно к нашему якобы нищему государству отражает ее ядовито, но адекватно.

Увы, позиции социума по отношению к “чистой” науке исторически детерминированы и вовсе не нейтральны. Эта банальная истина не так уж банальна.

Для примера поговорим о лингвистике.

Лингвистика пребывает в особом и социально уязвимом положении отнюдь не случайно. Ведь феномен, который она изучает – язык – и делает человека человеком, а значит, деятельность ученых этого профиля каким-то образом (или в некоем конечном счете) касается всех членов социума.

Поэтому от лингвистики постоянно (и обоснованно!) ждут объяснений и оправданий – ждут педагоги и врачи, разработчики новых информационных технологий и специалисты по реабилитации больных с нарушениями слуха и речи, сотрудники масс-медиа и просто обычные люди, устрашенные перспективой ЕГЭ по русскому языку. Попробуйте заявить, что как лингвист вы заняты структурой исчезающего (кажется, фактически уже исчезнувшего) языка народности водь, некогда населявшей малый участок нашей территории

За наш счет?!

Заметим, что для целеориентированной программы – например, "перемещение по твердой поверхности", обычно несущественно, как именно она реализована – как колесо, как стопоходящее устройство, как гусеничная передача, как луноход. Важна эффективность, а не красота устройства или логического построения. Ну, а оценку эффективности всегда можно редуцировать к уровню практики и свести к облегчению путей к конечной цели, даже если сама цель кажется фантастически далекой. И «народ» вроде даже не спрашивает, почему при этом детских садов – мало, а космодромы есть.

Зато "непосвященным" невозможно объяснить, почему нечто в науке более или менее ценно. Решение седьмой проблемы Гильберта ценно, потому что эта проблема входит в список Гильберта.

Когда А.А. Зализняк, ныне академик РАН, работал над книгой «Русское именное словоизменение» (1967), его целью было – представить современное русское именное словоизменение как систему в максимально красивой и логически стройной форме.

Использование этих достижений в прикладных целях оказалось задачей даже не следующего поколения, а скорее наших «научных внуков». А тем временем Зализняк занимался много чем, в том числе – новгородскими берестяными грамотами и анализом «Слова о полку Игореве».

И всё это современная российская лингвистика!

Теперь вообразите, что нынче неизвестный никому молодой человек занят описанием какой-то системы или структуры, без которого (описания) мы до сих пор обходились и надеемся обойтись и далее. Где он может работать? Кто ему готов платить? Кто, вообще говоря, готов его хотя бы выслушать?

Я уверена, что приди такой новый «неопознанный Зализняк» в ведомство, распределяющее деньги, его спросят о практической пользе его предложения.

Что мог бы сам Андрей Зализняк ответить на подобный вопрос 45 лет назад? Что ему это интересно. Что это ужасно трудно. Но такие ответы считаются осмысленными только в среде, занятой решением ценностно-ориентированных задач. То есть в фундаментальной науке. Пока есть Академия наук, есть хотя бы потенциальная возможность поступить если не в аспирантуру, то на лаборантскую или близкую к ней должность, а потом видно будет.

Соответствующая система институтов и лабораторий может быть организована лучше, хуже или вообще иначе – это другой вопрос. Но в ответ на чье-то стремление изучать исчезающий язык народности водь или японскую гравюру, или ранний детский аутизм, или культуру немецких женских монастырей, или очередную новгородскую грамоту – в этой системе не должны пожимать плечами и крутить пальцем у виска.

Рассуждая без оглядки на сложившиеся у нас реалии, принято напоминать, что Америка и Англия обходятся без Академии в нашем понимании. Но если в Москве даже в лучшем пост-дипломном учебном заведении в силу сложившихся стереотипов не удалось ввести (всего лишь!) институт тьюторства, то стоит напомнить еще одну банальность: ломать – не строить.