Валентина Чеснокова: Макс Вебер. Секты. Легитимный порядок

Мы продолжаем публиковать книгу известного российского социолога Валентины Федоровны Чесноковой «Язык социологии». В издательстве ОГИ она выйдет в свет в начале 2009 года. Валентина Федоровна - консультант Фонда «Общественное мнение» и Института национальной модели экономики, она является куратором исследований ФОМ, посвященных отношению к религии. Автор книг «Тесным путем: процесс воцерковления населения России в конце 20-го века», «О русском национальном характере». Работала в центре содействия реформе уголовного правосудия Валерия Абрамкина.

См. также:

Кальвинисты и сторонники различных разновидностей этого учения, которых принято объединять общим названием пуритане (индепенденты, квакеры, конгрегационалисты, а позднее – методисты), с самого начала отличались склонностью к образованию сект. Естественно, что сами они никогда не называли свои объединения сектами, предпочитая определения "истинная церковь", "церковь верных" и т.д. Однако Макс Вебер проводит четкое различение между церковью и сектой. Церковь - это община верующих, спасающихся. Секта же - это общество спасенных, стремящихся отделиться и отгородиться от внешнего мира [2, сс. 176, 244, прим. 174].

Сегодня особенно важно понимать это различение, поскольку существует интерес к исследованию религии. Эти образования построены на разных принципах. Часто приходится слышать от наших религиоведов о верующих: "Какие же это члены Церкви? Они не знают догматов, верят в астрологию, не постятся, в храм ходят редко", - и по этой причине некоторые из них пытаются признать данных людей неверующими. Хотя сами эти люди на вопрос, веруют ли они в Бога, твердо дают утвердительный ответ. "У нас в стране, - заявляют такие исследователи, - почти нет верующих". Одни полагают, что верующими можно считать 15%, другие - еще меньше, хотя в общероссийских опросах верующими себя признают более 60%, в том числе православными - 58%[1].

Такие высказывания - чистый произвол наших религиоведов, так как человека, отнесшего себя к верующим и указавшего свою конфессию, никто не имеет права признавать неверующим на основании каких-то своих, произвольно выбранных критериев. Такие требования можно предъявлять только к сектантам, потому что они сами себя определяют как удовлетворяющих всем этим и еще многим требованиям. И это является необходимым условием, чтобы их приняли в секту. Таким образом, наши религиоведы, изучая православную Церковь, применяют к ней сектантские критерии.

Разберем различия между Церковью и сектой более подробно. Изначально в кальвинизме существовал тезис, согласно которому отверженные должны быть во славу Божию подчинены церковному закону [2, с. 157]. Но уже в ХVII веке в движении индепендентов и некоторых других разновидностях кальвинизма возобладало убеждение, что присутствие в пастве невозрожденных, участие их в таинствах[2], служение их в качестве священников оскорбляет величие Господне. Например, Оуэн, индепендент и кальвинист, вице-канцлер Оксфордского университета при Кромвеле, заявлял: "Принимать в видимую церковь или считать членами ее следует лишь тех, кто по всем признакам является возрожденным и святым. Там, где это правило не соблюдается, утрачивается сама сущность церкви" [2, с. 228, прим. 93]. Такая "чистая церковь", по убеждению пуритан, должна была объединять лишь достойных в религиозно-этическом отношении людей, которым было разрешено вступить в это объединение "ввиду их доказанной религиозной избранности" [2, с. 277].

М.Вебер утверждает, что все эти "волюнтаристские образования", называющие себя чистыми и истинными церквами, таковыми не являются, ибо церковь, согласно его определению, есть "учреждение по дарованию благодати. Она управляет сферой религиозного спасения... принадлежность к церкви (по идее) обязательна, и поэтому сама по себе ни в коей степени не характеризует моральные качества прихожан" [2, с. 277].

Что значит "принадлежность к церкви по идее обязательна"? Кто может обязать человека быть членом той или иной церкви? Церковь, по сравнению с сектой, структура необычайно устойчивая. Она устойчива во временном отношении - может существовать на протяжение веков и тысячелетий. Она устойчива в пространстве - принадлежит к определенным странам, народам, культуре. Не всегда границы какой-либо церкви и страны или народа совпадают, но, как правило, наполнение церкви, ее паства - это народ, а не отдельные люди. И как все родившиеся в данной стране, по общему мнению, суть ее жители, так и все родившиеся в данной стране, принадлежащие к данному народу, его культуре принадлежат той церкви, которая ответственна за данную страну, народ и культуру. Естественно, если человек сознательно не порывает с этой страной или с этой церковью. От человека принадлежность к данной церкви ожидается изначально, по самому факту его рождения, это нормально.

Конечно, отдельный человек может присоединиться к той или иной церкви (и часто так и происходит), но основу традиционной церкви составляют именно люди, принадлежащие ей изначально. "Внешний и внутренний конфликт двух структурных принципов - "церковь как институт благодати'' и "секта как союз людей, получивших высшую религиозную аттестацию" - проходит через всю историю протестантизма..." [2, с. 283]. В секту человек допускается (или вербуется) по своим личностным особенностям и качествам.

Объявив борьбу за "чистую церковь", протестанты должны были выработать систему правил допуска в секты. Для вступления в секту требовались рекомендации уважаемых людей. С самого начала - а первые общины верных сложились у анабаптистов в Цюрихе уже в 1523 - 1524 гг. - была создана целая система аттестаций, утверждающих принадлежность к соответствующей общине, а также оценку поведения, которой снабжали братьев, отъезжающих из данной местности, чтобы они могли быть приняты в общину по месту их нового жительства. Эта система была очень распространена, еще в конце ХVII века у баптистов для допуска приезжего в общину необходимо было предъявить рекомендательные письма от той общины, в которой он состоял ранее [2, с. 305, прим. 60]. Те же правила существовали в XIX и в начале XX веков, что наблюдал сам М.Вебер, совершивший путешествие по США и с большим интересом наблюдавший обычаи и правила существовавших там сект. Хотя в то время "чистота" относилась больше к поведению членов секты в сфере их мирской деятельности.

Вступив в секту, человек приобретал много преимуществ. Члены секты начинали смотреть на него как на своего, а окружающие - как на человека, обладающего ценными личностными качествами. К этим качествам, в частности, относились добросовестность, аккуратность и прочие черты, важные для совместной деятельности. В этом смысле секта гарантировала партнерам ее члена, что человек обладает всеми этими добродетелями. И это имело огромное значение для его успеха в профессиональной сфере. Еще в начале XX века М.Вебер, наблюдая обряд баптистского крещения, услышал, как один из его знакомых, внимательно вглядываясь в юношу, погружающегося в воду, воскликнул: "Смотри-ка, я это предвидел!" На вопрос Вебера, почему он это предвидел, знакомый ответил: "Потому что он хочет основать банк в N". "Разве в этой местности так много баптистов, что они составят достаточную клиентуру для его банка?" "Нет, конечно. Но, крестившись, он заполучит клиентуру всей округи и побьет всех своих конкурентов". Из дальнейших объяснений выяснилось, что в данной религиозной общине строго соблюдается верность религиозным традициям. И прием новых членов осуществляется после самой тщательной проверки и педантичного изучения их "образа жизни". Проверка начинается с самого раннего детства, включает весь образ жизни: вел ли он или ведет беспорядочный образ жизни? посещает трактиры? танцы? театр? играет в карты? допускает неточности в выполнении денежных обязательств? какие-либо иные проявления легкомыслия?. Так что сам факт вступления в секту рассматривается как абсолютная гарантия этических качеств джентльмена и, прежде всего, его деловых качеств" [2, с. 276].

Безусловно, такая аттестация была весьма ценна для человека, и он должен был всеми силами стремиться удержаться в данной секте. Но это требовало постоянного подтверждения.

А контроль и дисциплина в секте были весьма суровыми. М.Вебер на основании знакомства с источниками пишет: "Дисциплина внутри аскетических сект была - и в этом она родственна монастырской - значительно более суровой, чем дисциплина какой бы то ни было церкви.... В отличие от официальных протестантских церквей, секта часто запрещала лицам, исключенным из общины за этические прегрешения, всякое общение с членами общины, другими словами, подвергала их абсолютному бойкоту, который распространялся и на деловую сферу" [2, с. 286]. Такие драконовские меры имели для личности огромное воспитательное значение. Именно те качества, которые требовались от члена общины, со временем прочно "прививались" ему. Секта как бы ваяла его личность по своему образцу. Но что лежало в основе этих воспитательных воздействий? М.Вебер неоднократно подчеркивает, что "не этическое учение религии, а то этическое отношение к жизни, которое поощряется в зависимости от характера и обусловленности средств к спасению предлагаемых данной религией, является "ее специфическим "этосом" в социологическом значении этого слова" [2, с. 290].

Другими словами, между учением религии и теми качествами личности, которые секта поощряет в своих членах, лежит важный этап - применение отдельных тезисов учения к реальной окружающей жизни и выведение решений о том, что же будет в условиях данного окружения главным и какие методы необходимо применить, чтобы способствовать "вящей славе Божией". "Кальвинистское благочестие - один из многих известных истории религии примеров того, как логически и психологически опосредованные выводы из определенных религиозных идей влияют на практику религиозного поведения верующих" [2, с. 223, прим. 67]. Это подтверждается еще и следующим наблюдением Вебера[3]: "Общины решительно отказывались от знакомства с "различиями верований" и вообще совершенно не интересовались догматикой. Темой проповеди должны были быть лишь этические проблемы. Все прослушанные мною проповеди для среднего сословия были преисполнены типично буржуазной морали с ее требованиями добропорядочности и приличия; мораль этих проповедей была вполне доморощенная и трезвая, но произносилась она с большой внутренней убежденностью, подчас даже с волнением" [2, с. 293, прим. 10].

Таким образом, на смену ХVII веку - эпохе пламенной веры и глубинных религиозных поисков - пришел период утилитаризма и практицизма, догматы стали постепенно забываться. Нет, никто их не отменял и не опровергал, просто они оказались за рамками интересов новой жизни и как бы растворялись, стирались. Уже в XVIII, а тем более в XIX веке., догмат о предопределенности ко спасению не оказывал никакого влияния.

Так, секта методистов, которая являлась наследницей кальвинистских общин ХVII - ХVIII вв., развивала бурную миссионерскую деятельность, что с точки зрения догмата о предопределенности не имеет никакого смысла. В таких случаях обычно придумывается опосредующий тезис, который отодвигает в тень изначальный догмат.

Это касается догмата о предопределенности ко спасению, измышленному распаленным воображением реформаторов - для традиционных церквей и для христианства в целом это вообще не догмат. Но "отпали" и более важные христианские положения, прямо заповеданные Евангелием. М.Вебер выражает это таким образом: "И если та полная религиозной жизни эпоха ХVII века что-то завещала своей утилитаристски настроенной наследнице, то прежде всего безупречно чистую совесть (которую с полным основанием можно назвать фарисейской), сопутствующую наживе, если только эта нажива не выходит за рамки легальности" [2, с. 202].

Современник этого процесса Уэсли так анализирует взаимосвязь указанных факторов: религия, т.е. ее вариант, принимающий в качестве образа жизни рациональную мирскую аскезу, неминуемо порождает трудолюбие (industry) и бережливость (rugatity), а эти свойства в свою очередь обязательно ведут к богатству. Методисты, о которых пишет Уэсли, становятся прилежными и бережливыми, их имущество растет. Вместе с тем растут и их гордыня, страсти, любовь к плотским мирским утехам и высокомерие. "В результате этого сохраняется лишь форма религии, дух же ее постепенно исчезает" [2, с. 201].

Далее, совершенно естественно начинают придумывать обоснования, долженствующие оправдать стремление к наживе. Если человек трудится для Бога, то богатство не только морально оправдано, но даже предписано. Таким образом, то, что в католицизме или даже лютеранстве было просто разрешено, здесь возводится в добродетель и даже принимается как признак избранности человека.

Изначально предполагалось, что человек должен ощущать себя управителем и распределителем Божиего имения: подобно рабу из евангельской притчи, он обязан пускать вверенный ему талант в оборот, приумножать его, но при этом скрупулезно отчитываться в каждом доверенном ему пфенниге. При этом он превращается в нечто, напоминающее "машину для получения дохода" [2, с. 197]. Но само стремление к прибыли (во славу Божию или с иными целями), даже в то время, как мирская аскеза протестантизма со всей решительностью отвергала непосредственное наслаждение богатством, тем не менее, уже и тогда "освобождала приобретательство от психологического гнета традиционалистской этики, разрывала оковы, ограничивавшие стремление к наживе, превращая его не только в законное, но и в угодное Богу занятие" [2, с. 197].

В частности, несмотря на весь авторитет Библии, отменили запрет давать деньги в рост и требовать при возвращении долга проценты[4]. Это разрешение стремиться к наживе очень хорошо легло на главный тезис кальвинизма и наследовавших его сект - уверение в своей избранности. Особенно высокая прибыль может быть показателем благочестия и добродетели человека. Если же богатство шло в руки тому, кто был признан "нечестивым", это объяснялось так: Бог умножает его имущество, чтобы затем больше с него спросить и сильнее наказать. Характерно высказывание на этот счет Блеза Паскаля: "Стремление к наживе и профессиональной аскезе.... - лишь средство, измышленное для того, чтобы не думать о своем нравственном ничтожестве" [2, с. 220, прим. 48].

Обоснования нарастают, вытекают друг из друга, и вскоре закономерным образом появляется такая формулировка: если человек дает обет оставаться бедным, то это равносильно обету оставаться вечно больным или постоянно пользоваться дурной репутацией. Уже в 1632 г. раздавались жалобы по поводу "необычайной жажды прибылей, свойственной поселенцам Новой Англии" [2, с. 268, прим. 275]. У пуритан существовали следующие характеристики профессии, угодной Богу: ее полезность с точки зрения нравственности; полезность для блага всего общества, и, наконец, третий, "практически наиболее важный критерий" - доходность.

К началу XX века в США успех в деле и высокий доход считались симптомом духовного величия [2, с. 258, прим. 241]. Кроме того, все наблюдатели подчеркивали еще один признак полного забвения евангельских заповедей: "неимоверное кастовое высокомерие сектантов является их исконным качеством" [2, с. 288].

И вот результат - высокий религиозный идеал, который предполагалось достигать внутри мирской жизни, соблюдая аскезу и стараясь работать во славу Божию, постепенно, но неизбежно превратился в идеал делового человека. Как ни пытались обосновать этот идеал с религиозной и духовной точек зрения, все, в конечном счете, сводилось к стремлению к наживе или, говоря более объективно, к прибыли. В 1903 г. президент Баптистского союза Великобритании и Ирландии Дж.Уайт с гордостью констатировал: "Лучшие люди наших пуританских церквей - деловые люди, полагавшие, что религия должна проникать во все сферы деятельности" [2, с. 258, прим. 240]. В действительности же мирские представления и идеалы проникали в сферу религиозных убеждений и окрашивали их вполне утилитарной идеологией. Например, Б.Франклин, трактат которого мы цитировали в предыдущей лекции, объясняет: "Я убедился, наконец, в том, что в человеческом общении правдивость, честность и искренность имеют громадное значение для счастья нашей жизни. С этого момента я решил воспитывать их в себе на протяжении всей своей жизни, и решение это записал в свой дневник. Откровение как таковое не имело для меня решающего значения..." [2, с. 112, прим. 29].

Все эти добродетели обеспечивают успех, стремление к которому "чувством благодарности за свою обусловленную Божией милостью безупречность преисполнено все жизнеощущение пуританского бюргерства, определившее формально-корректный, жесткий характер, свойственный представителям героической эпохи капитализма" [2, с. 193].

В самом деле, секты пуританского толка с их рационально ориентированной мирской аскезой оказались очень эффективным воспитательным инструментом, наложившим сильный отпечаток на культуру своих народов и действительно создавшим устойчивый тип личности, обладавший целым рядом положительных черт. Эти культурные компоненты и этот тип личности, в свою очередь, способствовали формированию и развитию духа капитализма и самого этого строя, который Вебер характеризовал как специфически западный. И строй этот оказался исключительно результативным в установлении того общества, которое мы теперь именуем "обществом потребления". Общество, изобилующее материальными благами, часто вызывает зависть и желание подражать ему. Но, чтобы подражать, нужно иметь эти черты характера, воспитанные с детства и подкрепленные культурой и ценностями. Именно они-то делают человека данного общества таким результативным целедостижителем. Именно эти качества, а отнюдь не технологии и даже не накопленные ранее богатства, хотя они тоже имеют значение.

Подчеркнем еще раз, что М.Вe6ep не стремился опровергнуть тезис Маркса о том, что "базис" определяет "надстройку", т.е. производство определяет культуру и сознание человека, в него включенного. Он утверждает: оба эти фактора активно формируют образ жизни современного им общества, и в значительной степени - общества, следующего за данной эпохой. Как указывает Уэсли, великие религиозные движения, чье значение для хозяйственного развития коренилось, прежде всего, в их аскетическом воспитательном влиянии, оказывали наибольшее экономическое воздействие, как правило, тогда, когда расцвет чисто религиозного энтузиазма был уже позади. Когда судорожные попытки обрести Царствие Божие постепенно растворялись в трезвой профессиональной добродетели и корни религиозного чувства постепенно отмирали, уступая место утилитарной посюсторонности..." [2, сс. 201-202]. Идея профессионального призвания - "один из конституционных компонентов современного капиталистического духа", только "без ее религиозного обоснования - ко времени Франклина уже отмерла" [2, с. 205].

Таким образом, действительность формируют факторы не просто различные, но еще и оказавшие свое определяющее влияние в различное время: фактор, воздействующий из прошлого, встречается с влиянием фактора, действующего в настоящий момент. Представление об истории развития общества и о самом обществе у М.Вебера очень богатое и многостороннее, хотя воспринять его труднее, чем простые и прямолинейные марксистские концепции.

Идущий из прошлого фактор, порожденный сильнейшим влиянием религиозных идей, сформировавших устойчивый образ жизни, воздействует через укоренившийся в культуре тип личности, с одной стороны, а с другой - через созданный сектами тип организации. К разбору этого второго "канала влияния" когда-то развитых, а потом отмерших религиозных идей мы теперь и перейдем.

Секты были не только сильным воспитательным средством воздействия на личность (а через нее и на действительность), они были еще и устойчивым способом организации социальных связей, со временем превратившимся в традиционный. Благодаря своим религиозно утвержденным и окрашенным принципам, а в дальнейшем и своим методам поддержания дисциплины, они оказывались весьма влиятельными способами управления на местах. Иногда секты пытались оказывать давление и на правительства. Уже в начале ХVII века в Англии, Голландии и некоторых других странах началась борьба правительства с религиозными сектами, которые требовали себе широких прав, в частности, права отлучать светских князей. И если в Англии и других европейских странах попытки влиять на политическую власть были кратковременными, то в период колонизации сектами пуритан Северной Америки власть сект предшествовала организации политического управления и заменяла его. В дальнейшем, уже при наличии государственной системы, секты, тем не менее, продолжали оказывать очень сильное влияние на всю организацию жизни общества. А.Токвиль, путешествовавший по Соединенным Штатам в ХVIII веке, отмечал всепроникающие способы контроля, которому подвергались члены общества. Известно было, например, как хозяйка моет посуду, что она покупает из продуктов, сколько денег тратит и проч.

Иногда при чтении таких заметок возникает сравнение сектантской организации со средневековыми ремесленными цехами, которые тоже определяли не только кто и как должен строить свой дом, но и сколько оборок могла иметь на юбке горожанка определенного цеха. Однако М.Вебер утверждает, что функции этих двух систем были разными. Ремесленный цех объединял мастеров одной профессии, которые были естественными конкурентами друг другу. Поэтому задачей цеха было упорядочивать эту конкуренцию путем выдачи свидетельств о компетенции, распределения заказов, установления "справедливых" расценок и т.п. Секта объединяла "братьев по вере", между которыми такой конкуренции не предполагалось. Рост богатства одного члена секты приносил "профит" всей секте в виде уважения со стороны "внешних" и завоевания новых сфер деятельности для прочих членов секты.

Если цех, присваивая звания своим членам (ученики, подмастерья, мастера и т.д.), формировал структуру данного союза ремесленников, то секта, напротив, отстаивала принцип равенства и всячески боролась с авторитетами. Никто не мог здесь претендовать на особое положение, даже священник, тем более что рукоположенного духовенства внутри таких сект и не было. Только лютеране в момент своего отделения от католической церкви сохранили свой епископат; в пуританских же сектах благодать рукоположения заменялась хорошим поведением человека, которому доверяли совершать "таинства" в тех сектах, где воспоминания об этих таинствах еще сохранялись. При этом считалось, что совершитель таинств не должен претендовать на какую бы то ни было оплату своего труда; специальные же и странствующие проповедники могли быть с полным правом приравнены к любому рядовому члену секты, ибо проповедовать могли все, включая и женщин. В сектах типа квакерских особое значение придавалось харизме, т.е. Святому Духу, который мог снизойти на любого члена секты, а специальная богословская подготовка не имела вообще никакого значения. "Харизматические перевороты сектантов (типа Фокса и других ему подобных) внутри общин всегда начинались с борьбы против назначенного священника, "наймита", за апостольскую идею бесплатной свободной проповеди, произнесенной по велению Святого Духа" [2, с. 303, прим. 48].

Ко времени путешествия М.Вебера в Северную Америку процесс произнесения проповедей был уже упорядочен. "Официальная легенда" гласит: во время службы те члены общины, на которых, как явствует из опыта, наиболее часто нисходит "дух", сидят на отдельной скамье против других членов общины; в глубоком молчании все ждут, чтобы "святой дух" нисшел на кого-нибудь из них (или на какого-нибудь другого члена общины). Во время молитвенного собрания в одном пенсильванском колледже "дух", к большому моему сожалению, нисшел не на старую леди, сидевшую в простой красивой одежде на скамье (на что я втайне надеялся) - ее харизма получила высокое признание, - а (безусловно, по предварительной договоренности) на бравого библиотекаря колледжа, который произнес весьма ученую речь о понятии "saint" (святой)" [2, с. 303, прим. 47]. Эта вознесенная на недосягаемую высоту ценность равенства и до сих пор занимает, в особенности в американской культуре, совершенно исключительное положение, и посягательство на нее вызывает самую резкую реакцию.

Еще в XIX веке замечательный русский философ Константин Леонтьев утверждал, что безграничное стремление к равенству (которое к тому времени было уже широко распространено в Европе) работает на разрушение социальной структуры. Социальные образования подобны организмам, которые состоят из весьма различных и совершенно неравных друг другу частей: как по форме, так и по функции, выполняемой в организме, а также по своему строению, типу ткани, из которой они состоят, и т.д. и т.п. Организм и существует именно в силу этого неравенства своих частей. Стремление к равенству низводит все эти отдельные части к совершенно однообразным песчинкам, из которых невозможно что-либо построить: они не держатся вместе, распыляются. Общество, утверждал Леонтьев, постепенно теряет структуру, уплощается, теряет прочность связей - и с очевидностью стремится к энтропии. Распадаются сословия, родственные группы, наконец, семья. Наступает то, что мы теперь называем массовым обществом [3, сс. 225-230].

Действительно, выходя на широкую политическую арену, третье сословие уничтожает сословное общество, в том числе и себя как сословие - со своими ремесленными цехами, купеческими гильдиями и проч. "Общество атомизируется", как выражается Т.Парсонс. Идет процесс разрушения сельской и семейной общины. Но любопытно отметить и то, что пуритане и другие секты кальвинистского толка, впервые начавшие непримиримую борьбу с авторитетами и за равенство всех со всеми, изобрели своеобразный способ организации этого атомистического массового общества. Этот способ был введен именно сектами, которые формируют как бы новые сословия. Недаром о протестантах говорят, что они обладают именно сословным чувством: чувством избранных среди прочего "люда", отвергнутого Богом. И где бы ни появились, среди какого бы народа ни поселились эти носители культуры, созданной пуританами, они сразу же образуют замкнутые круги из "своих". Внутри этих кругов практически нет никакой структуры, но в общество они определенную структуру вносят.

Когда религиозность стала затухать, количество сектантов начало уменьшаться. Но на смену сектам пришли другие, подобные им круги. Еще несколько лет тому назад, пишет М.Вебер, бросалось в глаза, что "поразительно большое количество мужчин, принадлежавших к средним слоям американской буржуазии, носили в петлицах маленькие значки (разной окраски), больше всего напоминающие розетку Почетного Легиона... На вопрос, что это такое, обычно называлось какое-либо общество, подчас с совершенно фантастическим наименованием. В дальнейшем выяснилось, что по своему назначению эти общества почти всегда являются кассами, финансирующими похоронный обряд, но наряду с этим выполняющими и ряд других функций, в частности они... предоставляют своим членам (нравственное) право обращаться к братской помощи любого имущего члена такого союза; ...причем в ряде известных мне случаев эта помощь оказывалась либо в соответствии с принципом беспроцентного возвращения долга, либо под небольшой процент". "Розетка в петлице, следовательно, означала: "Я являюсь патентованным на основании расследования и проверки, гарантированным на основе моей принадлежности к данному союзу джентльменом" [2, с. 278]. Но в данном случае предметом "расследования" и "патентования" были уже не способы проведения свободного времени (посещает ли танцы, театры и пр.), а именно деловая добропорядочность и кредитоспособность будущего члена.

Эти союзы были характерны преимущественно для средней буржуазии, но они также служили каналом для продвижения мелких предпринимателей в эти средние слои. Другой важной функцией таких союзов было поддержание "буржуазно-капиталистического этоса" в этих самых средних кругах предпринимателей.

Такого типа закрытые общества вообще были очень характерны для США. Это могли быть союзы описанного выше типа, это могли быть и клубы. "Типичный янки" проходил на своем жизненном пути целую серию подобных замкнутых обществ: детские клубы, спортивные клубы, какие-нибудь кружки по изучению языков, клубы студенческие, деловые и др. Человек, не попавший в такой клуб еще в колледже или в период профессионального обучения, оказывался в незавидном положении. Случались даже самоубийства из-за отказа в приеме в такой клуб.

Благодаря вначале сектам, а потом всем этим закрытым союзам и обществам, "признаком специфически американской демократии было то, что она являла собой не хаотическое скопление индивидов, а совокупность хотя и замкнутых, но волюнтаристских союзов" [2, с. 280]. Престиж семьи и унаследованного состояния, а также занимаемая должность и даже диплом об образовании не играли большой роли - только такие добровольные, но замкнутые союзы и клубы давали человеку престиж в обществе. Поэтому и влияние этих кругов в США было огромно и до сих пор имеет определенное значение. А между тем все они - наследники сект.

Конечно, особенно большое влияние на общественную жизнь секты оказывали именно в США. В колониальный период, например, в Новой Англии "предпосылкой гражданского полноправия в штате было (наряду с некоторыми другими условиями) полноправие данного человека внутри церковной общины". Напомним, что первую систему управления переселившихся в Новый Свет колонистов представляли секты, и только со временем во вновь заселенных местностях устанавливалась обычная политическая структура власти.

Конечно, закрытые престижные клубы всегда существовали в Англии и (реже) в Западной Европе, но это были совсем не массовые, буржуазные, а, как правило, аристократические образования. И они редко были связаны с сектами, чаще противостояли им, как вообще аристократия противостояла сектантскому образу жизни, поведению, способам контроля и т.д.

По-видимому, дело в том, что в Англии и вообще в Европе эти союзы (волюнтаристические, как их называет М.Вебер) были погружены в среду естественных социальных образований - родственных и семейных групп, соседства, небольших общин малых городов и сельской местности, ведь многие поколения жили в одних и тех же поселениях. В них существуют свои способы контроля и сохранения нормативных структур поведения, но все это осуществляется совсем другими способами, так как внутри естественных групп отношения как раз не представляют плоского равенства, они структурированы. Члены таких групп обладают разным престижем и разным влиянием друг на друга - родители по отношению к детям, старшие по отношению к младшим. Выделяются опытные люди, у которых спрашивают совета в сфере их опыта. Выделяются также люди исключительно высокого поведения, к которым проявляется особое уважение. Короче, каждая такая естественная группа - это как бы целое созвездие разнообразных влияний. И хотя, казалось бы, младшие члены в таких группах должны испытывать все эти влияния как неотвратимый гнет, на деле оказывается совсем наоборот. Эти разнообразные воздействия не только подкрепляют, но и смягчают друг друга. Если в семье суровые отец и мать, то всегда где-то есть бабушка или тетушка, готовые пожалеть, защитить, приголубить и ободрить того, кто только что получил нагоняй. Притом это группы не волюнтаристические, т.е. они не созданы данными людьми в определенное время, они существуют искони, человек погружен в них от рождения, он в них существует годами и десятилетиями, а иногда и всю жизнь. И это делает их влияние не только очень устойчивым и действенным, но и привычным.

В этом, как кажется, кроется различие в демократических режимах, складывающихся в США, в Западной Европе, у нас и на Востоке. Количество и развитость этих естественных образований социальной структуры, их оригинальные формы и способы воздействия на человека и друг на друга должны были бы давать различную окраску и форму возникающим на этой разной почве демократиям. Но, как правило, страны, формирующие свой строй на современный лад, стремятся заимствовать формы, которые хорошо работают или, скажем осторожнее, в принципе работают в других культурах. Если "насадить" их у себя, то естественная социальная ткань сопротивляется и в конечном итоге терпит ущерб.

Проблема влияния внутри групп выводит нас непосредственно на проблемы, связанные с властью. В этом плане М.Вебером сделано также достаточно много. Мы уже говорили о проблеме действенности социальных порядков и утверждали, что эта самая действенность (т.е. влиятельность, жизнеспособность, устойчивость) определяется представлениями людей об их обоснованности, законности, легитимности. Порядок, признанный легитимным, оказывает воздействие на поведение человека не какими-то специальными средствами принуждения. Такие средства всегда существуют в обществе, но совершенно недостаточны для достижения консенсуса его членов, поскольку последний достигается, в первую очередь, формированием мотивации к подчинению, а вовсе не страхом наказания. Итак, каким же образом утверждается власть в обществе в целом и в отдельных его звеньях и структурах?

М.Вебер выделяет три типа легитимного порядка. Наиболее понятный из них - это порядок, утвержденный на праве, на записанном и утвержденном законе, подкрепленном определенными средствами принуждения. Напомним, что средства принуждения вводятся лишь в крайних случаях: они страхуют порядок от неожиданных потрясений. Это - законный порядок. Он признан таковым членами общества и различных его структур и считается правильным, т.е. ценностно обоснованным. И до тех пор, пока таковым считается, получает поддержку и содействие членов общества. Правда, в каждом обществе и в каждой отдельной его структуре обязательно существуют как бунтари и борцы с таким порядком, так и люди, готовые нарушать его в отдельных случаях, но в целом не оспаривающие его.

Наряду с таким законным порядком существует порядок, основанный на традиции и освященный временем и авторитетом предков. Это - традиционный порядок. Отчетливее всего он выражается в обычном праве - в обычаях и нравах - до тех пор, пока они не записаны. Т.е. пока обычное право не кодифицировано - тогда обычаи превращаются в законы.

Мы помним, что в веберовской типологии социального действия есть тип, называемый традиционным действием. Естественно предположить, что традиционный порядок более всего подходит именно для такого типа действия. Тогда законный порядок резонно соотнести с рациональным типом действия, поскольку кодифицированное право само имеет рационально продуманное построение. Человеку, склонному к рациональному типу действия, всего удобнее руководствоваться именно таким порядком. Рациональных действий в типологии Вебера два: ценностно-рациональное и целе-рациональное. Но есть еще один тип действия, который вообще трудно отнести к социальным - разве только на том основании, что оно совершается все-таки внутри общества. И вот оказывается, что и для этого типа действия есть свой порядок. М.Вебер впервые ввел это понятие в социологию и назвал этот тип легитимности "харизматическим порядком".

Харизматический порядок (чаще его называют "харизматическая власть") - это по существу отсутствие всякого объективно установленного закона. Носитель харизматической власти и харизматического порядка - человек, одаренный очень сильными лидерскими качествами (харизмой). Он предлагает людям те или иные способы поведения, и они его слушаются.

Любопытно, что начатки харизматического влияния в политике М.Вебер отметил еще в начале XX века. В своей статье "Политика как профессия" он рассматривает процесс складывания современных выборных технологий. Он показывает, как постепенно влияние придворных аристократических кругов и так называемых "уважаемых людей" на местах (учитель, кузнец, булочник и т.д.) замещается "машиной", специально созданной для проведения выборов, со своими организаторами и наемными вербовщиками голосов. И конечно, во главе со своим лидером, который и направляет всю деятельность. Преданное окружение этого лидера пытается привить, передать эту преданность, высокий престиж тем, кто будет участвовать в выборах, чтобы обеспечить лидеру место во власти. "Весь этот человеческий аппарат, - пишет М.Be6ep, - "машина" (как его примечательным образом называют в англосаксонских странах) - или скорее те, кто им руководит, в состоянии взять за горло парламентариев и в значительной мере навязать им свою волю. Данное обстоятельство имеет особое значение для отбора вождей партии. Вождем становится лишь тот, в том числе и через голову парламента, кому подчиняется машина. Иными словами, создание таких машин означает наступление плебисцитарной демократии" [2, с. 675]. И что важно, для окружения вождя "труд с верой и личной самоотдачей человеку, не какой-то абстрактной программе какой-то партии, состоящей из посредственностей, является тут идеальным моментом - это "харизматический" элемент всякого вождизма, одна из его движущих сил" [2, с. 675]. В конце 60-х гг. XIX века такой аппарат был создан Джозефом Чемберленом. В каждом городском квартале был образован избирательный союз, все это было жестко бюрократизировано и держалось в постоянном активном движении. В 1877 г. подобную машину создала либеральная партия под руководством Гладстона, и благодаря "ослепительному блеску" гладстоновской "большой демагогии" массы прониклись непоколебимой верой в этическое содержание политики Гладстона, в этический характер личности самого Гладстона. А в 1886 г. "машина была уже настолько харизматически ориентирована на личность... (что) весь аппарат сверху донизу не спрашивал: стоим ли мы объективно на платформе Гладстона? Аппарат просто совершал повороты по слову Гладстона, заявив: "что бы он ни делал, мы ему подчинимся" [2, с. 679]. Приходящая к власти партия фактически осуществляет свою диктатуру, подчиняя себе парламент, монополизируя распределение должностей и проч. М.Вебер называет это "диктатурой, покоящейся на эмоциональности масс" [2, с. 680].

Вебер показывает, что подобная машина в США сложилась еще раньше, чем в Англии, и что здесь едва ли не основным был вопрос патронажа над должностями, - а это очень жирный кусок, так как в руках президента в то время было сосредоточено назначение от 300.000 до 400.000 должностей. Затем он показывает, как выдвигается на сцену так называемый "босс" - политический капиталистический предприниматель, как называет его Вебер; он организует приток денежных средств: членские взносы, отчисления от окладов чиновников, получивших должности благодаря данной партии, и, наконец, обеспечение притока средств от крупных финансовых магнатов.

Вебер утверждает, что германский политический аппарат был весьма устойчив ко всем этим влияниям, идущим в Европу с Запада. "Но, - пишет он, - вследствие катастрофы, которую обыкновенно именуют революцией, сейчас, может быть, совершается некое преобразование" (Вебер писал это в самом начале 20-х гг.) [2, с. 687]. Во времена Вебера "появлялся - и тут же вновь исчезал - только один-другой уличный диктатор. И только свита уличной диктатуры была организована прочной дисциплиной" [2, с. 688]. Насколько правильно он ощутил тенденцию, показывает тот факт, что вскоре после смерти Вебера в Европе началось формирование не просто харизматических избирательных машин и даже не просто харизматически организованных партий, которые появились в значительном количестве в предреволюционный и революционный период, но целых режимов, организованных по этому принципу. На Европу обрушились харизматические диктатуры: итальянская, во главе с Муссолини, германская со своим харизматическим вождем Гитлером, а в России харизматическая диктатура установилась ранее всего - в 1917 году.

Это был тяжелый период. Европа долго болела тоталитаризмом и вышла из этого процесса обессиленной и обескровленной. Но, кажется, какая-то прививка человечеству все-таки была сделана. Может быть, это окажется полезным в дальнейшем: пока как будто существует опасливое отношение к харизматическим движениям. Замечательно, что в период, когда фашистские движения еще только начали формироваться, и в условиях совершенно недостаточной информации о событиях и тенденциях в мире[5], М.Вебер обращает особое внимание на растущее значение эмоциональных настроений масс в эпоху массового общества. Он предвидит опасность крушения рационального порядка и взрыва харизматических движений. Именно Макс Вебер первым указал на это опасное явление и дал ему название[6].

Часто обращают внимание, что М.Вебер связывал процесс роста харизматических движений с процессом однонаправленно идущей рационализации всей жизни общества. Человек - существо многогранное, и он стремится жить гармоничной жизнью, в которой должны быть задействованы не только его разум и здравый смысл, но также чувства и эмоции. Но развитие техники как бы "заполняет" мир механизмами, которые в отличие от природы неспособны отвечать на эмоции человека. Более того, эмоции в обращении с ними прямо противопоказаны. В результате в человеке накапливается огромный запас неизрасходованных эмоций, которые требуют себе выхода. Харизматический лидер и харизматическое движение - удобный способ разрядить эти эмоции. Поэтому в массовом обществе ситуация харизматических взрывов обречена на повторение. "В накладе" оказывается легитимный порядок юридического типа: харизматические движения "раскачивают" его и могут привести к его кризису и даже к краху. Почему именно Европа оказалась удобной сценой для разыгрывания этих трагедий? Видимо, потому что в ХХ веке процесс рационализации здесь шел особенно интенсивно, и массовое, "уплощенное" общество здесь создавалось быстрее, чем в других регионах мира.

Впрочем, хотя все европейское общество в настоящее время сильно атомизировано, человек все-таки никогда не может быть сведен к атому. Он обладает разумом и способен осмыслять ситуацию и учиться на своих ошибках. Хотя время от времени в молодом поколении, не пережившем эпоху фашизма и сталинизма, возникают какие-то аналоги харизматических движений. Но "прививка" пока еще действует.

Очевидно, что концепция такого "фугообразного" движения различных типов легитимных порядков весьма полезна для размышления и отсылки к историческому опыту. В своих мыслях о политике М.Вебер так же неисчерпаем, как и в анализе религиозной этики и в своих представлениях о методологии социологии. Попробуем коснуться здесь еще одной темы, которая для нас оказывается особенно интересной - во-первых, потому что касается этики в сфере политики, а во-вторых, потому что Вебер рассматривает ее с привлечением ссылок на занятие политикой "русских интеллектуалов".

Для политика, считает Вебер, решающими являются три качества: страсть, чувство ответственности и глазомер. Страсть в его понимании - это ориентация на существо дела, самоотдача этому делу. Глазомер - это дистанция по отношению к людям и обстоятельствам, т.е. холодный расчет. И все это должно быть "пропитано" ответственностью. Ответственность политика перед своим делом - это и есть его этика [2, сс. 690-691].

Социология в своем развитии поработала в том направлении, чтобы развести понятия "морали" и "этики". Мораль - это изначально присущее человеку чувство внутренней ответственности перед Богом, перед миром и другими людьми. Здесь заповеди касаются всех без исключения. Это мораль самого верхнего уровня, и каждый человек должен быть моральным независимо от своей профессии, образования, социального положения и т.д. Но в своей сфере деятельности человек часто сталкивается со специфическими именно для этой сферы моральными проблемами, и для решения этих проблем они создают особую профессиональную этику. Так, существует этика врачебная, и шире - медицинская, педагогическая, научная этика. Своя этика существует на производстве и в сфере торговли. Особая этика существует также в сфере политики, и на ней М.Вебер останавливается особо. Он анализирует, какой этикой должен обладать политик. В первую очередь это, как было сказано, преданность своему делу - тому, что он собирается сделать, внести в существующее положение вещей. Это тот алтарь, на который он полагает свои силы, честь, а если придется, то и жизнь. И никакие "побочные стимулы" не должны его сбивать с этого пути. А таких стимулов в сфере политики много, может быть, даже больше, чем в других сферах.

Например, это власть. Политик, как говорит Вебер, стремится к власти как к необходимому для него средству. "Поэтому "инстинкт власти", как это обычно называют, действительно относится к нормальным качествам политика. Грех против... его призвания начинается там, где стремление к власти становится неделовым, предметом сугубо личного опьянения, вместо того чтобы служить исключительно "делу" [2, с. 691]. "Уход от существа дела" - это один из смертных грехов политика.

Второй его грех – безответственность, то есть неумение или нежелание предвидеть отдаленные последствия своих действий и учитывать их. А эти отдаленные последствия, могут перечеркнуть все то положительное, что политик пытался внести в данную ситуацию. И тут же вступает третье качество, упомянутое выше – названное Вебером "глазомером", т.е. умением "держать дистанцию" относительно различных элементов ситуации, в которой действует политик. Соотносить их друг с другом и со своими планами и, в конечном счете, уметь рассчитывать, планировать, поступать расчетливо и разумно.

Вот этих двух последних качеств не было у русских интеллектуалов, деятельность которых Георг Зиммель называл "стерильной возбужденностью". Это неумение планировать, рассчитывать с прицелом на отделенное будущее и на то целое, внутри которого вся твоя деятельность совершается. Они исходили из чисто моральных, не имеющих отношения к политике соображений (любви к "угнетенному народу", ненависти к "эксплуататорам" и т.п.) и все эти эмоции непосредственно изливали в свою политическую деятельность. Поставив себе целью "казнить" императора, они гонялись за ним, не считаясь ни с какими жертвами и не желая ничего рассчитывать и предусматривать. В конечном счете, достигли своей цели. А привело это к остановке тех реформ, которые приближали Россию к вожделенному русским интеллектуалам Западу, и практически развернули ситуацию на 180 градусов. А вызывали они в стране такую реакцию на революционное движение, какую сейчас мы назвали бы популярным словом "терроризм". В результате они заблокировали себе возможность хоть как-то влиять на государственную власть и государственные дела.

Так же вели себя в сфере политики и большевики, стремясь всеми силами "поднять массы на борьбу". Зачем нужна эта "борьба", они представляли себе весьма смутно: надо свергнуть правительство, призывал Ленин, а там будет видно. Эта дикая безответственность обернулась огромными потерями для страны и ее народа.

Впрочем, М.Вебер видел эту "стерильную возбужденность", т.е. бесплодное кипение страстей, не только в России. Он считал, что подобный образ действий "ныне играет столь заметную роль у интеллектуалов в этом карнавале, украшенном гордым именем "революции": утекающая в пустоту "романтика интеллектуально занимательного "без всякого делового чувства ответственности. Ибо одной только страсти, сколь бы подлинной она ни казалась, еще, конечно, недостаточно. Она не сделает вас политиком, если, являясь служением "делу", не сделает ответственность именно перед этим делом главной путеводной звездой вашей деятельности" [2, с. 690].

Сам Вебер твердо держался этого принципа. Он был известным экономистом в своей стране, а также активным политиком, но когда во время революции в Германии ему предложили занять пост в правительстве, которое планировало примерно те же реформы, которые затем были осуществлены в России большевиками, он отказался: "...считаю планы, создаваемые для "плановой экономики" - дилетантским и объективно абсолютно безответственным легкомыслием, которое может дискредитировать "социализм" годами голода и всего того, что сейчас кажется едва ли возможным, вызвав в результате устойчивую реакцию" [1, p. 1522]. Будучи лично довольно благожелательно настроенным к социалистическим идеям вообще, он, тем не менее, утверждал, что худшее в сложившейся ситуации - это "управляемые монополии". Следует стремиться сохранить могучий фактор самостоятельных промышленных предприятий и их руководителей как главную опору немецкой экономики; немецкое государственное руководство всегда необходимо как живой противовес частному пpeдпpинимaтeлю, инженерам и чиновникам. Этот дуализм "государственного" и "частного" в связи с порядком жизни нации проходит через всю немецкую историю" [1, p. 1530]

Здесь в М.Вебере, при всей его активной заинтересованности политикой, победил ученый, который вынес свою компетентную и независимую оценку кипучей революционной деятельности, намеревавшейся преобразовывать страну, которая в указанный революционный период захватила самые широкие круги политиков и прочих интеллектуалов. В письме своей сестре в апреле 1920 г. Вебер писал: "Политик должен идти на компромиссы, ученый же не имеет права их покрывать" [1, p. 1530]

Тема творчества М.Вебера - совершенно необъятная сфера. Поэтому мы остановились лишь на небольшом количестве направлений его творчества. Эти направления показались нам наиболее интересными с трех точек зрения. Во-первых, с точки зрения характеристики взглядов этого крупнейшего социолога. Во-вторых, с точки зрения их связи с животрепещущими вопросами нашей современной ситуации. А в-третьих, с точки зрения тех понятий, которые были введены М.Вебером в его концепциях и стали достоянием общей теоретической социологии. А то, что они до сих пор являются не только интересными, но и практически полезными, указывает на непреходящую ценность концепций Макса Вебера, высказанных около века назад.

Список литературы к 5 лекции

1. Weber Max Werk und Person. Dokumente, ansgewelt und kommentiert / von Edward Baumgarten. Tübingen, 1964.

Вебер Макс Избранные произведения / Под ред. д.ф.н. Ю.Давыдова. М., 1990.
Леонтьев К. Собрание сочинений К.Леонтьева. М.: Издательство В.М.Саблина. М., 1912. Т. V.

[1] Данные за 2002 год

[2] Хотя протестанты на признавали за таинствами спасительной силы, они оставляли их для себя, то есть для уже спасенных.

[3] Напомним: в США в начале XX века

[4] Правда, это произошло и в католицизме, правда, в более замаскированном виде: постановлением конгрегации было запрещено "беспокоить духовных чад расспросами" на эту тему [2, с. 120, прим. 50]. Тех же чад церкви, которые пытались доказывать, что ростовщичество существует и что оно противоречит священному Писанию, приводили к повиновению, ставя под сомнение их собственную репутацию.

[5] Поскольку Германия была в состоянии разрухи и революции.

[6] Вебер умер в 1920 году, и после него другие исследователи уделяли много внимания этому феномену. Были выдвинуты интересные концепции на основании его отдельных замечаний, разбросанных в отдельных его статьях и работах – самых поздних у Вебера.