Средний класс и кризис

Мы публикуем полную стенограмму лекции руководителя отдела социокультурных исследований «Левада-центра», кандидата искусствоведения, профессора кафедры методов сбора и анализа социологической информации Факультета социологии ГУ-ВШЭ Алексея Левинсона, прочитанной 22 января 2009 года в клубе – литературном кафе Bilingua в рамках проекта «Публичные лекции Полит.ру».

Алексей Левинсон в 1968 году закончил Институт восточных языков при МГУ. Учился в аспирантуре Института конкретных социальных исследований АН СССР в 1972 г.. Защитил диссертацию на соискание степени кандидата искусствоведения в Институте искусствознания в 1981 г. В 1992 - 1993 гг. обучался по программе подготовки специалистов по качественным маркетинговым исследованиям в рамках программы TACIS в фирме Market Behavior Ltd в Лондоне и Москве. Сферы научных интересов: качественные методы в социологических и маркетинговых исследованиях, социология образования, социокультурные аспекты урбанизации, социология молодежи, проблемы антисемитизма и другие этнополитические проблемы.

См. также

Текст лекции

Алексей Левинсон (фото Наташи Четвериковой)

Добрый вечер! Я чувствую необходимость сделать ряд предварительных разъяснений, потому что без них мне будет трудно приступать к разговору о среднем классе. Этот предмет окружен массой всякого рода соображений, к нему относятся кардинально по-разному, и в этой аудитории, несомненно, тоже. Множественность точек зрения, разнообразие соображений делает движение в этом поле не только затруднительным, но и опасным. В частности, я боюсь, что когда закончится мое выступление, меня спросят, кого же я считаю средним классом, или развернется горячая дискуссия по поводу того, есть ли у нас средний класс. Мне бы очень хотелось, чтобы мы этим не занимались, поэтому единственный путь, который я вижу, – это начать с ответов на эти незаданные пока вопросы.

Я очень благодарен вам за приглашение и за указание на то, что я работаю в «Левада-Центре». Работать в этом учреждении - высокая для меня честь. Хочу сказать, что у нас, сотрудников «Левада-Центра», есть своя специфика. Когда мы выступаем, то мы, как правило, сообщаем не свое мнение. Наша задача – сообщить публике, что эта публика думает, а если и не думает, то считает нужным сообщить. То же самое и с вопросом о среднем классе. Я буду до последней возможности сопротивляться тому, чтобы дать ответ на вопрос, а что же я сам думаю по его поводу. В какой-то момент я что-то все-таки скажу, но это будет позже. А начинаю я со слов о том, что буду сообщать вам не свое мнение.

В нашем обществе уже в течение долгого времени идет дискуссия о том, есть ли у нас средний класс или его нет, причем обе эти точки зрения защищают вполне авторитетные специалисты. Могу сослаться на то, что директор нашего Центра Лев Гудков неоднократно заявлял, что среднего класса у нас нет, а, скажем, Татьяна Малеева - директор Независимого института социальной политики, не менее уважаемого учреждения, неоднократно выражала противоположное мнение. Я не только работаю в «Левада-Центре», но и сотрудничал с Независимым институтом социальной политики. Уверяю вас, что можно, не присоединяясь ни к одной из точек зрения, плодотворно сотрудничать с их носителями.

Но не только ученые придерживаются противоречивых взглядов по вопросу о существовании среднего класса. Свежайшие данные (результаты всероссийского опроса нашего Центра, закончившегося 19-го января сего года) свидетельствуют, что и среди населения единства мнений не наблюдается: 12% респондентов считают, что среднего класса в России нет. Остальная часть опрошенных полагает, что он есть, но имеют очень разные представления о том, какую долю населения страны составляет. В ходе встреч с респондентами мне приходилось встречать мнения о том, что средний класс – это 5-6%, но и что это 50-60% населения, то есть разница в 10 раз, на порядок!

Вернемся к данным всероссийского опроса: 13% его участников считают, что средний класс охватывает около 10% жителей России, 16% - увеличивают его долю до 20%, еще 16% полагают, что к среднему классу принадлежит 30% россиян, 9% - 40%, а еще 18%, - что это 50% или более. О чем говорит такой значительный разброс? О том, что в обществе нет согласия по поводу численности среднего класса, а согласия этого нет, потому что отсутствуют критерии; непонятно, можно ли относить себя к среднему классу и кого, собственно, к нему относить. Из-за отсутствия критериев люди находятся в ситуации неопределенности, и именно отсюда столь значительная рассогласованность ответов. Всего 5% людей с определенностью относят себя к среднему классу, а 27% выбрали ответ «скорее да». Итого 32%, то есть треть с той или иной степенью уверенности отнесли себя к среднему классу, а вот 55% респондентов сказали, что они себя к среднему классу не относят.

Вы видите, что данные о том, сколько людей относят себя к среднему классу, и о том, сколько вообще у нас представителей этого класса, существенно расходятся. Это еще раз подтверждает отсутствие определенной точки зрения по этому вопросу. Я не говорю, что это плохо, какие-то оценки здесь вообще бессмысленны. Мне кажется гораздо более важным задуматься, почему вопрос о среднем классе стал дискуссионным, кому и зачем требуется на него ответ. Нужно понимать, что кроме людей просто любопытствующих, есть люди, для которых это представляет весьма серьезный интерес. Не будь этого интереса, мы бы не услышали заявлений с того уровня, на котором заявлений о социальной структуре нашего общества обычно не делается. Хочу вам напомнить, что совсем недавно, менее года назад, В.В.Путин и Д.А.Медведев один за другим высказались на тему среднего класса, и сказали, что нам к 2020-му году надо иметь 60 или 70% представителей этого класса.

Для людей постарше памятны наметки, которые делала партия по поводу того, на какие рубежи нам надо выйти. Нынешняя власть пока еще таких наметок давала мало. И эта цифра, судьба которой, по-видимому, повторит судьбу цифр на будущее той, советской эпохи, касалась именно среднего класса. Значит, им это зачем-то нужно и почему-то важно. Партия «Единая Россия» тоже высказалась по поводу одного-единственного социального субъекта в России – они сказали, что возьмут средний класс под свою защиту. Дело тогда уже приближалось к кризису. Значит, средний класс очень сильно интересует власть. Почему? Ясно только, что, желая его значительного увеличения, власть среднего класса не боится. Наоборот, от этой группы населения ждут чего-то, что может быть полезно для власти. В нашей политической культуре существует такая точка зрения, что средний класс очень полезен для государства. Тот, кто печется о пользе государства, должен желать существования и численного увеличения среднего класса.

Надо сказать, что разговор о необходимости среднего класса, в том числе для государства, отнюдь не нов. В частности, такое мнение было высказано еще в пушкинские времена, на заре XIX века. Мадам де Сталь в разговоре с российскими знакомыми сочувственно произнесла: «Среднего класса (class moyenne) у вас нет, и от этого происходят многие неудобства российской политической жизни. Из-за этого между властью и народом нет никакого посредника». Имелись в виду три сословия, существовавшие на Западе. Разговаривала она, конечно, со столичным дворянством. Присутствующие со вздохом вынуждены были проглотить мнение, что сами они на эту роль не годятся. А если нет этой прослойки между властью и народом, грубеют оба этих субъекта. Власть нечем смягчить, и она становится грубой, грубеет и народ. А здесь уже недалеко до соображений о беспощадности российского бунта. Как недалеко ушла наша жизнь от тех дней!

Самый частый вопрос, который задавали специалистам «Левада-Центра» в последнее время: «Скажите, пожалуйста, как там с протестными настроениями в обществе? Если звезданет, то когда?» Эти вопросы неслись с самых разных сторон. Правда, с властных верхов прямо к нам не обращаются, наше агентство там не в чести. Но косвенным образом интерес этих инстанций тоже очень ощущается. Существуют опасения, что в скором времени в стране может начаться бунт. И возможность такой перспективы очень тесно увязывается с существованием в России среднего класса. Идея, что средний класс – это гаситель напряжения в обществе, существует давно, что я только что показал на историческом примере; она остается актуальной и до сих пор. Иными словами, в стремлении, чтобы средний класс существовал, чтобы он был многочисленным, просматривается несомненный политический интерес. Вновь настаиваю, что я не высказываю свого мнения, я просто сообщаю: существует беспокойство по поводу отсутствия среднего класса.

За два столетия, которые прошли со времен тех разговоров о среднем классе, в Европе и в Америке средний класс стал одним из существенных экономических субъектов. В США появился middle class, и возникла такая социальная конструкция, что это не просто класс, находящийся посередине, и в этом смысле средний, но наиболее многочисленный класс. По отношению к нему самый богатый и самый бедный классы стали уже маргинальными. Эта конструкция обладает значительной устойчивостью, хотя не все страны она спасает от серьезных волнений.

А что происходило в нашей стране? У нас идея, что надо быть неким посредником между властью и народом, стала ведущей для слоя, который всем присутствующим известен и понятен, – для интеллигенции. Начнем с интеллигенции дворянской. Идея служить народу и престолу, быть отцом солдатам и слугой царю, воодушевляла многие поколения. Потом появилась следующая генерация российской интеллигенции. Мы в школе учили, что она называлась разночинной. Идея служения народу там была также конститутивной. Но тогда уже считалось, что служить народу предпочтительнее, находясь в оппозиции. Эта среда в последующем стала базой для рождения и формирования той интеллигенции, которую являло собой поколение ваших родителей. Я говорю о советской интеллигенции, которая считала себя обязанной если не служить народу, то выступать в качестве учителя и «лечителя» народа, и быть лояльной к той власти, которая пришла под знаменами борьбы с властью предыдущей. Между двумя этими полюсами располагался посредник, существование которого было более чем сложным. Хочу обратить внимание на то обстоятельство, что этот слой в нашей истории назывался по-разному, но вот средним классом ему не разрешили назваться ни разу.

Когда с воцарением советской власти восторжествовало учение о классах, и была установлена классовая структура советского общества, для этого социального субъекта не нашлось полноценного места. Интеллигенция не была классом, она была только прослойкой. Самое интересное, что это была автохарактеристика. Ведь все те, кто участвовал в дебатах о классовой структуре, кто выдвигал идеи, как называть этот слой, принадлежали к нему же. Так или иначе, но это был промежуточный (средний, срединный) слой, который в каком-то смысле сохранял отношение к себе, понимание себя, как «соли земли». Сколько можно вспомнить слов о русской интеллигенция: она и святая, и самая самоотверженная и т. д. Но в то же время она гнилая, продажная, трусливая. Характеристики и одного, и другого ряда очень острые. Ни один другой класс их не удостаивался. Опять же потому, что все участники дискуссии принадлежали к этой же прослойке. Это было либо утверждение себя, либо отрицание себя, либо утверждение себя через отрицание.

И все же были попытки сменить парадигму марксистского классового подхода к обществу и заговорить о средних слоях в советском обществе. Мой отец получил по шапке за попытку «протаскивания идеи» о том, что у нас есть средние слои. Было указано, что это буржуазная категория. Тем самым давался знак, что это так и есть, только вот говорить об этом нельзя. Еще я помню, как на излете брежневских и андроповских времен в периферийных изданиях появились работы о том, что у нас есть средние слои. Делалась попытка задуматься о том, что кроме класса рабочих и класса крестьян, есть численно очень значительная группа населения, имеющая общие черты, а потому ее необходимо как-то охарактеризовать.

Алексей Левинсон (фото Наташи Четвериковой)

Мы начали с того, что показали динамику самопозиционирования этого слоя. А теперь наметим еще одну линию преемственности, но только за основу возьмем образ жизни. И вновь начнем разговор с русского дворянства. К началу XIX века, когда об отсутствии среднего класса в России печалилась мадам де Сталь, этот слой определился, внутри этого сословия выросло уже несколько поколений людей. Что было для него конститутивным с точки зрения образа жизни? Дворянская семья должна была иметь дом. Дворянский особняк – это дом на одну семью. Кроме того, необходимо было имение или поместье. А теперь посмотрим на московские усадьбы. Там до сих пор нередко видны какие-то каретные сараи - у семьи должен быть выезд. Вот три атрибута, за каждым из которых стоит большая история.

В те времена дом был почти у всех. Ведь у крестьянина тоже был дом. Но господский дом – это, конечно, совершенно другое. Кроме того, у дворян было по два дома – городской и загородный. Лошадь могла быть и у крестьянина – рабочая лошадь. А у дворян это был пассажирский транспорт. Когда появились деньги, все эти три элемента попыталось перенять, взять себе и купечество. Они строили себе дома, покупали вишневые сады, загородные дома и выезды. Именно эту модель они четко воспроизводили. А разночинная, незажиточная интеллигенция? Она имела какое-то жилье и непременно стремилась получить, хотя бы съемным образом, загородное жилье тоже. Заметим, что слово «дача», столь популярное сейчас, пришло к нам из обихода той разночинной публики, которая летом снимала дачу. Вообще-то само слово дача означает, что это было дано, пожаловано. А если ты считаешь себя зажиточным, ты берешь себе извозчика. Опять та же самая триада.

30-е годы ХХ века – время появления советской элиты. Эти люди получали в пользование те же три блага: казенную квартиру, дачу и машину с шофером. Но стоило человеку вылететь из номенклатуры, как он всего этого лишался. Проходит время, наступает брежневская эпоха. Появляется значительный слой людей, у которых есть квартира, пусть и «хрущоба», шесть соток, плюс «копеечка» или «двоечка». Именно они составляли тогда необходимый для счастья комплект; и ради этих благ люди шли на очень многое. И мы вновь видим компоненты образа жизни, атрибутику того, что можно назвать средним классом.

Пришла эпоха реформ, которые коренным образом изменили очень многое. В частности, они привели к образованию слоя «новых русских». Новые русские представляли собой первое поколение постсоветских богатых людей. Чем они обзавелись? Здесь я уже могу ссылаться на проведенные нами исследования. В первую очередь, они приобретали машины. Все начиналось с машины, только вместо «Жигулей» это была иномарка. Затем, если дела шли по-прежнему хорошо, покупали дома в подмосковных коттеджных поселках. А в Москве перестраивались квартиры или строились дома. Именно эта триада в очередной раз составила модель потребления. Судьбы этих людей сложились по-разному: многие умерли от огнестрельных ранений, многие живут не в России. А в тех странах, куда они переехали, существуют другие модели потребления. Но идею, что обязательно надо иметь, они оставили следующему поколению, которое пришло на расчищенное ими место.

Теперь я могу ссылаться на массовые исследования, которые проводил наш центр, и рассказать о тех людях, которых я в свое время (это был конец 1990 – начало 2000-х годов) считал возможным называть средним классом. Это те люди, кто пережили кризис 1998-го года, сумели восстановить свой бизнес или создать новый. Именно тогда наш центр впервые получил заказ на исследования среднего класса. Наш заказчик обозначил очень простой критерий отнесения к среднему классу – 1000$ на человека в Москве, несколько меньше в других крупных городах (800$ в Петербурге и, кажется, 600$ в остальных). Люди, найденные по этому признаку, были очень разными.

У некоторых была очень определенная позиция в тогдашнем российском мире, и это позиция действительно была срединной. Не такая, что мы «побогаче одних и победнее других», там был очень серьезный способ самоидентификации. Эти люди имели много общего с более богатыми - обе эти группы составляли слой людей с деньгами, причем эти люди умели с деньгами обращаться. В этом они отличались от тех людей, которые денег не имели. Но между ними и действительно богатыми лежала серьезная этическая граница. Средний класс объединял себя с бедными людьми и противопоставлял богатым, наравне с бедными говоря о себе: «Мы люди труда. Мы делаем все своими руками. Пусть и с разным результатом». А те, кто наверху по уровню доходов, с точки зрения среднего класса, просто «оказались в нужный момент в нужном месте». Например, работали в ЦК ВЛКСМ или еще где-то. Вот это и позволило им за гроши получить заводы, нефтяные прииски и пр. У средних, по их словам, все по-другому: «А я начинал, собрав своими руками два компьютера», или «кроссовки привезли, и мы с женой стояли на рынке». Я слышал массу таких историй, где с гордостью произносилось: «Я ничего не крал». Вопрос с налогами был тогда сложен, но эти люди были убеждены, что заплатили все, что они должны были заплатить. Для себя они честны, а бухгалтерия у них в тени, потому что законы такие.

Должен вам сказать, что по роду деятельности мне часто приходится разговаривать с людьми. Профессионально мне не полагается оценивать, с хорошим или с плохим человеком я разговариваю, это запрещено. Но когда я с ними разговаривал, я испытывал настоящий восторг, что за многие годы случилось со мной всего лишь дважды. Первый раз это были шахтеры, когда начались первые забастовки в Кузбассе. Они взяли город под свой контроль, выставили патрули, установили сухой закон и доказали, что народоправие возможно. А второй случай, когда я разговаривал с представителем среднего класса, который говорил: «Я все сделал сам».

Теперь вернемся к нашей триаде. Они говорили так: «Я все сделал. У моей семьи есть машина, дача и квартира. Я все построил сам». Иногда подразумевалось, что этот человек сам мешал бетон, а иногда, что заработал достаточно денег, чтобы построить. Это потом уже, на следующем этапе, они занимались, например, образованием детей и прочим. Сначала обычный набор: дом, загородный дом и машина. Эти люди считали, что они воплотили национальную мечту, и сделали это честно. Это не профком дал ему разрешение машину купить, он сам заработал. Этот класс обладал замечательной возможностью не стыдясь смотреть на себя в зеркало. В те годы, напомню, в российском обществе было очень немного людей, которые чувствовали себя благополучными и не боялись, что за это их на небесах ждет кара.

Что мы имеем сейчас? Значительное количество людей, которых политики, социологи, экономисты причисляют к среднему классу, но от того облика, который я вам с восторгом описывал, остались лишь отдельные следы и вкрапления. Постараюсь вам это показать. Мы спрашивали о респондентов о том, по каким признакам человека можно относить к среднему классу. Было предложено много вариантов, но я приведу лишь те, которые получали наибольшее число ответов. Среди предпринимателей первое место среди признаков, характеризующих принадлежность человека к среднему классу, заняло образование. Второе и третье место поделили характер потребления и то, чем человек занимается, а на последнем месте оказался доход. Такова структура их критериев.

С начала 2000-х мы жили в эпоху высочайшей нефтяной конъюнктуры. Нефтяные деньги пришли в наше общество и распределились в нем достаточно неравномерно. В основном эти деньги накормили бюрократию. Люди, занятые в госструктурах, за одни и те же усилия стали получать все больше и больше денег. Где-то к началу второго путинского срока доходы их верхней массовой части сравнялись с доходами предпринимателей. Эти люди, занятые в госструктурах, по уровню потребления оказались там же, где и представители среднего класса, о которых я рассказывал. Но с какими идеями они там оказались? Вот их ответы: на первом месте уровень дохода, на втором – то, как ты потребляешь. Дальше с большим отрывом то, чем ты занимаешься и твое образование, обе эти категории весьма немногочисленны. Среди тех, кто относит себя к среднему классу, эти люди составляют очень небольшую долю, но это ядро, задающее жизненные модели всем остальным.

И это очень хорошо видно из тех ответов на вопрос о среднем классе, которые дают сегодня люди. Среди всех людей с высшим образованием на первом месте оказывается доход, потом потребление и занятия, а на последнем месте - уровень образования. Если мы возьмем вообще все население РФ, ситуация практически та же: лидирует доход, потом род занятий, следом – что и как потребляешь, а на последнем месте – образование. И мнение среднего класса от мнения общества в целом уже почти не отличается. Средний класс расплылся в обществе за счет присоединения к нему, с одной стороны, высокодоходных слоев бюрократии, а с другой, - за счет того, что само понятие широко распространилось в обществе. При несколько иной постановке вопроса, если спросить без всякого предварительного разговора «относите ли Вы себя к среднему классу?», положительный ответ дает до 80% населения. В этом случае работает уже слово «средний», как раз то «побогаче одних, победнее других», чего не было почти 10 лет назад у тех многого добившихся в жизни представителей среднего класса, с которыми я имел дело.

И последнее. Пора уже что-то сказать о кризисе, но о нем сказать почти нечего. Вплоть до самого последнего опроса (завершившегося, напоминаю, 19 января этого года) доля тех, кто напрямую пострадал от кризиса, была еще не настолько велика, чтобы создать в обществе ситуацию депрессии или паники. Впрочем, мы ожидаем, что такой перелом наступит. Но пока о среднем классе в период кризиса известно два обстоятельства. Первое. Как население в целом, так и те, кто причисляет себя к среднему классу, полагают, что средний класс пострадает от кризиса несколько больше, чем все остальные: так говорят 22% против 11% ответивших, что он пострадает меньше других. А 38% ответили, что средний класс пострадает так же, как и все остальные.

И второе, последнее. Что мне самому пришлось слышать от представителей среднего класса? Мне довелось участвовать в трех прогнозно-сценарных играх. Первая проводилась с помощью дельфийской методики, когда эксперты сначала составляли сценарии, а потом оценивали вероятность их реализации. Таких сценариев получилось три: оптимистический, пессимистический и средний. Вторая сессия у меня состоялась уже не с экспертами, а с бизнесменами средней руки, людьми активными и преуспевающими. По моему заданию они тоже создавали сценарии и оценивали их. А в третьей, последней сессии приняли участие молодые люди - студенты-старшекурсники, которые собираются пойти в бизнес и менеджмент. Те же три сценария, причем во всех случаях наблюдалось заметное сходство результатов.

Что было совершенно одинаковым? Оптимистический сценарий во всех трех случаях представлял собой нечто, вызывающее смех у самих авторов: Россия превращается в энергетическую сверхдержаву, вокруг нее восстанавливается Советский Союз или народы идут к ней чередой с подарками и поклонением. Вероятность этого сценария оценивалась как нулевая. Когда разрабатывались пессимистические сценарии, создавалось впечатление, что собрались мастера антиутопий. Эти сценарии содержали в себе пронзительные детали, учитывающие то, где мы живем. Здесь были взлет волны национализма, безуспешные попытки правительства играть роль арбитра, закручивание гаек, закрытие границ, перспектива развала страны, попытки силовым образом ее удержать. В одном из вариантов предполагалась мировая война по причине того, что в Америке тоже будет худо от кризиса, и там тоже надо будет найти внешнего врага. И тогда две великие страны в поисках этого врага вцепятся друг другу в глотки - и начнется мировая война. Скорее всего, правда, она не будет термоядерной. Характерно, что, описывая все эти ужасы, никто не смог в своем сценарии найти способ выхода: такой длящийся и длящийся кошмар. Впрочем, вероятность такого развития событий была оценена как невысокая.

А какой же сценарий был объявлен наиболее вероятным? Во всех трех случаях – средний вариант, который предполагает, что ничего у нас не изменится: все будет так, как было. Можно видеть за этим какую-то мудрость, а можно - страх и узость мышления, раз люди не могут помыслить ничего иного. Но ведь могут, как мы видим по двум другим сценариям. Что касается ужасов, то воображение участников исследования оказалось очень богатым. Я думаю, что при разработке наиболее вероятного варианта сработало то, что ожидается от среднего класса, выполнение им функции шок-абсорбера. Они сказали себе: «Все будет хорошо, мы постараемся, чтобы так было. Какими способами? Никакими. Просто тем, что мы есть, мы существуем». Такое вот средство самоукрепления на социальной площадке, и обещание этого всем остальным. Так постарался объяснить себе полученные аналитические результаты. И на этом я завершаю.

Обсуждение лекции

Борис Долгин: Спасибо. В каких целях, на ваш взгляд, имеет смысл пользоваться категорией среднего класса, а в каких не имеет?

Алексей Левинсон (фото Наташи Четвериковой)

Алексей Левинсон: Если посмотреть на то, какую позицию занимают руководители агентств, подобных «Левада-Центру», то хорошо видно следующее. Там, где больше заняты социально-политическими исследованиями, руководство и специалисты склонны к большому скепсису. А вот для агентств, занятых маркетинговыми исследованиями, эта категория очень важна. Иначе для кого они работают? Если им объяснять, что наш средний класс – не их Middle class, они просто пошлют. Для рекламы и маркетинга средний класс – это хлеб насущный. А если вы занимаетесь политикой и ждете, не образует ли средний класс либеральную партию, которая через некоторое время возьмет большинство в парламенте, тут ситуация иная.

Борис Долгин: Спасибо. Второй вопрос. Вы описали, как средний класс смотрел на тех, кто сверху и снизу, на рубеже веков. А как на тех, кого опознают как средний класс, смотрят и смотрели сверху и снизу? Как определяют его и свое к нему отношение те, кто заведомо себя в него не включают?

Алексей Левинсон: Очень просто. Те, кто видит его под собой, являются изобретателями замечательного словосочетания «офисный планктон». Объяснений тут не требуется. Те, кто смотрит снизу, видят сквозь него всю остальную социальную структуру и рассказывают про пропасть между богатыми и бедными. Но они отдадут предпоследнюю рубашку за то, чтобы их дети выучились и попали туда. И у них это часто получается.

Борис Долгин: По моим наблюдениям, «офисный планктон» - это термин не сверху, а сбоку, со стороны тех, кто себя определяет как неофисную часть работников умственного труда, интеллектуальной среды.

Екатерина: Когда мы говорим слово «класс», разве мы не должны в первую очередь смотреть на отношение к собственности? Разве нам все равно, получен ли доход от собственности или за счет высокой заработной платы? Разве не пролетарием следует считать менеджера, получающего зарплату не в форме дохода с акций? Я всегда считала средний класс мелкой буржуазией, мелкими собственниками.

Алексей Левинсон: Вы сказали много серьезных вещей. Действительно, одно дело – деньги, полученные от начальства, другое – от своего бизнеса. Как показывают результаты количественных исследований нашего Центра, за последние восемь лет предпринимательская компонента в среднем классе относительно уменьшалась (да и в абсолютном выражении она не росла), а вот бюрократическая быстро разрасталась. Она съела, утопила предпринимательскую. Разговаривая с этими людьми, видишь, что они акцентируют свою самостоятельность, но, в общем, она средним классом утрачена.

Григорий Чудновский: Тут все, наверное, много раз слышали о среднем классе, и, может быть, не у всех созрело понимание, что для России это неверная постановка вопроса. Я дам краткий комментарий. Историческая триада, о которой вы говорили, интересна тем, что люди, которые относят себя к среднему слою по наличию этой триады, покупают три изолированных от внешнего мира пузыря: две квартиры, из которых одна еще и с забором, и машину. Что происходит? Сурков, который задал вопрос о среднем классе после Путина, пытался понять, может ли он стать оппозицией при кризисе, при неправильных решениях властей и т. д. Он интересовался только этим. Может ли консолидироваться это сообщество? Я утверждаю, что человек, купивший три коробки, изолировался ото всех своих собратьев. Но это еще не все. Неустойчивое образование, называющее себя средним классом, интересно другим. Люди, которые приобретают две коробки из трех (автомобиль и загородный дом), не до конца понимают, что в США это явление проблемное, потому что является обременением. У нас ведь нет настоящего налога на недвижимость, но грозят его ввести. И как только его введут, этот ряд начнет осыпаться. Потому что люди, которые имеют неохраняемые и неотапливаемые дома за городом (а таких 90%), либо будут платить налог за рискованную собственность, которую можно разорить, сжечь и т. д., либо сами откажутся от нее. Поэтому одна коробка из двух точно исчезнет. И этот ориентир начнет осыпаться. И последнее. Не задавали ли вы вопроса, любят ли эти люди машины с тонированными стеклами.

Алексей Левинсон: Мне кажется весьма интересным ваше наблюдение насчет трех пространственных пузырей. Могу к этому добавить, что, когда в начале 2000-х годов я беседовал с людьми, которых считаю наиболее правомерным относить к среднему классу, они твердо заявляли: граница того, что они считают своим, для них действительно пролегает по забору дома, коттеджа и т. д. Более того, они произносили серьезные слова: «Вот если туда полезут, у меня автомат есть». Тогда шла чеченская война, но они никакого стремления идти и защищать другие рубежи не выражали. Еще могу сказать, что бизнесмены, у которых были люди в подчинении, говорили: «За них я отвечаю. А за тех, кто за забором моего предприятия, я не отвечаю». Или так: «Если я захочу, я возьму ответственность. Вот я дал деньги на строительство водопровода в этом поселке, а за этот поселок вообще должна отвечать его власть. Я отвечаю за людей, которые у меня работают. У меня всегда чисто, людей нормально кормят». Действительно это создает ощущение пузырей. Но я могу высказать свой взгляд на их этику. Я думаю, что если человек берет на себя ответственность за какое-то пространство и несет эту ответственность, мне лично он милее тех, кто говорит, что отвечает за все, и не делает ничего.

Григорий Чудновский: Он как раз не берет ответственности.

Алексей Левинсон: Берет. Я говорю о тех, кто берет. Как домохозяйка, которая берет ответственность за свою кухню. И там чисто. А в подъезде грязно. Три пузыря действительно есть. А что касается опасений, что средний класс объединится и даст перца нынешним властям, то на сегодняшний день никаких признаков этого мы не нашли.

Борис Долгин: Был еще вопрос о тонированных стеклах.

Алексей Левинсон: Эта мода пришла из криминального мира и из гаражей особого назначения.

Вопрос из зала: Относите ли вы бюрократию к среднему классу? И, исходя из этого, сохранится ли тенденция к усилению бюрократического аппарата?

Алексей Левинсон: Это два совершенно разных вопроса. Тенденция к усилению аппарата – это не мой вопрос, я не политолог. Весьма вероятно, что эта тенденция сохранится. А по первому вопросу я уже говорил, что та часть бюрократии, которая приблизилась к нормам потребления среднего класса, встала с ними вровень. Можно добавить еще, что репертуар потребления в нашей стране необычайно беден. Только ввиду его бедности и может происходить наследование этой триады. В обществе, где буржуазия и дворянство существовали непрерывно и долго, репертуар возможностей жить средне и богато очень широк. Если у тебя есть Toyota Camry и у меня есть Toyota Camry, кто же нас различит на улице, хотя мы их купили на разные деньги? Откуда у внешнего наблюдателя возьмется критерий, как нас различить? Наши дети потом идут в одну школу, жены – в один бутик. Конечно, пока не громыхнул кризис, шла диверсификация, но так недолго, что реального плюрализма образов жизни мы не получили. У нас он реализуется за счет прыжков от одной моды к другой. Перепробовали многое. Но пробуют сразу всё. А вот если бы у нас было 12 направлений моды, это было бы богатство. И тогда можно было бы различать бюрократическую, буржуазную и другие публики.

Борис Скляренко: Такое впечатление, что «Левада-Центр» остается под влиянием марксистско-ленинской методологии. С одной стороны, вроде бы была заявлена претензия на объективность. С другой стороны, ощущается абстрактный подход к тому, что следует изучать. Средний класс – это какой-то кентавр между тем, что такое средний и что такое класс. Класс понимается как зависимый от доходов и от обеспечения той или иной группы населения. Но доходы и обеспечения могут быть разными, и сами группы могут быть не менее разными. Поэтому неизбежен вывод, к которому вы сами и пришли, сказав в конце, что «средний класс расплылся в обществе». А что исследовали, если он расплылся? Это какая-то тавтология. Зачем тогда все это делать? Где концы? Это какое-то позитивистское хождение по кругу.

Борис Долгин: А вы какую методологию предлагаете? Марксизм и неомарксизм вас не устраивают. Позитивизм – тоже. Обозначьте свои предпочтения. Что это – неокантианство?

Борис Скляренко: Может быть. Я считаю, что речь должна идти о конкретной группе - или группах населения, которые находятся в той или иной сфере производства. Предполагаю, что неверно избраны ориентиры исследования. Что может быть ориентиром? Не доход, а возможности - как критерии верхнего, среднего и нижнего. Какие возможности? Возможности доступа к тому, чтобы ты был успешным или неуспешным по образованию, бизнесу и т. д. И чтобы это зависело только от твоих мозгов, а не чего-то другого.

Алексей Левинсон: Спасибо. На меня странным образом дохнуло марксизмом-ленинизмом именно из вашего выступления. По-моему, в том, что я рассказывал о нашей работе, такого нет. Что касается возможностей, то подходов к тому, как определять средний класс, можно навскидку назвать около двенадцати. И это только те, которые используются лично знакомыми мне исследователями, причем между ними согласия нет. Его меньше, чем в обществе. Есть очень много критериев. Если взять времена более ранние, то дискуссий по поводу того, кто такие рабочие, не возникало. А здесь по поводу центральных обстоятельств и то нет согласия. Если вы хотите исходить из видов капитала, вы получите результат не хуже, чем те, кто начинал с дохода или с образования.

Дмитрий: Несколько лет назад, когда был в моде антиглобализм, вышла книжка «Восстание среднего класса»1, где средний класс рассматривался не как концентрация стабильности, а как нечто чреватое самыми большими потрясениями. Те, кто устраивал антиглобалистские движения, – это люди, имевшие материальную возможность ездить из страны в страну, это не были черные окраины Парижа. Так что откуда у вас уверенность, что он является концентрацией неподвижности, опорой государства, власти и т. д.?

Алексей Левинсон: Если вы спрашиваете, откуда у меня уверенность, то у меня ее нет. Я не думаю, что те, кого сейчас зачисляют в средний класс, могут быть опорой власти. Но я так не думаю потому, что эта власть вообще не имеет опоры. Она лежит на обществе, и ничто отдельное не является ее опорой. Это просто другая конструкция. Хотя идея стать опорой посещает многих. Есть организация, которая себя назвала «Опора». У людей, которые сценарировали будущее, есть идея, что они станут опорой. Но я же говорил, что исторически вместе с выездами и особняками, на уровне генетической памяти осталось: «мы на особом месте в обществе». Значит, мы в том числе и опора. Мы – соль земли. Но из этого не получается политической концентрации. Middle class известен тем, что он произвел свою систему ценностей. Ее ругают все, кому не лень. Сейчас же то, что является этикой среднего класса, не является чьей-то определенной этикой.

Борис Долгин: Когда вы говорили об «Опоре», вы имели в виду организацию малого бизнеса «Опора России»?

Алексей Левинсон: Да.

Вопрос из зала: Вопрос об образовании. Символическое значение образования не рассматривается средним классом?

Алексей Левинсон: С одной стороны, на первое место образование ставят те, у кого есть финансовый капитал, – предприниматели. А те, у кого есть высшее образование, ставят на первое место доход. Что касается массовой российской семьи, то высшим приоритетом считается высшее образование детей. Причем это вошло в моду настолько, что об этом даже не надо говорить. Все равно, что спрашивать, надо ли человеку иметь одежду. Нельзя не иметь. Для чего нужно образование? Для попадания в слой, который кто-то называет средним классом. Чтобы не стоять у станка и не работать в коровнике. Самое интересное, что в последние годы образование действительно было социальным лифтом. На наших глазах произошло колоссальное смещение российского общества в зону людей, получивших высшее образование. Это сравнимо с культурной революцией, которая была в нашей стране.

Вопрос из зала: Я имела в виду образование не как ценность, а как капитал. Есть масса статей, где оно рассматривается именно как то, что приносит доход.

Алексей Левинсон: Конечно, хорошее образование дает у нас такой же доход, что и в остальном мире. Особенно если люди с нашим образованием выходят на зарубежные рынки. Но массовое образование не является капиталом, оно служит скорее билетом на вход. И здесь нет тесной зависимости дохода от образования. Это считали не только мы, но и другие агентства. Так что можно или радоваться тому, что это произошло, или, как многие мои коллеги, сокрушаться по этому поводу. Мы имеем массовое, но очень плохое образование. Я не разделяю мнения людей, которые относятся к этому негативно.

Евгений Тесленко: Спасибо за лекцию. Правильно ли я понял, что, говоря о классах, в качестве основных критериев вы выделяли устойчивость и предрасположенность к несению некоего общего мировоззрения? Из вашей лекции следует что-то похожее. Но тогда правомерно ли говорить о среднем классе? Получается, что это скорее некий проект класса. Некие отдельные люди, группочки, сегментики. Ведь нельзя говорить об устойчивости, если в 1996 году было 20%, в 1998 - 5%, в 2005 – 40%, а через полгода опять будет 8%. Про мировоззрение вы тоже сказали, что единого мировоззрения нет - есть проектность. Но когда мы говорим о проектности, может быть, стоит рассматривать здесь предрасположенность к кредитам - в широком смысле? Тот, кто взял кредит, тот поверил, что мы движемся в конструктивном направлении?

Алексей Левинсон: В том, что вы сказали, я вижу две разных вещи. Первое – это укор за то, что нет определенности. Но я потратил минут 15 именно на то, чтобы показать, что ее и правда нет, и что я не занимаю определенной позиции, чтобы со мной можно было полемизировать. Вы говорите, что у среднего класса нет границ, – да, их нет. Если придет человек и скажет, что он выделяет границы по доходам, – молодец. Каждый на этом песке рисует такой круг, какой считает нужным. Нет инстанции, которая задала бы нормативное определение. Вот классы автомобилей - там критерии безусловны, а здесь каждый их вводит сам. Никто не смог навести в этом порядок, и я уж точно не собираюсь. Второе. Вы предложили взять за основу кредиты. Наверное, это тоже одна из возможностей. Хотя те, кто взял кредит на покупку сотового телефона, а их очень много...

Евгений Тесленко: Можно ввести количественные параметры.

Алексей Левинсон: Здесь и начнутся проблемы. Где поставить границу?

Евгений Тесленко: Как раз те три условия, которые вы выдвинули: квартира, дача, машина и….

Алексей Левинсон (фото Наташи Четвериковой)

Алексей Левинсон: Эти признаки не экономические, а скорее культурно-исторические. Это идея машины, квартиры и загородного дома. Они сидят где-то в головах. Кто-то говорит: «Не нужна мне дача, буду ездить каждый год в Турцию». Или: «Не нужна мне машина – в Москве не протолкаешься». От квартиры мало кто отказывается, но есть люди, которые говорят: «Квартиру сейчас неправильно покупать. Я дочке сказала: пока рано. Буду тебе снимать. Когда выйдешь замуж, будет тебе квартира». Все. Разошлась эта триада вроде бы. Но потом она опять стянется.

Евгений Тесленко: Я к тому и говорю, что не задача ли социолога предложить модель, инструментарий, критерии? И, публично выступая, рассматривать их и защищать?

Алексей Левинсон: Я вижу свою задачу в том, чтобы сказать вам: «Уважаемые коллеги. Мы все думаем, что средний класс есть. Но посмотрите, как по-разному мы об этом думаем. Точка».

(Аплодисменты)

Евгений Тесленко: Какие тогда есть критерии, чтобы быть апологетом складывающегося среднего класса? О которых вы говорили: «Я за этих людей или за эту территорию отвечаю».

Алексей Левинсон: Таких становится меньше, а не больше. Так что здесь можно быть лишь апологетом разлагающегося среднего класса, а не складывающегося.

Евгений Тесленко: Так они и разлагаются, потому что они так становились такими владельцами. Это они вам говорили, что сами все сделали, а на самом деле они также своровали, также «получили», также недоплачивали своим работникам и т.д.

Алексей Левинсон: Нет.

Вопрос из зала: Я хочу вернуться к «Восстанию среднего класса». Возможно, в результате кризиса некоторые из среднего класса станут пролетариями и, возможно, станут это осознавать. И они могут создать профсоюз - или вообще начать себя как-то специально позиционировать. И куда ведет путь из среднего класса, и ведет ли он куда-нибудь?

Алексей Левинсон: Насчет среднего класса здесь просто нечего сказать. Есть более общее наблюдение. Коллега, который укорил нас марксизмом, в каком-то смысле попал в точку. Мы занимались некоторое время поиском того, что надлежит делать марксистам. Мы пытались понять, где социальная база тех или иных идеологических течений. Но течений становилось все меньше, а базу мы так и не нашли. Какое-то время у нас выступало в качестве социального субстрата деление на молодое, городское, зажиточное и образованное против малогородского, пожилого, бедного и т. д. Это работало. И можно было сказать, кого те или иные будет поддерживать, за кого голосовать. Теперь опросы показывают, что отношение к США - одинаковое, к войне с Грузией - одинаковое, к Путину - одинаковое, к тому, что Россия встает с колен, – тоже одинаковое. Все идеологические вещи полностью размазаны. Покойный Юрий Левада был более всего удручен именно этим. На его глазах общество, за которое мы все-таки в каком-то смысле отвечаем, потеряло свою структурность. Осталось быть кем-то, а кем - это твое личное дело. Здесь сидят люди не потому, что они представляют собой класс, а потому что каждый из них захотел прийти на лекцию. Это выводит нас на совсем другое социальное существование. Принадлежность к чему-либо не дает никаких идеологических результатов. Может быть, принадлежность к корпорации дает тот или иной уровень жизни. Может быть, район Подмосковья что-то определяет. Но это все.

Борис Долгин: Что касается профсоюза, то «Единая Россия» попыталась что-то организовать для взятия под крыло среднего класса.

Лев Московкин («Московская Правда»): Я несколько разочарован, потому что, как и на прошлой лекции, возникает ощущение, что мы живем в разных Россиях. Вопрос о кредитах сейчас действительно является ключевым в понимании того, что будет происходить в будущем. Сейчас люди кончают с собой из-за мизерных кредитов. Принимается масса законов, в том числе и по реализации залогов. Невыплата 1000 долларов послужит причиной потери квартиры? Кто поддерживает власть? Я ощущаю себя поддержкой власти. Как парламентский корреспондент я чувствую поддержку. То, что я пишу, поддерживается кем-то из власти. И я, при низких доходах, ощущаю себя суперэлитой. Оба моих ребенка имеют разряд по фигурному катанию.

Алексей Левинсон: Вы сказали, что мы живем в разных Россиях. В каком смысле?

Лев Московкин: Я пришел сюда из-за кризиса. Меня интересует то, что я спрашивал у профессора Капицы, - развалится ли Россия? Он сказал, что если мы будем часто об этом говорить, то развалится.

Борис Долгин: А какое отношение профессор Капица имеет к целостности России?

Алексей Левинсон: Я не понял, в чем ваш вопрос.

Лев Московкин: С чем связан кризис: с ожиданиями или с физическими причинами? Я пришел сюда за этим.

Алексей Левинсон: Моя профессия не дает возможности ответить на этот вопрос. Но делать вид, что все ждут кризиса, я не буду.

Наталья Самовер: Не будет ли нам проще изучать то, что называется средним классом, если вернуться к тому понятию, которым оперировала мадам де Сталь? И назвать это третьим сословием.

Алексей Левинсон: Сословие третье. А двух других нет.

Борис Долгин: Почему? Сословие священнослужителей уже, можно сказать, есть (общий смех).

Алексей Левинсон: Если разбираться, то надо идти к тому, зачем и кому нужно заниматься средним классом. И почему вопрос об этом может собрать аудиторию. Мне кажется, что штука в этом. Это скорее проблема социологии знания, чем проблема реальной структуры общества. Татьяна Ивановна Заславская – один из лучших знатоков нашего общества - не пользуется этой категорией. У нее есть очень дробная структура. Третий класс – это очень грубая штуковина, но я занимал ей свое и ваше время, потому что она есть у нас в голове. А почему она там есть, это серьезный вопрос к нам самими. Я совершенно не собирался каким-то образом сформировать ваше мнение по этому вопросу.

Борис Долгин: По поводу сословной структуры общества, я не решусь обещать лекцию, но, надеюсь, что какие-то материалы у нас на сайте обязательно будут.

Аркадий Конников: Вы выделили три группы среднего класса: бюрократия, предприниматели и высокооплачиваемые работники. Если вспомнить марксистскую теорию, которая основана на том, что классы разделяются по своему месту в системе общественного производства, то это полностью совпадает. Все эти люди занимают свое место в системе общественного производства.

Алексей Левинсон: На этой картинке (демонстрирует) показаны группы, которые себя причисляют к среднему классу: вот люди, которые являются специалистами, вот служащие, вот учащиеся, вот руководители, военнослужащие, пенсионеры и пр. Среди тех, кто относит себя к среднему классу, есть представители всех социальных групп.

Аркадий Конников: Посмотрим на интересы этих людей. Ведь мы считаем, что средний класс заинтересован в стабильности, но мы увидим, что их интересует разная стабильность. Есть люди, которые занимаются бизнесом. И они заинтересованы в правовом государстве, в нормальном бизнесе, в том, чтобы никто не врывался к ним на дачу. Есть другая часть среднего класса, которая заинтересована в несменяемом президенте, власти и насилии.

Борис Долгин: Итак, вы обосновали, что средний класс занимает определенное место в системе производства. И это определенное место - везде.

Алексей Левинсон: Так я и хотел сказать, что предмет наш гетерогенный. И действительно одним нужно правовое государство, другим – государство произвола. Но в итоге они все ездят на одинаковых машинах и носят одинаковую одежду. Мой пафос именно в том, что все перемешались. Если вы спросите предпринимателя, надо ли закончить войну в Чечне, он ответит, что «надо их додолбать».

Аркадий Конников: Но у нас четверть населения обременена кредитами. Это не проблема среднего класса. И это проблема не только нашей страны, но и США, с которых все началось.

Гроздов, философ: Если мы говорим о классе, закономерен следующий вопрос: какими ограниченными для других ресурсами владеет человек? Это единственное определение класса, которое можно ввести социологически. Оно объединяет все остальные. Можно выделить какие-то градусы в этих трех индикаторах, чтобы понять, что действительно относится к среднему классу.

Алексей Левинсон: Я совершенно не согласен с первой частью сказанного вами. Но по части градуирования могу сказать так. Напоминаю: то, что некоторые считали советским средним классом, пришло к моменту перемен с определенным имущественным багажом. Перед их детьми, условно говоря, стояла задача воспроизвести эту триаду, качественно ее изменив. Поэтому вместо советской машины - иномарка, вместо хрущевки - другая квартира, вместо шести соток - вилла. Сейчас эта острота противопоставления ушла. И люди, которых относят к среднему классу, говорят: «Что ж, если сейчас денег нет, можно и в родительской квартире дожить» - или: «А я сейчас дачу дедушкину перестраиваю». Дело в том, что когда какая-то группа входит на арену, она себя очень резко противопоставляет, а потом острота сглаживается.

Ольга Шамфарова: Что, на ваш взгляд, морально отличает средний класс?

Алексей Левинсон: Исчерпывающе отвечаю на ваш вопрос: ничего!

(Аплодисменты)

1 Кагарлицкий Б.Ю. Восстание среднего класса. М. : Ультра. Культура, 2003.

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

Средний класс и кризис

См. также

Текст лекции

Обсуждение лекции

В цикле «Публичные лекции Полит.ру» выступили:

Редакция