Мы публикуем стенограмму передачи «Наука 2.0» – совместного проекта информационно-аналитического канала «Полит.ру» и радиостанции «Вести FM». Гость передачи – доктор филологических наук, член-корреспондент РАН, завсектором типологии и ведущий научный сотрудник Института языкознания РАН, заведующий сектором корпусной лингвистики и лингвистической поэтики Института русского языка РАН, профессор МГУ Владимир Александрович Плунгян. Услышать нас можно каждую субботу после 23:00 на волне 97,6 FM.
Кузичев. Сегодня у нас в гостях Владимир Александрович Плунгян, доктор филологических наук, член-корреспондент Российской Академии Наук, зав. сектором типологии и ведущий научный сотрудник Института языкознания РАН, зав. сектором корпусной лингвистики и лингвистической поэтики Института Русского языка РАН. Пока мы шли в студию, эти люди употребляли непонятные мне слова: «корпус – а что, корпус? а он уже полон, корпус?..» Мне бы хотелось, чтобы вы пояснили, что такое «корпус», и почему «лингвистика – корпусная»?
Долгин. Давайте начнем с лингвистики, а потом перейдем к языку, а потом, может быть, к корпусу.
Кузичев. Почему «может быть»? Что это, какое-то тайное знание?
Плунгян. Действительно, наверное, стоит сказать два слова о том, что за наука лингвистика, чем она занимается…
Кузичев. Сегодня.
Плунгян. Да, чем она занимается сегодня, потому что я часто убеждался, что люди не понимают, что это такое. Потому что в школе ведь не изучают такой предмет - «лингвистика»…
Долгин. Есть предмет «русский язык», «литература»
Плунгян. Это не то. Есть русский язык, есть иностранный язык, но это другое. Лингвистика изучает язык, это все знают. Но тут как раз лингвистический подвох: что значит «изучать язык»? первое, что приходит в голову: изучать иностранный язык, чтобы на нем говорить. И можно было бы считать, что лингвистика – это такой способ изучения иностранного языка. И тогда это близко тому, что учат в школе или в вузах. Но это не так. Лингвистику интересует язык как некий феномен, устройство которого можно понять и описать, точно так же, как мы описываем устройство минералов, живых организмов, химических соединений…
Долгин. Иными словами, лингвистика имеет свою фундаментальную часть, и для нее принципиальны именно фундаментальные вопросы, хотя она имеет и свою прикладную часть…
Плунгян. …да, как всякая наука. но здесь прикладной аспект всем известен и очевиден, а теоретический мало кому известен.
Долгин. Да и прикладной не всегда известен, непонятно, где работает именно лингвистика…
Ицкович. Потому что в области русского языка мы имеем дело только с простой нормативистикой…
Плунгян. Потому что иностранный язык мы изучаем, чтобы на нем говорить, родной – чтоб писать на нем без ошибок.
Ицкович. Это очень маленькая часть прикладной задачи.
Плунгян. Но лингвист - это не тот человек, который умеет или обучает говорить или писать грамотно, или пишет по-русски без ошибок. Хотя так, к сожалению, часто говорят, потому что бывают рекламы «лингвистический лицей с углубленным изучением иностранных языков».
Ицкович. Или «лингвистический университет».
Плунгян. Хуже того – университет, «лингвистический лицей углубленным изучением иностранных языков». Конечно, надо было бы сказать «языковой лицей», и нужно было бы говорить, как раньше, «институт иностранных языков».
Ицкович. Но это несолидно.
Долгин. Но при этом, при изучении родного языка или иностранных языков, как будто бы преподают какие-то основы и знаний о языке, может быть, не совсем на уроне современной лингвистики…
Плунгян. Я бы сказал: совсем не на уровне современной лингвистики, и, может быть, лучше бы их и не преподавали. В языке есть такая особенность, которая резко отличает лингвистику от других наук: практическое усвоение языка человек может приобрести без всякой науки – он так устроен. Младенец же рождается и начинает говорить. Вряд ли младенец рождается со знанием химических формул или научается отличать кислоту от щелочи, а вот язык он усваивает безо всякой науки.
Ицкович. Ну, в некотором смысле, человек рождается со знанием том, как плавать, ходить…
Плунгян. Да. Это физиология. Но никто же не говорит, что физиология – это умение плавать. А лингвистика и умение говорить на иностранном языке почему-то смешиваются.
Долгин. Возникает вопрос: не помогает ли знание каких-то закономерностей более корректному овладению иностранным или своим языком?
Ицкович. А что значит – более корректному? Хватает тебе – и слава Богу.
Плунгян. Вообще, конечно, помогает, но смотря какая лингвистика – хорошая или плохая, но вообще человек может обойтись и без этого. Иногда и мешает. Это разные области.
Ицкович. А вот вы сравнили язык или лингвистику с минералом?
Плунгян. Лингвистику.
Ицкович. А что такое атом языка?
Плунгян. Да, что такой язык – это тоже интересная вещь.
Ицкович. Вот атом минерала – это понятно, из них складываются решетки, и т. д. А атом языка – это буквы или что?
Плунгян. Нет, язык вообще – вещь ненаблюдаемая, даже нематериальная. Здесь опять-таки лингвистика от естественных наук резко отличается. Естественные науки изучают объекты, которые нам доступны. Мы их можем увидеть, потрогать, понюхать…
Ицкович. Они отделимы от человека.
Плунгян. Да, поставить эксперимент. А язык – это содержание нашего сознания. Что такое «испанский язык»? – это умение говорить по-испански, ноу-хау, инструкция, которая хранится в голове человека. Испанский язык – это «я знаю как». Русский язык – это тоже «я знаю как», но по-другому. Это знание хранится у нас в голове. Младенец рождается и от родителей научается говорить - это тоже сложнейшая загадка науки, до сих пор непонятная, каким образом маленький беспомощный младенец научается говорить за несколько лет, причем на сложнейших языках, грамматики которых мы не можем составить до сих пор.
Ицкович. На иностранном языке, фактически.
Плунгян. Да. До сих пор самая полная грамматика испанского языка и самый полный испанский словарь не может конкурировать с тем, что хранится в голове у самого бедного и неграмотного испанского пастуха. Мы стараемся, конечно, с каждым годом мы знаем все больше и больше, но до испанского пастуха мы пока еще не доросли. Но само понимание этого пришло недавно, только в XX в.
Долгин. На рубеже XIX и XX в.
Плунгян. Ну, не раньше. Были и предшественники: Гумбольдта любят вспоминать - это был такой великий человек, который жил в ХVIII-ХIХ вв. , в античности немножко интересовались языком, но это не была единая теория… А раньше – люди усваивали язык естественным путем, и теоретическая часть была им не очень нужна и интересна. А когда начали это изучать, то оказалось, что это очень сложный механизм, и что в голове у человека хранится невероятно сложная информация, необходимая для того, чтобы вcем этим овладеть. Ключ к языку – это и ключ к сознанию, к восприятию, к человеческой природе в целом.
Долгин. Но при этом лингвист имеет дело со вполне материальным объектом в качестве ключика к языку – с текстами.
Плунгян. Да, но при этом текст – это результат работы языка.
Долгин. Т. е., лингвист находится в ситуации черного ящика, когда известно, что получается на выходе.
Плунгян. Совершенно верно: когда перед ним ставится сложнейший компьютер, его можно включать, выключать… и ему говорят: разбери и составь такой же компьютер. Лингвист находится именно в таком положении. Текстов – сколько угодно, их можно разбирать, собирать, даже спрашивать у людей: «А можно ли так сказать, или по-другому?» Но нужно написать инструкцию…
Кузичев Это больше всего похоже - из тех дисциплин, о которых мы разговаривали в нашей передаче, - на биоинформатику.
Плунгян. В том смысле, что недоступен объект.
Ицкович. Да, и решение приходит, только когда число объектов максимально…
Долгин. Ну, объект там все-таки доступен, но массив данных принципиален.
Ицкович. Ну, тоже нельзя говорить, что это продукт человеческого сознания, но это продукт уже отделенного сознания.
Плунгян. Да, с генетикой сравнивают лингвистику.
Ицкович. Когда мы с вами говорим о корпусной лингвистике – все-таки, корпус – это материальный объект. Когда мы говорим о корпусной лингвистике, то это корпус уже отделенных текстов…
Плунгян. Корпус – это как раз собрание текстов.
Долгин. Теперь введено понятие.
Плунгян. Тексты нам даны в наблюдении, это единственный объект. Уцепившись за тексты, мы можем разгадать тайну языка, другого способа нет. Значит, нужно собрать как можно больше текстов, чтобы с ними было проще работать. Вот это и делает современный корпус.
Долгин. Это намеренно созданное собрание текстов, которые призваны отражать все основные формы существования речи.
Плунгян. Существования языка данного социума или в данный период. Для русского языка мы помещаем тексты примерно с конца XVIII в. в корпус.
Кузичев. Объект вполне материальный и даже имеет корпус в Интернете. Я сейчас завожу всякие слова и проверяю…
Плунгян. Да, не вы первый, не вы последний проверяете. Все есть…
Кузичев. А ведь анализ запросов – это тоже было бы интересно.
Плунгян. Да, мы думали об этом. Это все фиксируется.
Кузичев. www.ruscorpora.ru
Плунгян. Можно в любой поисковой системе набрать «национальный корпус русского языка».
Кузичев. Так что же такое «корпус»?
Плунгян. Это собрание текстов на данном языке в электронной форме.
Кузичев . А чем отличается корпус от Рунета? Рунет – это же и есть корпус?
Плунгян. В каком-то смысле да, есть даже целое направление – «web как корпус», пишутся научные работы… Но разница очень простая: в корпус тексты специальным образом отбираются.
Долгин. Так, чтобы они были представительной выборкой.
Кузичев. А по какому принципу?
Плунгян. Ну, составители решают, что брать, что не брать. Представительно… туда попадает то, что считается характерным для данного языка. Во-первых, должны быть представлены все жанры: художественные, нехудожественные тексты, юридические, публицистические… Соответственно, в Интернете вы можете чего-то не найти.
Ицкович. И в самом корпусе, если кому-то данный жанр покажется недостаточно интересным…
Плунгян. Да, конечно, тут возникает опасность субъективного подхода, но мы стараемся субъективизма не проявлять. Мы не включаем сюда тексты, которые нам нравятся, – так будет устроена наша личная библиотека. Мы включаем в корпус то, чего с нашей точки зрения в языке много. Если художественная литература – консультируемся с издателями, с литературными критиками, смотрим по тиражу… Если газеты – тоже… Есть какие-то объективные критерии. Состав корпуса зафиксирован, а состав Интернета каждый день меняется, сегодня вы нашли столько-то, а завтра - другое количество.
Кузичев. Но в Интернете же все так и лежит, оно же оттуда никуда не девается?
Долгин. Нет, пропадает тоже.
Кузичев. Но посмотрите, какая логическая закавыка: мы составляем корпус в Интернете, хотя, на самом деле, поскольку корпус формально входит в Интернет, значит, Интернет больше корпуса. Интернет включает в себя и корпус тоже.
Плунгян. Нет, все-таки при поиске в Интернете корпус не выдается.
Долгин. Важный вопрос – что считать Интернетом. Если «Интернетом» считать то, что выдают поисковые машины, то это одно, а если и то, что…
Кузичев. То, чего не выдают поисковые машины, – это не «Интернет».
Ицкович. Интернет – это все-таки большая помойка.
Долгин. Есть непонятное смещение: если корпус размечает тексты с XVIII в. и призван равномерно представить разные периоды, то Рунет закономерным образом в первую очередь содержит тексты с начала 90-х гг.
Ицкович. Я, честно говоря, не понимаю смысла такого противопоставления.
Кузичев. Не сопоставления – это я пытаюсь понять…
Плунгян. И потом, корпус – это тексты размеченные, разобранные, а Интернет – это все, что валяется. Кроме того, те, кто искали что-то в Интернете, знают, что часто бывают одинаковые тексты, на один запрос будет выдавать одинаковые тексты много раз подряд. Это очень раздражает, если необходимо изучать статистику и т. д.
Ицкович. Для языковой аналитики он не очень годится.
Плунгян. Поэтому Интернет нужен, если необходимо найти что-то редкое или современное, а если нужно серьезно изучать язык, то для этого нужен корпус. Собственно, корпус потому и создан, что Интернет нас не устраивает.
Ицкович. Я все волнуюсь о том испанском пастухе, который знает больше ученых, – мы говорили про испанский и про русский языки. Я бы хотел вычленить какие-то общие и, наоборот, различающие их характеристики. Причем, не только для русского и испанского, а вообще.
Долгин. Т.е. для людей вообще характерно то, что называется языком. А что именно характерно?
Плунгян. Это и есть главная задача современной теоретической лингвистики – она еще называется «лингвистическая типология» – сравнение всех человеческих языков.
Ицкович. А сколько их?
Плунгян. Ни один профессионал вам точно не скажет цифру. Почему? Причины две. Одна очень простая: есть до сих пор такие места, где исследователи не побывали.
Долгин. Масштаб языка иногда – деревня.
Плунгян. Да, джунгли Амазонки… Новая Гвинея… Мы просто не знаем, кто там живет и на каких языках они говорят. В Африке можно было бы получше узнать, в Центральной Америке. Но это простая причина. Предположим, что нет белых пятен. Все равно: где кончается язык и начинается диалект того же языка? Скажем, языки майя: там 32 языка или 74? Цифры разные. А как считать – языки в разных деревнях – это диалекты одного языка или это разные языки? Крайне сложный вопрос.
Кузичев. На него есть ответ?
Плунгян. Нет. Принимают какие-то решения, во многом произвольные, просто потому, что какие-то решения нужно принять – мы же должны работать со списками языков.
Долгин. Т. е. для составления какого-то списка необходимо условно принять какие-то решения.
Плунгян. Совершенно верно. Но нужно всегда помнить, что цифра… Сейчас цифра – примерно шесть тысяч, с небольшим. Ее можно увеличить, если диалекты считать отдельно, а можно уменьшить, укрупнив сетку. В Европе данную проблему решает то, является ли этот язык государственным, письменным… Была известная шутка, что язык – это диалект, у которого есть армия и флот. Но в Новой Гвинее, в Африке – это все не говорится. И как отличать формально – непонятно. Некоторые говорят: «А вы спросите у людей, на чем они говорят, на языке или на диалекте?» Но люди и сами не знают, известно, что они отвечают на вопрос «На каком языке вы говорите?» - «На нашем». – «А в той деревне?» - «Не на нашем». И все, больше вы от них ничего не добьетесь. Но это и правильно, человек не должен об этом заботиться. Точно так же, как вы не можете спросить жителя деревни, сколько у него в языке падежей. Ему это знание не нужно.
Долгин. В школе научат, тем способом, которым удобно учить в школе, сколько падежей.
Плунгян. Да, и научат неправильно, скорее всего
Долгин. Насколько лингвистам приходится сталкиваться с политическими проблемами в опросе о том, язык или диалект?
Плунгян. Ну, приходится, конечно, иногда этот вопрос имеет очень большую остроту.
Ицкович. Так, собственно, на наших границах он и получил большую остроту.
Кузичев. На наших?
Ицкович. Ну да. Насколько я понимаю, речь идет о том, что нужно максимально отодвинуть один язык от другого. Например, русский и украинский.
Плунгян. Ну конечно, вспомните бывшую Югославию. Был когда-то сербохорватский язык. Теперь у нас сербский, хорватский, боснийский, черногорский – т. е. 4. И, конечно, они все очень отличаются друг от друга. Лингвиста тут спрашивать бесполезно. Любой лингвист вам скажет, что это крайне близкие, почти неотличимые друг от друга варианты. Разные? – Да, но и в любой соседней деревне они будут разными. Некоторые говорят: «лингвисты доказали, что это один язык». Не могут лингвисты такого доказать. Лингвисты могут зафиксировать разницу, а называть это языком или диалектом – ваше дело.
Долгин. Лингвисты оказываются в политической позиции, когда они составляют словари, и один из вариантов – более близкий ли более далекий - принимают за основной.
Плунгян. Да, к сожалению, лингвисты часто оказываются заложниками политики и часто сознательно кое-чего подтасовывают, и такое бывает. Но, конечно, каждое новое государство хочет иметь собственный язык, не похожий на язык соседей или угнетателей…
Кузичев. Мне кажется, что с английским языком таких проблем нет. Есть довольно много стран, которые пользуются разными вариантами английского…
Ицкович. И, кстати, не смущаясь, называют его английским.
Плунгян. Да, иногда говорят о вариантах: австралийский, новозеландский английский. Но у этих стран нет таких политических проблем. Никто не говорит уже, что Австралия – это исконная часть Великобритании.
Ицкович. Я уже спрашивал, и мне показалось, что это интересно, хотя, может быть, это и дурацкий вопрос: что же такое – атом или квант языка?
Плунгян. Единица языка есть, конечно, и язык похож на такой конструктор. Возвращаемся к тексту. Их бесконечно много. Но они состоят из конечного числа таких элементов. Сначала они состоят и предложений, те – из словосочетаний, синтагм, те – из слов, они – из морфем (это значимые части: корни, приставки…) морфемы состоят из звуков – фонем. пожалуй, все, мельче не бывает. Теперь смотрите: звуков в языках в среднем – от 15-20 разных в самых бедных… самые богатые в Полинезии… фиксированное количество.
Ицкович. Только расскажите, если это можно сделать быстро, разницу между фонемой и звуком. Потому что звуков – сколько угодно: у нас с тобой разный тембр голоса, и звуки не совпадают.
Плунгян. Фонема – это звук языка. Т. е. это класс звуков, между которыми носитель языка не видит разницу, для него это один и тот же звук. То, что для русского является одним и тем же звуком, для француза или испанца могут быть разными. Звук «а» или «п» я по-русски могу произнести тысячью способов, но для вас это все равно «а» или «п».
Ицкович. В слове мы их распознаем как один и тот же звук. А для француза это может быть не так.
Плунгян. Например, он может считать, что это разные, потому что способ произнесения… Например, для нас важна разница между глухим и звонким, потому что «пар» и «бар» для нас разные слова. А есть языки, где это несущественно.
Кузичев. Вы доктор филологических наук – а можно ли вас назвать лингвистом?
Плунгян. Нужно! Если помнить, что лингвист – это специалист по теории языка, а не по изучению иностранных языков.
Долгин. Мы говорили о фонемах, которых бывает от 15-ти до?. .
Плунгян. До ста с небольшим.
Кузичев. Это где так?
Плунгян. Ну, скажем, языки Кавказа этим знамениты, или в Южной Африке.
Кузичев. Это всякие прищелкивающие, присвистывающие?
Плунгян. Да, в Африке такие любят, щелкающие звуки, на вдохе их произносят (произносит). Мы их умеем воспроизводить, но вставить в поток речи уже трудно.
Кузичев. Хотя как отдельное выражение эмоций в ряде случаев мы и употребляем.
Плунгян. Да, но это не фонема, не звук языка. А вот вы помните Нельсона Манделло? Он представитель народа, название которого по-русски «хоса» или «коса», а на самом деле начинается со щелкающего звука. Этот язык относится к семье банту, и южные банту содержат такие звуки. Это древнейшее население Африки – койсанская семья…
Кузичев. Давайте вернемся к слову «корпус». С фонемами все понятно.
Плунгян. Но из этих кирпичиков складывается все многообразие. Фонем у нас немного, морфем побольше, слов еще больше…
Кузичев. А сколько у нас фонем?
Плунгян. В русском? – около 40 разных звуков, если примерно. Русский язык имеет нормальное среднее число фонем.
Кузичев. Да, так можно блистать в обществе, когда говорят, что, например, у Пушкина в лексиконе было 30 тыс. слов, также можно говорить: «В русском языке вообще сорок фонем, а я использую пятьдесят».
Плунгян. Это вам вряд ли удастся. Меньше – можно попробовать, больше – вас не поймут.
Ицкович. А есть ли какая-то историческая тенденция по уменьшению или увеличению фонем в языках?
Долгин. В ходе истории одного языка?
Плунгян. Обычно одни фонемы исчезают, другие появляются. Кстати, для русского языка эта тенденция очень интересна: с древнерусского периода постепенно уменьшается число фонем гласных, а увеличивается количество согласных. Букву «ять» все помнят – она ведь обозначала особый гласный. Были еще носовые гласные – но они были только общеславянский период и сейчас остались только в польском, даже в древнерусском их не было. Но буква «ять» обозначала гласный, похожий на «йе». В украинским это то, что произносится как «и». То, что по-русски «снег», по-украински «снiг», это - то, что раньше передавалось «ять».
Ицкович. Владимир Александрович, а расскажите, что означает, что вы «работаете с корпусом»? А что именно с ним делают?
Долгин. Кроме пополнения и разметки.
Плунгян. Нет, мы его «делаем» специальным образом.
Долгин. Чтобы что?
Плунгян. Чтобы изучать язык. Корпус – это, прежде всего, инструмент. Для чего? – для получения примеров на то, что нам нужно изучить.
Долгин. А примеры нужны, чтобы изучать закономерности.
Плунгян. Ну вот вы изучаете, например, русские падежи. Чтобы изучать падежи, нужно иметь много примеров на употребление этих падежей. Как вы их найдете? Вручную выписывать – это займет много времени. А можно нажать кнопку и за полсекунды получить много десятков тысяч примеров… Такой возможности у лингвистов раньше не было.
Кузичев. Кстати, на днях просочилась в прессу информация о том, что в русском языке чуть больше падежей, чем нам всю жизнь говорили в школе.
Плунгян. Боюсь, что это правда (смеется). В научных грамматиках языка… Но этой информацией не делятся с народом. В школьных учебниках шесть падежей, но для специалиста не так все просто.
Долгин. А почему школьные учебники так сильно отстают от современного уровня? Или это методически так удобно?
Плунгян. Я не думаю, что это удобно. Отставать от современного уровня всегда плохо.
Долгин. Вот и биологи, и физики тоже говорят, что школьные учебники сильно отстают.
Плунгян. А вот интересно: на сколько лет отстают? Понятно, что школьное образование не может идти на переднем крае науки…
Ицкович. Хотя бывали случаи… С синтаксисом русским был такой случай, что гимназический учитель за монографию получил премию Академии Наук.
Плунгян. Но это плохо характеризует специалистов по языку. Был такой Александр Пешковский, школьный учитель. Он жил в начале XX в. Но это во многом характеризует уровень науки о языке. Его-то хорошо характеризует. Но, вообще говоря, должно быть стыдно, что школьный учитель поставил на место…
Ицкович. Гимназический.
Плунгян. И до сих пор он является крупным авторитетом в области синтаксиса.
Кузичев. Так, а какой современный уровень российской лингвистической науки?
Плунгян. Как – прямо в целом?
Кузичев. Нет, не надо с начала и тем более, до конца…
Плунгян. Вы хотите, чтобы я оценил…
Долгин. Существует ли российская лингвистическая наука на мировом уровне?
Плунгян. Существует, как ни странно. С ней борются, и довольно успешно, но все равно она сохраняет неплохие позиции. Как раз та ее часть, которая называется «типология» и занимается сравнением разных языков и теорией языка. В России ведь много языков, больше ста, так что российская лингвистика существует в обстановке языкового многообразия. У нас есть очень сильные школы полевой лингвистики, типологии… Я могу привести один пример: есть такая международная организация, «Ассоциация лингвистической типологии». Она устраивает конкурсы - за лучшую диссертацию по типологии. Они проходят примерно раз в два года. На нее представляются диссертации со всего мира, и жюри отбирает лучших. Так вот, примерно две трети призеров – это российские лингвисты. При том, что в состав жюри ни одного российского лингвиста не входит – ну, я входил один раз, однако помимо меня там было много других лингвистов из разных стран. И это молодые люди, которые только что защитили диссертацию. Можно подавать диссертации и на русском… И, кстати, русский язык у типологов вполне пользуется известностью, все крупные типологи знают русский язык, и некоторые вполне неплохо. Это тоже некоторый показатель.
Ицкович. А с чем это связано – с тем, что у нас есть школы?
Плунгян. Да, в Москве, в Петербурге, в Новосибирске, в Томске есть вполне сильные школы. Конечно, если продолжать бороться с наукой дальше, то можно и победить, но пока положение в лингвистике - это то, чем можно гордиться.
Кузичев. Я понял, что такое лингвистика, и понял, что такое корпус. Теперь скажите мне, что такое «корпусная лингвистика»?
Плунгян. Это наука о том, как создавать корпуса и как их использовать: о том, как с помощью корпуса изучать язык.
Кузичев. Ага, о том, как с помощью корпуса изучать язык. А о том, как создавать корпуса – мне кажется, это нас увело чуть в сторону…
Плунгян. Нет, почему же?
Долгин. Ну, например, социологи же занимается правилами составления выборки для опроса.
Плунгян. Конечно, нужно уметь составить инструментарий. Это же надо уметь. Все просто.
Кузичев. Мы, кажется, узнали все, что хотели…
Плунгян. Ну, наверное, не все, что хотели…
Кузичев. Ну да, все, что хотели, мы узнаем только в лучшем из миров.
Ицкович. В корпусе лучшего из миров.
Долгин. Резюме: лингвистика – это может быть, лучший вариант математики. И изучать ее не менее интересно, и я надеюсь, что слушатели сегодня это поняли.
Плунгян. Я вообще всегда говорю, что лингвистика – это лучшая из наук. По крайней мере, самая интересная. Есть много интересных вещей, которые не являются наукой. А лингвистика – это одновременно и интересно, и наука – вот такого поискать.
Кузичев. Я процитирую Владимира Александровича, который в одной из наших прошлых передач сказал, что наша грамматика набирает обороты, выходит в лидеры, и скоро мы окажемся в первой десятке стран по этому показателю…
Плунгян. Я не помню, чтобы я это говорил…
Кузичев. Я желаю, чтобы наша грамматика была выведена вами в число лидеров по всем параметрам, вместе с ВВП и прочими курсами. У нас в гостях был Владимир Александрович Плунгян, доктор филологических наук, член-корреспондент Российской академии наук, зав. сектором типологии и ведущий научный сотрудник Института языкознания РАН, зав. сектором корпусной лингвистики и лингвистической поэтики Института русского языка РАН.