Как я провел лето и начало апреля

Хорошо, если лето 2010 года запомнится нам чудовищной жарой. Плохо, если эта чудовищная жара войдет в моду, и больше вообще не придется летом отдыхать от зимы, а останутся только передышки весной и осенью. Отчего-то эти ощущения (не мысли ведь) хочется выразить публично.

Так или иначе, ось этого лета – жара. И первые +28° нас с товарищем Димой настигли в начале апреля в Нью-Йорке.

Нью-Йорк, Нью-Йорк

 После первого посещения НЙ я довольно долго мечтал побывать там вторично. Потом спохватился, резко прекратил мечтать, организовал поездку и слетал. Теперь мечтаю попасть туда в третий раз.

НЙ – как хороший китайский чай. Каждый новый залив воды обеспечивает новые вкусовые ощущения. При этом большинство городов, где мне пришлось побывать, напоминают пакетики.

Приятно на улицах Манхеттена чувствовать себя старожилом. Обстоятельно пояснить провинциалу, где находится 37 Street (между 36 и 38, если кто не догадался). Честно говоря, большинство быстро соображает, что стриты идут слева направо, а авеню – сверху вниз. А вот то, что Бродвей пересекает все это хозяйство по диагонали, ясно только мудрому москвичу (ну, пожалуй, еще старому хитрому китайцу). Ходим, носим знание в себе.

Гордыня посрамлена при первом же городском обеде. Нагуляв аппетит, мы намереваемся где-то возле себя обнаружить Макдоналдс. Его нет. Тогда мы аккуратно меняем возле на поблизости. Тот же результат. Дима пробует сдаться:

- Давай, может быть, съедим пиццу в другом фастфуде?

- Дело не в пицце. Если мы не найдем в Нью-Йорке Макдоналдс, нас засмеют.

Мы раскручиваем спираль по соседним авеню и стритам. Макдоналдса нет. Невольно повисает в воздухе что-то ерофеевское:

- Что ж, во всем Нью-Йорке ни одного Макдоналдса?

- Представьте себе.

Ситуация, конечно, не такая ужасная. Пару часов назад, когда нам еще не хотелось есть, на юге Манхеттена нам встречались отдельные Макдоналдсы. Но вот мы сдрейфовали на север – и они поредели.

Мы ходим по этому прямоугольному лабиринту, как две крысы-неудачницы, и заглядываем вправо-влево. И вот – знакомые плавные очертания буквы М.

Подходим ближе – о ужас! – это мертвый Макдоналдс. Кризис тому виной, банальный ремонт или имущественные терки – но окна его темны и помазаны белой краской, дверь заколочена. Гамбургеры улетели на юг.

Мы едим пиццу в каком-то невыразительном фастфуде и медленно перестаем уважать себя. Да, мы знаем, что Бродвей идет по диагонали, но что с того? В глубоком знанье жизни нет.

В прошлый раз я попал в НЙ из деревенской Айовы, где незнакомые пешеходы чуть не здоровались друг с другом, и Манхеттен показался мне относительно несентиментальным. Улыбок на душу населения убавилось. Сейчас, после действительно мрачноватой Москвы, впечатление противоположное. Люди радуются людям. В ответ на улыбку – улыбаются всегда. Даже мы.

Люди внешне невероятно разные, многообразные, всевозможных рас, полов, возрастов, размеров и форм. Вместе с тем – что-то общее в пластике, расслабленно-раскованное. Не врожденное и даже не благоприобретенное. Мгновенное – мы с Димой здесь тоже так ходим. Это как танец.

Секрет этого единства прост – здесь встретились люди, которые хотят так ходить и улыбаться в ответ на улыбку. Запомним это соображение и вернемся к нему позже.

Мы общаемся по большей части с русскими эмигрантами. Фундаментально гостим у моих знакомых Игоря и Юли, эпизодически (но с ночевкой) – еще в двух домах. Невольно подмечаем отличия от московского быта, от повадок москвичей. Отличия небольшие, но есть.

А почему подмечаем (ну хорошо, я подмечаю, за Диму не скажу)? Потому что вопрос эмиграции лет 25-30 назад стоял перед всеми нами. Если даже не перед тобой конкретно, вообще стоял. И вот – они уехали, а мы остались. И они, стало быть, - это мы в других обстоятельствах.

Так, например, крутое яйцо могло бы вглядываться в омлет.

Начнем с быта. У Игоря и Юли – дразнящее впечатление полной отлаженности. Когда мы хвалим мясное блюдо хозяйки, она кивает на баранину и духовку – вроде как те нашли друг дружку, а Юля просто помогла им встретиться. Точно так же она помогает встретиться белью и стиральной машине, посуде – и посудомоечной. И всё происходит как бы само собой.

Встаешь утром – в холодильнике не просто продукты, а продукты, готовые мгновенно стать завтраком. Холодильник от стола – в полуобороте фигуры.

Жизнь удалась.

Ревниво припоминаю нашу московскую материально-техническую базу. Никакого катастрофического проседания нет. У нас больше на один ноутбук и один телевизор, но меньше на одну посудомоечную машину. Плюс еще специальный китайский электронный нож для вскрывания банок. Он, воркуя, жужжа и подрагивая хвостом, обгрызает банку по периметру, а когда затихает – поднимаешь его вместе с прилипшей к брюшку крышкой. Одно зрелище чего стоит.

Забегая вперед – летом я приобрел посудомоечную машину. Чтобы, согласно заветам отцов, догнать-таки и перегнать Америку. Тут бы обронить: вот, мол, я пишу сейчас эту статью, а умная машина моет посуду. Не буду врать – помыла минут 10 назад.

С этим, считаем, разобрались. Важнее, конечно, ментальность.

Скажу сразу – на 99% различий вообще нет. То есть наличествуют индивидуальные различия, не обусловленные местом жительства. А теперь поговорим об 1%.

Внутренне русские американцы очень благожелательны и добры. Дважды – к симпатичным им людям и к первому встречному. Мы тоже внутренне очень благожелательны и добры к симпатичным нам людям, но скорее вежливо равнодушны к первому встречному. Это первое отличие – такое уж микроскопическое или нет, мне судить трудно. Второе – их благожелательность и доброта совершенно открыты, беспримесны, а наши – немного приправлены иронией, немного припрятаны, слегка с подъебками (извините, не могу подобрать точного синонима). У нас – рудименты каких-то психологических блоков и защит. У них вроде бы чисто.

Если поверить в то, что эффект действительно есть, а не померещился, – как его объяснить? Гипотеза.

По-моему, дело не в том, что нас поминутно могут обхамить, а их – нет. Их тоже в принципе могут – эмигрирует русский хам, в конце концов, и обхамит, да и свои найдутся. Но когда мне (нам) хамят, внутри шевелится 1% сомнения: а вдруг он глубоко прав?! Вдруг я (ведущий непыльный образ жизни интеллигента) с помощью неведомых мне превращений в недрах партийно-нефтяной машины действительно граблю и унижаю гопника, работницу собеса, милиционера, водителя автобуса и продавца? Вроде бы нет, но вдруг? Эмигранты лишены этих тревожных сомнений, более того – они не видят грани между собой и водителем автобуса. Вот и выходит процент на процент.

Повторяю, речь идет о слабоуловимом статистическом эффекте, типа климатических различий между севером и югом Москвы.

Чиню ботинок на 5-й авеню. По цене, качеству собственно ремонта и обслуживания отличий от Москвы – никаких.

Самое сильное впечатление? Если честно – исполинский… как это? афроамериканец в подземке. Ну, очень большой – значительно выше 2 метров и далеко не худой. Типа Геркулеса из Жюль Верна. Пробовал сделать выводы из этого явления – но не получилось.

Смог и лианозовская школа

Сперва московская аномальная жара воспринималась юмористически: прикольно, будет, чем похвастаться. Согласно Тютчеву: счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые. Со спортивной точки зрения: откроешь Яндекс – ура! - опять побит температурный рекорд.

И ведь побит не только городом, но и тобой лично. Сороковник – а ты ходишь (хоть и по тени), как-то функционируешь. Интересно….

Постепенно все менее интересно и более мучительно. Мы со знакомой Леной спасаемся на пляже. Вода постепенно закипает. До 30 она еще освежает, после – наоборот.

Из напитков – холодный чай, ледяной (из морозилки) чай, охлажденная вода с вареньем в промышленных масштабах, вода из источника – в розничных. Где источник и пляж, из опасения перед следующим летом не скажу.

На метро Водный стадион – красные цифры насчет состояния окружающей материи. +42°. Смешанное чувство гордости и досады.

С маленького пляжа через водохранилище белеет Тушино. Вокруг источника вообще не видно города. Холмы, аллеи, овраги, чащобы.

К вечеру, по удачному выражению одного диктора, похолодание до +33°. Можно прогуляться.

Бывали ли Вы на Лихоборской набережной? Только не на цивилизованной ее части, а на другой – за Автомоторной улицей? Если нет, посетите эти волшебные места.

Докуда добивает глаз, выжженная пустыня, горы песка, брошенные бульдозеры, стертые автобазы, не просто серые, а как бы снятые на черно-белую пленку. Река Лихоборка, как подсказывает логика, - вот она тут, но стыдливо скрыта жестким кустарником. На горизонте – жилые кварталы, в пляшущем воздухе похожие на миражи. Иногда реку и набережную пересекают железнодорожные мосты. Это неэлектрифицированные одноколейки.

Указатель: в одну сторону д.7, в другую – д.9. Самих домов не видно, но пора определяться.

И это всё Москва, так непохожая на вульгарные представления о Москве. Как пустынные сквозные дворы в десяти секундах от Тверской, как тихие окраинные усадьбы, заброшенные шлюзы, затерянные в парках пруды…

Я живу в Москве более полувека и знаю ее лучше всех своих знакомых, кроме, может быть, Рустама Рахматуллина. Многие районы я знаю на уровне проходных дворов. Думаю, есть москвоведы, знающие проходные подъезды вместе с кодами, но я их не встречал.

Позвольте пятиминутку неполиткорректности.

Мне приходилось встречать знатоков моего города, с грехом пополам сумевших доехать от трех вокзалов до Арбата и/или до Тверской улицы, тоном первооткрывателя сообщающих мне к вечеру:

- Какой ужасный город ваша Москва! Давка, толкотня, неразбериха, люди злобные, все куда-то бегут, не продохнуть.

Если этот маниакальный бред по неведению лепечет близкий мне человек, я покажу ему кусочки настоящей Москвы – и он, скорее всего, полюбит ее. Но сейчас речь не об этом.

Москва – единственный из известных мне городов, который считается хорошим тоном ругать в глаза его жителям. Вот москвич приехал в …ск, сидит в гостях, пьет чай, и его спрашивают:

- Как вам наш …ск?

Здесь принято как-то совмещать искренность и вежливость.

- Мило. Симпатично. По-своему трогательно.

И как-то не принято прихлебнуть чай, протереть усы и отчеканить:

- Говно ваш …ск.

А потом, пожалуй, и добавить:

- Да и чай ваш второсортный. И потолок низкий. И жена с лица не фонтан.

Даже если это действительно в общих чертах так.

Думаю, есть особое состояние ругани, связанное с неотвратимостью. Например, представим себе зашкаливающе убогую радиостанцию. Ее никто не слушает – ее никто и не ругает. А вот телевизор все мы хаем – именно потому, что смотрим. И что смотрим, то со знанием дела и хаем. И Макдоналдс – в отличие от какой-нибудь чудом уцелевшей вареничной или котлетной. И – по этой же логике – Москву поливают те, кто собирается здесь жить. Или хотя бы примеривают этот вариант.

Где-то я видел такую статистику: 70.000.000 людей хотели бы жить в центре Москвы. Отчего-то верится. Понятно, что центр эту группу лиц не вместит. Речь идет о конкурсе. Признаться, мне до поры льстила эта цифра. Но потом я позадумался – как та ворона с куском сыра во рту.

Есть образ Москвы – жесткого, хищнического, неприветливого, не верящего слезам стеклобетонного офисного мегаполиса. Этот образ усиленно тиражируется авторами, например, сериалов. Отношение к действительности он имеет примерно как прямая кишка к целому человеку, то есть, мягко выражаясь, как часть к целому.

Но ведь пресловутые  70.000.000 стремятся именно в эту мифологическую Москву. Ее они ожидают увидеть – ее, согласно базисным психологическим законам, и вычленяют из видимого поля. Ее воспроизводят и формируют. Для сравнения – вернемся выше – кто едет в Нью-Йорк?..

Поймите меня правильно. Это не заплачка коренного москвича – типа, понаехали тут, кушают нашу колбасу. Мне – серьезно! – импонируют москвичи в первом поколении: своей пассионарностью, заряженностью, целеустремленностью. Бог в помощь. Уж не говоря об этническом или конфессиональном многообразии – это, по-моему, основа основ мегаполиса. Но…

Почему бы не попробовать полюбить город, в котором ты (так сложилось, что) живешь? В котором рождаются твои дети, выходят во двор, играют со сверстниками. Глядишь – и получится.      

 …А тем временем Лихоборская набережная выводит нас с вами в совсем экзистенциальные места. Их трудно описать регулярным языком. При этом откуда-то выворачивается мужик и уверенно идет в некотором направлении.

Ну хотя бы примерный ландшафт: что-то большое, явно рукотворное, синее, непонятного назначения. Заросли неизвестных растений, где кто-то машинально стрекочет. Место, откуда, как оказалось, в состоянии вывернуться мужик, хотя навскидку так не скажешь. Железная дорога за забором.

Это окрестности платформы НАТИ – думаю, практически каждый москвич ее проезжал, но очень немногие посещали. Обычно электричка свистит мимо – за исключением тех, кто из принципиальных соображений останавливается ВЕЗДЕ. Платформа ремонтируется, проще говоря – разрушена. Мужик, не купившись на железнодорожные прелести, пересекает все это по мосту и растворяется в местности по ту сторону. Мы следуем за ним. Тыкнувшись в пару тупиков в виде сугубо индустриальных ворот, находим выход. Город постепенно приходит в себя, как после обморока.

Согласитесь, интересная жизнь – возникать ниоткуда на закате дня с каким-то невнятным туеском за спиной, пересекать платформу НАТИ и исчезать среди индустриальных территорий…

Жара не кончается – к ней привыкают. И тут нас настигает дым с юго-востока. Собственно, торф горит под Шатурой едва ли не каждое лето – и, бывает, добивает до Москвы. Но, как говорил Гегель, нет иных различий, кроме как различие в степени.

Сперва смог скорее веселит и разнообразит. Пахнет шашлычком. В воздухе – еле различимая дымка. Потом не то чтобы сильнее пахнет, а тяжелее дышать. Все больше народу в масках. На пляже не видно другого берега – можно представить, что ты на океане. Если отвлечься от здоровья, вокруг очень красиво, фотогенично. Но отвлечься не очень получается.

Постепенно смог накрывает и центр, и даже северо-запад Москвы. Если бы не лето, отменили бы занятия и в лианозовских школах.

Я сижу в квартире, как на космической станции. За бортом – едкий смог и неземная температура. Семья, слава Богу, на даче в 200 км на запад. Характерная для лета ситуация финансовой сдержанности. Впрочем, несколько тысяч – не проблема. Принимаю решение эмигрировать на 2-3 дня.

В Питере +35°. Мерси. Я помню, что такое жара на болоте. Тут и дыма не нужно. Вызываю из недр Интернета карту с Москвой посередине. +40° на 500 км во все стороны. Да. Обложили.

Назавтра за неимением лучшего рву когти на дачу. Другого берега не видно уже на Китай-Городе. На океан не похоже.

Автобус едет сквозь густой дым. Видимость во все стороны – метров 20-30. Пассажиры молчат. Даже дети. Что-то в этом слегка апокалиптическое.

Волоколамск. Все в дыму. Шаховская – уже на границе Московской области. Пробивается солнечный луч. Предметы впервые за день отбрасывают еле видные тени. До цели остается порядка 70 км. Впервые хочется не быстрее их проглотить, а растянуть, чтобы дым успел как-то раствориться. Он растворяется наполовину.

На следующий день ветер дует в правильную сторону – и смог исчезает. Еще на следующий мы с детьми едем в Москву. Я напряженно смотрю в окно, ожидая посерения реальности. Его нет. За окном – нормальная Москва. Ну, чуть пахнет гарью. Ну, жарковато. Как в известном анекдоте: ввели козла – вывели козла, и полегчало.

Сейчас настала осень, холодно и моросит. Я счастлив.

Туда и обратно

В конце лета представилась возможность смотаться за казенный счет в Одессу. Еду за морской прохладой в купе в не самом козырном поезде. Это противоречивое сочетание отзывается тем, что в вагоне исчезающе мало пассажиров. В частности – в моем купе (помимо меня) никого.

Проспал ночь. Прочитал книжку. Остается порядка 11 часов на ничего.

Ну почему ничего? Можно ведь поесть. В кармане – какая-то сумма денег. Подхожу к проводнице.

- Можно, например, кофе с булочкой?

- Кофе?

- Кофе.

- С булочкой?

- С булочкой.

- Ничего нет.

Хотя бы поговорили. Остается ждать станции. Впрочем, две следующие долгие остановки – пограничные.

Наверное, во многих мозгах хранятся виртуальные галереи мирового маразма. В моей на почетном месте российско-украинская граница. Помнится, лет 15 назад следовало прилагать к паспорту какой-то малозаметный вкладыш, и взрослые люди в служебной форме жили тем, что отлавливали и штрафовали в тамбуре безвкладышных пассажиров. Потом и этот наносмысл улетучился. Пограничник тупо спрашивает у меня паспорт. Если учесть, что паспорт спрашивала проводница при посадке, действие, равное бездействию. Теперь таможенник.

- Откройте сумку.

- Пожалуйста.

- Это трусы?

- Трусы.

А что это могло быть? Бомба в форме трусов? Что я могу везти такого уж нелегального в Украину? Собственное сало? Термос нефти? А если совсем уж между нами, таможенник не заглянул ни на третью полку, ни под подушку. В моем случае – под 4 подушки.

Не знаю… это все очень напоминает скучноватую детскую игру. Игру в пограничников, в таможню, в восточный экспресс. И эти вкладыши напоминали детские «документы». И какие-то формальные огрехи (ну, потерял «декларацию») воспринимаются пограничниками с детской же радостью.

Опять вспоминается великий Венедикт Васильевич Ерофеев:

- У нас пьют больше и говорят по-русски, а у них пьют меньше и говорят не по-русски – вот и граница. А там пьют везде одинаково и говорят не по-русски – вот и нету границ.

А тут, что в Белгороде, что в Харькове, что в Конотопе – пьют одинаково и говорят по-русски. Оснований для границы нет.

Из-за пустых амбиций второсортных политиков одни люди теряют на бессмыслицу два часа за каждую поездку, другие – облаченные в форму – солидный кусок жизни. Вот спросят тебя Там:

- Кем ты был, человек?

- Я был пограничником на российско-украинской границе.

- Ну и что?

А ничего. И выйти из поезда нельзя. И через час, в Конотопе, нельзя – та же граница, но уже с другой стороны.

На следующей станции выхожу, покупаю котлеты. Теория не рекомендует покупать котлеты на станциях: мало ли чего туда насуют, уедешь ведь – не вернешься, бабушку не пристыдишь. А по-моему, если смотреть в глаза бабушке, можно решиться и на котлету. Я всегда беру котлеты на станциях – и вот жив.

Остается 9 часов. Образ жизни из животного постепенно переходит в растительный, в какую-то мутную дрему. За час до Одессы выхожу из анабиоза. Перрон, люди, счастье, жизнь.

Одесса прекрасна. Одесситы прекрасны. Разве что… исчезает старая Одесса, этот неповторимый язык… всё! Ни слова больше – потому что как же я ненавижу это нытье, что исчезает старая Москва – и туда же…

Помнится, лет 40 назад видел объявление на одесском заборе:

ПРОДАЕТСЯ ШКАФ. ИМЕЕТ ВИД.

Впрочем, сейчас увидел другое:

ЗДЕСЬ ТАКИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО РЕМОНТИРУЮТ ОБУВЬ.

Но я-то свою отремонтировал на 5-й авеню.

Еду назад, отдохнув в прохладной Одессе, покупавшись в море, пообщавшись с симпатичными людьми. В купе – прекрасные соседи, отец с сыном и паренек из Киева. Смотрю в окно – вдруг увижу что-то любопытное. На самом подъезде к Москве граффити на гараже:

РЕВОЛЮЦИЯ НЕИЗБЕЖНА

И снизу теми же огромными белыми буквами: ТЕЛЕФОН – и мобильный номер. Что тут еще добавить...